|
|
|
Чехов Антон Павлович |
1860-1904 |
БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ |
XPOHOCВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТФОРУМ ХРОНОСАНОВОСТИ ХРОНОСАБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСАРодственные проекты:РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙДОКУМЕНТЫ XX ВЕКАИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯПРАВИТЕЛИ МИРАВОЙНА 1812 ГОДАПЕРВАЯ МИРОВАЯСЛАВЯНСТВОЭТНОЦИКЛОПЕДИЯАПСУАРАРУССКОЕ ПОЛЕ |
Антон Павлович Чехов
Памятник А.П. Чехову в Томске.
Фото Андрея Савельева.
А.П. ЧЕХОВПроклятый Касьянов год! 1 Горе за горем несет он России. Со дня смерти Тургенева мы, русское интеллигентное общество, не несли такой потери, какую понесли сейчас. Умер Антон Павлович Чехов. Вот истинное национальное горе. Несравненный художник, достигший зенита своего творчества. Он падучей звездой вдруг скатился с небосклона. Вдруг, — тяжкая болезнь, чахотка, позволяла надеяться, что он все-таки проживет хоть несколько лет, создаст еще не одно произведение. Он умер, когда поправлялся, — нежданно, от разрыва сердца. В его произведениях, полных печали, но и робкой надежды в лучшее будущее, — историк увидит верное отражение его времени. Так в тихие, ясные воды заснувшего озера смотрится окружающий пейзаж. Вот уж, поистине, когда не фраза: — Перо валится из рук. В такое безвременье и исчезает такой талант. Ведь после имени Л.H. Толстого, чье имя произносилось? А.П. Чехова. А сколько страданий было в жизни этого писателя! «Карьера» Чехова 25 лет тому назад студент медицинского факультета Московского университета напечатал в юмористическом журнале «Свет и тени» свой первый рассказ 2. За подписью: — Антоша Чехонте. Рассказ понравился. За ним последовал другой, за другим — третий. Эти рассказы, — все из театрального быта, — были потом изданы отдельной книжкой «Сказки Мельпомены», — и о них было напечатано в московских газетах милое объявление: — Антоша Чехонте. «Сказки Мельпомены». Цена 1 рубль. Книгопродавцам скидка. Приятелям — gratis. Кто помнит эти рассказы? Сам Антон Павлович, когда автор этих строк процитировал ему: — Публика любит театральные недоразумения. Если бы в театрах вместо спектаклей давались недоразумения, театр был бы всегда полон! — засмеялся и спросил: — Откуда это? — Да «из вас»! Из вашего рассказа «Суфлер» 3. И Антон Павлович с интересом слушал пересказ собственного произведения. — Припоминаю! Припоминаю! Я действительно это писал! А это были чудные вещи! У Чехова на руках была большая семья. Чеховская семья — исключительная по дружбе, которая их всех связывала. Чтоб учиться, чтоб содержать семью, Чехову надо было писать, ежедневно писать... по рассказу. Он работал в «Будильнике», «Осколках», «Стрекозе». Эти рассказы потом оказались шедеврами. Чтоб существовать, он обязан был каждый день создавать по шедевру. Чехов потом вспоминал со смехом, — при каких условиях ему приходилось работать. А тогда это была трагедия. Молодой и талантливый, он ее не замечал. А она была. С чем приходилось ему считаться! — Дорогой мой! — говорили ему. — Вы растягиваете! Опять у вас в фельетоне 250 строк, — а нужно 200! Чехова сокращали. Ему говорили: — Напишите что-нибудь... строк на двадцать. Сквозь смех он вспоминал с ужасом: — Самое ужасное, что именно редакторы юмористических журналов у нас лишены юмора! Каково тут юмористу?! И все это по 5, по 6 копеек за строчку. — Я помню, как в первый раз получил по семь копеек, устроил кутеж на всю редакцию. Мне казалось, что я достиг «вершин славы»! — смеялся он, вспоминая. При таких условиях бился и пробивался Чехов. Роздых в материальном отношении ему дала «Петербургская газета» — тут платили более по-человечески, — и сделать шаг выше дало возможность «Новое время». Много грехов на журнальной совести у А.С. Суворина. Но многое простится ему за одно: — Он дал возможность стать на ноги А.