|
|
Василий КИЛЯКОВ |
|
2011 г. |
ЖУРНАЛ ЛЮБИТЕЛЕЙ РУССКОЙ СЛОВЕСНОСТИ |
|
О проекте Редсовет:Вячеслав Лютый, "ПАРУС""МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКАXPOHOCФОРУМ ХРОНОСАБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСА |
Василий КИЛЯКОВ«Возвращение снега»(Памяти Глеба Горышина) — Поздравляю, — сказал Горышин после объявления результатов приема молодых в СП России, — теперь пойдем в одной упряжке... Семинар по прозе был жесткий: четверо вновь принятых на четверых из приемной комиссии. Я с облегчением вздохнул, только когда вышел на снег, на крыльцо. Здесь Горышин и поздравил меня. Здание владимирской администрации возвышалось над городскими кварталами. Панорама была чудесная... Снег, солнце и ветер. Был апрель в начале, распущенная синька в лужах и схваченные морозцем сугробы. Высотки-дома среди приземистых, как со старой открытки, халуп. И на всё я смотрел по-иному, снизу вверх и под другим углом зрения. Быть русским среди русских, среди избранных писателей — не об этом ли мечтала душа. Лыкошин и Личутин, Володин и Кожинов, Старшинов и Паламарчук, Ганичев и Куняев. И я среди них... Глеб Александрович говорил меньше всех, и лишь о том, что ему не нравилось. И в моей повести, и в людях. Говорил, пожалуй, даже более резко, чем следовало. Вполне земной, он предложил нам, четверым, побеседовать в его номере в гостинице. Послушать наши души, как я теперь понимаю... Грязный сахар сугробов, время от времени съезжая по скатам крыш, шумно рушился и рассыпался возле наезженного шоссе, а мы теплой компанией двигались в гостиницу к Горышину. В то утро на встрече с обладминистрацией я был настроен увидеть настоящего Ю. Власова (штангиста, журналиста, писателя, победителя олимпиады в Риме, в прошлом продемократически настроенного, а теперь — подлинного). Я был на пышном фуршете «не у того» Власова, и сказал об этом Горышину. Горышин засмеялся. Он читал «Соленый пот», «Первые радости», высоко отзывался о его «Особом районе Китая». Я сообщил о публикуемой вновь книге Власова «Русь без Вождя», которая вот-вот выйдет в Воронеже. — В Воронеже немало известных и достойных писателей и художников. Многие из них уже ушли: Гавриил Троепольский, Владимир Гордейчев, прекрасный художник Василий Криворучко... И вам, молодым, надо знать и помнить об этом. — И, посмотрев вверх, добавил: — «Пора прекрасных облаков» — так, кажется, определил Иван Бунин русский апрель... Облака над Владимиром и впрямь были великолепны. Огненные, они шли-стояли высоко и ослепительно, поминутно меняя причудливые очертания. Горышин, худой, высокий, чуть сутуловатый, с какой-то щеголеватой грациозностью ловко перешагивал через ручьи, сторонясь бокового ветра. Под ногами у нас ледяная чечевица, необычайно скользкая, над головами — облака, главы владимирского Кремля — так и запомнилось навсегда... По дороге от здания администрации Владимира до гостиницы «Золотое кольцо» поймали попутку. «Жигули» довезли нас и молодых писателей Илью Рябцева и Володю Куковенко, всю дорогу прижимавшего к сердцу свой новый 600-страничный роман «Смута», отрецензированный Семеном Шуртаковым. До этого Куковенко вконец замучил нас чтением глав из этой книги, и было счастьем то, что он молчал. Заочно, по книгам, знал я Горышина давно, по «творческому наследию». «Наследие» это было довольно большое — 30 книг: эссе, критика, рассказы и повести, сборники стихов (последний он прислал мне под Рождество с посвящением). Повесть «Поют на кладбище дрозды», получившая премию Ивана Бунина СП России, радовала главным — тем, что ищет каждый писатель: той бескорыстной созерцательностью, которую находят и чувствуют немногие. — В «наших» издательствах смена поколений трудна, трудней, чем у так называемых «правых». Правое крыло по талантливости слабей. Гораздо. Зато со сменой поколений там круто: шумнул — и ты уже на гребне, и ты уже «Букер», а шумнуть помогают изрядно: редакторов прикрепляют к