|
|
Алексей ТАТАРИНОВ |
|
2011 г. |
ЖУРНАЛ ЛЮБИТЕЛЕЙ РУССКОЙ СЛОВЕСНОСТИ |
|
О проекте Редсовет:Вячеслав Лютый, "ПАРУС""МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКАXPOHOCФОРУМ ХРОНОСАБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСА |
Алексей ТАТАРИНОВАктёр в крематорииБуйда Ю. Синяя кровь: роман // Знамя, 2011, № 3 Человек эпохи модерна, которая не закончилась и сегодня, хорошо осведомлен о пустоте существования. Он не ищет помощи у истории и классических духовных учений. Ему не поможет народ, партия или религиозный догмат. Пустота навязчива, она способна подтолкнуть к убийству или самоубийству. Помня об опасности, надо стать совершенным актером своего одинокого театра, чтобы сделать жизнь переносимой и достойно доиграть драму до конца. Об этом роман «Синяя кровь», который предложил читателям журнала «Знамя» Юрий Буйда. …Там, где стоит старый крематорий, снова цветет весна. В подмосковном Чудове нет кладбища, слишком сильны паводки, размывающие могилы. Заканчивается жизнь, и приходит время для нехитрого ритуала. В огне, под протяжное пение медного ангела на дымовой трубе тело превращается в прах. Девочка в белом платье раскрывает плотно сжатые руки, и голубка уходит в небо, обозначая исчезновение человека: плоть его стала огнем и дымом, душа унеслась прочь от земли. Время действия — XX век. Дальний, не слишком значимый фон — революционные отряды, сталинские репрессии, трудности военного времени, хрущевская оттепель, разные перестройки. Ближе — люди, чьи имена, фамилии и клички говорят о смешном желании выделиться, забраться в память, остаться в ней: Незевайлошадь, Свинина Ивановна, Арно Эркель, Цикута Львовна, Баба Жа, Ложечка, Пленира, Забей Иваныч. Человек с самой простой русской фамилией теперь по паспорту «Иванов-Не-Тот», а главная героиня романа Таня, сходив в семилетнем возрасте в цирк, бесповоротно решила стать «Идой». Карнавальные имена героев не приносят радости. В Чудове много болеют и часто умирают. По страницам «Синей крови» разбросаны карлики, горбатые, безрукие, глухонемые, страдающие отсутствием ушей, врожденным вывихом бедра, недержанием мочи, присутствием огромного родимого пятна и даже нейрофиброматозом. Крематорий не простаивает. Туда несут даже тех, кто играет главную роль в светской литургии Чудова: погибают девочки, которых называют голубками, как и тех птиц, которых они выпускают в память о душе сгорающего земляка. Ида Змойро, руководившая танцевальным кружком, учила девочек правильно исполнять ритуал. Она умирает вслед за ними. В конце романа мы узнаем, кто из многих пустотников, густо населяющих мир «Синей крови», убивал невинные создания. Впрочем, девочки не совсем невинны, ведь они позволяли себе издеваться над инвалидом Аликом, который был фотографом и долго нес в себе свое одиночество, не наказывая мир за то, что в нем есть любовь, никак не касающаяся его… Основа сюжета — жизнеописание Иды Змойро, «великой актрисы». Ее отец — командир красногвардейского батальона имени Иисуса Христа Назореянина. Мать — проститутка по прозвищу «Лошадка». Возмечтав о театральной карьере, доверившись серовскому портрету Иды Рубенштейн, сменила имя. Но не сменишь тело, которое отмечено черным пятном, «заливавшим грудь, живот и стекавшим на лобок». Училась в Москве, сыграла главную роль в фильме «Машенька». Но тут же — автокатастрофа, перекошенное лицо, неисправимая бездетность, депрессия, из которой вывели наставники-друзья Фима и Кабо. Первым мужем стал английский граф, вторым — друг юности, третьим — советский генерал. От графа и его Англии сбежала, гонимая тоской по родному языку. Арно Эркель, второй супруг, отправился в лагерь. Ида не стала ждать, потому что полюбила генерала Холупьева, который был с ней одиннадцать месяцев, а потом пал жертвой репрессий. Жила Ида в Чудове, после Англии в Москве быть не позволили. Вместо кино и большой сцены — театр одного актера: нарастающее одиночество; роли Федры, Медеи, Клитемнестры, Офелии, Нины Заречной, Катерины, сыгранные в квартире для себя и племянника Алеши, от лица которого ведется повествование; празднование дней рождений Чехова и Стриндберга, Корнеля и Булгакова, Камю и Фолкнера. В больнице радовала пациентов, выздоравливающих и безнадежных, декламацией Шекспира, которого знала наизусть. Много читала, болела, повторяла, что от счастья толстеют. Сумела сыграть последний спектакль, разоблачив убийцу девочек, которые так хорошо умели выпускать голубок, когда пел медный ангел крематория… Юрий Буйда создает портреты героев, уничтоженных пустотой — совсем не той, которая воодушевляет Пелевина и его персонажей. Автора интересуют не выдержавшие зла нашего мира, ставшие