|
|
Диана КАН, Евгений СЕМИЧЕВ |
|
2011 г. |
ЖУРНАЛ ЛЮБИТЕЛЕЙ РУССКОЙ СЛОВЕСНОСТИ |
|
О проекте Редсовет:Вячеслав Лютый, "ПАРУС""МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКАXPOHOCФОРУМ ХРОНОСАБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСА |
Диана КАН, Евгений СЕМИЧЕВНе будем любить своих поэтов — заставят любить чужихБеседу провела Ирина ГРЕЧАНИК.
И.Г. Уважаемые Диана Елисеевна и Евгений Николаевич, читателям «Паруса» было бы интересно узнать о вашем самоопределении: осознавали ли вы поэтическое предназначение изначально или это понимание пути пришло со временем? Д.К. Я начала писать стихи довольно поздно, в 19 лет, когда переехала из Азии в Оренбург. Неожиданно для себя я стала сильно тосковать по местам, где родилась и выросла — и тогда вдруг начали появляться какие-то строчки. По прошествии многих лет прочитала у одного европейского классика, что если человек теряет Родину, он может обрести ее в литературе. Так случилось и со мной: та пустота могла быть заполнена только строчками стихов, пусть неумелых, но искренних. Потеря Родины для меня всегда была неким спусковым крючком для нового витка творчества. Когда развалили СССР, я начала писать стихи о России. А первая моя книга — это ностальгические стихи о Средней Азии, ну и о любви, конечно. В Оренбурге мою «Високосную весну» назвали книгой-вызовом, видимо, потому, что в ней не было ни одного стихотворения на «партийную» тему. Иные оренбургские поэты даже говорили, что у Дианы Кан все стихи о сексе (хотя наличие секса в нашей стране тогда только еще было в дискуссионной стадии). Интересовала меня Азия и любовь, я писала об этом, при чем тут вызов? При чем тут секс? Я была молода, влюблена — слава Богу, безответно, потому что та юная несчастная любовь стала моим «ракетным топливом» для творчества. Позже душа болела от унижения России, и в моих более поздних книгах не было уже ни одного стихотворения о любви к мужчине, только о любви к России и боль за ее унижение. В творчестве я эгоистка: всегда пишу только о том, что интересно и волнует лично меня… Сказать по правде, я всегда, с самого раннего детства, ощущала, что я не такая как все. Вот у меня дочь в семь лет написала одно из первых стихотворений о стрекозе, там были строчки: «Я летаю над водой, родилась я молодой». Я прочитала эти наивные, казалось бы, строчки, и призадумалась: устами младенца глаголет истина. Потому что я, в отличие от своей дочери, родилась старушкой. У меня уже с двух лет, как только я начала осознавать себя, было ощущение, что я живу долго-долго, что мне много-много лет — как минимум, триста. И.Г. В своих воспоминаниях о литинститутских днях Диана Елисеевна подчёркивала, что встреча с Юрием Поликарповичем Кузнецовым в значительной степени утолила «страстное желание творческого общения». Как считаете, был ли Юрий Кузнецов для Вас в этом смысле «незаменим»? Не было ли преувеличением писать об оренбургском «безвоздушном пространстве» для молодого поэта? Или, всё же, доводилось встречать людей похожего масштаба и таланта, испытывать минуты подобной полноты общения с другими поэтами? Д.К. Знаете, ведь если бы в свое время, в середине 90-ых годов, Юрий Кузнецов принял меня в Союз писателей России на всероссийском семинаре-совещании, я бы вряд ли состоялась, как поэтесса. Но он меня в СПР не принял! И тогда я решила поехать к нему на Высшие литературные курсы. А не поехала бы, вряд ли бы встретилась с Кузнецовым, с Евгением Семичевым, за которого вышла замуж потому, что это был поэт, который восхитил меня своими стихами. Позже он стал мне не только мужем, но и другом, учителем (ученик сам выбирает себе учителя, но и учитель, как говорил Лао-Цзы, приходит тогда, когда ученик готов к приходу учителя). Я, видимо, к тому времени уже была готова. Меня спасло то, что я очень вредная дама, мне надо постоянно кому-то что-то доказывать. Слава Богу, что в Оренбурге в пору моего первоначального литературного становления меня постоянно и ожесточенно ругали, а то и травили (надо называть вещи своими именами). Потому что, если бы меня хвалили, я