|
|
Валерий ГАДАЛОВ |
|
2011 г. |
ЖУРНАЛ ЛЮБИТЕЛЕЙ РУССКОЙ СЛОВЕСНОСТИ |
|
О проекте Редсовет:Вячеслав Лютый, "ПАРУС""МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКАXPOHOCФОРУМ ХРОНОСАБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСА |
Валерий ГАДАЛОВЩучье эльдорадоРыбацкие рассказыКарп Еще учениками восьмилетней школы сподобились мы с Петькой побывать на браконьерской рыбалке. Недавно вернувшийся из армии сосед Николай где-то раздобыл пару сетей и предложил нам составить компанию в походе ночью за рыбой на Мельничную запруду. Там, по слухам, карп развелся богатырский — ни одна леска не выдерживала. В условленный час мы с Петькой сидели на лавке возле дома. Коля с картофельным мешком за плечами, озираясь, выглянул из кустов сирени. — Под рыбу чего-нибудь взяли? Мы в растерянности осмотрели авоську с сухпаем: — Во! Еду приговорим, а рыбу сюда. — Вы что, совсем уже? Мы же на карпа идем, а вы с авоськой. Ладно, там разберемся, — снисходительно махнул рукой Коля, поедая глазами пустынную улицу. — Пойдемте быстрей, а то торчите здесь у всех на виду. Солнышко только скрылось, и рассеянное сияние оранжевых облачков на западе еще не позволяло короткой летней ночи заступить место жаркого дня. Когда добрались до запруды, последние рыбаки сматывали донки и удочки. Коля за кустами разложил сеть и принялся инструктировать нас, как ее подавать. Едва мы остались одни, главный браконьер разделся догола, взял в руки веревку, привязанную к сети, и вошел в воду. Он плыл на боку, одной рукой подгребая, а другой вытягивая от нас сеть. Поплавки и грузила то и дело запутывались, полотно цеплялось за всё, за что только можно зацепиться, работа стопорилась, и пловец шепотом, стелившимся по уснувшей реке, крыл нас на все лады. Наконец, с первой сетью закончили. Николай, тяжело дыша в сгустившихся сумерках, подгреб к берегу. — Пошли на поворот. — А не будем разбирать? — пискнул я, помня о том, как нервно мы запускали только что установленную снасть. — Некогда, — отрезал хмурый вожак. На мысу Коля вытащил вторую трехстенку из мешка. На ощупь развязал веревку, взял ее в зубы и вошел в воду. Эту сеть мы с Петькой подавали, не разбираясь. Поплавки перехлестывались, грузила лезли в ячейки, а мы бессовестно пускали снасть барахтавшемуся другу, в душе побаиваясь момента вытягивания ее из воды. Те два с половиной часа, что были отпущены июньской ноченькой на наше черное дело, были поделены между нервным уписыванием сухпая и замиранием в ответ на подозрительные шумы. Даже костер развести побоялись. Едва в темноте стал угадываться противоположный берег, вожак взялся за веревку второй сети. Мы с Петькой приготовились на всякий случай тикать что есть сил с поля боя. Однако Никола в браконьерском деле тоже был новичком и, вытянув спутанную снасть, шепотом поделился с нами: — Во! Карпы дают. Всю сеть перепутали, и не один не попался. Давай скорей мешок. Не разбирая, он запихнул невезучую снасть в мешок, и мы рысцой, трусливо вглядываясь в предрассветные сумерки, потопали к первой сети. Коля взялся за веревку, потянул — и тут же бросил в траву. — Эх ты, там кто-то бьется. А ведь ночью никто вроде не купался... Волосы у нас встали дыбом от возможной беды. — Лек, попробуй-ка, — Коля кивнул на веревку. Я потянул за капроновый шнур, и тут же в руку передались два мощных толчка. — Да, кто-то есть. В любом случае надо быстрей тянуть. — Да уж давайте быстрей, а то еще утонет, — чуть не плача поддержал Петька. Николай вздохнул, огляделся по сторонам и потянул. Сеть как бы нехотя выползала на берег, укладываясь темной горкой у наших ног. Горка росла, напряжение сгущалось. Колины руки начали подрагивать. Вдруг вода забурлила, и из воды показался мощный сияющий бок здоровенного карпа. Он переваливался с боку на бок, со всех сторон охваченный сетью. — Вот он, гад! Напугал как, а! — торжествующе возопил, забыв обо всех мерах предосторожности, наш вожак. — Ну, теперь-то уж ты никуда не денешься. Николай вальяжно тянул остаток сети, гордо поглядывая на плененного богатыря. — А как мы его понесем? — захихикал Петька. — Эта зараза уж точно ни в какую авоську не влезет. — Чего его носить? — ухмыльнулся Николай. — Мы его покатим, он же круглый. Карпу, похоже, это предложение пришлось не по душе: собрав последние силы, он так закувыркался в сети, что нитки затрещали от столь мощного напора. Вдруг великан шлепнулся в траву, прыг-прыг с пригорка — и в воду. Коля летел следом и успел прижать беглеца на мелководье ко дну. Мы стояли, оцепенев. Руки Николая вместе с добычей потихоньку, но неуклонно погружались на наших растерянных глазах в ил. Поначалу голова, как поплавок, торчала над водой. Некоторое время Коля, сколько мог, молча вытягивал шею. Потом в последний раз, выпучив глаза, глубоко дыхнул и скрылся под изрядно замутненной поверхностью. Через десяток безмолвных секунд, весь в водорослях и тине, предводитель браконьеров поднялся на ноги и обиженно произнес: — А вы чего стоите, как истуканы? Мне одному, что ли, всё это надо? Больше на рыбалку вас не возьму. Он запихал грязную сеть в мешок, закинул его за спину и скрылся в кустах. А мы с Петькой, когда проснулись к полудню, проверили лески на наших ореховых удочках и отправились ловить пескарей.
