Родственные проекты:
|
УБИЙСТВО ГАПОНА
П.М. Рутенберг.
Часть II
Отчеты Центральному Комитету Партии С.-Р. о предательстве
и смерти Гапона.
ОТЧЕТ 6
Я решил заменить не достигнутую мною "улику" Рачковского — свидетельскими
показаниями. Я обратился к группе рабочих, членам партии, рассказал им, в
чем дело. Один из них Гапона хорошо знал, так же, как Гапон его.
Видя во мне представителя партии, вполне мне доверяя, рабочие все-таки не
могли примириться с мыслью, что Гапон — полицейский провокатор. Было решено,
что я предъявлю в их присутствии Гапону обвинения. Чтобы он не мог отречься
от всего, должен был быть, кроме меня, еще свидетель. Гапон должен быть
выслушан. Получался вторичный суд. Об обращении моем к рабочим Центральный
Комитет не знал.
22 марта (в среду) мы встретились с Гапоном и поехали на извозчике. На
козлах за кучера сидел один из рабочих, слышавший наш весь разговор.
Я предлагал Гапону вопросы. Несмотря на их непоследовательность, он долго
ничего не замечал и говорил все то же, уже известное.
В последний раз он видел Рачковского в понедельник. Рачковский дает 25.000
рублей за выдачу покушения на Дурново. Надо торопиться. 25.000 — деньги
хорошие. Никто ничего не узнает. Нечего опасаться. О людях нечего
беспокоиться. Мы их заранее предупредим, они скроются и т. д. Когда
Рачковский узнал, что я не приехал в прошлую среду к Гапону на свидание, он
стал беспокоиться. Боится покушения. Надо торопиться, повторял Гапон.
Этот раз он был гораздо наглее, чем раньше.
Я спросил о суде Грибовского. Гапон ответил, что суд пустяки. Хотят, чтобы
одни левые партии судили. Он не пойдет на этот суд. И вообще, наплевать ему.
Он знает цену общественному мнению. Грош. Было время, когда его
превозносили. Теперь его топчут. Газеты — либо жидовские, либо подкупные.
{71} Я говорил о нужде рабочих. Он подтвердил, что нужда очень большая. Я
спросил, куда он девал 50.000 франков, которые Соков ему дал летом для
рабочих.
Он насторожился. Долго, испытующе поглядел на меня.
Потом, беспокойный, спросил, как это я, конспиратор, разговариваю на
извозчике о таких вещах, как убийство Дурново, свидание с Рачковским, о
деньгах, называю все имена. Он предложил пройтись пешком. Слезли с саней, он
внимательно взглянул в лицо извозчика, но ничего подозрительного в нем не
увидел.
Явно опасаясь чего-то, он стал уверять меня, что революционеры к нему
несправедливо относятся, что он сам за вооруженное восстание, но считает
преступлением вызывать теперь рабочих на улицу. Октябрьские увлечения —
ошибка. Надо было заставить царя сначала присягнуть конституции. А потом уже
пусть отбирает. Весь народ сказал бы: клятвопреступник — и восстал бы...
Я не возражал. Наконец, сказал, мне надо ехать. Мы вернулись к делу.
По словам Гапона, Рачковский раньше не доверял мне, но он поручился за меня,
что я "честный и искренний человек".
Свидание теперь, наверное, состоится. Надо торопиться, а то Рачковский
беспокоится.
Принять свидание с Рачковским и выполнить первый план я не мог уже.
Предоставленные в мое распоряжение партией средства были уже ликвидированы.
Правильные сношения с Центральным Комитетом, точнее с Азефом, расстроились.
Оставалось держаться начатого суда рабочих.
Я сказал Гапону, что согласен. Пусть он окончательно узнает у Рачковского,
когда и где мы встретимся. В понедельник я вызову Гапона, и он мне лично
передаст свой разговор с Рачковским.
На этом мы расстались.
Рассказ "извозчика" поразил поджидавших его товарищей.
Было решено арестовать Гапона, обезоружить его (он всегда носил при себе
револьвер) и, предъявив ему обвинение и свидетельское показание, потребовать
от него объяснения. Потом решить его участь.
