Дени Дидро

1713-1784

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Дени Дидро

1. Начало дружбы. Проблема первой диссертации Руссо. — 2. Ссора. Личные моменты ссоры в передаче современников; выводы.— 3. Теоретические разногласия Дидро и Руссо как более глубокие причины разрыва.

1

В 1758 г. весь читающий, преимущественно интеллигентски-буржуазный, Париж обсуждал, спорил и сплетничал по поводу окончательного и резкого в глазах большинства разрыва между двумя старыми друзьями из литературной республики Дидро и Руссо. Эта была неисчерпаемая тема для салонных разговоров и частных писем.

Правда, ретроградное привилегированное, но сходящее уже с общественной сцены дворянство устами герцога Кастрийского выражало недоуменно, как это Париж только и может говорить о каких-то несчастных парвеню, ничтожных обитателях третьего этажа. «Боже мой! Куда я ни пойду, везде слышу все про Руссо н Дидро. Что это такое? Ведь они — несчастные выскочки, нищие, стоит ли о них говорить?» Как это ни прискорбно для герцогов Кастрийских, но только их собратьям XVIII века, и чем дальше, тем больше, но и их духовным потомкам XIX века, много пришлось говорить о таких парвеню, как Дидро и Руссо.

Но в самом деле, стоит ля теперь, по истечении более чем полутораста лет, говорить об обстоятельствах дружбы и ссоры этих двух мыслителей? Да, не только для биографа их, но и для всякого, занимающегося изучением XVIII столетия, исследованием развития и сплетений мысли этого

[68]

красочного во всех отношениях века, интересно и неизбежно столкновение с проблемой Дидро — Руссо. Конечно, в наши дни, личные моменты, если еще и не потеряли своей ценности, то уже утрачивают прежнее первостепенное значение, а на передний план выступают моменты общие, принципиальные, однако лишь относительно.

Два кардинальных вопроса встают перед исследователем: роль пантофила в первой диссертации апостола природы и обстоятельства разрыва отшельника из Эрмитажа со своим Аристархом, если употребить клички близких к ним кругов. Не следует задаваться неблагодарным вопросом, кто прав и кто виноват, как это делали еще в начале прошлого века, но нельзя и довольствоваться простым констатированием событий, что встречается в паше время 1. Наша задача — привлечь важнейшие материалы и дать посильные выводы.

Знакомство Жан-Жака с Дидро произошло при посредстве некоего Рогена в конце 1741 г., в бытность первого в Париже, но начало их дружбы следует отнести к более позднему времени, когда Руссо вернулся из Венеции и обосновался в столице, т. е. к 1743 г. У будущих писателей, действительно, было в это время очень много общего. Оба почти однолетки (Руссо родился 28 июня 1712 г.), оба выходцы из одного общественного класса: один сын лангрского ножовщика, другой — женевского часовых дел мастера. Правда, годы учения у Жан-Жака прошли более бурно и беспорядочно, чем у Дени, как впрочем и вся жизнь, но оба в молодых летах были обязаны своими знаниями, прежде всего, самим себе. И тот, и другой выше всего ставили независимость, ненавидели все неестественное, были несколько сентиментальны и чувствительны в вопросах морали. Оба любили музыку, понимали и знали ее. Жизнь в Париже протекала однородно и в материальном отношении. Один переписывал ноты и мечтал об издании трактата о новой системе, другой давал уроки математики, переводил с английского историю Греции Станиана и мечтал... мечтал о многом. Печатных работ не было еще ни у того, пи у другого, по много их было

_____

1. См., например, А. Веселовский. Дени Дидро в «Этюдах и характеристиках». М., 1903, стр. 195—197.

[69]

впереди. Оба, несомненно, отошли уже от ортодоксального католицизма, хотя оба побывали один дольше, другой меньше, в цепких лапах отцов-иезуитов. Наконец, как говорит Руссо, «у него была Нанетта, а у меня Тереза». Всего этого, полагаем, было достаточно для приятных встреч, долгих и жарких разговоров, планов на будущее и искренней дружбы.

Руссо познакомил Дидро еще с одним своим приятелем, аббатом Кондильяком, племянникам которого он когда-то давал уроки. Будущий автор «Traite des sensations» 2 в то время также был действительным членом парижской богемы, он бегал по урокам, а на досуге изучал Локка и писал свои «Опыты о происхождения человеческих знаний». Дидро, уже зная кое-кого из издателей, пристроил рукопись Кондильяка и вручил ему первый его литературный гонорар. Друзья жили довольно далеко друг от друга и раз в неделю собирались потолковать за обедом в гостинице «Panier fleuri». Не здесь ли разрабатывались система деизма, теория познания сенсуализма, культ природы? Не здесь ли толковали о страстях, этих «пружинах» человека, о естественном состоянии его и необходимости переустроить общество на началах разума? И не приходили ли три друга в своих застольных беседах 1746—1747 годов нередко к одинаковым выводам? Думается, что это предположение вполне уместно и что здесь надо искать корня ответов на две историко-литературных проблемы: роль Дидро в первом рассуждении Руссо и его же роль в основной идее «Трактата об ощущениях».

Так прошло несколько времени. Дидро уже напечатал перевод Шафтсбери и осужденные и запрещенные «Философские мысли». Первая коллективная работа, издание по предложению Руссо периодического листка, осталась неосуществленной. Дидро оказался поглощенным другим, более грандиозным проектом. Он был приглашен стать во главе Энциклопедии, и как редактор, переговорив с Даламбером, которого познакомил с Руссо, заказал последнему статью о музыке. Но посреди этих приготовлений, в 1749 г. он, как известно, был арестован и заключен в Венсеннский замок.

Когда ему разрешили свидание с родными и друзьями,

____

2.  См. Я. Кондильяк. Трактат об ощущениях. М., 1935. (Ред.)

