   |
| |
Юрий НЕЧИПОРЕНКО |
|
© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ" |
|
ДОМЕННОВОСТИ ДОМЕНАГОСТЕВАЯ КНИГА
"РУССКАЯ ЖИЗНЬ""МОЛОКО""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОЛДЕНЬ""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"РОМАН-ГАЗЕТАГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКАПАМПАСЫ |
Георгий Оболдуев: поэзия личности
В начале 20-х годов в каждое российское село из уезда приезжали люди на телегах, говорили, что Бога нет, собирали все религиозные книги из школы и увозили в неизвестном направлении. В России начались социальные превращения - но «свято место пусто не бывает» - в связи с отменой религии на поэзию лег отблеск «святости» и в обществе она даже отчасти стала исполнять роль идола для поклонения (с характерным культом Пушкина, со своими апостолами-мучениками – Есениным и Маяковским). В середине ХХ века такая Поэзия (уже с большой буквы) в виде отечественного идола-идеала подверглась атаке сразу "сверху" и "снизу". Во-первых, сановитые советские версификаторы создали немало рифмованных строк по известным рецептам, чем изрядно дискредитировали "высокое" в поэзии. Заметим, что еще в самом начале этого процесса, в 1925 году Крученых стал бить тревогу: в «Декларации №6 …» он заявил, что не принимает: «помеси Волховстроя с водосвятием, металлиста с Мережковским, завода с храмом, … бальмонтизма с пролеткультом, парфюмерного дендизма с кожаной курткой». Во-вторых, поэты круга ОБЭРИУ, ЭСПЕРО, группы Лианозово и другие, продолжившие в литературном подполье опыты футуристов с их самовитым, освобожденным словом, подточили само основание такой Поэзии. За освобождением слова последовало освобождение поэта - по крайней мере от той должности, на которую его прочили почитатели и заказчики. Да и вообще от помпы, позы и многого прочего. Роль читателя возросла, поэзия стала в большей степени общением, разговором - отношение поэта к читателю стало более живым, равным - как к собеседнику (о чем писал Мандельштам в «Разговоре о Данте»). Поэзия в России стала частью повседневной жизни: строчки Маяковского, реклама и лозунги в стиле Пролеткульта наполнили уши непрекращающимся звоном. Постоянным рефреном отдавались высказывания вождей, цитаты частотой и густотой своей превращали существование рифмованных рабочих в непрерывное стихотворение в прозе. Жизнь стала строчной, пропиталась текстовками-повторами: из рупоров неслись по всей стране и отдавали эхом речитативы партийных заклинаний. Пропаганда стала "сверхтекстом", текстурой, которая пронизывала все существование. Что оставалось делать поэтам? Лишь чуть организовать границы тотального текста, выделить законченный кусочек - и получался стих: Правда - Это написал Игорь Холин. Вернее, он заметил: поэт уже не столько создает, творит, сколько выделяет из готового материала, взглянув на него под определенным углом. Поэт владеет звуковой призмой, которая фильтрует, расщепляет окружающий шум, как свет. Стихотворение –выход слова из мест «общего пользования», праздник звука среди шума будней. Поэт дарует слову свободу, открывают возможность явиться во всей полноте значений, стать цельным: он вдыхает жизнь в материю, которая сама по себе не осознает себя поэзией. Поэт обращает внимание на материал - и стих готов. Но откуда же мысль берется, откуда мысль в косном материале? Материал этот не косный, это весьма идеальный материал, это даже скорее идеал, духовный идеал, а не вещественный материал - громкозвучный и полый. И соединение Идеала с Органом рождает скоморошью поэзию в шутке Холина. И тут же рядом с шуткой: Розе и левкою понять нелегко, Это сказал Георгий Оболдуев. Казалось бы, классический стих - в лучших традициях, про цветы, даже подозрительно классический. Но что хотят понять роза и левкой, чего это вообще им вздумалось понимать? Откуда эта досада, ирония, а может, даже и сочувствие? Что это за странная позиция поэта, о чем он вообще говорит? В этих строках чувствуется вызов: В коротком стихе не понять всего: высказывание оборвано, этот обрывок
тревожит, саднит. То ли дело длинный стих: там как влезет поэт на ритм - и
помчался, будто в тарантасе на рессорах - лишь подскакивает на ухабах ямбов.
