|
|
Евгения ПЕРЕПЕЛКА |
|
2011 г. |
ЖУРНАЛ ЛЮБИТЕЛЕЙ РУССКОЙ СЛОВЕСНОСТИ |
|
О проекте Редсовет:Вячеслав Лютый, "ПАРУС""МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКАXPOHOCФОРУМ ХРОНОСАБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСА |
Евгения ПЕРЕПЕЛКАРассказыМужское воспитаниеМама уехала на работу, а Тася осталась с Витьком. Сначала они сидели молча. Тася смотрела на свое платье «Снежинки», в котором ей завтра предстояло выступать, а Витек ковырял кухонным ножом в каком-то механизме. Наконец, он бросил механизм, босыми пятками прошлепал к холодильнику и распахнул его. — Все выпито, все сожрато, — констатировал он. — Старый жир в морозилке и засохший лимон вместо яйца. А сколько у нас денег? Он сунул руку в задний карман штанов и достал немного замусоренной мелочи. — Да, не густо. Он забегал по кухне, открывая разные баночки и коробочки, которые всякий раз оказывались безнадежно пустыми. Попытался ковырнуть ножом копилку, но та издала одинокий звон какой-то чудом уцелевшей монетки, за что и была поставлена обратно на полку. — Не густо, не густо, — повторил Витек и поглядел на Тасю. У него были такие толстые линзы на очках, что глазки его казались совсем крохотными и какими-то колючими. Колючими были и его усы, росшие во всех направлениях сразу, и борода, которая начиналась от бровей Витька, постепенно переходила на грудь, незримо простиралась под рубашкой и выглядывала из-под коротких штанин в виде поредевших, но столь же черных волосков. Витек пересчитал собранные деньги и пошел в магазин. Вернувшись, принес кило квашеной капусты и громадную кость без мяса. — Щи будем варить, — сообщил он Тасе. — Кастрюлю надо отмывать, — рассудительно заметила она. — А на кой пень нам твоя кастрюля? Мы что, не мужики, что ли? Витек притащил из ванной огромную зеленую выварку, в которой мама обычно замачивала его штаны. Набрав в выварку воды, он с трудом поднял ее и бухнул на плиту, на две горелки сразу. Потом в воду была брошена кость, следом — старый жир из морозилки, капуста, разнообразная крупа, пригоршня лаврового листа и, наконец, тот самый, засохший лимон. Всё это долго бурлило на плите, подбадриваемое Витьком. Он, с большой деревянной ложкой в руке, прыгал вокруг выварки и знай себе помешивал. — Прямо как в армии, — с удовольствием приговаривал он. — Мы в армии, Таська, сусликов ели. Знаешь, как суслика трудно поймать? Он верткий, шельма. Как стрельнет из-под рук — только и видали. Мы на них ямки пытались рыть, но это без толку — они в ямки не идут. Хитрые такие. Говорят: а на кой пень нам сдалась твоя яма, зачем мы в нее полезем? Но мы потом приспособились петельками их ловить… В это время щи побежали, и про петельки Тася не дослушала. От сваренных щей Тасю и Витька сначала чуть не стошнило. Все-таки лимон был брошен в выварку напрасно. Но потом они привыкли и наелись от пуза. Тася тоже разоткровенничалась: — Витек, а у нас в группе девочка есть, Юля Ландышева. Вообще-то у нее фамилия Шишова, но она говорит, что это ее в детстве подменили, и она сейчас не у родных мамы с папой живет, а настоящая фамилия у нее была Ландышева. Так вот, она рассказывала, что ее мама, ну, то есть, ненастоящая, записала ее в медицинский кружок. — Это как? — заинтересовался Витек. — Ну, их там учат разные таблетки давать, уколы друг другу делать, ну, кровь там берут, клизмы всякие ставят, — тут Тася рассмеялась, спрятав рот ладошкой, будто сказала что-то неприличное. Витек тоже хохотнул: — А полостную операцию их еще не учили делать? — Это как? — удивилась теперь Тася. — Да вот так: возьмут, живот пополам разрежут, и все кишки рассматривают, как там чего, не надо ли чего подшить. — Ой, думаю, нет, — испугалась