Александр МАЙСЮК

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

ДОМЕН

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

"МОЛОКО"

"ПОДЪЕМ"

"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"

ЖУРНАЛ "СЛОВО"

"ВЕСТНИК МСПС"

"ПОЛДЕНЬ"

"ПОДВИГ"

"СИБИРСКИЕ ОГНИ"

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

ПАМПАСЫ

Геометрия бытия или «Лучшие времена» Вячеслава Куприянова

Боденское озеро не похоже ни на священный Байкал, ни на загадочный Иссык-Куль – небольшое, с хорошо видимым противоположным швейцарским берегом – вон в нескольких милях белеет Констанца, город, мирно поделенный пополам между Швейцарией и Германией (как и Базель, впрочем). Озеро с белыми треугольниками парусов, и светлой, тихо плещущей водою. Я тут рядом, у воды, в городе Меерсбурге –вон там наверху старый замок, вон узкая кривая улочка сверху к набережной, вон красавец кораблик в Констанцу поплыл (или на остров Майнау), я у воды смотрю беззаботно на эти паруса, кораблики… И еще на розовый сад, который местный хозяин вырастил на славу – тысяч пять кустов, и запах, запах… Ах, как хорошо! И славно к тому же вдыхать не только сладкий розовый шартрез, а еще и круто примешивающийся смазочный аромат типографской краски: потому что в моей руке повис пружинистый томик молодогвардейского изделия с приятным названием «Лучшие времена», наполненный буквами, поставленными в стиховые ряды известным нашим литератором Вячеславом Куприяновым.

Давно уже знакомо мне его творчество. А причислил я себя к его почитателям после встречи с ним в редакции бурливой «Техники-молодеж», где я имел честь состоять научным редактором. Тогда В. Куприянов принес нам забавный рассказ, который поразил нас всех светлым сарказмом и искрящимся юмором, рассказ об обезъяне, которую исследовал некий профессор, и об исследованиях которого рассказывала сама обезъяна. Рассказ, основное свойство которого можно было бы определить как редчайший жанр – «умная проза», и свойство это великолепно прочувствовал наш тогдашний художник, изготовитель ярких обложек и задумчивых иллюстраций Роберт Авотин, создавший картинку, на которой были изображены два лица – обезьяны и профессора, разделенные железом клетки, и если бы не папироса в профессорском рту, то было бы невозможно понять, где профессор, а где обезьяна…

Это надо читать…

И проза куприяновская была тугая, гулкая, безпустотная, извилистая, и наверняка потому-то и забраковала эту прозу наша цензурная опекунша Аида – нельзя! Но до верстки все-таки дело дошло, и гонорар ему мы все-таки выплатили, - пусть мизерный, плевый, а все ж помогли рукодельнику!

Тут по секрету надо сказать, что гонорарами никогда не баловала литературная жизнь Вячеслава. И хотя значительная часть его творений увидела свет только за границей, и многие книги вышли в переводах, не узнав радости рождения на родном языке, но и там (как мне доподлинно известно), издатели не воспылали жаром достойно наградить русского сочинителя.

Есть некая закономерность в бытии русского писателя – либо деньги, либо - талант. Редко соединяется это вместе, особенно же в прошлом нашем якобы справедливом веке, где все, помимо деления на умных и дураков, делилось на выездных и невыездных, на чистых и нечистых, на наших и ненаших. По делению и воздавалось – «кому пироги и пышки, а кому синяки и шишки», как любил говаривать незабвенный наш главный редактор Василий Захарченко. Не платили денег Куприянову, но он, как бы присягнувший литературе всем своим сердцем и составом души, продолжал творить, продолжал писать тексты, словно бы избрав для себя лозунгом бессмертный вопль: «Мне и рубля не накопили строчки…» Вот и в этой новой книге, наполненной стихами до краев, в конце ее, как после концерта, автор приводит недлинный список книг, вышедших в других краях….