молодым. Но и пропадают так же: канул в Лету, и нет, камнем... — И, глядя на нас, загрустивших, подмигнул, потрепал по плечам: — Так что обиды у вас не должно быть, ребята. Просто надо писать очень много и очень талантливо, а слава найдет, приложится. Судя по тому, что было представлено, вы — ребята даровитые. Перезреть полезней, чем не дозреть: во-первых, биться в издательства — закаляет характер, а во-вторых, не будет издано вещей слабых, из-за которых потом стыдно по улицам ходить. По себе знаю. Посмеялись, ожили, налили сухого вина. Дымили и дымили без конца, надавили окурков в его пепельницу; — Да мы и не в претензиях, Глеб Александрович. — Ну, как же. Вон он романище какой накатал. А скажи ему, что на две третьих сократить надо — обидится. Ведь обидишься, Володя? И радуйся, что ты еще не нашумел, а значит, тебя не «использовали», у тебя все впереди. Ты молод, здоров, талантлив. Известность портит... Закричат, замусолят, потом издадут все, что надо и не надо, в том числе и то, что вообще лучше никогда бы не издавать. Потом выплюнут — и забудут. Навсегда. Впрочем, сейчас такое время, что серьезная литература никому не нужна. Слова Горышина были весомы и печальны. — Но ведь это временно. — Нет ничего более постоянного, чем временное... После обеда на автобусах отправились на экскурсии. А посмотреть во Владимире было что и радостным молодым прозаикам, и печальным, в основном не принятым в СП поэтам. Любовались из окон «Икаруса» на храмы, вспыхивало и вело отражение солнца по дорогам, перескакивало по руслам и рукавам Клязьмы и ручьям, как по рельсам. На стоянках ледок звенел под каблукам. Прямые волосы Горышина, седая короткая бородка, частое курение... Я догадывался, что ему не все нравилось из того, что происходило в СП (статья в «Литературной России» о пленуме в С.-Петербурге подтвердила мои догадки), и, когда мы выбирались из автобуса, он шагал особенно размашисто, вбивая каблуки. Вечером вновь разместились в его номере с открытым окном. Было свежо под коротким негреющим солнцем при ветре. Глеб Горышин подписал мне журнал «Бежин Луг» с повестью «Последний раз в Китае». Хотелось быть бесшабашным и бескорыстным, смеяться и пить вино. За Горышиным пришли приглашать на съемки для ТВ, он отказался. В буфете ресторана была хорошая водка, мясо по-татарски, «чизбургеры» и теплые чебуреки, огурчики редкого суздальского посола, курочка с «озябшей» корочкой, покрытая желе холодца из холодильника — все было в порядке. Оставалось и домашнее... Не знаю, почему так поразил меня его самодельный нож-складенек, обвязанный изолентой, нож, с которым он любил ходить по грибы: за рыжиками и валухами, за темноголовыми боровиками и стройными подосиновиками. Перечитывая его письма и прозу, я всегда вспоминаю этот нож, думаю о «благородной и достойной» судьбе русского писателя, о России... Глебу Горышину тогда шестьдесят шесть было, соборам владимирского Кремля около восьмисот лет. Сколько поколений наших пращуров создавало христианскую культуру, мощь и силу государства Российского, а теперь в холле гостиницы расплачивались за матрешки и регалии русского офицерства — долларами. Разнузданная пляска доллара по русской земле... Был уже, однако, апрель 1996 года. Широко известны у Г.Горышина: «Хлеб и соль» (1958), «В тридцать лет» (1961), «Земля с большой буквы» (1963), его воспоминания о былых встречах, о друзьях, Василии Шукшине, Владимире Торопыгине, Дмитрии Острове... О чем думал он, что писалось ему последнее время, разберут ли черновики его наследия? Седая бородка, судя по тому, как он пощипывал ее, недавняя, непривычная; длинные прямые волосы, высокое чело в глубоких морщинах. Он все время думал о чем-то, видел то, чего не видели другие... Храм Покрова на Нерли, владимирский Успенский собор, рака А.Невского, Золотые Ворота, мужской монастырь в Суздале — все это будет потом... М.Лобанов, Н.Старшинов, Г.