Тася. — Но я спрошу. Хотя это вряд ли, им ведь там всем по шесть лет, одному мальчику даже четыре. Витек, а можно, я еще раз платье померяю? Я сразу же сниму! — Валяй, меряй, — согласился Витек. — Только если изгваздаешься, мать нас обоих убьет. — Да ладно, убьет, — прокричала Тася уже из комнаты. — Она добрая! Тася долго вертелась в шелковом белом платье «Снежинки» перед зеркалом, потом прилегла на кровать, и не заметила, как заснула. Утром она проснулась она оттого, что ее толкал Витек: — Таська, нам с тобой хана! Я на работу проспал, а ты сейчас на свою елку опоздаешь. Мне мать твоя последнюю бороду выдерет! Тася вскочила как была, в нарядном платье, и метнулась в ванную — умываться. Через несколько секунд оттуда раздался ее душераздирающий рев. — Вите-ок! Всё пропало! Теперь мне точно хана! Она стояла у раковины, и синее пятно расползалось прямо по белоснежным рюшам платья. На груди тоже были синие брызги. — Эх, плохо, но ладно, — успокоился сразу Витек. — Чего ладно-то? — плакала Тася. — Всегда у вас бардак! Кто в ванную чернила принес и на полку поставил? Я за мылом потянулась, и чернила прямо на меня-а!.. — Ладно, некогда орать! — отрезал Витек. — Будем решать эту проблему. Пойдем, я тебе кофту дам сверху надеть. Помнишь, у матери была такая — с белыми кружевами? Накинешь, никто и не поймет, что это не от костюма. Найдя кофту в переплетении лент, резинок, колготок и платьев, он вытащил ее из шкафа и только тут понял, как сильно обольщался насчет ее белизны. Однако, времени у них совсем не оставалось, и Тася была вынуждена примерить кофту. — На рукаве дырка-а! — заревела она. — Тьфу ты, зараза! — ругнулся Витек. — Да провались оно, твое выступление! Слышь, Таська, я тебе сейчас дам нарукавники, как раз дырку и прикроешь! У нас бухгалтер, Петр Семеныч, на складе их аж десять штук получил. А зачем ему десять? Он только двое за год снашивает. Ну, я парочку и прибрал, молодец, хвалю, Витек. Вот и пригодились нарукавнички-то! Бухгалтерские нарукавники были серые, сатиновые, и как-то мало подходили к наряду «Снежинки». Тася, глядя на себя в зеркало, уже вновь собралась было зареветь, но, увидев, как довольно, чуть ли не с восторгом смотрит на нее Витек, успокоилась. Перед самым выходом из дома произошло, правда, еще одно замешательство — пропали Тасины носки. — Проклятье! — вышел из себя Витек. — Видел я их вчера, вот тут, в шапке лежали! Кто последний шапку надевал? Шапка у них была общая, ее надевали все, кто выходил из дома по какой-нибудь экстренной надобности: мама за хлебом в ларек, Витек — вынести ведро на помойку. Надевала шапку и Тася, если, например, ей с улицы кричала подружка Анька, и нужно было срочно выскочить, а собственная Тасина шапка сразу не находилась. И вот, значит, ее носки Витек видел вчера в этой шапке. — Да ты же за капустой ходил! Вот, наверное, нахлобучил шапку вместе с носками, а они где-нибудь по дороге и выпали! — Ладно, — проскрежетал Витек. В яростной решительности он метнулся в комнату, мгновенно вытащил откуда-то довольно-таки белую простыню и быстрым движением отодрал от нее две широких ленты. — Садись! — скомандовал он. — Будем учиться портянки наматывать! Тасино выступление прошло на ура, в грязь лицом она не ударила. Вечером мама пришла забирать ее из детского сада. Белоснежные блестящие девочки порхали по коридору, а Таси что-то нигде не было видно. Наконец, в одном закутке мама наткнулась на кучку детей. Из середины раздавался звонкий Тасин голосок: — Ну и на кой пень ты тут такие «хвосты» оставил? Сотрешь ноги — и хана, ни до какой границы не дойдешь! У нас в роте был такой козел, Самоваров, так он ноги по пуп стер, потому что наматывал, как ты. Учись, пока я живая!..