[70]

 «чувствительный Жан-Жак» стал часто навещать узника. В восьмой книге своей «Исповеди», на склоне лет, уже после ссоры с Дидро и со всеми его и своими друзьями, замкнувшийся и озлобившийся на всех и вся, мыслитель изображает в красочной и типичной для него форме эти посещения. Жаркое лето, отсутствие по дороге тени, долгий путь пешком, усталость,— все это не составляло для него препятствий. Но дадим и слово самому Руссо: «Чтобы умерить свой быстрый шаг, я решил брать книгу. Однажды я взял «Mercure de France». Читая на ходу, я напал на вопрос, предложенный Дижонской академией на премию в будущем году, «Прогресс наук и искусств способствовал ли порче или очищению нравов»? В тот же момент я увидел иной мир и стал другим человеком» 3.

Подробности своих переживаний в этот момент Руссо не приводит в «Исповеди», по их можно прочесть в его письме к Мальзербу, к которому он, кстати сказать, и отсылает читателя. Здесь эти минуты изображаются еще восторженнее и чувствительнее. «Голова моя была словно пьяная... не в состоянии продолжать путь от затрудненного дыхания, я опустился под дерево на краю аллеи. Так я пролежал полчаса и, когда встал, я заметил, что весь перед моей сорочки смочен слезами: я не замечал, что все время плакал». Руссо «пришел в Венсенн в возбуждении, граничащем с исступлением. Дидро заметил это,— продолжает Руссо в «Исповеди» — я сказал ему о причине и прочел прозопопею Фабриция, как я ее написал под дубом. Он убедил меня придать силу моим идеям и писать на премию. Я так и сделал и с этого момента я уже погиб. Весь остаток моей жизни и все мои несчастия были неизбежным следствием этой безумной минуты» 4. По версии Руссо, он принялся писать рассуждение, обдумывал по ночам, диктовал его матери своей жены. Когда работа была окончена, он показал ее Дидро. «Дидро остался доволен и указал несколько мест, которые нужно было исправить».

Рассказ прост, несложен, хотя и аффектирован в стиле женевского гражданина. Однако он получает совершенно иное освещение в устах других. Следующий рассказ читаем мы в мемуарах одного из просветителей аббата Мо-

___

3. «Les Confessions de J.-J. Rousseau», Paris, 1849, p. 327.

4. Ibid., p. 328.

[71]

реллс: «Вот что я узнал от самого Дидро и что считалось вполне установленным во всем обществе барона Гольбаха, в котором Руссо имел в то время только друзей. Придя в Венсенн, он признался Дидро в своем намерении состязаться па премию и даже начал развивать ему преимущества, которые принесли человеческому обществу искусства и пауки. «Я прервал его, — говорит Дидро, — и сказал ему серьезно: — это совсем не то, что нужно сделать в этом пет ничего нового, ничего острого, это — проторенная дорога. Станьте на противоположную точку зрения и посмотрите, какой простор открывается перед вами: намечены уже все заблуждения общества; все несчастия, которые обездоливают его — следствие ошибок ума; науки, искусства в применении к торговле, навигации, военному делу — сколько источников разрушения и нищеты для большинства людей! Книгопечатание, компас, порох, мины — сколько прогресса в человеческих знаниях и сколько причин бедствий и т. д. Разве вы не видите, насколько выиграет, таким образом, предмет ваших рассуждений? — Руссо согласился и стал работать по этому плану» 5.

Послушаем теперь современника, также общего знакомого, писателя и сотрудника Энциклопедии, Мармонтеля; он ведет рассказ от имени Дидро: «Я был заключен в Венсенне; Руссо пришел навестить меня. Он считал меня своим Аристархом, как говорил он сам. Однажды, во время пашей прогулки он сказал мне, что Дижонская академия только что предложила интересный вопрос и что он имеет намерение обсудить его... Какую же сторону примете вы?» — спросил я.— Я отвечу утвердительно.— Это проторенная дорога, — сказал я, — все посредственности пойдут по этой дорожке, и вы найдете на ней лишь тривиальности, в то время как противоположная точка зрения представляет для философии и искусства рассуждения новое поле, богатое и плодоносное. — Вы правы, ответил он, поразмыслив минуту, и я последую вашему совету» 6. Об этом же кратко говорит в своих мемуарах г-жа Вандель.

Узел запутан, и разрубить его одним ударом, сразу став на ту или другую сторону, невозможно. С одной сто-

_____

5. «Memoires inedites de ГаЬЬб Morellot sur le XVIII siecle et sur la revolution», t. I, II 6d., 1822. Paris, p. 119.

6. Marmontel. Memoires d'un pere pour servir a I'instruction de ses enfante, t II, Paris, An. XIII, 1804, p. 240.

[72]

роны, мы настолько свыклись с мыслью, что Discours плоть от плоти и кровь от крови Руссо, что трудно поверить, чтобы отрицательный ответ на дижонский вопрос был подсказал ему со сторопы. Это рассуждение, ведь, программа всей дальнейшей литературной деятельности Руссо точно так же, как и резюме всей предшествовавшей его жизни. Но, с другой стороны, нельзя как будто и не доверять таким искренним людям, как Мармонтель и Морелле 7. Характерно, что и тот и другой употребляют одни и те же выражения, буквально пересказывая друг друга; что оба они в философских и религиозных вопросах (деизм), стоя гораздо ближе к Руссо, нежели к Дидро, записывают в своих мемуарах версию, мало приятную первому. И с тем и с другим мыслителем эти писатели были в хороших отношениях, по никто не скажет, что они считали Дидро своим первым другом или что они во всем соглашались с ним.

Вопрос этот при жизни Руссо не был вынесен на страницы печати, и потому, если мы хотим ограничиться современниками, нам следует дать слово только самому Дидро. К сожалению, этот последний, по нашему мнению, прибавляет не много света на всю историю. В своих «Опытах о царствованиях Клавдия и Нерона» он кратко говорит: «Когда появилась программа Дижонской академии, он (Руссо) пришел посоветоваться со мной, какую ему принять позицию.— Вы займете ту позицию, па какую никто не встанет,— сказал я ему.— Вы правы,— ответил он» 8.

Что касается позднейших историков, то все они, за исключением вовсе устраняющихся от данной задачи, довольно дружно раскалываются на две группы: биографы Руссо отстаивают самостоятельность ответа, допуская

____

7.  См., напр., образ действий последнего против Палиссо, приведший аббата в Бастилию, его прямые ответы трибуналу в эпоху Национального Конвента, его защиту просветителей XVIII в. уже при Наполеоне.

