|
|
Народный журнал |
|
РОМАН-ГАЗЕТА |
|
АДРЕСА И ЯВКИ2014 ГОДИСТОРИЯ РГАРХИВ РГДЕТСКАЯ РГМАГАЗИН РГНАШИ ЛАУРЕАТЫ80-ЛЕТИЕ РГ
ДРУГИЕ ЛИТ. ПРОЕКТЫ: РОМАН-ГАЗЕТА"МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВО"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКАXPOHOCФОРУМ ХРОНОСАНОВОСТИ ХРОНОСАБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСА |
Роман-газета детская № 6, 2011Сергей АлексеевИстория крепостного мальчикаОкончание. Начало см. в № 5 за 2011 г.
БеглыйПо тракту из Москвы в Петербург мчался на тройке молодой офицер. Мчался офицер по срочным делам, даже в новогоднюю ночь ехал. Верстах в трёх от почтовой станции, что возле села Чудова, ямщик вдруг осадил лошадей. Слез с козел, нагнулся. — Что там? — крикнул офицер из санок. — Мальчонка, никак... — ответил ямщик. — Замёрз, должно быть. Морозище-то какой! — Ну, давай его сюда, — сказал офицер и приподнял укрывавшую ноги доху. Положили мальчонку на дно санок, в тёплое место. Отогрелся он, отошёл, шевельнулся. Приоткрыл офицер доху. — Ты кто? — спрашивает. Молчит найдёныш. — Ты кто? — повторил офицер. — Митька я, Мышкин, — ответил мальчонка. — Мышкин! — усмехнулся офицер. — Да как тебя сюда занесло? — Беглый, небось, — ответил за Митьку ямщик. — По всему видать — беглый. — Н-да, — произнёс офицер. — Так что же нам с тобой делать? — Да что делать! — ответил ямщик. — Сдадим его, ваше благородие, на станции — там разберутся. Впереди как раз мелькнул огонёк. Санки подъезжали к селу Чудову. Соскочил ямщик с козел, отбросил с ног офицера доху. — Вылазь и ты, беглый, — сказал Митьке. Офицер пошёл на станцию, ямщик замешкался у лошадей, а Митька — раз! — и в сторону. Вышел офицер со смотрителем станции, а Митьки и след простыл. — Тут был, — стал оправдываться ямщик. — И куда он девался? Утёк, небось, как есть утёк. Шустрый такой, не зря что беглый. — Бог с ним, ваше благородие, — сказал смотритель. — Много их тут, беглых, шатается. Двинул офицер ямщика по затылку рукой и опять ушёл в дом. Угнал и ямщик лошадей. А Митька в это время сидел за сугробом в придорожной канаве, не зная, как быть. И вдруг видит — подают новую тройку. Вышел офицер, сел в санки. Тогда Митька выпрыгнул из канавы, догнал санки и пристроился сзади на полозьях. Резво бегут свежие кони, разлетается из-под полозьев снег, взлетают санки на ухабах — только держись! Держится Митька, слететь боится. Под дохой сидеть было тепло, а теперь холодно. Жмётся Митька, трёт ладошкой щёку, а сам чувствует — замерзает. И не стало у Митьки больше сил сидеть сзади. Покрутился, покрутился и стал пробираться по саночным распоркам к сиденью. Долез, смотрит — офицер спит. Приподнял тогда Митька край дохи — и шмыг в санки! И сразу стало тепло, хорошо. Свернулся калачиком и заснул. Проснулся Митька оттого, что кто-то тормошит его за плечо. Открыл сонные глаза. Смотрит, над ним стоит офицер. — Ты как здесь? Митька всё и рассказал. Засмеялся офицер. — Вот я тебя сейчас властям сдам! — говорит, а у самого на лице улыбка. Понравился, видать, офицеру Митька. Чувствует Митька, что офицер про власть просто так, чтобы припугнуть, говорит. Повёл офицер Митьку на станцию. Накормил и опять спрашивает: — Так что же нам с тобой делать? — Возьми с собой, барин, — произнёс Митька. — С собой! — усмехнулся офицер. — В Питер? — Возьми, барин! — просит Митька. — Да я тебе всё, что хошь, буду делать. На дудке играть буду! — На дудке? — переспросил офицер. — Ну, разве что на дудке. — И опять улыбнулся. Ночь была новогодняя. Выпил офицер чарку, потом вторую. В глазах появились весёлые огоньки. Может, если бы не выпил офицер в эту ночь лишнюю рюмку, так бы и остался Митька на большой дороге. Да от вина человек добреет. Взял гвардейский офицер с собой Митьку в Питер.