ЧопКупили мы этого пса как-то неожиданно для самих себя. Поехали с мужем прогуляться по Птичьему рынку и, зная о его соблазнах, тайком друг от друга взяли с собой деньги — и муж, и я. Нагулявшись досыта, задержались в собачьем ряду. Один мужик продавал щенка лайки — толстого, как лепешка, дымчатого, и с такими крохотными ушками, что они почти не видны были из шерсти. Сразу было видно, что из этого толстопятого вырастет прекрасная собака. На вид щенку был месяц, а он уже весил килограмма два. — Берите, — уговаривал мужик, и совал нам сонного щенка в руки. — Еды ему много не надо. Финны их как кормят — пару рыбин кинут, и хватает на день. При слове «рыбин» щенок поднял голову и так серьезно посмотрел на нас, что мы почему-то сразу пошли дальше. У самых ворот рынка, где кончался ряд с приличными собаками и покупателям предлагались уже всякого рода недоразумения, мы остановились возле одной женщины. У нее на руках дрожал, жалко скаля меленькие зубки, щенок дворняжки. У него были коричневые пятна на ушках-лопушках и тоненькие, как макаронины, ножки. — Почем? — спросили мы в один голос. — Тридцать рублей, — не моргнув глазом, ответила тетка. Тридцать рублей — это была почти вся наша месячная стипендия. Но мы, не сговариваясь, полезли за деньгами. Только в метро мы опомнились: как же это так получилось, что мы его все-таки купили? На душе было радостно. Щенка решили назвать Чопом. Имя выскочило как-то само собою: то ли пробка для затыкания пробоин в днище, то ли просто сочетание звуков. Ну, Чоп и Чоп. Всем бочкам затычка. В первую ночь он так жалобно пищал под кроватью, возмущаясь, что его оставили одного, так царапал свисающую простыню своими полупрозрачными коготками, что я, несмотря на гневное бурчание мужа, не выдержала и потихоньку взяла щенка к себе. Немного осмотревшись на новом месте, он деловито полез на подушку и напустил оттуда прямо мне в ухо. Муж к этому времени уже заснул, но когда щенок со страшным визгом полетел обратно на пол, проснулся — и прочел мне короткую лекцию о том, что собак нельзя брать в постель, потому что от них бывают блохи. А Чоп, поорав на холодном полу, уныло побрел к специально приготовленной для него коробке с тряпками. Чоп был настоящей дворняжкой: трусливой, преданной хозяевам и очень себе на уме. Весь он был чисто белый, но два рыжих пятнышка вокруг ушей образовывали как бы пробор, что давало мужу повод рассуждать о низком происхождении Чопа и называть его то лакеем, то половым, то просто лизоблюдом. Еще у него были желтые подозрительные глазки, рыжий веснушчатый нос и хвост баранкой. Впрочем, тельце он имел довольно складное, поэтому многие даже подозревали в нем какую-то породу. На улице он, как магнитом, притягивал к себе старушек. Он почему-то их страшно умилял. Как выразилась одна бабушка, «уж больно вид у него жалкостный». Пару раз сердобольные старушки даже чуть-чуть не увели его у меня из-под носа. А сколько раз я выслушивала вопрос «Это ваша собачка?», заданный с тем расчетом, что ответ будет отрицательным. Впрочем, сам Чоп не очень-то баловал бабулек благосклонностью. Заметив, что они проявляют к нему повышенное внимание, он отскакивал в сторону и заливался лаем. Чоп терпеть не мог фамильярности. Один раз ко мне пришла подруга и стала ласковым голосом говорить ему утонченные гадости: «Чоп скрытный! Лицемер!». При этом она наклонялась, показывая, что хочет приласкать его. Когда подруга наклонилась достаточно низко, наш пес взвился в воздух и молча укусил ее за глаз. С ним все время что-нибудь приключалось. Однажды другая наша гостья, беседуя с нами за накрытым столом, в задумчивости стала опускать горячий чайник на пол рядом со своим стулом: на столе было мало свободного места. В этот момент из-под стула вышел Чоп — и чайник опустился прямо на него. Решив, что гостья вознамерилась погреть ему спину, Чоп сначала отнесся к этому благосклонно. Но через пару секунд раздался его фирменный визг! Вообще, он визжал по любому поводу. Иногда среди ночи мы просыпались от этого визга и от стука снизу об кровать. Думая, что с собакой случилось что-то непоправимое, включали свет. Оказывалось, что Чопа всего-навсего кусали блохи. Однажды он стоял посреди комнаты и задумчиво глядел в окно. В это время наш маленький сын Андрюша, с пеленок отличавшийся разбойным характером, встал, держась за прутья кроватки. Штаны с него слезли, и он, воспользовавшись этим, через полкомнаты пустил такой фонтан, что лужа стала быстро разрастаться прямо под животом у Чопа. Пес продолжал мечтательно созерцать заоконный пейзаж. Мы с мужем, затаив дыхание, смотрели на эту сцену. Наконец, Чоп расслышал-таки подозрительные звуки и воззрился на лужу под собой. Его усы встали дыбом от ужаса! Поджав хвост, пес со всех ног бросился под диван. В другой раз, вообразив себя охотничьей собакой, Чоп подкрался к пруду, где плавали утки. Утки всполошились, взлетели, и окатили его с ног до головы холодной водой. Он шел с прогулки понурый, посрамленный. Войдя в лифт, даже свесил нос, который тут же прижало дверцами лифта. Очень доставалось ему от ворон. Стоило ему найти в парке, где мы гуляли, какую-нибудь косточку и устроиться под деревом, чтобы попировать вволю, как тут же прилетали вороны. Одна, подпрыгивая, подбиралась сзади и клевала Чопа в хвост. Когда он, визжа от возмущения, кидался за обидчицей, другая утаскивала косточку. Но не совсем утаскивала, а бросала где-нибудь неподалеку. Как только бедный пес возвращался к своей добыче, повторялось то же самое: одна ворона заходила сзади и, клюнув Чопа, отскакивала, а другая уносила еду. В конце концов, затравленный, полный подозрительности, похожий на помешанного, Чоп бросал свое угощение и метался по всему парку с истошным лаем, а вороны только посмеивались над ним, тяжело перелетая с ветки на ветку, почти у самой земли. Он прожил у нас недолго. Как-то, уезжая на юг, мы отдали его на время своим знакомым, а те взяли да и потеряли его. Как ни искали мы Чопа, так и не нашли. Посокрушавшись, мы решили, что он, должно быть, все-таки составил счастье какой-нибудь одинокой старушки. И эта мысль подтвердилась. Однажды, года через два после этой пропажи, мы смотрели телевизор. Там показывали митинг коммунистов — в основном, пожилых людей. Шел дождь, коммунисты раскрыли зонты. И вот под одним красным пролетарским зонтиком вдруг мелькнула знакомая мордочка. — Чоп! — закричали мы в один голос. — Он попался в лапы коммунистам, — сказал муж. — И теперь ему обеспечено светлое будущее. Лицо женщины, которая держала нашего пса на руках, было строгим и целеустремленным. «С такой хозяйкой он не пропадет», — решили мы. И у нас как-то отлегло от сердца. Все-таки, мы его любили.