бы умерла со скуки! И уж точно перестала бы писать стихи — а зачем, если и так любят? Без завистников я чахну и скучаю, как свернутое знамя. Спасибо врагам, что они есть! Спасибо Оренбургу, что был порой несправедлив и жесток ко мне: сокрушая, он выковал мой характер. Оренбург дал мне характер, но не мог дать мне той литературной среды, в которой я нуждалась. Мне посчастливилось учиться у Кузнецова. Когда я только начинала писать стихи, прочитала его книгу — и была поражена. Много позже Юрий Поликарпович прислал мне небольшое письмо — мол, Диана, Вам не следует сильно увлекаться моими стихами, это как черная звезда, попадешь под обаяние этой звезды, потом не вырвешься. По молодости я нахально написала в ответ: «Дорогой Юрий Поликарпович, как сказал Анри Матисс, я никогда не избегал ничьего влияния. Я счёл бы это трусостью и неверием в себя». А про себя подумала — да и кем мне еще увлекаться, если не Блоком и не Кузнецовым? В конце концов, кем хочу, тем и увлекаюсь. Это моё право — поэта и женщины! И.Г. «Парусу» хотелось бы поинтересоваться, отталкиваясь от вашего знакомства с Ю. П. Кузнецовым, есть ли на сегодня продуктивные тенденции в исследовании его поэзии, на ваш взгляд. А может, есть ли исследователи, которые затушёвывают его творчество неуместными, несущественными или искажающими творчество подходами?
Е.С. На мой взгляд, творчество Юрия Кузнецова в настоящее время изучается по преимуществу поверхностно. С момента смерти поэта прошло не так много времени, а большой поэт виден с большого расстояния. Сегодня многих исследователей интересуют в основном биографические подробности. Строятся какие-то мифы о Кузнецове, которые к его поэтическому наследию имеют отдаленное отношение. Появляются люди, заявляющие о своём якобы влиянии на личность и творчество поэта, который не может посмертно им возразить и их одёрнуть. Поэтому я последние годы стараюсь не афишировать факт своего знакомства с Кузнецовым, слишком много так называемых «друзей» у него появилось, о существовании которых он, видимо, и не подозревал при жизни. А по-настоящему творческое наследие Кузнецова еще и не начало изучаться. Время для этого придёт позже, это будет уже другое поколение исследователей, которым не надо будет бить себя в грудь на предмет знакомства с поэтом лично. И тогда они заговорят о творчестве.
Д.К. О Кузнецове сегодня пишут много и сумбурно. Конечно, не могут быть не интересны подробности его жизни и личности. Это был человек-атлант, рядом с которым измельчавшим современникам бывало неуютно — слишком невыгодно сравнение, слишком неудобно рядом с ним ощущать себя карликом. Кузнецов был в первую очередь великий поэт, так и надо о нем говорить. Почему этот великий поэт не был оценен по достоинству при жизни — вот вопрос, который должны задать себе в первую очередь мы сами, считающие себя русскими людьми! И что мы ищем врагов на стороне, если сами своих поэтов не ценим? А что, либералы должны были ценить Кузнецова? Они и не обязаны были! Это как с армией: если не будешь любить и холить свою — будешь кормить чужую армию. Не будем любить своих поэтов — заставят любить чужих, что и происходит сегодня сплошь и рядом. Я читала о Кузнецове исследования Вячеслава Лютого, частично читала воспоминания Валерия Михайлова — и то и другое здорово, потому что написано и продиктовано любовью к таланту и к литературе, а не желанием самоутвердиться. О таланте должны писать таланты, и тем хороши воспоминания Михайлова и исследования Лютого. Как говорил Бальзак: «Судить нас имеют право только равные!». Не может моська объективно судить слона — добавлю от себя. Хотя сегодня это происходит тотально на фоне размывания иерархии в литературе, когда всякая окололитературная швабра мнит себя, по меньшей мере, пылесосом. И.Г. Сегодня некоторые критики пишут о близости Кузнецова и Бродского. Как Вы оцениваете такой подход? Что это? попытка смешать масло с водой или закономерное «расширение границ»? Д.