В Питере
Гвардейский поручик Митьке нравился. Молод, весел поручик. Ростом высок, статен, а как наденет парадный мундир — глаз не оторвёшь. А главное — Митьку не обижает. И Митька в лепёшку готов разбиться, лишь бы угодить поручику. Кофе научился варить. Сапоги чистил так, что они за версту блестели; за табаком бегал, парик расчёсывал. Был Митька вроде как денщик. Заспорили как-то поручик Вяземский с драгунским майором Дубасовым, кто важнее: офицер гвардейский или армейский. — Гвардия есть опора царя и отечества! — кричал Вяземский. — Гвардии сам Пётр Великий положил начало. — Опора, да не та, — отвечал Дубасов. — Гвардейские офицеры — одно только название, что гвардия. Сидите в Питере, на балы ходите. А кто за вас отечество защищает, кто кровь проливает? Мы, армейские офицеры. Обозлился тогда Вяземский, полез в драку. Только Дубасов был умнее — драться не стал, а бросил к ногам поручика свою перчатку: вызывал Вяземского на дуэль — стреляться. А вечером поручик вернулся. Весел, насвистывает что-то. Бросился Митька к нему. — Ну как? — спрашивает. — Что — как? — Ну, дувель эта самая... — А, дуэль! — усмехнулся поручик. — Что дуэль... Застрелил я его. Вот и всё. — И щёлкнул Митьку по носу. — Только утром это ещё было. А у Митьки от этих слов как-то и радость прошла. «Чего стрелялись? — думает. — За что человека убили?»
На войнуНе сошла поручику дуэль с рук. Про убийство майора Дубасова узнала сама императрица Екатерина Великая. Приказала она разжаловать поручика из гвардейских офицеров и направить в действующую армию. А в это время как раз война с турками шла. Русские осадили турецкую крепость Измаил. Под Измаил и послали Вяземского. И стал он теперь не гвардейский офицер, а просто поручик армейский. — Плохи наши дела, — сказал поручик Митьке. — Опять на войну. Да нам не привыкать! На войне ещё интереснее. И Митька думает: интереснее. А всё же из Питера уезжать жаль. Да и не знает Митька, что с ним будет. Говорит поручику: — А что со мной будет? — Поедешь, — отвечает Вяземский, — в Рязанскую губернию. — Во те раз! — опешил Митька. Смотрит на поручика, чуть не плачет. Походил, походил, а потом подошёл к Вяземскому, говорит: — А возьми меня, барин, с собой! — Как — с собой? — удивился поручик. — На войну, — отвечает Митька. — На войну? — На войну. — Так что ты там будешь делать? — Турка бить буду, — говорит Митька. — «Турка»! — расхохотался поручик. А сам подумал: «Может, и взять?» И вот помчались поручик и Митька через всю Россию на перекладных от Балтийского до самого Чёрного моря. Менялись тройки, летели вёрсты, проносились сёла и города. Митька сидел важный: Митька на войну ехал.