Короткая строка - обрывок какого-то неясного контекста, поворот дороги,
которая идет в неведомом направлении. Ритмы ее столь многообразны и
малоуловимы, что не успевают загипнотизировать, приковать внимание читателя
однообразием повтора. В короткой строке за усилием инициации, стартом
следует сразу же почти финиш. И начало и конец порождает особые усилия - и
речевые и смысловые. Звуковое и смысловое эхо короткой строки звучит дольше
в пустоте, не накладывается на другие строки... Отличий масса - но важно и
то, что человек, сказавший два хороших слова - как будто и не поэт, то есть
по паре слов удачных уж каждый человек может сказать. Как качество поэзии
раскладывается на элементарные составляющие, каким может быть самое простое
высказывание, что служит единицей поэзии и насколько человек заурядный,
простой может оказаться вдруг поэтом - и как поэт оказывается человеком?
Много вопросов порождает минимальная поэзия из двух-трех слов - и вопросы
эти волновали классика этой поэзии, друга и единомышленника Оболдуева - Яна
Сатуновского: Вот мы сидим на крылечке и слушаем Освобожденная от позы поэзия, при своей непритязательности и внешней бесхитростности действует ошеломительно. Доверительность, конфиденциальность, естественность живой человеческой речи трудно переоценить - потому что читателю она дает свободу. За свободой слова последовала свобода поэта от той самой Поэзии - и далее неукоснительно следует свобода читателя. Тактичность стиха становится самым ценной новацией, самым дорогим даром поэзии - а раз разбуженное воображение читателя, который превращается в собеседника, в догадливого слушателя и досочинителя стихов - уже не удовлетворяется общими рифмованными местами. Его уже не так интересует поэт, как он сам - читатель становится интересен себе после чтения Оболдуева, Сатуновского, Холина, после знакомства с стихами Всеволода Некрасова. Будет вечно жить классическое наследие - но особенное дыхание каждого времени, вкус жизни, беспрецедентное ощущение современности дается современными же стихами. Поэзия конца ХХ века естественно вырастает из поэзии середины века, поэзии новой выразительности, которую мы еще не распробовали, не осознали толком: О сколь лохматым псом Для передачи живости поэтических ощущений требуются все новые приемы, и поиском новых выразительных средств занимается тот отряд поэтов, который принято именовать «авангардом». Авангард необходим для продолжения традиции, которую он парадоксально отвергает, но если разобраться по сути, то отвергается стереотип ложного восприятия поэзии, ее упрощения, которое накапливается в памяти культуры, где персона норовит обернуться персонажем, поэт - властителем дум. Заметим, что персонажность – такое же искушение современной поэзии, каким была некогда властность. Речь идет о том, что однажды найденный удачный прием можно тиражировать потом всю жизнь, именно этого и требует рынок: покупают узнаваемое, и от поэта требуют повторения однажды доставленного удовольствия. Таков удел «иронистов» и иже с ними в поэзии, тех отрядов, которые бросились завоевать нового рыночного читателя в 90-е годы. Георгий Оболдуев при жизни напечатал всего одно стихотворение - но его стихи сейчас входят в сборники лучших стихов века. В последний путь в 1954 году его провожала в числе прочих и Анна Ахматова - Оболдуев был известен и любим в среде неофициальных литераторов, поэтов "без портфеля" как замечательный сочинитель и оригинальный мыслитель. Поэт по происхождению принадлежал "столбовому" дворянству. В 20-х годах в доме Оболдуевых в Хлебном переулке собиралась дружеская компания поэтов, которая именовалась ЭСПЕРО - Союз Приблизительно Равных (И. Аксенов, К. Андреев, И. Пулькин, Я. Фрид). Эта группа в чем-то являлась московским аналогом ОБЭРИУ. Из близких по духу Оболдуеву поэтов известно немного о Сергее Боброве, Иване Пулькине и Леониде Лаврове - к сожалению, их тексты до сих пор должным образом не введены в читательский обиход. Вторая жена Георгия Оболдуева, Елена Благинина в истории литературы оказалась