Про печку и чудовище Ремонт избушки, счастливо приобретенной в деревне, производился с помощью моих друзей, знакомых и родственников. Они приезжали на выходной, ловили рыбу, собирали грибы, ягоды, купались, загорали, а между делом помогали мне покрыть крышу, настелить пол, навесить двери... Старенький заброшенный домик на глазах оживал. В один из июньских сказочных дней приехали еще и Александр с Левой. Скептически попинав закладные бревна, загадочно заявили: «На наш век хватит», натянули болотные сапоги, собрали спиннинги, перекинули сумки через плечо — и были таковы. Чего именно хватит, не уточнили: то ли ремонта, то ли дров для костра. Валентин же, как самый большой «спец по кирпичам», отправил меня за глиной, а сам полез изучать останки когда-то русской печи. — Что будем строить, хозяин? Можем шведку, столбик, камин.... — А русскую слабо? — По новой сложить — дорогонько выйдет. Бабусину лежанку восстановить, конечно, можно, только трубу перекладывать придется, подтопок убирать... И свод надо будет подремонтировать, укрепить. Копи деньги, хозяин! — Тогда, может, камин? — промямлил я. — Можем. Только так и скажи: отопление будет центральное, а для дыму, копоти и пыли постройте мне, Валентин Владимирович, камин. А то ведь прислуге делать будет нечего... — Так что ж делать? — Дурья башка! Да кто в деревне, где традиционно живут умные люди, не чета вам, строит что-либо, кроме русской печки? Она ведь и кормилица, и поилица, и лечильница, и кровать с подогревом. Эх, молодежь! — и мой однокашник принялся замешивать глину. Часа через четыре основной ремонт был завершен. Настоящая русская печь, перемазанная, как и все вокруг, глиной, гордо стояла в горнице, мечтая о трубе и давно забытом жаре. Мастер обошел свое творение, вытер руки и, похлопав меня по плечу, заявил: — Перекур. Наливай молока. И на речку! А то запряг с самого утра. Эксплуататор. — Пойдем кружки поставим. Живцы в бочке плавают, — замечтал я. — Тут под церковью омут хорош. В прошлые выходные у меня там какой-то крокодил крючок оттяпал. — Что ж, айда, задерем твоего хищника, — великодушно согласился мастер. Мы начерпали сачком живцов, захватили многострадальные кружки, весло и двинули к плотику. Соседская лодка умеренно протекала, поэтому и перед выездом, и через каждый час приходилось проводить ритуал вычерпывания. И всё же солидные размеры плоскодонки позволяли садиться в нее (правда, с большой опаской) даже моей жене. Мы расставили посредине омута кружки, уповая на Бога, слабое течение и легкий южный ветерок. Белый храм на пригорке, премудрые ивы над камышом и временами вспыхивающая на воде рябь усыпили нас. Сколько времени мы просидели, не проронив ни слова, сказать затрудняюсь. Вдруг мой взгляд непроизвольно отметил странное поведение одного из кружков. Тот сначала быстренько направился к берегу, потом замер. Подпрыгнул, перевернулся белым брюхом кверху. Снова подскочил, встал в исходное положение, подумал и начал стремительно разматываться, распуская по воде концентрические кольца. Затем булькнул и исчез. — Валентин! Это что за дела такие? — встрепенулся я. Мне и правда наблюдать такое прежде не приходилось. Мы раза три пересчитали красные пятна на окрестной акватории. Их было семь. — Ты кружок не брал? Я тоже. Кто ж тогда лямзнул один? Я окинул грозным оком омут, прибрежные заросли, лодку под сиденьями. Неужели какой-то шутник решил поиграть с нами? Кружок появился так же неожиданно, как и исчез. Как пробка, он выскочил из воды посередине омута и застыл. — Вон он, стервец, — ни за что ни про что обидел я свою снасть и взялся было за весло. Однако кружку, видимо, не понравилось наглое посягательство на его суверенитет, и он двинул подальше от агрессоров. Едва нос лодки приближался к нему, он плавно уходил под воду. Так продолжалось несколько раз, пока сидящему на носу лодки лучшему (в кругу знакомых) печнику не удалось сцапать беглеца. Но радоваться, как оказалось, было рано. Только Валя поднял кружок и перехватил леску, некто снизу попытался сдернуть нахала в воду. Мой друг проворно выбросил непокорную снасть, и кружок снова пропал из виду. Впередсмотрящий запросился в загребные. Мы поменялись местами и снова принялись изучать водную гладь. Ветер притих, храм спрятался за ивами, деревенские собаки умолкли. Беглец всплыл почти у самого берега. Валентин подвел лодку, и я вцепился в родную снасть. Выбрать лесу не было никакой возможности. Я лишь держал кружок и, в зависимости от стараний своего соперника, опускал руку в воду или поднимал ее над головой. Часа через полтора напор ослаб, и я стал потихоньку подтягивать кого-то, ежесекундно ожидая подвоха. С каждым разом мне удавалось подводить шалуна все ближе и ближе. Я уже разглядел огромный щучий хвост и ненавидящий взгляд. Но что делать дальше? Как втащить это чудище в лодку? Почему-то вспомнились слова Наполеона: «Главное — ввязаться в крупное сражение, а там видно будет». Однако, что именно будет «видно», он почему-то не сказал. Наконец, мне удалось поднять противника к поверхности. Щучина всплывала не как обычная рыба, носом вверх, а горизонтально, всем могучим телом сразу. — Ну, что там? — с берега за нашей возней наблюдали несколько мужиков и