|
|
Народный журнал |
|
РОМАН-ГАЗЕТА |
|
АДРЕСА И ЯВКИ2014 ГОДИСТОРИЯ РГАРХИВ РГДЕТСКАЯ РГМАГАЗИН РГНАШИ ЛАУРЕАТЫ80-ЛЕТИЕ РГ
ДРУГИЕ ЛИТ. ПРОЕКТЫ: РОМАН-ГАЗЕТА"МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВО"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКАXPOHOCФОРУМ ХРОНОСАНОВОСТИ ХРОНОСАБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСА |
Роман-газета детская № 12, 2009Борис ЕвсеевПётр Чайковский,илиВолшебное ПероГлав из повести Художник О. Ионайтис
Грустный человек с лёгкой, как пух, бородой и седыми, чуть встрёпанными волосами стоит у раскрытого рояля. Кажется, он хочет на минуту присесть и что-то сыграть, но никак не может на это решиться. А вокруг него в огромной, в четыре окна гостиной мягко движутся, снуют, хороводят какие-то полупрозрачные фигурки, юркие, быстрые, подобные играющим теням. Фигурки эти словно бы сошли со старинных, чуть потемневших, истрескавшихся картин. Здесь офицеры в роскошных, шитых золотом мундирах. Здесь франты в узких фраках. Тучные бояре, стрельцы, казаки, крестьяне. Здесь даже ведьма, впопыхах оседлавшая чёрта, и злобный мышиный король, отвратительно подёргивающий своими тремя головами. И хоть на шляпах офицеров пыль, а лица крестьян покрыты каким-то стылым туманцем, фигурки эти бойко пляшут, поют, трогают и теребят человека с седой бородкой. Но он не обращает на них внимания. Думает о чём-то своём. Видимо, почувствовав это, фигурки в непривычных, давно нами позабытых костюмах куда-то исчезают. Однако в откинутой крышке рояля человек всё ещё продолжает видеть их уходящие, тускнеющие отражения, продолжает слышать стихающий говор и хохоток. Может, это отражается в зеркальных поверхностях рояля пламя толстых, чуть косо вставленных свечей, может, что другое, но только грустный человек (а это знаменитый на весь мир композитор Чайковский) смотрит и смотрит на игру огней в чёрной рояльной бездне. Он смотрит на огонь и вспоминает свою жизнь. И как ему хочется, чтобы всё, что с ним происходило, тоже оказалось всего лишь весёлой игрой! Оказалось только сказкой, предваряющей ту настоящую жизнь, что, возможно, ждёт его впереди. Потому что, дорогой слушатель мой или читатель, всё, что происходит с человеком, никуда не девается и не пропадает, а становится сказкой, рассказом или, в крайнем случае, историей. И переходит в какой-то особый, навсегда закрытый от нас мир. Но потом из этого особого мира неведомо какими путями вновь возвращается к нам... Вот сейчас эту сказку, смешанную с правдивыми историями — историями из жизни Петра Ильича Чайковского, — ты и узнаешь. Надо лишь перевернуть страницу! И послышится шелест вьюги и звон дальних колокольцев, покажется дом двухэтажный, мелькнёт в окнах первого этажа свет. Зазвучат детские голоса... Это и будет настоящим началом нашей повести.
Стеклянный ребёнокВ сонном Воткинске в доме управляющего горными заводами — праздник. «И надо же такому случиться, — думает в углу комнаты, в старинном кресле, маленький Петя, — надо же такому случиться, чтобы именно сегодня моя милая Фанни отлучилась». Петя уже напраздновался, наплясался. Наигрался до головокружения на фортепьяно. Наслушался мелодий механического органчика — оркестрины — и теперь устал, забился от беготни подальше в кресло. — И маменьки нет... — протяжно вздыхает он. — Она бы, конечно, ни за что не позволила какому-то ничтожному карле обижать меня! А какая противная на нём маска! — Противная? Это мою-то миленькую маску ты называешь противной?! К Пете стремглав бросается толстый маленький человечек в костюме пирата. Один глаз его закрывает чёрная повязка. В правой руке пират держит короткую, но уж никак не похожую на игрушечную саблю. — Вот я тебя сейчас, мерзкий мальчишка! — крикнул карлик и взмахнул острой саблей. — Как вы смели подслушивать мои мысли! Кто вас звал сюда? — прошептал Петя. — Го-го-го, ух-гу-гу! — завыл и застонал карлик. — Конечно же никто! Но ты, дерзкий мальчишка, своими глупыми фортепьянными наигрышами не даёшь заснуть моему маленькому царству. И это тебе даром с рук не сойдёт! Тут Петя испугался и хотел было позвать старшего брата Николеньку или убежать. Но любопытство пересилило, и он спросил: — Какое царство, где оно? — А вот я тебя сейчас упеку в него! — снова завыл толстяк. — А царство у меня — серно-смоляное! И мне как раз недостаёт стеклянного часового у Главной Башни. Вот я и поставлю тебя на часы охранять моё царство! Потому что я царь! А зовут меня — Софир! Я, царь Софир, упеку тебя в свой мир! И толстяк грубо и неприлично расхохотался. И тут же ухватил Петю поперёк туловища и поволок к противоположной стене, за огромный диван. За диваном оказалась небольшая дверка, без всякой ручки. (И как это Петя раньше её не видел? Как не догадался, что рядом с цветастым диваном вход в какое-то мерзкое царство!) Карлик сразу же стал эту дверь открывать. Петя хотел закричать, но отчего-то не смог. И вот, когда запыхавшийся пират уже совсем было пропихнул и впрямь остекленевшего Петю в дверной проём, раздался шум, треск, шелест крыльев, и у дивана возникла самая настоящая фея. Она была в длинном белом сверкающем платье. На голове её ловко сидела маленькая золотая корона.
