|
|
Владимир ТЫЦКИХ |
|
2010 г. |
Форум славянских культур |
РУССКОЕ ПОЛЕ |
|
|
|
Владимир ТЫЦКИХЗасекиIII. ВСПОМНИМ И ОБРЯЩЕМЕдинственное нетленное достояние во всей вселенной – народная культура. Только она ещё даёт какие-то надежды на выживание человечества. «Покайтесь, ибо близится Царствие Небесное!» – призывал Иоанн Креститель, и за ним Иисус Христос. Словом «покайтесь» было переведено «тешува» еврейского оригинала. А теперь выясняется, что «тешува» – это не «покайтесь», а «вернитесь». «Вернитесь, ибо недалеко ушли вы от Царствия Небесного» – таков истинный смысл призыва Иоанна Крестителя. Ушли от потерянного рая гармонии человека со своей душой, с ближним, с окружающей средой. Юрий САЛИН. За горизонтом: портрет советской эпохи. Хабаровское региональное отделение союза писателей России. Хабаровск, 2008.
СВИДЕТЕЛИ БУДУЩЕГО …Текли столетья, Как песок сквозь пальцы, Как сквозь ведро дырявое – вода… Дмитрий Кедрин. Может быть, наиболее сакральный поэт раннесоветской эпохи. Бесстрашно напоминающий о прошлом и значит – прозревающий будущее. Он утешал, укреплял души людей, живущих простой и трудной (просто трудной) жизнью, и честно предупреждал о расплате вождей, которые мнили себя вечными, всесильными и всегда правыми. С 1945-го года остаётся тайной, за что и кем он убит – зарезан ножом в подмосковной электричке… Эти строки – из его поэмы «Пирамида»: «Я, Древний царь, Воздвигши камни эти, Сказал: Покрыть словами их бока, Чтоб тьмы людей, Живущие на свете, Хвалили труд мой Долгие века!»
Вчерашний мир Раздвинули скитальцы, Упали царства, Встали города. Текли столетья, Как песок сквозь пальцы, Как сквозь ведро дырявое – вода… Поникли сфинксы каменными лбами. Кружат орлы. В пустыне зной и тишь. А время Надпись выгрызло зубами, Как ломтик сыра Выгрызает мышь… За несколько лет, как мы начали проводить Дни славянской письменности и культуры, сложилась почти традиция – в Нововладимировке, что в Спасском районе, после первой на маршруте творческой встречи в сельском клубе, в наступающей темноте вечера разжигался на зелёной поляне большой костёр, не гаснущий чуть не до самого утра. Отчего-то у этого костра непременно вспоминались «Зодчие» Дмитрия Кедрина, и я читал поэму подошедшим на огонь автопробежникам и гостям из местных жителей, крепко с нами породнившихся. Дорогая Москва и тут навела необходимый порядок. Согласно очередному, конечно же, всё более гуманному и мудрому, а главное – рациональному закону, полюбившийся нам клуб в Нововладимировке выпал из структуры районного управления культуры. Теперь мы не можем останавливаться в нём. Это, наверное, и хорошо, потому что, став поселенческим, клуб как-то сразу одичал и начал быстро разрушаться, на что нельзя смотреть без слёз и сердечной боли. Беда всероссийская, страшная, но всё-таки можно одуматься и отремонтировать разрушаемые ныне очаги культуры, можно, при соответствующем желании, и новые построить. Хуже, гораздо хуже, если уничтожается историческая память народа и по живому рвётся культурная традиция, как раз и делающая народ народом. Здесь надо отбросить болтовню о плюрализме, толерантности, веротерпимости и прочих замечательных вещах, надо забыть обо всех политесах и всяческой дипломатичности и честно, прямо назвать вещи своими именами. Уничтожение исторической памяти и традиционной народной культуры есть не что иное, как геноцид народа. Ибо народ без традиций, без исторической памяти – даже не население и не пресловутый электорат. Это – биомасса. Не важно, сколько в ней будет шибко образованных, умеющих мало-мальски считать и писать или совсем безграмотных – они уже не народ, а только унифицированный функциональный набор шевелящихся, едящих и галдящих двуногих, презренная, но, кажется, вполне управляемая толпа биологических придатков к цивилизационным технологиям. В огне величайшей войны, в час, когда Родина оказалась у края гибели, а народ наш – перед лицом смерти, непробиваемый Сталин позволил вернуть патриаршество и заговорить почти лишённой голоса русской православной церкви. И не только вспомнил о классово чуждых князьях и графах, но и учредил ордена и медали Суворова и Кутузова, Ушакова и Нахимова, Богдана Хмельницкого и Александра Невского. Нет смысла судить-рядить, как сильно не хотел этого сатрап Сталин, сколь вынужденным шагом явилось для него и страны возвращение попранных святынь и забытых героев ненавистной «тюрьмы народов» – низвергнутой монархической России. Факт – это было сделано, это было своевременно, это было спасительно. Нам пока не слишком затруднительно во время праздника Кирилла и Мефодия говорить о выдающейся истории родной страны, о её мучениках и героях, обо всём недавнем и давнем, чем мы обязаны дорожить. Ещё не вовсе ушли поколения, воспитанные и образованные отечеством, шагнувшим из лаптей в космос, ещё в сёлах и городах нас встречают люди, поразившие мир и ратными подвигами, и героизмом созидания. Везде, где мы были однажды и куда приезжали несколько лет подряд, узнавали мы земляков, уже ушедших и ещё живых, которые стали творцами и хранителями истории и памяти нашего народа. Всё лучшее, всё поистине бесценное, что есть в них, конечно, обращено в завтрашний день и во многом определяет, каким он будет, грядущий день Родины. Поэтому я зову их свидетелями будущего. Их, может быть, не слишком много, но они, слава Богу, есть. И не только в Приморье, не только на Дальнем Востоке. В России, в каждом её уголке. В десятках, сотнях больших, всем известных, и маленьких, никому не ведомых странах. Своим дыханием они согрели ледяное пространство Арктики, своими голосами они разбудили антарктическое безмолвие. Их ногами протоптаны тропы по кряжам и урочищам Тянь-Шаня, Урала, Сихотэ-Алиня… Они были всегда, во все времена. Их помнят озеро Чудское и поле Куликово, река Березина и матушка Волга… О них сурово молчат камни Кремля и тревожно звонят колокола Валаама… Их вспоминают заснеженные альпийские перевалы и огнедышащие пески Асуана… Их имена произносят Магнитка, Орёл с Курском, Братск с Усть-Илимском, Плесецк с Байконуром… Их обелиски стоят на афганском Саланге и в немецком Трептов-парке… К их памятникам несёт цветы Колыма… Их никогда не забудет Уссури… Они живут в наших сердцах. Они сопровождают нас по жизни. Смотрят нам вслед, шагают рядом с нами, ждут нас везде, где мы были и где ещё только собираемся побывать. Они твёрдо знают – пока мы помним о них, пока мы продолжаем их, мы остаёмся народом, и у нашей России есть будущее. Доживём до него, доживём до них, до нашей России – дальше уже будем жить вечно.
ПАРТИЗАНСК. ОТЕЦ, СЫН И ДОБРАЯ ПАМЯТЬ
До 1972-го года Партизанск назывался Сучаном, а Партизанская долина, в которой он расположен, – Сучанской. Легендарная земля, легендарный город. Город героических традиций, город шахтёрской славы. На карте автопробега он появился два года назад, когда нам удалось организовать второй маршрут. Здесь жил и творил художник – человек, не только делающий честь дальневосточной земле, но стоящий в ряду соотечественников, которые являют собой национальное достояние России.
Возвращение Иллариона
С выставкой «И.Ф. Палшков в музейной тиши» непосредственно к 120-летию со дня рождения художника Партизанск не поспел. Знаменательное событие произошло чуть позже, зато объединило собой несколько самых родных для горожан праздников – юбилей выдающегося земляка, День города и День шахтёра, накануне которых Музей истории Партизанска открыл новую экспозицию. Она разместилась в больших стеклянных шкафах в коридоре и заняла ещё один зал – в дополнение к «Мемориальному залу художника И.Ф. Палшкова», открытому за год до этого. Директор Татьяна Александровна Винникова волновалась в ожидании гостей, но ничто не могло потеснить и радости в её душе. Пять лет назад мысли о чём-то подобном представлялись несбыточными грёзами… Всему на свете есть начало. У нашей истории их, начал-то, сразу несколько.
3 июня 1887 года у старообрядца Фомы Палшкова в деревне Усть-Логатская Омской губернии народился сын. В 1903-м сибиряки Палшковы стали дальневосточниками: перебрались в Хабаровск. Пятнадцатилетний Илларион, сызмала приобщившийся к труду – мальчонкой ещё пошёл за плугом, освоился и в пастухах, и в рыбаках – начал осваивать промыслы городские. Теперь он водонос, развозчик булочек – из кондитерской в реальное училище и кадетский корпус. При этом весьма увлечён рисованием, склонность к которому обнаружилась в раннем детстве. Сверстники свели молодого переселенца с художником, учителем рисования Радченко. Знакомство сильно повлияет на судьбу юноши. 1905 год. Илларион пишет первый дальневосточный этюд «Хребты Хехцира». Студенческая организация «Землячество города Хабаровска» изыскивает средства для поездки младого дарования в Петербург. Едва приобщённый к самой простецкой грамоте, паренёк с далёкого полудикого Амура поступает в начальную школу при училище барона Штиглица (будущее Ленинградское высшее художественно-промышленное училище имени В.И. Мухиной). О дальнейшем сообщает документ: «Свидетельство. Илларiонъ Фомичъ Палшковъ поступилъ въ 1906 году вольнослушателемъ въ Центральное Училище технического рисования барона Штиглица и, пробывъ въ немъ до Мая 1912 г., прошелъ классы рисованiя съ гипсовыхъ орнаментовъ… капителей и вазъ и головъ… тушью и акварели, рисования пером… черченiя, курса орнаментовъ и… занимался въ классахъ… рисования живых цветовъ и признанъ с успехомъ окончившiмъ спецiальный классъ рисования по ткацко-набивному делу…» (здесь и далее орфография оригинала сохранена частично, синтаксис – без редактирования). Вслед за этим – Серпухов и Иваново-Вознесенск, работа на ситцево-набивных фабриках. Дело на душу не легло: хозяева предпочитали русскому стилю копирование заграничных образцов. Палшков возвращается в столицу. На выставках общества непартийных художников представляет пейзажи, этюды и графику, получает известность и первое признание, отмеченное даже журналом «Огонёк». Но, хотя по выпуску из училища Илларион был внесён в список учащихся, удостоенных «звания художника по прикладному искусству или учёного рисовальщика с посылкою за границу», последняя ему никак не грозила. Судьба вела совсем в другую сторону: не просто в глубинку, а в самую дальнюю глубину России. В какой степени это предрешил характер, сказать трудно, однако в мальчишках Илларион отличался застенчивостью, был тих и скромен – следствие аскетического религиозного воспитания в семье, следовавшей древлехристианским православным традициям. Это было воспитание в труде, в почитании старших, в боязни греха, коим считалось даже самое простое бранное слово: Палшков, к примеру, будучи ребенком, однажды получил весьма чувствительное наказание за то, что вгорячах крикнул… лошади: «Поди ты к чёрту!». Строгая родительская школа наложила отпечаток на личность художника, повлияв на его поведение и жизненные устремления. 1918 год. С молодой женой Анной Васильевной Илларион Фомич выезжает из Петрограда на Дальний Восток. Никто не знает, было ли это свободным выбором или продиктовано обстоятельствами – допустим, известной «милостью» властей, но география дальневосточных адресов Палшкова получилась внушительной: Николаевск-на-Амуре, Никольск-Уссурийский, Терней, Джигит, Краскино, Новокиевск, Сучанский рудник, он же – с 1932-го года – город Сучан. Именно Сучану Палшков принадлежит более всего. «Как художник-пейзажист, – отмечает Илларион Фомич в своих воспоминаниях, – я здесь увидел много влекущего: весна с голубыми далями, пышная растительность лета. Осень золотая со здоровым воздухом, мягкая зима с голубым ясным небом – способствовали тому, что все лучшие пейзажи я написал в Сучане». Да, здесь наиболее значительная глава биографии художника. Учитель рисования и черчения, он ещё и преподает специальный предмет – технологию металлов в только что открытом горном техникуме. С истовостью увлечённого человека, занимающегося любым делом по глубокой душевной потребности, исполняет Палшков предписанный формально служебный долг. Вместе с тем совершено нерасчётливо – бескорыстно, не считаясь со временем – тратит силы на весьма широко им понимаемое «благо людей», на деятельность, сказали бы мы сейчас, общественную, которая была естественной в образе жизни провинциального русского земства, своей внутренней сутью и смыслом традиций, судя по всему, близкого Иллариону Палшкову. Земляки запомнят его на строительстве ширококолейки из Владивостока в Находку, на сенокосах в Голубовке, на ремонте дорог… Палшкова не смущала никакая работа – сверхурочная, сверхнормативная, не предусмотренная должностными обязанностями. Он писал картины и… безотказно чертил-рисовал для шахтоуправления диаграммы роста добычи угля... Недалеко от памятного знака в честь открытия шахты № 1 в Партизанске стоит даже и по нынешним меркам добротный дом Палшкова. Имя замечательного земляка уже навсегда неотделимо от былой столицы приморских шахтёров. В Партизанске, правда, Палшков не жил. Сучан получил это имя в 1972-м году, после известных осложнений между Китаем и СССР, спустя почти два десятилетия, как попрощался с первым своим художником…
1968 год. Лето. Завзятый путешественник и глубокий ценитель всех художеств, сотворённых творческими порывами человечества, инженер-судостроитель Геннадий Иванович Несов возвращался из отпуска, налюбовавшись под селом Нагорным в Кировском районе Приморья природой, надышавшись свежим воздухом, закалив организм лазанием по коварным горным кручам и купанием в целебно освежающей воде озера. Ночью на станции Ружино Геннадий Иванович сел в поезд. Пристроив поклажу, примостился на лавку и откинулся к переборке купе, готовый прежде, чем лечь отдыхать, кратенько перебрать в памяти приключения последних дней и связанные с ними приятные, разумеется, впечатления. Но не успел. Рядом оказался сосед, и сосед этот не спал. Несмотря на более чем позднее время. По всему видно, даже и не пытался. За походной фляжкой завязался разговор о том и сём, замысловатым образом вдруг выскочивший на всякие искусства, в частности на живопись. Попутчик удивил неожиданным и смелым заявлением: – Да у вас во Владивостоке художников стоящих нет! – Ну как нет?! – опешил Геннадий Иванович. – А Иван Рыбачук, и Кирилл Шебеко, и Валентин Чеботарёв?!. – Да, это, конечно, художники, но с Палшковым из Сучана им не сравниться. Тут уж Геннадий Иванович не стерпел, ответил за весь любимый город, возмущённым басом перечислив с десяток известных живописцев Владивостока. И подытожил с вызовом: – Как это так, у нас художников нет?! Но попутчик гнет своё: – Палшков такой один! Вот говорят, что это Шишкин… Так наоборот – он лучше Шишкина! Во те раз: в Приморье есть художник, о котором с таким убеждением говорятся такие слова, а он, Геннадий Несов, о нем даже не слышал! – И что же он из себя представляет, этот ваш Палшков? – Ваш-наш, наш не наш!.. Да вы знаете, что это за художник, что за человек! Талант огромный и окончил Академию художеств… Сын, между прочим, тоже. Единственный сын! Тоже окончил Академию, погиб на войне… Трагическая судьба! У Палшкова сотни совершенно несравнимых картин было, а осталось, сохранилось только три. Представляете, три штуки всего! Остальные изъяты и уничтожены чекистами. За ним, когда он ходил с этюдником по окрестностям Сучана, следили органы НКВД. Обвинили в том, что составляет чертежи и планы местности для иностранных разведок…
Ума не приложить, что делать с этим бесценным богатством?! 208 работ маслом и 65 акварелей. Книги по энтомологии, архитектуре, живописи… Фронтовые письма сына… Личные вещи… Коллекция бабочек… Уникальные документы – начиная с царских времён… Экспонаты больно прихотливы… Книжные раритеты требуют определённого режима температуры и влажности. Не меньше нуждаются в нём хрупкие крылья бабочек и сами картины художника. Слой краски на живописных полотнах трескается, лущится, осыпается; разрушается бумага акварелей… Сотрудники музея не знали, что со всем этим делать. То есть знали, конечно, что надо делать, но – на какие средства?..
Долгое время (Господи, да ведь – десятилетия!) Несов помнил своего вагонного попутчика, его рассказ о художнике из Сучана. Но лишь в 2004-м ему удалось побывать в Партизанске. Геннадий Иванович приехал специально, чтобы увидеть работы живописца, ознакомиться с материалами о нём, которые, возможно, хранятся в фондах местного музея. И тут начались открытия. «ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВО ГОСУДАРЫНЯ ИМПЕРАТРИЦА АЛЕКСАНДРА ФЕОДОРОВНА… соизволила пожаловать Вамъ… за ценные труды Ваши оказанные Вами по устройству церкви при Школе Народнаго Искусства ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА….» Вот это документик! А вот ещё один: «Удостоверение № 5109. Дано художнику Илларiону Палшкову въ томъ, что ему ВСЕМИЛОСТИВЕЙШЕ пожалована булавка съ изображенiемъ Государственнаго герба, украшенная бриллiантами – изъ кабинета Его Императорскаго Величества. Петроградъ, Апреля 23 дня 1916 года. Заведывающiй Камеральною Частью кабинета Его Величества Чичерин. Помощник Заведывающаго Камеральною Частью…». Дальнейшая судьба булавки, увы, неведома. Однако Геннадий Иванович потрясён…
Городской музей Партизанска появился в 1976-м году. Событие напрямую связано с Палшковыми, ибо основу фонда первоначально составили картины, переданные городу в связи с его 80-летием вдовой художника. Анна Васильевна сама по себе человек интереснейший. Медицинский работник, всю войну пробыла в армии, заведовала госпиталем… После гибели сына на фронте единственная наследница художника, она, когда умер муж, сберегала его весьма разнообразные архивы. Полностью богатство, сохранённое ею, стало достоянием музея после смерти Анны Васильевны в 1988-м году. Прежде всего, это картины. Но не три, о которых поведал былой попутчик, а… вон их сколько! Кроме Партизанска, произведения Палшкова есть во Владивостоке и в Санкт-Петербурге – в Академии художеств. К тому же: Палшков – библиофил. Он оставил городу все тома народной энциклопедии по отраслям знаний 1912-го года. Уже на титулы нельзя смотреть без волнения: «Типография т-ва И.Д. Сытина, Пятницкая…». 3-е издание полного собрания сочинений А.С. Пушкина – год 1887-й, год 50-летия со дня смерти первого поэта России и год рождения Иллариона Палшкова. Завораживающая магия совпадений, символ преемственности и непрерывности развития национальной культуры и всей, собственно, народной жизни… Старейшее, для приокеанской России подлинное сокровище коллекции «издано под руководством Дюмон-Дюрвиля Капитана Французского Флота» в типографии издателя Энциклопедического Лексикона А.А. Плюшара в Санкт-Петербурге. Это «Путешествия вокруг света»: год издания 1836-й, автограф Семёна Мусина-Пушкина 1885-го года! Среди авторов: Кук, Лаперуз, Крузенштерн, Головнин, Коцебу, Беллинсгаузен, Литке… Тексты на первом после титула развороте читаются как былина: «Печатать позволяется съ темъ, чтобы по печатанiи, до выпуска изъ Типографiи, представлены были в Ценсурный Комитет три экземпляра. Декабря 28 дня, 1835. Ценсор П. Корсаковъ. Его императорскому высочеству Государю Наследнику Цесаревичу Великому Князю Александру Николаевичу съ благоговенiемъ посвящается». На форзаце отчетливая карандашная надпись: «Приобрел на ситном рынке у букиниста в Ленинграде в 1930 г.» Сверх того, Палшков – энтомолог. Корреспондент Ленинградского зоологического института Академии наук СССР, создавший уникальную коллекцию чешуекрылых. В 1940-м году она передана в дар Приморскому краевому музею им. В.К. Арсеньева вместе со списком, составленным по срокам появления каждого вида, и является наглядным календарным определителем. Ценнейший научный труд по уссурийской энтомофауне чешуекрылых! Кое-что из этой коллекции хранится здесь, в Партизанском филиале краевого, ныне объединённого, музея. 1937 год. В Брюсселе вышел в свет «Notices le`pidopte`rologiques». Журнал бельгийский, язык французский. Автор открытия, о котором подробно, с рисунками, рассказывается на страницах издания, – русский с немыслимо далёкой окраины Советского Союза. Ранее неизвестные науке бабочки названы именем своего первого исследователя: «Leuconycta palshkovi» (Леконикта Палшкови) и Raphia illarioni (Рафия Иллариони)… Однако, при всём уважении к училищу барона Штиглица, оно, училище, всё же не было Академией художеств, которую якобы оканчивал Палшков. Илларион Фомич в Академии не учился. Пожалуй, подумал Геннадий Иванович, народной молве нетрудно найти объяснение: в сознании простых людей такой выдающийся мастер не мог не окончить Академии. И неточности в рассказе вагонного знакомца неслучайны: это не придумки ради красного словца, не сознательный вымысел. Легенда, народный миф! Само по себе показательно: не всякому дано стать легендой, о ком попало мифы не слагаются… И – вот такой неожиданный поворот: в Академии учился сын сучанского живописца!
Сын отца своего
Он родился в Хабаровске 27 марта 1919-го года. С четырёх лет читал. В шестнадцать получил аттестат с отличием. В школе занимался моделизмом, играл на сцене, был комсоргом класса. Собирал коллекции бабочек, жуков, птичьих яиц. Нежное, трепетное отношение к природе унаследовал от отца вместе с трудолюбием, аккуратностью и, не стесняясь немодного нынче пафоса, скажем – безграничной любовью к Родине. С 1936-го года Георгий Палшков живёт в Ленинграде. Однако для Академии художеств, куда пытался поступить, оказался «старым» – на учёбу не приняли по возрасту. Став студентом строительного института, Георгий не смиряется с неудачей и посылает в Академию свои работы. Рисунки, эскизы вместе с блестящим аттестатом на этот раз произвели впечатление. Через полтора месяца вызвали в Академию: принят! Учился на архитектурном. Мечтал строить красивые города на родимом Дальнем Востоке… В 1941-м году Георгий Илларионович уйдёт на войну добровольцем с пятого курса Академии художеств. Шесть месяцев в артиллерийском училище, и командир батареи лейтенант Палшков – на фронте. В Сучан приходят солдатские треугольники. …«Вчера на наблюдательном пункте у нас разорвался немецкий снаряд, и на моих глазах изуродовало и убило человека, с которым мы сидели тесно-тесно, бок-о-бок. Каким чудом не поразило меня, я до сих пор не пойму. Я отделался звоном в ушах и тем, что был обрызган кровью и клочьями мяса моего товарища»… …«правее перископа стал стрелять финн, я шлепнул туда, смолк. Я вошел в азарт, но в самый разгар перестрелки меня трясет снайпер за плечо и шепчет: «Товарищ лейтенант, уходите», и показывает на бревенчатую стенку передо мной, там зияет свежая пулевая пробоина с отколовшимися щепками, еще бы 10 сантиметров и мне бы в живот. От своих выстрелов я не расслышал, как финн пробил стенку. Пришлось ретироваться. Первый раз я стрелял непосредственно по людям. Оказывается, нет больше удовольствия, чем стрелять по врагу. Вечером по целям, которые я наблюдал в стереотрубу, повели огонь наши батареи. Финнам было жарко. Тем же вечером я провел политзанятие со своими бойцами, позанимался артиллерией, в виде отдыха сделал архитектурный набросок и лег спать. …Так вот и проходят мои дни. Дни бодрящие, волнующие. Они остаются в моей памяти навсегда. Пишите, пишите почаще, когда предоставится случай, по любому поводу. Привет, крепко целую Жорж»... …«На днях я стрелял по немецким землянкам, как музыку слушал разрывы тяжёлых снарядов, выворачивающих на белый свет и брёвна, и куски фрицев. Видишь, как может страстный поклонник искусства превратиться в жестокого мстителя и заядлого вояку»... …«В жизни человека бывает порой критический момент, когда подводится под знаменатель весь его жизненный путь, когда он себя чувствует героем дня и вот этот момент наступил у меня сегодня. Мне выпала высокая честь выполнить порученное мне правительственное задание и с этим я еду сегодня. Я прошу вашего благословения на подвиг, а вам обещаю быть достойным сыном вашим и Родины. Возможно, что вы не получите…»… …«Воспользовавшись свободной минутой, повыдёргивал сединки из шевелюры своей, теперь опять молод, хоть сватов засылай. В бою обогатился изящной немецкой трубкой, теперь покуриваю табачишко и в ус не дую»... …«Ты, наверное, читал в газетах о взятии Великих Лук – это наш новогодний подарок Родине. Ты слышал, папа, о введении погонов для Красной Армии. Так что теперь я золотопогонник, настоящий офицер. Никогда не думал, не предполагал быть военным и вообще относился с предубеждением к подобной профессии, а теперь вот пришлось. Чего на свете не бывает. Различных вещичек повидал достаточно много, «ужасы» Верещагина – бледная фантазия перед событиями сегодняшнего дня. Представь, ты прислонился к приятелю закурить трубку, в это время громовый разрыв, приятель твой лежит у ног и клочья его мяса на твоих одеждах – этот случай взят с натуры, когда я был на наблюдательном пункте и противник заметил нас. Впоследствии будет достаточно тем для развития их на полотне. Духовной пищи для представителей творчества хватит на долгие-долгие годы. Как-то незаметно минул год – целый год, да ещё с хвостиком, как я на фронте. Да кажется, что всё время здесь и был, а вся прошлая жизнь будто воспоминания о книге, прочитанной когда-то на досуге»... …«Немец отступает, и я видел в их блиндажах награбленное ими добро. Детские рубашонки, чулочки, бюстгальтеры – ничем не брезговала проклятая немчура. Видел прославленных эсэсовцев пленными – гадкие мерзкие морды. Смотрел их дневники, письма, фотокарточки, альбомы порнографических открыток – в общем раскрывался подленький мирок военного дельца, афериста, любителя легкой наживы. На этот раз я вам опять пишу на фрицевской бумаге, моя отечественная вся вышла, восполнил недостаток трофеями. Кроме всего в одном блиндаже я нашел хорошие акварельные краски «Pelikan» – какой-то «художник» копировал открытки на фривольные темы, но мы, будем живы, используем их по назначению»... В этих отрывках ничего не изменено, текст воспроизведён «живым», «голым», не убраны лишние и не добавлены пропущенные знаки препинания, не тронута орфография, которая выглядит почти абсолютно точной, абсолютно грамотной. Вымараны только даты, не учтена хронология, поскольку представляется не так важным, в какой последовательности всё это происходило и было написано. Отрывки выстроены в соответствии с общим сюжетом войны и логикой развития солдатской души, фронтового сознания Георгия Палшкова… Странное дело: тут война, все ужасы войны, а работники музея в Партизанске назвали всё это «поэмой в письмах»! Впрочем, их, кажется, нетрудно понять. Кроме прочего, в письмах нельзя не заметить безусловной литературной одарённости автора. …«Сейчас уже метет снег, погода задумчивая, небо свинцовое, холодно. Навстречу ведут и везут пленных немцев. Как-то дико выглядят их химически зеленые одежды среди нашего спокойного серого пейзажа. За нами двигается население. Хоть их родные очаги сгорели, хоть холодно и негде заночевать, но родная земля тянет и вот они едут, едут и едут с истинно русским упрямством на свои пепелища и вот там и сям уже дымятся гнездышки, еще ни кола, ни двора, а они уже зубами вцепились в хозяйство. Гонят гурты скота из Ярославщины, и коровы лупят свои бессмысленные глаза на выжженную пустыню. Я вспоминаю, как я ехал на фронт в 1941 г. Тогда люди двигались мне навстречу, глаза у них были объяты ужасом, слабые плакали, причитали, царила какая-то неразбериха. Сейчас же совсем иное. Люди изменились»... У артиллериста Палшкова было несколько тяжёлых ранений. Но из госпиталей он вновь возвращался на передовую. В июле 1944-го года во время наступательных боёв в Белоруссии его ранило последний раз. Смертельно. Похоронили офицера в районе больницы города Глубокое Витебской области. После войны прах перенесли из одной братской могилы в другую – в парк Победы. На могиле поставили памятник. 9 мая 1965 года в Академии художеств в Ленинграде открылась в честь Георгия Палшкова мемориальная доска. В фондах музея в Партизанске хранится присланная из Ленинграда книга «Подвиг века». В ней собраны имена «мастеров, достигших мировой известности; зрелых художников, за плечами которых остались годы упорного труда и поисков; молодых, уже начавших самостоятельную творческую деятельность, и тех, кто подавал большие надежды, только еще готовился вступить в жизнь…». Среди них – имя Георгия Палшкова. Последняя должность подававшего большие надежды художника – заместитель командира полка по политической части. Последнее звание – капитан…
Ненапрасная жизнь
Честно прожитая жизнь остаётся в наследство потомкам. Прошло более полувека после ухода Иллариона Фомича Палшкова, а мы вглядываемся в его жизнь так же внимательно и благодарно, как в его картины. Прав Виталий Кандыба: «Память о ней может воспитывать, образовывать, вызывать у партизанцев оправданную гордость за свой город». Не только у партизанцев, добавим мы. У дальневосточников, у россиян, у всех, кто умеет ценить настоящее в нашей земной жизни. Образ человека, у которого стоит учиться, на которого не стыдно быть похожим, с которого незазорно брать пример – тоже достояние… Доныне бывшие ученики Иллариона Фомича вспоминают о нём с любовью и восхищением. За четыре года до смерти, в 1950-м, когда заявителю уже не имело смысла искать выгоды от своего поступка, Палшков вступает в Коммунистическую партию, объяснив жене, что хочет заменить в ней погибшего сына. Признание в заявлении: «Я был активным непартийным большевиком». Сколько бы мы ни врали сегодня, оно было, время таких людей – искренне служивших своему народу, своей стране. Сумеем ли мы сохранить хотя бы честную память о них? В 1980-м году, когда значительная часть наследия Палшкова ещё хранилась у вдовы, уже возникал вопрос о нехватке экспозиционных площадей в музее Партизанска. Беспокоили и другие проблемы. Об одной из них писал тогда искусствовед: «…беда ещё в том, что краевое управление культуры предписывает закрыть ныне действующий зал Палшкова в музее г. Партизанска и развернуть в нём экспозицию другого содержания». О какой экспозиции шла речь, из газетной публикации неясно. Но – год 1980-й, месяц – февраль, средина февраля: остаётся чуть больше двух месяцев до 110-летия со дня рождения В.И. Ленина… По этой, по другой ли причине, но, как пишет Кандыба: «таким образом, на несколько лет… искусство Палшкова выпадет из культурного обихода города и края. Думается, вековая история Приморья ещё не так изобильна первоклассными достижениями в искусстве, чтобы можно было забыть о Палшкове хотя бы даже на время». В 1944-м году в статье «Замечательный мастер пейзажа» журналист Ник. Георгиев так рассказывал о выставке художника И.Ф. Палшкова: «…выставка уже обошла все крупные города Приморья, а отдельные картины экспонировались в Хабаровске, Иркутске, Челябинске и других городах Союза… в вещах данной выставки захватывают не только мастерский рисунок, удивительная свежесть красок и тонов, а главным образом идея, волнующие образы. Действительно, как пишет один из посетителей выставки в книге отзывов, «просмотрев картины И.Ф. Палшкова, начинаешь еще больше любить наш край, лучше чувствовать красоту его природы». И можно смело утверждать, что до И.Ф. Палшкова у нас не было художников, которые сумели бы так полно и реально отобразить в живописи картины особенной, неповторимо прекрасной природы нашего Приморья» (заметим и подчеркнём: идёт 1944-й год – страна перемогает тяжелейшую в своей истории войну! И стоит подивиться и задуматься: за годы Великой Отечественной в нескольких городах прошла персональная выставка художника). Мнения «простонародных» зрителей и газетного обозревателя авторитетно подтверждает в 1980 году высокопрофессиональный искусствовед, декан художественного факультета Дальневосточного института искусств Виталий Кандыба: «Палшков первым из приморских художников создает большие, обобщенные образы природы и жизни на природе. Он, как Невельской от искусства, в 20–30-е годы первым открывал своей живописью еще неведомый Дальний Восток – художественно увиденный, осмысленный как предмет искусства». Ещё через четверть века чрезвычайно строгий в определении профессионализма в живописи, умеющий глубоко мыслить именно как художник, Джон Кудрявцев отметит: – Палшков не всегда может уйти от «фотографичности», не всегда может избавиться от лишних деталей в пользу завершённой, исчерпывающе выражающей идею композиции. Профессиональный художник в той или иной мере конструирует свой мир, трансформирует натуру. Но ведь Палшков живёт и творит в первой половине прошлого века – с той поры живопись, конечно, получила развитие, и многие, очень многие художники-любители, к которым приходится отнести и немалое число формальных профессионалов, просто забыты. А Палшков – остаётся, как, я думаю, останется Павел Куянцев – капитан дальнего плавания и одновременно замечательный художник-маринист. Самая сильная сторона творчества Иллариона Палшкова – безусловная и бесконечная любовь к изображаемому миру. Художник восхищается, любуется этим миром, относится к нему с трепетом, и это любование и восхищение, этот трепет придают живость, эмоционально наполняют его работы. Очень интересно эта оценка соотносится с оценкой того же Виталия Кандыбы: «И.Ф. Палшков – прежде всего мастер пейзажа. За работу в этой сфере приморского искусства мы ему благодарны более всего. Писал он и фигурные композиции – первые образцы тематической картины в нашем крае. Но они, к сожалению, представляют собой сумму мало связанных между собой пейзажей и крупных человеческих фигур. Зато, когда фигуры мы видим в глубине пейзажа, когда Палшков идет от природы к человеку, а не наоборот, тогда воцаряется гармония… Написать картину детально, вещественно и при этом художественно увлекательно для зрителя – высокое искусство. Одной ремесленной техники здесь не хватит. Изобразить луговое разнотравье Партизанской долины, густую летнюю листву деревьев и кустов, проволочный узор их безлистых ветвей зимой, шероховатый рельеф морщинистой коры, лезвия камышовых листьев, очертания облаков и окоёма синих сопок – изобразить это под силу многим художникам наряду с Палшковым. Но сдвинуть эту громаду подробностей, заставить жить могучей жизнью и согласованно петь доступно немногим вроде Палшкова, ибо всем этим он любовался. А без любви и веры в красоту всего сущего эти подробные картины были бы мертвы, как иллюстрации из ботанического пособия». «Море шумит» – одна из картин Иллариона Фомича, хранящаяся в городском музее. Несколько лет тому назад вместе с картиной экспонировалась выдержка из сочинения ученицы школы № 5 города Партизанска Татьяны Палащенко: «У людей, терпящих бедствие на море, есть условный знак, которым они призывают на помощь. Это сигнал SOS. Так и эти картины Палшкова кричат сигнал – SOS – спасите наши души, потому что у картин тоже есть душа!».