Горышин подарят мне свои книги с посвящением. Такой прием в СП запомнится надолго, навсегда. — Завидую, Василий, — по-доброму сказал мне Горышин, прикуривая, — меня принимали гораздо скромней. Кстати, — показал он на домик из окна автобуса в центре Владимира, — видишь это зданьице? Как думаешь, чье оно? Правильно, Владимира Солоухина. Все это было, а в Суздале мы стали уже совсем своими, друзьями. Почему я сразу выделил его из всех, красиво и громко говоривших и восседавших — не знаю. Наверное, долгое и продолжительное размышление о жизни накладывает какой-то особый отпечаток на внешность, на человека: нравственность и высокая серьезность чувствуются на расстоянии. Мы говорили о Домбровском, о его публикациях в «Новом мире», о последних днях Б.Зайцева и Ю.Казакова, и опять возвращались к Бунину, с которым накрепко связаны имена многих русских писателей. — Глеб Александрович, так что же было на самом деле тогда в «Авроре», на юбилее Брежнева? Просто ли совпадение? Теперь уже можно сказать… — Да, да, именно, совпадение. «Совпадение» стоило ему в ту пору (он был главным редактором журнала «Аврора») обширного инфаркта... Нет, и тогда — в спокойные и застойные времена — все было далеко не так просто, как может показаться теперь. Горышин поразительно напоминал мне один из типажей шукшинского фильма. Там очень яркий мужик двухметрового роста вышел вдруг выбивать пыль из ковра. — Вытряхивать... «Пашка Колокольников»... — подсказал Горышин. — У тебя, Вася, писательская память. И он стал рассказывать о съемках известного фильма В.Шукшина в Алтае: о том, как водитель такси вез его километров 50 от трапа самолета, а узнав, кого везет, да еще — к Шукшину... — И денег не взял, — смеялся Горышин. — Я тогда за эти съемки десятку заработал. И пропил бы, да Шукшин к тому времени не пил уже... Сердце? Нет, сердце у него никогда не болело. Нервы. Желудок. Голод затевал нас тогда для жизни. Царь-голод. Здоровенные гули вздувались у Шукшина на скулах, скрипел зубами... Душой жил... Говоря о Шукшине, затронули Анатолия Дмитриевича Заболоцкого. — Он теперь кинооператор на Мосфильме... Горышин рассказывал о его помощи Шукшину на съемках «Калины красной», о том, какие фотоработы он выставляет, что он — любимец Астафьева. И с горечью добавил: — А сам Астафьев становится все более одинок. А ведь это — совесть нации: Шукшин, Астафьев, Заболоцкий... Нет, ребята, пожалуй, я на ужин не пойду, тяжел стал... Но кто из нас тогда думал об ужине... Поехали, попали на ужин только потому, что для опоздавших подали автобус. Ехали в разных автобусах, молодежь шумела... Был концерт, выступали Ножкин и Старшинов, пели песни Мельникова: «Поле Куликово», «Поставьте памятник деревне»... Потом стояли «на горе», у здания администрации, и было странно мне, как я, из деревни рязанской, стал писателем. Панорама Владимира, ночного города, поражала воображение. Огни россыпью. Моя последняя встреча с Горышиным случилась в середине мая 1997 года в СП на Комсомольском проспекте. Поговорив, мы сердечно расстались. Я долго смотрел ему вслед, и отчего-то щемило сердце… Перечитываю сборники его стихов «Виденья» (1990), «Возвращение снега» (1996) — стихи небесно хороши. И удивительно: даже почти голодая, в возрасте 60 лет он от прозы перерос к стихам! Его преданность русской литературе, всему русскому — восхищает. В дни после его ухода из жизни, в апреле, в ночь с 10-го, на Москву, С.-Петербург опустился, обрушился свежий, необычный снег. Какой-то целебный, удивительной чистоты и силы. Снег. «Возвращение снега» — так называется последний сборник стихов Глеба Горышина. Это его прекрасное сердце «оглянулось на нас, грешных», как говорят в народе.
Эпистолярное наследие всегда вызывало у читателя едва ли не больший интерес, чем самые яркие произведения писателей. Письма Горышина прямы и точны, «натуралистичны». Натурализм их синонимичен честности. Из своего опыта знаю: когда умный, поживший человек «натуралистичен» — тут смотри и слушай в оба.