К. Сейчас скажу то, за что меня наверняка поругают патриоты, к которым имею честь принадлежать, ибо считаю себя не российской, как часто пишут, а именно русской поэтессой. Я поклонница поэзии Бродского, если не всей, то очень большой ее части. На самом деле всё это деление на идеологические лагеря во многом от лукавого. Сегодня (как, впрочем, и всегда) водораздел проходит по линии талант-бездарь, поскольку иные прочие очень уж горазды прикрывать патриотической риторикой свою бездарность и своё желание уничтожить истинный талант. Настоящие писатели есть в обоих лагерях, и в обоих лагерях есть бездари и графоманы, коих, естественно, большинство. Когда начинают сталкивать двух слонов, дабы одного ослабить другим, то от этого выигрывают только моськи. Кузнецов и Бродский слишком разные, чтобы их сравнивать. Кто сильнее — слон или тигр? Глупый вопрос. Е.С. Это скорее попытка подмять творчество Кузнецова под Бродского. Причём, попытка грубая и для всех слишком очевидная, чтобы быть успешной. Это разнополярные поэты, слишком разные, чтобы их сравнивать. И оба они это наверняка понимали. Авторы таких подходов, скорее, хотят показать свою якобы мировоззренческую широту, более заботятся об оригинальности своего мышления. Это провокация в самом примитивном смысле этого слова. А потому не заслуживает внимания и обсуждения. И.Г. Интересно узнать Ваше отношение к последним поэмам Ю. П. Кузнецова, которые вызывают более всего мировоззренческих споров — кто-то считает их гениальными, кто-то высокомерно-кощунственными. Вообще, принимаете ли Вы своего учителя целиком или есть принципиальные моменты расхождений, с которыми трудно примириться? Д.К. Есть два типа отношений человека с Богом. Ветхозаветный принцип — он явен у Гоголя, когда человек во многом осознает себя рабом Божьим, тварью бессловесной, не имеющей права задавать Богу каких-то «неудобных» вопросов. А есть новозаветный тип отношений человека с Богом. Он явен у Лермонтова. Это отношение к Богу, как к Отцу. Отношение сына к Отцу, а не раба к Хозяину. Это другое. Отцу сын часто может задавать вопросы: «О, Господи, куда Ты смотришь?» Самый частый русский вопрос. Мы нередко задаем его Богу в сердцах, но мы не кощунствуем, мы потому и задаем этот вопрос, что верим в Бога, как в Отца. Эту разницу отношений человека с Богом я поняла благодаря недавней — совершенно замечательной! — книге Валерия Михайлова о Лермонтове. Давно с таким удовольствием ничего не читала, очень рекомендую, эта книга называется «Между небом и землёй» и недавно вышла в Астане. А Кузнецова, как и любого истинного поэта, надо принимать целиком. Е.С. Да, Кузнецова надо принимать целиком, как большое неординарное явление литературы. Со всеми его зачастую парадоксальными, неоднозначными проявлениями. Именно в противоречивости художника наиболее ярко выражается особенность его творчества. Не надо принцип художественности путать с теологической составляющей. Кузнецов был прежде всего поэт, причем не конфессионально-приходской, как часто сегодня бывает, а глубоко православный. Вспомните Есенина: «Если черти в душе гнездились, значит, ангелы жили в ней». Истинно православный поэт (и человек!) начинается с осознания собственной греховности. Если он считает себя праведником, он вряд ли угоден Богу, почитайте Писание. Кузнецов себя праведником не считал никогда и говорил об этом неоднократно — в том числе в своих стихах. И.Г. Я часто задаю поэтам этот вопрос. Многие отвечали на него утвердительно. Скажите, были ли в вашей жизни случаи поэтических прозрений? Например, без всякой мысли о пророчествах, писалось стихотворение, а затем, не спрашивая вас, оно неожиданно воплощалось в жизнь. Д.К. У меня очень много таких случаев. Приведу совсем недавний пример. Месяца два назад я вдруг, неожиданно для себя написала стихотворение о своих японских корнях: Сбежавшая с картины Хокусаи Далее цитировать не буду, но вот эта «большая волна несчастной Канагавы», о которой даже сама не знаю почему я написала, сейчас смывает Японию с лица земли. Это страшно! Е.С. Стихи довольно часто предвосхищают события жизни. У меня таких примеров много. Приведу недавний. Сначала я написал стихи про Сибирь, а потом меня пригласили в Иркутск. И там сибирский мой лирический цикл продолжился. И.