Сначала, согласно инструкции Азефа, (В этом месте рассказа я, при просмотре
для печати, вставил имя Азефа и все, касающееся сношений с ним.) все было
{72} мною сорганизовано в Финляндии. Но я вовремя увидел неуместность этого
акта на финляндской территории и все отменил.
Была нанята дача Звержицкой, в Озерках, на имя И. И. Путилина, явившегося
туда в сопровождении своего "слуги". Из конспиративных соображений пришлось
потребовать, чтобы дачу убрали; уборка ее затянулась из-за праздников.
В пятницу 24 марта я сообщил лицу, через которое сносился с Центральным
Комитетом (Азефом), что все готово. Но ни дня, ни места не сообщил. В
субботу или воскресенье (25 или 26 марта) это лицо передало это лично Азефу.
Азеф при этом имел возможность снестись со мной лично или через посредника
по телефону.
К понедельнику — день, когда я условился встретиться с Гапоном, — дача еще
не была готова. Чтобы не возбуждать подозрений, уже появившихся у него, я
написал ему в воскресенье записку:
"Получи завтра определенный ответ. Не меньше 50.000. 15.000 авансом через
тебя. В крайнем случае 10.000. Тогда и деловое свидание назначим. За ответом
пришлю во вторник утром".
Для "конспирации" просил через посланного вернуть мне записку. Гапон ее
возвратил, но, как потом оказалось, оставил у себя копию.
Мне он ответил:
"Ты сам вертишь и виноват в канители. Сегодня непременно надо видеться или
завтра для дела, и тогда все будет хорошо. Ведь мы предположили с тобой так,
невыгодно менять. Место — ресторан Кюба. Время или сегодня (понед.) 10 час.
вечера, если завтра, то 7 час. вечера. Повторяю, ты должен видеться со мной
и с тем господином здесь в городе".
Записку я получил 27 марта вечером. На словах он мне передал, что из города
никуда не поедет, а в городе придет на свидание куда угодно. Несмотря на это
предупреждение, я вызвал его приехать во вторник в Озерки с поездом,
отходящим из Петербурга в 4 часа дня.
Дача в Озерках.
Во вторник 28 марта, когда все собрались на даче и мне надо было скоро
идти встречать Гапона, дворнику вздумалось прийти очищать снег около дачи.
Чтобы избавиться от него, его послали, вместе со "слугой", купить пива. Они
взяли три бутылки. Одну получил дворник и, удовлетворенный, ушел к себе и
больше не появлялся.
{73} Гапона я застал на условленном месте, на главной улице Озерков, идущей
параллельно железнодорожному полотну.
Встретил он меня, подсмеиваясь над моей нерешительностью: хочу, да духу не
хватает идти к Рачковскому.
Я сказал, что главная причина моих колебаний та, что люди погибнут. Всех
повесят.
Гапон возражал и успокаивал меня. Можно будет их предупредить, они скроются.
Наконец сорганизовать побег. Он спрашивал, сколько это может стоить,
предлагал деньги для этого.
Мы повернули обратно. Я заметил двух человек, следивших за нами. Как только
мы пошли им навстречу, они перешли дорогу и свернули в переулок, ведущий
мимо каланчи через мостик, к Озерковскому театру.
Я сказал Гапону, что он приехал с сыщиками. Он отрекался. Мы пошли за ними.
Застали их стоящими против каланчи, выжидающими. Как только мы свернули в
переулок, т. е. к ним, они быстро пошли от нас дальше, перешли мост и
провалились куда-то.
Всю дорогу, чтобы успокоить мою совесть, Гапон развивал разные планы, как
избавить людей, которых я выдам, от виселицы.
— Зайти бы куда-нибудь посидеть, выпить чего-нибудь, — сказал он.
Я сказал, что у меня там одна из моих конспиративных квартир.
Когда я убедился, что никого за нами нет, мы пошли в дачу. Подымаемся по
дорожке, Гапон остановился и спросил:
— Там никого нет?
— Нет.
Рабочие находились в верхнем этаже, в боковой маленькой комнате, за дверью с
висячим замком. Предполагалось, что я открою эту дверь, чтобы войти вместе с
Гапоном; рабочие его обезоружат. Если надо будет, связать его, а потом
судить.