ИзмаилНеприступной считалась турецкая крепость Измаил. Стояла крепость на берегу широкой реки Дунай, и было в ней сорок тысяч солдат и двести пушек. А кроме того, тянулся вокруг Измаила глубокий ров и поднимался высокий вал. И крепостная стена вокруг Измаила тянулась на шесть вёрст. Не могли русские генералы взять турецкую крепость. И вот прошёл слух: под Измаил едет Суворов. И правда, вскоре Суворов прибыл. Прибыл, собрал совет. — Как поступать будем? — спрашивает. — Отступать надобно, — заговорили генералы. — Домой, на зимние квартиры. — «На зимние квартиры»! — передразнил Суворов. — «Домой»! Нет, — сказал. — Русскому солдату дорога домой через Измаил идёт. Нет российскому солдату дороги отсель иначе! И началась под Измаилом новая жизнь. Приказал Суворов насыпать такой же вал, какой шёл вокруг крепости, и стал обучать солдат. Днём солдаты учатся ходить в штыковую атаку, а ночью, чтобы турки не видели, заставляет их Суворов на вал лазить. Подбегут солдаты к валу — Суворов кричит: — Отставить! Негоже, как стадо баранов, бегать! Давай снова! Так и бегают солдаты то к валу, то назад. А потом, когда научились подходить врассыпную, Суворов стал показывать, как на вал взбираться. «Тут, — говорит, — лезьте все разом, берите числом, взлетайте на вал в один момент». Несколько раз Митька бегал смотреть Суворова. А как-то Суворов приметил Митьку и спрашивает: — Что за солдат? — Солдат гренадерского Фанагорийского полка! — отчеканил Митька. — Ай-ай! — удивился Суворов. — Солдат, говоришь? — Так точно, ваше сиятельство! — ответил Митька. К этому времени Митька уже научился рапорт как следует отдавать. Посмотрел Суворов на Митьку, подивился, говорит: — Ну, раз солдат, так другое дело. Солдатам у нас почёт. — Снял Суворов свою шляпу и низко Митьке поклонился. Только дело на этом не кончилось. Вызвал, оказывается, в тот же день Суворов поручика Вяземского и приказал Митьку домой отправить. Загрустил Митька. Да и поручик привык к мальчику, отпускать не хочется. Тянули они с отъездом. А чтобы Суворову и генералам на глаза не попадаться, сидел Митька больше в палатке, всё выходить боялся. Между тем русская армия подготовилась к бою. Суворов послал к турецкому генералу посла — предложил, чтобы турки сдались. Но генерал ответил: «Раньше небо упадёт в Дунай, чем русские возьмут Измаил». Тогда Суворов отдал приказ начать штурм.
«Вставай, барин!»В ночь на 11 декабря 1790 года русские пошли на приступ. Отдёрнул Митька полог палатки, стал смотреть. Палатка как раз так стояла, что из неё крепость была видна. Только сейчас была ночь, туман, и Митька ничего не видел. Лишь слышал громыханье пушек и ровный гул солдатских голосов. А когда наступил рассвет, Митька разглядел, что русские уже прошли ров, поднялись на крепостной вал и по штурмовым лестницам лезли на стену. Шла стрельба. Над крепостью поднимался дым. На стене, один к одному, словно воробьи на изгороди, сидели турки. А вокруг крепости — и прямо перед собой, и слева, и справа, куда хватал глаз, — видел Митька, как двигалось, как колыхалось и плескалось со всех сторон огромное солдатское море. И казалось Митьке, что это вовсе и не солдаты и Измаил не крепость, а гудит перед ним, перекатывается и воет огромный пчелиный рой. И вдруг внимание Митьки привлёк русский офицер. Опередив других, офицер уже был почти на самой стене. Он ловко карабкался по лестнице, взмахивал шпагой и что-то кричал. Присмотрелся Митька — и вдруг признал Вяземского. Вот поручик пригнулся, вот снова выпрямился... Вот свалил выстрелом высунувшегося из-за стены турка. — Ура! — закричал Митька. — Ура! А поручик уже на стене. Ещё никого нет, а Вяземский там. Стоит, машет шпагой. Сбило с поручика шляпу, сорвало парик. Развеваются по ветру русые кудри. Отбивается поручик от турок и снова что-то кричит и кричит. И вот Вяземский уже не один, рядом с ним русские солдаты. Прыгают солдаты по ту сторону стены. И вдруг видит Митька, как поручик хватается за бок. Роняет шпагу... Минуту держится... Потом приседает, неловко поворачивается и падает вниз. — Барин, барин! — кричит Митька, выбегает из палатки и бросается к крепости. Подбегает к стене, хватается за штурмовую лестницу. — Ты куда? Смерти захотел?! Митька не ответил. Кто-то схватил его за ногу. — Пусти, дяденька! — Митька выдернул ногу и кошкой полез вверх. Влез, глянул вниз — и чуть не вскрикнул. Там один на одном, крест-накрест и просто так лежали побитые солдаты: русские, турки — все вместе. А совсем рядом, в узких запутанных улицах Измаила, шёл бой и неслись крики... Страшно стало Митьке; хотел повернуть назад, потом перекрестился, закрыл глаза и прыгнул внутрь крепости. Крадётся Митька у самой стены, смотрит, не видать ли поручика. И вдруг видит: из-под убитого турка торчит знакомый сапог и шпора знакомая. Подбежал Митька, отвалил турецкого солдата, а под солдатом лежит поручик Вяземский. — Барин, барин! — закричал Митька. — Вставай, барин! А Вяземский лежит, не шелохнётся. Приложил Митька ухо к груди поручика — дышит. Тихо, но дышит. Обрадовался Митька — и опять своё: — Вставай, барин, вставай! — Трясёт Митька поручика за плечо. А Вяземский словно и не живой. Взял тогда Митька поручика за ворот мундира и по земле потащил из крепости. Тяжело мальчишке — в поручике пудов до пяти, — но тащит. Плачет, но тащит. У самых ворот столкнулся Митька с Суворовым.