(Письма Г.Горышина публикуются с небольшими сокращениями — Прим.ред.)
*** Василий, к тому, что сказал в письме, спешу, добавить следующее: рассказы «Товарищи» и «Голубых кровей» сдал в «Бежин луг», посмотрим, что выйдет. Но нужно вступительное слово. Пожалуйста, напиши о себе все, что сочтешь нужным, и мне пришли. Из короткого нашего знакомства написать твой портрет у меня нет красок и прежде всего исходных данных. Жду, времени мало, скоро сажать картошку. С приветом, Глеб Горышин.
*** Василий! С Новым годом! Что нам предстоит, не предвижу, предсказать не берусь. В прошлом году были приятные мгновения, когда мы сходились на одной странице «Литературной России», туда попала и рыженькая чухонка Яна из Петрозаводска, тоже нашего владимирского семинара. Я ей послал газетку, там у них ее никто в глаза не видывал. Надо полагать, в наступившем году круг чтения еще сузится, того гляди сойдет на нет. «Юности», которая премировала тебя за публикации, я не вижу. Что помаленьку печатаешься в «Литературной России», хорошо, хотя и газетка хреновая, и не понять, надо ли это. Лучше сказать себе: надо. Твои два рассказа с моим предисловием Апасов-Карпов напечатает в первых номерах «Бежина луга»... Желаю тебе в Новом году работы и удачи! Твой Глеб Горышин.
*** Василий Киляков, доброго здравия! Спасибо за теплое письмо, комплименты, хотя и по пустякам, все же утешительны. (Письмо это пришло вслед за моим отзывом на книгу Г.Горышина «Возвращение снега», которая была издана в С.-Петербурге и прислана мне с посвящением «Василию Килякову с пожеланием написать что-нибудь гениальное. Сердечно. Глеб Горышин». Книга стихов была издана в крайне трудное время для писателя, на его средства. — В.К.). Василий, твой изысканно-щегольский почерк поражает до глубины души; получаемые мной письма зачастую не поддаются прочтению. Портятся глаза, желудки, характеры, отношения, надо думать, и почерки. Очень хорошо, что есть человек, ездящий в командировки — Василий Киляков. Разумеется, я не знаю, куда, зачем, и знать мне этого совершенно не нужно. Насчет публикаций — нет, в «Москве» ничего не идет. Дело я там имел с двумя дамами: Светой Селивановой и второй, забыл, как зовут, из себя черная брюнетка. Бывали короткие периоды активных сношений, а потом замирало. В «Нашем Современнике» №4 будут «Записки по вечерам», листа 2. Тут у нас произошли некоторые перемены в журнале «Аврора». В нем редактор Э.Шевелев, 14 лет просидел на редакторском стуле. В один прекрасный день пришел, а его коллектив провозгласил его смещенным — и выкинули пожилого редактора на неубранный снег и лед. И так было месяца три. Редактор Шевелев подал в суд, мы сообща ему помогали. И присудили ему вернуть ключ от редакции да еще 25 миллионов за моральный ущерб. «Лимоны» взять неоткуда, касса пуста. В редакции был 21 сотрудник, а теперь один Шевелев. Да мы с ним. Думали, что и как. Кое-что придумали. Что-нибудь напишешь, что самому понравится, присылай, Василий. Что у немцев благодать (Я прислал ему свои впечатления от двухмесячного проживания в Берлине по приглашению Гете-Института под эгидой радио «Немецкая Волна», организовавшего литературный конкурс. Меня пригласили за первое место в жанре «Радио-рассказ», я был удивлен внешним лоском и богатством Берлина. — В. К.), а у нас дело дрянь, так утешаю себя той мыслью, что (слава Богу!) я не немец. Все же быть русским, в этом есть какое-то самоутешение. А что поменяемся местами мы, голодранцы, с теми, что нынче жируют, — нет, лучше не надо, и так все рычат от злобы. Трудись, будь удачлив. Твой Глеб Горышин. «Постскриптум». В отношении Яны Жемойтель скажу так: девушка владеет чистописанием, начитана в прозападном направлении, пишет. Ее чухонская субтильность, белые ресницы, веснушки на носу, острые коленки вызывают определенный интерес, не прошло все это и мимо приметливого А.Апасова, «князя», — вот и публикации в «Бежином луге». По этому поводу я был свидетелем сцены ревности: одна сотрудница А.Апасова выговаривала ему, шефу: «Знаю я, чем ты там во Владимире занимался с этим молодым дарованием». Ладно, что в ней пока нет злобы, как в Петрушевской, а еще ранее была некая И.Грекова — в наказание нам. Вообще лит.дамочки — это разряд особый, но и без них тоже скучно. Помню, Шолохов люто ненавидел «ленинградских дамочек» Панову и Кетлинскую. А мне они, та и другая, давали рекомендацию в Союз. Сложная материя, лучше дамочкам помогать, их надолго не хватает, у них слишком «легкое дыхание». Это так, к слову.