Но вышло так, что Гапон первый поднялся наверх. Войдя в первую большую
комнату, сбросил с себя шубу и уселся на диване, стоявшем в противоположном
от дверей углу. Открыть дверь и выпустить оттуда людей я не мог. Началась бы
стрельба, и я всё и всех провалил бы. Я ходил по комнате, думая, как быть. А
Гапон говорил. И неожиданно для меня заговорил так цинично, каким я его ни
разу не слыхал. Он был уверен, что мы одни, что теперь ему следует говорить
со мной начистую.
{74} Он был совершенно откровенен. Рабочие все слышали. Мне оставалось
только поддерживать разговор.
— Надо кончать. И чего ты ломаешься? 25.000 — большие деньги.
— Ты ведь говорил мне в Москве, что Рачковский даст 100.000?
— Я тебе этого не говорил. Это недоразумение. Они предлагают хорошие деньги.
Ты напрасно не решаешься. И это за одно дело, за одно. Но можешь свободно
заработать и сто тысяч, за четыре дела.
Гапон повторил, что Рачковский божится, клянется, что дело Леонтьевой
обошлось им в 5.000 рублей всего.
— Они в очень затруднительном положении. Рачковский говорит, что у с.-р-ов у
них сейчас никого нет. Были, да провалились.
— Он назвал кого-нибудь?
— Нет. Сказал только, что два человека, очень серьезных, совсем было
добрались до центра. Да провалились. Товарищи узнали. А им надо, понимаешь?
А что, в Москве у вас есть что-нибудь? — спросил он, вспомнив что-то.
— Есть.
— С Дубасовым?
— Да.
— А как там дела?
— Хорошо. Как всюду.
Он больше не расспрашивал, предоставив, очевидно, дальнейшее Рачковскому.
Гапон говорил, что Рачковский беспокоится, боится покушения на Дурново.
Убийство Слепцова его очень смутило.
— Что он говорит о Слепцове? — спросил я.
— Напрасная жестокость, — говорит.
Я высказал опасение, что Рачковский.меня обманет. Все расскажу, а он
денег не даст.
Гапон уверял, что этого не случится.
— Завтра в 10 часов вечера у Кюба. Ты можешь свободно ему все говорить. Он
безусловно порядочный человек и не надует. Заплатит даже с благодарностью,
как только убедится, что дело серьезное. Ты в этом не сомневайся. Я тебе
говорю. На всякий случай можно сразу всех карт не открывать. А если надует,
мы его убьем.
Я опять сказал, что главное препятствие для меня в том, что люди погибнут.
{75} — Да ты не смущайся. Ведь я тебе рассказывал, что они арестовывают
только тогда, когда все созреет, как бутон. Значит, ты сможешь предупредить
товарищей. Скажешь, что узнал из верного источника, что неладно и что надо
немедленно скрыться. И все. А мы тут ни при чем. Мы скажем Рачковскому, что
люди заметили слежку и разбежались.
— Как же они скроются? Рачковский на следующий день после нашего свидания
приставит к каждому из них по десяти сыщиков. Ведь их всех повесят?
— Как-нибудь устроим им побег.
— Ну, убежит часть, а остальных повесят все-таки.
— Жаль!
Молчание. Через некоторое время продолжает:
— Ничего не поделаешь! Посылаешь же ты, наконец, Каляева на веселицу?
— Да! Ну, ладно.
Я заговорил о риске с моей стороны.
— Если X. узнает о моих сношениях с Рачковским, он без разговоров пустит мне
пулю в лоб.
— Неужели пустит?
— И глазом не моргнет.
Некоторое время молчание. Гапон ходит в раздумье по комнате.
— Нет, не сможет он этого сделать. А главное — доказательств нет. Не пойман
за руку — не вор. Пусть докажут. Документов ведь никаких нет. А обставить
дело практически так, чтобы товарищи тебя не заподозрили, — об этом
позаботится Рачковкий. Он человек опытный. В его практике много уже таких
случаев было. Те теперь благоденствуют. Почтенные члены общества. И никто
ничего не знает.
Одним из "практических" способов отвести от меня подозрение товарищей Гапон
считал арест. Арестовать меня на время, конечно вместе с другими.
— Но тогда ведь меня вместе с другими будут судить военным судом и повесят?