П. Чехову. Чеховым Россия обязана Суворину. Не пригласи его «Новое время», Чехов, в силу нужды, сгиб бы в юмористических журналах и мелких газетах. Так и ушел бы, и разменялся бы этот огромный талант на смешки над титулярными советниками и на сценки. Г-н Суворин, угадавший чутьем, — что там ни говорите, — большого литератора, огромный талант в Чехове, сказал ему: — Где бы, сколько бы вам ни предлагали, — печатайте, Антон Павлович, у меня. Я вам плачу больше. Я печатаю все, что вы ни напишете. Избавился от этой тягости подневольной, «каторжной» работы. К «Чехонте» относились свысока, — Чехова заметили. — Такой талант и не напишет ничего крупного! Его начали «спасать»: — Такой талант погибает в «Новом времени». Первой крупной, — по размерам, по художественному значению и раньше были вещи не менее «крупные», — первой крупной вещью Чехова был рассказ «Степь», напечатанный в «Русской мысли» 4. Толстый журнал! Наша публика полна почтения к «толстым» журналам уже потому, что они «толстые». Обоготворение толстых! — Писатель, который печатается в толстых журналах! Публика начала относиться к Чехову «серьезно». И с тех пор Чехов «пошел». Чехов и МопассанКак ни добр, ни кроток, ни благодушен был Чехов, но то, какими терниями усыпан был его литературный путь, — оставило горький осадок в душе его. Это было единственное, что заставляло горечью звучать его речь. — Мы обязаны Мопассану! — говорил он уже на своей даче в Ялте. — Мопассану? Каким образом? — Он «узаконил» этот вид литературы, — короткие рассказы. Разве у нас ценят: талантливо, бездарно, литературно, нелитературно. У нас на вес и на аршин! Журнал ценят в толщину, писателей — в длину. «Толстый» журнал! Писатель — пишущий «большие» произведения. Сколько мне доставалось за то только, что я пишу «короткие» вещи! Не будь Мопассана, — «короткие» вещи так бы и считались нелитературным произведением. Чехов и критикаВоспоминания о несправедливой трудности литературного пути вызывали горечь со дна много страдавшей души Чехова. Воспоминания о критике вызывали желчь. — «Наш высокоталантливый»... «Наш высокодаровитый» — все это было нетрудно писать, когда Чехов был уже «признан». А в начале пути... Заметила ли наша «чуткая» критика Чехова, когда он начинал? Угадала ли она талант в том, перед которым потом кувыркалась? Поддержала ли писателя, когда он нуждался в поддержке? — Что про меня писали! — волновался больной Чехов воспоминаниями. — Что писали! Нет, вы отыщите! Скабичевский посвятил мне в «Новостях» фельетон, в котором называл меня «беспринципным» писателем 5. За что? Когда я был «беспринципным»? В чем? — Да стоит ли, Антон Павлович!.. Но он заговорил о том, что мучило его незаслуженной обидой, не переставал: — «Русская мысль», — «Русская мысль», которая через несколько месяцев печатала мой «Сахалин», что она про меня писала, за книжку моих маленьких рассказов 6. За что? За что? Критика усмотрела в Чехове «второго Лейкина» 7, и только. Но мнение это выражала так, в такой форме, что через 20 лет человек не мог забыть. Чехов и СахалинКажется, чтоб покончить с этой репутацией «беспринципного» писателя, Чехов и поехал на Сахалин. — Я поехал в отчаянии! — говорил он. Изобилие статистических цифр, даже мешающее художественности чеховского «Сахалина», — было продиктовано, по всем вероятиям, желанием Чехова доказать, что он «серьезен», «серьезен», «серьезен». — Поймите же вы, господа, что и смеясь, и говоря серьезно, — я всегда одинаково серьезен! — словно говорил Чехов. В чеховском «Сахалине» нет того художественного полета, какого мы вправе бы ждать от Чехова. Такой писатель, как Толстой, говорит о чеховском «Сахалине»: — «Сахалин» написан слабо! 