8. Diderot. CEuvres, t. Ill, p. 98. Ср. также рассказ Дидро в его работе о «De l’homme» Гельвеция. «Руссо пришел навестить меня и к случаю посоветоваться со мной, какую позицию занять ому в этом вопросе.— «Нечего колебаться,— сказал я ему,— вы займете ту позицию, на какую никто не встанет.— Вы правы,— ответил он; и он последовал этому и своей работе». Din его!.. CEuvres, t. II, p. 285.

[73]

Дидро лишь к редактированию, чего не отрицает и сам Руссо; биографы Дидро считают вполне возможным совет последнего и говорят лишь, что семя упало на необыкновенно плодородную почву. Так как вопросы, подобные нашему, не решаются большинством голосов, мы умышленно оставим в стороне всех позднейших критиков и историков и займемся лишь самими действующими лицами и их современниками.

Говорят, есть основание полагать, что еще в Венеции Руссо пришел к убеждению в отрицательном значении наук, цивилизации вообще; уже в своих ранних стихотворениях «Le Verger de Charmettes», «Epitre a Bordes» и «Epitre a Parrisot» он развивал те же воззрения и высказывал те же вкусы, которыми одушевлено рассуждение. Но как же тогда понять, что по дороге в Венсенн он «в одно мгновение увидел иной мир и стал другим человеком?» Далее указывают, что Дидро высказался однажды в духе, близком к Руссо, именно в своем «Supplement au voyage de Bougainville». На эту работу ссылаются как сторонники Руссо, видя в ней «косвенное влияние его пропаганды» (Веселовский), так и сторонники Дидро, находя в ней подтверждение своего мнения, что и последнему не чужды были моменты отрицания культуры и зова к природе (Морлей).

В этой ссылке на «Прибавление к путешествию Бугенвилля» двойная путаница. Действительно, диалоги написаны Дидро в 1772 г., т. е. позже Discours'a Руссо. Но беда в том, что они написаны «слишком позже», когда Дидро вполне сформировался, когда за ним была уже вся Энциклопедия и когда окружающим просто забавно было бы слышать из уст Дидро филиппики против наук. Ни о каком влиянии на Дидро 1772 г. диссертации 1749 г., конечно, не может быть и речи. Но не правы и те, которые видят в «Прибавлении» отрицание культуры и отсюда умозаключают, что, значит, Дидро подсказал ответ своему товарищу. Во-первых, остается тот же хронологический разрыв, остается ничем не объяснимый скачок назад шестидесятилетнего философа. Во-вторых, самое главное, отрицания наук в «Прибавлении к путешествию» нет. Там Дидро ставит, и весьма талантливо, проблему противоречий между естественной моралью и моралью общества старого режима во Франции. Действительно, старик-таитянин

[74]

заклинает своих сородичей не слушать белых людей. К путешественникам он обращается примерно так: «европеец, удались от нас; мы невинны, мы счастливы, и ты можешь невольно принести нам вред. Здесь все для всех, а ты нам навязываешь, я не знаю, какое различие твоего и моего, наши девушки и женщины у нас в общем обладании; мы свободны. Вы пришли и написали — «эта страна наша», а что, если бы мы приехали к вам и написали бы то же самое? Ты у нас пользовался всем. Мы не знали никакой болезни, кроме старости; ты принес к нам другую болезнь, ты заразил пашу кровь. Ты принес к нам идею преступления» (белые убили туземца) 9.

Эта речь необыкновенно близко напоминает речь старика из пушкинских «Цыган», обращенная к Алеко:

«Оставь нас, гордый человек.
Мы дики; нет у нас законов.
Мы не терзаем, не казним —
Не нужно крови нам и стонов —
Но жить с убийцей не хотим...
Ты не рожден для дикой доли,
Ты для себя лишь хочешь воли;
Ужасен нам твой будет глас —
Мы робки и добры душою,
Ты зол и смел, оставь же нас.
Прости, да будет мир с тобою».

И как странно было бы подозревать Пушкина в отрицании искусства, так странно шестидесятилетнего Дидро подозревать в отрицании науки и считать проповедником группового брака.

Отчетливо разница во взглядах Дидро и Руссо выявляется из следующих положений Дидро: «Тот, кто станет глубоко размышлять над диким и цивилизованным состоянием, вскоре убедится, что первое необходимо — невинное и мирное, а второе — воинственное и преступное. Вскоре же он признает, что в трех столицах Европы в один день происходит и должно происходить больше преступлений всякого рода, чем их происходит и может происходить в сто лет во всех диких ордах Земли. Стало быть, дикое состояние предпочтительнее цивилизованного?

___

9. Diderot CEuvres, t. II, p. 213—218.

[75]

Я это отрицаю. Недостаточно доказать мне, что здесь больше преступлении; следует еще доказать, что здесь меньше счастья» 10.

Общество нуждается в законах передовых, основанных на науках, продиктованных философами и потому согласованных с природою человека,— вот мысль Дидро в этом произведении. Этим законам нужно подчиняться. «Но как же хотите вы, чтобы законы соблюдались (в цивилизованном обществе), если они противоречат друг другу?» Вскрыть противоречие между тремя кодексами — задача Дидро. Первый кодекс, законы религиозные, нужно отбросить, как противоречащий двум остальным; второй кодекс, законы гражданские, т. е. законы абсолютной монархии, нужно не отбросить, а преобразовать, согласовать с третьим кодексом, кодексом природы, на языке Дидро, с кодексом законов буржуазного общества, на языке нашем. Что же тут родственного Руссо? Отвержение всех теологических привесков, включительно до деизма» 11. Признание пользы наук и искусств, их моралеобразующей силы? А ведь в этом как раз и отличие Дидро от Руссо, данное в строках и между строк указанных диалогов. Таким образом, «Прибавление к путешествию Бугенвилля» приходится вовсе сбросить со счетов при решении нашей задачи. Но надо помнить, что так писал Дидро в 1772 г., а пас занимает 1749 г., когда мыслитель только приближался к концу своей философской, в самом широком смысле слова, эволюции. Перед нами все тот же вопрос, мог ли Дидро внушить или дать совет Руссо ответить отрицательно дижонцам?