мальчишек. Своими спиннингами выделялись двое наших друзей. — Ты ее за глаза бери! Правой рукой обхвати затылок и за глаза! — вопил Лева. Я занес руку. Ведро брызг и стремительно убегающая леса были ответом на мои поползновения. Убегая от меня в глубину, запутывая лесу в траве и бросаясь под лодку, щука вконец уморилась. Подведя ее в очередной раз к лодке, я понял, что пора брать. Но как? Левин совет не проходил, раствора моих пальцев для злобных глаз не хватало. Валентин наотрез отказался «иметь хоть что-нибудь общее с этим крокодилом, пока он не на сковороде». Плыть вместе с чудищем к берегу было бесперспективно из-за густых зарослей и коряг на мели. Отчаявшись придумать что-то путное, я пошел ва-банк. Отпустил леску, медленно подвел руки под щучину и махом вбросил ее в лодку. Тут и началось! Хищница мгновенно решила, что это ее плоскодонка, а мы заняли места незаконно. Сперва она окатила нас водой, уже вдоволь накопившейся в лодке, а потом попыталась выбросить захватчиков за борт. Положение спас печник. Борясь за собственную жизнь, он с таким азартом налег на весла, что через мгновение лодка уткнулась в берег. А в следующее мгновение Валентин уже стоял в дюжине шагов от берега, переводя дух. Изучив леску 0,4 и крючок (примерно восьмой номер), сосед Пал Николаич возмутился: — Ну и дура! Попасть на этакую хлипкую снасть. Тьфу! Я немного обиделся для порядка. Мальчишки боязливо гладили пальцами хвост и плавники речного крокодила. Пес Кубарь настороженно обнюхал чудище и залился звонким лаем. А мы еще долго смотрели на щучинищу, наперебой вспоминая подробности своего геройского подвига. Взвешивали рыбину у соседа. Я, конечно, набросил килограммчик для ровного счета: все равно Пал Николаич без очков не видит делений. Зато теперь вся деревня точно знает, что в омуте под церковью кто-то когда-то выловил огромную щуку. То ли на восемь, то ли на двенадцать кило весом, а может, и на пуд. А уж кто и когда, о том идут споры. Щуку попробовали все, кто был рядом в момент поимки. И дружно порешили: зря говорят, что большие щуки-де не вкусны. Хоть каждый день лови, никто не отказался бы. Потом мы и трубу сладили, да так, что печь сегодня ни капельки не дымит. А тяга — хоть дрова привязывай. Как говаривала соседка, тетя Настя: «Хорошина!»
Голавли Потемневшие листья ольхи дрожали на еще теплом сентябрьском ветру. Наиболее усталые не выдерживали напора стихии и падали в воду. В заводинке под кустами течение и ветерок соткали из них толстый лохматый ковер. Редкие вершинки рдеста пробили несколько прорех, и мы с Валентином запустили туда свои мормышки. Шишечкам и веткам ольхи, нависшим над водой, видимо, было обидно наше невнимание, и они в отместку цепляли удочки и лески. Взвинченные от бесклевья и распутывания снастей, мы выбрались на прибрежную полянку и присели отдохнуть. Очередной лист выполнил ряд замысловатых пируэтов и совершил мягкую посадку на край ковра. Вдруг из глубины всплыли пухлые белые губы и слегка попробовали пришельца, а может быть, просто посчитали и занесли в свой подводный реестр. Затем рыбина неспешно развернулась и скрылась под нетканым ковром. Мы удивленно переглянулись. — Голавль, — резюмировал Валя. — Голавлище, — уточнил я. — Кузнечика бы, — помечтал напарник. — Или стрекозу... Мы с надеждой оглядели окрестности, но рядом ничего не стрекотало и не летало. Пока напарник крутил головой, из-под его сумки вспорхнула какая-то хилая белая бабочка и, проковыляв с полметра, приземлилась в травке. Я воробьем набросился на добычу, и вскоре изрядно помятый мотылек оказался в моих дрожащих руках. Едва не по-пластунски мы подобрались к воде. На двухметровой глубине за кочкой, чуть пошевеливая хвостами, расположились три толстенные рыбины. Я сложил телескопическое удилище до двух колен, подмотал леску и, насадив мотылька, опустил мормышку на воду. Тут же левый голавль поднялся к поверхности, раскрыл белые губы, и... насадки как не бывало. Я секанул, но лишь получил мормышкой по загривку. Сдерживая ругань, мы дали задний ход и, не сговариваясь, принялись шарить по траве. Через пяток минут два издерганных мотылька были зажаты в наших исколотых ладонях. Первым опустил на воду драгоценную насадку Валентин. И все повторилось точь-в-точь как у меня, с той лишь разницей, что мы подкормили на сей раз правого красавца. Настал мой черед. Я нежно опустил мормышку на воду, но голавли на сей раз не шевельнулись. Постукал мормышкой по воде, приподнял, вновь опустил. Никакой реакции. — Наелись, — обиделся Валя. — Попробуй, опусти поглубже. Я стал медленно опускать мормышку к кочке — опять никакой реакции. Чего только я ни делал! Клал мотылька рыбам на голову, пытался зацепить за плавник. А в результате добился того, что голавли стали отплывать от назойливого намокшего приставалы. Отчаявшись, я решил вытянуть мотылька. Вдруг уже у самой поверхности его настиг средний голавль, преспокойно снял с крючка — и был таков. Похоже, это было всё, что они могли для нас сделать. Когда мы, захватив в плен всех окрестных бабочек и молей, вновь подкрались к берегу, за кочкой было пусто. В тот день мы все же изловили несколько голавликов. Но огромных рыбин с толстыми белыми губами я больше не видел.