* * * 2006 год. В Партизанске торжественно открылась обновлённая экспозиция картин Иллариона Фомича Палшкова. Геннадий Иванович Несов приехал из Владивостока на церемонию открытия. 2009 год. 20 ноября Геннадий Несов в числе первых был приглашён к микрофону в Музее имени Владимира Клавдиевича Арсеньева во Владивостоке. В приморской столице открылась выставка акварелей художника Палшкова. Поговаривают, что скоро они поедут в Японию.
* * * Назовём тех, кто причастен к сохранению творческого наследия Иллариона Палшкова, к сбережению памяти о нём и его сыне Георгии: Татьяна Винникова, Ирина Добрынина, Нила Задорожная, Тимофей Казанов, Лидия Калушевич, Александр Качаев, Владимир Комаров, Геннадий Копылов, Анна Лобанова, Валентина Потоцкая, Наталья Сафина, Валентина Стежкова, Людмила Чащина. Ремонт и оформление мемориального зала И.Ф. Палшкова профинансированы Роином Михайловичем Георгобиани и Олегом Геннадиевичем Цхай. Обрамление акварельных работ художника осуществлено на средства Анатолия Лобкова и Юрия Приходько. Календари с репродукциями картин И.Ф. Палшкова изданы благодаря меценатской помощи Елены Быстрицкой и Елизаветы Яворской. Спасибо и низкий поклон всем! О Геннадии Несове следует сказать особое слово. Принявший деятельное участие в судьбе палшковской коллекции, Геннадий Иванович многие годы поддерживает Дни славянской письменности и культуры на Дальнем Востоке, участвуя, в частности, в творческой встрече-концерте, ежегодно открывающей праздник. Но Палшков остаётся для Несова непреходящей заботой. Сегодня вызывает тревогу судьба картин, написанных маслом. Состояние их угрожающее, а реставрация, без которой они неизбежно будут потеряны уже в обозримом времени, стоит ещё больших средств, чем оформление акварелей и открытие экспозиционных залов.
ДАЛЬНЕРЕЧЕНСК. ЧТО ВАМ СНИТСЯ, РОДНЫЕ МАЛЬЧИШКИ? . Чтобы более-менее полно охватить население края, в рамках Дней Кирилла и Мефодия необходимо организовать по Приморью как минимум четыре маршрута. А потом… Вот бы – вся Россия! А ещё бы – все славяне, все русские, где бы они ни жили… Вчера опять в телеке сюжет из Латвии: русские учащиеся просят пап и мам не приходить в школу или, если придут, не открывать рта. По-русски разговаривать нельзя, а латышским родители владеют плохо. Для детей это позор, за это их начинают третировать, попросту говоря, над русскими издеваются… У этого замечательного дела есть название – принудительная ассимиляция (скажем – пока культурная, хотя…). Только в текущем году только осенью только в Риге закрыто одиннадцать русских школ. Это – из той же телепередачи… Дальнереченск сразу, в 2004 году, вошёл в программу Дней Кирилла и Мефодия, в самый первый маршрут нашего автопробега. Но работали мы в районе, с администрацией которого нашли понимание, городские власти и сам райцентр остались в стороне. Однако с городом связывает много чего другого. В 1979-м, через десять лет после известных событий на острове Даманском, здесь проживало 36,7 тысяч человек. Даже и не город – городок… До 29 декабря 1972 года он назывался Иманом. Краткий энциклопедический справочник «Приморский край» сообщает о Дальнереченске: «…Расположен в месте впадения р. Большая Уссурка (Иман) в р. Уссури. Обр. на месте казачьей станицы Графская (1854) и ж.-д. пос. Иман (1894). 17 июня 1917 получил статус города…». Город, река, как десятки других географических названий в Приморье, не обязательно китайских, но звучавших не по-русски, были одномоментно заменены после военного конфликта с Китаем. Иман-Дальнереченск. И здесь живут наши люди. И наша память. Для дальнереченцев события марта 1969-го исполнены особого драматического смысла. Из Имана в 1945 году начиналось освобождение находящегося на противоположном берегу Уссури китайского города Хутоу. Город был превращён японцами в подземную крепость с многолетним запасом провизии, медикаментов и боеприпасов и считался неприступным. Красная Армия взяла его стремительным броском.
Стихи из старой записной
* * * Что ты видишь, солдатская мама, через слёзы исплаканных лет глядя словно сквозь дымку тумана на последний сыновий портрет?
– Вижу в зимнем холодном убранстве в стылом свете закатной зари серый март, чёрный остров Даманский, красный лёд на реке Уссури.
Что ты видишь, невеста солдата, за далёкой весной роковой, где женой ты не стала когда-то, а осталась навеки вдовой?
– Вижу в зимнем печальном убранстве в слабом свете прощальной зари горький март, мёртвый остров Даманский, битый лёд на реке Уссури.
На границе сегодня затишье. В непривычной для вас тишине что вам снится, родные мальчишки, уходившие в бой по весне?
Снится в вешнем спокойном убранстве в нежном свете рассветной зари отчий дом, русский остров Даманский, чистый лёд на реке Уссури…
Мифы 69-го
Возможно, к центру нас подвезли на машинах. С «Шестого километра», где размещался отдельный военно-морской радиотехнический дивизион особого назначения – проще говоря, разведка, – строем было идти долго. Возможно, нас подвезли на машинах, но – это помню хорошо – со стороны главной площади Владивостока, от памятника Борцам за власть Советов, по улице Ленинской мы двигались походной колонной: с барабаном и Военно-морским флагом в голове, с флажковыми впереди и сзади строя. На сцене большого зала Дома офицеров Тихоокеанского флота их было, наверное, человек пять – в парадной форме с зелёными погонами, новенькими медалями на груди, и кто-то с орденом Красного Знамени – может быть, сержант В. Каныгин, может, младший сержант П. Ковалёв. Из их рассказов сегодня могу вспомнить один-единственный эпизод. Боец заставы Нижне-Михайловская бежит из казармы по команде «В ружьё!», падает в снег, устанавливает ручной пулемёт и стреляет, стреляет, стреляет. Ему подтаскивают патроны, потом доставляют новый ствол на замену перегревшемуся. Боец, обжигая руки, снимает старый, бросает его в снег, и снег кипит, протаивая под раскалённым металлом до земли… Помню чувство не разочарования, но неудовлетворения – мы хотели знать больше, чем рассказали пограничники. Моряки, не сведущие в сухопутных делах, мы, однако, подозревали, что на Даманском что-то происходило не так, как писали газеты. Вероятно, это ощущение неполной правды и желание знать всю правду способствовало появлению разных предположений, «достоверных» версий и, в конечном счёте, породило красивые мифы, в которые мы поверили. Самый фантастический и яркий из них – об участии в боях на Даманском морской пехоты. Она в ту пору создавалась на ТОФ: первая часть её разворачивалась неподалёку от нас, и морпехи в шикарном чёрном ходили, ещё не имея своей, в баньку разведдивизиона. Теперь можно сколько угодно потешаться над этим, но какое-то время после службы во Владивостоке не я один рассказывал всем интересующимся неслучившуюся историю с такими подробностями, как будто видел своими глазами, как это было. Маршевая колонна морских пехотинцев по тревоге стремительно ушла в район конфликта: командующий флотом адмирал Н.Н. Амелько лично провожал её, стоя у обочины дороги и отдавая честь бэтээрам. Морпехи посочувствовали погранцам, серые шинели которых были отлично видны на белом льду Уссури и делали стражей границы лёгкой добычей врага. Облачившись в маскхалаты, наши «чёрные дьяволы» пошли в атаку, падая, перекатываясь и метко паля из автоматов; красивыми, как в кино, перебежками преодолели открытое, насквозь простреливаемое пространство реки и без малейших потерь выбили с родной земли всех «хунвейбинов-цзяофаней». Молва связывала с грамотными и героическими действиями морской пехоты повышение командующего флотом – именно в 1969 году Николай Николаевич Амелько был назначен заместителем Главкома ВМФ. Второй миф, не более правдивый, чем первый, абсолютно противоречил ему, но мы почему-то не замечали этого и искренне верили в достоверность того и другого. Это была совершенно замечательная история: наши, то есть флотские, командиры не стали рисковать жизнями матросов, а без согласования с верхами, рискуя, что называется, головой, сразу вывели на боевые позиции дивизион реактивных установок и дали три залпа. Первый – по льду протоки между китайским берегом и островом – чтобы отрезать зарвавшимся агрессорам путь отступления. Второй – на несколько километров в глубину вражеской территории – уничтожил огромные войсковые резервы маоистов вместе со всей их огневой мощью, лишив возможности ответного удара. И третий залп – непосредственно по Даманскому – не оставил на нём ни одного живого китайца... Вскоре остров словно исчез. Герой Советского Союза генерал-майор Виталий Бубенин в книге «Кровавый снег Даманского» справедливо пишет: «В марте 2004 г. исполнилось 35 лет со дня кровавых боёв на острове Даманском. Об этом эпохальном событии XX в., поставившем мир на грань войны, неподражаемом эталоне высочайшего патриотизма, мужества, героизма, беспримерной храбрости, беззаветной любви и преданности своей Родине, профессионального военного мастерства в государственных официальных средствах информации вот уже более 30 лет вообще не упоминается. Как будто его и не было никогда. Как будто мы, защищая свою Родину, на своей, подчёркиваю, на своей территории, делали что-то постыдное, о чём и упоминать-то неловко». Так было – ни о событиях, ни о героях тех событий многие годы даже не упоминалось. И ничто не могло опровергнуть наших мифов.
* * * 2004 год. Тридцать пять лет спустя после боёв на Даманском мы поехали в свой первый автопробег, в маршрут которого вошёл и Дальнереченский район. В райцентр наш десант несколько раз прибывал на День пограничника – 28 мая. Теперь участники Дней славянской письменности и культуры знают о 1969 годе гораздо больше, чем знали прежде.
Засекреченные герои
Подполковник запаса Н. Попов был тогда майором. На заставе имени Ивана Стрельникова он рассказывал немногочисленным гостям о событиях двадцатилетней давности, в которых сам принимал участие. С прозаиком, руководителем Приморской писательской организации Львом Князевым, фотокорреспондентом газеты Тихоокеанского флота Александром Утенковым и начальником управления культуры края Виталием Хрипченко я впервые был на этой земле. Ещё через пять лет прилетал сюда на вертолёте с командующим Тихоокеанским пограничным округом (возможно, уже Тихоокеанским региональным управлением Федеральной пограничной службы) генерал-полковником Виталием Седых. И тогда на заставе было не так уж много приезжих. От первых встреч с Даманским осталось горькое чувство: страна забывает, почти уже забыла о нём. Даже песня «Двадцатая весна» (её называют и по-другому: «Тишина на границе»), написанная в память о погибших Яном Френкелем и Игорем Шафераном и исполненная в Имане Иосифом Кобзоном, давным-давно перестала звучать, запрещённая цензурой. Кажется, тогда, впервые оказавшись в гарнизоне Филино в десятке километров от Дальнереченска, я узнал об участии в мартовских боях регулярных войск Советской Армии. В Филино, в одной из казарм 199-го Верхне-Удинского мотострелкового полка 135-й мотострелковой дивизии Краснознамённого дальневосточного военного округа нашу делегацию поразил макет, воспроизводивший позиции воевавших частей и подразделений: танки, артиллерию, дивизион установок залпового огня БМ-21 «Град», по сути и решивший 15 марта окончательный исход сражения. Мы первый раз услышали имя Владимира Орехова. И, к своему изумлению, узнали, что кроме всем известных четверых даманцев – Героев Советского Союза есть и пятый: пулемётчик младший сержант Владимир Викторович Орехов, навечно занесённый в списки 5-й мотострелковой роты филинского полка. И увидели скромный, сооружённый, скорее всего, солдатами, памятник над братской могилой, в которой рядом с Героем лежат ещё восемь его однополчан, павших в том же бою. Имя Орехова, надолго засекреченное, и сегодня известно в России значительно меньше, чем имена Демократа Леонова и Ивана Стрельникова, получивших Золотые Звёзды посмертно, и слава Богу живых доныне Юрия Бабанского и Виталия Бубенина. Руководство СССР было чрезвычайно последовательно в стремлении не допустить вооружённого столкновения с Китаем. Пограничники сделали невозможное – не поддались изощрённым многолетним провокациям, даже когда начались рукопашные схватки (впервые с И. Стрельниковым на подходе к острову Буян в декабре 1967 г.). Китайцы решили стрелять первыми. 2 марта 1969 г. наша разведка проморгала китайский батальон, скрытно, чему способствовала непогода, занявший Даманский и зарывшийся в снег на острове. Этим объясняется гибель людей во главе со старшим лейтенантом И. Стрельниковым и сержантом В. Рабовичем уже в первые минуты боя. Коварно, в упор расстрелянная на открытом льду реки группа Стрельникова не успела сдёрнуть с плеча автоматы. Немногим больше удалось сделать группе Рабовича, напоровшейся на засаду на самом острове. Погибла группа сержанта Н. Дергача, посланная начальником заставы для выдворения китайцев, продвигающихся по нашей территории вдоль восточного берега Даманского. 23 человека убиты, чудом выжил один – рядовой Г. Серебряков. Считавшийся погибшим, он был найден со штыковой раной и долго находился между жизнью и смертью. С не меньшей целеустремлённостью Москва пыталась избежать ввода в бой армии. Пограничникам ставилась нереальная задача – удержать боестолкновение в рамках пограничного конфликта (тогда как китайцы сразу ввели в действие регулярные подразделения НОАК*). Поэтому почти в течение всего дня 15 марта защитники Даманского не могли использовать тяжёлое вооружение и под огнём пушек и миномётов выбивали многократно превосходящего противника, в основном, лёгким стрелковым оружием, используя БТРы, гранатомёты СПГ-9 и крупнокалиберные пулемёты КПВС. Поэтому личный состав разведбата 135-й дивизии, выделенный для поддержки пограничников до того, как комдиву генерал-майору В. Несову разрешили, наконец, ввести войска в бой, надел вместо красных армейских погон зелёные пограничные. Поэтому, когда долго и безнадёжно ждавшие обещанной помощи пограничники «захватили» 9 танков, по ошибке вышедших к командному пункту, их передача из подчинения Министерства обороны под юрисдикцию КГБ оформлялась на бумаге! Поэтому, может быть, начальник погранотряда полковник Д. Леонов, возглавивший танковый рейд в тыл острова, приказал выгрузить артиллерийский боезапас. Поэтому, наверное, наши потери 15 марта оказались больше, чем они могли быть. Но всё это как-то можно объяснить, в этом присутствует достаточно внятный смысл. А какой был резон секретить участие армии в боях на Даманском после того, как в газете «Суворовский натиск» Дальневосточного военного округа 18 марта 1969 г. на первой полосе вышла подборка информаций под названием «В боях за Родину отличились», а в номере от 25 марта была напечатана статья комбата-2 из филинского полка подполковника А. Смирнова о действиях его подчиненных в бою на острове? Кстати, назовём человека, который, в конце концов, развязал руки командующему ДВО генерал-лейтенанту О. Лосику, обеспечив стремительный победный разворот событий к исходу 15 марта 1969 г.. Этим человеком был Председатель Совета министров СССР А.Н. Косыгин.
--------------------------------------- * Национально-освободительная армия Китая.
Через сорок лет
В 1999 г. при губернаторе Е. Наздратенко, в значительной мере стараниями В. Хрипченко, на берегах Уссури появился специальный агитпоезд – с актёрами, журналистами, представителями власти и общественности. А 2009-й год собрал в Дальнереченске столько народу, сколько не было никогда. Тысячи свечей зажгли люди у офицерской могилы в центре города, сотни венков возложили к новому памятнику защитникам Даманского на мемориальном кладбище, где под розовым мрамором спят вечным сном сержанты, ефрейторы и рядовые. Цветы, казалось, собрали со всей России. Стало ясно: о Даманском забыть нельзя, и народную память не укоротить ни негласными установками политической верхушки, ни официальными запретами цензуры. Сорокалетие событий в Верхне-Удинском полку отмечалось несравнимо скромнее, чем в Дальнереченске. Если там были родственники героев, полпред Президента России по Дальневосточному федеральному округу, представители министерств и ведомств, губернаторы, архиепископ, мэры городов, артисты и журналисты, масса других важных и не очень важных гостей, и дату отметили с размахом, то в Филино на траурном митинге всё было куда проще, и вдова Героя Советского Союза сержанта Орехова выглядела бы сиротливо, не будь среди гостей работника министерства культуры России Виталия Хрипченко, отец которого служил в филинском полку и принимал участие в событиях 1969 года. В книге «Даманская сталь», вышедшей к юбилею, идёт речь не только о пограничниках, но и об участии армейских частей в боях сорокалетней давности. Однако во вступительной статье автор-составитель книги В. Горбачёв пишет: «Мы отдаём дань памяти пограничникам, навечно оставшимся в нашей земле… Нам осталась только память о тех давних событиях, гордость и печаль за героев границы,.. преклонение перед мужеством и отвагой обыкновенных ребят, призванных страной в пограничные войска» (выделено мной – В.Т.). Вольно или невольно эта интонация звучит и на некоторых других страницах. Конечно, это следствие долгого вживления в наше сознание разрешённой версии событий. Но все табу давно сняты. Велика, видимо, сила инерции. И – новая проблема. Верхне-Удинскому мотострелковому полку грозит сокращение. Филино ждёт судьба многих дальневосточных гарнизонов, в которых ныне свистят ветра сквозь пустые глазницы разваливающихся зданий. Что будет с братской могилой и памятником героям Даманского? Не стоит ли хотя бы перенести прах на мемориальное кладбище в Дальнереченск? Пусть павшие на одной земле воины Армии и погранвойск станут рядом, плечо к плечу, как плечо к плечу были они в своём первом и последнем бою. Кстати сказать, пограничники, кроме офицеров, похороненные на заставах Нижне-Михайловская (теперь – имени Ивана Стрельникова) и Сопки Кулебякины (ныне – имени Демократа Леонова) перезахоронены в братской могиле в Дальнереченске лишь через десять лет.
Стихи из старой записной
Март 69-го
Я скажу не по-геройски: Лучше под ноги смотри! Ах, какой сегодня скользкий Лёд на речке Уссури…
Ух, как свищут пули звонко: Разгорелся жаркий бой! Напиши за нас девчонкам, Кто останется живой…
Эх, судьба моя – граница! А над нею чёрный дым. Что там завтра ни случится, Мы сегодня победим.
Нашей молодости пламя Пуще вражьего штыка. Сохраните в сердце память, Сохраните на века!
Мы уже не станем старше, Став навечно все как есть В строй солдат, парадным маршем Проходящих в нашу честь.
Русский с китайцем – братья навек, или – и здесь Америка?