Если сторонники Руссо находят косвенное подтверждение своих взглядов в предшествующей судьбе писателя, то такое подтверждение можем найти и мы в соответствующих годах жизни Дидро. Но это из области «косвенных» доказательств. Гораздо же прямее звучат следующие слова небольшой работы Дидро, написанной им еще в 1747 г.: «В то время как человеческие культы будут продолжать позорить себя в умах людей своими нелепостями и преступлениями, естественная религия увенчается новым блеском и, может быть, прикует взоры всех людей

____

10. Diderot. CEuvres, t. II, p. 287.

11. Ср. диалог между таитянином Ору и монахом-кордильером о высшем существо, создателе вселенной.

[76]

и соберет их у своего подножия. Это будет лишь тогда, когда они образуют только одно общество, когда они изгонят из своей среды эти своенравные законы, которые, как кажется, придуманы лишь для того, чтобы сделать их злыми и преступными; когда они будут слушаться только голоса природы и когда, наконец, они вновь станут простыми и добродетельными. О, смертные! Как допустили вы сделать себя такими несчастными? Как мне вас жалко и как я вас люблю! Сострадание и нежность охватили меня, я это знаю, и я обещаю вам счастье, от которого вы отказались и которое скрылось от вас навсегда» 12.

Вот этот заключительный призыв весь не только в духе, но и в стило первого рассуждения Руссо, а между тем он вовсе не привлекает внимания исследователей. В нем можно было бы видеть «влияние пропаганды» Руссо, если бы он не был написан двумя годами ранее первой работы апостола природы.

«Простота» и «добродетельность», «послушание природе» и «естественная» религия были своего рода общественным идеалом, утопией мелкой буржуазии середины XVIII века. Каждый класс имеет свой идеал, обусловливаемый экономическим и социальным положением этого класса, свою социальную утопию. Утопия мелкой буржуазии Франции описываемой эпохи создавалась в (противовес аристократическому и, так сказать, правительственному идеалу абсолютной монархии. Место великосветского лицемерия, жеманства и напыщенности должна была занять «простота» и естественность; место извращенности, пороков и сладострастия — «добродетельность»; место официального, сухого и уродливого католического культа — «религия сердца», деизм.

В поисках общественного идеала мысль мелкобуржуазных идеологов невольно направлялась в сторону древности, к «заре человечества», когда люди слушались только «голоса природы», только ей подчинялись, не имея никаких искусственных, «противоестественных» учреждений. Приведенный отрывок из работы Дидро 1747 г. воочию свидетельствует, что и ему не чужды были элементы утопии его класса. От этих элементов Дидро не

____

12. «De la suffisance de la religion naturelle», § 27. Написано в 1747 г., напечатано впервые в 1770 г.

[77]

освободился в 1749 г., и если они были уже близки Руссо, то они могли быть близки не в меньшей мере и его старшему по литературной деятельности другу.

Нам остается задержаться еще на толкованиях двух мест. Обычно, слова Руссо, — «с этого момента я уже погиб. Вся остальная моя жизнь, все мои бедствия были неизбежными следствиями этого моего безумия»,— толкуют так, будто бы он раскаивался в том, что уступил совету Дидро писать и печататься вообще; он не хотел простить Дидро, что тот толкнул его на писательское поприще. Но ведь Руссо мог в любой момент прекратить свою литературную карьеру. Это было в возможностях такого настойчивого, упорного, чтобы не сказать упрямого, писателя и человека, каким был обитатель Эрмитажа. Однако приведенные слова вполне допускают и иное толкование. Руссо пенял своему бывшему другу, что тог толкнул его на отрицательный ответ не только дижонцам, но и всему читающему миру. Это толкование, в связи с ранее высказанными положениями, упрочивает позицию сторонников Дидро.

Точно так же следует поступить и со словами самого Дидро: «он пришел посоветоваться со мной, какую ему занять позицию.— Вы займете ту позицию, на какую никто не встанет». Вопреки Грею Грэхэму, мы толкуем это так (вместе с тем это наш последний вывод): Руссо пришел в Венсенн с намерением писать на тему, но без определенного ответа, «пришел посоветоваться» с другом; Дидро, зная своего друга, зная его жизнь, склонности и таланты, помня частые беседы в «Panier fleuri», указал ему на необходимость и, так сказать, выигрышность в литературном отношении отрицательного ответа. «Вы должны занять ту позицию, какую никто не займет». Не только указал ему это, но и редактировал, исправлял рукопись. Совет этот давал вполне искренно, отнюдь не желая погубить им приятеля, и сознательно, ибо знал скрытые возможности Руссо, ту почву, в которую бросал зерно и которую увлажнял первое время. Он не дал бы этого совета, например, Даламберу, если бы тот приступил к нему с такими же словами, не дал бы его Кондильяку, не стал бы писать сам, но от души указал путь Руссо 13.

____

13. «Руссо сделал то, что он должен был сделать, потому что это был он. У меня бы ничего не вышло или я создал бы совершенно иную вещь, так как это был я»... «Руссо не больше дело случая, чем случай — дело Руссо. Если бы нелепый дижонский вопрос не был предложен, разве Руссо не менее был бы способен создать свое рассуждение? Проходят тысячелетия, когда роса па-дает на скалы, не оплодотворяя их. Обсемененные поля ждут росы, чтобы дать всходы, но не она обсеменяет их». Diderot. CEuvres, t. II, pp. 285—286.

[78]

Comparaison n'est pas raison 14, но так же поступал Пушкин, когда указывал Гоголю и никому другому, на сюжет «Мертвых душ» — искренно, в сознании «выигрышности» темы в руках сатирика и не подозревая будущей трагедии автора второй части поэмы.

2

18 июля 1750 г. Дижонская академия признала диссертацию Руссо заслуживающей премии. Когда в Париж пришло об этом известие, Дидро взялся напечатать работу, и в том же году диссертация была издана. Она произвела большое впечатление и сразу обратила внимание читающей публики на автора. Дидро был рад успеху своего друга. Руссо был болен, и Дидро писал ему: «Ее (диссертацию) превозносят до небес, успех небывалый н беспримерный».