*** Василий, хочу сообщить тебе вот что: как мне стало известно, в Воронеже журнал «Подъем» с 1 июля будет выходить на средства госбюджета. Главным редактором назначен Иван Иванович Евсеенко, он мне написал письмо с просьбой прислать что-либо из прозы, т.к. портфель журнала пустой. Я ему послал, что было под рукой, в том числе и рассказы Василия Килякова. «Аврора» только вышла номером №1, надежд на нее пока что нет. И.Евсеенко мне ответил, что В.Килякова прочел, намерен дать несколько рассказов — подборку. Просил меня прислать вводное слово. Такое слово я уже написал для «Бежина луга», будет ли он выходить, большой вопрос. Хорошо бы снять копию с того моего предисловия и отослать Евсеенко. Разумеется, не надо говорить Апасову, что это для «Подъема», он человек мнительный, нервный. Можно ему сказать, что копию снимаю для себя, что про меня написал Горышин. Хорошо бы, если бы проделал эту операцию, мне до поздней осени в Москве не быть, а дело пусть движется помаленьку. Понятно, что в предисловии надо кое-что изменить и добавить, по разумению Василия Килякова. Даю тебе адрес Ивана Ивановича Евсеенко и желаю успеха!
*** Дорогой Василий, С Новым годом, спасибо за письмецо. Поздравляю тебя с прибавкой потомства (Родился сын. — В.К.), кто-то же должен выполнять этот главный гражданский долг. В отношении публикаций много неясностей. Вышел ли №4 «Бежина луга» с твоими публикациями — не знаю, Апасов куда-то завалился. Есть ли в другом номере твой рассказ с моей вводкой? Не видать ни зги. Единственное, что остается, необменное, так это классика. Перечитал Достоевского, прочел замечательный роман Лескова «На ножах», теперь перечитал Тургенева, очень интересно. Того гляди, возьмусь за Гончарова. Помаленьку печатаюсь: в №4 «Русской провинции». «Кое-что о Достоевском» в №7 «Авроры», три рассказа должны быть в первых номерах «Москвы». Никто ни копейки не платит, собаки. Да и сами воют на луну. На тебя надежа в предстоящем и будущих годах. Порадей для русской словесности. Сердечно твой Глеб Горышин.
*** Василий, привет, спасибо за письмецо! Кое-какие сведения о «Бежином луге» и «Подъеме» я получил. И.Евсеенко прислал мне №7 прошлого года, только что вышедший, с моим текстом. Даже пришел и гонорар, вполне приличный, в отличие от других органов. Так что держись за Евсеенко. Надо сказать, такой чистый православный писатель, как Евсеенко, в роли главного редактора журнала впервые. Насчет «Литературной России» я думаю то же, что и ты. Там литературой и не пахнет... Бондаренко держится на ногах устойчиво. Как почитаю его откровения, что лучшие писатели нынче Паламарчук с Павловым, так и подумаю грешным делом, не платит ли ему ЦРУ. Но это ничего, все в общую копилку. Да, конечно, русские патриотические органы усыхают. Это предусмотрено общим планом. Даже газета «Сов. Россия», идущая впереди других по здравомыслию, и та насквозь пропахла Дегтевым. В этом есть некая аномалия, аберрация, провокация или просто агрессивная дурость. Тем не менее, если осталось что-либо стоящее, так это послужить настоящей литературе словом. Желаю тебе удачи. Твой Глеб Горышин.
|