благодаря десятку книг детских стихов. Оболдуев в 1934 году за цикл стихов «Мысли до ветру» попал в лагерь на Соловках, где был музыкальным капельмейстером театра, там в литературном журнале он опубликовал свою единственную статью - о поэзии Пушкина, статью удивительно емкую и образную. Со спектаклями он объехал стройки Беломорканала, после лагеря был вынужден жить с 1939 года в Малоярославце (за 101 километром от Москвы), в 1943 году был мобилизован, воевал на передовой разведчиком в противотанковом дивизионе, был контужен - и до конца дней страдал тяжелой формой гипертонии. После окончания войны переводил польских, грузинских и испанских поэтов, жил в Голицино, опасаясь повторного ареста - где и скончался. В случае, когда поэт не публикует своих стихов на протяжении десятков лет, возникает особый феномен: стихи оказываются сжатыми, наполненными энергией личности поэта, которая не рассеивается и не переадресовывается в процессе тиражирования. Акт публикации означает необходимый этап инициации, идентификацию некого гражданина как поэта. Одно дело, когда замолкает поэт известный, уже признанный - совсем другое дело, когда отсутствует изначальный контакт с публикой. Есть общение - но со знакомыми людьми, с близкими, которым стихи передаются и читаются приватно. Возникает ситуация "догутенберговского" общения. Поэт становится носителем предания, поэзия - личным мифом. Стихи несут эхо персональности, оттенок индивидуального пророчества, сокровенного и сакрального свидетельства. Стихотворение, читаемое поэтом в узком кругу, рассматривается близкими людьми как сообщение и воспринимается сквозь призму их личного знания о человеке. Ощущение тепла семейного очага, общей тайны и условленности, позволяющей недоговаривать того, что понятно без слов сквозит в этой поэзии. Поэт встречается в общении с собеседниками на равных – его стихи не защищены твердой обложкой, которые придают им статус общественно признанного таланта. Поэт беззащитен перед близкими своими... Самоощущение его как поэта зиждется на вере в себя и практике, на опыте быть поэтом. Много очаровательных поэтов жизни - и так редко встречаются прекрасные стихи, да что стихи - счет идет на строчки, звукосочетания. До 2005 года вышло два сборника поэзии Оболдуева: один в Мюнхене, в серии Вольфганга Казака, другой в России, но поэт не известен широкому читателю до сих пор. Опубликование оказалось бессильным, не смогло ввести эту уникальную поэзию в поэтический обиход - и до сих пор Оболдуев оказывается не прочитанным поэтом. Дело здесь, вероятно, не только в том, что как раз в 1991 году, когда вышел томик стихов в издательстве "Советский писатель", многим стало не до стихов. Скорее, дело в сути этой поэзии - она осуществляется на таких уровнях, "закопана" так глубоко, что не раскрывается первому взгляду. Хотя иные слова его явственно певучи и полны свежим ощущением, к примеру:
Многие его строки либо непонятны, либо текучи настолько, что их невозможно вырвать из контекста: сами стихи полны недомолвок, трудно поддаются трактовке, что-то кажется вовсе непостижимым. Эта затрудненная поэзия несет следы герметизма во всей своей конструкции: как современное судно от затопления предохраняется наличием множества задраивающихся отсеков, так и поэзия Оболдуева полна личными ремарками, текстами внутренней речи, которые что-то горячо пророчат и обсуждает предметы далекие. При чтении такой поэзии возникает ощущение гипноза неких непонятных тайн. Непонятное может нести в себе потенцию радости понимания, узнавания и открытия. Оно несет ресурс, который может «зажечь» воображение читателя и вызвать вспышку осознания. Мы подходим к одному из главных свойств поэзии Оболдуева. Эта поэзия не просто создана из разных "материалов", автор еще и умело оперирует ими, как жонглер – горящими булавами. Позиция самого поэта, ведущего раздраженно- жаркий разговор с самим
собой, постоянно меняется. Он говорит как будто сразу с разных сторон, из
разных мест и положений. Это клоун или заклинатель, факир или дрессировщик?