Дружба их продолжалась, причем Руссо познакомил Дидро с Гриммом; вскоре к компании примкнул и Гольбах, знакомый раньше с Дидро. О внутренней жизни этого ядра энциклопедистов мы уже говорили, и здесь нас интересует только, как от этого ядра довольно быстро отделился женевский философ.

Описывая в своей «Исповеди» события 1750 г., он уже сообщает, что окружающие его люди, которые «назывались его друзьями», «пользуясь правами, сопряженными с таким званием, влекли его к погибели». «Дальнейшее продолжение этих записок,— пишет там Руссо,— обнаружит нити их гнусного заговора». Следует отметить, что он, таким образом, относит начало охлаждения дружбы уже к этому времени. Однако и из «Исповеди» следует, что близкие отношения продолжались еще несколько лет. Нарыв созревал долго и незаметно для обоих сторон, ибо и Руссо признается, что только спустя несколько лет

___

14. Сравнение не есть доказательство. (Ред.)

[79]

после разрыва, раздумывая, он увидел, что начало «козней» ого друзей нужно отнести к более рапному времени.

Показывая себя «таким, каким был: низким и презренным, когда поступал низко, благородным, великодушным, высоким, когда поступал благородно и хорошо», «раскрывая (в «Исповеди») тайники своего внутреннего мира», Руссо, при изложении обстоятельств своего разрыва с Дидро, неизменно изображает себя великодушным другом, искренним человеком, жертвой заговора и вероломства кучки энциклопедистов во главе с Гриммом и Дидро и т. д. и т. п. Противоположная сторона, напротив, не принимает обвинения ни по одному пункту и выставляет Руссо неблагодарным, злым, а впоследствии, после опубликования «Исповеди», просто нравственно уродливым. Мы говорили уже, что не собираемся ставить вопрос, как это делают многие, кто из друзей прав и кто виноват. Нам хотелось бы дать картину, как и, по возможности, почему нарастало взаимное недовольство. Дело в том, что у современников и самих действующих лиц глубокие принципиальные моменты исчезают из поля зрения, а выдвигаются моменты личного характера. Герои драмы были не только деятелями литературы и искусства, но и личными друзьями; часто встречались; кроме теоретических споров и бесед, имели разговоры и чисто житейские; кроме жизни общественной, имели и жизнь личную с ее интимными, домашними событиями, радостями и огорчениями, склонностями и антипатиями, недоразумениями и взаимными непониманиями. И вот эта интимная, внутренняя жизнь нескольких лиц с общими знакомыми заслонила от них самих, в первую очередь, а затем и от современников более глубокую подпочву ряда недоразумений, приведших к острому конфликту.

Тем не менее нельзя игнорировать показания действующих лиц, и нам придется вкратце остановиться на них.

Через два года после издания первой диссертации, Руссо дебютировал оперой «Деревенский колдун», имевшей значительный успех. Поговаривали, что король хочет назначить молодому композитору и писателю пенсию, — распространенный в то время обычай. После недолгих колебаний и раздумий Руссо от пенсии отказался. Узнав об этом, Дидро напряг все силы, чтобы убедить друга при-

[80]

нять пенсию, мотивируя это тем, что тот не в праве так равнодушно относиться к судьбе своей жены и ее матери, что «он обязан пользоваться каждым случаем обеспечить им хлеб насущный, лишь бы в этом не было ничего бесчестного». Руссо был непоколебим, и позже стал видеть в этих уговорах Дидро начало заговора друзей, имевшего целью уничтожить его независимость, рассорить его с женой и вообще погубить человека. Конечно, приписывать такому мелкому разногласию начало ссоры отнюдь не приходится, как бы Руссо ни утверждал, что Гримм и Дидро и почти все остальные знакомые писатели перестали после этого случая проявлять к нему сердечность и удовольствие при встречах.

Далее, обе стороны согласны, что, когда Руссо с женой и ее матерью переехал из Парижа в Эрмитаж, отведенный философу г-жей д'Эпинэ, то Дидро с друзьями, не одобряя такого отшельничества, принимали все меры к возвращению его в Париж. Руссо ставит им в вину, что они настраивали женщин против него, подкупали их, следили за ним при помощи матери его жены старушки Левассер. Конечно, и здесь краски сгущены. Факты остаются фактами, но истолкование их в духе Руссо неправдоподобно. Дидро, Гримм, действительно, искали возвращения Руссо в Париж, полагая, что жизнь в уединении, вдали от общественных и литературных интересов столицы вредно отразится на Руссо, как на писателе и мыслителе. Дидро выставлял и эти основания, и то, что восьмидесятилетняя Левассер нуждается в лечении ы медицинской помощи, чего нет в деревне. Что касается денежной помощи Дидро женщинам Руссо, то, конечно, се целью была искренняя, хотя и скрытая, поддержка самого Руссо, но располагавшего достаточными суммами и все еще занимавшегося перепиской нот; в этой помощи никак нельзя усмотреть средства, чтобы отдалить женщин от Руссо. Как говорит дочь Дидро, помощь составляла регулярную статью ежемесячных расходов ее отца.

В 1757 г. г-жа д'Эпииэ, владелица Шевретт и Эрмитажа, собиралась ехать в Женеву; Дидро и Гримм, друг д'Эпинэ, настаивали па том, чтобы Руссо, знавший город и врача, к какому ехала д'Эпинэ, сопровождал ту женщину, которая так ему покровительствовала; последний наотрез отказался. Опека Дидро и Гримма возмущала его. В своей

[81]

 «Исповеди» он записывает так: «Я нежно любил Дидро, искренно уважал его и был вполне уверен, что на мои чувства он отвечает тем же. Но я тяготился неутомимым упорством, с каким он всегда противоречил моим вкусам, склонностям, образу жизни и всему, что касалось лишь мена одного; я возмущался, что человек моложе меня (!) изо всех сил стремился руководить мною, как ребенком» 15.