— Ты как здесь? — удивился Суворов. — Да я... — начал было Митька и растерялся. Стоит, вытирает слёзы. Посмотрел Суворов на Митьку, на раненого. — Поручик Вяземский? — спрашивает. Митька кивает головой. — Тот, что крепостную стену первым взял? Митька опять кивает. Крикнул Суворов солдат, приказал унести героя. А Митьку подозвал к себе, отодрал за ухо и сказал: — Беги вон, и чтобы духу твоего тут не было.
МедальДва дня и две ночи просидел Митька в санитарной палатке у постели поручика Вяземского. На третий день поручик пришёл в себя, признал Митьку. А ещё через день пожаловал в палатку Суворов. Узнал Митька Суворова — спрятался. Поручик было привстал. — Не сметь! Лежать! — крикнул Суворов. Подошёл к постели Вяземского. — Герой! — сказал. — Герой! Достоин высочайшей награды. — И спрашивает: — А где твой денщик? — Так я, ваше сиятельство, отправил его в Рязанскую губернию, — отвечает Вяземский. — Давно? — Давно. — Так, — говорит Суворов. — Дельно, хорошо, когда офицер исправен. Похвально. А то ведь вралей у нас — о-о — сколько развелось! — Так точно, ваше сиятельство! — гаркнул поручик и думает: «Ну, пронесло!» А Суворов вдруг как закричит: — Солдат гренадерского Фанагорийского полка Дмитрий Мышкин, живо ко мне! Притаился Митька. Не знает, что и делать. А Суворов снова подаёт команду. Выбежал тогда Митька: — Слушаю, ваше сиятельство! — и отдаёт честь. Улыбнулся Суворов. — Дельно, — говорит, — дельно! — Потом скомандовал «смирно» и произнёс: — За подвиг, подражания достойный, за спасение жизни российского офицера жалую тебя, солдат гренадерского Фанагорийского полка Дмитрий Мышкин, медалью! Подошёл Суворов к Митьке и приколол медаль. Митька стоит, руки по швам, не знает, что и говорить. А Суворов подсказывает: — Говори: «Служу императрице и отечеству». — Служу императрице и отечеству! — повторяет Митька. — Дельно, — говорит Суворов, — дельно! Добрый из тебя солдат будет! Потом повернулся Суворов к Вяземскому, сказал: — Думал я тебя представить к высочайшей награде, а теперь вижу: зря думал. Негоже себя ведёшь, поручик: приказа не выполняешь, командира обманываешь. Покраснел поручик, молчит. И вдруг блеснули хитринкой глаза, и выпалил: — Никак нет, ваше сиятельство! — Что — никак? — А как же я мог приказ выполнить, — говорит Вяземский, — коль дороги назад не было? — Ай-ай! Не было? — переспросил Суворов. — Может, и вралей не было? — Дорога солдату домой, — ответил Вяземский, — через Измаил ведёт. Нет дороги российскому солдату домой иначе! Посмотрел Суворов на поручика, крякнул, ничего не ответил. А через несколько дней пришёл приказ простить Вяземскому дуэль с Дубасовым и отправить назад, в Питер. Видать, понравился ответ поручика Суворову. Простились поручик и Митька с армией. И ехали они опять через всю Россию на перекладных от самого Чёрного до Балтийского моря. И снова менялись тройки, снова летели вёрсты, снова проносились сёла и города. Митька сидел гордый и медаль щупал. Солдат с войны ехал.