— Разве повесят? Тогда это не годится. Но ты не беспокойся. Повидаешься с
Рачковским, увидишь, что все это можно устроить очень просто.
Я спросил, сколько он получает от Рачковского за это дело. Гапон ответил,
что покуда ничего, а сколько получит — не знает.
{76} — Ты богач теперь. У тебя много денег, должно быть.
— Почему?
— За книгу получил тысячу франков.
— Десять тысяч рублей я получил за нее.
— Да 50.000 от Сокова.
— Все израсходовано. (Гапон говорил об этом неохотно.) Рабочим много денег
отдал. У меня теперь рублей тысяча всего осталось. Но мне и не надо много...
Ты видел, как я скромно живу.
— Куда же ты девал деньги? Ведь отделы ты устраивал на виттевские?
— Петров за границу приезжал. Пришлось на дорогу дать. Другим еще. Есть
семьи рабочих, которые я поддерживаю каждый месяц.
Я спросил о суде.
— Пустяки. Судьи теперь не тем заняты. Выборы идут. А с.-д. и с. р. в лужу
сели со своим бойкотом Думы. Кадеты всюду побеждают. Но если у кадетов не
хватит политической зрелости, чтобы не зарваться в своей оппозиции, Думу
разгонят штыками. Рачковский то же самое говорит. То, что в газетах пишут,
что Дурново и Витте уходят, ерунда. Они и не думают уходить и не уйдут.
— В каком положении у тебя дело с Петровым?
— Он пишет книгу "Правда о Гапоне". Правду о Гапоне теперь многие пишут. И
Симбирский, и Строев, кажется, пишет, и Феликс из "Биржевых Ведомостей", и
еще кто-то. Ну что Петров может написать про меня?
— А если он напишет, что ты взял с П. клятву убить Григорьева?
— Откуда ты это знаешь? — опешил Гапон.
— Ты сам мне это говорил. Он успокоился и ответил:
— Ну что ж? Мало ли в организации у тебя, например, бывает важных секретов?
Если кто-нибудь откроет, его следует убить.
— А Черемухина ты все-таки напрасно погубил.
— Почему я его погубил?
— Ты же мне рассказывал. Взял с него клятву убить Петрова за его письмо в
газетах про 30.000 и дал ему револьвер для этого. А он сам себя из этого
револьвера прикончил.
— Да, неприятная история! Гапон задумался.
{77} — Петров распишет, должно быть, твою парижскую жизнь.
— Что он напишет? Что я ему кабаки показывал в Париже? Рассказывал, сколько
что стоит? Пустяки все это. Что здесь страшного? Пишут в газетах, что я в
Монте-Карло в рулетку играл. Ну и играл, и выиграл. И плюю я на всех. И на
общество, и на печать, и на революционные партии, и на всех. Мне важно
мнение моих рабочих. А они мне доверяют. Те, которые колебались,
сомневались, те мне не нужны.
С ними дела не сделаешь. Ты увидишь, что будет. Я теперь живу легально. Я
был у Камышанского, прокурора петербургской палаты. Он сказал, что я
амнистирован еще 21 октября.
— Ведь я тебе это говорил еще в ноябре. Зачем же ты комедию разыграл?
—Да.
Задумался. Потом с возрастающим оживлением начал:
— Я теперь буду устраивать мастерские. Кузница у нас есть уже маленькая.
Слесарная. Булочную устроим и т. д. Вот что нужно теперь. Со временем и
фабрику устроим. Ты директором будешь. Верно. Ты плюнь на всякие глупости. А
общество, печать — ерунда. Их и купить, и продать можно. Верно говорю тебе.
Я в этом убедился.
— А если бы рабочие, хотя бы твои, узнали про твои сношения с Рачковским?
— Ничего они не знают. А если бы и узнали, я скажу, что сносился для их же
пользы.
— А если бы они узнали все, что я про тебя знаю? Что ты меня назвал
Рачковскому членом Боевой Организации, другими словами — выдал меня, что ты
взялся соблазнить меня в провокаторы, взялся узнать через меня и выдать
Боевую Организацию, написал покаянное письмо Дурново?
— Никто этого не знает и узнать не может.
— А если бы я опубликовал все это?