Трудно поверить, но многие годы до конфликта отношения между КНР и СССР, между китайским и советским народами были не просто братскими, а близкими к идеалу. За всю историю государств и народов, пожалуй, примеров таких отношений было раз-два, и обчёлся. Тем неожиданней жестокость китайцев на Даманском. По свидетельству военных врачей В. Квитко, Б. Фотавенко и Н. Костюченко, обследовавших тела павших пограничников, девятнадцать из них могли бы жить. Это практически две трети погибших 2 марта. По словам майора медицинской службы В. Квитко, «…их… по-гитлеровски добивали ножами, штыками, прикладами». С расстояния в 1-2 метра китайцы расстреляли раненных офицеров И. Стрельникова и Н. Буйневича. Над многими телами надругались. Захваченный с тяжёлым ранением в плен ефрейтор П. Акулов через полтора месяца был возвращён с чужого берега Уссури в обмен на тело китайского солдата. Мать с трудом – по родинке на пальце – узнала сына. Один из пограничников, видевших тело Акулова, впоследствии сказал мне о нём: «Просто мешок с косточками. Руки-ноги можно было завязывать бантом»… Философия, если это можно назвать философией, китайского руководства и лично «великого кормчего» Мао Цзэдуна едва ли преисполнена гуманности и к собственному народу. В книге «Даманская сталь» читаем: «Выступая против линии КПСС, (исходившей из того), что война перестала быть фатальной неизбежностью, Мао Цзэдун не только предрекал всемирную атомную войну, но приветствовал её как возможность «покончить с империализмом». Он развивал, например, такую мысль в беседе с министром иностранных дел Громыко в 1958 году: в будущей войне Китай, возможно, потеряет 300 млн. человек, но когда запас атомных и водородных бомб будет исчерпан, Китай при помощи обычного оружия ликвидирует остатки капитализма и утвердит социализм во всём мире. В другой беседе Мао Цзэдун, назвав атомную бомбу «бумажным тигром», говорил, что даже если в будущей войне погибнет треть человечества (т.е. 900 млн.) или даже половина (1. 350 млн.), то другая половина выживет, империализм будет сметён, повсюду воцарится социализм. Через 50-100 лет человечество вырастет вновь больше чем наполовину. В одном из сборников, опубликованных в Китае в 1960 году, говорилось: «Победившие народы крайне быстрыми темпами создадут на развалинах погибшего империализма в тысячу раз более высокую цивилизацию, чем при капиталистическом строе, построят своё подлинно прекрасное будущее». Ну как тут не вспомнить Льва Троцкого с его идеей мировой революции? Да только ли Троцкого… В XXI веке миру, чтобы содрогнуться или хотя бы глубоко задуматься, достаточно гегемонистских устремлений уже одной последней сверхдержавы. Не так уж важно, за что вожди готовы положить миллионы жизней – за мировую революцию или за всемирную демократию. Страшно, что они – готовы. Мы это видели и видим. Во Вьетнаме и Югославии, в Ираке и Афганистане, в Косово и Южной Осетии… Собственно боевые действия на острове Даманском достаточно широко представлены в исторической и военной литературе, и мы не ставим своей задачей их подробное описание. Хочется, по возможности, восстановить атмосферу времени, понять мотивы и характер того, что произошло, попытаться увидеть связь прошлого и настоящего, которая, конечно же, существует и неизбежно к чему-то нас обязывает сегодня, если мы всерьёз думаем о завтрашнем дне. После боя 2 марта раненного и контуженного Виталия Бубенина, прежде чем отправить в госпиталь в гарнизон Филино, привели в кабинет погибшего начальника Нижне-Михайловской заставы, где его ждал начальник войск Тихоокеанского погранокруга генера-майор В.Ф. Лобанов. Бубенин вспоминает: «Усадили за стол, дали лист бумаги, ручку и попросили нарисовать схему боя, рассказать, что там произошло. Я нарисовал, сказал, сколько, на мой взгляд, было китайцев, доложил о том, что они применили артиллерию и миномёты. Мне не сразу поверили. Только на следующий день, после того как на острове побывала государственная комиссия по расследованию этого инцидента во главе с первым заместителем председателя КГБ генерал-полковником Н.С. Захаровым, всё подтвердилось. Картина боя всех поразила». «Батальон регулярной армии Китая, – подводит итог Виталий Бубенин, – при поддержке двух миномётных и одной артиллерийской батарей в течение двух часов жесточайшего боя не смог сбить с острова и уничтожить группу пограничников в 30 человек… По официальным данным, за два с небольшим часа мы уничтожили до 248 китайских солдат и офицеров только на острове. Сколько мы расстреляли на протоке, неизвестно. С нашей заставы погибло 8 пограничников, 14 ранено… На каждого из нас в среднем приходилось от 15 до 20 китайских солдат…». О втором своём рейде – в залив, вдающийся в остров с севера, когда на БТРе Стрельникова (машина Бубенина была подбита) Виталий Дмитриевич разгромил штаб китайцев, генерал напишет: «Бой длился не более 20 минут, батальон был выбит с острова. Сами же мы не получили ни одной пробоины и ни одного ранения». Герой-пограничник без всякого пафоса и без лишних слов констатирует: «В то время военные историки отмечали, что аналогов этому бою никогда ранее не было». Почему породнившиеся после второй мировой войны «Москва-Пекин», связанные «дружбой навеки», дошли до кровопролитного, редкого по жестокости столкновения? Ответ, конечно, многосложен. Без сомнения, немалая вина за случившееся лежит на совести нашего очередного «подлинного ленинца» Никиты Хрущёва. Никита Сергеевич весьма неосторожно и до обидного глупо продемонстрировал пренебрежение к «старой калоше» Мао Цзэдуну, высказываясь о китайском народе, как слегка увлёкшийся дворовый хвастун: «Без штанов ходят, а туда же – кричат о коммунизме…». В этом плане он оставил Леониду Брежневу довольно тяжёлое наследие. Но было бы наивно свести все причины разрыва между СССР и Китаем к личным качествам их вождей. Скажем о том, о чём непосвящённые и у нас и за рубежом, возможно, меньше всего думали: о роли… Соединённых Штатов Америки. Скажем словами американского профессора-международника Л.Д. Голдштейна: «…визит Ричарда Никсона в Китай является одним из ключевых моментов длительной борьбы, известной под названием Холодной войны… администрации Никсона удалось создать тайный союз с Китаем... Почти все лавры победителя советского военно-промышленного комплекса обычно присваиваются президенту Рейгану, тогда как истощавшее советские ресурсы на протяжении 1970-1980-х гг. китайское военное присутствие остаётся вне поля зрения». Бывший при Никсоне заместителем госсекретаря США Элиот Ричардсон продемонстрировал вездесущую американскую заботливость: «Мы не можем не быть глубоко озабочены в связи с тем, что эскалация этой ссоры наносит массированный ущерб международному миру и безопасности». И без обиняков пояснил, на чьей стороне этой бескорыстной заботы будет больше: «Мы не собираемся из-за беспокойства, которое испытывает Советский Союз, отказываться от попытки вывести коммунистический Китай из скорлупы злобы и отчуждения, в которой он находится». Как везде и во всём, здесь не обошлось без геополитики. Маоистский Китай готовил предпосылки к союзу, о котором пишет Голдштейн, и провокации на советской границе как нельзя лучше способствовали этому. В. Бубенин, вспоминая о событиях более чем сорокалетней давности, рассказывает, как китайцы вели пропаганду в радиоэфире (живший недалеко от границы с КНР, я отлично помню эти передачи, которым не могли помешать никакие средства глушения – они звучали без малейших помех): «Вдруг в радиоприёмнике послышалась знакомая с детства мелодия песни «Русский с китайцем братья навек», а потом на довольно чистом русском языке мы услышали: «Дорогие советские граждане, временно проживающие на китайской территории»… Эти передачи носили не только политический характер, но порой были просто наглыми и хамскими. Заявлялось, например, что великий Мао-Цзэдун подарит своей любимой жене к новому 1968 году г. Владивосток, а к 8 марта – Хабаровск. Или высказывали пошлые советы типа «Дорогие советские женщины, крахмальте простыни, китайские солдаты скоро придут». С понятной горечью и справедливым возмущением Виталий Дмитриевич пишет дальше: «И кто бы тогда мог подумать, что это станет когда-то возможным. А ведь стало. Без единого выстрела. Поезжайте в Хабаровск или во Владивосток, и вы в этом убедитесь. Сейчас только нежелающий видеть не видит, что экспансия российского Дальнего Востока Китаем сегодня налицо и успешно продолжается. Мне представляется, что любить, дружить и уважать соседей обязательно надо, но не до такого же маразма». Сегодня на освобождённой Советским Союзом от Квантунской армии территории КНР сплошь и рядом можно увидеть свидетельства территориальных претензий южного соседа к России. Об этих претензиях, в частности, недвусмысленно – на русском языке! – говорится в тексте, металлически отчеканенном прямо за порогом музея в Суйфэньхэ, городе российских «челноков», лет двадцать кряду непрерывно укрепляющих экономику Поднебесной, – в десяти минутах езды на автобусе от нашего погранперехода «Сосновая падь». А недавно дорогие российские СМИ радостно сообщили, что китайским братьям отдаётся в аренду почти полмиллиона гектаров сибирской и дальневосточной земли…
У матросов есть вопросы
Книга «Даманская сталь», без которой наш рассказ о Даманском был бы невозможен, чрезвычайно интересна сама по себе. Написанная с любовью к героям-даманцам, глубоко патриотичная и по-человечески сердечная, она, к сожалению, принадлежит своему времени – времени всепроникающего непрофессионализма. Не будем говорить об огорчительном количестве орфографических и синтаксических ошибок-опечаток, но нельзя не обратить внимания на неточности, которые не просто вызывают недоумение, а ставят под сомнение достоверность многих деталей и в целом снижают историческую ценность издания. Нестыковки начинаются с первых страниц. По версии Бубенина, «В 10-40 (по местному времени) 2 марта 1969 года 30 военнослужащих китайского погранпоста «Гунсы»… стали выдвигаться в сторону Даманского». По версии Бабанского, «В десять часов застава была поднята по команде «В ружьё». Если Бубенин точен, то китайцы ещё не вышли, c поста наблюдения ещё не доложили об их появлении, а тревога уже объявлена… «Огонь!» – скомандовал Бабанский и выпустил длинную прицельную очередь по бандитам», – читаем на странице 18. А на следующей, 19-й: «Ложись! Огонь! – скомандовал он и короткими очередями начал косить тех, кто только что в упор расстреливал его товарищей». Такие накладки вполне объяснимы, когда разные люди пишут-рассказывают о событиях многолетней давности, не имея достоверных исторических документов, и полагаются на свою или чужую память, а то и на собственные или чьи-то предположения. Однако составители книги обязаны были попытаться устранить противоречия в тексте, а если это невозможно, как-то прокомментировать имеющиеся разночтения. Не помешало бы обращение за консультациями к специалистам. Опытные профессиональные издатели, добросовестные редакторы смогли бы устранить очевидные ляпы и обеспечить выход в свет книги, достойной во всех отношениях. Увы… В одном месте Стрельников «Отлично закончил экстерном десятилетку, высшие офицерские курсы в Москве». В другом: «Иван уехал в Московское пограничное училище, на курсы младших лейтенантов…». Профессиональные военные знают: высшие офицерские курсы и курсы младших лейтенантов – отнюдь не одно и то же. Подобные проколы мог бы, к примеру, устранить А. Смирнов, неоднократно представленный в книге как «полковник Пограничных войск в запасе, автор ряда книг о ратной службе пограничников, член Союза писателей России». Однако он сам допускает неоправданные для такого именитого офицера и литератора небрежности. По информации на 24-й странице, Бубенину «было присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда». На 61-й Анатолий Смирнов утверждает: «Президиум Верховного Совета СССР Указом от 21 марта 1969 года присвоил… старшему лейтенанту Бубенину Виталию Дмитриевичу звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и молот». Цветная фотовкладка со снимками Бубенина и Бабанского (стр. 106) – подпись в рамочке: «Виталий Бубенин (справа) и Юрий Бабанский в Москве по случаю представления их к званию Герои Советского Союза с вручением медалей Золотая звезда «Серп и молот» и Орденов Ленина». Мало того, что названия этих наград имели строгие правила написания, которые здесь проигнорированы. Совершенно непонятно, почему даманцам вместо «Золотых Звёзд» Героев Советского Союза были вручены медали «Серп и Молот» Героев Социалистического Труда? И вызывает, как минимум, улыбку сообщение, что пограничники прибыли в Москву «по случаю представления их к званию…». «По случаю представления» никто никуда не ездит. Ещё неизвестно, чем представление кончится. Обычно в Москву приглашают для вручения наград. С наградами в книге вообще происходит нечто любопытное и необъяснимое. А Смирнов (стр. 72) пишет: «По окончанию боевых действий 150 пограничников получили правительственные награды… 3 человека были награждены орденом Красного Знамени». Строго говоря, правительственными наградами и награждает правительство, а здесь, конечно, надо говорить о наградах государственных, это, что называется, совсем другой коленкор. Не представляется возможным понять, откуда у Смирнова взялись три ордена Красного Знамени, если только посмертно, только после боя 2 марта, этим орденом были награждены старшие лейтенанты Н. Буйневич и Л. Маньковский, сержант В. Ермалюк, ефрейтор П. Акулов, рядовой А. Денисенко. А были ещё живые В. Каныгин и П. Ковалёв… И, надо думать, список награждённых увеличился после 15 марта… К сожалению, никто из пишущих людей не застрахован от ошибок. Но ошибки ошибкам рознь. Чем можно оправдать, что на одной и той же странице (82) в тексте – сопка «Кофыла», а на карте-схеме – «Кафыла»? Незамеченное редакторами (были ли они?) противоречие, вызывающее безответный вопрос – как же всё происходило в действительности? В рассказе В. Бубенина навстречу нарушителям Иван Стрельников выезжает с 14 бойцами на БТРе, Н. Буйневич на ГАЗ-69 с группой в 5-6 человек, Ю. Бабанский (12 пограничников) – на ГАЗ-66. А на схеме Стрельников находится на ГАЗ-69, а в БТРе появляется группа В. Робовича, Буйневич вообще куда-то исчезает, и лишь Бабанский остаётся в своей машине. (В других источниках на месте ГАЗ-66 вдруг оказывается ГАЗ-63 и т.д. и т.п.). Старший лейтенант медицинской службы Борис Фатовенко (стр. 33) на 35-й странице становится Фотовенко, а на 71-й уже – Фотавенко. Вместо ефрейтора Дмитрия Гнеушева появляется Гнеуш. Меняет фамилию рядовой Иван Кукушко – теперь он Кукушка. В списке «Погибли на Даманском» под номером 39 значится сержант Владимир Рабович. Такая же подпись стоит под его портретом на 38 странице. А на страницах 21 и 26 он значился как Робович. На фотографии сержант В. Ермалюк – в тексте Ермолюк. Приезжавший после боёв к воинам-дальневосточникам поэт-песенник Игорь Шаферан, согласно подписи под фотографией, стал в Имане Шаференом. Как говорится, не смертельно, но, наверное, не очень приятно – досталось даже Бубенину, отчество которого под одним из снимков зазвучало то ли на грузинский, то ли на греческий лад: Дмитривечи. Я не занимался поиском ошибок. При работе над «Засеками» пришлось несколько раз перечесть всё, что было под рукой о Даманском, и они невольно попали на глаза. Не могу ручаться, что мне удалось увидеть их все. Да и те, что увидел, привожу здесь не полностью. Но совсем не сказать о них не могу. По тридцатилетнему журналистскому опыту знаю, как чутки читатели к такого рода ошибкам. Особенно болезненно воспринимаются искажения в фамилиях, если речь идёт о людях, которых уже нет в живых. Да и что прикажете делать автору, когда надо написать фамилию человека, а она дана в двух-трёх вариантах – какой из них выбрать? В книге приводится репродукция картины «Бой на р. Уссури» художника А. Семёнова. В реальности это работа весьма известного дальневосточного живописца, участника разгрома милитаристской Японии, бывшего военного моряка-катерника, народного художника России Ивана Васильевича Рыбачука, имеющая несколько иное название: «Бой на острове Даманский». Не меньше, а, пожалуй, больше вопросов возникает по поводу событий 15 марта. Артиллерийский разведчик 135 мотострелковой дивизии Александр Князев свидетельствует: «Всю ночь с 14-го по 15-е марта со стороны острова раздавались автоматные очереди и разрывы мин, которыми забрасывали остров китайцы. К утру (В.Т.) было принято решение выставить на острове мотоманевренную группу (ММГ) численностью 40 человек для охраны острова». А в другом месте той же книги: «В 11. 15 четырнадцатого марта постами наблюдения было замечено выдвижение группы китайских военнослужащих в сторону острова Даманский. Огнём дежурного огневого средства (пулемёта) группа была подавлена и отошла на китайский берег. После доклада Леонова об открытии огня он получил из округа приказ об отводе с острова всех подразделений пограничников… В 23. 50 (В.Т.) Леонов получил новое распоряжение – занять остров. Мотоманевренная группа под командованием подполковника Евгения Яншина получила команду выдвинуться на остров Даманский». Кстати сказать, численность её указывается разная: 40 человек и 45. Разница небольшая, но, вероятно, ощутимая в бою и имеющая значение для истории. На стр. 73 читаем: «…в 10 часов (здесь и далее выделено мною – В.Т.) китайские армейские подразделения силами до мотопехотного полка при поддержке 3-х артиллерийских дивизионов и 10-ти миномётных батарей предприняли попытку вытеснить с Даманского пограничников, охранявших остров». На стр. 64-й: «15 марта в 9.30 постами наблюдения было обнаружено сосредоточение на китайском берегу живой силы и огневых средств противника. Затем наблюдатели доложили о проникновении на Даманский китайцев силами до роты… Дорогу наступавшим расчищал огонь примерно трех минометных батарей… В 10. 52 пограничные наряды заметили выдвижение из района пограничного поста «Гунсы» группы китайцев, вооружённых противотанковыми гранатомётами… Мотомангруппа под командованием полполковника Евгения Яншина получила команду выдвинуться к месту прорыва противника… Подъехав к острову, БТРы с разгона вышли на берег…». Неясно, когда же группа Яншина была на острове – ночью или утром? Возможно, пограничники, заняв остров ночью, были вытеснены китайцами на наш берег? Тогда об этом надо своевременно сказать читателю, чтобы снять недоумённый вопрос. В любом случае, ММГ Яншина, вступив в бой 15 марта, стала терять боевые машины ближе к полудню (Яншин в критический момент просил начальника погранотряда об огневой поддержке, это было около 11 часов дня). А (стр. 80) бывший командир реактивного дивизиона «Град» подполковник в отставке Михаил Ващенко пишет: «15 марта в 5. 30 прибыли в район боевых действий… В марте в половине седьмого ещё темно. Но с наблюдательного пункта были видны горящие БТРы, слышны автоматные очереди; с противоположного берега Уссури вели огонь китайские орудия и гранатомёты». Значит, БТРы горели уже в седьмом часу утра? Всё запутывается окончательно. Казалось бы, в чём – в чём, а в описании подвига, за который воин посмертно получает звание Героя Советского Союза, всякие нестыковки заведомо исключены. Однако читаем в «Даманской стали»: «С пулемётом в руках наступал младший сержант Орехов в цепи роты. Метким огнём своего оружия он уничтожил пулемётный расчёт, нанёс потери, а затем обратил в бегство большую группу вражеских солдат, пытавшихся нанести по роте фланговый удар. Будучи раненым, младший сержант Орехов не покинул поля боя, а продолжал наступать вместе со своими товарищами». Это безымянная справка-врезка. А вот что пишет начальник связи 2-го мотострелкового батальона филинского полка А. П. Павленко: «…подполковнику Смирнову стали поступать доклады… «Мы только что с западного берега: китайцев на острове нет»… Остров был чист… запросили берег, получили приказ подобрать убитых и раненых, уходить на берег. Оборону на острове не занимать. Казалось, всё. Но когда начали отход – с китайского берега начался жестокий обстрел. Одна рота попала под миномётный огонь. Отходящих поддерживали пулемётным огнём БТРы. В этом бою, считаю (да и не только я, наверное), что младший сержант В. Орехов, прикрывая пулемётным огнём отходивших товарищей и получив несколько, можно сказать, смертельных ранений, ценой своей жизни спас своих товарищей». Так наступал Володя Орехов «в цепи роты» или прикрывал отход? Кстати говоря, и в последнем случае он вполне мог, стреляя из пулемёта, ринуться навстречу китайцам. А мог совершить свой подвиг и не спешиваясь с БТРа. Как, например, погиб замполит мотоманевренной группы Яншина старший лейтенант Л. Маньковский. Остался прикрывать огнём из пулемёта своих солдат и сгорел в машине, но спас рядовых А. Петухова и Г. Грибачёва, которым удалось отбиться от наседающего врага. Вариантов нет: издатели должны были попытаться восстановить подлинную картину боя и обстоятельства гибели Орехова, исключить противоречия в тексте, если они есть на самом деле, или недосказанность, вызвавшую видимость этих противоречий. Вся несуразица – элементарный брак редколлегии. Увы, такого брака в книге более чем достаточно. Командир ММГ подполковник Е. Яншин на стр. 73 всего через восемь строк становится полковником. Правда, далее везде сохраняет прежнее звание. А как понять подпись под снимком: «Майор Синявин В. Л. уточняет боевую задачу командования военного совета ВС СССР. 14 марта 1969 г.» На снимке пять неназванных человек, чьи лица видны и воинские звания можно различить или угадать по деталям формы одежды (шапка, папахи, петлицы). Трое, а то и четверо из них – генералы. Трое стоят. Двое сидят за столиком. В том числе один – генерал-полковник. Он что-то говорит. Склонившийся над столом в полушубке, вероятно, и есть майор Синявин. Кто он – пограничник, армеец? В тексте книги его или нет вовсе, или он не является настолько заметной фигурой, чтобы запомниться. О какой боевой задаче должен думать читатель, если боевые действия начнутся завтра, 15 марта? Кто кому (или кто у кого?) «уточняет боевую задачу»? Майор? Генерал-полковник? И, наконец, что это, вообще, такое – «командование военного совета ВС СССР»? Для кадрового военного – полная абракадабра. Для непосвящённых цивильных скажем: такого органа – «командование военного совета ВС СССР» – в структуре вооружённых сил Советского Союза и России нет и никогда не было. Вернёмся к А. Князеву: «Около 12 часов начальник Иманского погранотряда полковник Леонов повёл 4 танка Т-62 (в других местах танков почему-то было три – В.Т) из состава 4-й роты 152-го отдельного танкового батальона 135-й МСД по протоке в обход Даманского… Головной танк под номером 545, на котором находился Леонов, был подбит. Погибли Леонов и заряжающий хабаровчанин Алёша Кузьмин…». Анатолий Смирнов – о том же самом, но несколько по-другому: «Экипаж попытался покинуть машину, но был уничтожен стрелковым огнём» (у Князева из экипажа погиб лишь заряжающий). А Владимир Рыбин, автор очерков «Герои Уссури», вышедших в библиотечке журнала «Пограничник» в 1969 г., которого без комментариев цитируют в «Даманской стали», пишет, как Леонов принимал решение идти в танковый рейд: «– Выгрузить артиллерийский боезапас! – скомандовал он командиру танка. Из оружия у танка оставался только пулемёт. Демократ Владимирович спросил танкового лейтенанта: – Без заряжающего (выделено мной – В.Т.) обойдёшься? Вот и хорошо. Много места не займу…». Попутно обратим внимание на фамилию и имя заряжающего. У Князева это Алёша, в фамилии после буквы «з» стоит мягкий знак. В списке погибших, опубликованном в этой же книге, фамилия без мягкого знака, и Кузмина уже звать не Алексеем, а Александром… 15 марта. Время к вечеру: 17.10. Подчеркнём: в книге говорится – примерно, и есть разночтения, порой весьма существенные. Князев утверждает: «В 16 часов воздух содрогнулся от залпов нашей артиллерии…». Стало быть, в 16 или в 17. 10 (и есть версия – в 17.00) артполк, дивизион установок «Град», а так же миномётные батареи открыли огонь. Он длился 10 минут, после чего пошли в атаку 5 танков, 12 БТРов, 4-я и 5-я мотострелковые роты 2-го батальона Верхне-Удинского полка и мотоманевренная группа пограничников. Этого сценария придерживаются многие, в том числе и Князев: «После гибели Леонова, видя бессмысленные потери пограничников в бесплодных атаках, командир 135 мотострелковой дивизии отдал приказ, по которому после интенсивной артиллерийской обработки китайских позиций… следовало атаковать китайцев силами второго батальона под командованием подполковника А.И. Смирнова и выбить их с острова Даманский». Через несколько строчек автор добавляет, что мотострелки «пошли на решительный штурм острова Даманский» вместе с пограничниками. Здесь не вполне соответствует истине и мотивация действий комдива. Получается, он отдал приказ о вступлении в бой подчинённых подразделений из-за гибели полковника Леонова, тогда как до этого по непонятным причинам тянул с принятием решения. На самом деле, генерал-майор Вадим Несов, равно как и командование военного и пограничного округов, до срока оставался не волен в своём выборе – введение в бой армейских частей должно было быть санкционировано Москвой. Отметим: атака объединённых сил началась, как положено по канонам военной науки, после огневой подготовки. Однако если верить А. Павленко, события развивались в иной последовательности: «Мы отходили с острова. Китайцы с ещё большим ожесточением обстреливали нас со своего берега. Положение было весьма нехорошим. У нас кончались боеприпасы. Подполковник Смирнов попросил у берега огневой поддержки. Ответа не было. И только в этот момент у командира «дрогнули нервы», в эфир полетели слова отборной русской речи «Прошу огня…». Наконец-то на берегу приняли решение, и по китайскому берегу был нанесён огневой удар из реактивных установок «Град». Китайская территория полыхала огнём. И установилась, как говорят, «гробовая тишина». Возможно, «Град» стрелял дважды? Тогда это надо объяснить в книге. А пока вот так – противоречие громоздится на противоречие. Много белых пятен в небольшом фрагменте боя, когда полковник Леонов предпринял танковый рейд, и в последующей истории с подбитым Т-62. По версии Виталия Бубенина, в танке вообще не было командира: «Леонов бросился к командирскому танку и занял место отсутствующего командира». После того, как он был подбит, «…три остальных танка, получив лёгкие повреждения, сделали несколько выстрелов, развернулись и колонной вдоль реки, мимо наших боевых порядков, направились в сторону 2-й заставы». Что это были за выстрелы? Если из пушек – значит, в трёх танках были снаряды, выгруженные по приказу Леонова только из головной машины, и, значит, табу на применение артиллерии, на самом деле, танкистами было нарушено… А подбитую машину потом пытались отбуксировать, взорвать, расстрелять из крупнокалиберных пушек, утопить – и тут есть несколько сюжетов, взаимно исключающих друг друга. Обращаться за помощью к интернету – дело безнадёжное. Там, как заведено в великой паутине, столько всего наворочено, что разобраться, чему верить, просто нереально. В общем, Виталий Дмитриевич Бубенин абсолютно прав: «… после тех событий было достаточно написано, чтобы правда о них растворилась в фантазиях и некомпетентности авторов публикаций».
Мёртвые сраму не имут. А живые?
Вдруг я узнал, что я – сумасшедший. Узнал благодаря краевому военному комиссару Александру Орлову, который объявил о моём безумии в газете «МК во Владивостоке». Но прежде, чем родичи вызовут «скорую» и этапируют в психушку, я ещё хочу кое-что рассказать о своих сверстниках – ребятах с Даманского. И послушать, что о них расскажет их командир. Повар 1-й заставы, прекрасный хлебопёк рядовой В. Изотов накануне кровавой драмы пришёл к начальнику заставы. Бубенин вспоминает: «… – Что-нибудь случилось, Изотов? – Да нет. Прошу только послать меня на этой неделе на границу. Надоело уже у печки стоять. Стыдно перед ребятами. – Володя, дорогой, а кто хлеб печь будет?.. – Я уже себе смену подготовил, даже двоих... …можно было бы всю зиму просидеть на заставе в тепле, выпекая хлеб, и не морозить ноги в «секрете», и не мерить десятки километров дозорных троп в сутки. А он просился на передовую. Я был горд поступком солдата. А уже через несколько часов Изотов поднимется в атаку, будет сражаться героически до последнего патрона и… погибнет... …Алёша Сырцев… Алексея призвали в армию со второго курса пединститута. После службы он мечтал продолжить учёбу. Стать учителем… Рядовой Алексей Сырцев, когда у него закончились патроны, примкнул штык к автомату, поднялся во весь рост и с возгласом «За Родину, вперёд!» бросился в штыковую атаку. Один – на батальон. Пробежал всего девять шагов. На десятом – убили. Пуля попала прямо в сердце, пробив комсомольский билет». А ещё я хочу рассказать об офицере Петре Косинове. Заместитель начальника штаба Гродековского погранотряда майор Косинов прибыл в район конфликта с мотомангруппой подполковника Рвачёва. Гродековцам на заставе «Нижне-Михайловская» приказано остаться в резерве. Но когда с острова был получен доклад о двух подбитых БТРах, на выручку бойцам, находящимся под огнём и просящим о помощи, по собственной инициативе устремился майор Косинов. Он спас экипажи подбитых машин, прикрыв их бортом своего БТРа, но был подбит при отходе. Дав команду всем покинуть бронетранспортёр, сам оставил его последним. И тяжело ранен разрывом мины. Его вынесли с поля боя без признаков жизни, положили среди погибших. Врач Борис Фатовенко определил по зрачкам, что майор не мёртв. Косинова эвакуировали вертолётом в Хабаровск, в госпиталь Дальневосточного военного округа… А ещё я хочу рассказать… Но для этого придётся написать ещё одну книгу… Когда на горячем снеге Уссури сражались, гибли и побеждали солдаты, выполняя Присягу, которую мне выпало принять за год до этого на посту разведки на острове Аскольд в Японском море, я был старшим матросом и служил в дивизионе особого назначения во Владивостоке. Хорошо помню, как личный состав нашей части писал рапорты с просьбой отправить на границу. Среди прочих ушёл по команде и мой рапорт… Пройдёт совсем немного лет, и стране снова придётся воевать. И снова кто-то будет просить, чтобы его не оставляли у тёплой печки, а взяли туда, где идут бои. Более 700 тысяч наших воинов прошло через Афганистан. Кто скажет, сколько среди них было добровольцев? 72 Героя Советского Союза… 14453 недожитых жизни... Они вернулись домой в «чёрных тюльпанах», а кому-то не выдался и этот последний путь – их погребли пески и камни Афгана… Но я знаю, верю: если грянет беда, найдутся, обязательно найдутся добровольцы, которые грудью прикроют Россию. Хотя у нас и появились крайвоенкомы, каких не было раньше и не должно быть никогда. «...что касается желающих попасть в горячую точку, как кадровый офицер, могу сказать, что на войну люди в здравом уме не просятся», – заявил А. Орлов в газете «МК во Владивостоке» (14-21 августа 2008 г.). Всё же не буду спешить признавать себя сумасшедшим. Может быть, гораздо больше оснований считать изменником военкома Орлова.
Сколько их было?
Из очерка А. Смирнова «Усмирение огнём» в «Даманской стали» узнал, что 15 марта «…погибли 21 пограничник и 7 мотострелков (военнослужащие Советской Армии), 42 пограничника были ранены. Всего в результате боёв на Даманском советские войска потеряли 58 человек, китайские – около 1000. Кроме того, 50 китайских солдат и офицеров были расстреляны за трусость. Число раненых с обеих сторон составило по нескольку сотен человек». В списке погибших в бою «Воинов 135 МСД 45-го армейского корпуса» их девять – на два больше, чем у А. Смирнова. И несколько сотен раненых с нашей стороны – тоже противоречит опубликованным данным… Было о чём задуматься. Общие советские потери в марте 1969 г. составили 58 человек. Цифры официальные и общепризнанные. Возникло предположение, что они не вполне достоверны. Предположение усиливалось тем, что независимо друг от друга в разное время рассказывали несколько моих близких знакомых и о чём накануне 40-летия событий на Даманском печатно заявил подполковник милиции в запасе Николай Лавров: «…в Большом Камне захоронены 15 пограничников, погибших на Даманском, но их почему-то никто в наших районах не вспоминает». Что-то подобное довелось услышать и в Камень-Рыболове, и в Лесозаводске. А ведь в погранвойска призывались мальчишки со всего Советского Союза. Версия, что сверх похороненных в Филино и Дальнереченске какая-то часть погибших была без лишнего шума отправлена в места призыва и там тихо погребена, выглядела вполне резонно. Сенсация требовала проверки. Возможно, она из числа мифов, о которых шла речь в самом начале главы, но… И российские, и зарубежные исследователи не дают окончательной цифры убитых военнослужащих НОАК. Как минимум (и чаще всего), называется тысяча погибших. Некоторые аналитики считают, что их было в четыре, а то и в шесть раз больше. Теоретически это не исключено, поскольку артиллерией и (особенно) реактивными установками «Град» был нанесён огневой удар на глубину до 20 километров – по всей территории китайского приграничья, которое буквально кишело войсками, уже непосредственно участвующими или готовыми в любой момент вступить в бой. Китайская сторона с самого начала предпринимала действия, затрудняющие подсчёт потерь. По свидетельству Виталия Бубенина, «Когда падал убитый или раненый китаец, к нему подбегали двое других и пытались вынести его с поля боя. Задача более чем чёткая – свидетелей и вещдоки не оставлять. Это поражало». И далее: «Видели много крови на снегу и длинные глубокие борозды, тоже красные от крови. Это китайцы волоком эвакуировали своих убитых и раненых». «Википедия – свободная энциклопедия» в интернете (в частности, сообщающая не о шести, в отличие от «Даманской стали», а о пяти Героях Китая, которые появились после Даманского) содержит сведения о захоронениях китайских солдат. В уезде Баоцин на мемориальном кладбище погребены останки 68 военнослужащих, в том числе 5 Героев Китая (что, кстати говоря, не исключает наличие шестого, оставшегося в живых). Потери почти абсолютно сопоставимы с советскими – разница в убитых составляет десять человек. Однако существует разносторонняя информация о других, тайных захоронениях. Она подтверждена перебежчиками из Китая. Если КНР, а это кажется очевидным, скрывает правду о своих потерях, то не мог ли пойти по такому же пути и Советский Союз, в котором стремление всё секретить принимало порой навязчивую форму? Наша традиционная скрытность, явно и тайно внедряемая властями во все сферы жизни, применительно к событиям 1960-х годов на Дальнем Востоке проявилась очень ярко. Характерное свидетельство Виталия Дмитриевича Бубенина: «Кино и фотоматериалы с места событий на китайско-советской границе в те годы широко распространялись в средствах массовой информации во многих странах. Весь мир уже знал с подачи китайцев, что здесь происходит. И только в нашей стране информация была абсолютно закрытой. Складывалось такое впечатление, что вообще ничего подобного нет в природе». Но главным поводом для сомнений было то, что соотношение сил в боях, количество потерь с той и другой стороны и сами результаты боевых действий на Даманском представляются нереальными ни с точки зрения военной науки, ни с точки зрения элементарной арифметики. Умеющему считать, даже невоенному, человеку поверить в их правдивость весьма затруднительно. Разоблачить фальсификаторов, в общем-то, нетрудно – достаточно найти неизвестные захоронения солдат, погибших на Даманском. Я был уверен, что смогу это сделать. Почти сразу из Лесозаводска пришло сообщение о захоронении там трёх или четырёх даманцев. Была даже названа фамилия одного из них – бывшего учителя родом с Алтая. Нашлись люди, четыре десятилетия назад участвовавшие в погребении и траурном митинге. Первый проректор Морского государственного университета имени адмирала Невельского Владимир Фёдорович Гаманов, проведав о моих поисках, ошарашил: в Камень-Рыболове, в братской могиле покоятся 15 бойцов, погибших 15 марта на острове Даманский! В точности сведений нельзя было усомниться: Владимир Фёдорович сам из Камень-Рыболова и часто бывает там у родных. Это было открытие. К 15 погибшим, захороненным, по данным милиционера Лаврова, в Большом Камне, прибавились столько же в Камень-Рыболове. Скорее всего, это люди из мотомангруппы Камень-Рыболовского пограничного отряда, участвовавшие в последнем бою на реке Уссури. Я попросил сфотографировать памятник на братской могиле и надгробные плиты с фамилиями погибших. Владимир Фёдорович выполнил просьбу. В великом волнении рассматривал я привезённые им снимки, уже не сомневаясь, что восстановил историческую правду. Косвенным доказательством верности моих предположений было отсутствие в доступных для изучения материалах сведений о том, что происходило с личным составом разведбата, перешившего 15 марта армейские погоны на пограничные. Разведчики появились лишь ночью с 15-го на 16-е: вместе с сержантом Бабанским на остров была отправлена разведывательно-поисковая группа во главе с командиром разведроты 135-й дивизии старшим лейтенантом Бортковским. Разведчики вынесли тело полковника Леонова от подбитого танка, приближаться к которому было смертельно опасно – 17-го числа, спустя двое суток после боя, там погибнет ещё один наш солдат. А в ночь на 16-е Бабанский ходил с разведчиками на Даманский десять раз… Где были остальные, что делали разведчики весь день 15 марта? Едва ли они сидели под деревьями, думал я. Друзья нашли в Уссурийске бывшего бойца разведбата, с которым, увы, так и не удалось встретиться. Но меня предупредили – он до сих пор ничего никому не рассказывает. Это ещё больше усилило подозрения. Постепенно картина прояснялась. Позвонили из ветеранских организаций Лесозаводска и Большого Камня. Могилы даманцев в Лесозаводске не сохранились, во всяком случае, их не смогли найти. Люди, которые, как предполагалось, погибли в бою, были, уверяли теперь лесозаводские друзья, около Даманского, но непосредственно в боях не участвовали, а попали в автомобильную аварию во время марша к месту дислокации. В Большом Камне вообще никаких захоронений даманцев нет – вероятней всего, Николай Лавров просто перепутал Большой Камень с Камень-Рыболовом. Но оставались ещё 15 бойцов из Камень-Рыболова, и фотографии мемориальных плит с братской могилы лежали на моём рабочем столе уже несколько недель. Я перебирал их, наверное, в сотый раз.