Прощай, Вяземский!Митька, друг ты мой, никогда тебя не забуду, никому не отдам! — говорил Вяземский. Появился вскоре у поручика новый товарищ — капитан Пикин. Взглянул Митька на капитана: глаза навыкате, нос клювом, губы поджаты, на всех смотрит косо и даже ходит не как все, а как-то боком, правое плечо вперёд. Соберутся, как бывало, у поручика приятели. Все смеются, кричат. А капитан сядет в стороне, молчит, не улыбнётся. Начнут офицеры про политику спорить, про дела государства говорить, заведут речь о мужиках: мол, неспроста мужики волнуются, так и жди нового бунта. А капитан спорящих прервёт, скажет: «Мало с них шкуру дерут! Мало помещики порют — вот и распустились мужики! Вон Митька твой — и не поймёшь, где холоп, где барин». Заговорят офицеры про войну, про Измаил, Суворова вспомнят. А капитан и здесь своё слово вставит. «Суворов выскочка, счастливый, в сорочке родился. Вот и везёт». «И чего это терпит его поручик?» — думает Митька. А терпел Вяземский капитана потому, что любил Пикин играть в карты. Уж никто и не хочет, а капитан играет. На картах они и сдружились. Как и раньше, собираются у поручика молодые офицеры, да только Митьке уже перестали казаться хорошими прежние вечера. Митька уже и на дудке играет не так охотно, и вино разносит с опаской. Боялся Митька Пикина: чуял, что беда от него пойдёт. Так оно и случилось. Сели как-то офицеры играть в карты. Вошли в азарт. Играли до полуночи, и все проигрались. В выигрыше был лишь один капитан Пикин. Разошлись другие по домам, а капитана поручик не отпускает.
— Играй, — говорит, — ещё. — Как же с тобой играть, — отвечает капитан, — ты уже всё проиграл! А поручик: — Нет, играй. Отказывается Пикин. — Играй, — настаивает поручик. — В долг, — говорит, — играть буду. — Нет, — возражает Пикин, — в долг не играю, хватит. Понял Митька, что дело плохим кончится, подошел к поручику, говорит: — Барин, спать пора. А поручик резко оттолкнул Митьку и опять к капитану: — Ставлю мундир! Ну, и снова проиграл Вяземский. Вошёл поручик в ещё больший азарт. Смотрит по сторонам, на что бы ещё сыграть. А Митька опять подходит, говорит: — Барин, спать пора. Посмотрел поручик на Митьку, блеснул в глазах огонёк, и вдруг говорит капитану: — Вот на Митьку ставлю. Митьку словно огнём обожгло. А капитан Пикин снова сдаёт карты и приговаривает: — Что ж, Митьку так Митьку. Вот он у меня узнает, кто холоп и кто барин! Сыграли, и снова проиграл поручик. — Митька! — закричал Пикин. — Собирай свои вещи, да медаль смотри не забудь! Будешь у меня при медали сапоги чистить. Митька не отозвался. Встал капитан, вышел на кухню: смотрит, а Митьки не видно. Вбежал Вяземский: — Митька! Никто не отзывается. — Митька! — снова закричал поручик. А Митьки словно и не было. Ушёл Митька. Смотрит Вяземский — только дверь на улицу слегка приоткрыта да лежит в углу забытая Митькой дудка.