8 Этим мы обязаны критике. Она связала крылья художнику. Она лишила Россию произведения, наверное бы равного «Мертвому дому» 9. Художник-беллетрист ударился в статистику. — Да подите! — сказал он однажды автору этих строк. — Напиши я Сахалин в «беллетристическом роде», без цифр! Сказали бы: «и здесь побасенками занимается». А цифры — оно почтенно. Цифру всякий дурак уважает! Так можно «затравить» писателя. Но то, что все-таки сделал Чехов для Сахалина, — так велико, что требует особой статьи. Не только те несчастные, в участь которых Чехов, именно Чехов, внес колоссальную перемену, но и русское общество не подозревает, что сделал Чехов своей книгой «Сахалин». Отлагая оценку этой заслуги Чехова в отношении «лишенных всех человеческих прав» до специальной статьи по этому поводу 10, скажем пока: — Чехову поездка на Сахалин стоила жизни. Да, жизни. В семье Чехова была наклонность к чахотке. Его брат, талантливый художник и карикатурист Николай Чехов, умер от чахотки. Но на Сахалин Чехов уехал цветущим юношей. Проклятый климат Сахалина привил его предрасположенной натуре эту страшную болезнь. И с Сахалина Чехов вернулся уже больной чахоткой, которая сократила его жизнь и наполнила страданием его дни. Молодой Чехов«Молодого Чехова» вряд ли узнает публика. Антон Павлович, запретивший Марксу печатать что-нибудь без его, Чехова, просмотра и разрешения, вычеркнул из собрания сочинений «свою юность». А он любил ее. Любил вспоминать свои злободневные фельетоны в «Осколках», в «Новостях дня» — фельетоны, полные личностей 11. — Нет, как смело, даже дерзко я тогда написал! — хохотал он. — Помните, про романиста П.: «был похож на всех великих людей, но только по недостатку: он был хром, как Байрон». А про Липскерова в «Осколках»? «А.Я. Липскеров! Не подумайте, что это псевдоним. Это московский издатель. Он был стенографистом, но завел собственную газету и с тех пор стал ездить внутри конки, пить чай внакладку и носить резиновые калоши» 12. Сколько таких злых и метких характеристик вылилось в свое время из-под пера Чехова. — Антон Павлович! Зачем вы все это вычеркнули? Он сам колебался. Ему самому было жаль. — Я посмотрю... Я подумаю... А как это было бы интересно. Посмотреть, как из жизнерадостного, смешливого юноши вышел «поэт печали». Интересно и в литературном, и в общественном даже отношении. Чехов и СуворинСуворин очень любил Чехова, и Чехов охотно любил Суворина. Он не любил «Нового времени», но «старика Суворина» любил глубоко и сильно. — Вы знаете, — говорил Чехов однажды после посещения его А.С. Сувориным, — Суворин сделал одну ошибку. Зачем он начал издавать газету?! Оставаться бы ему просто-напросто всю жизнь журналистом! Какой бы это был журналист! Кто знает, быть может, г. Суворин и сам, подумав хорошенько о своей журнальной «карьере», пришел бы к такому же убеждению. Какого первоклассного журналиста, быть может, задавил издатель, — увы! — «долженствующий» бояться за объявления, дрожать за розницу... Быть может, это правда: — Не будь «Нового времени», был бы Суворин 13. Чехов и звание писателяНе было звания для Чехова выше звания «писателя». — Ну, нет, знаете, он писатель, настоящий писатель! — не было в устах Чехова выше похвалы. — Позвольте! Какой же это писатель?! Ловкач — но не писатель! — Это было хуже осуждения для человека, давно пользующегося большим «именем». Как его три сестры, Чехов, — живя в теплой и прекрасной Ялте, — мечтал о грязной Москве. — Жить и наблюдать можно в провинции, но писать только в Москве! — Почему? — Помилуйте! В Москве жизнь! Москва! В Москве писатели! Хотя каких таких писателей нашел Чехов в Москве? Чехов и МарксСуществует легенда, что издатель «Нивы» чуть не облагодетельствовал Чехова. — 75 000 рублей!!! А между тем это «благодеяние» камнем висело на шее Чехова. Давило его. — Марксовский раб какой-то! — шутя, но горько шутя, говорил он. Дело было так. Доктор сам, Чехов видел, что его «песня спета». «Скоротечная чахотка». — Хотел обеспечить своих, — да и самому хоть год, хоть два, да пожить в свое удовольствие. Ведь я никогда не жил! Он действительно «никогда не жил». Работал всю жизнь, — да. Но «жить», в смысле веселья, пользования «благами жизни», — этой «жизни» он не знал. В это время Чехов и продал все, что он написал, в собственность г. Маркса за 75 