Рядовой Аббасов Тофик Рза-оглы 1945 – 1969 Рядовой Ахметшин Юрий Юрьевич 1950 – 1969 Рядовой Бильдушкинов Владимир Тарасович 1948 – 1969 Младший сержант Гаюнов Владимир Константинович1949 – 1969 Рядовой Гладышев Сергей Викторович1950 – 1969 Сержант Головин Борис Александрович1948 – 1969 Старший сержант Зайнутдинов Анвар Ахкиямович 1947 – 1969 Рядовой Ковалёв Анатолий Михайлович1949 – 1969 Младший сержант Малыхин Владимир Юрьевич1947 – 1969 Рядовой Соляник Виктор Петрович1949 – 1969 Рядовой Ткаченко Дмитрий Владимирович1949 – 1969 Рядовой Чеченин Алексей Иванович1950 – 1969 Рядовой Шамсутдинов Виталий Гелионович1949 – 1969 Рядовой Юрин Станислав Фёдорович1948 – 1969 Рядовой Яковлев Анатолий Иосифович 1949 – 1969
Загадка разрешилась, когда в голову пришла мысль сверить список погибших, напечатанный в книге «Даманская сталь», и официальный список наших потерь, извлечённый из интернета, с фамилиями с мемориального захоронения в Камень-Рыболове. Все 15 камень-рыболовских пограничников присутствовали в обоих списках! Оставалось разобраться, почему у А.Смирнова речь идёт о семи мотострелках из Филино, когда в самом Филино чтят память девятерых. Всё и тут оказалось довольно просто. 15 марта, действительно, пали в бою семь бойцов Верхне-Удинского полка. Наводчик орудия танка 5-й танковой роты младший сержант Анатолий Власов был убит 17-го числа. Вероятно, при неудавшейся попытке застропить для эвакуации подбитый танк. Как и те филинцы, что погибли 15-го, он был погребён в гарнизоне Филино 22 марта. Второй не учтённый А. Смирновым воин – командир хозяйственного взвода сержант Василий Карманов, согласно списка безвозвратных потерь 135-й мотострелковой дивизии, «убит в бою 22.03.69 г.», исключён из списков личного состава 23.03.69 приказом № 76 войсковой части 75183 и похоронен рядом с однополчанами через пять дней после гибели – 27 марта 1969 года. Обстоятельств его гибели мне выяснить не удалось. Для сомнений в объективности официальных данных о наших потерях в мартовских боях 1969-го года на дальневосточной границе фактов и документов не обнаруживается. Вопросы и противоречия, которые остались (к примеру, касающиеся роли и места разведбата 135-й МСД во время боёв на острове), объяснимы и, пожалуй, неизбежны. Ведь речь идёт о событиях сорокалетней давности – событиях сложных, к тому же в своё время не подлежащих огласке в той мере, какая была предусмотрена для сохранения военной и государственной тайны. Непонятно и, может быть, возмутительно, что эти события сегодня как бы вычеркнуты из истории, сокрыты мраком равнодушия и умолчания, что возможно лишь в одном случае – если это кому-то выгодно.
Слава советским солдатам!
С точки зрения тактики, соотношения сил, хода и результатов боёв, Даманский уникален. 2 марта до подхода помощи с 1-й заставы под началом старшего лейтенанта В. Бубенина армейскому батальону, поддерживаемому миномётным огнём с китайского берега Уссури, противостояли всего 10 пограничников под командованием сержанта Ю. Бабанского. Десять – против батальона. С вступлением в бой В. Бубенина на каждого советского пограничника приходилось не менее 10-15 солдат регулярной армии КНР. «В это трудно поверить, – пишет В. Бубенин в своей книге. – Но это так, что подтверждено документальным анализом и научными исследованиями». Пограничники воевали практически безупречно. Несмотря на то, что пограничные войска, строго говоря, не предназначены для ведения боя. Их назначение – охранять, стеречь границу, они учатся именно этому, что, конечно, совсем иное дело. Тем не менее, в действиях пограничников в марте 1969 года найдётся совсем немного эпизодов, которые оцениваются не единодушно и вызывают у отдельных аналитиков некоторые сомнения. К таким эпизодам относится выход четырёх Т-62 в узкую протоку между китайским берегом и островом – под прицелы противотанковых пушек и (довольно умелых!) вражеских гранатомётчиков. Но этот, может быть, неоправданно рискованный и очевидно не очень-то удачный рейд нельзя рассматривать без учёта ситуации, сложившейся в момент принятия Леоновым решения использовать танки. Что он мог сделать в ответ на отчаянную просьбу командира мотомангруппы подполковника Е. Яншина, который просил о помощи: – Демократ Владимирович! Прикройте нас огнём! А то скоро и прикрывать будет некого! Китайцы, переключив внимание на танки, ослабили давление на ММГ, дав пограничникам возможность сменить пристрелянные врагом позиции и вывести раненых с поля боя. Но Леонов не только выручил, даже, возможно, спас Яншина и его группу – смерть полковника, безусловно, способствовала тому, чтобы в головах высшего руководства вызрело понимание неизбежности ввода в бой армейских резервов со всей мощью их огневых средств, и, конечно, ускорила принятие необходимого решения. Был ли поступок Леонова жестом отчаяния, или Демократ Владимирович руководствовался точным и трезвым расчётом, теперь не скажет никто, но благодаря Леонову Яншин продолжал драться, и всё дальнейшее случилось так, как случилось. Как бы там ни было, краткие по времени и, казалось бы, сугубо локальные бои на Даманском вошли в энциклопедию «Великие битвы и сражения XX века». Просто так в эту энциклопедию ничто попасть не могло. Мистическое совпадение – после боёв с китайцами на Даманском в 1969 году пять советских воинов стали Героями Советского Союза – столько же, сколько после освобождения нашими войсками китайского города Хутоу в году 1945-м. К стыду своему, мы плохо знаем эту героическую страницу отечественной истории. В вышедшей в 1999 году (Дальнереченск, Пожарский район) брошюре «Даманский. Наша боль. Скорбь. Память…» зафиксирован потрясающий факт: «Средствам информации эту тему приказано было не поднимать. Книга «Правда о событиях на острове Даманском», которая по горячим следам готовилась в Дальиздате, при «редактировании» похудела почти наполовину. Причём увидела свет только первая её партия. Весь остальной ещё не сброшюрованный тираж пошёл под нож». Давно уже не существует Дальиздата. А в тоненькой, в 18 страничек, брошюре, выпущенной к 30-летию событий, ещё очень несмело, но всё-таки говорится об участии в боях на Даманском армейских подразделений, в частности, буквально одной строкой, упоминается о мотострелковом батальоне. Но нет ни слова ни о Герое Советского Союза Орехове, ни о ком из его однополчан. Генерал-майор Бубенин, вспоминая о марте 1969 года, справедливо недоумевает: «…цельного официального мнения по этой проблеме я ещё не встречал. Видимо, в своё время такое мнение не было нужно, а потом забыли, что оно всё-таки должно быть». Забыли… Да не забыли! Вырвали, очень попытались вырвать из памяти. «Военный энциклопедический словарь», выпущенный Институтом военной истории Министерства обороны СССР в Военном издательстве в 1983 году, не содержит даже названия острова Даманский. В конце крупноформатного почти девятисотстраничного тома в главе «Важнейшие события истории Вооружённых сил СССР» вот это место просто восхищает: «1969 год. 17 марта – Политический консультативный комитет государств – участников Варшавского Договора утвердил Положение о Комитете министров обороны, новое положение об Объединённых вооружённых силах и Объединённом командовании. 27 мая – Приветствие ЦК КПСС «Политорганам, командирам и политработникам Советской Армии и Военно-Морского Флота» в связи с 50-летием создания политорганов в Вооружённых Силах СССР. 5 ноября – Указ Президиума Верховного Совета СССР о юбилейной медали в ознаменование 100-летия со дня рождения В.И. Ленина. Юбилейная медаль учреждалась двух видов: «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина» и «За воинскую доблесть. В ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина». И – всё. Никакого Даманского! Но ничто не проходит бесследно. В интернете обнаружились слова некого nikolsky3 о документальном фильме, посвящённом Даманскому. Этого «nikolsky3» почему-то очень хочется процитировать: «Не то, о чём пишут, я увидел здесь, в этом фильме… Я увидел, что мы потеряли свою Родину… Я увидел, что нашим ребятам мужества не занимать, что мы были самый героический народ… Эх… жаль, если бы это раньше (в юности) понимал, то никогда бы не согласился на распад Союза… Больше такой страны не будет. Американцы своего добились… Слава Советским Солдатам!..». Именно так – каждое слово с большой буквы: «Слава Советским Солдатам!».
Смотрите за той стороной!
Де-факто Даманский стал китайским в сентябре 1969 г., когда в Пекинском аэропорту произошла встреча А. Косыгина, возвращавшегося из Вьетнама после похорон Хо Ши Мина, с Джоу Эньлаем; де-юре – в 1991 г., с достижением окончательной договорённости с Китаем в вопросах границы. В брошюре 1999 г., о которой мы упоминали, говорится: «На Даманский, начиная с 1970 года, не ступал русский человек. Остров перестал, опять же по указу «сверху», интересовать и пограничников, что бы там ни делали соседи. А соседи весной того же года стали завозить на Даманский гравий и камни для укрепления берегов. К лету остров был основательно благоустроен и обжит…на острове, где остались китайские могилы, появился обелиск и музей с именами национальных героев КНР». Даманского больше нет – есть Чжэньбаодао. По-китайски «Драгоценный остров» или «Остров сокровищ». Но тот Даманский, за который геройски сражались наши воины, живые и мёртвые, известные всей стране и не отмеченные великой славой, тот Даманский, который они отстояли, останется с нами, пока храним память о его защитниках и пока не забываем его уроков. История знает массу примеров, когда вожди больших и сильных государств, преувеличив их возможности и свою прозорливость, приносили своим и чужим народам великие трагедии. За ошибки и глупость политиков приходится платить простым гражданам, а исправлять эти ошибки и глупость чаще всего вынуждены военные. Начальник политотдела Иманского погранотряда, подполковник А. Константинов принял боевое крещение семнадцатилетним пареньком, участвуя в разгроме Квантунской армии. По иронии судьбы ему, освобождавшему Китай от японских оккупантов, в 1969 г. пришлось вступить в сражение с солдатами страны, за которую он самоотверженно воевал в 1945-м. 15 марта после гибели начальника Уссурийского ордена Трудового Красного Знамени пограничного отряда имени В.Р. Менжинского полковника Демократа Леонова командование отрядом взял на себя Александр Константинов. И так же, как Леонов, имевший возможность послать в бой вместо себя любого подчинённого офицера, Константинов ею не воспользовался. Перед последней атакой, когда пограничники и мотострелки подполковника Смирнова готовились к совместному штурму острова, подполковник Константинов сказал подполковнику Яншину: «Женя, останься, тебе и так досталось. Твою группу поведу я». По счастью, он вернулся. В 2009 году, в сороковую годовщину боёв на Даманском, на торжественном вечере, посвящённом этой годовщине, полковник в отставке Константинов медленно (годы берут своё) поднялся на сцену дома культуры в Дальнереченске. Он подробно вспомнил о действиях пограничников, не однажды подчеркнув, что рядом и вместе с ними были воины Советской Армии. Отчётливо запомнились последние слова ветерана: – У меня есть наказ: смотрите внимательно, всё время смотрите за той стороной!
ПУТЯТИН. ВСЁ, БЕЗ ЧЕГО НАМ НЕ ЖИТЬ
В Японском море есть залив Петра Великого. В северной его части – залив Стрелок. На входе в Стрелок, разделяя его на Западный и Восточный проходы, на широте Закавказья находится остров, о котором пел Юрий Визбор: Снова идут корабли Мимо него на закате – Маленький остров Путятин Возле великой земли. Остров нанесён на карту русскими венными моряками с клипера «Стрелок» и назван в честь дипломата-учёного-путешественника вице-адмирала Евфимия Путятина. За ним закрепилось два равноправных имени: приморцы зовут остров Путятина просто Путятиным – так же, как, например, остров Попова – Поповым. Следую обычаю и, чтобы не возникало недоумения, предупреждаю об этом читателей. На Путятине наш автопробег был в 2008 году. Попасть на остров можно паромом из посёлка Дунай. Это, конечно, создаёт дополнительные сложности, а их у нас и так мало не бывает. К тому же и сам Дунай пока не очень утвердился в маршруте. В общем, на Путятине участники Дней Кирилла и Мефодия до сих пор были лишь однажды и острова практически не видели. Недалеко от причала, к которому пристаёт паром, выступили перед детишками в доме культуры и сразу убыли восвояси. Но я здесь бывал раньше. Один раз, недолго, тем не менее – очень запомнилось. И даже имело продолжение и кое-какие последствия, о чём всегда вспоминаю, если хотя бы проездом оказываюсь в ЗАТО (закрытое административно-территориальное образование) городе Фокино (в него входят и Дунай с Путятиным). А рассказать не успеваю.
Праздник лотоса
Машина Алексея Старцева осталась на причале в Дунае, даром что была загодя прописана к перевозке. Алексей Александрович пропустил вперёд автомобили с пассажирами, важными для организации готовящегося праздника. Паром, обречённый челноком крутиться туда-сюда до конца дня, доставит семью Старцева на остров только с третьей ходки. С утра было большое сомнение, что какое-нибудь плавсредство решится отойти от пирса: погода хмурилась, над морем стоял туман. В нескольких десятках метров от берега он плотно сгущался, белёсая, потерявшая прозрачность вода океана растворялась в нём, и уже не было видно ни воды, ни неба, ни пути вперёд. Однако поздним, уже почти на подступах к полудню, августовским утром 2007 года многоопытная баржа-самоходка, официально именуемая паромом, запустила по скрипучей аппарели два джипа, почти размазавших плотно, впритирку, набившихся на палубу пассажиров по бортам парома. Затарахтев изношенным двигателем, старый трудяга развернулся и бесстрашно почапал к невидимому острову, ориентируясь, кажется, лишь на мистический запах лотоса, который только что зацвёл на озере Елизаветы. – Его называют «Гусиное» или «Душино» – по имени «амазонки», героини русско-японской войны Евдокии Вороновой, дочери Старцева, – то ли поясняет, то ли сокрушается Нелли Мизь. – На самом деле это озеро Елизаветы, названное в честь жены Алексея Дмитриевича, хозяина острова, в конце девятнадцатого века построившего здесь кирпичный и фарфоровый заводы. Есть старинные карты, неопровержимо это доказывающие. О Душе, Евдокии Вороновой, следует сказать подробней. В семье Алексея Старцева она родилась вторым ребёнком в 1878 году в Тяньцзине. В Швейцарии училась медицине. Вышла замуж за командира Приморского драгунского полка Сергея Воронова, воевала в Маньчжурии с японцами. И не просто воевала. Душей создана фронтовая «скорая помощь». Или, может быть, передвижной госпиталь. Он состоял из четырнадцати двуколок, десять из которых перевозили раненых, а остальные загружались перевязочным материалом, медикаментами и продуктами. Лёгкие повозки неотступно следовали за кавалеристами, когда полк шёл в бой, и собирали раненых непосредственно с поля сражения. Кстати, идею сестры Вороновой о создании, как мы бы сейчас сказали, «мобильного санитарного отряда» поддержала Государыня Императрица Александра Фёдоровна, добавив на оборудование транспорта к личным средствам путятинской амазонки десять тысяч царских рублей. Евдокия Воронова с мужем жила потом в Туркестане и Санкт-Петербурге, а потерялась, пропала где-то в чужих краях, после первой мировой войны оказавшись в сербском городе Груже. Одна и, как тогда часто случалось со многими соотечественниками, больная, без средств на жизнь… На Путятин я с женой Ольгой, собственно, и ехал по приглашению Нэлли Григорьевны Мизь, только сегодня познакомившей нас со всеми Старцевыми. Прежде я не подозревал об их существовании во Владивостоке. Немного помнивший из школы о далёких исторических именах, не могущий и предположить, что некоторые из них имеют отношение к родословной новых знакомых, я внимал удивительным рассказам Нелли Григорьевны, что называется, с открытым ртом. Нэлли – сама чудо природы и подлинное народное достояние. Краевед по призванию, она знает прошлое и настоящее Владивостока, его людей, его дома и улицы как никто больше. Её радиопередачи о былом слушают как любимую песню. Её книги читают как учебники исторической правды. В том году Нэлли Григорьевна стала Почётным гражданином Владивостока. Если точно сказать – свершилась историческая справедливость. А если удивиться, то лишь тому, отчего это произошло не давным-давно раньше. Далеко не всегда так бывает с этим почётным званием… От уникального островного хозяйства купца Старцева ничего не осталось. Нет ни табуна лошадей в две сотни голов, нет стада коров, исчезли экзотические верблюды и ослики… Впрочем, повывелись, пропали и вольные островитяне – многочисленные благородные олени, олень-цветки, когда-то пившие сладкую воду из трёх островных озёр, в том числе из самого большого – озера Елизаветы. Остался лотос. На прибрежном взгорке реют на ветру разноцветные флаги, люди ходят-стоят-сидят в ожидании официального начала праздника. А праздник ждёт, пока паром не перевезёт с материка побольше народу. Всех собравшихся на причале в Дунае он, конечно, не дождётся. Но День лотоса – не только предстоящие спортивные состязания, игры, концерт под открытым небом, шашлыки-мангалы и всё такое прочее. День лотоса – это и прибрежные камни, и трава, и деревья на берегу, и подступающие к озеру кучерявые дальневосточные сопочки, и постепенно открывающаяся – вот, уже на секунду и солнышко замрежило через толщу тучи – небесная высь. Это лето, это август, это время и жизнь… Голоса детей и птиц… Несравненная красота женщин, готовящихся стать мамами, – их много возле озера Елизаветы, объединённых в клубе «Крепыш», который заботится о детях уже до рождения. Главная заповедь – активная, естественная жизнь в ладу с природой. Многие годы Путятин для «крепышей» – место священное… День лотоса – и эти загадочные, какого-то неземного, млеюще-розового с беловатыми подпалинами цвета, фантастически большие кувшинки среди лопухасто-округлых, с похожими на кровеносные сосуды прожилинами, сочно-зелёных листьев на задумчивой глади воды. Они как будто сделаны из живого фарфора и, кажется, видят и слышат… День лотоса, на самом деле, продлится и завтра, и послезавтра – до тех пор, пока цветёт лотос, и пока на него будут смотреть люди.
Старцевы
На берегу озера Елизаветы народ сразу прихлынет к прибывшим. Ещё бы: прямые потомки первого хозяина острова! Первого и, по всему выходит, пока, увы, последнего настоящего. Последующими Путятин доведён, как говорится, до ручки. Семья привезла книгу. Исторический очерк «Хроника трёх поколений» написан Алексеем Старцевым и Алексеем Шерешевым по материалам, которые многие годы собирал старейшина рода Александр Александрович Старцев. Он тоже здесь. Подчёркнуто скромен, малословен, старается держаться как бы в сторонке. Но внимательно наблюдает за сыном. Алексей раздает автографы. Книги раскупаются мигом! С импровизированного прилавка из картонной коробки как ветром сдувает весь привезённый тираж. И тут же, прямо на прибрежной поляне, – презентация. Читатели, многие из которых, очевидно, хорошо знают авторов и героев очерка, теребят вопросами. Нэлли Мизь – автор предисловия. В нём она, в частности, пишет: «…часть книги рассказывает о почти 40-летнем периоде жизни и плодотворной деятельности Алексея Старцева в Китае… Большой интерес представляют страницы, повествующие о торгово-чайном производстве в Тяньцзине…». Закупка сырья, производство и доставка чая в Россию – первое крупное дело совсем молодого купца Старцева, деда и прадеда Александра Александровича и Алексея Старцевых… Было время – они ничего не знали. Ни того, что на Угольной и в Артёме в начале прошлого века располагались шахты, принадлежавшие их фамилии. Ни того, что одно из старинных многоэтажных зданий в центре Владивостока на Светланской, тоже бывшее собственностью деда-прадеда, им самим построенное (ныне приватизировано неизвестно кем, Старцевых в него не пускают даже посмотреть) – практически всё, что сохранилось из родового хозяйства. До поры до времени ими не была читана газета «Дальний Восток», 2 июля 1900 года поместившая в траурной рамке с крестом на первой странице объявление, набранное крупными буквами: «Друзья и знакомые, желающие почтить память Алексея Дмитриевича Старцева, скончавшегося 30 июня, приглашаются на остров Путятин, куда отойдёт пароход «Новик» сегодня, 2 июля, в 9 часов утра от пристани коммерческого порта…» На второй полосе в разделе хроники газета вновь обращалась к означенной теме: «…на острове Путятине скончался крупный представитель русской коммерции в Тяньцзине – А.Д. Старцев. Вместе с коренным делом в Китае по транспортировке чаёв чрез Монголию, покойный за последние года вложил крупные капиталы и массу труда в устройство на Путятине разного рода промышленных предприятий, о которых нам не раз приходилось упоминать раньше. Эта работа покойного на пользу края, связавшая его имя со многими полезными начинаниями, особенно заставляет жалеть о его неожиданной смерти среди начатого им крупного дела. Мир его праху!». Это говорило о многом. Прежде всего о том, что коммерции советник, купец 1-й гильдии Алексей Старцев, один из богатейших и образованнейших людей своего времени, китаевед, крупный меценат, член Общества изучения Амурского края, прославился упорным трудом во имя процветания российской земли на берегу Тихого океана. Мои новые знакомые, сын и отец Старцевы, вся их, довольно солидная, владивостокская семья до поры до времени не предполагали своего родства с этим выдающимся человеком. И уж тем более не догадывались, кто стоит за его спиной.
«Приамурские ведомости», 9 июня 1900 года.
Перепечатка нижеследующего теста из указанного в заголовке газетного номера, наверное, хорошая возможность передать не только атмосферу времени, но и образ человека, о котором сегодня вспоминаем. Неплохо бы и подержать в руках этот самый номер, но что ж поделаешь – всё-таки прошло сто десять лет, как он был напечатан. «30 минувшего июня, на острове Путятине, скончался от разрыва сердца коммерции советник Алексей Дмитриевич Старцев; ближайшею причиною, вызвавшею преждевременную кончину А.Д., послужили, как полагают его близкие, последние события в Тяньцзине. Покойный Старцев имел в этом городе 40 каменных домов, которые во время бомбардировки Тяньцзиня были сильно разрушены, частью сожжены снарядами артиллерии «Большого кулака». Мы слышали, что Алексея Дмитриевича не столько огорчила потеря домов, представляющих весьма крупную ценность, сколько потеря его знаменитой коллекции предметов буддийского культа; эта коллекция, единственная в мире по полноте, была известна иностранным учёным, и парижский музей два года тому назад предлагал А.Д. Старцеву за его коллекцию бурханов и прочих предметов буддийского культа 3 миллиона франков, но Старцев отказался продать свою коллекцию не только за 3 млн. франков, но и за любую сумму. Нужно думать, что не уцелела и не менее знаменитая библиотека Старцева; мы слышали от М.Г. Шевелева, выдающегося знатока Китая, Кореи и Японии, что библиотека Старцева, находившаяся в Тяньцзине, заключая чрезвычайно редкие и древние книги по востоковедению, как печатные и рукописные, не имела равной в мире; стоимость этой библиотеки, по словам М.Г. Шевелева, не может быть измерена никакими суммами. М.Г. Шевелев, принимавший между прочим личное участие в составлении библиотеки, как бы предчувствуя несчастие, ожидавшее научные сокровища А.Д. Старцева, в мае месяце сего года говорил нам, что он при первом же свидании с А.Д. Старцевым будет просить его принять какие-либо меры, чтобы его редкая библиотека, на случай ли его смерти или другого чего, не пропала бы для науки; словом, М.Г. Шевелев, придавая весьма важное значение библиотеке Старцева, был озабочен сделать эту библиотеку государственным достоянием, на что и можно было рассчитывать вполне, так как покойный А.Д. Старцев не был человеком эгоистичным, но он всегда держался широкого взгляда на вещи. Обладание А.Д. Старцевым огромными научными сокровищами, стоимостью в миллионы рублей, указывают, что покойный, ведя крупное торговое дело, не был чужд служения высоким интересам человечества, и на пользу науки он тратил колоссальные суммы, которые дают ему право занять видное место в ряде её известных ревнителей. Независимо от этого, покойный Старцев не щадил средств и на насаждение культуры в имении «Родном» на острове Путятине, где есть и образцовое коневодство, и садоводство, и животноводство, и птицеводство, и пасека. Прошлогодняя выставка, в числе экспонентов которой А.Д. Старцев занимал видное место, показала, как много труда, знания и капиталов вкладывал он в «Родное»; полученные покойным на выставке награды, будучи справедливым воздаянием за его многолетние труды, искренне радовали его, радовали, по его словам, слышанным пишущим эти строки, больше, чем все награды, полученные им на различных поприщах его многострадальной деятельности. Кроме развития в «Родном» всех отраслей сельского хозяйства, до разведения шелковицы включительно, А.Д. Старцев стремился развить фарфоровое, стекольное и кирпичное производства, в чём сделал большие успехи. Мы не будем перечислять всего, что сделано А.Д. Старцевым в его «Родном», уже являющемся прекрасной школой для новосёлов нашего края… заметим лишь, что успехи А. Старцева в «Родном» сказались на селениях, прилегающих к острову Путятину. В этих селениях не редкость встретить породистую лошадь, корову, быка; не редкость встретить зачатки культивируемых садов, хорошие сорты овощей, причём многое из этого получено крестьянами в «Родном». По словам крестьян, они шли к Старцеву с той или другой просьбой, как домой, так как Старцев, при малейшей возможности, не отказывал мужику в том, что могло улучшить хозяйство деревни. Таким образом, покойный А.Д. Старцев был из тех деятелей нашей окраины, которые способствуют поднятию её производительных сил. С глубокою грустью отмечаем кончину А.Д. Старцева, деятельность которого, как выше сказано, была полезна тем более, что Старцев вносил в это крупное дело крупные капиталы. Царство небесное и вечная память Алексею Дмитриевичу Старцеву!». Будет кстати вспомнить, что боксёрское восстание крепко задело не только имущество А.Д. Старцева за границей, но и судьбу его дочери. Сестра милосердия Евдокия – Дуня – Душа Воронова – Старцева участвовала в «китайской» войне, за что получила Георгиевский крест и ранение, причём ранена она была в том самом Тяньцзине, где родилась и где произошли потери, по мнению «Приамурских ведомостей», ставшие «ближайшею причиною, вызвавшею преждевременную кончину» её отца. Кольцо декабриста
Каждый город на Земле лелеет какие-нибудь сказки про себя. Владивосток, например, убеждён, что он брат Ленинграду – Санкт-Петербургу. Что-то необыкновенное или совсем простое, может быть, доселе неведомая история или чья-нибудь судьба временами подтверждают это родство удивительно живописно… Гомбоевы, потомки декабриста Бестужева, два века назад после восстания на Сенатской площади в декабре 1825 г. сосланного «во глубину сибирских руд», разлетелись по многим странам и по разным градам-весям России. Внуки-правнуки дочери Екатерины живут в Канаде, Австралии, США. Правнучка Наталья Владимировна Гомбоева (Редько) – в Новосибирске. В этом городе обретается одна из ветвей рода Гомбоевых. Из Новосибирска хорошим приморским летом, предполагая попасть и на Праздник лотоса, приехали Наталья Владимировна Редько, Татьяна Владимировна и Елена Валерьевна Ситниковы. Да не одни. С Василием Ивановичем Петровым из Улан-Удэ, автором книги «Тайна селенгинской шкатулки», организатором Всероссийской экспедиции молодёжи «В потомках наше имя отзовётся», да с главой администрации Новоселенгинска Доржи Бальжинимаевичем Лубсановым, да с десятком других добрых, отрадно, что в большинстве своём – молодых людей, серьёзно занимающихся историей уникальной фамилии. Цель экспедиции – собрать как можно больше информации о потомках Н.А. Бестужева. Из всей плеяды бывших на поселении в Сибири декабристов он оставил наиболее заметный след в истории России. Много любопытного поведали хозяева и гости друг другу и тем, кто пришёл разделить с ними радость встречи. Живейший интерес у собравшихся вызвало сообщение, как будто не связанное с Бестужевским родом. Доржи Бальжинимаевич, оказывается, не впервые в этих краях – в конце шестидесятых годов прошлого века он служил на атомной подводной лодке, базирующейся в заливе Стрелок. В непосредственной близости от острова Путятина, где век назад процветала «заимка» Старцевых – имение с нежным названием «Родное», и куда завтра-послезавтра планируют поехать гости из Новосибирска и Бурятии. Для декабриста Бестужева Бурятия стала второй родиной. В ссылке Николай Александрович вступил в неофициальный брак с бурятской девушкой Сабиллой. После его смерти остались дети: сын Алексей и дочь Екатерина. Дворянин, ставший досмертным каторжником, Бестужев, чтобы не калечить судьбу сына и дочери*, записал их на фамилию друга, купца Старцева. Дочь вышла замуж и стала Гомбоевой, а сын унаследовал и продолжил фамилию Старцева. К слову, в молодости он, как и отец, увлекался революционными идеями: сотрудничал с «Колоколом» и «Полярной звездой» Герцена, участвовал в нелегальной доставке в Россию из-за границы крамольной литературы… От Алексея и Екатерины родилось у Николая Александровича Бестужева одиннадцать внуков: пятеро Старцевых и шестеро Гомбое вых. Старцевы сохранились только во Владивостоке – здесь живут представители четвёртого-шестого поколений… Так ли далеки Санкт-Петербург и Владивосток, как мы привыкли думать? И так ли не связаны между собой, допустим, земля Ляодунского полуострова, где воевала внучка Бестужева Евдокия-Душа Старцева-Воронова, и воды залива Петра Великого, в которых погружалась и всплывала атомарина Доржи Лубсанова, приехавшего теперь поклониться потомкам человека, память которого священна для Селенгинска, для его родной Бурятии и для всей нашей большой Родины?.. Вторая столица России на Балтийском берегу и флотский форпост Отечества на Тихом океане кроме многого прочего скреплены… кольцом, откованным из кандалов декабриста Николая Бестужева. По преданию, кольцо это, правда, позолоченное, носил как память об отце и пожизненный оберег сын Николая Александровича, предок моих путятинских знакомцев, Алексей Старцев. ------------------------------- * Официально зарегистрированные дети декабристов, согласно закону, автоматически становились государственными крепостными. Сбудется семя цветком
С Путятина возвращались втроём: Нелли Григорьевна, Ольга и я. Дату мне не пришлось запоминать – оставшийся с родичами на острове Старцев-старший подписал на память книгу «Хроника трёх поколений»: «Владимиру и Ольге Тыцких. С наилучшими пожеланиями. Старцев А.А. 11.08.2007. о. Путятина». Александр Александрович был искренен в своём пожелании – теперь меня связывает с островом много хорошего. …Погода была самая прогулочная: море без волны, небо без туч, воздух прозрачен – во все стороны видно ясно и далёко. Мы стояли по левому борту парома. Может быть, в полумиле от нас около вдающегося в море зелёного мыса из воды поднимался камень. Основание, осколок разрушенного тысячелетиями кекура, напоминающий рубку подводной лодки. Я слушал Нэлли Григорьевну, смотрел на медленно плывущий в море камень, и вспоминал о том, о чём мог вспоминать только я один, и думал о том, о чём человек думает, когда его душу волнует нечто очень глубокое. Чтобы задышать чаще, было достаточно знать, что я дышу воздухом юности: рядом с Путятиным стоит остров Аскольд, где начиналась моя моряцкая биография. Этот остров вернулся в судьбу уже в зрелые года. Когда после учёбы в Киеве и почти пяти лет на Балтфоте я вновь прибыл на Тихий океан, мимо Аскольда лежали курсы подводных лодок, на которых довелось служить. Понадобилось ещё тридцать (да, ровнёхонько тридцать!) лет, чтобы оказаться на Путятине, с которым Аскольд в моём сознании был неразделим все мои флотские годы-десятилетия, несмотря на то, что Путятин я лишь видел издалека и до сих пор не ступал на его берег. Это должно было случиться. Я должен был увидеть его, склониться над ним не где-нибудь, ни в каком другом, пусть самом прекрасном на Земле, месте, а здесь, именно здесь – на Путятине, на озере Елизаветы. Лотос живёт только там, где чисто. Сорванный стебель его истекает кровью, а тому, кто его сорвёт, не избежать беды. Издревле народы востока поклоняются лотосу, в цветке которого зародилась жизнь. Он исполнен животворящей силы, дающей земле плодородие, доброму человеку – долголетие, здоровье, процветание потомству… За один день, когда на озере Елизаветы начал расцветать лотос, свершилось так много всего, что проза здесь была бессильна. Кажется, уже в ближайший вечер в благодарность этому замечательному дню сложились слова, объединившие разные времена и разных людей, которые никогда, ни при каких иных обстоятельствах не могли бы собраться вместе. Стихи из новой записной
БАЛЛАДА О ЛОТОСЕ
Здесь я случайно, а всё-таки кстати: море в тумане густом, но из Дуная на остров Путятин старый отходит паром.