Щучье эльдорадо Мы с друзьями жалуем многие виды рыбалки. И, в зависимости от состояния природы, то сидим с удочками у лесного озера, то хлещем спиннингом гладь знакомой речки, то со льда пытаемся объегорить подводных обитателей. Всякое бывает. Только нет и не будет в нас никогда жажды наживы, мало занимают нас суммированные килограммы и метры. Если мы в азарте когда и превышали норму вылова, то будьте уверены: большую часть рыбы все равно раздавали соседям и знакомым. Хотя и нам, как людям азартным, подчас остановиться бывает трудновато, чего греха таить. Однажды мы с Александром выехали погулять со спиннингами по Люлеху. Конец сентября, солнышко припекает. Притихший лес замер, отражаясь в воде самыми причудливыми красками. Паутинки, поднятые легким дуновением, вспорхнув, лениво опускаются на еще зеленые луга. Вода в речке — байкальская. На повороте из травы выскочил щуренок, крутанулся возле моей блесны, но не взял. У напарника кто-то раз тюкнул по шторлингу. И — всё. Нагулявшись, возвращаемся к машине и устраиваем перекус на берегу небольшого омута. Последние погожие деньки. На мели в лучах солнца ленится стая мальков. Чуть глубже замерли пастухи-окуньки, то ли сытые, то ли нас побаиваются — не атакуют. — По теории выживания видов, и на этих полосатых гавриков тоже должен быть охотник. Может, где еще поглубже затаился, — рассуждает Шура. — Правда, мы тут уже хлестали... — Александр, а тебе не кажется, что этот омуток перенаселен? Смотри: и справа за кустом малек под надзором пасется. Мы с тобой прошли вверх до переката, и везде — малек да окунь. Я такой плотности кильки что-то не припомню. — Да, подозрительно, — вытянул губы дудочкой Шура, что за ним наблюдалось лишь в случае глубокой задумчивости. — Надо посмотреть... — Смотри. — Изнутри посмотреть! — Валяй. Снасти в машине, сейчас доставлю,— весело включился я в авантюру. — Ты что, с ума съехал? У меня ж гайморит застарелый, а по ночам нынче мороз до минус трех. Вода такая... бр-р-р.... Знаешь, что будет, если жена узнает? — Так и говори: «Нырни сам — и глянь, где главный пастух ховается». А то: «надо посмотреть...» Меня и самого стала забавлять обстановка в омутке. Не может быть, чтобы возле такого огромного скопления добычи не крутился хищник. Я облачился в теплое белье, шерстяной свитер, штаны, сухой подводный костюм и зашел с переката, так как в омутке берега были глинистые, крутые. Для заплыва собственно в саму яму нужно было пролезть метров пять против течения сквозь довольно густые заросли, заполонившие в последние годы плавный откос. Начинался откос с полуметровой глубины, и я просто лег сверху, привыкая к иной освещенности. Песчаное дно просматривалось отдельными яркими пятнами, и буквально перед глазами едва колыхался щучий хвост. Вроде пора кричать ура, но ружье-то ведь еще на поверхности, в отведенной в сторону руке. Осторожно перетаскиваю его к носу, но случайно цепляю за траву. Вижу, как хвост двинулся вперед и пропал из поля зрения. Ругаясь (про себя, конечно), гляжу влево... и опять вижу хвост. Это что ж получается: щука меня решила одурачить и зайти сбоку? Перевожу взгляд на ружье, чтоб не запутаться снова, и тут вижу справа еще один хвост. Целю чуть выше. Мгновение... и я радостно вскидываю над головой щуку с добрый килограмм. Александр, естественно, тут же приписывает себе гениальную мысль о нырянии, а заодно и щуку. Помня о левом хвосте, я перезаряжаю ружье и вижу, что моя возня с правым его совсем не обеспокоила: он просто чуть-чуть сдал вперед, как и тот, первый. И пошло-поехало! Обожравшиеся хищницы, тяжелые и ленивые, каждая примерно с килограмм, стояли в траве едва не вплотную. После очередного выстрела они продвигались чуть вперед, в сторону — и замирали. Я продвинулся к яме в общей сложности метра на два и по пути добыл пятнадцать щук. Подзамерзнув, выбрался на берег. — Ты чего? Хотя бы до конца травы доплыл! — налетел Шурик. — Тебе что, мало? Иди-ка сам поползай по травке. И нырять не надо! — Да нет, мне просто интересно, что там, в самом омуте творится... — заюлил дружок. — Патроны кончились, — закрыл я вопрос и непослушными пальцами принялся стягивать пояс. — А ты обратил внимание на пиявок? — Как же, на каждой по десятку! Поди-ка, объелись, болезные. В течение недели мы еще два раза наведывались сюда. Хищниц не убавлялось: они словно откуда-то подходили, всякий раз восполняя понесенный урон. Всего мы выловили, да простит мне Бог, сорок восемь щук, каждая весом от восьмисот граммов до килограмма. Накормили всех друзей и знакомых, но, боясь поголовного истребления речных хищниц, никому не открыли уловистое место. Уже под нудный осенний дождичек я в последний раз залег на дно. Ничего тут не изменилось: передо мной лениво колыхались щучьи хвосты с темной окаемкой.
