Родственные проекты:
|
Батько Махно, 1918 г.
Нестор Махно
РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ НА УКРАИНЕ
(Первая книга)
ЧАСТЬ II
Глава VIII
МОИ НАБЛЮДЕНИЯ ЗА БОЛЬШЕВИСТСКО-ЛЕВОЭСЕРОВСКИМ БЛОКОМ В
АЛЕКСАНДРОВСКЕ И ПОСЛЕДСТВИЯ ЭТИХ НАБЛЮДЕНИЙ
Фронт против движения казаков с внешнего фронта на Запорожье –
закончился. Больше о них ничего не было слышно в этом направлении.
Все революционные части с правой стороны Днепра переведены на левую,
в г. Александровск и в ближайшие к нему села.
Задача штаба Богданова – продвинуться дальше по направлению Крыма.
Г. Александровск остается, таким образом, в военном отношении, сам с
собой. Население города должно организоваться. Да оно в лице рабочих
уже начинало организовываться.
Революционный Комитет, при поддержке своих партий, начинал тоже
проявлять свою "революционную" деятельность. Она, эта деятельность
его, началась с произвольного вмешательства в местную жизнь
трудового крестьянства и, конечно, с начальническим тоном и через
грозный – письменный или устный приказ.
Осмелел Ревком и по отношению к городу: наложил на александровскую
буржуазию контрибуцию в восемнадцать (18) миллионов рублей.
Снова, как и при Коалиционном Правительстве и Украинской Центральной
Раде, начались аресты, и в первую очередь, конечно, правых
социалистов (анархистов из-за их влияния в Гуляйпольском и
Камышеванском районах пока не осмелились трогать). В Революционном
Комитете началось чаще произноситься слово "Комиссар тюрьмы", ибо
последняя заняла уже чуть не первое место в "социалистическом"
строительстве.
У меня нередко являлось желание взорвать тюрьму, но ни одного разу
не удавалось достать достаточное количество динамиту или пироксилина
для этого. Я не раз говорил об этом левому эсеру Миргородскому и М.
Никифоровой, но они оба испугались и старались меня завалить
работой, которая не допустила бы меня сблизиться с
красногвардейцами, у которых взрывчатых веществ было очень много.
В Александровске, в Революционном Комитете я брался за всякую
работу, какую Комитет на меня взваливал, и делал ее до конца.
Но быть волом, видя, что за твоей спиной черт знает что творится,
было не в моем характере, тем более, что я – политический работник
не с 1917 года, и работать из-за того, чтобы "всезнающие",
"всесильные" похвалили меня, я не мог.
Я определенно и безошибочно видел, что совместная работа с
большевиками и левыми эсерами становится для революционных
анархистов невозможной, даже на фронте защиты революции. Они в своей
революционности начинали заметно изменяться, уделяя внимание
исключительно власти над революцией в грубом смысле этого слова.
Присматриваясь к их работе в Александровске, а дотоле на уездных и
губернских съездах крестьян и рабочих, где к этому времени они были
в большинстве, я предвидел, что блок этих двух партий – фикция, что
рано или поздно одна какая-либо из них должна будет всосать в себя,
или силой сожрать другую, коль обе они за счет революции идут к
совершенствованию государства и его власти над свободной
общественностью трудящихся.
Правда, их уклон трудящиеся, будучи действующим элементом в
революции, не могли во время подметить. У трудящихся была слишком
большая вера в революционеров и они не заботились о том, чтобы
разделять руководителей по идеям и следить за их действиями. Им
нужно было каждый раз показывать и разъяснять подмеченное.
Кто же будет это делать? – я часто задавал себе вопрос и отвечал. –
Анархисты и только анархисты!
А где в это время русской революции анархисты были связаны с
широкими трудовыми массами? Большинство претендентов на имя
руководителей русского анархизма в это время болтались, если не в
хвосте центральной власти большевистско-левоэсеровского блока, то во
всяком случае вне прямого революционного действия в рядах революции.
Так делали в это время анархо-синдикалисты и анархо-коммунисты на
своих верхах (об анархо-индивидуалистах не говорю, потому что их
организации в России и на Украине, в особенности, не было).
Отдельные рабочие и крестьянские анархические группы, нередко на
свой риск и страх принимавшие с большим опозданием то или другое
тактическое решение, бросались на всех фронтах в бурю революции и
честно сгорали в ней, при этом сгорали они с особой любовью к
революции, как и к своему идеалу. Но, увы!, сгорали в буре революции
преждевременно и без, или с слишком малой пользой для своего родного
анархического движения.
Спрашивается: почему же это так было? У меня лично ответ на это
один: анархисты не имели своего организованного единства в действии.