Из вещания и бурчания, из замечаний и насмешек рождается здание поэмы. Порой
кажется, что в основе такой поэзии лежит разговор с близкими людьми, которые
понимают с полуслова, и создается ощущение напряженного общения,
продуктивного и весомого. Монолог поэта многозвучен, сообщения его объемны -
то, что речь доносится с разных сторон, напоминает падение света под разными
углами на предмет: 18 Ах, хулиган, жулье, мошенник, Эти строчки в поэме "Устойчивое неравновесье" (1932) идут подряд. Поражает уверенность, с которой Оболдуев употребляет слова. Он буквально гвоздит этими словами. Но кого? Кто этот "буржуй, собачий кал"? Это тот самый сударь, которого поэт посылает "в звязду" - или уже новый персонаж? Меняется собеседник, внутренний антагонист, соперник поэта - продолжается непрерывная баталия, поток оскорблений и ругательств. В самих оскорблениях есть масса поэзии - это известно еще со времен Катулла, но вот чтобы не был известен собеседник, чтобы он с легкостью превращался в соперника и даже злодея... тут попахивает Гоголем, "Записками сумасшедшего". Само же название поэмы многое проясняет. Устойчивое, остойчивое, постоянное, непрестанное - как дар и как крест - неравновесье. НЕуравновешенность - свойство психопатов. Но неравновесье - это весы качающиеся, это чуткое ожидание, это взвешивание каждого своего шага, ежесекундное измерение мира и постоянное обостренное чувствование, стремление отвечать в унисон, поступать в соответствии с обстоятельствами и ситуацией. Мы не знаем ситуаций, мы слышим только ответы поэта. Оболдуев отвечает с разных этажей своей души, с разных позиций, на разные лады - и эти ответы пересекаясь, образуют звуковое здание поэмы. В этом здании использованы разные "психические блики", они по-разному резонируют, рифмуются друг с другом. Название поэмы Оболдуева - определение живого: "устойчивое неравновесие" - это физический принцип жизни. В тридцатые годы Отто Бауэр в России заложил основы новой науки - теоретической биологии, в которой он именно так и определил жизнь. Много позже Илья Пригожин получил Нобелевскую премию по физике за работы, в которых он ввел сходные понятия и получил уравнения, описывающие жизненные процессы с точки зрения неравновесной термодинамики. Пригожин излагает свое понимание существа жизни буквально теми же словами: устойчивое неравновесие. Поэт может пророчески предугадать открытия ученых - если он, следуя пушкинским словам, "в просвещеньи с веком наравне", он по своему, мистически чувствует приращение знания и изменения мироощущения. Тема это отдельная, заметим лишь, что Оболдуев полон разных знаний из самых неожиданных областей - что видно уже по мощности его поэтического словаря: "аберрация, биохимия, гигроскопичность" - эти слова встречаются в его стихах вполне естественно, без напряжения. Сами же звуковые и смысловые давления, кажется, рассчитываются Оболдуевым с точностью архитектора и инженера - в зданиях его стихов несущая конструкция имеет первостепенное значение. Душа имеет сложнейшее строение, и то, что мы подразумеваем под личностью, представляется выстроенным по неизвестным и строгим внутренним законам. Обаяние поэзии Оболдуева состоит в том, что в ней виден труд назаурядной, сложнейшей и уникальной личности. Вступить в контакт, в общение с этой личностью - интересно и непросто. Поэзия его закрыта для широкого круга любителей еще и потому, что в плоть и кровь нашей культуры не вошли те открытия, которые были совершенны малоизвестными поэтами, связывающими время символистов и акмеистов со временем конкретистов и концептуалистов. ОБЭРИУ - лишь