Но надо сказать и другое: судьба все-таки была благосклонна к создателю текстов В. Куприянову. Вот уже много лет путешествует он по разным странам, и все-то его приглашают разные знатоки к себе – то на поэтический завтрак в Югославию, то на рифмованный коктейль в Испанию, то на поэтический фестиваль в Бельгию, а уж про Германию и говорить нечего – исколесил он ее всю, как бродячий вагант из конца в конец, вот откуда и Баденское озеро, и мои встречи с ним в европейских закоулках, - ибо и сам я вот уже 20 лет топчу ногами немецкую землю –эмигрант! Но где наша не пропадала – удавалось Вячеславу получать за свои книги первые места в оценочных рейтингах. Правда, сумасбродная зарубежная слависткая профессура, якобы познавшая, где русские писатели «делают луну», как бы разобравшаяся в «смысле русского суперсмысла», надежно запечатанного в нынешнем постмодернизме в некий как бы сосуд, напоминающий пузырек для сдачи анализов, профессура эта на Куприянова не поставила. Не стала им заниматься, ибо мыслящий тростник – явление вроде бы достаточно обыденное, и на нем ничего не заработаешь, Другое дело – маргиналы! Тут можно нарыть голый зад, потные носки и другие острые запахи, и полную свободу - от ума и прочего таланта, вот на них и надо делать деньги! Тут хочется и анекдот рассказать: на франкфуртской книжной ярмарке в прошлом году разгорелся диспут о свободе в литературе, и один полупочтеннейший модный ныне писатель ярко заговорил о том, что литература – наконец-то - осваивает новые для себя области, ране табуированные, физиологические, тут же поддержала его пафосно и некая благообразная немецкая старушка, заявив, что пора бы уже русским писателям действительно выходить на новые просторы, обнажаться, и приглядываться к обнаженным. Вдруг поднимается один какой-то из публики и задает вопрос, одела ли эта старушка исподнее. Та отвечает растрепанно, что да, одела. Ну, тут он и задает вопрос, почему же это она свою задницу прячет, а русских призывает показывать!…

Однако не будем махать руками, вернемся к вопросу о благосклонности судьбы. А дело такое: вот уже три десятка лет В. Куприянов не толчет воду в ступе, а постоянно пишет все новые умные вещи, все работает и работает, спокойно и существенно употребляя Божий дар не всуе, а с пользой для себя и своего читателя, пытаясь добавить свое слово в копилку мировой мудрости.

И с каждой его новой книгой невольно думаешь – ну почему же тираж так мал! Ну почему ничего не говорят о В. Куприянове какие-нибудь экс-министры культуры в телевизоре, в этом проклятии нашего времени, ну почему…

А с другой стороны - спрашиваешь себя, читая его – а какое тебе в сущности дело «до бед и горестей человеческих»? Это дело-то его, куприяновское! Это он призвал себя думать о счастье и злосчастии, о стране и мире, и о том, и о сем. И вот она книга, у тебя в руках, - читай да наслаждайся!

А я так и делаю.

Книга прочитана. Небо потемнело. Холодком потянуло. Чайки закричали. Мир стал пуст и сер. Вот и скворец души моей поднял перышки, нахохлился, загрустил. А почему?

«К голубям ты не ринешься в стаю,

не вмешаешься в свару ворон.

Я случайно с тобой пролетаю

сквозь под утро приснившийся сон.

Только небо, вот весь наш достаток.

Свет не выразить близким числом.

Пусть полет, словно молния, краток,

но надолго запомнится гром.

Непонятная певчая птица,

ты меня заманила в полет.

И на землю нам страшно спуститься,

где молчанье за горло берет».

Он построил книгу симметрично: вначале, вместо предисловия, цитаты о нем от самых разных людей. Тут и Борис Слуцкий, и Лев Гинцбург, и Григорий Поженян, и академики Д. С. Лихачев, М.П. Алексеев, Ю.В. Рождественский, Андрей Максимов, и пастор Гольвицер вместе с Элизабет Эндресс из Германии, и Иван Буркин из Сан-Франциско… Потом идет собственно творчество: рифмованная поэзия, верлибры, переводы. И пятым разделом –послесловие от автора. Пять углов - звезда. И в каждом луче ее – свое особенное, вроде бы и не связанное по жанру, но прошитое крепкой нитью русского языка. И если в рифмованной, певучей части поэт предельно лиричен, то в сегменте верлибров максимально используется интеллектуальный аппарат. А в переводах происходит совсем другое: вскрытие поэтической сути «постороннего» художника и максимальное вживление ее в оболочку русского языка.

Вообще-то любое литературное произведение, как мне кажется, объективно исходит из трех начал. Во-первых из внутреннего мира художника, из этого таинственного лабиринта, где причудливо переплетаются характер, бессознательное, психика, переработавшая внешний мир, и, наконец, душа, далекое подлинное «Я», не имеющее имени, порой молчащее, порой страдающее, порой всю жизнь не дающее о себе знать. Во-вторых, из отражения мира внешнего, многопланового, из метафорического описания его, из познания логики развития, смысла бытия вообще. И, наконец, из инструмента, которым пользуется он – поэт, то есть, из языка как такового. Отсюда ясно, что можно построить художественный текст либо ища в себе самом «тончайшие серебряные нити чувств» (А. Вертинский) и описывая их в определенном пространстве поэтической условной логики, либо переключившись на мир внешний, пытаясь описать свое восприятие его «в сияньи постигая то, что выше пониманья» (Г. Иванов). А можно идти путем познания языка, постоянной игры в бисер, соединяя слова вначале как бы без смысла и причины, выискавая в сочетаниях слов «стихов виноградное мясо» (О. Мандельштам), приходя порой к изумительным находках затаенного смысла и богатства языка как такового, как вещи в себе, что блестяще продемонстрировал Владимир Бурич, наш современник («Тексты»). Эта триада так или иначе присутствует в любом сочинении, причем компоненты этого живого треугольника изменяясь, изменяют и его форму, и наше восприятие сформированного слова.

