|
|
Ирина РЕПЬЕВА |
|
2002 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Ирина РЕПЬЕВА«Тайна поэта» - новая книга Лидии Сычевой«Тайна поэта» - новая книга молодого прозаика и журналиста Лидии Сычевой. На этот раз - «документальная повесть - размышление о жизни и творчестве». И сразу возникает вопрос: о жизни и творчестве кого. Конечно, это яркий рассказ о судьбе поэта Валентина Сорокина. Но ведь поэт не существует отдельно от своего народа и других поэтов. И вот однажды, в начале весны, за восемнадцать дней родилась книга - боль, о том что, говоря словами дневника Валентина Сорокина: «Мы, русские истреблены в корне, в стволе дерева. А шумят сегодня наши ветки, не зная трагедии, скрытой под землёй». Эта книга, как мне кажется, обращена, скорее, к юному поколению, к русским детям и молодым людям. Условно я назвала её про себя «учебником патриотизма». А «трагедия», о которой написал в девяностых годах поэт - это трудный путь талантливого русского человека, прожившего жизнь «по-русски». То есть в постоянном отстаивании своего права иметь собственный, национальный голос и говорить открыто о притеснении русского народа в период, когда об этом даже думать разучились, либо страшно и небезопасно было - с шестидесятых годов по девяностые.Два демона на протяжении последних сорока лет преследовали поэта, две тайные власти, слившиеся многими своими артериями и представлявшие «советскую инквизицию». Для кого-то хрущевская «оттепель» - сладостный глоток либеральной, западной «свободы», но для молодого Валентина Сорокина - начало проверки на верность своему народу и самому себе. После десяти лет в горячем мартеновском цеху завода в Челябинске - Высшие литературные курсы. «Прошло полгода московской жизни. Вдруг звонок - некий Эдуард Михайлович: «Надо встретится»… Обыкновенный звонок, но какая-то тревога в моей душе запала», - вспоминает Сорокин. Это были люди из КГБ, ходили по пятам, просили встреч, настаивали, допрашивали, просили доносить на товарищей и не-товарищей: Евтушенко, Солженицына, например. Он сопротивлялся активно. «А почему бы вам, - язвительно обращался к «Эдуарду Михайловичу», - не прийти к нам на партсобрание и всё это не послушать? Я там больше скажу. Я никогда два лица иметь не буду. И писать ничего не буду. Ясно?» - «Извините». А через несколько дней опять такой же звонок… Надеялись на то, что «рабочая косточка», человек, преданной своей стране, окажется примитивно и подловато «простым». Да и очевидно было: станешь «стукачом» - власть поделится властью. А его мучило уже то, что обращаются к нему, будто видят за ним какую-то душевную гниль, нестойкость. Но оказалось: не только к нему. Преследовали, становились тенью, пытались захватить врасплох, тревожили совесть, окружали, сдавливали голос и сердце, давали знать, что ты никогда не свободен. И сами же признавались, что иные не выдерживали, начинали пить, вешались, выбрасывались в окна. «Инквизиция» свидетельствовала о том, чему сама и способствовала.
«Мутным временем» называет автор книги «легендарные» шестидесятые: «Женя Евтушенко, конъюнктурный мальчик, уже написал «Бабий яр»: «Мне кажется, сейчас я иудей. Вот я бреду по древнему Египту…» Но представляться иудеем в советское время было совсем не опасно, хотя евреи жаловались на «преследования» их и тогда. Напротив - весьма и весьма выгодно. А вот быть русским…. «Быть честным русским поэтом - ну что может быть тяжелее и трагичнее?!» Валентин Сорокин написал в 63-м не свой «Бабий яр», а стихотворение «Льву Троцкому»: «Мы не звали тебя, не просили, не лобзали при встрече в уста. Ты явился, Иуда, в Россию от ночного распятья Христа». За это его тоже таскали. Но как можно молчать о том, что надрывает душу вопросами?! Именно трусость и порождает рабство! Когда молчат миллионы, должны говорить поэты, иначе пропадёт даже внутренний голос нации. Пропадёт способность к сопротивлению чужакам, хотя численно их в стране всегда было меньшинство. Особенно важно, чтобы не молчал, не прятался, не отсиживался в окопе человек талантливый. Иначе нации будет легко внушить, что она должна находится на положении рабочей скотины уже потому, что она бездарна, тупа и не способна к самостоятельной жизни без тех, кто цинично присвоил себе в России статус «высшей расы». Человек всегда свободен в главном - в своём выборе: духовном, религиозном, гражданском. Трус сам превращает себя в раба… После ВЛК Сорокина, видя его несомненную талантливость, хотели оставить в Москве заведовать отделом поэзии в «Молодой гвардии». Но тут опять сказалась сила «тайной власти». Диплом обернулся «свободным распределением в никуда». По принципу: Россия большая, поди, поищи, кто тебя пригреет - приголубит без связей и благословения «власти». Предложила работу родная заводская многотиражка. А на руках уже семья. В это же время вынимают из издательского плана в Челябинске готовившуюся книгу стихов. В ней была поэма «Оранжевый журавлёнок» - национальная боль за русских, после семнадцатого года оказавшихся нехозяевами в собственной стране. Некая Рахиль Моисеевна, бдительно расшифровав все подтексты, пошла со своими комментариями в обком партии, потом написала письмо в Москву - верно, везде были у неё «свои люди», которые письма подобного - доноса на Сорокина - уже ждали. «Националист! Националист!» - думали, что припечатают, распнут поэта словом. (Между прочим, Рахиль потом благополучно перекочевала в Израиль). Что оставалось делать Сорокину? Он пошёл к друзьям, к одним, другим… Жаловался, конечно, на судьбу. А кому и пожаловаться, как не семье и друзьям? Но «инквизиция» пресекала и сами жалобы: «Зачем рассказываете?» Вообще, методы эти поражают своей наглостью. Мало того, что перед тобой закрывают дорогу к признанию, к славе, что давало право на духовное лидерство и право повести за собой более молодых, они даже жаловаться запрещали! Да, ему жизнь пока что оставляли, не заперли в психушку, не оторвали от родной почвы, чтобы отправить за границу к людям, которым он был не нужен. Но «тень» по-прежнему не отходила, оставляя ему ограниченный выбор: сопротивляться им на допросах в Лубянке, или вообще не сопротивляться, перестав быть поэтом. Он ошеломил их своей несломленностью и горячностью: «Как вам не стыдно меня губить?!.. Если бы я сделал то, что вы от меня требуете, я бы давно был в земле! Наложил на себя руки! Почему вы никогда не задумывались, что одна из тайн смерти поэтов - вот эта тайна!... Ваша инквизиция - глухонемая, кровавая, беспощадная, которая сразу же, при первой публикации русского поэта на русскую тему является, и обязывает его молчать и носить свою боль как тайну!» Первая задача двухголовой «тайной власти», которая и сегодня ведь здравствует, внушить талантливому русскому неуверенность в своих силах. Чтобы он сам отступился от своего дерзания. Посмотреть на его труд скептически, с циничной улыбкой. Попытаться прибрать к рукам, заставив писать за строго заданную, выгодную им тему. Если отказался, не отступился, по-прежнему верит в себя, не пустить на газетную, журнальную полосу, не допустить выхода книги, не дать работы творческой. То есть перевести из трибунов в подсобные, технические работники, но и тогда жучить и презирать, чтобы духом не воспарял и не писал ничего даже в стол, на будущее. Многие из нас прошли через эту костоломную машину, кто где, по всей матушке-России. Многие в результате болели. Заболел и Сорокин. Сердце, потерял сознание на одной из московских улиц, началась страшная депрессия. Бес уныния опутал душу и стягивал её в узел, пытаясь удушить. Врачи сказали его близким: «Не жилец». Жена перевезла на родину, на Урал. И там, неожиданно для его врагов, он поднялся, и даже встал на лыжи! Уже через месяц. Помогли и друзья. В такой ситуации, как бы ни было трудно, спасение в одном - не дать бесу отчаяния утянуть тебя в пропасть небытия. Лидия Сычёва пишет: «Но почему родина даёт безотчётное чувство силы? Здоровье? Радость? Красоту? Этого никому не понять!» Нет, не понять только тому, у кого нет родины вообще, у кого нет самой потребности в родине. А родина даёт силы жить потому, что, когда ты не можешь уже жить для себя - не хочешь, не можется, ты живёшь ради неё, для неё, для её детей, с надеждами, что если она и породила поэта, то не напрасно - у неё, в отличие от «власти», есть потребность в поэте. И это не слова. Это правда. Ведь родина большая, добрая, ласковая, и жизнь её бесконечна во времени, чтобы не пророчили нам сегодня чёрные вороны. Власть способна убить поэта, но родина - никогда. Она сохранит в себе память о нём - через каких-то неброских людей, доверчивых и тоже добрых - свидетелей жизни поэта и его творчества. А почему родина живая, мыслящая, почему она способна защищать сама по себе, помимо властей? Да потому, что истинную историю в ней правит Бог. Одно условие Бог и Родина только и ставят человеку: не отступаться от них. В самую страшную, в самую опасную для себя минуту, не отступаться! Родина и Бог не погубят тебя - не погуби себя сам! Сорокин не отступился. Судьба привела его в Саратов, в литературный журнал «Волга». Не отступился и там, сделав отдел поэзии лучшим в журнале. А потом Сергей Викулов пригласил его на работу в Москву, в журнал «Молодая гвардия». Но тогда откуда столько грусти в стихотворении:
