|
|
Владимир КРУПИН |
|
2011 г. |
ЖУРНАЛ ЛЮБИТЕЛЕЙ РУССКОЙ СЛОВЕСНОСТИ |
|
О проекте Редсовет:Вячеслав Лютый, "ПАРУС""МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКАXPOHOCФОРУМ ХРОНОСАБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСА |
Владимир КРУПИН«Что отдали — все вернем»
— Владимир Николаевич, расскажите, пожалуйста, «Парусу» о своем детстве, о молодости. — Я вятский человек и остался им навсегда. В этом году исполнилось 50 лет моего пребывания в Москве, но я по-прежнему ощущаю себя тем самым волком, который смотрит в лес. Сохранил все связи с родиной. Иногда встречают меня и спрашивают: «Вы надолго в Москву?». Это забавляет. Ощущение родины — я благодарен Богу за это чувство — одно из главных, как мне кажется. Но и Москву я очень люблю, много писал о ней. Здесь я работал экскурсоводом, заканчивал пединститут, женился. И не из-за прописки, а по любви — иначе бы не прожил 45 лет в браке. Прописка-то от института была и так. У нас девичий институт был, у всех роскошные квартиры в центре, а я после женитьбы жил в коммуналке на окраине, писал в ванной. Зато искренне. Я очень благодарен людям, которые меня здесь поддерживали. И особенно — жене. Она сейчас главный редактор журнала «Литература в школе», тянет журнал этот, русский и православный. Коротко говоря, я вятский человек, но люблю Москву беспредельно. О своем детстве вспоминаю с радостью: внукам говорю, что у меня было счастливейшее детство, безоблачное, солнечное. Начинаешь рассказывать им: «Вот мы ходили в лаптях, не было телевизора, кино раз в неделю», а они удивляются: «И машины не было?». Машина-то была, и комбайны, и трактора, даже лошадки. Не покидало ощущение радости, братства. Я, кстати, не помню запоров, замков на дверях и воротах в детстве; мы из реки пили в любом месте, настолько чиста была природа. Еще мы, дети, рвались работать всегда: помню, приезжали из института на каникулы и сразу кричали: «Что сделать, чем помочь?». Потом все либерал-демократы визжали, что, мол, заставляли школьников, студентов осенью работать в колхозах. Но ведь это же хорошо: дружили, влюблялись, костры, песни, картошка. Романтика. И группа возвращалась сплоченная, дружная. В школе были сентябри трудовые, костры, сияние радости от мысли, что ты помогаешь взрослым. У меня при выходе на пенсию трудовой стаж насчитывал 45 лет, ведь я работал с десятилетнего возраста. Это не было никоим образом эксплуатацией детского труда: мы сами рвались помогать; даже, помню, были такие детские грабельки, вилы. Никто из нас не надорвался. Если не брали на сенокос, так реветь начинали, бежали за взрослыми, чтобы взяли. Хотя на сенокосе комары, оводы. Мне даже выписали 50 копеек и указали: «опахивал комаров». От лошадей отгонял насекомых, а одна лошадь, помнится, меня так лягнула, что я аж отлетел. Но не обиделся, никому даже не сказал об этом и снова попросился на сенокос. Детство было счастливейшим: река, рыбалка, ягоды, грибы, печеная картошка. Именно поэтому для меня при вживании в литературу, которая говорила о народе, о деревне, всегда были ближе «Записки охотника», «Бежин луг», а не петербургские повести Достоевского (хотя со временем и к ним тоже пришел).
— Часто приезжаете в Кильмезь?
— Постоянно. Правда, сейчас переживаю тяжелое время душевное, но это Господь посетил: у меня дом сгорел в январе… дом детства, юности, отрочества, я оттуда в армию уходил. Но где-то уже прошла эта информация, и люди стали посылать помощь. Я не себе на дом прошу — мы с батюшкой хотим построить музей православной культуры и мне махонькую пристройку, большего и не надо. Да, я там все время бываю. Жена поначалу даже ревновала к этому месту. Как-то раз проводились там очередные «Крупинские чтения», и она, наконец, решила поехать (а там до моего района далеко ехать от областного города, около 250 километров, причем последние 90 — сосновые боры). Так она просто влюбилась в это место. Ее спрашивают местные корреспонденты: «Вам понравилось?», а она плачет и отвечает: «Вот муж говорил, что тут люди хорошие, а здесь ангелы, и не просто красиво, а рай земной». И с тех пор она стала ездить вместе со мной и помогать в этих чтениях.
— Как Вы пришли к литературному творчеству? Сразу решили для себя, кем хотите стать?
— Я никем в жизни не хотел быть, только писателем. Я с пяти лет пошел в школу, а в двенадцать написал в дневнике: «…этой ночью, при звуках гимна, я клянусь, что буду народным писателем!». Так все началось. Стихи писал, пьесы. Вообще, пишущий человек должен жить тяжелее, чем другие люди, ведь если бы, скажем, Лермонтову не отказала в любви девушка, он бы не написал «У врат обители святой». Так и надо с поэтом поступать. За что его любить-то? Он должен страдать, и страдать дольше других, больше других. Я окончил школу в 15 лет, влюбчивый был, конечно. Одной девушке, помню, сказал: «Давай ходить с тобой!». «Ходить» — это значило просто дружить, у нас ведь целомудренность такая была, что упаси Бог мизинцами коснуться — током ударит. И она в ответ захохотала. Мне стало так обидно, что я пошел топиться. Но вместе с тем я уверен, что лишь благодаря страданиям, безответным чувствам душа может вырасти.