Труба у переката Ранним июльским утром мы с женой заехали в наш небольшой деревенский домик. Я выволок на свет Божий потрепанные кружки, начерпал из бочки впрок припасенных карасиков и в сопровождении оравы соседских котов отбыл к импровизированному причалу. Старенькая плоскодонка грузно отчалила от плотика. Вообще говоря, я не ловлю рыбу для выполнения продовольственной программы, да это у меня и не получается, но тут вопрос был поставлен так: или-или. Или мы идем по грибы и балуем вечерних гостей дарами леса, или я, поднатужившись, угощаю народ фирменной ухой из щуки. Щука, естественно, не клевала. Я таскал кружки с плеса на омут, с омута на заводину, с заводины к перекату, и — ничего. Кукушка тоскливо обрисовала не Бог весть какие виды на будущее. Лесной стукач-дятел, провопив что-то оскорбительное, камнем бухнулся с прибрежной ольхи и полетел к перелеску. Неумолимо приближался час расплаты. Изголодавшись, я поплелся восвояси и побитым псом предстал перед добродушной своей половиной. — Что? Не клюет? Ничего. Сейчас перекусим, и в лесок за ферму прогуляемся. На сковородку-то грибков наберем. Главное — не расстраивайся. — Угу, — горестно поблагодарил я свою надежду и опору. После обеда в сопровождении преданного Пуши я побрел к берегу проверить кружки. Красные пятна тоскливо замерли в лопухах кувшинок у переката. Ни одной перевертки! Поход в лес меня не прельщал, и я упрямо полез в ветхий, насквозь пропахший нафталином полукомодник за подводным снаряжением. Жена, завидев рюкзак с ружьем, укоризненно покачала головой: — Куда ты? Поздно уже. Солнышко низко, ничего не увидишь. А мне слышалось: «Куда ты, старый хрыч, собрался? Уж пятый десяток, а все хорохоришься». — Да я только посмотрю, — пробормотал я, закрыв прения. И, провожаемый жалеющим взглядом жены и тоскливым — Пушка, направился к реке. Дни в последнее время стояли нежаркие, без дождей, и вода в Люлехе была на удивление прозрачной. Облачась в свой старенький «Садко», я окунулся в иной мир. Небольшие плотвички, яркие красноперочки при моем появлении дружно отпрянули в подводные заросли. То ли их трусливое бегство, то ли сам вид рыбешек, похожих на живцов, натолкнули меня на странную мысль: «А что, если подсмотреть, как заманивают хищников мои карасики? Возможно, в них дело? Ведь они больше месяца скучали в бочке под стоком... может быть, заленились, шустрость утеряли?» Не мудрствуя лукаво, я подплыл к перекату. Карась на первом кружке откровенно филонил: висел кверху хвостом прямо над грузилом, прижавшись боком к основной леске. Щелкнув тунеядца, я на время реанимировал его. Следующий живец для маскировки еще и приплел к леске стебель лилии и почивал точно в такой же позе. Нырять от кружка к кружку и колотить лежебок показалось мне делом малоувлекательным. «Интересно, а как обычно ведут себя живцы?» Я невольно задумался, и в этот самый момент мой взгляд уперся в черную трубу диаметром дюймов шесть, проходящую у дна прямо подо мной. Вообще-то вид труб положительных эмоций у меня не вызывает. Скорей, наоборот: трубы у меня ассоциируются с разбитыми дорогами, исковерканными тротуарами, с ремонтом водопровода, канализации или чего-то еще... Но вдруг словно молния тюкнула меня куда-то в живот, обежала весь мой хлипкий организм и странным образом заземлилась в районе поясницы. «Труба в лопухах, у переката, который я сто раз пропахал?» Замерев и напрочь забыв дышать, как король в сказке Оскара Уайльда, я начал медленно погружаться. Чем меньшее расстояние оставалось до подозрительного объекта, тем более походил он на спину огромной рыбины, голова и хвост которой скрывались в придонных лопухах. Моя рука с ружьем непроизвольно вытянулась вперед и вниз, выцеливая заветную десятку. Когда между острием и «трубой» осталось с метр, я зажмурился и спустил курок, уповая на мощный бой пневматики и крепость капронового линя. Выстрел... и — тишина. Никто не бьется на гарпуне, никто не пытается вырвать ружье из моих объятий, как это бывает. Так и не дождавшись активных действий противника, я слегка приоткрыл левый глаз. Клубы мути и обрывки лопухов перед носом демонстрировали, что это и впрямь была не труба. Я слегка сдал назад и потянул за линь. Гарпун с девственно чистым острием и флажками легко подтянулся со дна. Вот так номер! Стало быть, гарпун просто не пробил шкуру объекта? Несмотря ни на что, меня распирала какая-то усталая радость. Все-таки есть еще рыбка в нашей небольшой речке! Что за гигант показался мне тогда, я по сию пору не ведаю. Сомы, судаки и таймени почему-то не жалуют нашу речку в самом центре древней Руси. Налимы больше двух килограммов не бывают. Неужто щука вымахала до сказочных размеров? Стоит мне теперь увидеть на суше трубу подходящего диаметра, как перед глазами всплывают речка Люлех, перекат и черная спина...