— Наконец-то я тебя поймала, гадкий Софир! — крикнула фея и протянула к тут же шлёпнувшемуся на пол карлику руку. — Теперь уж тебе не избежать расплаты! Да отпусти же мальчика! — как-то совсем по-гусиному прошипела она. И гадкий Софир, который и лежа на полу продолжал удерживать Петю, разжал руки и, жалко повизгивая, полез в проём потайной дверцы. И там затих и пропал. Петя сразу же успокоился. И даже подумал: «Вот интересно, заметили то, что сейчас происходило, братец Николенька и сестрицы Лиза и Саша? Или совсем заигрались?» Окончательно осмелев, он стал оглядываться по сторонам.
Но праздничная зала была пуста, никого из детей в ней и в помине не было. Фея же, дав Пете окончательно прийти в себя, сказала: — Вместо царства этого нахального Софира ты отправишься совсем в другие места. Я возьму тебя в воздухоплавательное путешествие. В награду за смелость, — улыбаясь, добавила она. — Надевай же поскорей свой тулупчик и валенки! Потому что сначала будет очень холодно. Так вот: Петя никогда ещё не путешествовал с феями. Да и вообще ни с какими волшебницами он не путешествовал и потому немного боялся. Но как только они спустились по лестнице во двор, Петя бояться перестал. — Теперь держись за меня покрепче, — сказала фея. И они стали медленно, так медленно, что обмирало сердце, подыматься. Они поднимались над низкой оградой, над резными воротами, над домом, над торчавшими из снега, подобно большим перевёрнутым веникам, деревьями. Блеснул овальный замёрзший пруд. Вынырнула из морозного тумана церковь. А затем всё закружилось, завертелось, пропало… И вместо зимы и мороза брызнула со всех сторон разом — весна! И Петя увидел места незнакомые, никогда им прежде не виденные. Увидел неизвестный ему город с сахарными башенками и цветным пятиглавым собором на краю покатой, поблёскивающей булыжником площади. — Теперь смотри внимательней! — звонко крикнула фея. И Петя посмотрел. И увидел молодого человека в сюртуке и в клетчатых брюках, с пушистыми русыми волосами и нотами под мышкой. Хоть молодой человек и спешил очень, Петя успел хорошо разглядеть его. Показался он мальчику очень и очень знакомым. И Петя почти уже догадался, кто это, как вдруг незнакомец неожиданно нырнул в арку большого каменного дома, над главным входом которого красовалась вывеска «Волшебное Перо». Ни разу в жизни Петя таких домов не видел. И ему очень хотелось задержаться тут хоть ненадолго. Задержаться и узнать: какое такое Волшебное Перо обретается здесь? Но фея, словно угадав мысли своего маленького спутника, сказала: — Мы не можем нигде долго задерживаться. Пока тебе совершенно достаточно и того, что ты увидел. И они поплыли дальше. Весна сменилась летом. Петя увидел бесконечную зелёную воду и крошечные лодки с парусами на ней, а под парусами ловко и быстро снующих матросов. И увидел он ещё многое другое, о чём всё время хотел расспросить фею, но не мог, потому что все эти картины уж очень быстро сменяли одна другую. Запала мальчику в память ещё только кислая, дождливая осень, туман, карета, подъезжающая к сверкающему огнями дворцу. Запомнился огромный зал в этом дворце. А в зале — несметные толпы людей. И перед ними — высокий деревянный помост. И на помосте какой-то офицер поёт что-то жалобное и вроде прощения просит... А затем опять повалил снег. Настала зима. Снова блеснул пруд. Стало легче дышать. Воздушное путешествие подошло к концу.