— Ты, конечно, этого не сделаешь, и говорить не стоит. (Подумал немного.) А
если бы сделал, я напечатал бы в газетах, что ты сумасшедший, что я знать
ничего не знаю. Ни доказательств, ни свидетелей у тебя нет. И мне, конечно,
поверили бы.
Я невольно направился к дверям, чтобы показать ему "свидетелей", но
сдержался. Следя за разговором, я не успел ориентироваться, принять
определенное решение.
{78} Говорить мне с ним больше незачем было. Но чтобы выиграть время,
сообразить и решить, как быть, я возвращался к прежним вопросам и опасениям.
Из его ответов я узнал еще, что Рачковский хвалился ему, что меня "знают в
лицо", а не по карточкам, не меньше "двадцати сыщиков", и о том, что о
"нашем деле" знают только Рачковский, Дурново и царь.
— Ты знаешь, что на днях царю представлялся Тихомиров? — спросил я.
— Разве?
— Да. И серебряную чернильницу получил с какой-то надписью. За полезную
службу. И ты, пожалуй, серебряную чернильницу получишь.
Его передернуло. Он деланно засмеялся и сказал:
— Что ж! Можно будет в ломбард заложить.
Тут произошло следующее.
Гапон спросил, где клозет. Я спустился с ним вниз, показал, а сам хотел
вернуться наверх.
Дверь клозета находится рядом с дверью черной лестницы, ведущей наверх дачи.
"Слуга" находился не вместе с другими, в маленькой комнате, а рядом, за
дверью, на площадке черной лестницы, на случай, если бы пришел дворник. Он
должен был его занять и увести от дачи.
Когда "слуга" услышал, что мы спускаемся вниз, ему вздумалось тоже сойти
вниз по своей лестнице. А когда Гапон подошел к клозету, они столкнулись
лицом к лицу. "Слуга" опешил, очевидно, и бросился назад вверх по черной
лестнице, а Гапон, в свою очередь, назад ко мне. Он застал меня внизу на
стеклянной террасе (выходящей на озеро). Я еще не успел подняться наверх.
— Какой ужас! Нас слушали!
— Кто слушал?
Он стал описывать одежду и лицо человека, которого видел.
— У тебя револьвер есть? — спросил он.
— Нет, а у тебя есть?
— Тоже нет. Всегда я ношу, а сегодня, как нарочно, не взял. Пойдем
посмотрим.
— Пойдем!
Мы подошли к черной лестнице. Она узкая. Я предложил ему пройти вперед. Он
инстинктивно отскочил за мою спину.
— Нет, ты иди вперед.
{79} Я поднялся на несколько ступеней, вернулся и сказал, что там никого
нет.
— Надо дворника позвать,— сказал Гапон.
Я отказался связываться с полицией.
"Слуга" думал, что мы поднимемся наверх по черной лестнице и пройдем мимо
него. Поэтому он открыл дверь, за которой стоял раньше, и спрятался между
нею и стеной.
Гапон думал и искал, куда мог скрыться человек.
Мы прошли низом дачи (через большую комнату и веранду) и поднялись наверх.
Гапон шел впереди. Заметив открытую дверь на черную лестницу, он прошел
туда, заглянул за дверь и увидел того, кого искал.
Он отскочил, как ужаленный. Молча, с остановившимися зрачками, стал меня
толкать туда. Потом шепотом сказал:
— Он там!
Я пошел. Вывел за руку оттуда "слугу" и не успел слова сказать, как Гапон
одним прыжком бросился на него, умудрился в один миг обшарить его, уцепился
за руку и карман, где у того был револьвер, и прижал его к стене.
— У него револьвер! Его надо убить! — сказал Гапон.
Я подошел, засунул руку в карман "слуги", забрал револьвер, опустил его
молча в свой карман.
Я дернул замок, открыл дверь и позвал рабочих.
— Вот мои свидетели! — сказал я Гапону.
То, что рабочие услышали, стоя за дверью, превзошло все их ожидания. Они
давно ждали, чтобы я их выпустил. Теперь они не вышли, а выскочили,
прыжками, бросились на него со стоном: "А-а-а-а"—и вцепились в него.
Гапон крикнул было в первую минуту: "Мартын!", но увидел перед собой
знакомое лицо рабочего и понял все.