Россия! Голову я поднял! Автор книги рассуждает и о том, что трагедия поэтов не только в замалчивании их поэзии, но и в опасной оторванности от молодого читателя. Можно быть признанным поэтом у «стариков», «однополчан», соратников, которые тебя знают тридцать, сорок лет, но совершенно неизвестным юным русским. И дело не в честолюбии и жажде всенародного почитания, а в желании, чтобы твою гражданскую позицию поняли и приняли как свою те, кому управлять Россией завтра. На мой взгляд, сегодня вообще время мистификаторов. Тех, кто умеет «сохранять лицо», «делать вид», подыгрывать, создавать видимость, раздувать славу, одевать маски, отмалчиваться, видя ложь, разыгрывать и подтасовывать карты. Создавая видимость «торжества демократии», повального пьянства русских, нашей тупости, бездарности, лености и «традиционного» пофигизма. Я уже молчу о подтасовках в истории. Но мы-то, поколение сорокалетних, тридцатилетних, правду знаем, нас не одурачить, мы можем и укусить, если очень задирать будут. А что будет завтра? С теми, кому сегодня десять лет или даже пятнадцать? Они уже сегодня, пишет Л. Сычёва, открывают биографический словарь «Русские писатели 20 века», выпущенный в 2000 г. научным издательством «Большая российская энциклопедия» (!) и находят там фамилии: Давида Айзмана; Василия Аксенова, ныне живущего в ФРГ; Марка Алданова; гражданина Израиля Анатолия Алексина, родной папа которого - Г. Гоберман; Самуила Алёшина (Котляра); Алигер, Антокольского, Бабеля, Багрицкого, Бакланова (Фридмана), Балтер, Барто, Безыменского, Бека, Богораза, Борщаговского, Бродского… Где же тут собственно «русские»-то писатели? Нет в списках Валентина Сорокина! Назвали бы словарь «Русскоязычные писатели», не мороча никому голову! Но ведь морочат! Сознательно морочат! Рисуют новый «Чёрный квадрат» по Малевичу, мистифицируя придуманной гениальностью весь земной шар - глобально! Автора книги, да и меня, могут упрекнуть в русском шовинизме. Однако прежде чем сделать это, посмотрите на разницу гражданских позиций, поэта русского и русскоговорящих. В книге «Тайна поэта» эта разница показана на творчестве нескольких. Поистине Есенинская мощь слышится в таких строчках Сорокина: Ливня жду, а в нём свою удачу, (1995) Можно назвать ироничным, шутливым «Душевный разговор с сыном» Окуджавы, но, согласитесь, так цинично исповедоваться сыну русский человек не позволит себе даже в пьяном виде: Мой сын, твой отец - лежебока и плут Не позволит потому, что тут очевидна недопустимая профанация призвания поэта, призвания литературы, но есть и легкое, полубрезгливое презрение к «родимой стране», и к «низким» профессиям для плебеев: людям, которые варят сталь и выращивают хлеб, кормя поэта-сибарита. Меж тем стихи Окуджавы хорошо известны, о них говорят в школах на уроке литературы, учителя призывают любить его поэзию, да и саму его «светлую личность», а в 1997 г. Президент России Борис Ельцин подписал приказ №627 об увековечении памяти поэта. А как тяжело, мрачно, безысходно пишет о назначении поэта И. Бродский, поистине внося языческий сумрак в мироощущение читателей: Мы останемся смятым окурком, плевком в тени В трагизме Сорокина нет отчаяния человека-«падали», оторванного от родной почвы и вынужденного притворяться великим ради куска хлеба или штанов себе и детям. В книге «Тайна поэта» Сорокин рассуждает: «И кроме права поэта, есть ещё власть поэта. Она даёт очень много терпения. Ты знаешь, что всё перетерпишь, ты знаешь, что тебя унизили, оскорбили, оттёрли, и даже не у косяка, а за десятым косяком стоишь. А тут эти товарищи… Но ты знаешь…. что в тебе такая сила… Ты знаешь, что ты отдохнёшь, и мысленно или словом. Ты так в себе всё починишь, что будешь лететь над всеми этими косяками…» Вот мироощущение, которое надо вносить в детские души! Это мироощущение народа, которому суждено будет остаться победителем в любой войне: идеологической ли, духовной. Властью силы духа поэта поднимается народ в трудные для него периоды. «Властью поэта, рассуждает Л. Сычёва, соединяется в России разъятое, разграбленное и разрубленное на куски в единое целое. «Родина, родина… Почему так выходит, что русская поэзия оказалась самой последней, верной и единственной, дорогой домой?» «Я думаю, мне повезло! Благодаря поэту и его стихам, я узнала Россию, великую страну, населенную тружениками, доверчивыми и добрыми людьми, сильными в горе, беспощадными в бою. Я услышала Россию и не отдам её никому…» Вывод, который сделает любой русский читатель, который прочтёт книгу «Тайна поэта». Вот почему нынешняя власть ненавидит современную русскую патриотическую поэзию, не пуская её в школьные хрестоматии. Гораздо ближе ей позиция Анатолия Жигулина, высказанная им в старом стихотворении: «Отдам еврею крест нательный, спасу от его от злых людей…» Только вот оценит ли «еврей» эту жертву? Впервые опубликовано в газете "Время" № 46, 2002.
|