— Всё, что ты увидел, забудь до поры. Помни лишь о Волшебном Пере. Найди его, пиши им. Это говорю тебе я, фея Сладкой Печали. Сладкой Печали, запомни!.. И здесь грянула такая грозная музыка, что у Пети захватило дух. И он стал трясти руками и головой, чтобы изгнать из себя эти невыносимые звуки. Но чем больше тряс он головой, тем сильней звучала музыка. И тогда Петя заплакал и враз проснулся. Оказывается, он заснул в кресле. И
теперь его тормошили, приговаривая: «Ах, — Это всё музыка, музыка! Избавьте же меня от неё! Я не могу её переносить, — только и смог прошептать Петя. Про фею же и гадкого Софира он ничего не сказал. Да и кто бы ему поверил? От этого возможного недоверия Пете становилось грустней и грустней. Слёзы текли по его щекам всё горячей, всё обильней. Праздник меж тем кончался. Взрослые гасили свечи на ёлке. Лёгкий их дымок
мягко щекотал ноздри. Слышались всякие И тогда милейшая Фанни Дюрбах, гувернантка, сказала: — Ах, какой ви ньежный рэбьёнок! Ви есть просто стекльянный рэбьёнок! И словно в ответ на её слова прозвучало: «Дзелинь-бом!» Это сломался в железных пальцах отставного солдата Халита принесённый специально для Пети игрушечный стеклянный всадник...
Здесь, как по волшебству, Петя перестал плакать. И ему в первый раз за коротенькую его жизнь стало по-настоящему легко и спокойно. И ни капли не грустно. И в голове его зазвучала хорошо знакомая, весёлая, как бы немного спотыкающаяся деревенская песня. Совсем противоположная той грозной и небывалой музыке, которую он только что слышал. И эту деревенскую песню хотелось сразу же сыграть на фортепьяно или записать нотами, чтобы назавтра она не забылась. Но... тут-то Петя как раз и уснул. По-настоящему. Чтобы проснуться в новых уже временах. Проснуться и жить дальше. И учиться музыке. И самому эту музыку записывать, не боясь её громовой силы. И, переезжая из города в город, из страны в страну, становиться добрей и бесстрашней. И, конечно же, найти Волшебное Перо, о котором говорила фея Сладкой Печали!
Москва сказочнаяНо прежде, чем ты узнаешь о Москве сказочной, должен тебе сообщить: между первой и второй главой прошло много лет. И за эти годы произошло много событий. И самое важное из них — семья Чайковских покинула сонный Воткинск и после нескольких лет переездов и странствий обосновалась в Петербурге. А вот и другие события. Добрейшая Фанни Дюрбах, гувернантка, возвратилась к себе на родину, в швейцарский город Монбельяр. Отец Пети, Илья Петрович, то находил службу, то её терял, а маменька Пети вскоре умерла. Сам же Петя стал учиться в Петербургском училище правоведения. Что же до феи — то она больше не появлялась. Но Петя всё равно помнил её слова о Волшебном Пере. И даже одно время пытался отыскать его, при этом потихоньку сочиняя музыку. А потом Петя оказался в Москве, и все стали звать его почтительно и звучно — Петром Ильичом. А что с ним в Москве происходило, ты сейчас как раз и узнаешь. Итак... Сморщенный старичок в бархатном лиловом костюме, в алой, схожей с турецкой шапочке, пыхтя, взбирался по лестнице. За ним поспешал молодой человек с мягкими русыми волосами и с такой же русой бородкой. Преодолев крутую и узкую лестницу, старичок почти вбежал в огромный кабинет, плюхнулся в кожаное кресло и рассмеялся. — А я вас затащил-таки в свой скворечник! Ну-с, милости прошу! — сказал он молодому человеку, замешкавшемуся в дверях. И ведь было от чего замешкаться! Мерцал в полутёмном, просторном и совсем не похожем на скворечник кабинете
какой-то красный огонь. Поблёскивали стальные шатуны старинных механизмов.
Тускло сияли большие прозрачные банки с выведенными из них изогнутыми
стеклянными трубками. Позвякивали металлические цепочки, гирьки, колёсики...