жертвой отчаяния. Отец рассказчика Алеши, бывший начальник штаба полка, отсидевший по пятьдесят восьмой статье, взял березовое бревно, уложил его на козлы и принялся избивать, будто всю ненависть к исковерканному бытию можно выместить в бессмысленных ударах. Не найдя свой эпос, заменив его безумием, герой скончался. Александр Змойро, отец главной героини, - из старинного дворянского рода, из тех мечтателей, которые легко становятся убийцами. В революцию он влетел во главе батальона, собравшего все отбросы общества и устрашавшего противника презрением к смерти. Воевал Змойро «верхом на коне, с леопардовой шкурой на плечах и в двурогом шлеме, который когда-то принадлежал Александру Македонскому». Сражался не за коммунизм, а за ему одному известное Царство Божие, и вскоре, когда утихли бои, стал проводить все свободное время в крематории и хотел, чтобы его скорее сожгли — полностью, без всякого возвращения: «Александр Змойро боялся однажды воскреснуть…». «Душа есть продукт неполного сгорания тела», - начертал он на стене здания, которое избрал для своих философских раздумий. Жгут, приемный сын Иды, покрывался прыщами, когда слышал слово «любовь». Ребенок, названный в романе «мразью», не выдержал поселившейся в душе ненависти и отчаяния: убил влюбленную в него девочку и взорвал себя вместе с хорошо относившейся к нему матерью Иды. Есть еще умерший от злобы Забей Иваныч — «маленький, кривоногий, туповатый, злобный, некрасивый, ненавидящий начальство, Бога и уменьшительно-ласкательные суффиксы». Из более благородных пустотников — капитан Холупьев, «уставший от русской вечности и бесконечности». Он погиб в старые (добрых не бывает) времена в день свадьбы от руки не обнаруженного врага: был найден невестой — весь в розах и крови. Алик, внук этого героя, долго терпел свой физический изъян, пережил смерть любимой сестры, абсурдную гибель первой жены и спокойный уход второй, молчал в ответ на насмешки девочек-голубок, которых без конца фотографировал. Но потом стал их убивать, ведь, как сказано в тексте, «Алик жил в пустоте». Юрий Буйда не показывает путь своих героев к состоянию без Бога, Родины и идеи. Словно не было пути, и вполне органично для человека быть живым олицетворением пустотности, существом, оставленным один на один с абсурдом существования, который не нуждается ни в каких подтверждающих событиях, присутствует на правах самой серьезной правды. Все указанные герои были верны невысказанной мысли о том, что смысла нет. Но каждый одинок и обречен по-своему, заперт в собственной душной комнате. Каждый познает жизнь как резко очерченный минус, но никакого союза познающих это безрадостное состояние мира нет. Человек не является носителем идеи, представителем коллектива, участником собора. Нет братства в позитивных началах. Серийность человека — в ускоренном движении к крематорию, в интуиции, что это движение постоянного, неостановимого нисхождения выпячивает те законы, которые направлены против человека. Каждый воин сам по себе, это война обреченных заранее. Отсутствует история как пространство столкновения идей. Нет большого времени, способного соединить одну душу с другой душой, показать общий путь, поставить задачу, выявить цель. Автор обращает внимание на замурованные в простенке часы, исправно отбивающие время, не нуждающееся в человеке. Тот, кто еще жив, отделен от времени. Оно движется само по себе, по сути ничего не меняется. При любой власти — царской, коммунистической, антисоветской - тело сгорает в крематории, а душа-голубка улетает неизвестно куда или просто соединяется с дымом. В Чудове многие увлечены собиранием фотографий, чтобы хоть как-то отвоевать след жизни у небытия. Спасителя нет, но есть аллюзии на невозможное спасение. Еще в XVI веке привезли в Чудов Спящую красавицу — девицу в летаргическом забвении, которая не хотела ни разлагаться, ни просыпаться. Шли годы, умирали люди, менялись рабы и правители, а девица спала, превращаясь в священный смысл города. Чудовцам казалось, что она, не причастная ни жизни, ни смерти, хранит истину и, когда грянет Апокалипсис, пробудится и установит настоящую правду. Все понимали, что нельзя ей приходить в себя просто так, ведь придется тогда выходить замуж, заводить детей, убивать мечту, превращаться в тело, которое «разделят меж собой черви и ангелы». Началась русская революция, и мессия, который спит, был уничтожен мессией, который бодрствовал. Спящая красавица изнасилована и просто исчезла. А новый Македонский стал спасать иначе: расстрелял богатых, подготовил декрет о переходе женщин в общественную собственность, организовал уборку мусора и дохлой живности, реконструировал крематорий, завез