тысяч. — Колоссальная цифра! — говорили и скажут. Она уже раза в четыре покрылась. Вот какая это «колоссальная» цифра. В наше время, когда репортер жалуется, что зарабатывает «всего триста рублей», когда 12 тысяч рублей в год — гонорар очень заурядного журналиста, а мало-мальски выдающиеся получают от 15 до 30 тысяч в год, — 75 000 рублей «за Чехова» очень и очень маленький гонорар. Непрактичный, как все художники, он, кажется, потерял большую часть своего «состояния». Менял хутора на дачи и чуть ли не все «променял». Чехов... нуждался. Да, больной Чехов нуждался. — Хотелось бы поехать теперь в Ниццу! — говорил он в январе. — Так что же? — Невозможно. Весной хочу ехать в Швецию. На ту и другую поездку не хватит. И Чехов, — больной Чехов, — должен был отказывать себе в поездке, которая была ему необходима. Он зарабатывал мало. Жил страшно скромно, — и то еле-еле хватало. Писатели, знавшие обстоятельства Чехова, возмущенные, собирались даже подать г. Марксу протест за общей подписью, требуя, во имя справедливости, чтобы он освободил Чехова «от клятвы» 14. Они указывали г. Марксу на благородный пример издателя сочинений Золя. Тот тоже купил у малоизвестного писателя Золя в полную собственность вперед все, что он напишет, — чуть не за 100 000 франков. Но когда Золя сделался Золя, — издатель сам разорвал этот контракт и освободил писателя от неосторожно сделанного обязательства. Но Чехова мучило не то, что он «продешевил». — Все мои будущие произведения принадлежат Марксу! Вот что мучило писателя. Он чувствовал на себе гнет, увы, оковы. — Писать не хочется. Сядешь писать, и мыслю — пишу на Маркса! Чехов и сценаСцена много унесла здоровья у Чехова. Такова была его судьба. Все с большим трудом давалось этому огромному таланту, которому, казалось бы, все должно было даваться легко. После представления «Чайки» в Петербурге, под свист, под шиканье, под дикий рев Александринского театра, Чехов без шапки убежал. Сам не помнит, по каким улицам ходил или бегал. Очнувшись, пошел на Николаевский вокзал, сел в первый отходивший пассажирский поезд, «забился в угол, чтоб кто не узнал», и уехал в Москву 15. Эта история его тогда убила. Она сильно подорвала и без того слабое здоровье больного. А публика, свершивши суд Линча над писателем, была как нельзя более довольна собой: — Дарма, что знаменитость, а справедливость оказали! И та же публика рукоплескала той же «Чайке» через несколько лет. Можно ли уважать такую публику? Вообще, публике не удавалось никогда «раскусить» ни одной чеховской пьесы сразу. Кроме водевилей, ни одна из чеховских пьес сразу успеха не имела. Пока не явился Московский художественный театр. Но и Московский художественный театр в конце концов отбил у Чехова охоту к сцене. Он с горечью говорил о постановке «Вишневого сада»: — Что это за постановка! Что за декорации! Пермская губерния какая-то, а не Харьковская 16. Ему замечали: — Пьеса так тонко, так изящно написана, — знаете, эти разговоры, лакеи по-французски, это пение зачем-то шансонетки — это немножко грубовато. Это, простите, шарж. Чехов возражал чуть не с ужасом, но уж со страданием, во всяком случае: — Да я ничего этого не писал! Это не я! Это они от себя придумали! Это ужасно: актеры говорят, делают, что им в голову придет, а автор отвечай! Он припоминал по этому поводу: — В провинции пошел раз своего «Медведя» смотреть, — хоть бы слово одно, хоть бы одно слово актер сказал из того, что я написал! Сам своей пьесы не узнал! Ему-то ничего, — публика думает: «Какой, однако, этот автор дурак! Какой ерунды нагородил!» Приятно? Чехов был недоволен и исполнением «Вишневого сада». Особенно г. Леонидовым: — Грубо, грубо! Ничего подобного я и не воображал себе, когда писал! В результате Чехов решил после «Вишневого сада»: всё! Может быть, потом бы и вытерпел, но тогда решил: — Брошу сцену! Начну-ка я опять писать свои рассказы! Чехов и юбилейДля «воплощенной скромности», каким был Чехов, празднование юбилея должно было быть истинным мучением. Знавшие, как натуре Чехова должен претить этот «парад», держали пари: — Как Подколесин, сбежит в окошко! 