один край материка поэзии, которую предстоит постичь. Опустившись в глубину неизвестности в 30-е годы, истинная поэзия не умерла, она приобрела новые, неведомые до того качества. Стихи, которые приходили в три десятилетия, последовавшие за этим глубоководным погружением, остается лишь отдельными точками на пунктирной линии, о поэтах известно крайне мало - что же сказать о направлениях развития поэзии в целом? За группой ЭСПЕРО, в которую входил Оболдуев, следовала в Москве группа "Лианозово", которая сформировалась после Великой Отечественной Войны вокруг Евгения Леонидовича Кропивницкого (в нее входили Ян Сатуновский, Игорь Холин, Генрих Сапгир, Всеволод Некрасов). Ян Сатуновский, был дружен с Оболдуевым - можно себе представить, каким насыщенным было общение этих двух удивительных, почти не печатавшихся при жизни поэтов. В 50-е годы в Москве сформировалась группа Черткова, (в которую входили Станислав Красовицкий и Андрей Сергеев). Невежество в этой области - особого рода: подчас перед новым поколением поэтов вставали те же задачи, которое решило предыдущее - но отсутствие сведений приводило к тому, что их решение проходило каждый раз как будто сызнова. Можно отметить общие черты "неизвестной поэзии". Это была поэзия личностей - и поэзия личности - в том смысле, что официальная традиция не поддерживала поэта на плаву, на слуху - и ему приходилось всматриваться в себя глубже, доверять только своему собственному вкусу. Более того, поэт делал свое существо объектом поэзии в большей степени, чем когда бы то ни было. Мало поступало поэтической информации извне - приходилось ее находить внутри себя. И рождался поэт-наблюдатель, поэт-исследователь, поэт-объект поэзии. Эта поэзия позволяет заглянуть глубже в человека, в само существо его. Заметим, что все труднее прочитать эту поэзию и понять - те отметы, которые были поставлены тогда на льду, сносит сейчас половодье. За поэзию сплошь и рядом выдается набор рифмованных строчек: наступила эра дурновкусия, когда рынок поощряет убогую по сути и жалкую персонажность с заведомо рассчитанным позерством «авангардизма». В истинной поэзии важна не поза, путь даже и удачная и эффектная - а изменчивая, переливающаяся форма, устремляющаяся за течением жизни. Оболдуев выбрал эпиграфом к своим стихам высказывание «Поэзия – вибрация смысла». В творчестве Оболдуева можно обнаружить преодоление персонажности: и если первая работа в широкой печати о нем («Независимая Газета», 24 августа 1994) имела авторское название «Персонажи Оболдуева» (при публикации редакция изменила название на цитату из стихов: «Не зря мы были, есть и будем…»), то именно в поэзии личности избывается и преодолевается то искушение персонажностью, которое характерно для искусства ХХ века. Заметим, что сам Оболдуев весьма прохладно относился к «питерской» поэзии, отделяя ее, по сообщению Геннадия Айги, от московской. Но это уже совсем другой разговор… Автор благодарит Ивану Ахметьеву и Константина Мамаева за ценные замечания. ЛитератураГеннадий Айги "Разговор на расстоянии. Статьи, эссе, беседы, стихи" М., 2005 Владимир Глоцер Поэт Георгий Оболдуев в сб. Георгий Оболдуев. Стихотворения. Поэма. Москва 2006. Юрий Нечипоренко «Не зря мы были, есть и будем» «Независимая Газета», 24 августа 1994. Юрий Нечипоренко Поэзия разговора (о стихах Яна Сатуновского) - «Независимая Газета», 18 июля 1994. Здесь читайте:Георгий Оболдуев (биографические материалы)
Не забудьте указывать автора и название обсуждаемого материала! |
© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ" |
|
 |
WEB-редактор Вячеслав Румянцев |