ШпионАндрюша с мамой жили на даче. Однажды мама собралась развешивать белье на другом конце участка. Перед уходом сказала: — Смотри, сиди спокойно и не делай то, что я тебе запрещаю. Она даже не стала перечислять, потому что Андрюша прекрасно знал, что именно ему делать нельзя. Поэтому прежде, чем начать это делать, он долго высматривал в окошко, достаточно ли далеко ушла мама, и не вздумает ли она вернуться. Наконец, он убедился в том, что ему ничто не помешает. Первым делом он напился лимонада из большой бутылки, стоявшей на столе. Потом съел несколько ложек сахара из сахарницы. Затем разбежался и прокатился по линолеуму, как по катку. Потом еще несколько раз прокатился, но вскоре решил, что ему может не хватить времени на самое главное. Он подставил стул к шкафу, затем, аккуратно цепляясь ногами за ручки, влез на шкаф и из-под самого потолка сиганул на пружинную кровать. Кровать сначала прогнулась почти до пола, а потом подбросила Андрюшу так, что у негодух захватило. К маминому приходу Андрюша примерно сидел на стуле, держа на коленях книжку. Он был собой доволен: вся программа была выполнена, а главное — он всё успел до прихода мамы, она ни о чем не догадается. Мама зашла в комнату и первым делом бросила беглый взгляд на стол. Лимонад был взбаламучен, а бутылка повернута этикеткой к окну, — не так, как она оставила. Вокруг сахарницы белели крупинки сахара. Мама присмотрелась, и против света увидела, что весь пол в разводах и полосах. Возле шкафа по-прежнему стоял стул, а кровать была наскоро, неумело застелена, — так, что вместо былой равнины напоминала рельефом Кавказские горы. Мама ничего не сказала. Она подошла к столику, где стоял большой термос, и склонилась над ним, будто к чему-то прислушивалась. — Мама, что ты делаешь? — удивился Андрюша. — Андрей, — тихо спросила мама, по-прежнему словно прислушиваясь к термосу. — Это правда, что ты — пил лимонад, ел из сахарницы сахар, катался в новых носках по полу и прыгал со шкафа на кровать? Андрюша похолодел: — Это что? Кто тебе... Это термос сказал? — А ты сам подумай, — мамин голос был подозрительно тихим и каким-то зловещим. — Ты ничего в нем не замечал? Ты не знал, что это вражеский шпион? Вон, у него нос какой горбатый, и глазки голубые — понял, характер нордический! Он глазками-то своими смотрит-смотрит, всё запоминает, а что и на ленту записывает. Я ухожу — а он всё видит! Вот ночью тихонечко подкрадется, да и нальет тебе в рот кипятку, если будешь плохо себя вести! Андрюша в ужасе посмотрел на термос: в самом деле, тот был похож на дяденьку: горбатый носик и две голубые кнопки по сторонам, очень напоминающие маленькие недобрые глазки. — Ах ты, проклятый шпион! — в отчаянии закричал Андрюша. В этот момент внутри термоса раздался громкий хлопок, и из-под него вдруг потек чай. — Взорвался, — констатировала мама. — Понял, что его разоблачили и самоликвидировался. Шпионы всегда так делают. Засыпая, Андрюша думал, что ему повезло: термос взорвался и больше не сможет за ним следить. За стеной мама с папой пили чай и приглушенно смеялись. В темноте звенел комар, из окна пахло сиренью.
|