17 Но Чехов «принял чествование» 18. Почему? Потому что пришел к убеждению, что это «нужно». Нужно в общественном смысле. Нужно чествование русским обществом писателя. Но тот, кто присутствовал при чествовании, помнит растерянное и страдальческое лицо, с которым Чехов выслушивал одно и то же, одно и то же. Сам он рассказывал потом о юбилее со своим обычным юмором: — Особенно меня смутил один какой-то, откуда-то издалека приезжий. Рукой машет. «Я, — говорит, — с далекой окраины. Я вас...» А сам ко мне, а сам рукой. «Ну, — думаю, — вдруг сумасшедший?! Начнет меня бить?» Юморист никогда не покидал этого меланхоличного человека. Чехов, Толстой и ГорькийЛ. Н. Толстой очень любил Чехова, как и Чехов Толстого. Лев Николаевич был в восторге от рассказов Чехова: — Так, часто двумя словами, нарисовать человека! Но не признавал его драм: — Это не драматические произведения. Чехов не драматург. Он напрасно пишет драмы 19. Чехов очень любил Горького, как и Горький Чехова. Чехов говорил о Горьком с настоящим восторгом. Но... не признавал в нем драматурга 20. — Это не драматические произведения. Горький не драматург. Он напрасно пишет драмы. — А «На дне»? — Это выдумано. Ну, где такие бароны в ночлежных домах? — Бывают! — Так это исключение. Притянуто за волосы. Фальшиво. Нет, Горький не драматург! Ему не надо писать драм! Здесь цитируется по изд.: Дорошевич В.М. Воспоминания. М., 2008, с. 559-569. КомментарииВпервые: Рус. слово. 1904. 3 июля. 1. Касьянов год — високосный год, считающийся несчастливым, связан с именем библейского персонажа, злопамятного и скупого Касьяна. 2. См. примеч. 4 к очерку «H.Л. Пушкарев». 3. У Чехова нет рассказа под таким названием. Имеется в виду рассказ «Барон», героем которого является старый суфлер. Ср. примеч. 6 к очерку «Н.Л. Пушкарев». 4. Повесть «Степь» была опубликована в журнале «Северный вестник» (1888. №3). 5. Имеется в виду отзыв A.M. Скабичевского о повести Чехова «Дуэль» (Новости и Биржевая газета. 1892. № 44). 6. В «Русской мысли» (1890. Кн. 3) была опубликована заметка без подписи (отклик на сборник «Хмурые люди»), в которой Чехов назван «жрецом беспринципного писания». Имея в виду эти нападки, Дорошевич в некрологе «Послесловие. Памяти Антоши Чехонте и Антона Чехова» писал: «Всегда поднимался вопрос о каком-то "индифферентизме Чехова". Люди, знавшие Чехова лично, знали, что это неправда. У Чехова были очень определенные общественные идеалы... Как к большому общественному человеку, через сотни друзей, знакомых, поклонников, к нему доходили все стоны и все вопли жизни... Никогда беседа с Чеховым не проходила без разговора на общественные темы, без волнений, глубоких и скорбных, без жалоб с его стороны» (Рус. слово. 1904. 11 июля). Книга «Сахалин» печаталась в «Русской мысли» в 1894 г. 7. Н.А. Лейкин был автором юмористических рассказов из купеческого быта. 8. Ср. в репортаже А.К. Гермониуса «В Ясной Поляне. У Льва Толстого», в котором приводятся слова писателя: «... я читал Чехова сахалинские очерки, но они мне не понравились и не удовлетворили меня» (Одесский листок. 1897. 30 окт.). 9. Имеются в виду «Записки из Мертвого дома» (1861—1862) Ф.М. Достоевского. 10. Статью «Чехов и Сахалин», в которой подчеркнуто, что благодаря Чехову «из груд навоза, обреченных догнивать, поднялись живые люди, и мы услышали их голоса об их нуждах, скорбях, холоде и голоде», Дорошевич опубликовал в «Русском слове» спустя год (1905. № 179). См. в кн.: Дорошевич В.М. Сахалин: В 2 т. Южно- Сахалинск, 2005. Т. 2. 11. То есть выпадов против конкретных лиц. 12. Под хромым писателем, возможно, имеется в виду А.А. Потехин. Публикация Чехова, сравнивающая его с Байроном, не установлена, как и источник цитаты о Липскерове. Вполне возможно, что Дорошевич цитирует тексты раннего Чехова, не атрибутированные специалистами и потому не включенные в его академическое собрание сочинений. 