Кроме того, весь кабинет был уставлен шкафами с книгами. Книги лежали на полу,
на столе, на двух подоконниках. А в довершение всего молодого человека пугали
чучела каких-то неизвестных ему зверей,
А тут ещё старичок достал из ящика письменного стола огромную, с медными застёжками книгу и сказал: — Мы с вами не так уж хорошо знакомы, дорогой Пётр Ильич. И потому чтобы не затруднять вас излишними расспросами о вашей прошлой жизни, позвольте мне самому о ней кое-что рассказать. Ведь у меня не дом, а стеклянный ящик, в котором всё видно насквозь! — вновь рассмеялся человек в шапочке. Засопел и уткнулся носом в раскрытую книгу. — Ну да! Конечно! — немного погодя весело закричал он. — Ясно вижу вас внутри
какого-то красивого четырёхэтажного здания. Вот вы выходите из комнаты. Похоже,
из классной комнаты. В коридоре толкотня, крик... Вас окружают товарищи. Все они
в какой-то форме... Кители с серебряными пуговицами... Они просят вас пройти в
рекреационный зал, то бишь в зал для игр, и называют при этом Петюлей, Пекой и
Чаинькой... Ах вот оно что! Вас просят поиграть на фортепьяно. И вы, слышу я,
играете. И как здорово, как — Это Петербургское училище правоведения, — шепчет сражённый наповал Петя, Петенька, а теперь уже Пётр Ильич Чайковский. — Я проучился в нём семь лет. Были эти годы и радостными, и тяжковатыми одновременно. Радостными оттого, что там я всё же мог хоть немного заниматься своей любимой музыкой. А тяжёлыми оттого, что уж очень трудно переносил я разлуку со своими близкими. Ведь видеться с ними мне позволяли очень редко...
— Ага, значит, я на верном пути! Значит, книга не врёт! — снова зафыркал старичок. — Ну-с, тогда продолжим! Вот, ясно вижу, идёте вы по Петербургу. На вас чиновничья шинель и фуражка с
кокардой. Входите в какое-то здание. Швейцар с огромными усами приветствует вас
и называет «господин титулярный советник». Вы проходите в комнату, садитесь за
длиннющий стол. Вам приносят какие-то бумаги. Но вы ими не хотите заниматься! Вы
думаете о младших братьях, Модесте и Анатолии, которые неважнецки покуда учатся.
Думаете о разных служебных неприятностях вашего отца. И ещё о том, что в
Петербурге открылась — Как же вы всё это узнаёте? — снова недоумевает Пётр Ильич. — Вы просто настоящий кудесник! Я ведь и правда служил неохотно. Только и думал о том, как бы поступить в консерваторию, чтобы научиться по-настоящему писать музыку. И хотя многие мои родственники были против, я поступил в неё. И закончил. А затем лишь переехал сюда, в Москву. И теперь сам преподаю, но уже в консерватории московской... Ну, а остальное, князь, вы можете узнать и без своей чудесной книги. — А вы, я вижу, Пётр Ильич, слегка сомневаетесь в возможностях старинных книг! — Помилуйте, Владимир Фёдорович! Ежели я в чём-то и сомневаюсь, то только в себе самом. Не далее как вчера мне в голову пришла мысль: оставаться бы и дальше чиновником! Ведь музыка моя пока не имеет успеха. — А вот это вы зря! — даже крякнул старик Одоевский. — Вот вы меня назвали кудесником. Я и вправду кудесник. Хотя и не такой могучий, как ваша фея Сладкой Печали, — добавил он шёпотом. А потом продолжил вслух: — И чтобы доказать вам это, я сейчас покажу, что было бы, кабы остались вы чиновником. Возьмите же тот ящичек, что лежит на фортепьяно, да приложитесь-ка глазами к его отверстиям! Пётр Ильич взял в руки тяжёлый и холодный металлический ящичек. И без особой охоты, надо сказать, припал глазами к двум круглым, с грецкий орех величиной, отверстиям... И поплыли перед глазами его серо-зелёные волны. Вспыхнул серебряный, залепленный со всех сторон туманом город. Стал этот город налетать, приближаться. И увидел Пётр Ильич: это Петербург! Но только какой-то игрушечный, что ли. Бегают туда-сюда чинодралы с портфелями. Ходят, как заводные, офицеры в золочёных мундирах. Орут торговки на рынках. Тумбами сидят бородатые извозчики на козлах. Но все фигурки эти — угловатые и уменьшенные, словно в кукольном театре. Разглядел Пётр Ильич и себя самого. Видит: стал он важным чиновником. Знакомство водит с придворными, с министрами. С самим императором видится. Вот однажды при встрече во дворце император и говорит ему: — Хотим тебя, хм-мм... Пётр Ильич, за беспорочную службу наградить Большим Чиновничьим Пером с цепью. — И хлопает трижды в ладоши.