Перед глазами, как в медленном танце: чайки, вода и земля; может, Бестужев, а может быть, Старцев, может быть, юность моя.
Сердцу тревожно, и сладко, и больно с каждой минутой сильней – там, за невидимой тенью Аскольда профиль подлодки моей…
Разве беда нас в дорогу манила, разве не счастье влекло? Что нас с родною землёй разлучило и к неродной привело?
Ржавый последыш могучего флота, к пирсу прижался паром. Где-то за сопкой загадочный лотос ждёт нас, как сон о былом.
Может быть, здесь мы найдём, что искали,– то, что мечтали свершить, то, что имели и вдруг потеряли,– всё, без чего нам не жить.
Флаг, что на мачте с размаху полощут ветры жестоких веков; честь, что несёт на Сенатскую площадь стяги гвардейских полков…
Может, под музыку свежего ветра птицы вольней запоют; может быть, озеро Елизаветы тайну откроет свою…
Сколько шагать и куда ещё плыть нам, что нам готовит теперь отчина наших побед и открытий – родина наших потерь?
Чайка ли кружится, ворон ли вьётся – да сквозь туман не видать. Наше ли к нам потихоньку вернётся или с чужим помирать?
Грезит прозреньем незрячее лето, Даль – пароходным гудком. Вспомнится солнце землёй обогретой. Сбудется семя цветком.
ФОКИНО. ЗАПОМНИТЕ НАС ТАКИМИ
Ещё в рукописи я попросил друга прочесть эту главу и чего-то, может быть, посоветовать. Зачем ты пишешь о нас, сказал он, разве не точней, не правильней было бы говорить о них? Напиши: «Запомните их такими». Но мне кажется: можно и нужно говорить, что мы, наше «среднестатистическое большинство», были в недавние времена именно такими, как оставшиеся там навсегда наши современники и сверстники. И не очень приятная правда в том, что теперь мы другие. Мы не просто сильно изменились – мы изменили себе. Возможно, поэтому те, кто однажды проехал маршрутом Кирилло-Мефодиевского праздника, стремятся вновь и вновь участвовать в нём. Для людей серьёзного возраста это пусть не возвращение, но оглядывание в прошлое, где они если не чище и благороднее, то моложе и уверенней в себе, в своём настоящем и грядущем. Для юных, как, например, студентка Морского университета Нина Назаренко, прикипевшая к нашему делу, мотивы могут быть какими угодно, кроме меркантильных. Возможно, фокус опять в нас. Молодые наши товарищи вдруг видят, что брюзгливые, замотанные жизнью, в чём-то для себя очень важном горько обманувшиеся тёти и дяди преклонных годов – необязательно несимпатичные, «без понятия», «предки». Оказывается, это вполне вменяемые люди, даже где-то романтики, сегодня почти уже не встречающиеся, – способные жить без страха и упрёка и ухитряться, в самых неподходящих условиях, делать что-то небесполезное. Что особенно удивляет – вполне бескорыстно. И жизнь от этого, как ни странно, не становится хуже, местами даже – наоборот… Фокино входит во второй маршрут автопробега, появившийся на карте праздника письменности и культуры два года назад. Село Промысловка, посёлок Тихоокеанский, город Шкотово-17 – всё это Фокино. Нынешним названием город обязан адмиралу Виталию Алексеевичу Фокину, уроженцу деревни Высокое Костромской области, в 1958-1962 годах командующего Тихоокеанским флотом. Вряд ли кто-нибудь знает, сколько десятков и сотен тысяч военных моряков прошли через Фокино и прилегающие к нему гарнизоны, увидев с палуб надводных кораблей и сквозь перископы подводных лодок просторы всех океанов. Однако не будет преувеличением сказать, что полвека, то есть все годы после второй мировой войны, мир держался на плечах этих людей, добросовестно и с немалым риском стоявших свою моряцкую вахту.
Разведчик с Аскольда
На Тихоокеанский флот он прибыл из Твери, которая называлась в ту пору Калинином. На родине он, кажется, закончил музыкальное училище, стал баянистом. Он любил стихи Владимира Маяковского, мог шпарить их наизусть без передыху полночи. Других поэтов не понимал, не знал и не читал. Разве что по обязанности, в рамках учебной программы. Но корм тут явно пришёлся не в коня. Ещё он любил ночную полную луну и девчонку-землячку, не ответившую ему взаимностью. За девчонкой до призыва на службу он, крадучись, ходил по родному городу, охраняя её и любуясь ею, но не приблизился и не признался в чувствах. На луну мы смотрели вдвоём несколько месяцев, пока служили вместе на островном посту радиоразведки. Начав работать во флотской газете «Боевая вахта», я написал о нём рассказ. Назывался он: «Родник». Основой для него послужил реальный случай. На остров по осени завезли баржой уголь – запас на зиму. Мы аврально выгружали его на берег. Не просто тяжёлая – изнурительная работа. Угля много, моряков мало, а времени совсем нет. Трудились двумя бригадами. Кто-то грабарил в трюме, кто-то шуровал на транспортёре и разгружал грузовик, а подсменные собирались с силами, упав на настил причала. Андреев не отдыхал. Поднявшись из трюма, он в одиночестве спускался с пирса на землю и ковырял совковой лопатой в верховьях прерывистого малахольного ручейка. С третьего или пятого захода вырыл целый колодец. Родниковая, божественно свежая вода отстоялась, к всеобщему нашему восторгу. Тёплая мутноватая жидкость из фляги, привезённая для питья, вызывала тошноту, но жажды не утоляла. Виктор был высок, жилист. Длинноногий и длиннорукий, с вытянутой шеей, он выглядел несколько нескладным, даже флотская форма не вполне скрадывала особенности фигуры. На запоминающемся худощавом лице выделялись умные глаза, прямой, проникающий взгляд которых мог показаться колючим, хотя, на самом деле, просто отличался очень живым любопытством и твёрдостью. Одна щека – почти природно гладкая, другая, начиная от виска, изрыта шрамом от ожога. Рот с этой стороны несимметрично вытянут в сторону и чуть вниз. Через шею на предплечья и через грудь к животу шрам шершаво растекался под тельняшкой, лишь местами приглаженный заплатками кожных пластырей. Кожу для пересадки врачи брали с бёдер, поэтому тело там представляло лоскутную чересполосицу: нормальные участки перемежались нежными прямоугольниками на местах хирургических срезов. На Виктора, особенно когда он раздевался по пояс, впечатлительным людям лучше было не смотреть. Шрам на шее бугрился тяжами. Тонкие розовые перепонки стягивали от подмышек грудь и предплечья. Казалось, Виктору больно, и каждое движение доставляет страдание. Беда случилась в пятом классе. На свалке с дружком нашёл он киноплёнку и набил ею полную пазуху. Штука эта вспыхивала, как порох. И вот дружок сподобился пошутить: зажёг спичку, сунул Виктору под рубаху… Многие месяцы пролежал Виктор в больницах Калинина, находясь между жизнью и смертью. Ожог не заживал, покрывшись сплошным струпом. Струп лопался, и в трещины сочилась из-под него гнойная сукровица. Под коростами завелись черви. Признав своё бессилие, местные доктора санитарным самолётом переправили мальчишку в Ленинград. Выходили его врачи Военно-медицинской академии имени Кирова. Виктор стал «белобилетником», не годным к службе в мирное время. Дело не только в шрамах на теле. После массированных термических повреждений человеку на всю жизнь обеспечена так называемая ожоговая болезнь, при которой ухудшаются физические возможности, страдает иммунитет, меняется даже состав крови. А он хотел быть как все нормальные парни. Он обивал пороги военкоматов, покуда его не призвали на службу. Когда вопрос решился в принципе, стал прорываться на флот (нелишне заметить, что в те времена моряки служили по четыре года) и – добился своего! На флоте Андреев просился в разведку, а в разведке – в часть морских диверсантов, где каждый день начинался с многокилометрового бега. Ему удалось всё, кроме последнего. Флотские специалисты, удивлённые, что Виктор вообще попал в воинский строй, категорически запретили ему даже думать о профессии спецводолаза. На Аскольде Андреев тоже оказался не просто так. В дивизионе особого назначения, на который замыкался наш пост, остров считался местом ссылки. Андреев перевёлся туда по собственному настоянию. Потом, обнаружив, что Аскольд не так страшен, как его малюют, Виктор сумел добиться назначения на разведывательный корабль и морячил, на несколько месяцев задержавшись с уходом в запас. Мы стали друзьями, несмотря на разницу в призыве. Виктор уже считался старослужащим, а мне оставалось трубить, как медному котелку, – я прибыл на Аскольд, даже не приняв присяги. Он удивлял. Вставал первым ещё до побудки и в любую погоду бегал кросс. До седьмого пота тягал в спортзале гири-двухпудовки. Оскаленный рот его при этом перекашивался, и со стороны обожжённой щеки обнажались дёсны под коренными зубами. В холодное время спортзалом, кроме Виктора, никто больше не пользовался. Это было выстывшее большое помещение с выбитым окном, с матами на бетонном полу, стекленеющими от мороза. Он участвовал во всех соревнованиях, проводившихся на острове в праздники и выходные. На Аскольде дислоцировались три небольшие части: разведчики, артиллеристы и СНИС – служба наблюдения и связи. Все они насчитывали человек по тридцать. И между ними устраивались спортивные состязания. Виктор записывался в состав всех команд. Победителем никогда не был, к финишу приходил если не последним, то одним из последних. Но упёрто продолжал прыгать, бегать и поднимать тяжести. Я спрашивал: зачем он издевается над собой? Он удивлялся вопросу. Он говорил, что ему не обидно проигрывать здоровым ребятам, но необходимо побеждать самого себя… В начале семидесятых я два или три раза недолго заглядывал к нему в гости. Он жил с родителями и сестрой в квартире на втором этаже двухэтажного особняка в старом центре Калинина. В комнате Виктора, над кроватью его, вместо ковра висел Военно-морской флаг. А во дворе дома стояла колонка, водой из которой Андреев обливался до призыва на флот. При любой погоде. Каждый день. Летом и зимой. Закалялся, готовился в моряки… Больше мы не виделись. У меня сохранилась пара безнадёжно любительских снимков, на которых он улыбается странной, похожей на оскал, но очень доброй улыбкой, и книжка – путеводитель по городу Калинину. Путеводитель подписан Витиной сестрой: «Володе на память о нашем городе и о всех нас. Люда А. 15/1–70 г.». Не могу этого объяснить, но мне кажется важным, чтобы фокинцы знали: вот такой человек, Виктор Андреев, когда-то служил на Аскольде и бывал в посёлке Тихоокеанском, ходил по будущему городу Фокино. Для меня матрос Андреев даже через сорок лет остаётся человеком, на которого хочется быть похожим, и которому в глубине души я временами почему-то завидую.
Леонид Леонидыч
– Мечта наших женщин. Он сказал это в Таллине слякотной эстонской зимой, махнув рукой на неестественно большие огурцы в витрине магазина. Человеку, приехавшему с Севера, из славной столицы подводников Заполярья, увидеть в открытой продаже хотя бы и парниковый овощ в такое время года было в диковину. Двусмысленность фразы совсем не шла к нему. Спустя почти полвека могу сказать, что это единственная фривольная шутка, которую довелось услышать из его уст. Да я и не уверен, что Лёня шутил. Скорее всего, досадовал, что здесь, в обласканном цивилизацией, избалованном городе, вот так свободно лежали свежие огурцы, не виденные ни женщинами, ни детьми там, за Полярным кругом, где в железной тесноте отсеков несли службу подводники-атомщики, к которым принадлежал и он сам. Не ханжа, он определённо не относился и к числу легкомысленных гуляк. Ударничества на дамском фронте я за ним не наблюдал. По некоторым признакам, его связывали очень дружеские отношения с одной башкирской поэтессой, сокурсницей по Литературному институту, но я не знаю, скрывалась ли в них какая-нибудь тайна. Зато без малейших сомнений могу утверждать: жену Лиду, женщину более чем привлекательную, гостеприимную, выдающуюся оптимистку и талантливую кулинарку, он по-настоящему обожал и умудрялся окружать такой заботой, которая нечасто выпадает супругам вечно занятых службой морских офицеров. В Лиепае супруги Климченко с двумя ребятишками, на редкость красивыми мальчиком и девочкой, сначала жили в чужой малюсенькой комнатухе в военном городке. Мы оказались соседями – я с Татьяной обретался в паре сотен метров в такой же, как они, офицерской пятиэтажке с густо заселёнными миниатюрными квартирами. Потом они перебрались на улицу Красной Армии – Сарканайс Армияс, в самый её конец, недалеко от КПП у моста через Заводской канал. За контрольно-пропускным пунктом, за мостом и начинался военный городок. Сарканайс Армияс здесь превращалась в проспект Гвардейский, посредине которого, как раз напротив кинотеатра – большого, когда-то красивого, дореволюционной постройки, довольно запущенного православного храма, стоял наш с Таней дом. Мы, изредка совпадая на берегу, засиживались допоздна то на Гвардейском, то на Сарканайс Армияс, а потом могли до утра ходить туда-сюда, поочерёдно «провожая» друг друга. Пару раз к нашей компании присоединялся командир эсминца «Степенный» капитан второго ранга Непомнящий, у которого Климченко был замполитом. Суровый моряк, фанатично привязанный к кораблю, Непомнящий редко появлялся дома. Балтийцы рассказывали, что потом он командовал «Октябриной» – крейсером «Октябрьская революция». Непродолжительный период совместной службы в Латвии ни для меня, ни для Леонида не отмечен выдающимися событиями, заслуживающими интереса посторонних. Но отдельные обстоятельства заставляют вспоминать о нём, не заботясь о занимательности. В городе под липами, в Лиепае, бывшей Либаве, сохранился дом Петра Первого. В ней, воспетой не одним русским писателем, жили души героев пикулевского «Моонзунда». В окрестностях города стерегли память о прошлом капониры и форты царской крепости, подорванные по стратегическим соображениям в первую мировую войну. Мощные фортификационные сооружения разрушить не удалось, столь прочными они оказались. Вывороченные из земли, перевёрнутые, поваленные на бок доты вдоль лиепайского берега на фоне зыбучих балтийских дюн выглядели вечными: об их безмолвный, выстоявший под взрывами бетон беспомощно разбивались и волны, и время. Здесь при обороне города от немецких захватчиков во вторую мировую сложили головы русский генерал Николай Дедаев, командир 67 стрелковой дивизии, и латвийский парень, первый секретарь укома комсомола Имант Судмалис, которых вместе с другими героями помнила и чтила Лиепая. Либаве, как часто мы её называли, отданы сердца многих поколений балтийских моряков. Одна из главных, наряду с Сарканайс Армияс, улиц в городе в советское время носила имя Яниса Райниса. Из произведений латышских классиков легко понять, почему Россия и Латвия на протяжении веков жили одной судьбой. На либавской земле остались тени многих по-настоящему родных людей. В этой земле упокоилось тельце моего первого ребёнка. Здесь меня, вспомнив о судимости отца за «антисоветскую пропаганду», первый раз сняли с должности в боевом соединении и назначили с понижением во вспомогательный флот, лишив перспективы и всякого смысла служить дальше… Этот город слишком дорого стоил, чтобы мог тихо забыться. В 76 бригаде эсминцев, где мы с Лёней познакомились и сдружились, у него тоже что-то не заладилось. Умница, выпускник Высшего военно-морского училища имени Дзержинского, инженер-киповец, специалист по управлению атомным реактором, он уже окончил Военно-политическую академию имени Ленина и учился заочно на втором курсе Литературного института имени Горького. Став на Северном флоте пропагандистом в соединении атомных лодок, Леонид Леонидович более чем странной волей кадровиков попал на надводный корабль. Условия службы и порядки здесь разительно отличалась от привычных для офицера традиций и законов подплава. Требовалось время, чтобы адаптироваться на новом месте, но капитану 3-го ранга Климченко его не дали. Вместо помощи, в которой он, вероятно, нуждался, его с необъяснимой торопливостью и без сколько-нибудь уважительных оснований вознамерились привлечь к партийной ответственности. К этой превентивной мере любили обращаться многие политорганы, тем самым прикрывая, что называется, свой зад – на всякий «пожарный» случай, какими, в общем-то, во все времена полным-полна военно-морская жизнь. И для отчётных показателей – партийная комиссия, пред чьим судом надлежало предстать замполиту эсминца «Степенный», в них тоже нуждалась. Назначенного к казни офицера выручили друзья – бывшие сослуживцы. Очень своевременно он получил предписание в атомный подплав родного Северного флота, и занесённый над Леонид Леонидычем карающий меч партии со свистом вхолостую разрезал солёный балтийский воздух. Потом мы увиделись уже в Эстонии. Спасатель подводных лодок СС-35, куда меня сослали за героические труды отца, пытавшегося научить партию и правительство подлинному социализму, пришёл на ремонт. Лёня прилетел в Таллин, разыскал мой «тридцать пятый» у стенки завода. Назначенный старшим постоянным корреспондентом газеты «Красная звезда» по Тихоокеанскому флоту, он уверял, что скоро встретит меня во Владивостоке. Подробностей, как ему это удалось, Климченко не рассказывал. Но в 1977 году командующий Балтийским флотом откомандировал меня в распоряжение командующего флотом Тихоокеанским, и Леонид Леонидович, действительно, встретил меня с Татьяной в столице Приморского края. А через несколько дней отвёз на служебном уазике на подводную лодку, где мне предстояло служить. Кстати сказать, именно в этом, 1977 году, когда я вынужденно расстался с городом, к которому успел привязаться, он был награждён орденом Октябрьской Революции. В немалой мере, наверное, за то, что, будучи передовой военно-морской базой флота на Балтике, Лиепая самую страшную – первую – неделю Великой Отечественной войны, до 28-29 июня, силами моряков-балтийцев вместе с 67-й стрелковой дивизией и рабочими отрядами задержала продвижение вермахта на приморском направлении, уничтожив до двух тысяч гитлеровцев…
И такая была война
Потом в популярнейшем, выходящем более чем трёхмиллионным тиражом журнале «Юность» появился очерк Николая Черкашина. Сам вкусивший флотской пайки, прошедший на «Фокстроте», как называли в англиях-америках советскую подводную лодку 641-го проекта, глубины Северного и Атлантического океанов, выходивший в Средиземном море в атаку на авианосные ударные соединения, Николай Андреевич сумел сказать слово там, где нельзя было и рта раскрыть.
…Тугие змеи гибких шлангов, Потёки сажи на лице. И капитан второго ранга, Стоящий в огненном кольце…
Строки, процитированные писателем, принадлежали его коллеге – подводнику и журналисту Леониду Климченко. Кроме любви к морю и флоту, их объединяла газета «Красная звезда», в которой какое-то время они оба служили. Сюжет очерка прост: идёт морской бой, горит корабль, в огне гибнет капитан второго ранга. Всё происходит во время войны. Последнее было неправдой. Правда заключалась в том, что капитан второго ранга погибал, и этим капитаном второго ранга был Леонид Леонидович Климченко. Тогда в Советском Союзе не полагалось падать самолётам, взрываться, гореть и тонуть кораблям, а личному составу – гибнуть хотя бы от самых-самых несчастных случаев. Не зная великой строгости запрета, я однажды послал в главную военную газету репортаж с героическим, но трагическим сюжетом. На всю жизнь запомнился ответ из редакции, присланный телеграммой ЗАС* через посткора «Красной звезды» на Тихоокеанском флоте Анатолия Злыднева: «Ваш материал интересен, но не может быть напечатан. После Великой отечественной войны в советском ВМФ чрезвычайных происшествий не бывает. Ждём других материалов, пишите». Несколько десятилетий длилось бескомпромиссное военное противостояние двух миров – социализма и капитализма, Востока и Запада. Оно называлось Холодной войной. Но была ли война «холодной»? Ответ на этот вопрос знают не только солдаты, прошедшие через Вьетнам и Мозамбик, Анголу и Афганистан – через десятки так называемых «локальных конфликтов». «Холодная» война пролила немало горячей, живой человеческой крови. Это о ней писал офицер Леонид Климченко:
И такая была война: Только бьётся о борт волна. Только мечется снег, беля Борт и палубу корабля. Ни сигналов, ни голосов. Ветер, качка и дрожь турбин. Мостик – чаша больших весов Над размахом морских глубин. Монотонно ползут часы. Затаились вода и твердь. Но положены на весы Страх и мужество, Жизнь и смерть.
------------------------------------- * Засекреченная аппаратура связи О погибших на фронте писали в «похоронках»: «Пал смертью храбрых». О воинах, павших в мирное время, принято говорить: «До конца исполнил воинский долг», а то и проще: «Погиб при выполнении служебных обязанностей». Но смерть – всегда смерть. Может быть, в мирное время она даже более трагична. По Данте самый страшный грех человеческий – грех неблагодарности. Нам хотя бы не забыть имена тех, кто отдал за нас жизнь. А для этого надо вспомнить. Всех. Поимённо. Святое дело – в книге «В отсеках холодной войны. Подводное противостояние СССР и НАТО» Николай Черкашин публикует «Мартиролог подводного флота России: 1952-2003 годы». В нём – наиболее полный на сегодня список военных моряков-подводников, унесённых морем, огнём и радиацией. От одного моряка на подводных лодках Б-38, Б-53, С-57, С-151, Б-807, в резервном экипаже № 154 до 118 матросов, старшин, мичманов и офицеров на ракетном подводном крейсере К-141 («Курск»). 782 фамилии. 8 номеров там, где фамилий не удалось установить. Среди погибших не только военные моряки. На гвардейской атомной ПЛ К-56 в Тихом океане 14 июля 1973 года погиб специалист научно-производственного объединения из г. Свердловска. Книга «В отсеках холодной войны» вышла в 2005 году – спустя 36 лет мы не можем прочесть ни его фамилии, ни даже названия предприятия-учреждения, в котором он работал… В мартиролог Черкашина не вошли погибшие на атомной лодке «Нерпа». Там было немало гражданских – судостроителей и судоремонтников из Комсомольска-на-Амуре и Большого Камня. В общем, в скорбном списке уже не 790 человек, как у Николая Андреевича, но больше, по крайней мере, на число погибших на АПЛ «Нерпа». А чего-то мы можем сегодня просто не знать… И вдруг объявилась тьма людей, зовущих нас к покаянию. Вот бы им вместе со всеми нами для начала и покаяться перед теми, кто заслужил память вечную, но кого мы так легко забываем! Придёт – должно прийти! – время: в России встанет обелиск, мемориальная стела, священный храм всенародной славы и памяти, где мы увидим всеобъемлющий список военных моряков, сохранивших нам мир, не пощадив для этого своих жизней.
Моряк везде моряк
2008 год. В Санкт-Петербурге в издательстве NIKA выходит антология «Поэзия военных моряков российского флота». Капитан 1-го ранга Игорь Смирнов, один из создателей сборника, пишет в предисловии: «Данный сборник является антологией поэзии военных моряков российского флота, начиная с конца XIX века и кончая настоящим временем. В нём представлены моряки-профессионалы, получившие специальное морское образование, служившие во флоте по различным специальностям в разных должностях, в подавляющем большинстве офицерских или, реже, старшин-сверхсрочников… Некоторые из участников этого сборника в процессе военно-морской службы получили и литературное образование, работали в сфере военной журналистики, сделались членами того или иного писательского союза. И всё же – все они начинали свою службу на кораблях и в частях флота России и Советского Союза, а некоторые и закончили её там, продолжая литературную деятельность, будучи в запасе или в отставке, не забывая воспитывать молодое поколение в духе преданности морю, флоту и России». И.А.Смирнов – доктор наук, выполнивший более 170 научных работ, учёный и поэт, в 1945 году окончил Тихоокеанское высшее военно-морское училище (ТОВВМУ), служил на минном заградителе «Выжига» Северной Тихоокеанской флотилии (СТОФ). В августе 1945-го участвовал в минной постановке в Сахалинском заливе и в десантных операциях на Южный Сахалин и остров Шикотан. Словом, наш человек. Неслучайно Игорь Александрович в 1994 году избран председателем военно-исторической комиссии в президиуме Совета ветеранов Тихоокеанского флота и Амурской флотилии в Санкт-Петербурге. Сказать кстати, и второй составитель сборника Сергей Владимирович Быстров, трагически погибший, когда книга была в работе, тоже имеет отношение к нашей дальневосточной земле – в своё время он послужил в тихоокеанского атомном подплаве. «Таких сборников в России ещё не выходило» – замечает Смирнов. Книга написана моряками и моряками выпущена в свет. Кроме самих моряков, больше никто сегодня не взял бы на себя заботу о подобном издании. Но оно предназначено не только для моряков. Так или иначе, многие авторы антологии, рассказы об их судьбах, их поэтические строки ещё до публикации в сборнике реально участвовали в Днях славянской письменности и культуры на Дальнем Востоке. Живые и ушедшие, лично знакомые и никогда не встречавшиеся, мы чувствуем локоть друг друга и черпаем силы в своей принадлежности к морскому братству и тому уникальному явлению, каким стала в отечественной литературе поэзия моря. В числе авторов книги капитан 2-го ранга Михаил Волков. Двенадцать последних лет жизни Волкова прошли в Иваново. Михаил Дмитриевич много сделал для увековечивания памяти другого автора антологии – Алексея Лебедева. В Суздале, откуда Лебедев родом, появилась улица его имени. В Иваново, где он окончил 2-ю Советскую трудовую школу, учился в строительном техникуме и работал в конструкторском бюро, – улица и памятник. Всё – в немалой мере стараниями Михаила Волкова, который высоко ценил творчество и ратный подвиг поэта-балтийца. Командир группы рулевых на подводной лодке Л-2 лейтенант Алексей Лебедев погиб со всем экипажем у острова Кэри в Балтийском море 14 ноября 1941 года. Ему было 29 лет. Он поныне, спустя семь десятилетий после гибели, остаётся одним из лучших флотских поэтов и сохраняет звание флагмана советской поэтической маринистики. Кажется более чем странным, что в самых толстых литературных справочниках новейшей России имени Алексея Лебедева нет. Увы, это не единственное свидетельство тому, как потихоньку-полегоньку вытирается из памяти морская и писательская, не обязательно только поэтическая, слава совсем недальнего нашего прошлого. В книге Н. Черкашина, о которой уже шла речь, немало такого-похожего, о чём невозможно думать без стыда и возмущения. Несколько сократив, перепечатываю главу, названную автором «Кочегар I ранга». Очень прошу у читателей внимания: «…я… подумал, что это из серии коротких анекдотов – бывший командир «термоядерного исполина» работает истопником в одной из питерских котельных. Может быть, спился моряк и дошёл вот до такой жизни? Нет, не спился. Просто жизнь наша полна ныне подобными «анекдотами»… Мало ли академиков, ушедших на старости лет в дворники? Попробуй проживи на одну пенсию, даже офицерскую, если у тебя и дочери, и внучки… Капитан 1 ранга Сергей Соболевский командовал атомной ракетной подводной лодкой К-411. В историю подводного флота вошёл тем, что в августе 1971 года впервые привел на Северный полюс атомарину с межконтинентальными ракетами на борту, по сути, целый подводный ракетодром… За тот и другие подлёдные походы получил он орден Красного Знамени. После увольнения в запас Соболевский вернулся в родной Питер. Тут бы и пожить в своё удовольствие, однако «шоковая терапия» превратила все северные накопления в пшик… В общем, всё как в известные годы – «мы те, кто когда-то носили погоны, теперь же мы носим мешки на плечах». Но это на чужбине, а тут у себя на Родине, которую ты защищал под ракетно-ядерным щитом без малого всю жизнь. Ведь погоны Соболевский надел в четырнадцать лет, поступив в «подгот» – военно-морское подготовительное училище. Конечно, мешки на плечах бывший капитан 1 ранга не носит, да и уголёк в печи шуровать ему не приходится. В котельной – корабельный порядок и чистота, словно в реакторном отсеке… Что стал я пролетарием – горжусь! Без устали, без отдыха, без фальши Стараюсь, напрягаюсь и тружусь, Как юный лейтенант на генеральше. Эти саркастические слова Соболевский выписал себе в качестве нынешнего девиза. Полагаю, что Сергей Евгеньевич мог бы найти более престижную работу. Но он предпочёл общество дворников и истопников намеренно. В этом его личный протест против чиновной системы, не помнящей заслуг перед отечеством, против унизительной юдоли – отставного офицерства. В любой морской державе подводники – элита флота. А флотские офицеры, как установили российские социологи, воплощают в себе лучшие черты государственных людей – честь, интеллект, отвага… Проймёт ли эскапада Соболевского кого-нибудь из сановников? Не знаю, не уверен… Но он швырнул им под ноги кочегарскую рукавицу, словно рыцарскую перчатку…» Сам Николай Черкашин, капитан первого ранга, автор полусотни книг и киносценариев, лауреат доброго десятка литературных премий, в том числе премии Николая Островского и премии Ленинского комсомола, за полгода до шестидесятилетия учился… на курсах водителей автопогрузчиков. Его, безработного выпускника философского факультета Московского государственного университета имени Ломоносова, писателя, работавшего в газетах «Комсомольская правда» и «Красная звезда», в журнале «Наш современник», доныне сотрудничающего с самыми престижными изданиями и издательствами, направила на эту учёбу служба занятости населения… Сей оксюморон даже комментировать трудно. Но такова «селявиха» в стране победившей свободы и демократии, где, как и положено, все люди пользуются равными свободами, равными правами и, само собой, равными возможностями… Михаил Волков одиннадцать лет служил на том же флоте, что и Николай Черкашин с Сергеем Соболевским. И тоже – на подводных лодках. В биобиблиографической справке военно-морской антологии об этом периоде жизни М. Волкова читаем: «С 1962 года он бессменно, до конца службы, плавал заместителем командира по политической части сначала на дизельных, а потом – на атомных подводных лодках, участвуя во многих автономных плаваниях. Все предложения командования перейти в политотдел и даже в политуправление флота отвергал, убеждённый в том, что его место в море, на лодке, рядом с личным составом». Конечно, мы были разные. Далеко не все могли стать рядом с Михаилом Волковым. Жертвовать карьерой, не стремиться получить ещё одну звезду на погоны способен не каждый. Даже и в те времена, даже из самых высоких соображений. Но все морские офицеры были готовы жертвовать жизнью. Доказательство тому уже в самом выборе профессии. И – в десятках, сотнях судеб наших товарищей, в память которых моряками, где бы они ни были, всегда поднимается третий тост.