13. Этот отзыв о взаимоотношениях Чехова и Суворина и роли «Нового времени» в жизни Суворина вызвал большое письмо последнего к Дорошевичу (оно не было отправлено; хранится в: РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 2. Ед. хр. 221): «Многоуважаемый Влас Михайлович! Очень Вам благодарен, что Вы сказали, что Чехов любил меня и что я любил Чехова. Я любил его как человека больше, чем как писателя. Он был мне родня по душе, по происхождению. Я сын поповской дочери и государственного крестьянина, который оставлен был в солдатах, изранен при Бородине, дослужился до капитана, со слезами рассказывал о том, как усмирял польский бунт, вышел в отставку с 600 р[ублями] ассигнациями] пенсии, поселился в родном селе и, когда умерла первая его жена, крестьянин женился на моей матери, 49-и лет (матери было 22), и я был первенец. Я считаю себя очень русским человеком, с его добрыми нравами и пороками. Я не бунтовал, но я давал все то, что мог давать, и я горжусь не только как журналист, но и как издатель, потому что я издал множество хороших книг и ни одной пошлой. Я Вашей статьи, вероятно, не прочел бы — вечером сейчас сказал [Ю.Д.] Беляев, развернул пачку московских газет и прочел место вслух. А я ему сказал: зачем Дорошевич припевает: "Много грехов на журнальной совести Суворина"? А на Вашей — нет? Ужели Вы безгрешный? Ведь Вы даже не бунтовщик, никакой не бунтовщик. И Чехов, и Вы, и я прежде всего юмористы, а юмористы не бунтовщики. А Чехов был еще художник — это его большое преимущество перед нами. Но и художник не бунтовщик. Чехов мне говорил, что я очень хорошо пишу либерально, и совсем плохо пишу, когда пишу консервативно. Но я имею основания думать, что больше написал либерального, чем консервативного, да и когда писал консервативное, так для того, чтобы очищать жизнь для либерального. На мое несчастье, я не дурак и не имею ни малейшего желания, чтобы меня слопали дураки и спасители отечества. Чехов со мной был чрезвычайно искренен, но он мне никогда не говорил, что без "Нового времени" я сделал бы больше и что это моя ошибка издавать "Новое время". Ничуть не ошибка. Вы сравниваете времена. Я работал 11 лет в "Спб. ведомостях]". И постепенно поднялся со 166 р. в месяц до 393 р. — последние три года. За эти деньги я был секретарем редакции, читал корректуру (последнюю) "Спб. ведомостей]" — объявления, внутренние известия, хронику, писал фельетоны, составлял хронику, принимал всех, кому было дело до редакции, не знал никаких каникул, работал ежедневно, не преувеличиваю — до 16 часов. Построчных я никогда не получал. Когда я перешел в "Биржевое ведомости]", то мне платили 375 р., находя, что это очень дорого за 4 фельетона и театральную хронику. Вы забываете, что это именно я стал возвышать твердый гонорар, устроил каникулы для сотрудников, устроил кассу для них и без счета авансировал без возврата. Я погиб бы без своей газеты, — и Некрасов, который тоже меня любил и подбивал на газету настойчиво, хорошо это понимал. Вы говорите, что Чехов мне обязан с денежной стороны. Это вздор. Я ему обязан, и он мне обязан, мы обязаны друг другу, потому что мы были родня по душе. Я давал ему свои знания литературные, особенно по иностранной литературе, свой опыт, иногда советы, а он "молодил" мою душу, как я выразился. Этого ничем и никогда я не мог бы купить. Я одного не мог понять, почему он не послушался меня и продался Марксу. Я уверял его теми же словами, которые Вы сами написали, и предлагал ему выслать в Ялту 20 тыс., а если мало, то и больше, чтобы он только не продавал. [П.А.] Сергеенко сыграл тут нехорошую роль в качестве посредника. А он на мою телеграмму ответил благодарностью и продал и скрывал от меня долго, что 75 т. р. Маркс ему уплатил в три года, да еще потребовав себе же весь остаток прежних изданий, за который выручил тысяч десять, т.