Удача Cпешка никогда никого до добра не доводила. Вот и на сей раз она меня подвела. Приехав с друзьями на речку, я наказал им разводить костер, чистить картошку, а сам занырнул подстрелить что-нибудь на уху, чтобы потом с толком, с расстановкой заняться настоящей подводной охотой — уже не для желудка, а для души. Безусловно, приятно в жаркий летний день понырять в теплой прозрачной воде. Погоняться за стайкой плотвы. Безнадежно понацеливать ружье на юрких полосатых окуньков. Выследить затаившуюся в зарослях зубастую щуку. Невзначай набрести на стаю язей, не спеша плавящихся возле мохнатой коряги. Спугнуть рака, прогуливающегося по солнечной песчаной полянке. Но когда на берегу пятеро оголтелых обжор с ножами и котелком наперевес жаждут рыбы, «лучше щуку», то удовольствие как-то откладываешь на потом: сначала — дело. С каждой минутой, с каждым погружением падал мой авторитет, только что поднятый на приличную высоту рассказами о былых подвигах, моим неземным видом в резиновом костюме и ружьем. Я кидался под каждую корягу, залезал в самую гущу подводных джунглей, но... Рыбы не было. То есть ее, конечно, не стало меньше, но я видел лишь хвосты разбегающихся плотвичек да муть, поднятую со дна. А притаившийся под лопухом щуренок-карандаш вряд ли добавил бы мне популярности и насытил жаждущих. Наконец, терпение олухов с тесаками кончилось и они, погромыхивая посудой, отправились ловить рыбку исконным дедовским способом, дабы не дать «этому Мюнхаузену» помереть с голоду, когда он уже натешится со своими русалками. Почти все рыбаки немного суеверны. Вот и я обычно не беру на серьезную рыбалку новую снасть или обмундирование, а сначала обкатываю их на близлежащих водоемах, стараюсь не распространяться о своих рыболовных удачах по дороге туда. И вот бес меня попутал: нарушил я рыбацкий закон. Ну, да ладно. Надо брать себя в руки. Успокоившись и уменьшив скорость продвижения, я начал методичный осмотр мало-мальски подозрительных участков на предмет посещения их рыбой. Но сегодня мне явно не везло. Из-под лопухов спугнул и только успел проводить взглядом крупного темно-полосатого окуня. У переката лишь издали полюбовался зеркальным блеском лещиной чешуи. Промахнулся в щуку. Выше переката шли густые заросли, сверху прикрытые листьями кувшинок. Именно в них в летний полдень часто дремлет рыба. Видимость упала, зато глубина не превышала двух метров. То и дело погружаясь на дно, я осматривался вокруг, чтобы затем, продравшись сквозь гущу растительности, выбраться на поверхность, вдохнуть новую порцию воздуха и снова уйти на дно — осматривать следующий участок. И вот во время одного из погружений я наткнулся на «сумасшедшего» язя. Именно так я решил, когда килограммовый увалень вместо того, чтоб улепетывать, как делают обычно все подводные обитатели при встрече с гомо сапиенсом, решил спрятаться подо мной. Заподозрив рядом присутствие конкурента, я огляделся. Ни души. Может быть, выдра или крокодил забрели поохотиться? При следующем погружении я прямо по курсу увидел бревно. «Что ж, все правильно, берег-то совсем рядом», — решил я. Уже протянул вперед левую руку, и тут меня осенило: «А чегой-то это бревно не лежит себе на дне и не плавает на поверхности? Подозрительное полено...» Я замер. Ни вправо, ни влево за травой не было видно продолжения «бревна», в подводном полумраке угадывался только неестественно прямой и гладкий кусочек его, зависшего вполводы. Плавный световой переход от черной спины к белому брюху и бесформенные темные пятна на боках поторопили — и я, не целясь, бабахнул по щучине. Рывок! Ружье вылетело у меня из рук, и облако мути вперемешку с травой окутало поле боя. Встав на дно, я огляделся, надеясь найти ружье. Но куда там! Дрожащими руками стянул маску, плохо соображая, что к чему. Вдруг в метре от меня всплыла голова с клыками, как у собаки. Борясь за уху, свой подорванный авторитет и ружье, я презрел опасность и вцепился в соперника. Но не тут-то было: последовал удар хвостом, и мы разлетелись в разные стороны. «Теперь еще и маску с трубкой искать», — подвел я итог первого раунда. Через несколько удручающих секунд появилась та же голова и, почему-то, в том же месте. Не надеясь больше на крепость пальцев, я выполнил захват обеими руками за «корпус» и вместе с зубастым хищником повалился на мель, производя удержание по всем правилам борьбы. Несколько мощных ударов, и мой противник затих. Подозревая в таком поведении подвох, я завопил, обращаясь к родному, пусть и неблагодарному, коллективу: — Ребята! Толик! Сюда-а!.. Мои орлы, оторванные от самого важного рыбацкого ритуала, то есть, от варки ухи из консервов, все-таки нашли меня, несмотря на то, что между мной, борющимся с хищником, и их теплинкой лежали непроходимые заросли тимофеевки. Идиотское «И-е-ех ты-ы!..» Толика-первопроходца помогло мне ослабить мертвую хватку. Совместными усилиями нам удалось разобраться в секрете моей удачи: щука попала в наш котелок благодаря мощному бою ружья, крепкому линю и прибрежной коряге, в которую угодил гарпун, пройдя навылет. Что и не позволило моему оппоненту лишить мой «домашний уголок рыболова» главного трофея — нижней челюсти с полуторасантиметровыми клыками.