Г. Чувствуете ли вы свою особенность, в отличие от других людей — «непоэтов»? Почему одни способны писать стихи, другие — нет? Как считаете, можно ли «стать» поэтом, если очень захотеть, или «если Бог не дал, в аптеке не купишь»? Д.К. Я думаю, что поэты — это не только те, кто пишут стихи. Часто читатели бывают более поэтически чуткими, чем иные авторы-виршеплеты. Поэтом может быть талантливый дизайнер, создающий не просто одежду, но — образ человека. Образность — основа поэзии, образ Божий, образ человека. У меня есть подруга, она полиграфист по образованию. Но стоит посмотреть на то, как она готовит и как накрывает стол, чтобы понять: это поэзия. Это у нее такой талант! А вот я, сколько ни пыталась так приготовить и так накрыть стол, как Оксана, ничего не получалось. Я завидую ее умению делать красивыми еду и стол. А Оксана говорит, что завидует мне, что я умею писать стихи. Все мы немножко завистники. Это не мешает нам любить друг друга. Е.С. Талант поэту даётся прежде всего от Бога, никаким хотением или везением, если нет Божьего веления, поэтом не станешь. Это не значит, что поэту поэзия даётся легче, часто наоборот. Поэт сам себя всю жизнь выращивает в русле Божьей воли. Угадать эту Волю, ощутить ее, прочувствовать — вот здесь уже задача самого поэта. И чем прозорливее он окажется, тем успешнее раскроется его талант. У нас сейчас процветает практика назначения поэтов поэтами. Как говорится, за хорошее поведение и гибкий позвоночник поэт Тютькин-Мутькин назначен гением. Но литфункционеры, поступая так, берут на себя Божеские функции, а это уже непростительный грех. И.Г. Мы знаем, что вы активно интересуетесь творчеством своих коллег, поддерживаете молодых, ведёте литературное объединение, проводите вечера. Есть ли, по вашему, на сегодняшний день на русском поэтическом небосклоне те, кому вы пророчите большое будущее? Есть ли у вас ученики, продолжающие именно ваши поэтические установки и принципы? Д.К. Я веду не просто литобъединение. Год назад, кстати, оно первым в России получило официальный статус «народный коллектив». Это единственное на сегодня народное литобъединение, которое имеет большую историю, существует с середины 50-ых годов. Оно называется «Отчий Дом». У нас нет резервации для молодых, для пожилых и т.д. У нас все со всеми общаются, как в жизни. Разные поколения, профессии, конфессии, характеры и т.д. А сближает всех таких разных — поэзия. Но основную ставку я, конечно, делаю на молодёжь. Я стараюсь помогать талантливым писателям и поэтам, ведь помочь таланту, как Гоголь говорил, значит Богу угодить. Мне это очень нравится, и подборкам наших молодых талантливых поэтов — Сергея Бударина, Андрея Хитёва, Карины Сейдаметовой, Марии Черняевой — я радуюсь больше, чем своим собственным публикациям. Е.С. Молодых талантливых авторов много. Если судьба будет к ним благосклонна, то они станут украшением русской поэзии (меня поэзия интересует в первую очередь, это понятно). Сергей Бударин, Василий Попов, Алексей Ряскин и многие другие… Слава Богу, учеников у меня нет, хотя помочь молодым всегда рад. Я вообще не верю во все эти школы в поэзии. Поэт сам себе и школа, и университет, и учитель. Он существует в единичном экземпляре, в противном случае это уже поточное производство, значит, не поэзия. И.Г. Занимаются ли какие-то критики серьёзным изучением вашей поэзии или ощущается нехватка весомого литературоведческого слова, как выразилась в одноимённой статье Капитолина Кокшенёва, «критический авитаминоз»? Как вообще вы относитесь к литературоведческим изысканиям и «румяным критикам»? Д.