е. купил в сущности за 65 т. Меня это угнетало вот с какой стороны — почему он, любя меня, предпочел мне Маркса? Сам я купить не мог, потому что я знал, что меня стали бы ругать за то, что я дешево купил, а Маркса за это благосклоняют (курьез: он, Маркс, начав прилагать при "Ниве" Чехова, т.е. обесценивать его, когда его хотели выкупить, пел ему: "Поздравляю Вас с тем, что я пожизненно прикладываю к Ниве!" Фраза не совсем точная, м[ожет] б[ыть], но смысл именно такой. Мне Чехов показывал это поздравительное письмо), и потому что у меня не было 75 т. р. — хотя Вам покажется это странно. Но 75 т. р. он во всяком случае мог бы с промеж[утком] 3—5 лет иметь от меня, не продавая своих сочинений. Но ему эта сумма казалась такой невероятной, хотя я предсказывал ему именно то, что случилось. Когда я выговаривал ему об этом, он отвечал, что думал, что он накануне смерти. Чехов не осуждал политическую] программу "Нов[ого] вр[емени]", но сердито спорил со мной об евреях и о Дрейфусе и еще об одном человеке, очень близком к "Нов[ому] вр[емени]". Во всяком случае, если "Нов[ое] вр[емя]" помогло Чехову, то, значит, хорошо, что "Нов[ое] вр[емя]" существовало. Когда я умру, авось найдут за мной кое-что еще. Но я серьезно не могу понять, почему, напр[имер], "Рус[ское] слово" либеральнее "Нового] вр[емени]"? Потому что оно его ругает? Я гораздо больше литератор, юморист, чем политик. Это зависит от дарования и воспитания моего. Ваш коллега Амфитеатров], автобиографию которого я читал в словаре Венгерова, Вы думаете не обязан "Нов[ому] времени]"? Если бы Вы вступили в "Нов[ое] вр[емя]", когда Вас выслали из Петербурга, после статьи в "Петербургской] газете", Вы бы не выросли тотчас же? Вы выросли позже, в "России". Я думаю, что "Нов[ое] вр[емя)" явление нужное, полезное и естественное, и так как я его превосходно знаю, то мог бы это доказывать. Я превосходно знаю его слабые стороны, но исправить этого не мог. Оно имеет печать моей личности, а выше себя не прыгнешь. А если Чехов меня любил, то любил за что-нибудь серьезное, гораздо более серьезное, чем деньги. Извините мое маранье, трудно читаемое. Будьте здоровы. Преданный Вам А. Суворин». Намек Суворина на публикацию в «Петербургской газете» связан со следующими обстоятельствами. Из-за публикации фельетона о городском голове Г.Г. Маразли (За неделю // Одесский листок. 1893. 26 сент.) только начавший свою журналистскую деятельность в Одессе Дорошевич вынужден был под давлением градоначальника П.А. Зеленого покинуть ее и перебраться в Петербург. Он начал работать в «Петербургской газете» с октября 1893 г. О том, что его «кратковременное сотрудничество» там оборвалось «вследствие вынужденного отъезда» из столицы, причиной чего якобы была публикация «статьи об употреблении евреями христианской крови», упоминает А. Кугель (см.: Литературные воспоминания (1882—1896 гг.). Пг.; М., 1923. С. 100). Речь идет о статье «Употребляют ли евреи христианскую кровь» (Петербургская газета. 1894. 11 апреля), в которой утверждалось, что «секта, доходящая в своем изуверстве до употребления христианской крови, существует, так же как существует скопческая "изуверская секта", родившаяся "на почве христианства"». Вместе с тем автор провозглашал, что «предъявлять такое обвинение ко всему еврейству было бы так же странно, как утверждать, что скопчество предписывается христианством». Однако Дорошевич продолжал сотрудничать в «Петербургской газете» до начала мая и одновременно продолжал публиковаться в «Одесском листке», а в сентябре 1894 г. вернулся в Одессу. (Более подробно об этом эпизоде биографии Дорошевича см.: Букчин С. Еврейская тема в творчестве Власа Дорошевича // Nota Bene. 2006. № 13.) Отметив положительную роль Суворина, поддержавшего молодого Чехова, Дорошевич в те же траурные чеховские дни показал на конкретных примерах (цитатах из ругательных рецензий и оскорбительных личных выпадах), каким было отношение «Нового времени» к писателю. Одновременно это был и отклик на суворинский некролог Чехову в «Новом времени» (5 июля): «Где было напечатано все это? В той же самой газете, в которой три дня тому назад говорилось: "Это была натура деликатная". "К успеху своих произведений он был очень чувствителен и при своей искренности и прямоте не мог этого скрывать" (слова из статьи Суворина о Чехове. — С.