Большевики же и левые соц.-революционеры использовали для себя в эти
дни веру трудящихся в революцию так, как хотели организованно
противопоставить интересам дела трудящихся свои партийные интересы.
В другое время, при других условиях и обстоятельствах, они не
осмелились бы при всеобщем деле революции заниматься политическими
авантюрами своих центральных комитетов. Теперь же им было ясно, что
обличить их в этом деле некому. Правые социалисты шли на поводу у
буржуазии. Оставались одни анархисты, в задачу которых входило
направить революционные силы трудящихся против их затей. Но мы,
анархисты, не имели на лицо соединенных сил, с определенным и
положительным пониманием задачи дня.
Большевики и левые соц.-революционеры, под руководством мудрого
Ленина замечали эти серьезнейшие недочеты в нашем движении и
радовались этому; ибо только то, что мы были организационно
беспомощны и не могли противопоставить их партийному делу в
революции дело всего трудового люда, которое, от начала до конца, во
многом переплеталось с идеей анархизма, ободряло этих
государственников на этом пути. Они подошли смелее к массам и,
обманув их лозунгом "власть советов на местах", создали за их счет
свою государственнически-партийную политическую власть, подчиняя ей
все на пути революции, и в первую очередь тружеников, которые до
этого успели только разорвать, но совсем еще не разбили свои рабские
цепи.
Большевикам, лев. соц.-революционерам помогали в этом деле правые
соц.-революционеры и эсдеки меньшевики, тем, что действовали вместе
с буржуазией, когда весь трудовой люд был против этого. В то время
трудовой люд не гнал еще от себя правых социалистов. Он лишь
перерастал все их программы, по которым они сами служили буржуазии и
пытались толкнуть в эту кабалу трудящихся, чтобы не одним нести гнет
идеи содружества с буржуазией, идеи "закона и законной" власти
Учредительного Собрания и проч.
Все эти идеи, с которыми носились правые социалисты, были уже
неприемлемыми для трудящихся. Да в это время правые социалисты
действовали фактически уже против революции. Все это породило то,
что трудовые массы отдали по долгу свое предпочтение большевикам и
левым соц.-революционерам. Отсюда родилось в трудовых массах
абсолютное недоверие и враждебное отношение к правым социалистам.
Это трагическое для революции явление известно каждому
революционному анархисту, который сливался в своих прямых
революционных действиях с тружениками села и города в одно целое,
переживая вместе с ними удачи и промахи на этом пути.
Итак, тревожась тем, что большевистско-левоэсеровский блок не есть
тот блок революционного единения, который необходим для
революционеров в момент столкновения труда с капиталом и
государственной властью, так много затрачивающих своих сил и жизни
на организацию этого столкновения, единения, которое революционеры
должны создавать, к которому должны стремиться, я все глубже
убеждался в том, что большевики и левые соц. - революционеры сдадут
свои позиции реакции правых социалистов, сроднившихся с буржуазией
за это время, или же друг друга перестреляют и из-за своего
первенства в деле власти, но ни в коем случае они не окажут
надлежащей помощи революции, чтобы она могла выйти свободно на
простор и творчески развернуться на своем пути. Убедившись в этом, я
созвал ряд товарищей из Александровской федерации анархистов (с ними
пришли и сочувствующие рабочие и солдаты), созвал своих товарищей из
отряда Гуляй Поля и с особой болью в душе поделился с ними своим
мнением о революции, которой, на мой взгляд, угрожали смертью со
всех сторон и большевистско-левоэсеровский блок – в первую очередь.
Я говорил своим товарищам, что для революции было бы лучше, если бы
большевики и левые эсеры не создавали блока, ибо среди них нет той
идеи, которая удержала бы их от стремления властвовать над
революцией, и это их в конце концов столкнет между собой, и они
своим взаимоистреблением принесут много зла для революции. Уже
теперь, говорил я друзьям, видно, что свободой пользуется не народ,
а партии. Не партии будут служить народу, а народ – партиям. Уже
теперь мы замечаем, что во многих случаях в делах народа упоминается
лишь его имя, а вершат дела партии. Народ знает лишь одно – слушать,
что правители ему говорят!
При этом, изложив товарищам свои впечатления и свое глубокое
убеждение, что надо готовиться к борьбе против затей этих партий, я
поделился своими планами, уже не со всеми, а с тесным кругом
анархистов, которые я обдумывал с июля - августа месяца 1917 года и
которые частично ввел в дело организации крестьянства. Планы
зиждились на следующем: пока крестьянство горит жаждой быть самому
хозяином над собой – следует сближаться с его общественными
самоуправлениями, освещать крестьянам каждый шаг социалистического
властвования, говорить им, что совершенная ими революция несла в
себе совершенно другое: она несла трудящимся права на свободу и
вольный труд, в корне разрушая всякую опеку власти над трудящимися.