Неожиданная встречаТретий день кривой Савва жил в Питере. Привёз Савва из Закопанок солёные огурцы, продавал вёдрами. — Огурцы солёные! Солёные-мочёные! Кому солёные? — надрывал он глотку. Да только мало кто покупал. Огурцов на базаре и без того хоть пруд пруди. На четвёртый день с самого утра Савва опять стоял около своих кадок — отмерял огурцы. А рядом с бочками лежала большая краюха хлеба. Савва по куску от неё отламывал и ел. Вдруг видит — чья-то рука тянется к краюхе хлеба. Схватил он руку. Обернулся — мальчишка. Посмотрел — Митька. Признал и Митька кривого Савву — растерялся. — Жив! Ить те жив! — вскричал Савва. — Ух, радость-то какая! А мы тебя похоронили. Ещё в тот год узнали, что ты от господ убёг. А потом сказывали: уже по весне нашли в лесу замёрзшего мальчишку. Так мы думали... Ан нет, жив-таки! И рассказал Савва Митьке и про отца, и про мать, и про всю Закопанку. — Жизнь-то в Закопанке совсем расстроилась, — говорил Савва. — Распродали господа мужиков. Старосту Степана Грыжу — так и того продали. А родителев твоих, — говорил Савва, — сосед, князь и енерал Юсуповский, купили. Помещик-то у них добрый. А наши-то господа совсем разорились. Лесок, что по ту сторону речки, продали. Землицу, что от старой баньки шла, тоже продали. И из дворовых всего два человека осталось — девка Маланья да я. Кривой — никто не берёт. Эхма, было времечко! — закончил свой рассказ Савва. — Другие нонче пошли времена. — А вы тут чего, дядя Савва? — спросил Митька. — Как — чего? Я теперь на месяц кажин раз в Питер езжу. Барыня посылают. Пшено вожу, редьку, огурцы. Оно дороже выходит... Да ты о себе расскажи, о себе. Митька рассказал. — Ить дела! — проговорил Савва. Потом подумал, сказал: — Митька, завезу-ка я тебя до родителев. Вот уж радость будет! А там, глядишь, князёк ваш тебя и выкупит. Вот и заживёте все вместе! Всю дорогу Митька только и думал, что об отце и матери. Ехали по талому снегу. Бурлили ручьи. Светило солнце. И Митьке было легко и радостно. — Дядя Савва, — спрашивал Митька, — а кот Васька жив? — Жив, жив, — отвечал Савва. — Чего ему не жить! — Дядя Савва, а барин, говоришь, он добрый, выкупит? — Выкупит, — отвечал Савва. — Вот крест — выкупит! Как и обещал, привёз Савва Митьку домой. — Аксинья! — позвал. — Аксинья! Принимай гостя. Выбежала Аксинья, увидела Митьку, онемела от счастья. А потом как заголосит, как заплачет! Схватила Митьку, целует. — Ох ты мой родненький! — причитает. — Похудал... Ох ты мой ненаглядный! Вышел Кузьма, посмотрел на сына, признал не сразу. — Что стоишь? — крикнула Аксинья. — Чай, сын прибыл... Митя, Митенька! — И снова заголосила. На шум выбежал кот Васька. Посмотрел на Митьку, мяукнул; подошёл, выгнул спину, задрал хвост и стал тереться о Митькины ноги. — Признал, признал! — воскликнул Савва. — Ить ты, паршивец, признал! А Митька стоял, вытирая рукавом намокшие глаза. И не знал, плакать или смеяться. Митька был счастлив.
БлаженныйКнязь Гаврила Захарьевич Юсуповский был генералом русской армии. Под Фокшанами генерал получил тяжёлое ранение в голову, вышел в отставку и поселился в своём новгородском имении. Занялся генерал хозяйством. Усадьбу привёл в порядок, дом перестроил. Накупил дворовых, тягловых мужиков прикупил. Выписал садовника из Питера и повара. И пошло генеральское хозяйство в гору. Барин был добр. Мужиков не обижал, на Пасху и Рождество гостинцами баб одаривал, а в день святого Гаврилы раздавал всем по пять копеек медью и бочку браги выкатывал. Только стали мужики вскоре замечать за барином какие-то странности. Забываться стал временами, на себя всякое наговаривал. То возьмёт в рот кинжал, бегает по двору и кричит: «Турок я! Турок!» То положит на порог голову и заплачет: «Пугачёв я, Емелька, рубите мне, вору и разбойнику, буйную голову!» А ещё, когда грянет, бывало, гром, бледнел барин и начинал шептать: «Война, война, снова турка в поход идёт!» В день приезда Митьки побежал Кузьма к князю, бросился в ноги. — Не откажи, барин! — просит. — Уж пожалей, откупи сынка у графа Гущина! Рассказал Кузьма генералу про Митьку, стоит на коленях, просит. — Вот оно как! — удивился генерал. — На войне, говоришь, был? — Был, был! — зачастил Кузьма. — Медаль с той войны привёз. — Меда-аль? — протянул генерал. Приказал князь привести к нему Митьку. — Падай, падай барину в ножки! — подталкивает Кузьма Митьку. А Митька по-солдатски отбил шаг, подошёл к генералу и докладывает: — Солдат гренадерского Фанагорийского полка Дмитрий Мышкин прибыл! У Кузьмы от удивления скула отвалилась. «Ну, всё испортил», — решил. Оказывается, нет. Взглянул генерал на Митьку, сказал: — Вольно. — Потом обошёл вокруг Митьки, осмотрел со всех сторон, медаль пощупал и ответил: — Ладно. Откуплю. Кузьма бросился целовать барскую руку. А генерал вдруг как закричит: — Не трожь, не трожь, сейчас взорвётся! Отскочил Кузьма, стал неловко кланяться и пятиться к выходу. — Что с ним, тять? — спросил потом Митька. — Блаженный, — ответил Кузьма. И вот снова живёт Митька в родительском доме. И снова помогает отцу и матери. А вечером все соберутся в светёлке. Отец что-то стругает, мать веретено крутит. А на печи сидит кот Васька и, как прежде, смотрит на Митьку хитрым взглядом. И всем хорошо. И мирно трещит лучина, и от каждого вздоха, словно живое, колышется яркое пламя.