И здесь эта геометрическая иллюстрация как нельзя лучше подходит к нашей цели – рассказе о книге «Лучшие времена». Вот начальный, первичный как бы цикл, рифма.

Но оправленный в логику, в ритм, поддерживаемый мелосом, «непонятной певчей птицей». Чувства здесь набегают друг на друга, чувства торопятся объяснить себя, призвать к себе, ибо не бывает невысказанного.

«Когда сквозь линзу солнечного дня

ты видишь увеличенным меня,

не жди, когда вечерний небосвод

подзорную трубу перевернет!

Давай с тобою встанем на свету,

растут во сне, а я тогда расту,

когда и ты растешь со мною рядом

над окнами, над освещенным садом.

Как все за нами тянется вокруг!

Дома, дороги, перелесок, луг,

земля мала и неба не хватает!

А по ночам здесь только сон витает.»

(«Свойства света»).

Или вот это тонкое, едва осязаемое, но трагичное в своей обыденной простоте.

«О вечная нерасторопность мужчин!

О женское нетерпенье!

Куда я под небом иду один?

Дождь идет в отдаленье.

Казалось, попросишь пить у меня,

до солнца дойду по своду,

Камень высеку из огня

и выжму из камня воду!

А ты сказала: я так ждала,

был слышен шум океана,

но я взяла стакан со стола

и напилась из стакана».

Человеческие отношения - часть общего мира, часть природы. «Не будет осень тоскливой! Впустит нас в емкий плен ветреность перемен обратной своей перспективой – дерево тоньше листа, лист ясней паутины. Молоды и невинны лица под небом зонта. И нечем дождь заменить. Приходишь домой в надежде кому-то знакомому прежде нечаянно позвонить. И он откликается: - Ты? Бывает же вдруг такое, я в облаке над рекою увидел твои черты…». В. Куприянов приближается к лирической афористичности, она нужна ему, чтобы иногда подвести черту: «Сводят людей колодцы, а разводят моря». Или вскрикивает удивленно: «Прозрачно-ртутная амеба с живым лунатиком внутри». («Полнолуние»), оканчивая это стихотворение совсем классически: «И потому, когда не спится и нет подруги под рукой, Она в глазах твоих двоится невероятною тоской». А вот поэтическая геометрия «Летней песни». «Бабочка имеет ось, и она должна вращаться, Мне с тобою довелось в этой жизни повстречаться. И опять же стрекоза – воплощение вращенья. Мне всегда в твои глаза бесконечно возвращенье. Мотылек, ищи свечу. Тьма – союзница бескрылых. Я вокруг тебя лечу и приблизиться не в силах.»

Вообще в лирической части у В.Куприянова душа его тонко соединяется с миром природы, здесь живут птицы, бабочки, стрекозы, ящерицы. «Ей кажется, что я ее страшней, Как жаль, что нет причины, Чтоб мы личины обменяли с ней И наши величины! Но ей, как гром, мои шаги слышны. Она меня обманет. Прикинется изводом тишины И камнем станет». Вот певчая птица становится частью души, или даже по Куприянову, душа наша сама дает приют всему живому: «Так пусть в душе ютится соловей, прелестные вытягивая ноты, и пусть решает сердце, для кого ты хранишь все это в памяти своей».

Житие души - особенно важная тема для поэта. Но тема эта важна и сама по себе. Душа – загадка жизни. Мы знаем нашу психику, но душа наша собственная порой скрыта от нас самих и живет своей собственной, неизвестной нам жизнью. И голос ее тихий иногда не слышен, заглушен воплями нервных страстей и стонами телесными. И вот тут-то приходит на помощь настоящая поэзия. И нельзя удержаться, чтобы не процитировать лучшее (по мне) стихотворение В. Куприянова. Славные строки:

«Когда душа отторгнута от тела,

восторг мгновенный: наконец не тесно!

И вдруг сникает в поисках предела

и в страхе постигает: бестелесна…

И невозможно, нечем оглянуться,

чтобы увидеть то, что ныне прах,

то, что ее носило на руках

и не давало спрятаться, замкнуться,

то, в чем ее порой бросало в дрожь,

чему души порой так не хватало,

что – смертное – бессмертной рисковало

и верило: меня переживешь…

И вот она летит, не зная: что я?