Японское море. 13 июня 1978. Передний край
Это опять из рассказа Николая Черкашина о «кочегаре 1 ранга»: «…по праздникам собирается он с офицерами своего былого экипажа в баньку. Вот там он снова для всех – «товарищ командир». Там и гитара прозвенит, там Соболевский и стихи почитает, любимые, написанные однокашником Радием Радушкевичем: Передний край – он есть везде: В сраженье, в творчестве, труде. И за невидимой чертой В ревущей бездне океана В дымах январского тумана Лежит передний край морской» А Радий-то Радушкевич, судя по всему, отец Александра Радиевича Радушкевича, после окончания военно-морского училища тоже служившего на подводных лодках, – не так давно ушедшего из жизни владивостокского поэта, с которым многие приморцы близко сошлись на ниве военной и невоенной журналистики. С ним меня познакомил в далёком 1981 году Б. Лапузин. В свою очередь, я представил Александра Радушкевича Николаю Черкашину. Отец Радушкевича когда-то служил на соединении подводных лодок, которое стало мне родным, и на которое меня привёз на своем уазике Леонид Климченко. Благодаря Лёне, ещё в Лиепае, я узнал Михаила Волкова. В начале 1970-х, года два-три, Михаил Дмитриевич жил там, где в то время несли службу мы с Лёней. Леонид Леонидыч восторгался коллегой. Например, тем, что Волков, служивший на подводных лодках до самой пенсии, не просто участвовал в физзарядке, в марш-бросках и кроссах, но непременно лично возглавлял строй экипажа. И – в антологии написано правильно – до самого увольнения в запас отказывался от всех береговых назначений и повышений по службе, не желая уходить из прочного корпуса. Их теперь нет. Ни обоих Радушкевичей, ни Волкова и Климченко, ни Лёниной жены Лиды, ни моей Татьяны… Но они остались там, в Лиепае, в тихих её улочках; их шаги неслышным эхом отдаются в сопках Владивостока; их помнят большие города – Москва, Ленинград, Киев и маленькие гарнизоны – Северного, Балтийского, Тихоокеанского флотов… Мы не увидим их живыми. Но они, моряки-офицеры и жёны офицерские, были на этой земле. Они любили Родину – такой, какая она была, и думали о её будущем, и – каждый по-своему – стояли за это, конечно же, прекрасное будущее. В какой-то мере я вижу мир за них – их глазами. И мне светит огонь того маяка, стихотворение о котором я слышал от автора Михаила Волкова ещё в Лиепае: Вдали, как нож, песчаная коса, Прибоем волн отточенная остро, Где кипень брызг уходит в небеса И облаков тугие паруса Наполнены дыханием норд-оста.
Хотелось мне запомнить навсегда, Отбросив мыслей повседневных путы, Как бьётся в борт упрямая вода, Как растворится тёмных скал гряда И ночь, вздыхая, встанет у каюты.
Залив не спал, он, как старик, ворчал, Встревоженный гудками пароходов. Надолго покидали мы причал. Горел маяк – гигантская свеча, Зажжённая во славу мореходов.
Они зажигали эти маяки. Они сами стали маяками. В автопробеге, посвящённом Кириллу и Мефодию, мы не просто помним о них – мы знаем, что они с нами. Вот Виктор Костин, бард из Лесозаводска, поёт песню, посвящённую памяти Леонида Климченко. Он поёт её впервые в городе Фокино, приехав сюда с двумя экипажами участников автопробега в 2008 году – ровно через тридцать лет после трагедии. Он поёт, ещё не зная, кто такой Леонид Климченко – просто в книжке, которую я ему подарил, Вите пришлось по душе одно стихотворение, и он, желая меня удивить и порадовать, написал к нему музыку и решил, сам не зная почему, показать свою песню именно в это время в этом месте: Когда взойдёт последняя заря. когда закат последний отпылает, уйду я, ничего не говоря, не пряча, не жалея, не желая. Не по моей и по моей вине ещё беда с бедою рядом встанет; мне отдохнуть от них пора настанет, – мои друзья, не плачьте обо мне.
Когда судьба сочтёт земные дни, и вы, скорбя, узнаете об этом, друзья мои, соратники мои, – храни вас Бог! – не торопитесь следом. Коль будет суждено сгореть в огне, мой прах горячий над полынь-травою, над скудною отеческой землёю развейте и не плачьте обо мне.
Когда последний песенный куплет я допою над берегом любимым, – последний раз сойдётся клином свет на парусе, что пролетает мимо. Я был и под волной и на волне, и в царстве тёмных смут и истин ложных, когда, казалось, счастье невозможно, я счастлив был. Не плачьте обо мне. Виктор пел и не знал, что завтра будет вместе с нами стоять на могиле человека, в честь которого появилась песня. И никто ещё не знал этого, кроме наших друзей, составлявших программу работы в ЗАТО Фокино… Мы стояли молча перед высоким, похожим на парус, обелиском под лучами уже заметно пригревающего солнца. И в тот день оно тоже светило. Яростно, как может светить приморское солнце в июне, если его не прячут тучи, не остужает ветер и не закрывает туман. Перед нами была не могила, не яма, а огромный котлован. Какая-то прорва, вырытая, скорее всего, бульдозерами на склоне наспех раскорчёванной сопки. Вот здесь, где сейчас ничто не мешает смотреть на безлюдные причалы и сиротский простор опустевшего залива, стоял под деревом стул – только один стул, принесённый с какого-то корабля для женщины, не имеющей сил держаться на ногах. Одинокая мать моряка потеряла единственного сына. Она сидела без слов, без слёз смотрела перед собой и держала в руках портрет молодого красавца в матросской форме. Моряки долго, медленно несли гробы с четырьмя офицерскими фуражками и тремя десятками бескозырок на крышках. Они всё несли и несли их и, стараясь делать это аккуратно, ставили в ряд на дне братской могилы, откуда слабо пахло землёй, сильно – разогретым камнем и сильнее всего – деревом свежеструганных досок. А вот здесь стоял Главком ВМФ, Адмирал флота Советского Союза Сергей Горшков. Невысокий, плотный, весь в чёрном, в приличном уже возрасте, он стоял на самом солнцепёке, не двигаясь и тоже ничего не говоря – до самого конца, пока всё это длилось – уже, казалось, бесконечно… Когда мы всё-таки захотим собрать воедино имена моряков, погибших в почти полувековой Холодной войне, среди них будут и имена тридцати семи тихоокеанцев, унесённых взрывом в башне главного калибра на крейсере «Адмирал Сенявин» 13 июня 1978 года.
1. КАПИТАН 2 РАНГА КЛИМЧЕНКО ЛЕОНИД ЛЕОНИДОВИЧ 2. СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ ПОНОМАРЕВ АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ 3. ЛЕЙТЕНАНТ БЕЛЮГА АЛЕКСАНДР ВЛАДИМИРОВИЧ 4. ЛЕЙТЕНАНТ МАРДАНОВ ВАЛЕРИЙ ЯСАЕВИЧ 5. СТАРШИНА 2 СТАТЬИ АНИКИН ИВАН ИОСИФОВИЧ 6. М А Т Р О С АНУФРИЕВ АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ 7. СТАРШИНА 2 СТАТЬИ АКУЛИЧЕВ ВИКТОР СЕРГЕЕВИЧ 8. М А Т Р О С АРХИПЕНКО ВАЛЕРИЙ НИКОЛАЕВИЧ 9. СТАРШИНА 1 СТАТЬИ БИКБОВ РАШИД КУТУЗОВИЧ 10. М А Т Р О С БОЛДЫРЕВ АЛЕКСАНДР ЕВГЕНЬЕВИЧ 11. М А Т Р О С БОРОДИН АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ 12. СТАРШИНА 2 СТАТЬИ БУДАКОВ АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ 13. СТАРШИНА 2 СТАТЬИ ВИНОГРАДОВ ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ 14. М А Т Р О С ГАЛКИН ГЕННАДИЙ НИКОЛАЕВИЧ 15. М А Т Р О С ГИЛАЗИЕВ ФАРИХ ГАРИЕВИЧ 16. СТАРШИНА 2 СТАТЬИ ДОДОНОВ АЛЕКСАНДР ФЕДОРОВИЧ 17. М А Т Р О С ЗОЛОТАРЕВ ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ 18. СТАРШИЙ МАТРОС КОЛУНОВ ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ 19. М А Т Р О С КОСТЫЛЕВ ВИКТОР АНАТОЛЬЕВИЧ 20. СТАРШИНА 1 СТАТЬИ КУРОЧКИН АНАТОЛИЙ ИЛЬИЧ 21. М А Т Р О С МАТРЕНИН АНАТОЛИЙ МИХАЙЛОВИЧ 22. СТАРШИЙ МАТРОС ЛОМАЕВ НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ 23. М А Т Р О С НОСКОВ ВЛАДИМИР ВАСИЛЬЕВИЧ 24. М А Т Р О С ОРТИКОВ МУХАММАДАЛИ АБДУЛЛАЕВИЧ 25. СТАРШИЙ МАТРОС ПИНЧУК АЛЕКСАНДР СТЕПАНОВИЧ 26. СТАРШИНА 2 СТАТЬИ ПОНОМАРЕВ ВИКТОР ФЕДОРОВИЧ 27. СТАРШИНА 2 СТАТЬИ ПОДОЛЬКО СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВИЧ 28. СТАРШИНА 2 СТАТЬИ ПРОНИЧЕВ НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ 29. М А Т Р О С ПРУДНИКОВ ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ 30. М А Т Р О С СВИНИН АЛЕКСАНДР РОМАНОВИЧ 31. М А Т Р О С СТОЛЯРОВ СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВИЧ 32. М А Т Р О С СКОРОБОГАТОВ СЕРГЕЙ ДМИТРИЕВИЧ 33. М А Т Р О С СУЛЕЙМАНОВ НАМИЛЬ МАНСУРОВИЧ 34. М А Т Р О С ЧЕРНУШЕВИЧ ЮРИЙ МИХАЙЛОВИЧ 35. СТАРШИНА 2 СТАТЬИ ШИГАБУТДИНОВ РАМИЛЬ САМАТОВИЧ 36. М А Т Р О С ШУТОВ ЛЕОНИД СЕМЕНОВИЧ 37. М А Т Р О С ЮДИН АНАТОЛИЙ БОРИСОВИЧ
Из них, кроме Леонида Климченко, я лично знал лишь одного старшего лейтенанта Александра Пономарёва. В Киевском высшем военно-морском политическом училище мы учились в разных ротах, но стояли рядом – он слева, я справа – в шеренге парадного расчёта. И в праздники, когда, равняясь на трибуну, проходили торжественным маршем по Крещатику, я видел Сашино лицо и чувствовал его локоть и приклад его автомата, крепко прижатые к моему боку. Мы в один день получили офицерские кортики, но после выпуска не виделись – вплоть до июня 1978 года… Не знаю, каким чудом сохранился в домашнем архиве список погибших на «Сенявине». Я давно и навсегда забыл о нём, этом списке, он просто не существовал в природе и вдруг нечаянно обнаружился среди бумаг сразу после того, как наш «культурный десант» побывал в Фокино. Можно предположить: список был на руках во время поминального ужина после похорон, на которые приезжали со всего Советского Союза родственники погибших – человек, наверное, сто пятьдесят. В этом моём мартирологе и надмогильных надписях есть разночтения. Вполне вероятно, подготовленный второпях первоначальный список содержал неточности, которые были исправлены в дальнейшем. Однако не исключены ошибки и в надписях на плитах братского захоронения. Плиты эти, сегодня сделанные из камня, изначально были металлическими, возможно, медными, а то и бронзовыми. В девяностые годы они исчезли и потом изготовлялись заново – к какой-то, кажется, круглой годовщине трагедии. Посткор «Красной звезды» Николай Литковец звонил мне по поводу уточнения даты рождения Леонида Климченко, необходимой для восстановления могильной плиты. Так или иначе, разночтения есть, и я не знаю, где правда. У матроса Бородина разные имена: Александр (список) и Алексей (надгробная плита). Матрос Галазиев: Фарих (список) и Фарит (надгробье). Старшина 2 статьи Додонов (список) и Дадонов (надгробье). Отчество лейтенанта Марданова Ясаевич (список) и Ясавиевич (надгробье). Матрос Ортиков Мухаммадали (список) и Махаммадали (надгробье). Матрос Пинчук в списке имеет звание старший матрос. Матрос Проничев в списке старшина 2 статьи. Матрос Сулейманов Намиль (список) и Наиль (надгробье). Старшина 2 статьи Рамиль Шигабудинов (захоронение) в списке имеет в фамилии лишнюю букву: Шигабутдинов. Указанный в списке под номером семнадцать матрос Золотарёв Виктор Васильевич надгробной плиты не имеет. Очевидно, это тот матрос, единственный из погибших, которого родственники не пожелали хоронить в братской могиле и увезли на родину. На обороте отпечатанного на машинке текста есть записи от руки:
Старшина 2 статьи запаса Акальчев Сергей Андреевич Акуливев Москва, г. Роменское, ул. Серова № 47. кв 3.
Костырев Анатолий Павлович Ч-з 2 г. 62 г. Краснодарский край, Новокубанский р-он, пос. Прогресс.
Мотев Дмитрий Федорович, ветеран войны дядя погибшего матроса Прудникова
Бикбоев Кутуз Измайлович г. Семипалатинск ул. Гагарина 260 кв 67 тел. 2-66-52.
Шутов
Беляев (или Боляев? – В.Т.)
Громова 8-45, Давыдченько
Записано торопливо, беспокойным почерком, с ошибками, которых никогда уже нельзя исправить. Не всё тут понятно и мне самому. Первая фамилия повторяется дважды и в обоих случаях указана неточно. Это, скорее всего, сделано под диктовку отца старшины 2 статьи Виктора Акуличева – Сергея Андреевича Акуличева, который, видимо, сам служил на флоте и ушёл в запас в том же звании, что имел его погибший сын. Кутуз Измайлович Бикбов (у меня – Бикбоев), догадываюсь, попал в список как земляк: Семипалатинск, откуда призывался его сын, недалеко от Усть-Каменогорска, в своё время давшего мне путёвку на тот же Тихоокеанский флот. По поводу двух последних фамилий ничего сказать не могу. Зато без сомнения и промедления объясню то, что незнающему человеку, возможно, пришлось бы долго разгадывать. Что значит «Ч-з 2 г. 62 г.»? За невнятными, на взгляд постороннего, буквами-цифрами кроется факт, меня если не потрясший, то, как минимум, взволновавший до глубины души. Отец погибшего матроса Виктора Костылева Анатолий Павлович Костылев (в записи ошибка – КостыРев) просил посодействовать младшему сыну попасть служить на крейсер «Адмирал Сенявин». Брат должен был заменить брата через два года («Ч-з 2 г.»). «62 г.» означает, что он родился в 1962 году. То есть через пару лет у младшего Костылева наступал призывной возраст… А за два дня до того, как отдать рукопись на вёрстку в типографию, перед последним контрольным прочтением текста я, отыскивая в архиве книгу о Лиепае, нашёл… ещё один, точно такой же, отпечатанный под копирку список погибших. Случай, вообще-то, неестественный, нереальный. Единственное объяснение ему – кто-то из журналистов или организаторов похорон, увидев, что я записываю адреса родственников, попросил сдублировать запись, но после поминального ужина мы оба о ней забыли. На втором экземпляре с незначительной редакцией и небольшими уточнениями повторено всё, что есть на первом, но появились и новые фамилии и адреса.
Сургаева Нина Григорьевна Тихоокеанск Мищенко 2 – 34
Омск 664092 ул. Путилова дом 7 «б» кв 85 Колунов Василий Михайлович.
Бородин Алексей Вас… Бородина Зинаида Севастьяновна. Новосибирская обл. Чистозерный р-н с. Романовка.
Люди, с которыми, выражая сочувствие и, может быть, пытаясь успокоить, я говорил во время поминок, и которым, очевидно, обещал написать письма… Грех мой – я не сделал этого. Вскоре меня снова сняли с должности. На этот раз с подводной лодки, первой моей, родной «букашки» – большой дизельной подводной лодки проекта 641 Буки-833, идущей на боевую службу. Причина была та же, что и на Балтике: вспомнили отца, «политического преступника». Но теперь мне никто не мог помочь. Лёни Климченко уже не было. Он спит вечным сном воина, действительно до конца исполнившего свой долг. Погибшего в море, земля приняла его вместе с моряками-сенявинцами здесь, недалеко от Фокино, на взгорке над причалами, к которым пришвартован поредевший строй кораблей Тихоокеанского флота. Поредевший настолько, что, называя его строем, я уже, мягко говоря, несколько преувеличиваю.
ГОЛУБОВКА. МАЛЕНЬКИЕ СТРАНИЦЫ БОЛЬШОЙ СУДЬБЫ
Такая невеличка эта Голубовка. Не удостоилась попасть в справочник «Приморский край», и ни на одной карте я её не нашёл. Но если ехать в Голубовку, заплутать трудно. Она так близка к Находке, что почти сливается с нею. На въезде в город со стороны Владивостока надо свернуть влево и проскочить километров восемь по партизанской трассе. Главное, не проморгать поворот с указателем, вовремя поднырнуть под железную дорогу и – вот она, Голубовка. Между тем, маленькая такая, она достойна настоящей славы и всенародной известности. Здесь на сенокосах в прошлом веке работал художник Илларион Палшков из Сучана. А теперь живёт настоящий сказочник Владимир Тегенцев. Сказки он не пишет и не рассказывает – он их вырезает из дерева.
Не хлебом единым
Материал под таким названием опубликован 15 августа 1990 года в курганском еженедельнике «Машиностроитель». Автор, студентка факультета журналистики Уральского государственного университета Е. Капишева снабдила его подзаголовком «Встреча для вас». (Вот уж ни к селу ни к городу – навязчивая мысль: почему университеты называли государственными? Других-то в СССР не существовало). «По пути в заводское подсобное хозяйство заезжали в несколько деревенек. Серые, жалкие улочки, богом забытые, скособочившиеся домишки. Тоскливо. С таким настроением ехали в Мясниково. А попали… в Берендеево царство. На самом краю деревни красовались пять сказочно нарядных домиков, все разные, один другого краше…». Берендеем оказался Владимир Тегенцев. Бывший уралец живёт ныне в самой что ни есть дальневосточной Голубовке. Ко времени, когда Е. Капишева писала о нём, Владимир Павлович сладил одиннадцать домов. Студентка дивилась: «…и до сих пор не было ни одного повтора. У каждого – свой орнамент, свой облик». Мастер не вёл счёт работам. На Урале украсил резьбой более ста объектов. Скромничает: «Больше – бани. Маленькие…». А на сохранившихся снимках – красавцы-дома, целые усадьбы, где в резное деревянное кружево одеты и колодезные срубы, и беседки, и самые обыкновенные заборы. Знаменитая уральская достопримечательность – кафе «Три совы» на границе Курганской и Тюменской областей. Место официальных и неофициальных встреч здешнего и приезжего люда, активно посещаемое иностранцами: многие турфирмы необыкновенно красочное кафе включили в свои маршруты. Эстеты-европейцы приезжают фотографировать… Название неслучайно: в оформлении Тегенцев использовал один из любимых образов. Совы выходят у него не просто очень привлекательными. Они смотрят, как живые, внимательно и одухотворённо – кажется, что-то говорят, что-то важное для жизни, надо только постараться услышать. Волшебные птицы разлетелись в Германию, в Швецию, в Румынию, ещё и ещё куда-то – Владимир Павлович и не знает, куда. Заказчик платил мастеру 120 р. за штуку, а продавал за валюту по головокружительной цене. Всё-таки красота, действительно, – сила страшная, ничего с этим не поделаешь. «Три совы» облюбовали удальцы-мафиози. Около кафе не редкость разборки между курганскими и тюменскими. Случались перестрелки. Зато в Приморье тегенские пернатые пользуются популярностью у служителей Фемиды. «Я говорю: сова – это мудрость хозяина. Покупают! – улыбается Владимир Павлович. – Особенно нотариусы во Владивостоке на свои дачи». Такие вот плюрализм и консенсус, такое универсально-всеобщее признание таланта и красоты. Между прочим, хозяева «Трёх сов», Сергей и Татьяна Урванцевы, спустя пятилетку после отъезда Тегенцева с Урала звонят ему и шлют телеграммы – поздравляют с праздниками, с днём рождения и – обязательно – с Днём Военно-Морского флота.
Книга, прочитанная одним автором
С чем ещё можно сравнить жизнь? Никто никому никогда не расскажет личной судьбы во всех деталях. Может быть, и горевать не о чем: каждому даётся единственная на весь белый свет книга жизни – нет её важнее и интереснее нет. А всё-таки – жаль невозможного. Иначе чем объяснить, что мы о себе и не о себе пишем были-повести и снимаем кино, по крупицам собираем в музеях память о том, что случалось с нами и не с нами? То, что знает про себя Владимир Павлович Тегенцев, – большой роман с бесконечным продолжением. Мне довелось прочитать из него лишь несколько страниц. Вернее, услышать. Владимир Павлович рассказывал, я что-то запоминал, что-то, приезжая в Голубовку, просил повторить, пересказать, уточнить и в итоге немножко записал. . Сто комсомольцев
– Странно: теперь и кино, и телевизор, и компьютер, а молодые не знают, куда себя девать. Про эти дела, всякие там наркотики, у нас и понятия не было. Колхоз – около ста комсомольцев. Секретарь, комсорг наш – такой щупленький паренёк. Чуть обмишулился – наказание ставил. Детина в два раза выше его – он детине выговаривает: ты вчера провинился, сегодня на субботник не пойдёшь, без тебя вернее дело будет. Это было наказание. В праздники, особенно в пасху, комсомольцы устраивали торжества и гулянья. Очищали футбольное поле, ставили качели круговые и простые… Ты отвечаешь за городки, ты отвечаешь за качели, ты за призы, за машину – в Курган, пиво привезти. На праздник с соседних деревень народ сходился, пива этого хватало по кружке на брата, но так было заведено, традиция такая сложилась – ездить в Курган за пивом. На призы нужны деньги. Это же борьба, бега конские, городки, стрельбище – много разных соревнований. Шли к директору школы, ему выдавались деньги на заготовку дров. Шли к председателю колхоза. Такой был у комсомольцев авторитет – никто не отказывал. Председатель машину даёт, в эту машину сели с пилами, топорами, и – в лес. Первый ряд валит, другие сучки обрубают, третьи разделывают на двухметровые чурбаки, грузят и – в школу. Всё с песнями, шутками, легко, задорно. В школе доярки – им нельзя надолго отлучаться от подопечных бурёнок, в лес они не ездили. Девки такие все – кровь с молоком, настоящие уральские. Им дровишки разделать и уложить – только размяться… К вечеру у директора школы забота отпадает. У нас деньги. Завтра – в город. Покупаем подарки, призы. Самое ценное – рубашки, потом полезная мелочёвка, какие-то вещи, нужные в хозяйстве. Деревня такая – там с детства человек охотничал. Ценились порох, дробь. В общем, всегда находилось, чем людей порадовать.
Драки
Конечно, нравы были – не для слабых. В праздники сойдутся деревня с деревней или улица с улицей – земля дрожит. Оттуда во всю ширину улицы с гармошкой, отсюда им навстречу во всю ширину улицы со своей музыкой. Кто-то должен уступить. Вопрос решался бескомпромиссно. Получалась драка не драка – скорее, некий ритуал, крутая забава. Жёсткая, но не беззаконная, подчинённая чётким правилам. Гармонист, которого Тегенцев называет «нашим», гармошку свою и дорогую, редкую по тем временам, атласную – шик и блеск! – рубаху отдавал зазнобе для сохранности. Но лежачего не били. Железно соблюдался закон: упавшего не трогать. Чувствуешь, противник сильнее – падай и лежи. И в руках ничего не должно быть. Если кто кол выломал из ограды – всё, ему в родной деревне лучше не жить. Всеобщий позор. Девушки с таким дружить не станут. Владимир Павлович вспоминает: – Комбайнёр и помощник из одного колхоза, а деревни разные. Схлестнулись стенка на стенку. Праздник кончился – на работу. Комбайнёр – с синячищем на пол-лица – помощнику своему: ты чё мне вчера, не мог в другое место? В глаз засветил, а послезавтра идти на вечёрки! Посмеялись и – работать. Так было, такой народ жил на нашей земле. Уже взрослым я увидел совсем другое. Жестокость такую… Павшего человека пинали ногами… Я видел, как одного несколько свалили в лужу и просто убивали. Топили и убивали по-звериному.
Волки
– Этого зверя в наших краях всегда было много. Когда мои мать с отцом женились, они на двух тройках, на санях, катили из деревни в деревню, из Ёлошного в Дубровное, из материнского дома в отцовский. За ними погналась волчья стая. Несмотря на то, что полные сани были мужиков, женщин, мчались с песнями, со смехом, с музыкой. Волки не отставали от свадьбы до самого конца, пока деревня не показалась. Их, конечно, пугали, отстреливали, но охотников было мало – ружьё не каждому было по достатку. Мой отец всю жизнь мечтал о ружье и так и не дождался исполнения мечты. Волк идёт стаей, охотится, значит, коллективом. Если в овчарник заберутся, в скотный двор проникнут, режут всё подряд, пока всю отару, всё стадо не порвут. Такая трагедия случилась – монтёр по линии зимой пошёл, залез на столб что-то там подремонтировать. А стая окружила. Он хотя с когтями был, но сколько можно просидеть зимой на столбе? Всё же волки дождались своего ужина. Мы с отцом, тоже зимой, ехали на лошади, везли муку. Метель мела, так-то, может, мы бы их разглядели.... Стая волков впереди переходит дорогу. Отец распрягает лошадь, лошадь хорошая, если что – удерёт. Легко привязывает её – в случае чего, рванёт, освободится от привязи. Берёт оглоблю. А меня, развалив мешки, кладёт в середину, заваливает мешками – может, живой останусь… Немного погодя слышу истеричный хохот – отец разглядел: это не волки, а козы… Но перед этим было столько нападений волков: не удивительно, что люди всё время ждали встречи с ними… Ребятишками мы научились подражать зверю, выли по-волчьи – не отличишь, где волки, где пацаны. Я на покосе, там две женщины косили, в кустах взял и из баловства взвыл. Женщины косы бросили, и домой, в деревню. У них, у кого-то из них, как назло, на днях волки вырезали овчарник. Мать меня не выдала, но очень ругала, что людей, и без того уже пострадавших, напугал и сорвал покос. Я всю жизнь каюсь, казню себя за тот глупый поступок.
Под флагом капельмейстера
В деревне жил капельмейстер, настоящий полковой капельмейстер. Из Манчжурии. В большие города репатриантов не пускали, он после войны попал в Дубровное. Собрал хор. Пели на четыре голоса. Старичок владел многими инструментами. Второй баянист тоже музыкант классный, с листа играл, по нотам. Организовали оркестр. Жена баяниста пела на профессиональном уровне – так о ней газеты писали. Жена Тегенцева Нина Александровна играла на скрипке, на мандолине, на балалайке. Учитель начальной школы, закончила педагогическое училище, там освоила инструменты. В район выезжали на всякие конференции, на праздники, выступали на разных сценах. Ставили спектакли. Народ замечательный придумщик, а голь на выдумки хитра, так что всё получалось очень натурально. Например: человек, по пьесе, выходил из болота. За сценой ванна с водой, на сцене настоящий камыш. Человек раздвигает камыш: ноги мокрые, одежда мокрая, вода стекает… Если требовалось разбить раму – на сцене появлялась настоящая рама с настоящим стеклом, и стекло по-настоящему вышибалось. В одном спектакле Нина Александровна играла партизанку, а муж немецкого агента. Она должна была его убить. Он нагибался, она стреляла из ружья холостым поверх головы. Но там, естественно, порох, пыж и – стрельба практически в упор. Конфуз вышел из-за предохранителя. Надо стрелять, а предохранитель у ружья не снят. «Артист» нагнулся, ждёт: сейчас бабахнет, и надо, поднырнув под выстрел, упасть «мёртвым». Зал видит – заминка, кричит «партизанке», мол, сними с предохранителя! А она: как это? Ну, вот, нажми там, щёлкни здесь… Ему надоело стоять согнувшись, он разгибается, а она именно в это мгновение совладала с оружием и пальнула. Сноп огня чудом прошёл мимо, но зрители за артиста не переживали. Они, ясное дело, на стороне партизанки и к врагу-фашисту не имели ни малейшего сочувствия.
Песни
– Только после, в зрелом возрасте, я узнал, что пели в нашей деревне песни знаменитых авторов. Никто не задумывался, пели да пели, а слова, оказывается, написаны великими поэтами. В наших краях, вообще, после одной-другой рюмки всегда начиналась одна песня: Окрасился месяц багрянцем… А потом уж и другие шли всякий раз своим чередом в зависимости от случая и настроения.
В лесу над рекой жила фея, В реке она часто купалась, Но раз, позабыв осторожность, В рыбацкие сети попалась. Тут я не помню слов, но появляется рыбак Марко. Схватил он красавицу фею И стал целовать её жарко. А фея как гибкая ветка, В руках у него извивалась, Да в Марковы очи смотрела, Да тихо чему-то смеялась… Марко фею отпустил, она ушла обратно. А он по берегу бродит и стонет: где фея? А волны смеются: не знаем… Я с удивлением узнал, что это песня не народная, как мы считали, а слова написал Горький! Наряду с «Буревестником», с «Девушкой и смертью» вот про эту фею и рыбака Марко. Такая романтическая песня… Вот ещё была популярная, вся деревня её знала: Вот утро восходит, румянятся воды, Над озером чайка летит. В ней много простора, В ней много свободы, Луч солнца у чайки крыло серебрит. Но что это? Выстрел! Нет чайки над морем. Она… умерла в камышах. Шутя её ранил охотник безвестный, Сам скрылся в горах. Так девица юная, как чайка прелестная, В глухой деревушке спокойно жила. Но в душу ей вкрался чужой, неизвестный – Она ему сердце своё отдала… Конечно, сто лет не пел, не вспоминал, не слышал – теперь могу и вспомнить неправильно, и что-то совсем не вспомнить… Заводь спит, молчит вода зеркальная. Лишь только там, где дремлют камыши, Чья-то песня слышится печальная, Как последний вздох души. Это плачет лебедь умирающий, Он со своим прошедшим говорит, А на небе вечер догорающий То горит, то не горит. Отчего так грустны эти жалобы, Отчего так больно ноет грудь? В этот миг душа его желала бы Невозвратное вернуть… Продолжение ещё пронзительней, ещё печальней и красивей… В этой глухой деревушке пели песни, допустим, Некрасова – «Меж высоких хлебов затерялося…»… А голоса! У нас родственница была – с двойным голосом. Поёт, а ей за спину заглядывают – кто там за ней слова повторяет? Любая певица с таким голосом прославилась бы на весь белый свет. Она начинала говорить, все смолкали, и не важно было, что она говорит, о чём – все просто слушали, потому что в её словах, в самом звучании голоса была музыка. Она жила, и всё, не думала, даже не подозревала, что у неё такой необыкновенный дар, талант редкий. Я в жизни больше не встречал, чтобы из одного горла два голоса параллельно звучали. А вот с песнями связана забавная история. Мы с отцом, когда ехали в санях ли, в телеге ли, на дрожках, пели песни. И вот однажды я запел морскую песню:
Седые буруны шумят за кормой, И склянки звенят на линкоре. Простор ветровой, простор штормовой, Родимое Чёрное море…
И – у нас лошадь остановилась. В этой песне оказалось столько р-р-р, лошадь подумала: тпр-ру…
Рыцарь
Известно, какие на Урале морозы. А тут был мороз, даже для Урала выдающийся. Двое гуляют. Долго. Уже, что называется, зуб на зуб не попадает. Он её провожает, но расставаться обоим не хочется. Он просит, чтобы она постояла с ним ещё, чтоб хотя бы минуту постояла. И – снимает шапку: становись в шапку, у тебя ноги замёрзли! Шапкой валеночки укутал, как мог. Сам заиндевел, волосы смёрзлись… Она стоит в шапке, стоит, молчит и на него смотрит… – А имени его я вам не скажу, – говорит Владимир Павлович…
Любовь-морковь
– Моя любовь жила на станции. Отец даёт мне орловского рысака, я на станцию поехал – на свидание и предложить руку и сердце. Жениться решил. Приезжаю, вижу – идёт навстречу одноклассник. Куда? Я говорю: к Марии. Всё, жениться хочу. Он: как жениться? Опоздал – к ней хахаль приехал. Я не поверил. Еду дальше, захожу в дом. Зашёл. У Марины за столом, в самом деле, сидит молодой, незнакомый мне парень. Ничего не сказал и уехал.