Счастливого пути тебе, Митька!Пообещал барин откупить Митьку, да позабыл. Вспомнил уже через год, летом. Послал генерал к графу Гущину своего управляющего, а когда тот вернулся, вызвал Митьку. Шёл Митька к господскому дому, а у самого тяжесть какая-то на душе. И небо было серое, и полыхали где-то зарницы, и истошно петухи голосили. А у самого подъезда увидел Митька тележку — точь-в-точь как у немца Неймана была. «Откуда такая?» — подумал. — Э, — произнёс генерал, когда вошёл Митька, — да ты, говорят, смутьян! Митька растерялся. — Говорят, в графском имении дом сжёг и ихнего управляющего, немца, погубил. Было такое дело? — спрашивает генерал. — Было, — отвечает Митька. Генерал поднял брови, с удивлением посмотрел на Митьку, как будто бы впервые видит. — Э, да ты на самом деле смутьян! Иди сюда. — И повёл Митьку в соседнюю комнату. Вошёл Митька — и замер. Смотрит — стоит в комнате солдат, а рядом с ним девка Палашка. — Он, он! — закричала Палашка. — Ирод, убивец! — бросилась она к Митьке. Митька — в сторону. А барин его раз — и за руку: «Стой!» Рванулся Митька, а генерал опять: «Стой!» Схватил тогда Митька стул, поднял над головой, закричал: — Уйди, барин! Уйди — не пожалею! — Ах, злодей! — взвизгнул генерал, но остановился. А потом как закричит: — Хватай его, вяжи! Бросились к Митьке солдат и Палашка, а он к окну, только — бемц! — звякнули стёкла. Распахнулись от удара створки. Выпрыгнул Митька на улицу, прямо во двор, как раз к самым дрожкам. И в это время грянул гром, прошумел грозным раскатом. Вздрогнули кони, забили копытами. Митька — в возок, схватил кнут и полоснул лошадей во всю силу. Те взвились и понеслись к выходу. А ворота закрыты. И вдруг одна створка открылась. Вторую-то уже кони с размаху вынесли сами. Пролетая, увидел Митька кривого Савву. Выбежали генерал, Палашка и солдат на дорогу, а Митька уже далеко. Только шарахаются из-под колёс замешкавшиеся куры да остался у самой дороги раздавленный гусь. Промчались кони через село, перемахнули вброд речку, вынесли на бугор и, поднимая пыль, понеслись полем. — Утёк! — кричала Палашка. — Снова утёк. И опять грянул гром. Блеснула молния. Генерал побледнел, схватил солдата за руку, зашептал: — Турка, снова турка войной идет... — Потом как закричит: — Смирно! Из всех орудий пли! Солдат растерялся. Схватил ружьё, стрельнул. А девка Палашка вдруг умолкла, разинула рот и не знала, куда смотреть: то ли на барина, то ли туда, где на поле, на самом бугре, всё ещё держалась пыль, и кони — эхма, господские кони! — уносили злодея и ирода Митьку Мышкина. Прощай, Митька! Счастливого тебе пути и большой удачи!
|
|
ХРОНОС-ПРОЕКТЫ |
|
Главный редактор Юрий Козлов WEB-редактор Вячеслав Румянцев
|
И
началась у Митьки новая жизнь. Живёт он в самом Питере, на Невском проспекте, у
поручика лейб-гвардии императорского полка Александра Васильевича Вяземского.