К. Я ценю творчество критика Вячеслава Лютого, но он не румяный. Он очень суровый и вполне свою фамилию оправдывает, хотя «лютость» его не внешняя, он умеет так корректно и так убийственно сформулировать мысль, что Лютым невозможно не восхищаться. Гениальный критик, так глубоко умеющий проникнуть в суть текста, что другого такого не нахожу среди современников. Это сегодня имя Лютого уже известно в России, а десять лет назад, когда мы только-только познакомились по переписке, его ещё мало кто знал. Но я уже тогда, читая его умные письма, поняла, что имею дело с гением. У меня вообще просто звериное чутье на талантливых людей. Я их чувствую за версту. А к Лютому можно отнести высказывание Мизнера о том, что «настоящий критик — это лицо, которое объясняет писателю смысл написанного этим писателем произведения». В свое время Лютый, когда писал эссе о моих стихах, многое объяснил мне в самой себе. А это ведь главное — помочь писателю понять в полной мере самого себя. К этому призвана критика в лучших ее проявлениях. И.Г. Перешёл ли ваш «двойной» творческий дар к дочери? (В одном из интервью Вы упоминали, что она очень вдумчива с самого юного возраста, прекрасно знает Православие — это хороший фундамент для творческого человека). Пойдёт ли она по Вашим поэтическим стопам или уже выбрала другое поприще? Д.К. Если откровенно, я бы не хотела, чтобы дочь стала писателем. Она пишет сейчас рассказы в стиле фэнтези, столь модные у подростков. Я ей говорю: «Ты нас с отцом не позорь, фэнтэзи — это же не литература!». Она отвечает: «Ну я пока в таком возрасте, что могу искать себя. Это во-первых. Во-вторых, я свои рассказы в Интернет не выкладываю, так что позора нет. А в-третьих, даже если бы я выложила их, ни ты, ни отец не опозорились бы, так как у меня другая фамилия». У дочери фамилия моего бывшего мужа, ее отца, с которым она практически не знакома, отцом своим считает Евгения Семичева, ее воспитавшего с годовалого возраста, как родную дочь. У нас такая забавная семья: все трое с разными фамилиями. Е.С. Хочется верить, что чутьё на слово у дочери есть. Она много читает, православно воспитана, Писание знает получше иных батюшек. Талант вообще передается по женской линии, так что не удивлюсь, если дочь станет писателем. И.Г. Расскажите «Парусу», есть ли у Вас какие-то поэтические ориентиры в истории русской поэзии прошлых веков, особенно дорогие литературные имена? Помнится, в одном из попавшихся мне стихотворений Евгения Николаевича («Гроза») в положительном контексте Пушкин «мелькнул», у Дианы Елисеевны, но уже в отрицательном — «беспросветный Блок». Вообще, требуют ли пересмотра какие-то моменты в истории отечественной словесности, например, возвращение незаслуженно забытых, постановка «на место» беспричинно раздутых и т.д.? Д.К. Да, беспросветный и безысходный Блок в моих стихах встречается. Но вот ведь парадокс: Блок — мой самый любимый поэт наряду с Лермонтовым! Просто мы, поэтессы, с любимыми не церемонимся, как женщины, можем себе это позволить. Но если серьёзно — разве любить можно только солнечного автора? Мне интереснее любить «беспросветного» Блока, в которой я нахожу столько созвучного себе. У меня есть такие строки (попутно к вопросу о прозрениях поэта): Купите ошейник, и я буду Вашей собакой, Только с годами я узнала, кому на самом деле «адресовала» это стихотворение. Я вычитала где-то, что любимую собаку Блока звали — представьте себе! — Дианкой! Е.С. Я всегда считал, что авангард создан для того, чтобы погибнуть. А победа достается регулярной войскам — классике. Мои предпочтения неоригинальны — русские классики от Ломоносова, называвшего, кстати, стихи «пиесами», что мне особенно близко, так как я предпочитаю образность в стихах делать динамичной, чтобы ощущалась драматургия каждого стихотворения. Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Блок, Есенин… Из прозаиков — Шолохов. Конечно, Лев Толстой. И Достоевский — пусть даже со всей его чертовщиной. Люблю пьесы Вампилова и считаю его одним из лучших драматургов, выше Чехова. Вампилов — продолжатель классической традиции Островского, нашего русского Шекспира. И.Г. Вдохновение — капризная гостья. Существуют ли у вас любимые поэтические темы, неисчерпаемые по заключённой в них творческой энергии? Д.