Они его поволокли в маленькую комнату. А он просил:
—Товарищи! Дорогие товарищи! Не надо!
— Мы тебе не товарищи! Молчи!
Рабочие его связывали. Он отчаянно боролся.
— Товарищи! Все, что вы слышали, — неправда! — говорил он, пытаясь кричать.
— Знаем! Молчи!
Я вышел, спустился вниз. Оставался все время на крытой стеклянной террасе.
{80} — Я сделал все это ради бывшей у меня идеи,— сказал Гапон.
— Знаем твои идеи!
Все было ясно.
Гапон — предатель, провокатор, растратил деньги рабочих. Он осквернил честь
и память товарищей, павших 9 января. Гапона казнить.
Гапону дали предсмертное слово.
Он просил пощадить его во имя его прошлого.
— Нет у тебя прошлого! Ты его бросил к ногам грязных сыщиков! — ответил один
из присутствовавших.
Гапон был повешен в 7 часов вечера во вторник 28 марта 1906 года.
Я не присутствовал при казни. Поднялся наверх, только когда мне сказали, что
Гапон скончался. Я видел его висящим на крюке вешалки в петле. На этом крюке
он остался висеть. Его только развязали и укрыли шубой.
При Гапоне оказались:
1. Кожаный бумажник и в нем:
а) тысяча триста рублей;
б) десять разных записок и расписок;
в) две визитные карточки г. X.;
г) ключи и квитанции несгораемого ящика банка Лионского кредита за № 414 на
имя Ф. Рыбницкого. Лежали они в конверте с надписью "деньги";
д) копия с моей записки и на ней же набросок ответа: "Ты сам виноват в
канители. Сегодня надо видеться в ресторане Кюба в 9 час. вечера. Свидание
непременно надо устроить деловое". (Вместо этого текста послал мне
приведенный выше.)
2. Две записные книжки.
Все ушли. Дачу заперли.
Март 1906 г.
Электронная версия книги воспроизводится с сайта
http://ldn-knigi.narod.ru/
OCR Nina & Leon Dotan (02.2003)
ldnleon@yandex.ru {00} - № страниц.
Действующие лица:
Рутенберг
Пинхас Моисеевич (1878-1942), революционер, сионистский деятель.
Гапон Георгий
Аполлонович (см. биографические материалы).
Зубатов Сергей Васильевич
(1864 - 1917), жандармский полковник.
Кто делал две революции 1917 года
(биографический указатель).
Царские жандармы
(сотрудники III отделения и Департамента полиции).
Далее читайте:
Петиция рабочих и жителей
Петербурга для подачи царю Николаю II, 9 января 1905 г.
Гапон Георгий. История
моей жизни. «Книга», Москва, 1990. (Вы можете стаже скачать
файл в формате .FB2 для электронных книг -
gapon-georgij_gapon.zip).
Карелин А. Е. Девятое января и
Гапон. Воспоминания. Записано со слов А. Е. Карелина. «Красная
летопись», Петроград, 1922 год, № 1.
С.А. Ан-ский. Мое
знакомство с Г. Гапоном. С. А. Ан-ский (Семен Акимович Раппопорт). Собрание
сочинений. Книгоиздательское Товарищество "Просвещение". С.-Петербург, 1911-1913,
том 5. Из заграничных встреч.
Б.Савинков. Воспоминания террориста. Издательство "Пролетарий", Харьков.
1928 г. Часть II Глава I. Покушение на Дубасова и Дурново. XI. (О
Гапоне).
Спиридович А. И. «Революционное движение в России». Выпуск 1-й,
«Российская Социал-Демократическая Рабочая Партия». С.-Петербург. 1914 г.
Типография Штаба Отдельного Корпуса Жандармов. V.
1905 год. Гапоновское движение и его последствия. Третий партийный съезд.
Конференция меньшевиков.
Маклаков В.А. Из воспоминаний. Издательство имени Чехова. Нью-Йорк 1954.
Глава двенадцатая.
Революция в России 1905 - 1907
(хронологическая таблица).
Э. Хлысталов Правда
о священнике Гапоне "Слово"№ 4' 2002.
Ф. Лурье Гапон и
Зубатов.
|