Взгляд Для меня самый нудный момент в открытии сезона подводной рыбалки — сборы непосредственно перед выездом. Это даже хуже, чем мутная вода. Один забыл, кому отдал ласты, у другого высох необходимый позарез клей, третий так запрятал ружье от сынишки, что даже жена не представляет его (ружья) примерное местонахождение. К моменту выезда я готов раздать все свои снасти, лишь бы скорей всё это кончилось… Наконец, выехали. Подъезжаем к реке, и теперь уже сборы — ничто, вода — всё. Неужели зря была вся эта нервотрепка с выездом? С дрожью в ногах подкрадываемся к обрыву и... Нет, не зря мы мечтали именно об этом моменте в долгие рабочие и коротюсенькие выходные дни. Бросаемся на траву и обалдело смотрим в небо, на верхушки деревьев. Слушаем удивительное пение птиц, впитываем влажный запах лесной речки. Все заботы, дрязги отслаиваются от нас. Наленившись вволю, идем с Евгением на первый «заныр». Люлех — речка, довольно заросшая и сильно закоряженная, поэтому мы традиционно ныряем со страховкой. Да и веселей вдвоем. Есть кому поплакаться об очередном промахе или показать маленькую плотвичку, небрежно заметив: де, прицел проверял. Продираемся к знакомому упавшему дереву. В прошлом году небольшие подъязки и плотва постоянно шныряли вокруг. Задача первых ныряльщиков проста и прозаична: обеспечить лагерь тройной ухой, то есть, добыть три сорта, пусть и некрупной, но рыбы, чтоб оставшиеся на берегу не боялись умереть с голоду и не отвлекались по пустякам. Я осмотрел пару коряг, загнал под лопухи окуньков и оказался перед заветным деревом. Подъязки были на месте. Но они почему-то не шныряли, как обычно, у дна и не кружили среди веток, а стояли, забившись в самую чащобу. Из темноты куста за мной настороженно следили их ярко-желтые глаза с трусливыми зрачками. Я подстрелил одного красавца, но остальные вроде даже не обратили внимания ни на мои кровожадные намерения, ни на убыль в своих рядах. Обнаглев, я легонько стукнул гарпуном еще одного горемыку по холке, но тот лишь безразлично повел плавниками, вроде: отстань, не до тебя. Вот так дела, это уже не охота, а тир получается! Добыв под бревном солидную плотицу, я поплыл дальше в поисках окуня или щучки. Небольшая хищница пасла стайку пескарей на отмели, она и дополнила продовольственный набор. Вечер у костра с друзьями — чудо. Но должен сразу внести уточнение: только с приличными людьми. Мои же обормоты сошлись во мнении, что где-то рядом я просмотрел хищника, загнавшего всю компанию подъязков в гущу. Мои оправдания ни к чему не привели, и утром я назло всем двинул вместе с единственным приличным человеком (с собой) к злополучному дереву. Досконально исследовал окрестности. Тишина и покой царили вокруг. Даже стремительные окуньки и неторопливые пескари куда-то пропали. Ветвистое дерево тоже казалось пустой декорацией в мертвой воде. Ни один желтый глаз не отметил моего появления. Я приблизился вплотную и стал вглядываться. Из тьмы на меня кто-то смотрел. Но это был совсем не тот испуганный взгляд вчерашних подъязков — в сумраке застыл большой, злобный и одновременно неживой, как из могилы, глаз. Что и как, я соображать не стал, а скорее, чтоб отделаться от наваждения, бабахнул прямо в него. Куст вздрогнул и окутался клубами мути. Я всплыл и, отдышавшись, потянул за линь. Гарпун намертво засел в недрах дерева. Выждав, пока муть пройдет, по линю добрался до пики. Та, оказалось, пригвоздила голову огромной щучины к стволу. С превеликим трудом удалось вытащить хищницу. На обед у нас была жареная щука под мудрые шутки моих друзей.