рентгеновский аппарат. Не помогло и это мессианство: Александр быстро устал, стал думать о пепле и дыме, сообщая дочери Иде, что «этой смертью жизнь не умалится, этой жизнью смерть не прирастет». Нет единой истории, отсутствует мысль о стране и народе, не помогает религия, от которой остались неубедительные воспоминания. Помочь может становление театра — в жизни, актера — в себе. Гениальная Фима, долго опекавшая Иду, называла пустоту «родиной и домом актера», утверждала, что только настоящий художник может создать такую пустоту, в которой «звезда загорится сама собой». В богослужениях Страстной недели Фима видела явление совершенного театра и напоминала, что ремесло актера родилось на праздниках в честь умирающего и воскресающего бога. Фима призывала сдерживать горение сердца холодом мастерства, пустотностью души, независимой от нравственного пафоса. Мораль убивает игру. При этом Фима была хорошим человеком. Она покончила с собой через сорок семь дней после выхода из лагеря. И все же в романе утверждается, что земной плен, на который обречен человек, облегчается игрой. Качественное актерство оценивается в «Синей крови» как способ уцелеть. Отказ от духа и нравственного центра рождает готовность ко многим сюжетам. Арестован Эркель, муж Иды. Она отправилась просить о помощи генерала Холупьева. Понравились друг другу, начался флирт, муж — проигран сразу: «Она была великой актрисой и понимала, что в этой сцене разговор о судьбе несчастного узника был бы стилистически неуместен». А после ночи любви уже нельзя просить и вовсе. Актер пребывает в особом настоящем времени. Годы спустя встретив Арно Эркеля, Ида убеждается, что он стал совсем другим, не имеющим ничего общего с тем, кто был ее мужем. Познакомившись с одной из жен погибшего генерала — отвратительной актрисой Аллой, страстно перебирающей собственное грязное белье, понимает, что нет одного Холупьева: тот генерал, которого любила Алла, не мог быть супругом Иды. Как же тут хранить верность? Верность кому? Надо уметь забывать, прощать себя. Ида вновь читает «Робинзона Крузо», мечтает об острове — без прошлого. Понятная черта человека модерна: пусть ошибка превращается в сюжет, в спектакль и выпадает из времени. Надо уходить от памяти, чтобы твоя игра в настоящем была ничем не отягощена: «Она хотела просто жить, просто играть, просто любить, то есть хотела быть счастливым продуктом распада обычной жизни…». «Заслуживает ли жизнь быть прожитой? — записала она в дневнике. — Конечно же, нет. Но мне такой удачи не выпало». Актер — никто и ничто: ни семьи, ни детей, ни друзей, ни страны, ни постоянного имени, ни памятника над прахом. Мир циничен, актерство — достойный ответ, сохранение должной эстетики в пространстве, чуждом красоты. Жизнь — крематорий, театр — форма его переносимости. Над гробом одного из знакомых Ида читает монолог Джульетты. Против наглой, физиологически грязной пустотности жизни — утешающая пустотность искусства. Не победа над небытием, а соприсутствие и эстетизация, сберегающая от активного зла легкость театрального жеста. «Я заигрался», - признался Алик, который не вынес пустоты и стал убийцей. Ида справилась с пустотой, потому что была настоящей актрисой, насытила пустоту качеством высокого мгновения. Она живет без иллюзий и способна к честным признаниям: «Влюблялась я часто, а вот любить так и не научилась». Ида и есть синяя кровь: не одна любовь до гроба, не вера, надежда и жертвенность без границ, а власть над душами, холодное мастерство творца, «Страшный суд художника над собой». Когда есть синяя кровь, положительная метафизика вряд ли поможет. Ида Змойро — человек пустоты, как и ее отец, как генерал Холупьев, как Фима, Алик или отец Алеши. Но только одинокому актеру, играющему вне театральной труппы, помнящему о законах мира-крематория, дано превратить зло жизни в красоту льда, в искусство, не требующее специальной сцены. У такого актера не может быть режиссера, он сам отвечает за сюжет и его реализацию. У него есть шанс достойно завершить драму. Вместо Бога - Зритель. И сидит он не в партере, а в сознании актера, требующего от самого себя должного качества игры. Такой Бог-Зритель не прощает фальши. Он способен уничтожить человека, который заигрался или совсем разочаровался в жизни-театре. Впрочем, рано или поздно спектакль завершится, свет погаснет, медный ангел загудит. «Он не отнимает надежды, но и не сулит спасения», - размышляет Ида о Чехове. Подобная эстетическая программа и в романе «Синяя кровь». Юрий Буйда написал роман о человеке модерна, о его обреченности, сокровенной пустоте и умении извлекать эстетический смысл из своего непридуманного отчаяния.
|