А сблизиться с крестьянами можно, при желании, всегда. Надо
поселиться среди них и работать вместе с ними, работать не покладая
рук и честно. Там, где они по незнанию задумают учреждать то, что
может вылиться во что-либо враждебное развитию свободной
общественности, разъяснить им, убедить их, что это для них самих
будет вредным бременем, и выдвинуть в противовес другое, которое бы
отвечало тем-заданиям, которые стоят перед ними и, в основном, не
противоречит идее анархизма. Наш идеал слишком богат и в нем много
есть того, что крестьянство может теперь вводить в жизнь и
радоваться его осуществлению.
Другие планы были заговорщицкого характера, о которых я на собрании
товарищам тогда ничего не говорил, но неуклонно к ним подготовлял
членов Гуляйпольской Группы Анархистов-Коммунистов, в надежде, что
там, где группа, благодаря своему упорному труду, завела идейные
связи с населением, там мы должны будем к этим планам прибегнуть.
Этого от нас, действующих революционных анархистов, потребуют те
явления в истории революции, которые обрушатся, в силу целого ряда
причин против революции.
На этом интимном собеседовании с товарищами в г. Александровске – я
и решил порвать свои связи с революционным Комитетом и возвратиться
в Гуляй Поле со всем отрядом.
Я виделся в тот же день с тов. Миргородским (лев. с.-р.) и предложил
ему зайти со мной поужинать в столовую при Федерации. Когда он
пришел, я не утерпел и сказал ему, что завтра подам заявление в
Ревкомитет, что меня отряд отзывает из него и на место меня
воздерживается послать другого. Тов. М. Никифорова и ряд других
товарищей из Федерации просили меня не делать этого так скоро,
уговаривал меня и Миргородский. Однако, я уже не мог отступить от
своего решения. Я наперед этот вопрос решил с отрядом, и теперь
оставалось оформить его официально, чтобы Комитет не истолковал его
ложно.
В Федерации анархистов не все об этом знали. Поэтому когда узнали,
то просили, чтобы я им объяснил причину или цель моего выхода из
революционного комитета. В это время были также некоторые рабочие,
сочувствовавшие левым эсерам. Они-то более всего просили меня
сказать им, почему я ухожу из революционного комитета и покидаю
Александровск.
Пришлось им повторить то, что многим я говорил наедине. Я им сказал,
что, на мой взгляд, большевистско-левоэсеровский блок уже дал
трещину в своем единстве, и это, заметьте, тогда, когда он еще
только составился. Причина этому, по-моему, с одной стороны,
историко-философское расхождение эсеровщины с марксизмом, с другой –
тщеславие, толкающее одну партию опережать другую в своем
разнузданном стремлении властвовать над революцией.
Для меня лично абсолютно верно то, что недалеко то время, когда эти
две ныне царствующие в стране партии не помирятся, столкнутся на
своем пути и начнут друг друга уничтожать, казня вслед за этим
революцию и все лучшее в ней. Так какого же черта мне тратить здесь
свои силы, когда я вижу начало подлинной революции в деревне.
Крестьяне осознают себя, они проявляют свою волю к борьбе за идеал
справедливости, им нужно помочь в этом, кричал я разъяренный, а
товарищи еще больше удивлялись.
"Я не хочу сказать вам, товарищи, что всем нужно идти к крестьянам.
Я хорошо знаю вас, сжившихся с городом, сроднившихся с рабочими.
Работайте здесь, но помните, что здесь революция от прямого действия
переходит к приказам и указам Ревкома, тогда как в деревне власть
Ревкомов дойдет до этого не так легко. Там живет дух революции,
здесь – контрреволюции, которую только при хорошем напряжении
организационных революционных сил деревни и можно отразить от
попытки казнить революцию.
На это мои товарищи из анархистов и их знакомые, сочувствующие левым
социалистам-революционерам, говорили мне, что будущее само себя
покажет. В настоящий же момент мы видим, что
большевистско-левоэсеровский блок с пути рабоче-крестьянской
революции не сходит. Он твердо его держится. Трудящиеся массы в
большинстве своем это видят и поддерживают его в этом.
Следовательно, вести против него агитацию, или подымать бунт, –
означало бы расчищать пути для возврата полубуржуазной Керенщины
или, что еще хуже, укреплять позицию Украинской Центральной Рады,
которая почти совсем уклоняется от борьбы за социальное
раскрепощение трудящихся, – это значит совершать преступление против
идей революции.