Тополя и картошка
В деревне было голо. Ни одного палисадника. Решили озеленить. Где-то хозяев заставили… ну – попросили. Где-то, нет, не удалось – взялись сами. Поехали в питомник. Привезли. Посадили. Сразу – красиво стало. Соседи-односельчане говорят: ещё бы на кладбище, хорошо бы на кладбище посадить деревья! Посадили тополя. Через двадцать лет такая роща вымахала: издалека видно, все деревни в округе завидовали. И вокруг своего огорода, сразу за городьбой, Тегенцев тополя посадил. Сорок тополей по всему периметру. Поднялись, вытянулись – залюбуешься!.. Около дома – для себя строил, жить собирался всю жизнь: подоконники лиственные, дерево везде отборное,– около дома клёны сохранились. А тополя вокруг огорода… Срубили. Новый хозяин, которому отошёл дом. Жалко было – сорок тополей. Прижились – дальше сами по себе росли. А сначала требовали ухода. Как садили – сорок вёдер воды из колодца пришлось достать… Мешали культурам, картошке мешали. Срезал хозяин.
Война после войны
В Новограде-Волынском в конце сороковых стояла десантная дивизия. «Место было самое спокойнейшее» – уверяет Тегенцев. В том, наверное, смысле, что городок небольшой, жизнь медленная, провинциальная, как в деревне. Он там оказался в 1949 году. Откомандировали с Северного флота на учёбу. В Новограде-Волынском было первое училище, готовившее офицеров-шифровальщиков. Ходили в военно-морской форме, для Украины экзотической. «Для шпионов каждый – ценнейший кадр!» – улыбается Владимир Павлович. Однако «ценнейших кадров» вместе со всеми поднимали по тревоге на ловлю бандеровцев. «Спокойнейший» Новоград-Волынский… Солдат идёт, военный патруль останавливает, и – всё. Больше солдата не видели... В увольнение по одному ходить не полагалось. Инструктировали, требовали, чтобы группами держались по несколько человек. Но – дело молодое, на свидание с девушкой, допустим, правильнее идти одному… Тегенцеву запомнилось нападение на машину. Воинский грузовик, полный кузов народа. Вдруг – стрельба со всех сторон – в упор, как в тире. Офицера наповал. Кузов изрешетили. Но – что удивительно – в кузове оказались только раненые, никого не убили. Солдаты были начеку, схватились за автоматы, дружно начали отстреливаться. Отбились, молодцы. Находили матроса – в увольнении с него ремни резали с живого. А ещё одного краснофлотца – на него нельзя было смотреть. Руки связаны, живот разрезан, забит землёй, сверху записка: вот вам наша земля! Он долго мучился, пока умирал страшной смертью, скрёб руками под собой – ладони и пальцы до костей были содраны… Когда весной их обнаружили в лесу, люди в рост пошли на их логово. Сказано было, что хоть кто-нибудь живой нужен. Можно бы шашку дымовую бросить, как-то стрелять поаккуратней, взять в осаду, выкурить потихоньку, поджечь избушку, чтоб они повыскакивали. Куда там! Командиры остановить не могли, не удержали – моряки, не таясь, не щадя себя, поднялись и пошли напрямик, грудью на автоматный и пулемётный огонь. Владимир Павлович комментирует: – Никаких чувств не было у нас, даже ненависти не было. Только гнев. А сейчас им, нелюдям этим, памятники ставят…
Офицер флота
Матросом он стал добровольно. В 1947-м в марте окончил в Кронштадте школу связи имени Попова, был направлен на Север, служил в бригаде торпедных катеров Героя Советского Союза Алексеева, будущего адмирала и первого заместителя начальника Главного штаба Военно-Морского флота. Тоже, кстати сказать, из дальневосточников: до 1942 года Владимир Николаевич Алексеев – тихоокеанец, был на нашем флоте командиром рулевой группы на подводной лодке, штурманом дивизиона ПЛ, штурманом дивизиона и бригады торпедных катеров. С мая 1944 года командовал дивизионом торпедных катеров Северного флота. Флотские дороги Тегенцева – от моря Белого до моря Чёрного и – в места совсем неожиданные. Как будто тёплым сном привиделась Одесса, а впереди ждала суровая реальность самых дальних гарнизонов – послужить довелось и на Амурской флотилии. Их перебрасывали с флота на флот: считалось, так надёжней хранить секреты. Владимир Павлович принадлежал к одному из первых выпусков офицеров-шифровальщиков. В 1954 году Хрущёв крепко пошерстил флот. Начали разрезать прямо на стапелях крейсера, моряков списывать, старший лейтенант Тегенцев попал под сокращение. Приехал на родину. Предложили стать… заместителем директора гастронома. Говорит: я же моряк, моряки последнюю тельняшку могут друг другу отдать, а вы меня в торговлю! Ничего, настаивают, так надо. «Время жёсткое было, направили в этот гастроном, – вздыхает старый мареман. – Но раз я доверчивый, меня быстро обули». Тут подгадал обмен партбилетов, и Тегенцева исключили из партии. Плюнул на всё, пошёл на завод. Мастером поставили. Заболел пропагандист в цехе, велели за него занятие провести. Кто-то присутствовал, доложил, что занятие прошло на лекторском уровне. Оставили пропагандистом. Участок, которым руководил, стал одним из лучших в оборонной промышленности. Представили в ордену. Удивляется: – Я семь лет прослужил на флоте, а все награды мирные… В партии восстановили… Вообще, сказать честно, выделиться было не просто. На нашем заводе кадры работали уникальные. Например, Николай Тодорович Атаманюк. Герой Социалистического Труда, кавалер ордена Трудового Красного Знамени. Делал даже заказы Ленинградской верфи. Завод выпускал БМП – боевые машины пехоты. Атаманюк, совсем ещё молодой, уже многие специальности освоил, всё по высшему разряду, пошёл в ученики сварщика. Как-то остановился у сварки, поглядел-поглядел, говорит: дайте попробую. А варили алюминиевые баки для горючего. Десять сварят – восемь в брак. Такая сложная штука. Конвейер стоит, план летит. Он ещё учеником сразу без брака начал варить. Вывел завод из кризиса. Естественно, пользовался известностью, настоящей рабочей славой. Был повсюду зван в гости, приглашался во всякие президиумы. К пионерам, в трудовые коллективы, даже в колонии. В бригаде нашёлся человек, заявил: ты, мол, свадебный генерал, ты половину рабочего времени в отъездах, тебя нет, а мы трудимся. Атаманюк в ответ: так я за эту половину две нормы даю, а ты половину брака… Недавно, кажется, в ноябре, в Курган приезжал то ли Путин, то ли сам Медведев, простите старика, запамятовал грешным делом. Был на нашем заводе. Смотрю по телевизору: рядом с высоким гостем – Атаманюк. Сколько лет прошло, а сразу его узнал.
Документ из архива
Дата выпуска листовки не указана. Тираж – 600. Отпечатано в филиале № 3 Курганского п/о «Полиграфист». На лицевой стороне – портрет Тегенцева. Текст перепечатывается в сокращении: «В цехе № 820, да и далеко за его пределами, известен трудовыми достижениями участок, руководимый старшим мастером Владимиром Павловичем Тегенцевым. А задание участка – это 60 процентов объёма и 80 процентов номенклатуры цеха… Бывает, Владимир Павлович месяцами не работает на участке: его переводят на отстающий, и всякий раз Тегенцев оправдывает доверие руководителей цеха – выводит коллектив из прорыва, – и снова уходит на свой… Владимир Павлович 14 лет руководит в цехе школой основ марксизма-ленинизма. Это, по существу, его вторая профессия… Самоотверженная работа, высокая общественная активность, скромность, строгая требовательность к себе и другим – вот отличительные черты В.П. Тегенцева, кавалера ордена Трудового Красного Знамени».
Так это начиналось
Товарищ пригласил в подсобное хозяйство завода. По грибы. Тегенцев приехал. Хозяин украшает дом кубиками, квадратиками. У гостя в голове что-то закрутилось, в душе запело – вместо кубиков и квадратиков что-нибудь посложнее сообразить. Старую пилку нашли на крыше, обрубили, сделали поуже. Наточили старинный деревянный коловорот. Владимир Павлович, не рисуя ничего, не проектируя, резал-пилил – импровизировал. Фигура получилась, как должно, морская: якорь, волны, и чайки летят… Товарищ не возражал, даже наоборот. Сам из моряков, награждён медалью Нахимова. Самая красивая медаль, по мнению Владимира Павловича. В общем, флотская символика хозяину пришлась по сердцу. Тегенцев вышел на пенсию. Подрядился похудожничать в селе Подпорка Белозерского района Курганской области. Украсил ворота. Начал дом. Воображение уже работало богаче. Приезжает директор завода Александр Дмитриевич Богомолов. Ну-ка, ну-ка, чья работа? – Моя. – Давай обратно на завод, даю коттедж, устраивай мастерскую, и чтобы вся деревня была такой красивой. Двух учеником дал. Сделали первый дом, второй… Директор привёз депутатов областного совета – показать. А там пыль глаза ест. Говорит: через неделю пыли не будет. Бульдозеры, экскаваторы понаехали, асфальт положили по улицам. За одним и к сельхозугодьям дороги подтянули, к токам. Всё заасфальтировали, не узнать деревни.
Помощники
– Мне стали помогать. Альберт Мезенцев – настоящий народный умелец, я бы сказал – талант. С братом вместе. Оба и бетонщики, и электрики; на экскаваторе работали, на бульдозере. По восемнадцать специальностей имели, на половину из них – дипломы. Но отец, Александр Мезенцев, начальник цеха на заводе, даже их переплюнул. Мог приготовить обед для свадьбы, выделать шкуру и сшить меховую шапку. Я искал помощников, но они не знали, а сами захотели, сами попросились. Таких специалистов, конечно, просто так никто не отпустит. Отец пошёл к директору завода, говорит: сыновья хотят попробовать новое дело. Директор разрешил, поставил их ко мне учениками. Пришли, я сказал: плохо, телевизора нет. Они поехали на свалку, привезли три телевизора и уже на второй день телевизор работал. Такие они были, Мезенцевы. Сразу в курс вошли. Я пилку жалею, что сломается, а они, если сломается, через двадцать минут делают новую. Поэтому крутили здорово, быстро работали. Зам директора по экономике возник. Дорого ребята стоили. Мне платили как пенсионеру, там ограничения были, лишнего не положено. А ученикам начисляли по расценкам. Они высокие, расценки, потому что работа тонкая, ручная. Хорошо зарабатывали. Жёны говорили: мы никогда так не жили! Машины купили… И, конечно, директору по сельскому хозяйству это тоже показалось шибко жирно. Он вместе с экономистом на собрании вопрос поднял. А собрание сказало: ну хватит, в конце концов, пора красиво жить! Завод, конечно, был богатейший: базы отдыха, громадное количество детских садов, спорт и культура – всё-всё-всё. Хор заводской, считай, был профессиональным, аж в Америку ездил с концертами. О наших делах скоро молва заговорила. Свердловская киностудия приехала, сняла фильм, показала наши работы. Пошли заказы. По всей области приглашали. Хотя до шестидесяти лет я резьбой не занимался, понятия не имел. Директор шутил: прорезался на старости лет! Потом уже опыт пришёл. Но – никакого шаблона! Любая вещь – первая. Иногда рисунок сам появляется. А то подглядишь интересный орнамент. Я его с казахских и монгольских юрт срисовывал. Не копируешь, но мотивы используешь, творчески перерабатываешь. Один образ я с платья какой-то прохожей умыкнул. Этого всего вокруг нас много-много. Ведь на Урале все дома старинные с резьбой. Глаз прилипал. Идёшь-едешь – всё в резьбе, до того она богатая, не оторваться, не пройти мимо. Одна избушка вросла в землю, я с разрешения хозяина откапывал её, чтобы резьбу посмотреть снизу доверху. А какие у нас названия! Я родился в селе Дубровное, рядом озеро Снегирёво, деревня Светлая… Много казахских названий, тоже красивых, например, Балакуль – в переводе, говорят, ребячье озеро или мальчик- озеро. Родина всегда красивая, а глядишь на красоту, и хочется самому что-то необычное сделать.
Хулиган и девочка с поросёнком
Самый хулиганистый парень на деревне, ничего с ним родители не могли сделать, бедные. Шалопай, выпивоха, шлялся, где ни попадя, позорил родителей. Они отчаялись. Как-то зашёл к мастерскую. Смотрит. Потом говорит: дай я просверлю вот тут. Ну чего ж не дать? Мастер видит – получается. Попробуй, говорит, резать. Дал ему какую-то деревяшечку. И с этим у него вышло неплохо для первого раза. Он как-то разволновался, побежал к отцу-матери. Возвращается, просит штук десять деталей-заготовок, заявляет: баню украшу! Неделю из двора не выходил. Пилил, строгал, резал, сверлил. До того увлёкся – через месяц работал почти на уровне наставника. Прикипел к делу. Больше всего радовалась мать: сын стал другим человеком. А однажды Тегенцев украшал дом в чужом селе. Девочка лет двенадцати – отец её строил красивую добротную избу – подходила, смотрела за работой пришлого. И вдруг – к отцу: папа, купи мне поросёнка! – Зачем? У нас вон какой боров! Она: выращу его, выхожу, продадим, и дядя нам такую же резьбу сделает. Владимир Павлович приехал через год. Подходит отец девочки, говорит: вот такое дело – есть деньги, купил лес, сделай нам свои узоры. Редко он брался за какую-нибудь работу с таким удовольствием. В резьбу для этой девочки вложил душу. Считает её дом одним из лучших своих домов. До сих пор вспоминает: – Вот ведь как, двенадцать лет, а уже что-то проклюнулось, любовь к красоте объявилась, это разве не удивительно?
Рога и копыта
– Сейчас жизнь другая, другие возможности. Сколько всяких, допустим, клеев, красок, химии разной. Зайди в магазин, бери – не хочу. А тогда… Что такое столярка? Один запах чего стоил! Не запах, вонь – помереть можно. Клей столярный дюже ароматный. А то ещё и клея не сыщешь, так его варили из копыт, из рогов. Но качество отменное. Дерево могло сломаться, склейка – никогда.
От Маршала Жукова
Дело было в Кургане. Тегенцев только-только уволился с флота. Так он рассказывает. Но, скорее всего, это случилось, когда он ещё служил и приезжал в отпуск. Ссыльный Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков командовал Уральским военным округом до 1953 года, а Тегенцев ушёл в запас годом позже. Владимир Павлович вспоминал о былом, и мы с ним поспорили. Я говорил, что Жуков – четырежды Герой Советского Союза, он настаивал, что трижды. Редко так выходит, но на этот раз правы оказались оба. В 1953 году Жуков был трижды Героем, четвёртую Золотую Звезду Маршал получит в 1956 году. Дело было так. Тегенцев помылся в бане. Одевается, натягивает тельняшку. Слышит: купил за рубь-двадцать! Следом – нехорошее слово. И смех, наглый смех. В ответ Тегенцев что-то сказал, видно, резкое, горячее. Незнакомец поднимается с совершенно понятными намерениями, но выпрямиться не успел, получил в челюсть. Второй поднимается – ему досталось кулаком по черепу. Оба лежат. Тут персонал – крики: убили! Милиционеры в буфете курить покупали, скрутили всех и отконвоировали куда надо. В милиции задержанных допросили, Тегенцева отпустили. А где-то через неделю вызывают в военкомат. Заходит – военком командует: товарищи офицеры! Кто был в кабинете, встали по команде, как должно, замерли – руки по швам. Военком – прибывшему: за задержание опасного военного преступника старшему лейтенанту такому-то командующий Уральским военным округом объявляет благодарность! И – четыреста рублей премии. Хорошие деньги по тем годам, даже очень. Владимир Павлович о своём геройстве говорит с иронией: – Мне потом и смешно, и немного страшновато было вспоминать об этом. Субчиков-то тех, которых повязали, забрали в одних трусах и потом посадили надолго. А будь они одетыми… У них оружие, пистолет и нож, откуда ж я знал, думал – простые хулиганы. За тельняшку обиделся – что такое тельняшка для моряка, всем известно, я в тельняшке полжизни ходил... В общем, нечаянно всё получилось, как бы бытовая сценка, таких в жизни сколько угодно… Подробностей насчёт этих типов я не узнал, не в курсе, чем они отличились, за что загремели под фанфары. Тогда лишних вопросов не задавали, любопытство как-то не очень приветствовалось.
Как продавали дом
– Про никаких риэлторов и не знали. Пришёл, которому дом продаём. Председатель пришёл. Деньги – на стол. Вот, говорит, деньги, вот – пальцем в потолок – дом. Туда-сюда – пять минут. Я забрал деньги: до свиданья! Какие ключи? Ключей никаких не передавали, замков не имели. Держали, конечно, засовы. Хозяина дома нет – щеколду закинут, палочку вставят, и вся недолга.
Глава семьи
Нина Александровна умерла во Владивостоке. Географию семейной жизни, весь её строй и лад определяла она. Владимир Павлович, по собственному его признанию, человек неприспособленный. Ему всегда всего хватало. И из своей деревни никуда не рвался. Жили в Меньшиково Лебядьевского района Курганской области. Там знаменитый Кузнецовский перелёт, из Москвы охотники наезжали гусей-уток пострелять. И других красот и прелестей – живи да радуйся – всем навек хватит. Сначала бывший флотский, как положено, построил дом. Потом, соответственно, посадил дерево. Много деревьев. И сына родил. А потом и дочь. В Курган ездил по работе и всякой нужде, но с места насиженного двигать не собирался. Жене захотелось в город, чтобы воспитать детей, чтоб грамотные были, могли свободней выбирать себе дорогу. В Кургане прожили больше сорока лет. А потом – Владивосток. Нина Александровна понимала, что это непросто, после того, как, считай, вся жизнь на одном месте прошла, прижиться пусть не в чужом, но в таком далёком краю. Думала не о себе, а что мужу дорогому тоскливо будет. Раздала, продала за бесценок вещи. Машинку швейную, мебель, три телевизора, в том числе японский, совсем новый, только что купленный, за копейки отдала. А в контейнер погрузили доски, запас досок у мастера был, заготовки, из которых Тегенцев выпиливал, и кое-какой инструмент. Вот всё это и поехало из Кургана во Владивосток, когда, в 2004 году, родители решили, по настоянию сына, перебраться к нему на жительство.
Моряк – сын моряка
Она была студенткой Владивостокского мединститута. Он, молодой лейтенант, получил назначение на Камчатку. 5 июня 1976 года, в день рождения Гали, в её дверь позвонили. Открыла – никого нет. На пороге лежит букет цветов и записка. От Сергея. Кто принёс – Галина Павловна до сих пор не знает. Муж сохранил тайну – навсегда сберёг романтичность и волшебство сюжета. Сергей, говоря языком официальным, прошёл путь от курсанта до капитана первого ранга. Был первым командиром большого противолодочного корабля (БПК) «Адмирал Виноградов», принимал его с завода и полгода вёл южным морским путём на Дальний Восток. Самый молодой командир БПК, во всяком случае, я, прослужив почти четверть века, ни на Балтийском, ни на Тихоокеанском флоте таких молодых командиров кораблей первого ранга не встречал. Потом Тегенцев командовал бригадой. О командирских качествах офицера можно судить даже по делам, кажется, далёким от героической флотской службы. Например, по тому, как он организовывал… уборку картофеля в военном совхозе. Начал с «нелепого» требования к директору – сделать полевую баню для моряков. Обтянули деревянный каркас полиэтиленом, вода грелась в бочках, шланги-души приспособили. Даже парилку соорудили впритык к помывочной палатке. Никто никогда на сельхозработах об этом даже не заикался. Подчинённые капитана 3-го ранга Тенгенцева – он тогда носил это звание – жили по строгому флотскому распорядку – с подъёмом флага, с организацией по полной схеме дежурной службы. А главное – ни один офицер и мичман не были «руководящими начальниками». Выходили в поле вместе с личным составом, и каждый выполнял свою норму. Не был исключением и командир экипажа – Сергей Владимирович работал наравне с подчинёнными. Директор совхоза старший мичман Пётр Добрев признался корреспонденту флотской газеты «Боевая вахта»: – За четырнадцать лет работы в совхозе я не встречал такого сплочённого и высокодисциплинированного экипажа. Подгонять никого не надо, проверять качество работы – тоже. Оно всегда отличное… Сергей Владимирович был жив, когда автопробежники впервые приехали в Голубовку. Теперь для нас Дни письменности и культуры являются и днями памяти капитана 1-го ранга Сергея Владимировича Тегенцева.
Хозяйка большого дома
Дом, на самом деле, большой. Построен каким-то южным человеком. Это сразу видно по каменным «сторожевым» башням по обе стороны ворот, по каменной кладке в заборе. Владимиру Павловичу и Галине в доме вольготно. Для двоих он был бы велик, если бы у Галины почти постоянно кто-нибудь не гостил. Вот и мы, один экипаж со второго Кирилло-Мефодиевского маршрута, находим в Голубовке и стол и кров, и ту сердечность, которая зовёт сюда круглый год. Я приезжаю, бываю у Тегенцевых и летом, и зимой. Тут всегда что-то новое. То Владимир Павлович сделает невестке подарок ко дню рождения – единственный во вселенной круглый кружевной стол, которым невозможно налюбоваться. То покажет ещё не забранный заказчиком ажур для какой-то выдающейся дачи. В последний приезд дом встречал прихорошившимся – Владимир Павлович украсил резьбой парадный вход. Опять – эксклюзив, первый и последний экземпляр. Нельзя было удержаться от удивления и восхищения. «По-моему, это самое красивое, что вы сделали». «Самое красивое там, – Владимир Павлович показывает на дверь в мастерскую. – Начал новую работу». Хозяйство требует непрерывного обихода. Из живности у Тегенцевых только куры и собаки. Но и они сами не живут. Азиатским овчаркам Грэю и Заре обед-ужин ежедневно варится в десятилитровой кастрюле. Курочкам Владимир Павлович делает салаты и толчёт добытые из реки, что течёт недалече от дома, ракушки. Соседи говорят, что от избытка питания пеструшки скоро обленятся и перестанут нестись. Но пока они справляются с делом ударно. Не обходятся без внимания и ласточки, что селятся в гараже и в бойлерной. Кормить их не приходится, а двери открывать – утром, чтобы вылетели, вечером, чтобы вернулись к гнёздам – следует каждый день. Летом – огород, зимой дом надо обогревать. Галина сделалась заправским кочегаром. Она, вообще, человек необычный, как все Тегенцевы. Такая деликатная, нежная профессия – врач, а Галина Павловна гвоздь забьёт, как не всякому мужику дано. Красивая, хрупкая на вид, она из тех русских женщин, о ком Некрасов писал «коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт». Всё-таки им здесь непросто вдвоём. Я с горечью жду, что в следующий приезд прочитаю на знакомых воротах между «сторожевых» кавказских башен издалека видное «Продаётся»… Однако надеюсь, что новой весной маршрут нашего автопробега не минует гостеприимного дома в Голубовке.
ЧУГУЕВКА. ДВА АЛЕКСАНДРА
Районный центр Чугуевка ведёт своё официальное летоисчисление с 1903 года. Начало селу положили в 1902 году пять старообрядческих семей: Н.С. Кононова, Н.А. Новожилова, И.А. Попеляева, Н.И. Соломенцева и Г.Ф. Юркова из Томской и Енисейской губерний. 11 января 1911 года образована Чугуевская волость Иманского уезда Улахинского района (изначально – по названиям рек Иман и Улахе, впоследствии переименованных). Летом 1912 года в Чугуевку приехала семья фельдшеров Антонины Владимировны Фадеевой и Глеба Владиславовича Свитыча. Это мать и отчим будущего писателя Александра Фадеева. Саше, когда он оказался в Чугуевке, было 11 лет – он родился на тверской земле, в Кимрах, в декабре 1901-го. В Чугуевке работает Литературно-мемориальный музей А.А. Фадеева. По этой причине и ещё, наверное, потому, что Чугуевка расположена в центре Приморского края, а чугуевцы проявляют к нам особенное гостеприимство, все маршруты Дней славянской письменности и культуры завершаются здесь. У каждого из нас сложились свои отношения с селом, его историей и его людьми. Обо всех и обо всём рассказать невозможно, в этой главе пойдёт речь только о двух чугуевцах, о двух Александрах. Один из них – всемирно известный писатель, второй – человек самый обыкновенный, такой, как мы все.
Фадеев
Дальневосточники видят в нем «своего» писателя. И сам он считал себя дальневосточником. Здесь начиналась его боевая биография, здесь же корни его литературной судьбы. В Чугуевке прошли его детские и юношеские годы. Во Владивостоке он учился. В Хабаровске редактировал журнал «На рубеже», ставший впоследствии «Дальним Востоком»… Ещё недалеко ушло от нас время, когда на огромном евразийском трансконтинентальном пространстве, на одной шестой части земной суши, носившей имя Союз Советских Социалистических Республик, никому – от мала до велика – не нужно было объяснять, кто такой Александр Фадеев. Но уже теснится, ощупывает своё место под солнцем первое постсоветское поколение «россиян». Это поколение знает в лицо президентов заокеанской сверхдержавы, главная портретная галерея которой явлена миру на её зелёных «визитных карточках». И это поколение предаёт равнодушию и забвению, а порой и позору имена людей, ещё вчера высоко чтимых в Отечестве. Многие из этого поколения представляют Александра Фадеева весьма смутно, кто-то – уже вполне вероятно – не представляет совсем. Напомним забывающим, поясним несведущим: Фадеев Александр Александрович (1901-1956), русский советский писатель. Автор романов «Разгром», «Молодая гвардия», повести «Разлив», рассказов и очерков «Рождение Амгуньского полка», «Сергей Лазо», «М.В. Фрунзе» и др., книги очерков «Ленинград в дни блокады», киносценариев. Несколько произведений, в том числе значительных по объёму и масштабных по замыслу, остались незакончены. В 1939-1944 годах – секретарь Союза писателей СССР. В 1946-1954 – генеральный секретарь и председатель правления, в 1954-1956 – секретарь правления СП СССР. До организации в 1934 году Союза писателей – один из руководителей РАППа. Это тоже А.Фадеев. Более 15 лет (с 1939 года) член ЦК КПСС (кандидат в 1956 г.). Около 10 лет (1946-1956) депутат Верховного Совета СССР. Вице-президент Всемирного Совета Мира. И это – А. Фадеев. К перечисленному можно добавить ещё немало существенного. К примеру, вспомнить о его участии в Великой Отечественной войне. И о том, что в 1946 году за роман «Молодая гвардия» ему присуждена Государственная премия СССР. Впрочем, тогда (и вплоть до 1961 года) она именовалась Сталинской и являлась главной премией для писателей в нашей стране. Ленинские премии, учреждённые в 1925 году, вручались за работы в области науки и техники и с 1935 по 1957 год вообще не присуждались (в области литературы и искусства Ленинские премии учреждены в 1956 году)… Массовое постсоветское сознание не склонно видеть в подобной биобиблиографии больших человеческих и писательских достоинств. Скорее наоборот. Кем был и кем стал Фадеев сейчас? Для миллионов соотечественников и Александр Фадеев, и его герои являлись примером, олицетворением идеалов, которые не в чести сегодня, но которым подавляющее большинство сограждан было искренне привержено. Их богом была революция. Заветной целью – сверхсовершенное общество, всемирная коммуна свободных и гордых людей, живущих в условиях полной социальной справедливости. Воистину – благими намерениями мостится дорога в ад. Почти все народы в свое время получили урок, абсолютно не усвоенный человечеством: любая революция начинается с зажигательного романтизма, а заканчивается кровью и реставрацией. Вечны наполеоны. Неистребимы робеспьеры. Неизбежны марксы и ленины. Все знают, что история развивается по спирали, но никто не делает из этого необходимых выводов. Прочтём хотя бы Эдмона Лепеллетье, пять его романов о наполеновской эпохе, и перелистаем подшивки московских газет завершающего десятилетия прошлого века. Там и здесь история повторяется до последней жуткой подробности. Герои и мученики, палачи и жертвы – часто одни и те же люди. Это уже слишком очевидно. Остаётся неясным вопрос – может быть, главный: они поклонялись не тому богу или неправильно ему молились? Мы мечтаем не о том? Или не тем путем идём к своей мечте? Сегодня, как обычно, говорить об этом слишком рано. Завтра, как всегда, будет поздно. Революции редко кому предоставляют возможность отсидеться. Ты – красный. Или – белый. Иного, по большому счёту, не дано. Но для тех, кто живёт сегодня, в прошлом нет ни друзей, ни врагов. Есть предтечи, предшественники, предки. Деды и отцы. Их героические дела и трагические заблуждения, их высокие добродетели и омерзительные слабости бесполезно предавать хуле или хвале, неблагородно (но порой весьма выгодно) делать предметом политических спекуляций. Прошлое нельзя принять или отвергнуть – оно уже состоялось. Мы имеем только одно право относительно тех, кто жил до нас, относительно прошлого – пытаться понять. Однако наше сознание безнадежно политизировано. Мы поменяли идеологические полюса, не освободившись от привычных методов оценки. И то, что раньше было белым, сегодня дружно называем чёрным. А оно на самом деле – пёстрое, многоцветное. Расул Гамзатов предпослал книге «Мой Дагестан» слова Абуталиба: «Если ты выстрелишь в прошлое из пистолета, будущее выстрелит в тебя из пушки». Совсем недавно наши сограждане стреляли по нашему (и своему!) прошлому из танков. Когда, содрогаясь душой и каменея сердцем, я вспоминаю об этом, то невольно думаю, что в Москве не привелось стрелять даже танкам фашистской Германии… Мы привыкли откладывать правду на потом. Время, мол, рассудит правых и виноватых, всё расставит по местам. Но время само по себе безнадёжно молчаливо. От его имени говорят люди. Почему они так легко осуждают прошлое? И при этом – так неправедно живут в настоящем? Задним умом все сильны: «подправить» былое с высоты настоящего, переписать начисто «неправильную» историю можно, даже не поднимаясь с дивана. Только, увы, от этого не шелохнётся и ботва в огороде: история не знает слова «если». По-настоящему страшно, что история ничему не учит. Впрочем, это слишком тяжёлое и несправедливое обвинение в адрес истории. Она, на самом деле, исключительно этим одним и занимается, да, видно, люди в большинстве оказались никуда не годными учениками. Один из самых толковых американских президентов признавался: «Наша демагогия – это демократия, чужая демократия – это демагогия». А основоположник вчера ещё всепобеждающего учения вслед за древними мудрецами повторял: дороже всего человечеству обходится глупость. Многие самоновейшие переоценки ценностей, похоже, происходят в пределах этих границ – между чьей-то демагогией и чьей-то глупостью. Сын Александра Фадеева – Михаил Александрович, приезжавший в Приморье осенью 1996 года поучаствовать в празднике по случаю 95-летия отца, высказался в том плане, что писателя Фадеева долгое время незаслуженно переоценивали, а теперь безосновательно недооценивают. Последнее сына огорчает, естественно. Ему хочется быть сыном большого писателя (каким, отметим про себя, Фадеев объективно продолжает быть). Но при этом Михаил Александрович никак не принимает отцовского взгляда на мир. Александр Фадеев – с 17 лет – коммунист. Михаил Фадеев – антикоммунист, диссидент, по его собственному признанию. Мише было 11 лет, когда отца не стало. Мне хочется невозможного – узнать, увидеть, услышать, что бы они говорили друг другу, если бы встретились сегодня, отец и сын Фадеевы? А что сказали дед и внук Гайдары, встретившись ТАМ? Если бы такие встречи и такие разговоры были возможны и услышаны нами, мы многое могли бы понять в нашем прошлом и настоящем. И наверное – в будущем. А впрочем… Имеющий уши да услышит. Перечитаем школьное сочинение Саши Фадеева и последнее письмо Александра Фадеева. Вот оно, это сочинение: «Истинный художник по повести Н. Гоголя «Портрет». Талант есть великий дар божий. Много получает тот, у кого есть талант, но зато много с него и спросится. Только тот художник, который поймёт тайну творения, который сможет вложить в картину душу, принесёт людям покой и мир. Если у художника душа чиста, то всё презренное, низкое получит у него иной вид, потому, что на нём отразится прекрасная душа художника. Если же его рукою будет водить плохое чувство, то оно будет сквозить на его создании. Для истинного художника искусство выше и дороже всего на свете. Он часто бросает ради него своих родных, знакомых и предаётся ему всей душой. Настоящий художник относится строго к себе и кладет много времени и сил, чтобы изучить природу. Он не должен только строго копировать природу. Художник присматривается к ней, понимает её и только потом уже создаёт картину, похожую на неё. Художник не может работать только из материальных выгод, потому что он не должен подделываться к людям, к вкусам своего времени и отдельных лиц. Он привыкает тогда к определённым формам, заучивает их, талант его постепенно исчезает, и картина выходит у него холодной, безжизненной, так как он не может вложить в портрет своей души, настроения и чувств». Вот оно, это письмо: «В ЦК КПСС Не вижу возможности дальше жить, т.к. искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии, и теперь уже не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы – в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погибли, благодаря преступному попустительству власть имущих; лучшие люди литературы умерли в преждевременном возрасте; всё остальное, мало-мальски способное создавать истинные ценности, умерло, не достигнув 40-45 лет. Литература – это святая святых – отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа, и с самых «высоких» трибун – таких, как Московская конференция или XX-й партсъезд, раздаётся новый лозунг: «Ату её!». Тот путь, которым собираются «исправить» положение, вызывает возмущение: собрана группа невежд, за исключением немногих честных людей, находящихся в состоянии такой же затравленности и потому не могущих сказать правду, – и выводы, глубоко антиленинские, ибо исходят из бюрократических привычек, сопровождаются угрозой все той же «дубинкой». С каким чувством свободы и открытости мира входило моё поколение в литературу при Ленине, какие силы необъятные были в душе и какие прекрасные произведения мы создавали и ещё могли бы создать! Нас после смерти Ленина низвели до положения мальчишек, уничтожали, идеологически пугали и называли это – «партийностью». И теперь, когда всё можно было бы исправить, сказалась примитивность, невежественность – при возмутительной дозе самоуверенности – тех, кто должен был бы всё это исправить. Литература отдана во власть людей неталантливых, мелких, злопамятных. Единицы тех, кто сохранил в душе священный огонь, находятся в положении париев и – по возрасту своему – скоро умрут. И нет никакого уже стимула в душе, чтобы творить… Созданный для большого творчества во имя коммунизма, с шестнадцати лет связанный с партией, с рабочими и крестьянами, одарённый богом талантом незаурядным, я был полон самых высоких мыслей и чувств, какие только может породить жизнь народа, соединённая с прекрасными идеями коммунизма. Но меня превратили в лошадь ломового извоза, всю жизнь я плёлся под кладью бездарных, неоправданных, могущих быть выполненными любым человеком, неисчислимых бюрократических дел. И даже сейчас, когда подводишь итог жизни своей, невыносимо вспомнить всё то количество окриков, внушений и просто идеологических порок, которые обрушились на меня, – кем наш чудесный народ вправе был бы гордиться в силу подлинности и скромности внутренней, глубоко коммунистического таланта моего. Литература – этот высший плод нового строя – унижена, затравлена, загублена. Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения даже тогда, когда они клянутся им, этим учением, привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать ещё худшего, чем от сатрапа Сталина. Тот был хоть образован, а эти – невежды. Жизнь моя, как писателя, теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь и клевета, ухожу из этой жизни. Последняя надежда была хоть сказать это людям, которые правят государством, но в течение уже 3-х лет, несмотря на мои просьбы, меня даже не могут принять. Прошу похоронить меня рядом с матерью моей. Ал. Фадеев. 13/V – 56 г.» Между этими документами – потрясающая эпоха, с её противоречиями, с её героизмом и трагизмом. В этих документах – живая душа писателя, человека, который, как все мы, не мог выбрать время для рождения и жизни. Фадеев определил время своей смерти. Не нам судить, правилен ли был его выбор. Нам остаётся попытаться понять, почему это произошло. Фадеев едва ли в чистом виде был жертвой «коммунистической системы». Он был её сознательной и убеждённой «боевой единицей». Но, может быть, стоит прислушаться к словам одного из авторов гимна Советского Союза и России Сергея Михалкова: «В КПСС во все времена были коммунисты и члены партии, что совсем не одно и то же»? Кстати, С. Михалков первого и последнего президента СССР М. Горбачёва отнёс к «членам партии». По мнению Михалкова, главная черта «членов партии» – не верность идее, а соображения личной карьеры. Пожалуй, А. Фадеев в 1956 году имел какую-то возможность устройства собственной жизни и карьеры. Он предпочёл пулю в сердце. Хороший ли человек Фадеев? Но бывают ли вообще только хорошие или только плохие люди? По крайней мере, одно можно сказать определённо: Александр Фадеев – человек своего времени. Как все мы – люди своего времени. Но он ещё писатель. В числе прочих художников слова он оставил своё исследование и свидетельство эпохи. Если мы хотим знать, какая это была эпоха, какие люди и какой след оставили в ней, – без Фадеева не обойтись, как не обойтись без любого другого настоящего писателя, творившего в любое другое время. Хороший ли писатель Фадеев? Сколько разных, зачастую взаимоисключающих мнений можно услышать по этому поводу! Замечательные дискуссии идут о том, что, сколько и как мог бы написать Александр Александрович, сосредоточившись на литературной работе, не разменивая себя на общественную, партийную и литруководящую деятельность. Очень хороший прозаик и поэт, человек уникальной доброты и редкого ума, Василий Ефимович Субботин полагает, что произведений, книг у писателя не обязательно должно быть много. От себя добавим: перу Этель Лилиан Войнич, прожившей на Земле без малого сотню лет, принадлежит едва ли не единственная книга. Но эта книга – «Овод». Литературные критики сходятся во мнении, что лучшим произведением А.Фадеева является «Разгром». Роман можно поставить в некий ряд, в котором, при всей условности сравнения, это сравнение будет достаточно корректным. Что в этом ряду? Михаил Шолохов – «Донские рассказы»? Исаак Бабель – «Конармия»? Артём Весёлый – «Россия, кровью умытая»? Борис Пильняк – «Голый год»? Александр Серафимович – «Железный поток»? Дмитрий Фурманов – «Чапаев», «Мятеж»?.. Драма гражданской войны, трагедия народа, ввергнутого в братоубийство, многообразие характеров с той и с другой дерущейся стороны – всё это так или иначе есть в названных и неназванных, но близко к ним стоящих, далеко не рядовых произведений. Перечитаем «Разгром». Может быть, именно в нём, как в рассказах и романах великого Шолохова, есть пророчество, есть предугаданное художником будущее. И – не только и не столько в сюжете. Прежде всего – в характерах людей, в совокупности этих характеров, предопределяющей их индивидуальные судьбы и общий итог их совместных усилий. В непреодолимой неодномерности Морозки, в желании быть героем и обречённости стать предателем в Мечике, в неподдающемся простому определению демонизме Левинсона, в почти символической смерти разведчика Метелицы… При этом, заметим на полях, Фадеев в «Разгроме» предстаёт мастером классической русской прозы. Роман динамичен, необыкновенно плотен, в нём нет сухой схемы, но есть гармония, поразительная подогнанность, сочленённость частей и деталей, есть сердцебиение. Глубинный смысл романа – уникален. В атмосфере «Разгрома» угадывается атмосфера грядущей эпохи. Тут уже обозначены многие тропки – по одной из них пойдёт история. Мы знаем её выбор, знаем путь, который предстоит в XX веке народу, стране и революции. Фадеев его предугадывал – правда, не как единственный и неизбежный, а как один из возможных. Человеческий материал, предназначенный для того, чтобы загатить собою непроходимые топи на пути к вожделенной победе, требовал великой переделки самого себя, и бороться ему предстояло сначала – с самим собой, и побеждать ему надлежало в первую очередь – себя. Фадеевские герои настолько живые, что называется – от земли, что их переделка, выковывание из них новых, «правильных» людей в необходимом для победы массовом количестве кажутся нереальными. Фадеев-политик, Фадеев-общественный деятель всю жизнь положил на алтарь желанной победы. Фадеев-художник в «Разгроме» предвосхитил её недостижимость. Но… «нужно было жить и исполнять свои обязанности». Этими словами заканчивается «Разгром» – в самом деле, возможно, лучший роман писателя. Прочтение всего «дальневосточного» Фадеева усиливает ощущение драматизма и диалектичности его видения мира. Противоречивого, раз за разом пожирающего самого себя в геройских и, как показало время, неуспешных попытках выбраться из замкнутого круга гиблых социальных проблем. Тут несколько особняком стоит и возвышается над всем остальным его творчеством незавершенный роман «Последний из удэге», в котором Фадеев демонстрирует планетарность, даже космизм художнического взгляда, умудряясь при этом разглядеть и самую малую частичку пока еще живого человечества. Абсолютно фадеевские произведения повесть «Разлив», рассказы «Рождение Амгуньского полка» и «Один в чаще». Слаженные на дальневосточном материале, выдержанные в жёстко правдивой манере, как бы оживляющей самоё жизнь, они написаны сочным, почти физически материализующимся в картинах природы и образах людей языком. И тонко и глубоко перекликаются с романом «Разгром». Дополняя его, широко открывают панораму народной жизни приокеанской России в начале прошлого века – на его самом мощном историческом изломе. Здесь с Фадеевым некого поставить рядом. Достойно, но значительно скромнее выглядит Виктор Кин с немногословным романом «По ту сторону», и уже в Забайкалье маячит Константин Седых с эпопеей «Даурия», заслоняя собой Василия Балябина с его романами о казаках-забайкальцах. Сюжеты фадеевских вещей апокалиптичны – в полном соответствии с природой вседержавного, всенародного передела. В них нет ни грана кумачёвой «революционной романтики», и жизнь, история обнажаются по всей правде, которая, увы, страшна и кровава. Здесь много людей, но нет двух одинаковых или хотя бы похожих – каждый чем-то выдается среди других, мудрён и матёр по-своему. Военком фронта Соболь и полковой комиссар Челноков, комендант парохода Селезнёв и капитан Усов в «Рождении Амгуньского полка», священник Тимофей и старый гольд Тун-ло, таёжная «амазонка» Каня и революционер Неретин из «Разлива»… Почти у всех героев есть слова и поступки, поднимающиеся до символа, до предчувствия грядущих потрясений, до пророчества. Пытаясь остановить людей, едущих навстречу смертельной опасности, «Тун-ло останавливался у каждой подводы и говорил: – Не нужно ехать… Тун-ло знает. Никто не вернётся домой. Много будет сирот в долине. …но назад никто не возвращался…Тун-ло не любил повторять одну вещь одним людям два раза. Но следующей подводе говорил то же самое. Однако и следующие подводы ехали дальше…». Легендарный Старик, партизан, на которого почти молятся владивостокские мастеровые, «один в чаще», только что рисковавший жизнью ради единоверцев, ничего, кажется, не жалеющий для революции и ничего не требующий за свой подвиг, неожиданно совершает поступок, значение которого непоправимо и простирается куда как далеко: «– Это пиджак чей, твой? – кивнул вдруг Старик, заметив возле шалаша потрепанный надёван. – Я возьму его… Он сказал это совершенно спокойно, как будто иначе и не могло быть. На самом деле это тоже было ново: раньше он никогда не взял бы чужого лично для себя и притом – насильно. Может показаться, что в подсознании Старика шевельнулось: «Пиджак, мол, нужен мне для поддержания моего существования, а я – человек, нужный для большого, не личного своего дела»?.. Но нет, – он взял пиджак просто для себя, взял потому, что был гол. И – что важнее – он сам знал это» (подчёркнуто А.Фадеевым!). Теперь, по прошествии почти целого века, так ужасно понятен смысл этого эпизода! Фадеев нарисовал его во времени, когда революция ещё была одета в страдальческое рубище и не успела нахлобучить на себя не принадлежащий ей «надёван». …Улахе разольётся, и стихия готова будет погубить народ, не послушавшийся мудрого гольда Тун-ло… Неретин, человек революции, спасёт людей от верной смерти… Может быть, этих людей или их родственников, их земляков другой человек революции – Левинсон – бросит под пулемёты… А Старик «канхискует» пиджак у бедного смолокура, за счастливую и богатую жизнь которого пошёл когда-то воевать не щадя живота… Мальчик из таёжного села Чугуевки напишет пронзительное сочинение о таинстве творчества. Мужчина – писатель и общественный деятель с мировым именем – поставит пулей последнюю точку в предсмертном письме, адресованном вождям державы… Жизнь и сегодня заставляет нас думать над этими фадеевскими сюжетами.
Солопов
Александр Солопов – не коренной чугуевец. Несколько лет назад он после тяжёлой болезни приехал из Сибири, из самых холодных её краёв, к сёстрам Надежде и Вере*, давным-давно перекочевавшим на Дальний Восток с Алтая. Поселился у Надежды и Геннадия Бабковых, в просторном доме которых всякий раз находят приют участники автопробега. Я знал Сашу больше, чем все другие владивостокцы. Но не разглядел в нём многого, что открылось нашей коллеге, учёному и литератору Эльвире Кочетковой. Рассказ о Саше специально для этой книги написала Эльвира Васильевна, он печатается здесь без малейшей правки – никто из редакторов не посягнул изменить в нём хотя бы запятую.
-------------------------------------- * Поэт Вера Саченко, сестра Надежды Бабковой и Александра Солопова.
* * * Эльвира КОЧЕТКОВА
Июнь, в котором нет тебя…
Эту встречу мне подарил автопробег. Мы общались воочию не более нескольких часов. Уже сто тридцать пять дней земля вертится без него… Светило яркое чугуевское солнце. В этом маленьком уютном дворике я впервые. В доме хозяева – друзья друзей – хлопотали над чаем, и на душе было как-то удивительно спокойно. Владивосток перед отъездом не баловал теплом. Ощутив здесь под высоким июньским небом щедрый лучистый поток, я блаженно «упала» в сухую прошлогоднюю траву. И куда-то улетела... – На одеяле б-будет удобнее – произнёс надо мной чей-то голос. Защитившись ладошкой от солнца, открыла глаза. Это был он. Маленький, щуплый, медленно говорящий и слегка заикающийся. Присел на корточки, протянул мне какую-то материю. Из-под очков с немодной роговой оправой светились глаза. Светлые, умные. Возникло ощущение, что в них можно войти... – М-м-меня зовут Саша, произнёс он, промычав первую букву. Я тоже представилась. – Д-д-давай на «ты»? – Давай, – согласилась я вопреки себе. – Ты тоже что-то пишешь? – Бывает. Он сразу стал своим. По крайней мере, во время разговора душевная энергия циркулировала между нами беспрепятственно, не вызывая беспокойства и желания прикрыться. Вдруг он поднялся. – Ну ладно, я пошёл. Ты ведь хотела спать. Не сумев возразить, увидела, как он уходил, не спеша, в дом, который мне пока незнаком. Солнце жарило, морило, и я утихла на принесённом Сашей одеяле, почти не способная думать, лишь где-то из глубины сердца прорывалась печаль о том, что скоро мы все разъедемся, разъединимся… Дом изнутри оказался творением деревянных дел мастеров. На входе я восторженно остановилась перед очаровательной композицией: круглый стол и три маленьких стульчика, будто вросших в пол корнями. То ли огромные опята, прижавшиеся друг к другу, то ли бурелом с корчевьем, приютившиеся в человеческом жилье, – думаю, каждому входящему воздаётся здесь по его фантазии. Иду дальше, на голоса, и попадаю на кухню, где прямо из пола «вырастают» белоствольные берёзы; на столе в мисках кокетничают румяные пироги, и соблазнительно извивается струйками пар над чашками с кипятком, зазывая к трапезе нас, немного приуставших с дороги. Кругом стоят маленькие ручной вырубки стульчики. Саша садится на один из них у печки, мы окружаем пищу и сладострастно потягиваем чай. Хозяева – Надежда и Геннадий Бабковы – рядом, не многословны, но и не молчаливы, разговор течёт ладно и неспешно – я забываю, что нахожусь в гостях. Ещё не отошла от первых впечатлений, а Саша уже пригласил продолжить экскурсию. Проходя через зал, увидела на стене задумчивого гуманоида, сотворённого художником Джоном Кудрявцевым – приятная встреча. Удивилась эклектике искусств, мирно прижившихся в этом добросердечном пространстве. Множество рукоделий свидетельствовало о разнообразии и одарённости людей, причастных к жизни дома. А вот и Сашина комната. Здесь почти всё сделано из дерева. Его руками. Скорее, рукой – вторая повисла после инсульта. Кровать, стулья, полка, рамка для фото или для зеркала…Что-то ещё. Жаль, я забыла… Он попросил сочинить какие-нибудь стихи – я придумала несколько строчек. Он всё время хотел о чём-нибудь разговаривать и, не дожидаясь этого от меня, рассказывал о себе…Вечером после литературных встреч, здесь же, в этой комнате давил огрубевшими пальцами кнопки сотового телефона, и чудо техники вынимало из своего электронного нутра фотографии дорогих ему людей. Они хорошие, а он – алкоголик несчастный… Я немела и слушала. В эти минуты была ему мамой, сестрой, иконой... Впоследствии он сыграл в моей жизни такие же роли. Пылал ввечеру прощальный шальной костёр, в котором зрели яркие горячие угли. Вскоре ароматный шашлык украсил длинный роскошный стол, за которым собрались мы все. Из двора дома Бабковых сочился дух застолья. Автопробег закончился. Я была благодарна ночи, которая легла на мои слёзы. Примостившись на лавочке, разглядывала неврастенические языки пламени. Саша ходил тихий. Из темноты, приткнувшись своим плечом к моему, произнёс: – С-слышь, подойди к Генке… В-видишь, он грустный. Я не очень знала Геннадия, чтобы уловить самостоятельно такой нюанс, но Саше поверила, а ещё поняла, что мне самой оказана высшая степень доверия…Геннадий сидел на крылечке, наклонившись вперёд, казалось, что устал. Не помню, о чём говорили. В это время забыла о себе, о своей печали. Но мысль о Саше не выходила из головы. Кто и кого должен здесь сейчас жалеть и успокаивать? Наутро возле отъёзжающей машины он вручил мне в подарок один из своих стульчиков, с трудом нацарапав левой рукой с обратной стороны сиденья шутливую надпись: «носи – и не марай». Я протянула ему книжку со стихами, тоже написав что-то на обложке. Моросил дождик. На прощальном фото я стою под зонтиком и улыбаюсь. Там улыбаются все, и Саша тоже. Впоследствии я разыщу этот снимок в архивах автопробега как единственный, на котором есть он. Фотография будет дважды мистически исчезать с флэшки, но, всё же, окажется в моих руках. По возвращении ловила себя на мысли, что хотелось куда-то ехать, встречаться, говорить... Сашины эсэмэски и звонки прорывались ко мне спасительно. Он откликался на любое моё «sos», утром и вечером, в будни и праздники. Его поздравления приходили всегда первыми и заканчивались улыбчивыми смайликами. Попросив прислать ему на телефон моё фото, отправил в ответ фотографию огромного полосатого арбуза, созревшего под тем самым солнцем…Я делилась с ним жизненными и творческими планами, а он философски их комментировал. Надо признать, планов после автопробега было много. Вскоре на страницах «Литературного меридиана» увидел свет мой немудрёный рассказ «Медвежонок». Саша прочитал его раньше других и тут же отозвался. Он придумал мне сказочное имя Эльф, созвучное с моим настоящим именем. Похоже, ему хотелось верить в чудо… Когда умерла моя мама, ни один человек на земле не пожалел меня так, как это сделал он. «Грустинка моя» – нежнее всех слов, сказанных мне за жизнь. Но я испугалась этой нежности… и не нашла адекватного ответа. Теперь у меня есть одна-единственная фотография, стульчик с застывшей янтарной слезой и несколько случайно сохранившихся эсэмэсок, которые до сих пор создают мне иллюзию его присутствия на земле. Я решилась опубликовать эти послания, нарушив тайну переписки двоих (думаю, Саша меня простит), потому что в них – частичка его удивительно чуткой души. – Михалыч сегодня привёз Меридиан. Медвежонок – это сила! Я думал и думаю, что воспоминания детства – это прямой путь к старости. Яркие воспоминания. А ты видишь, как всё повернула. Эльф, ты – настоящая :-) 01.10.08 19:30 – Я не большой насмешник, но кровь сворачивать умею. Прости, родная, близкая и далёкая кровь. 03.10.08 14:00 – Грустинка ты моя нежная! Очень осторожно, бережно целую твои ладошки, проваливаюсь в них без остатка. У меня всё в норме, если не считать, что ты далеко. 16.10.08 22:10 – Эльф, а мне как-то не по себе, что не могу я тебя от печали уберечь. Мы так мало друг о друге знаем! Девчонка с острова Русский, – приятных снов. 16.10.08 22:33 – Эльф, искренне желаю тебе в новом году сохранить и далее грациозность, красоту, коммуникабельность, тонкость ума! :-) Саша 31.12.08 10:14 – Привет, Эльф. Мысль, как всегда одна – как я дошёл до такой жизни. И как всегда утешает сознание того, что много видел, размышлял. У нас мерзкая погода. А вообще всё нормально. Пока :- 17.04.09 12:35 – С праздником! :-) 19.04.09 9:04 – Эльф, с праздником, удачи :-) 01.05.09 10:00 Больше посланий не было... С ощущением полной своей беспомощности посвящаю Саше это стихотворение:
***
Мы ждали встречи у истоков лета. Тебе везла я искренние строки – Но будто кто-то перепутал сроки – Ты не узнаешь никогда про это… Не суждено узнать тебе о том, Как днём последним уходило солнце, Лучом касаясь твоего оконца, Задерживаясь в дворике пустом, Как было грустно на закате мая Июня ждать, в котором нет тебя, В котором, лист зелёный теребя, Сад хорошел, беды не понимая. Поленья ждали песен у костра, И пёс мне лапу подавал любезно. Я всё искала, знаю, бесполезно, Твои черты в молчании двора… Всё та же тень берёзовой листвы, Но в той тени так стало одиноко… Смотрела я на мир сквозь поволоку, И не хватило небу синевы… Куда идти? С какой звездой дружить? И к облаку какому приглядеться? Как объяснить растерянному сердцу, Что надо жить?..
* * * Этого Саша не слышал. Будь он жив, Эльвира Васильевна рано или поздно всё равно написала бы стихотворение, ему посвящённое. Но оно было бы совсем другим стихотворением. А вот это он слышал:
Я снова на фадеевской земле, И хрупкое, как память, бабье лето Стоит гречишным мёдом на столе И золото хоронит по кюветам. Я снова на фадеевской земле.
Ах, как сюда писателя влекло! На жёлтых травах серебрится иней. Плывёт туман густой, как молоко, В глухих отрогах Сихотэ-Алиня. Не зря сюда писателя влекло!
И в такт шагам хрустел опавший лист. И тишину качали в лапах ели. Как этот мир был первозданно чист! Как жадно на него глаза глядели! А под ногой хрустел опавший лист.
Разлито поминальное вино. Но кажется: мечте прекрасной верен, Вдруг постучит Метелица в окно, И перед гостем распахнутся двери. Разлито поминальное вино…
Эти строки положил на музыку Сергей Чернышёв, в Чугуевке песню многие сегодня считают гимном. Она довольно часто исполняется, и Саша слышал этот текст во всех видах – и с музыкой, и без музыки… И дерево не стоит просто так. Плодами своими, шишечками-ягодками, кормит оно и человека, и зверя. И как упадёт, старое, то ещё надолго хватит его всяким червячкам и жучкам-древоточцам. А потом и вовсе – рассыплется, превратится в землю. Но земля эта вскормит новый росток, и вырастет новое дерево, похожее на старое – то, которого уже как будто бы нет... Человек не жив, когда не связан с другими людьми бедой и радостью и когда он сам не радость хоть кому-нибудь – не радость и не помощь в беде. Так жить – попусту топтать землю. Человек не мёртв, если память о нём, уже и ушедшем, связывает нас с прошлым, без которого не бывает будущего… Не важно, «большой» человек, великий или «маленький» –безвестный, знакомый только родным-друзьям-сосуживцам. Главное, чтобы – человек. Перед смертью и людской памятью все одинаковы. Сашины рукодельные стульчики есть в хозяйстве ещё некоторых автопробежников. У Сергея Барабаша – пара штук. У меня стульчика нет, но есть кресло. Оно сделано по заказу – большое, из толстых, широких – шикарных, роскошных! – кедровых плах. Здесь работаю. Всё, что написал за последние годы, как только оно появилось, я написал, сидя в этом кресле.
СПАСИБО, ДОБРЫЕ ЛЮДИ!
Не раз уже думалось: всё, больше не поеду, сколько, в самом деле, можно?! Но мысль приходила и уходила, а дело оставалось. Шесть лет – срок немалый, многое могло бы надоесть. И насчёт книг, посвящённых Дням славянской письменности и культуры на Дальнем Востоке, тоже не однажды возникали сомнения. Дальний Восток остаётся Дальним Востоком, дороги всякий раз те же, пейзажи за окном авто знакомые, тот же свет горит в окнах по городам и селам, те же погосты стоят, где стояли… Кажется, писать больше не о чем – обо всём рассказали, во всём давно признались. Но вот заканчиваю последнюю страницу «Засек», а в записных, в голове, в памяти, в сердце – людей, событий, сюжетов опять хватит на целую книгу. Хоть сейчас садись и начинай с чистого листа. А через несколько месяцев снова в дорогу – снова масса впечатлений и наблюдений, и немало будет такого, о чём молчать невозможно. Почему так? Не сразу пришёл на ум простой вопрос: много ли я и вся наша бригада нужны Кириллу и Мефодию и что мы даём родному Приморскому краю вместе с Хабаровским, чем таким особенным можем одарить людей, здесь живущих? От века жизнь обходилась без нас и – тыща лет пройдёт – дальше будет всё то же. Это они нам нужны, вот в чём штука! Проедешь по дорогой сердцу земле, обнимешься с давними друзьями, кого-то встретишь впервые, познакомишься и в несчётный раз подивишься – снова повезло узнать таких замечательных земляков, ну как можно было не обняться и с ними?! Пусть старая, езженная не раз, дорога, но широко распахивает мир новый, а если и не новый, то – по-новому: всегда можно разглядеть что-то важное, необходимое для души, чего прежде не замечалось. Вон как Эля Кочеткова увидела Сашу Солопова – многие мы за несколько лет не разглядели, а ей открылся!.. Мир – навечно – до конца необозрим и – всякий миг – неожидан. Он безграничен и прекрасен, мир добрых людей. И как это опять увидишь – хочется жить дальше. Сентябрь-декабрь 2009 г.
Владивосток – Голубовка – Лесозаводск – Уссурийск – Чугуевка. И, конечно, Русский остров.
ОРГАНИЗАЦИОННЫЙ КОМИТЕТ СМИРНОВ А.В. – заместитель начальника управления внутренней политики Приморского края (председатель); ОГАЙ С.А. – ректор МГУ имени адмирала Г.И. Невельского (заместитель председателя); АФИНОГЕНОВА М.А. – председатель Приморского краевого фонда культуры (заместитель председателя); АНДРЕЙ МЕТЕЛЁВ – иерей храма святых равноапостольных Кирилла и Мефодия (Владивосток); БАДЮК Л.В. – директор музея А.А. Фадеева (Чугуевка); КУХАРЕНКО А.В. – член ЛИТО «Родник» (Партизанск); ЛИСТРОВОЙ В.А. – фотохудожник (Лесозаводск); ТЫЦКИХ В.М. – писатель (руководитель автопробега); ЩЕРБАК Н.В. – начальник отдела культуры Спасского района; ЮДИНЦЕВ С.М. – журналист (начальник штаба автопробега); ЮЩЕНКО С.Я. – главный редактор газеты «Победа» (Лучегорск).
Морской государственный университет имени адмирала Г.И. Невельского готовит настоящих профессионалов не только для работы в море. Здесь можно получить специальности морские, экономические, технические
Институты МГУ
«Морская академия» Морской технологический Автоматики и информационных технологий Менеджмента Гуманитарный Открытый морской Восточной Азии Социально-политических проблем управления Морской физико-технический Защиты моря Усовершенствования и переподготовки кадров водного транспорта
ПЕРВЫЙ И ЕДИНСТВЕННЫЙ В РОССИИ МОРСКОЙ УНИВЕРСИТЕТ ЖДЁТ ВАС! Приёмная комиссия: (4232) 301-250
|
|
СЛАВЯНСТВО |
|
Славянство - форум славянских культурГл. редактор Лидия СычеваРедактор Вячеслав РумянцевПри цитировании давайте ссылку на ХРОНОС |