К. Я черпаю вдохновение в своем азиатском детстве. Когда мне плохо, вспоминаю наш двор, огромную луну и согдианские — почти экваториальные! — огромные звёзды, деревья с их буйной листвой на фоне старинной заброшенной православной церкви, что стояла возле нашего дома. Эта церковь в Термезе была построена еще во времена Александра Второго для православной общины имперского российского термезского форпоста. В советское время она была разрушена, там валялся мусор. Я очень любила приходить туда, подолгу стояла под куполом. Там была совершенно особая атмосфера, я явственно слышала там музыку. И когда я пишу стихотворение и начинаю слышать эту музыку, я знаю — стихотворение у меня получится. У Станислава Куняева есть замечательные строки: Реставрировать церкви не надо. Я очень люблю это стихотворение, особенно концовку, про русский ветер, угрюмо поющий в пустых колокольнях песню, которую мы понять не можем. Но вот ощутить эту песню поэт обязан, иначе он не поэт. В конце 70-ых годов в этой термезской церкви сделали спортзал. С тех пор я не очень люблю спорт… Е.С. Любовь к Родине — единственная неисчерпаемая тема, которая переходит на любовь к женщине, к народу, к земле, к детям, потому что всё это — составляющие Родины. И.Г. Расскажите, чем вы на сегодняшний день занимаетесь? Какие планы и творческие проекты ожидают вас впереди? Д.К. Я предпочитаю говорить о литературе и своих планах только в прошедшем времени. Как говорится, по факту. Е.С. Если хочешь рассмешить Бога — расскажи про свои планы. И.Г. Есть ли какие-то соображения о путях современной русской литературы. Существует много точек зрения: кто-то полагает, что она умерла с Буниным, кто-то похоронил её вместе с советской эпохой, а кто-то считает, что литература сегодня перерождается, уступая место сетературе, блогам, коммерческой продукции и тому подобным явлениям, кто-то, напротив, видит возрождение литературы в «новых реалистах» и т.д. Или наша русская «громада» всё же движется к новым горизонтам, «плывёт»? «Куда ж нам плыть?» Д.К. Как это — с Буниным умерла русская литература? У нас же Шолохов был! Я вообще считаю, что ХХ век в мировой литературе дал две мировые величины в прозе — Шолохов и Маркес. Оба создали невозможное — эпос своего народа. Шолохову я жутко завидую. Вот читаю его описание степи в том же «Тихом Доне», да и другие вещи, и просто тихо начинаю помирать от зависти — как писатель. Но как читатель, я сразу начинаю гордиться: надо же, какого гения наш народ, наш казачий народ, подарил миру! Я настолько люблю Шолохова, что когда слышу от кого-то какие-либо инсинуации в его адрес, человека этого сразу записываю в свои личные враги. Потому что не может человек, любящий Россию, не любить русского гения. Отношение к русскому гению — есть лишь лакмусовая бумажка истинного отношения к России. Самое гадкое при этом — если человек разводит патриотическую риторику и выставляет себя этаким «русаком», а сам ненавидит лучшее русское. Таких гадёнышей в патриотическом лагере сегодня полно. И тут нечего на либералов пенять, если среди своих порядок навести не можем. Е.С. Да, наша русская громада плывет к новым горизонтам. Говоря словами Рубцова — «не она от нас зависит, а мы зависим от нее». Это надо бы помнить не только рядовым гражданам, но особенно нашим власть имущим. Русская литература, в том числе советского периода, являла миру образцы высокого, подчас трагического искусства. Я не склонен думать, что сетература опасна для настоящей литературы. Книга хороша своей конкретностью — ты спишь, а она рядом с тобой. С Интернетом в обнимку всё-таки не уснёшь, а человек растет и выздоравливает, как известно, во сне. Книга — как хорошая заботливая надежная жена, потому мы так неохотно отдаем любимую книгу другим. А Интернет что-то вроде любовницы на стороне, а на любовницу здравый человек не может рассчитывать, как на опору в жизни, хотя чтобы не зачахнуть от скуки, иногда не стоит пренебрегать мужскими шалостями. Интернет — это и есть такая шалость, такое шампанское, которое ненадолго будоражит кровь, чтобы не загустевала. Но и качество литературы в Интернете важно, вы же не будете пить прокисшее шампанское. И.Г. Спасибо за ответы, Диана Елисеевна и Евгений Николаевич, журнал «Парус» благодарит вас за интересную беседу, желает удачи и вдохновения!
|