— И хорошее произведение может «родиться» только из таких сильных чувств… Вы согласны?
— Да, но со временем. Вот мне ничего не надо выдумывать, нужно просто успеть записать то, что накопилось. Когда говорят: «У меня есть для вас сюжет», я отвечаю: «Господи, пиши сам, мне ничего не надо, я своими мыслями переполнен». Однако теперь я не могу писать ничего из того, что хочу, так как живу из послушания. Например, я поехал в Калугу к митрополиту, а он говорит: «Владимир Николаевич, вам надо написать книжку для детей о преподобном Тихоне Калужском» — вот я и пишу из послушания. Потом Владыка Иркутский поручает написать о митрополите Иннокентии, затем — Всероссийский конкурс детских рисунков, надо написать о Кирилле и Мефодии... Последние 25 лет моей жизни — из послушания. Тем не менее, я всегда хотел быть писателем, хотя помню, что моряком тоже мечтал стать. К нам в село однажды приехал моряк — «грудь его в медалях, ленты в якорях». И как его увидели — восхитились все, в том числе и девушки. Вот оно, думаю, счастье. Мы даже деревья стали называть именами кораблей. Но потом я изменил выбору и начал усердно читать. Меня даже называли «запечным тараканом». Так много читал, что у меня отбирали книги. А я все равно читал, даже при коптилке. Эх, у нас ведь и электричества не было! Вам, наверное, этого не представить. Зато у нас была жива классика. Ее обильно издавали — была государственная политика. Мы обожали в школьном театре ставить Островского, Гоголя, Чехова. А когда в село приезжали артисты областной филармонии, они нам такую халтуру привозили, что упаси Бог! Мы в школьном театре были ближе к мировой классике, нежели они.
— Вы сейчас работаете над чем-нибудь?
— Я все время над чем-нибудь работаю. К тому же у меня огромное количество знакомых писателей, которые постоянно звонят, просят, например, написать предисловие: «Надо, старик, издатели сказали, чтобы именно ты написал!». Долг дружбы, обязанность — это нормально.
— Известность к Вам пришла после повести «Живая вода»?
— Да, но до этого были написаны «Зерна», «Ямщицкая повесть», «Материнские рассказы» и только потом — «Живая вода». Тогда, вроде как, и пришла известность, но не с легкостью. «Живая вода» была написана в 74-ом году, а напечатана в 80-ом, и вышла сильно усеченная, обрезанная. Это досадно, ведь я стал известен благодаря произведению, которое было опубликовано не в том виде, в каком я хотел. То же произошло с повестью «Сороковой день». Потом я написал более сильные вещи: «Великорецкая купель», «Крестный ход», роман «Спасение погибших», но о них уже меньше говорили. Далее последовал целый ряд повестей: «Повестка», «Люби меня, как я тебя» и другие — тоже почти не заметили. Вообще, я за цензуру. Сейчас у нас есть церковная цензура — и это совершенно справедливо. В 90-е годы, когда вы вырастали, появилось огромное количество так называемой духовной литературы: кто-то объявлялся святым, начинались какие-то истолкования, особенно эсхатологического характера. Это было самодеятельное, доморощенное богословие — и правильно, что цензура на это существует!
— Вы продолжаете сотрудничать с журналом «Наш современник»?
— Да, в первом номере напечатаны мои новые рассказы — и про Афон, и про святую землю, хотя журнал я не назову православным. Он, скорее, обостренно-социальный и патриотический. Вместе с тем, в этом журнале есть, несомненно, чувство защиты России. В свое время я был главным редактором журнала «Москва», выходившего тиражом 800 тысяч экземпляров, редактором православного журнала «Благодатный огонь», редактором журнала «Голоса сердец», но сейчас, знаете, силенок уже не хватает. Мне духовник сказал: «Редактировать за тебя смогут и другие, и преподавать тоже смогут, а вот написать не смогут, так что — пиши!».
— Расскажите, пожалуйста, «Парусу» про свою новую книгу «Повесть для своих».
— Я шел на крестный ход в 94-ом году, нес икону святителю Николаю, и тогда у меня возник замысел этой повести. Я думал, за год управлюсь, а писал целых шесть лет. Это мое ощущение состояния России — на основе и документов, и наблюдений, и личного жизненного опыта. Это ощущение той угрозы гигантской, глобальной, всеохватной, которая движется на Россию, и вместе с тем — это совершенно русское, бесстрашное восприятие того, что нас ждет. Ведь русский народ знает, что все равно Господь нас в обиду не отдаст. И унывать никогда не надо. У нас, помню, была частушка в юности: «Запевай — не унывай, не унывать родилися!». У Твардовского это тоже было в стихах про бойцов, которые застряли в болоте без патронов, без еды:
Не унывай! Не зарвемся, так прорвемся, Будем живы — не помрем, Срок придет, назад вернемся, Что отдали — все вернем.
Русский дух — это не просто так. Я вырос в благодатное время — холодное, голодное, но полное любви к Отечеству, к своей Родине. На этом и держится земля наша. И пусть всегда так будет.
— Спасибо за интересную беседу, Владимир Николаевич. Журнал «Парус» желает Вам вдохновения и удачи.
Беседовали Алла ГЛЕБОВА и Ольга ЛЕДОВСКАЯ. Далее читайте:Крупин Владимир Николаевич (р. 1941), русский прозаик
|