"Мы, – говорили мои товарищи, – скорбим о твоем отношении к
большевистско-левоэсеровскому блоку и были бы рады, если бы ты с
иной стороны подошел к этому вопросу. Ведь ты же сам все твердишь,
что революционеры всегда должны быть там, где народ, чтобы
расширять, углублять и развивать революцию. До сих пор и ты и мы
делали это. Что же помешает нам продолжать свою работу. Ведь каждый
из нас понимает, что, раз большевистско-левоэсеровский блок сделает
поворот вправо, или попытается остановить трудящихся на полпути к их
цели – к свободе, равенству и вольному труду, – мы тотчас же поведем
кампанию против него. И тогда каждому труженику будет видно и
понятно, что мы правы, восставая против большевиков и эсеров. Помню,
эту позицию больше всего отстаивала Мария Никифорова и ее друзья по
совместной в этом городе с нею работе. Она при этом несколько раз
подчеркивала имя тов. Карелина, говоря, что перед отъездом из
Петрограда она с ним на эту тему много говорила, и он сказал, что
это – самая верная позиция, какую мы, анархо-коммунисты, можем
занять по отношению к большевистско-левоэсеровской власти.
Однако, эти относительно верные аргументы моих товарищей меня не
поколебали. Я был глубоко убежден в том, что блок долго не
просуществует. Признаки этого, кроме вышеупомянутых, были еще и те,
что Ленин действовал без всякого контроля не только партии левых
эсеров, которая была в союзе с партией большевиков, но и со стороны
своей партии, творцом и лидером которой он являлся.
В этом обстоятельстве я, организовавший уже крестьян без влияния
большевиков и эсеров в Гуляй Поле и в районе, многое усматривал. Я
усматривал в этом то, что Ленин задумывает сделать из левого крыла
эсеров (среди которых я не видел ни одного члена старого ядра
эсеровщины вообще), игрушку в своих, Ленинских, руках…
В то время, как мы обменивались мнениями о
большевистско-левоэсеровском блоке и о будущем революции,
властнически захватываемой ими, мне комиссар почты прислал
телефонограмму, переданную из Гуляй Поля, которая гласила, что в
Гуляй Поле приехали агенты Украинской Центральной Рады, которые,
объявили себя сторонниками советов, но ведут энергичную агитацию,
чтобы солдаты, вернувшиеся с внешнего фронта, организовали в Гуляй
Поле и по району гайдамацкие курини. Шовинисты взялись за эту
организацию.
Телефонограмма была подписана М. Шрамко. Телефонограмма помогла мне
выйти из Александровского революционного комитета и поспешить
вернуться в Гуляй Поле.
Сделав официальный письменный, от имени Гуляйпольского отряда, отзыв
меня из Революционного Комитета, я пошел в Комитет вручить этот
документ, куда следует, и проститься. В Комитете мой отзыв был
принят неодобрительно, президиум осудил его, но сдержанным тоном.
Когда же я объяснил причину и цель моей, со всем отрядом,
немедленной поездки в Гуляй Поле, то председатель Ревкомитета тов.
Михайлович позвал меня в особый кабинет и излил мне свою радость по
поводу того, что я спешу в район.
"Ваше, тов. Махно, присутствие в Гуляй Поле теперь больше, чем
необходимо" – сказал он мне. "Кроме того, вам кажется известно, что
мы по проекту из центра, думаем разбить Александровский уезд на две
административных единицы и есть отметка, что одна из них будет
организована под вашим, тов. Махно руководством в Гуляй Поле".
Я ответил своему "благодетелю", что это не обольщает меня, что это
расходится с моими взглядами на дальнейший рост и развитие
революции. – Кроме того, это ведь вопрос будущих ваших успехов – не
правда ли? – заметил я т. Михайловичу.
"Но наши успехи обеспечены. С нами все рабочие и крестьяне, они
везде уже все держат в своих руках!" – воскликнул мой вчерашний
коллега по комитету. "А вы телефонограмму ко мне из Гуляй Поля
прочли? Вы поняли, о чем в ней сообщается? – сказал я ему. "Ах, да!"
– Так лучше оставим этот разговор на после, – заметил я ему. – А
сейчас распорядитесь, чтобы комендант екатерининской станицы
приготовил к 4 часам эшелон для погрузки отряда гуляйпольцев. Сейчас
же было отдано об этом распоряжение.
Я поговорил еще с ним и другими членами Комитета, с участием
анархистки М. Никифоровой. Говорил я касательно чисто
революционно-боевого положения на районе, а затем, распрощавшись со
всеми, уехал на станцию. Через несколько минут подъехали к станции
члены ревкома на автомобиле и анархистка М. Никифорова на лошади.
Они подъехали попрощаться со мной и проводить отряд.
Еще раз перебросились мы парою-двумя словами с ответственными
представителями революционного комитета, а затем, отряд спел
анархический марш, и мы тронулись в путь.
Далее читайте:
Махно Нестор Иванович
(биографические материалы).
Махно Н.И. Под
удавами контрреволюции
Махно Н.И. Украинская революция (Третья книга)
|