Мы достаточно объективны, чтобы признать справедливость в устах Руссо такого заключения, но согласно словам самого Руссо, не здесь еще следует искать последней причины разрыва. Вполне достоверно, что Руссо не хотел уезжать из Эрмитажа, так как он в это время, на сорок пятом году жизни, был влюблен в соседку д'Эпинэ и ее сводную сестру, графиню д'Удето. Эту страсть он ярко описал в «Исповеди», но мы на ней остановимся лишь постольку, поскольку обе стороны признают относящиеся к ней события окончательными поводами ссоры. По версии Руссо, дело вкратце сводится к следующему: страсть Руссо к д'Удето привела их к совместным прогулкам по вечерам, во время одной из которых философ признался в любви. Но у д'Удето, гораздо более молодой, нежели Руссо, был уже друг сердца, известный писатель и энциклопедист Сен-Ламбер. На признания Руссо графиня ответила: «Никогда не было человека любезнее вас, и никто не любил так, как вы. Но ваш друг Сен-Ламбер слышит нас, а мое сердце не может полюбить дважды». Дружба и частые встречи их продолжались. Будучи как-то в Париже у Дидро, где уже знали немного о любви сорокапятилетнего философа и, возможно, слегка посмеивались над ним, Руссо встретил Сен-Ламбера. «Сен-Ламбер держал себя как честный и здравомыслящий человек». После этого Руссо заметил, что д'Удето изменилась к нему; «это меня удивило,— пишет он,— как будто не нужно было этого ожидать; это меня задело больше, чем следовало, и заставило сильно страдать». «Горесть, причиненная мне,— продолжает Руссо,— охлаждением г-жи д'Удето, и уверенность, что я этого не заслужил, внушили мне оригинальную мысль,— пожаловаться «а нес самому Сен-Ламберу», что Руссо и сделал в письме к первому,

____

15. «Les Confessions do J.-J. Rousseau», 1849, p. 430.

[82]

адресованном в армию, в которой тот служил. Следует отметить, что ни этого письма, ни ответа последнего Руссо, вопреки своему обыкновению, не приводит в «Исповеди». Об ответе Сен-Ламбера Руссо записывает так: «Письмо принесло мне утешения, в которых я сильно нуждался в ту минуту; оно было преисполнено выражений уважения и приязни, давших мне силы и решимость заслужить их. С тех пор я был верен своему долгу; но если бы Сен-Ламбер оказался менее здравомыслящим, менее великодушным и честным человеком, очень вероятно, я погиб бы невозвратно».

В декабре 1757 г. Руссо, порвав уже с д'Эпинэ, выехал из Эрмитажа в Монморанси. Здесь в начале следующего года он написал свое знаменитое «Письмо Даламберу о театральных зрелищах», в котором проводил мысль о вреде их для своего родного города Женевы. Это письмо было навеяно статьей Даламбера о Женеве в VII т. Энциклопедии, в которой математик и философ указывал как на положительное явление на принадлежность духовенства Женевы к социнианству, на отход их от узкой и ограниченной кальвинистской точки зрения, что выражалось в предполагаемом открытии в Женеве театра комедии. Руссо же был возмущен той «опасностью» для нравов его соотечественников, которую он, сам автор музыкальных комедий, усматривал в этих поощрениях Даламбера. В то же время он узнал, что его страсть к д'Удето сделалась достоянием парижских литературных кружков и салонов, и что слухи дошли до Сен-Ламбера. Так как обо всем этом знал со слов самого Руссо лишь один Дидро, то, значит, последний является вероломным человеком, разболтавшим тайны своего друга! Руссо решил, что пора кончать и с ним, и в предисловии к своему письму, опубликованному в том же году, написал: «У меня был суровый и справедливый Аристарх, у меня нет его больше, я его больше не хочу, он отсутствует еще больше в моем сердце, чем в моих произведениях». К этим словам, понятным для всех близких, знакомых и интересовавшихся «литературной республикой», к словам, оповещающим весь мир о разрыве между друзьями, Руссо сделал примечание из «Книги премудрости Иисуса сына Сирахова»: гл. 22, § 23. Если ты на друга извлек меч, не отчаивайся, ибо возможно возвращение дружбы. § 24. Если ты открыл

[83]

уста против друга, не бойся, ибо возможно примирение. § 25. Только поношение, гордость, обнаружение тайны и коварное злодейство могут отогнать всякого друга» 16.

В устах других этот и сам по себе противоречивый рассказ звучит совершенно иначе. Дав слово Руссо, мы приведем только сообщение Дидро, хотя рассказ последнего, по существу, буквально и только в иной форме можно найти и у других современников, очевидцев всей этой романтической истории 17.

Дидро пишет: «Смущенный своим поведением с мадам д'Удето, он пригласил меня в Эрмитаж, чтобы знать, что ему делать. Я ему посоветовал написать все Сен-Ламберу и удалиться от д'Удето. Этот совет ему понравился; он обещал его исполнить.

Я встречал его в дальнейшем; он сказал, что уже все сделал, и благодарил меня за совет, который мог исходить только от такого отзывчивого друга, как я, и который примирил его с самим собою.

Ничего подобного; вместо того, чтобы написать Сен-Ламберу в топе, о каком мы условились, он написал жестокое письмо, о котором Сен-Ламбер говорил, что на него можно было ответить только палкой («оригинальная мысль» Руссо «пожаловаться на д'Удето самому Сен-Ламберу»).

Придя в Эрмитаж, чтобы узнать, безумец ли он, или злодей, я обвинял его в низком желании поссорить Сен-Ламбера с д'Удето. Он отрицал факты, и, чтобы выпутаться, достал письмо д'Удето; оно как раз доказывало обман, в котором я его обвинял. Он покраснел, затем пришел в бешенство, так как я заметил, что письмо говорит не в его пользу.

Сен-Ламбер был тогда в армии. Так как он был дружен со мной, вернувшись, он зашел ко мне. Будучи убежден, что Руссо написал ему в условленном тоне, я говорил об

____

16. Обстоятельства разрыва изложены в «Исповеди» (цит. изд.) на стр. 409—474. Текст цитаты из библии Руссо не приводит, мы цитируем по русскому переводу библии (10 изд. СПб., 1912, стр. 815). Мармонтель и Вандель в своих мемуарах неправильно указывают на Экклезиаст XX, 26, 27, что повторяет Авезак-Лявинь в книге «Diderot et la societe du bar. d'Holbach».

17. См. мемуары Мармонтеля, Морелле. Ср. также мемуары д'Эпине.