Юркина купалка В те времена, когда мы начинали осваивать зимнюю рыбалку, одним из самых активных первопроходцев был Юрка, по прозвищу Курносый. Добрый, веселый парень, с которым в летней рыбалке «на кивок» никто не мог сравниться. Но вот зимой ему больше везло на купания. Не было случая, чтобы Юрка хоть одной ногой да не провалился. А посему стал он на речку всегда собираться основательно: брал рюкзак с запасными ватными штанами, носками, старыми зимними ботинками и свитером. Всё это оставлял на ферме, в «красном уголке». Скотник дядя Илья раскладывал все эти «запчасти» на печке и ждал, когда прибежит его постоянный собеседник. Перед каждым выходом на лед Юрка давал нам страшную клятву, что на целину он больше — ни ногой. И каждый раз неуемная жажда непоседы-первопроходца брала верх. Речка, в которой мы ловили подледных красавцев, была небольшой, с обилием быстрин и ям. Рыба тут чаще брала возле перекатов. В тот раз, о котором я рассказываю, Валентин ниже одного из них нашел стайку окуней, блесной не спеша выдергивал их и радостно укладывал в ящик. Юрка бурил чуть ниже по течению, но всё впустую. Убедившись, что у него точно такая же блесна, как и у Валентина, он не выдержал и шагнул поближе к перекату... А дальше всё было, как всегда: на поверхности плавали шапка и ящик, а рядом спокойно лежал ледоруб. Мгновение спустя вынырнула голова с воротником и, резюмировав: «Опять», со всем остальным добром выбралась на лед. После обычного «Ребята, захватите снасти» Курносый припустился к дяде Илье. Я подошел к Валентину, когда, так сказать, сей факт уже свершился и, к удивлению, обнаружил, что тот вытаскивает окуней как раз из Юркиной купалки. Недолго думая, я тоже запустил туда блесну... И пошло. Наши блесны не успевали дойти до дна: было такое впечатление, что окуни со всей округи собрались сюда поглазеть на Юркин смертельный номер. К отходу автобуса мы притащили в «красный уголок» три ящика с рыбой, поблагодарили Юрку за удачно продавленную лунку и попросили впредь не брать ледоруба и, уж тем более, пешни. Как потом рассказал один мой знакомый, Юрка на следующий день приехал на это же место, но из-за пурги сразу не рискнул подходить к своей вчерашней купалке. Лишь к концу рыбалки у переката он все-таки не выдержал, похвастался: «А вчера я вот где-то здесь провалился», — и встал с ящика... Это была последняя Юркина зимняя рыбалка. Он, конечно же, не утонул. Просто сказал, когда вылез: «Ребята, ящик и бур захватите...» С тех пор наш товарищ совершенствуется в летней ловле «на кивок». А рыбное место у переката стало именоваться «Юркиной купалкой». Мне не раз приходилось слышать, как совершенно незнакомые рыбаки, готовя снасти в «красном уголке» перед выходом на реку, говорили: «Ну что, пойдем к Юркиной купалке...»
Ностальгия Зимняя ловля леща в устьях притоков верхней Волги в семидесятые годы двадцатого столетия отличалась удивительным спокойствием и, я бы сказал, благообразием. С перволедья каждый уважающий себя местный рыболов начинал «кормить» лунки и налаживать «сижи». Это значит, что он (по возможности, как можно чаще) на рассвете выходил на лед, бросал два-три черпака черного хлеба, намешанного с льняным маслом, в каждую из трех плотно расположенных лунок и, по мере выпадения снега, возводил вокруг них стены. Затем насаживал по кисточке мотыля на плоские мормышки, обычно «Чечевичку» или «Ракушку», и запускал удочки с притопленными поплавками. После чего с чувством исполненного долга шел в гости к соседям. Гостевание длилось, как правило, до десяти часов. Почему-то у местного леща именно в это время иной раз прорезался аппетит. И тут уж никто не слонялся меж рыбаков, не отвлекался, а чистил лунки, неотрывно гипнотизируя поплавки, часов до двенадцати. Лещ, понятно, мог и не выйти в этот день жировать на положенные места, да чаще так оно и было. Но если он все-таки двигал подкормиться, наблюдалось великолепное зрелище дружеской рыбалки. То тут, то там слышалось короткое «Крюк», и добросердечные соседи бежали со своими багориками на помощь. Завидев в лунке мясистые лещиные губы, ловко прихватывали рыбину крюком и пытались вытащить на свет Божий. Если дело шло туго, в лунку запускали второй багорик, и уж тогда у подводного любителя хлеба с маслом шансов улизнуть не было. Через лунку диаметром пятнадцать сантиметров протаскивали, бывало, красавцев шириной до полуаршина. Вытянут на лед бродягу — и снова по своим местам, там до следующей команды и бдят. Поклевку леща ни с чем не перепутаешь. Утопленный сантиметра на три поплавок, давно продрогший в студеной водице, вдруг оживает, нехотя всплывает и ложится на бок. Стало быть, подняв со дна мормышку, лещ пробует предложенное угощение на язык. Тут же его размашисто подсекают (глубина метров десять) и не спеша тянут леску на себя. Начинаются потягушки, кто кого. Если попадается матерый лещина, а леска старенькая или крючок на мормышке подзаржавел, пиши пропало. Ты мечтаешь поближе сойтись с очередным представителем семейства карповых, он же, почуяв неладное, пытается отбыть по своим подводным делам. Много раз в ответ на мои поползновения следовала мощная потяжка, затем слышался мерзкий щелчок лески, и я, горестно вздохнув, лез в заветную коробочку за очередной мормышкой. Когда же чудо происходило и леща удавалось уговорить покинуть родные глубины, наступала вторая половина действа: надо было умудриться не дать слабину, едва хитрец ринется к тебе навстречу с бешеной скоростью, и смягчить рывок в момент его нырка в сторону перед самым льдом. Ну, а если, паче чаяния, всё проходило благополучно и негритянские губы подводного хитреца припечатывались ко льду с противоположной стороны лунки, я орал что есть мочи: «Крюк!!!», а остальное было уже делом техники соседей по счастью. Причем все мы кричали заветное «крюк» и в том случае, если использовали свой багорик: просто радовались поимке рыбины, а заодно информировали соседей, что подошел лещ. Вот так ловили рыбу в те достохвальные времена. А не как сейчас, на рубеже тысячелетий — пряча окунишку от соседей, дрожа, чтоб не заметили и не обурили.
|