Среди живых уже ей места нет,

и, мертвое пространство беспокоя,

другой души нащупывает след.»

Верлибры – свободные стихи сам автор определяет как «литературный жанр, симметричный прозе относительно поэзии». Чтобы поверить эту алгебру гармонией, надо обратится к самим верлибрам Куприянова, который, как известно его современникам, является одним из классиков этого жанра в новейшей русской словесности наряду с Вл.Буричем, Арво Метсом, Геннадием Алексеевым. Легче всего цитировать самые короткие его верлибры, близкие к афоризмам:

Эпидемия

свободы:

Самые опасные

бациллоносители

люди

переболевшие

любовью

К сожалению, никто не исследовал новейший русский верлибр в его отношении как к зарубежному, так и отечественному – из первой половины ХХ века. Нет и сравнительных работ, кроме опять-таки статей самого Куприянова о своих соратниках Буриче и Метсе. Это остается задачей, выходящей за рамки небольшой рецензии. Можно только отметить разнообразие как содержательное, так и стилистическое свободных стихов Куприянова. По ритмическому рисунку цикл «Из жизни одного короля» напоминает пушкинские «Песни западных славян», а «Видеоклипы» искусно используют цитатную поэтику постмодернизма, здесь этот принцип продуктивно пародиен уже к самому постмодернизму. Частым приемом можно назвать плодотворное применение фольклорных единиц языка, пословиц, поговорок, крылатых выражений. Многие из свободных стихов Куприянова давно уже просятся в качестве образцов в различные хрестоматии, например «Урок пения»:

человек

изобрел клетку

прежде

чем крылья

в клетках

поют крылатые

о свободе

полета

перед клетками

поют бескрылые

о справедливости

клеток

К авторскому сегменту примыкает сегмент переводческий. И тут и там – рифма, живая метафора, стихотворческая школа. Нужно уметь чеканить слово и хорошо слышать его музыку. Нужно иметь вкус и держать в памяти структуру мировой литературы. И здесь В. Куприянов тоже кое-что делает по-своему. Ему хочется не просто создать адекватные переводы, а ввести стихи, написанные на другом языке, в ином поэтическом бытии, в русскую культуру, преобразовать все неясности и найти языковые и метафорические соответствия, сотворить новый текст. Подбор авторов вызывает уважение: У. Шекспир, Ш. Бодлер, швед Харри Мартинсон, македонец Гане Тодоровский, сербы Миодраг Павлович, Адам Пуслоич, и, наконец, внушительная подборка немецкоязычных авторов от фон Клейста, Гельдерлина и Ницше до Германа Гессе и Михаеля Крюгера. Переводы интересно читать – в каждом тексте всплывает нечто неожиданное. «Некто по имени случай занят раздачей карт игрокам, поглощенным безликой удачей». (Харри Мартинсон).

«И долго, не сомкнув очей, Я буду в час ночной Искать в самой душе моей, Все то, что надо мной» (Матиас Клаудиус).

У того, кто любит книгу, кто прирос к чтению, как к молитве, у того в голове образуется своя собственная библиотека, что-то помнится наизусть, что-то мелькает в обрывках, о чем-то остается только тонкое воспоминание. Сколько стихов помнит наш читатель? Мне кажется, что в моей памяти запечатлелось их около 1000… так, на вскидку. И все они замечательным образом разделены на рубрики, имена, темы. Вспомнишь в беседе одно стихотворение, а за ним, глядишь, чудесным образом вдруг всплывает другое, третье, трепещет душа, свежеет дыхание, светлеет жизнь, - главное, чтобы разговор был хороший! От автора к автору, от строчки к строчке! И совсем не важно – знаменитый ли это поэт, или просто твой сосед, память сама решает, что ей запомнить, а что оставить без внимания. Иногда думаешь – Господи, да ведь все уже написано, обо всем уже сказано; и как это умудряется дух человеческий искать все новые и новые камешки драгоценные – а вот ищет и находит! «Единого слова ради тысячи тонн словесной руды» (В. Маяковский). Он же, кажется, говорил: «У Блока из десяти стихотворений девять плохих, одно – хорошее. У меня из десяти – одно плохое, а девять хороших. Но у Блока одно такое хорошее, которого мне не написать никогда…». Великая правда. И сами по себе возникают слова благодарности к автору, чьи творения просятся в душу, в память, чтобы остаться там.

Спасибо В. Куприянову за «Лучшие времена».

Встреча с новой книгой – попытка разговора.

Написать отзыв

Не забудьте указывать автора и название обсуждаемого материала!

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

WEB-редактор Вячеслав Румянцев