[84]

этом происшествии как о вещи, которую он должен был знать лучше меня. Ничего подобного, он знал только наполовину, и таким образом я впал в нескромность вследствие лживости Руссо.

Но что сделал негодный Руссо? Он обвинил меня в предательстве, в нарушении доверия, какое он мне оказал; и оп напечатал примечание, какое можно видеть в предисловии к ого письму о зрелищах, хотя он знал, что я по предатель и но сплетник, по что оп фальшивый неловок, обманувший меня.

Я его упрекал в том, что он написал Сен-Ламберу иначе, чем говорил мне. Он ответил на это, что знает характеры и что то, что хорошо с одним, дурно с другим.

Я его упрекал в том, что он обманул меня, заставив поверить, что напишет согласно моим советам; на это он ничего не ответил... Его примечание тем более низко, что он знал, что я не могу ответить, не компрометируя пяти или шести лиц» 18.

Действительно, при жизни Руссо Дидро не отвечал ему в печати. Даже Гримм в своих корреспонденциях, часто сообщавший о внутренних, личных и интимных делах парижских философов, пи слова но говорит об этом выпаде Руссо. В декабрьской корреспонденции 1758 г. и в февральской 1759 г. он сообщает о статье Даламбера и письмо Руссо, выражает недоумение, почему Женеве уделили так много места в Энциклопедии, когда достаточно было не-скольких сорок географических и исторических данных, острит по поводу «письма» Руссо в 264 страницы большого in octavo 19  и указывает только, что автор «талантлив и грозеп для противника, он пе убеждает вас, потому что убеждает только истина».

Так вот, повторяем, та несколько сентиментально- романтическая канва, на которой вышит узор разрыва двух старых друзей, обедавших еще десять лет назад вместе в харчевне «Panier fleuri». Мы видим больше правды на стороне Дидро и его друзей, нежели на страницах аффектированной «Исповеди» Руссо, о которой уже давно утвердилось в литературе мнение, что она во многом способствует выяснению оригинальной и больной натуры

___

18. «Correspondence litlerairc, philosophiquo ct critique», t. XVI, cd. 1882, pp. 220—222.

19. Книжный формат в одну восьмую долю листа. (Ред.)

[85]

Руссо, но ни в коем случае не может быть признана объективно отражающей, пусть мелкие, но исторические события. Рассматривая эти события спустя более чем полтораста лет, мы далеки от обвинения чувствительного Жан-Жака. Мы его берем таким, каким он был: с беспорядочным детством, с повышенной нервной деятельностью, издерганным жизнью, болезнью, всегда приподнятым и противоречивым. Протестант, католик и снова протестант, бунтующий против царей земных, но признающий царя небесного, автор комедий, требующий упразднения театров, выступающий против литературы и культивирующий ее всю свою жизнь, образованный и начитанный борец против культуры и цивилизации; революционер в политических формах общества и ретроград в формах хозяйственных, самою природой, казалось бы, предназначенный к нежной и трогательной дружбе,— оп порвал со всеми своими друзьями: с Дидро, Гриммом, Гольбахом, Мармонтелем, Сен-Ламбером, с Вольтером, наконец, с Юмом. Все они оказались злыми, коварными заговорщиками, сговорившимися тайно погубить бедного Жан- Жака 20.

Нам кажется, что можно удовлетвориться следующей объективной характеристикой Руссо в передаче Мармонтеля: «Он добр, ибо он чувствителен. Он любит людей издалека, но ненавидит тех, кто к нему приближается. Он горд, он думает, что ему делают благо, чтобы его унизить; хвалят его, чтобы вредить, а те, которые, кажется, любят его — заговорщики. Это его — болезнь».

3

Нам пришлось более подробно, чем хотелось, остановиться на личных моментах разрыва. Хотя исследователи за немногими исключениями довольствуются только этими данными, мы не придаем им решающего значения. Корни

_____

20. Распространенное положение: Руссо к старости потерял всех своих друзей, а Дидро всех сохранил, конечно, не более как argumentum ad hominem, но характерно привести следующее место: «Знаете ли вы,— спросили раз Кондорсэ,— подробности ссоры Дидро с Руссо.— Нет, но Дидро был лучшим из людей, и если ссорились с ним, то всегда бывали неправы.— Но вы сами? — Я был неправ». Йуаппуёге. Notice sur Condorcet. 1796, p. 14.

[86]

взаимного охлаждения, несомненно, лежат гораздо глубже, а все эти упреки в открытии секретов и навязывании советов являются лишь второстепенными моментами, когда количество теоретических разногласий переходит в качество личных взаимоотношений. Догадки о более серьезных причинах ссоры не были чужды и современникам, но главное в этих причинах, именно потому, что оно было близко, ускользало от них. Так, Мармонтель, сознавая, что для разрыва должны были существовать достаточно солидные основания, ищет их в желании Руссо образовать свою философскую партию, в которой он был бы главой. Однако это ему не удалось; даже внешние приемы, странная одежда не привлекали внимания; Руссо было мало просто отойти от философов. Он оклеветал Дидро и тем подал сигнал к войне. В этом рассуждении Мармонтеля на правильно поставленную задачу дается малоудовлетворительный ответ. Руссо имел своих последователей в лице аббата Мабли (например его «Сомнения, предложенные на суд философов и экономистов, относительно существенного порядка политических обществ» — 1769 г.) и Морелли с его «Кодексом природы» (1755 г.), но первого, своего личного знакомого, он обвинял, и довольно не-удачно, в «обирании без всякой совести» своих произведений, а с другим, насколько известно, не был знаком вовсе и этого знакомства не искал 21.

Между тем, внимательно следя за эволюцией идей Дидро и Руссо по их произведениям, начиная с 1749 г., за отзывами на работы второго в «Литературной и философской корреспонденции», оригинальном органе Гримма и Дидро, наконец, по отдельным разбросанным местам «Исповеди», можно увидеть, как близкие некогда мыслители постепенно стали говорить на разных языках и, перестав понимать друг друга, оказались весьма далекими.