Б.). Вся эта грубая ругань с "шестками", с "мелким самолюбием", с "глупым", "курьезным", с "рекламного славою", — вся эта площадная брань на "натуру деликатную" была напечатана в "Новом времени"... И клевета была клеветой истинно преднамеренной, потому что там, где знали, что в человеке "все было просто и натурально", не могли без желания преднамеренно оклеветать напечатать, будто этот человек прибегает к рекламным фокусам ради успеха. В том же самом "Новом времени" говорится об "исстрадавшейся душе" покойного писателя: "С ним умер страдалец-писатель, в представлении истинного страдания, физического и морального" (слова из статьи Суворина о Чехове. — С.Б.). Каково же было "натуре деликатной", да еще и с "исстрадавшейся душой", читать и эту ругань, и эти грязные клеветы? И когда было напечатано все это? Каких-нибудь три месяца тому назад. Именно тогда, когда Чехов, — всем было известно, — был особенно болен, особенно сильно страдал. После всего этого вряд ли нужно говорить, кто сделал эту мерзость. Чья рука, грязная и мерзкая, могла ударить плетью, такой же грязной и мерзкой, по исстрадавшейся душе умирающего писателя? Кто мог сделать это, кроме "старого палача"? Кроме г. Буренина?.. Из кандального отделения "Нового времени" выполз их старый палач и своею грязной, липкой, холодеющей рукой "взялся" за умирающего». В этой характеристике Буренина Дорошевич вернулся к своему фельетону «Старый палач (Сахалинский тип)», опубликованному в 1900 г. в газете «Россия» (22 янв.). 14. В 1904 г., в период подготовки к 25-летнему юбилею литературной деятельности Чехова, группа деятелей литературы и искусства по инициативе М. Горького и Л. Андреева подготовила письмо к А.Ф. Марксу, в котором убеждала его расторгнуть договор, как несправедливый и невыгодный для писателя. В числе подписавших письмо был Дорошевич. Письмо не было отправлено, потому что этому воспротивился сам Чехов. 15. Имеется в виду провал «Чайки» в Александринском театре 17 октября 1896 г. 16. 10 апреля 1904 г. Чехов писал О.Л. Книппер по поводу постановки «Вишневого сада» в Художественном театре: «Немирович и Алексеев в моей пьесе видят положительно не то, что я написал, и я готов дать какое угодно слово, что оба они ни разу не прочли внимательно моей пьесы» (Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Письма: В 12 т. М., 1981. Т. 12. С. 81). 17. Подколесин — герой комедии Н.В. Гоголя «Женитьба» (1842). 18. Чествование Чехова в связи с 25-летием литературной деятельности состоялось 17 января 1904 г., в день премьеры «Вишневого сада» в Художественном театре. 19. Скептическое отношение Л.H. Толстого к чеховской драматургии зафиксировано близкими к Чехову людьми, Л.И. Авиловой, П.А. Сергеенко, И.А. Буниным (см.: А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1986. С. 181, 489). 20. Предъявляя определенные претензии к драматургии Горького, Чехов тем не менее положительно оценивал его пьесы. О «Мещанах» он писал автору 22 октября 1901 г.: «Она, как я и ожидал, очень хороша, написана по-горьковски, оригинальна, очень интересна...» (Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Письма: В 12 т. М., 1981. Т. 10. С. 95). В письме к Ф.Д. Батюшкову от 6 ноября 1901 г. Чехов назвал «На дне» «хорошей пьесой» и отметил ее «громадный успех» в письмах к О Л. Книппер и А.С. Суворину от 22 декабря 1901 г. (Там же. М„ 1982. Т. 11. С. 70,98-99). Вернуться на главную страницу А.П. Чехова.
|
|
ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ |
|
ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,Редактор Вячеслав РумянцевПри цитировании давайте ссылку на ХРОНОС |