— Ну, теперь ты, Пётр Ильич, наверное, ещё лучше служить нам станешь. А в свободное от службы время этим самым Пером можешь свою любимую музыку писать. Что-нибудь, знаешь, этакое — полковое, манежное! Взял Пётр Ильич Большое Перо с цепью и покатил в роскошной карете к себе домой. А приехав домой, решил сразу же попробовать этим Пером музыку писать. Попишет за столом немного, потом перейдёт к роялю. Сыграет то, что написал, — и опять за стол. И чуLдно получается! Всё пишется быстро, легко, как уж давно не писалось. Пишется-то легко, да вот потом, что ни сыграет Пётр Ильич, всё ему не по сердцу. Вертит он Пером так и эдак, марает разлинованную бумагу и перемарывает, а всё выходит какая-то скучная военная музыка. Музыка выутюженных мундиров и начищенных до блеска шпор. И так изо дня в день. А потом глядь — и вовсе Перо с цепью к руке приросло. Ни оторвать его, ни отбросить! Только и удаётся, что на людях в рукав мундира спрятать. Стал специально приставленный надзиратель каждый вечер в карете приезжать: цело ли императорское Перо? хорошо ли Петру Ильичу им пишется?.. Так с тех пор и пошло: служба идёт, музыка пишется, надзиратель в карете приезжает, император справляется. Да только понимает Пётр Ильич: ерунда всё это! Никак не удаётся ему и чиновником быть, и музыку стоящую писать. А тут ещё кто-то невидимый будто в ухо шепчет: «Ты Перо это фальшивое брось, цепь с руки оборви. Не то худо будет!» И хочет Пётр Ильич от руки Чиновничье Перо с цепью оторвать, да никак у него не выходит. А внизу уже карета стучит — надзиратель едет... Однако нашёл в себе силы композитор, оторвал Перо! И брызнула враз перед
глазами его зелень, разлетелся на кусочки Петербург с чиновниками, площадями,
домами... И оказался Пётр Ильич снова в Москве, в доме писателя Одоевского. — Ну что, Пётр Ильич, перехотелось в чиновники возвращаться? И захохотал старый князь — да так, что заходили ходуном стены, шкафы и старинные книги в этих шкафах. Ещё острей замерцали из углов стеклянными глазами чучела невиданных зверей, запылали под светом керосиновой красноватой лампы пузатые склянки, зазвенели железки... В тревоге и смятении покинул Чайковский таинственный дом. Покинул, даже не успев поблагодарить князя за науку. Покинул — и оказался на одной из шумных московских улиц. А Москва в те годы и впрямь была сказочной. Ты только вглядись повнимательней! Кренделя горками и расторопные сбитенщики со своим сбитнем на улицах. Настоящие пряничные домики и крутые леденцовые горы! Серые в яблоках орловские рысаки бьют копытами по булыжнику. А здесь... взгляни-ка! У новенького трактира раскинул шатры настоящий балаган! Петрушка выскакивает из-за голубеньких занавесок и кричит козлиным голосом. И рассказывает уморительно смешные истории про солдата и сыщика. И подтрунивает над недотёпами-зрителями. А вокруг дома, дома! Да на курьих ножках! Да с петушиными гребешками, да с перьями соколиными по фасаду! Так не сказка ли это? Вот такую-то сказку и захотелось Петру Ильичу немедля переложить в звуки, записать нотами. Зашёл он в трактир «Великобритания» (а надо тебе сказать, раньше в хороших трактирах можно было и поесть, и отдохнуть, и почитать книгу или газету, и записать что-нибудь). Так вот, зашёл Пётр Ильич в трактир, достал записную книжечку и стал (правда, не Волшебным Пером, а обычным карандашиком) записывать: как зимой снег идёт да как ямщик поёт, как берёзы растут да как Москва шумит, разгулялась... Словом, пишет он в этот миг в трактире самое своё первое крупное музыкальное произведение — Первую симфонию. Пишет симфонию — и покидает вместе с её звуками Москву сказочную. И оказывается у начала широкой, чуть припорошенной снегом дороги: ведь предстоят ему годы странствий...
Главный редактор Юрий Козлов
|
|
ХРОНОС-ПРОЕКТЫ |
|
Главный редактор Юрий Козлов WEB-редактор Вячеслав Румянцев
|
Теперь
фея уже не говорила звонко и громко, а шептала мальчику на ухо:
Тут
же адъютант вносит на фиолетовой атласной подушечке это самое Перо: огромное,
блестящее, с морской кортик величиной! А к перу ещё цепь — жёлтая, тяжеленная.
Всё это переливается, горит. Даже сам император залюбовался. Налюбовавшись