В 1747 г. между друзьями еще царило полное согласие по основным метафизическим вопросам. Дидро стоял на точно зрения естественной религии. Но уже в год заточения в Венсенне Дидро дал в «Письме о слепых» программу своей материалистической системы. О первой диссертации Руссо мы уже говорили, что Дидро не стал бы

______

21. См. наш очерк «Социальная этика Мабли и Морелли» в «Трудах института красной профессуры», т. I. М., 1923.

[87]

сам ее писать и не посоветовал бы никому, кроме Руссо. В 1754 г., как известно, Дидро оказался материалистом, Руссо же дальше деизма не пошел.

По вопросу о роли наук и искусств Даламбор в 1751 т. в «Предварительном рассуждении» к Энциклопедии, конечно, с ведома и согласия Дидро, между прочим писал: «Здесь, пожалуй, было бы уместно ответить па упреки, брошенные подавно одним красноречивым писателем и философом паукам и искусствам; он обвиняет их в развращении нравов. Нам мало подобало бы подписаться под таким мнением... Мы отнюдь не поставим ему в вину, что оп смешал просвещение разума с возможными злоупотреблениями им; оп нам без сомнения ответит, что эти злоупотребления неизбежны в культурном состоянии; но мы его просили бы исследовать, не является ли большинство зол, которые он приписывает наукам и искусствам, следствиями совершенно различных причин, перечисление которых здесь было бы столь же долго, сколь и щекотливо. Науки бесспорно оказывают облагораживающее влияние на общество» и т. д. Последние положения были credo кружка энциклопедистов и в первую очередь Дидро.

Отзывы на работы Руссо в «Корреспонденции», писанные Гримом и самим Дидро, неизменно подчеркивают таланты женевского философа как писателя, по указывают на парадоксальность его мыслей. Эти отзывы подчас защищают Руссо от нападок справа, высмеивают его оппонентов из церковного и консервативного лагеря, но дают тут же понять, что взгляды истинной философии расходятся с миропониманием Руссо. Так, в 1755 г., когда разногласия вполне определились, Гримм сообщил своим подписчикам о втором рассуждении Руссо: «Каково происхождение неравенства среди людей и освящено ли оно естественным правом». В письме указывалось, что это рассуждение является продолжением первого. Отзыв давался в общем благоприятный. Но уже в январской корреспонденции следующего года автор подвергал критике некоторые из положений этой диссертации; в февральской — автор подвергал резкой критике «Рассуждения о бессмертии, нематериальности и свободе души» Астрюка и попадал не в бровь, а в глаз дуалиста Руссо таким выводом: «Все это, и даже больше нам говорили в коллежах, но с этим не продвинулись вперед и за две тысячи лет»;

[88]

наконец, в мартовском письме автор защищал Жан-Жака от одного анонимного сочинителя таким образом: «Люди ума видят очень хорошо недостатки системы Руссо, но они не имеют желания нападать па него. Наши малые авторы не перестают писать против пего плоскости и глупости». Годом раньше, в письмо от 1 февраля 1755 г., Гримм сообщал о «Кодексе природы» Морелли; не открытый еще автор-аноним в основных своих метафизических и социальных положениях исходил, как известно, от Руссо. Это не осталось неподмеченным и корреспондент, указывая, что в книге нет ни принципов, пи смысла, писал: «Добродетельный и красноречивый гражданин Женевы Жан-Жак Руссо был бы достоин этого произведения» 22. Уже из этих отрывков видно, как далеко зашли принципиальные разногласия, и надо удивляться, зная характер Руссо, что разрыв со школой материалистов наступил только через два года.

Такое же недовольство обнаруживалось и высказывалось со стороны Руссо. Оп не признавал ни этических, пи метафизических теорий материалистов. Так, например, в «Исповеди» он записывает: «Помню сущность его (Гримма) учения о нравственности, которую мне передала мадам д'Эпинэ, и которую она вполне усвоила. Эта сущность состояла только в одной статье, — а именно, единственная обязанность человека — во всем следовать склонностям своего сердца... Это и есть внутреннее учение, о котором так много мне говорил Дидро, но которое он ни разу мне не объяснил» 23. Конечно, здесь налицо извращение этического учения материалистов ,в частности Дидро. На место правильно понятой природы, согласно которой должен жить и поступать человек, Руссо поставил сердце, чем, полагаем, сблизил учение Дидро как раз со своей теорией. В данном контексте нам нужно лишь подчеркнуть отрицательное и несколько пренебрежительное отношение Руссо к теории Дидро.

В другом месте Руссо, говоря о событиях того же 1755 г. высказывается так: «Близость к энциклопедистам не только не поколебала моей веры, но укрепила ее, вследствие моего природного отвращения к спорам и партиям.

_____

22.  «Correspondence...», £d. 1877—1878, tt. II, III.

23. «Confessions»..., p. 442.

[89]

Изучение человека и вселенной повсюду выявляли мне конечные причины и руководящий ими разум. Чтение библии и в особенности евангелия, к которому я пристрастился за последние годы, породило во мне презрение к низким и глупым толкованиям Иисуса людьми, недостойными понимать его. Одним словом, философия, укрепив меня в сущности религии, отвратила меня от кучи мелких формул, которыми опутали ее люди» 24. Таким образом Руссо в 1755 г. оставался на точке зрения Дидро 1746 г. («Философские мысли»), больше того, он пристрастился к чтению библии и питал презрение к критически настроенным людям, каковыми в это время были все члены материалистического ядра Энциклопедии. Обострение разногласий нужно отнести не к 1752 г., когда Дидро убеждал друга принять королевскую пенсию, как того хочет Руссо, а именно к 1754—1755, годам «Мыслей об объяснении природы» и диссертации «О происхождении неравенства».

Так мало-помалу, на протяжении нескольких лет складывались теоретические разногласия двух философов-друзей; эти разногласия между ними привели к еще более резкому разрыву, чем аналогичный разрыв между Шеллингом и Гегелем. Трудно решить, сохранилась ли бы дружба при наличии принципиального единомыслия, но с уверенностью можно сказать, что при теоретическом разрыве, раз один из друзей был Руссо, разрыв практический был неизбежен.

____

24. «Confessions»…, p. 369.

[90]

Цитируется по изд.: Луппол И.К. Дени Дидро. Очерки жизни и мировоззрения. М., 1960, с. 68-90.

Вернуться на главную страницу Дидро

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС