Вячеслав КУПРИЯНОВ

ОТ ИМЕНИ ПРЫЩЕЙ

Русская жизнь

XPOHOC

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

РОССИЯ

МГУ

СЛОВО

ГЕОСИНХРОНИЯ

ПАМПАСЫ

МОЛОКО

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

Как СМИ защищают русскую литературу

Назойливо обращает на себя внимание рекламная кампания по пропаганде книги под названием «Голубое сало». В воскресенье 30 июня в программе «Итоги» роль пресловутого Лени Голубкова была доверена многозначительному Киселеву.

Какова риторика этой кампании?

Если при большевиках было принято говорить - я эту книгу не читал, но я ее осуждаю, то при рыночном режиме она вывернута наизнанку: я эту книгу не читал, но она несомненно хорошая. И вот вальяжный Киселев опрашивает защитников культуры, вряд ли знающих о чем конкретно идет речь. И обстоятельный политик Лукин, конечно, попадается на эту удочку, видимо, ему с детства внушили, что книги рвать не хорошо. Беллетрист Улицкая угрожает зрителям, что если не относиться подобострастно к Сорокину, по всей России запылают костры с книгами. Вслед за этим противников означенного мирового имени (движение «Идущие вместе») огульно причисляют к скинхэдам: порнография им, видите ли, не по душе. Вот и фашисты были против порнографии.

Второй демагогический трюк. Большевики со времен Троцкого апеллировали к молодежи, понимая, что это наиболее внушаемая аудитория. Критик Л. Аннинский упоминает Сорокина с Ерофеевым в числе авторов, определяющих состояние нынешней литературы, потому что от них «тащится молодежь». Она от них «угорает» («Лит. учеба № 2, 2002, стр. 40). Симптоматичная лексика. Статистика уверяет, что на несколько порядков больше молодежи тащится вовсе не от литературы, а от наркотиков. В традиционной культуре было принято возделывать (индо-европейский корень), то есть воссоздавать себя как человека через культуру, или любоваться (дальневосточная традиция) чем-то достойным человеческого восприятия. Пушкин или Шекспир плохи уже потому, что ими можно наслаждаться, сопереживать, но не тащиться. И чтобы привлечь на свою сторону молодежь, (самый перспективный покупатель) надо ей продемонстрировать профанное мнение «отживших свое» пенсионеров, которых кто-то заставил прочитать явно не про них написанное. Вот и выставляет их на посмешище центральное телевидение. Вот они кричат во весь экран, что их тошнит от того, что они прочитали. Правильно, тошнит. Но кто заставил их это прочитать?

Это лишь повторение лукавого приема: критика от лица несведущих, от профанов. «Прогрессивные» большевики использовали этот прием с успехом в советское время. Например, написал молодежный кумир: «Из икон, как из будок лаяли / кобели, кобели, кобели». Молодежь тащится, для государства безбожников это вполне приемлемо, но были и тогда читатели, которых кощунство возмущало, и чтобы «отвести» от любимого автора справедливый гнев, тогдашние партийные газеты давали подборку наивных писем пенсионеров и полковников в отставке, но не осмеливались дать слово компетентному критику.

Было ли сказано в передаче «Итоги» о том, что же так возмутило вполне юных «Идущих вместе» и примкнувших к ним пенсионеров? Ведь порнография здесь только громоотвод.

Речь идет не о порнографии как таковой, когда одни стыдливо стараются на что-то прикрыть глаза, а другие истошно вопят о расширении сознания. Можно напомнить еще об одном рекламном акте: на радиостанции «Эхо Москвы» в интервью с известным польским кинорежиссером Занусси ему тоже был навязан разговор о «порнографии» Сорокина, ссылаясь при этом на пример Рубенса, его, дескать, тоже в этом обвиняли. Умный Занусси ответил на это указанием на свое право не читать определенные вещи.

Итак, речь должна идти не об извечно сомнительном определении порнографии, спор о ней, как правило, всегда привлекает интерес к самому порнографу. Речь о том принципе отрицания культуры и традиции, на чем основана вообще «новизна» постмодернизма. «Для меня постмодерн - это полный разрыв с традиционной литературой», - утверждает Вик. Ерофеев, и это в принципе ложное утверждение позволяет делать далее любые безосновательные высказывания. Он и делает это в последней заказной телепередаче: раньше были Чехов, Бунин, а вот теперь время другое (что бесспорно), поэтому его адекватно отражают другие великие, то есть сам говорящий и его подзащитный. Кроме этого наглого уравнивания себя с классиками, стоит обратить внимание на представление о литературе как отражении действительности, характерное как раз для ими же (постмодернистами) охаянного соцреализма. И самое главное - эти высказывания с телеэкрана рассчитаны на безответную массовую аудиторию. Не считать же аудиторией самих говорящих, где все ответы заранее просчитаны, (включая «подставленного» Лукина). Писатель свободен!

А как быть тогда со свободой читателя? Тот же Ерофеев нам объясняет: «Само понятие автора - это уже устарелое понятие, и надо от него избавляться. Поэтому переход в состояние, когда читатель становится свободным интерпретатором и когда писатель не бьет его по рукам (подч. мною, В.К.)… - это момент высвобождения…» И далее: «…русский постмодерн - это настоящее проявление свободы, поскольку здесь ни критик, ни читатель еще до этой свободы не дошел, Здесь постмодерн - это и скандалы, и сплетни и обиды…» («Постмодернисты о посткультуре», Москва, 1996, стр. 108).

В чем здесь демагогия? Не только в том, что тяжелая артиллерия средств массового оповещения защищает «автора», от которого следует «избавляться». Не только в том, что автор свободен, а читатель, которому с одной стороны дана свобода «интерпретации», но с другой стороны ему тут же дадут «по рукам», так как он до этой свободы не дорос, если не испытывает восторга, скажем от поедания дерьма писателем Сорокиным (в одном из интервью этот любимец интеллигенции признается, что поедание говна для него не метафора, он его действительно ел). И критик тоже заранее предупрежден, чтобы не вылезал.

Ведь говорится якобы о литературном характере постмодернизма, но к его методам причисляются «скандалы и сплетни». Но почему тогда не ожидать, что явление нелитературное - скандал и сплетня плюс телесные нечистоты вызовут нелитературную реакцию читателей? Бунт возмущенного читателя, может быть, не лучше, но и не хуже писательского скандала.

Можно вспомнить еще один рекламный ролик. Из получасовой беседы Вик. Ерофеева с В.Сорокиным по телеканалу «Культура» в прошлом году запомнилось одно высказывание Сорокина: «народ - быдло». Поскольку сказано по каналу «Культура», то это, похоже, вписывается в некую культурную политику, и раз сказано по-русски и в России, то имеется в виду русский народ

Одним из свойств постмодернизма является не просто разрыв с традицией, а активное на ней паразитирование, при чем сам паразит желает быть более крупным, более видимым, нежели попираемая им «традиция».

Поделюсь впечатлениями от «мировой известности», на которой так настаивал в «Итогах» Вик. Ерофеев. На суперобложке книг В. Сорокина, изданных швейцарским издательством «Хафман», черным по белому написано, что это единственный автор, которого в России сегодня можно поставить рядом с Толстым, Тургеневым… Это позволяет Вик. Ерофееву в уже упомянутой, довольно скучной беседе со своим коллегой прямо обратиться к нему - тебя на Западе считают современным Львом Толстым, с чем современник скромно соглашается. Так как беседа идет далее по заместительному принципу рекламы - о чем угодно, но не о самом творчестве, то хорошо бы обратиться к печатному высказыванию автора с мировым именем о его «родстве» с Толстым в интервью под названием «Литература как кладбище стилистических находок»: «Я получаю удовольствие в тот момент, когда литература становится телесной и нелитературной… Толстой не описывал, как пахли подмышки или прыщи Болконского… а я этим занимаюсь». («П. о П.» Стр. 124) Оставим фрейдистам и психиатрам толкование этого сорокинского откровения. Возможно, прыщавая молодежь должна от этого «тащиться». Но как быть с комплексом неполноценности по поводу возрастного исчезновения прыщей?

В немецком городе Мюнстере мне довелось однажды побывать на авторском вечере В.Сорокина, который открыл глава славянского семинара профессор Шпреде. Сочинение автор пел сам (он действительно «пел»), прерываемый чтением немецкого профессионального актера. Пел он вот о чем: некто гниет и разлагается, его несут в ванне три сестрички в лес, где достают шприцы и выкачивают гной из его предстательной железы, который затем вводят во все березы и осины, из которых от этого вырастут «русские богатыри» и которые «выебут всех русских баб». А сестричек зовут Вера, Надежда, Любовь. Следуют бурные аплодисменты. Видимо, что-то прояснил немецкой публике о русском народе писатель с мировым именем. Почему бы не предложить и нашему телевидению вместо обиняков рекламы показать «лицом» сам продукт? И Киселев прокомментирует, дав отповедь тем, кому это не понравится. Я еще, помнится, на том вечере в Германии пожалел, что уголовная грубость русского мата неадекватно переводится на «цивилизованные» языки, но поговаривают, что русский мат собираются ввести в курс русистики университетов. Скоро мы найдем, наконец, общий язык с Западом!

Интересен был вопрос, заданный затем на чистом русском языке: «Господин Сорокин, вы обещали похоронить русскую литературу, когда вы ее, наконец, похороните?» И похоронных дел мастер ответил следующее: да, действительно обещал, и похоронит, и вот почему. Советская власть (это, надо полагать, кроме ее прочих подлостей) подморозила все эти фигуры, а теперь этой власти нет, вот они разморозились и смердят, и нам со товарищи следует их похоронить. Вопрос: Кого вы имеете в виду? Ответ: Ну, этих, Пушкина, Достоевского, Толстого… Аплодисменты. Такой вот Лев Толстой. Еще один вопрос: Что вы думаете о русском языке? Ответ короткий: Русский язык устарел. Вопрос: А что же тогда не устарело, на что надеяться? Ответ: Язык телевидения. Аплодисменты.

Хороший ответ, из него следует, что язык телевидения - не русский язык, и посему это телевидение не даст в обиду своего апологета.

Вообще это мировое явление создано зарубежными славистами, которые не любят русскую литературу, а тащатся. Впервые сочинение Владимира Сорокина «Русская бабушка» был обнародован в ФРГ. Во вступлении слависты сетовали: свобода, перестройка, а вот это все еще не печатают! В этом повествовании два плана: на одном «русская бабушка» одиноко живет в своей деревне, она горюет по своим детям, погибшим на войне. А на втором плане бабушка буквально вопит благим матом, излагая свое желание - покакать. И здесь этот акт получает чуть ли не свою «идеологию». Когда Сорокин пишет для немцев: «У меня у жопе Бог» - и т. п., то немецких язычников это не оскорбляет, это же «русский» Бог, там ему и место… Я на симпозиуме в Евангелической академии баварского города Тутлинга спросил немецких славистов: а если бы этому глумлению была подвергнута не русская, а немецкая бабушка, был бы восторг столь же единодушным? Мне мудро ответил евангелический пастор: когда корова стоит в стойле, она не только дает молоко, но и какает. Как не вспомнить здесь определение канадского профессора Серафимы Ролл: «…тексты Ерофеева и Сорокина …являются свежей струей в современной русской литературе». («П. о П.» Стр.20) Теперь ясно, из какого места эта струя. Я тогда предположил, что пьют при этом все-таки молоко, а не все остальное, на что получил уже более академический ответ: Интересно вы рассуждаете, коллега, но мы придерживаемся другого мнения.

Завершает же «Русскую бабушку» сцена, где застывают рядом, как эмблема, православный священник и фашист-эсэсовец. Как два брата. Кому-то из «коллег» это соседство кажется нормальным. И пусть читатель интерпретирует, как хочет, но в тех пределах, чтобы ему за это не дали по рукам и не обвинили самого в фашизме, если его возмутит подобное безобидное соседство. Нельзя выходить за пределы, которые позволены только самому автору! Толерантность нужна, а то костры с книгами запылают. Ведь мы уже привыкаем к тому явлению цивилизации, когда бывшие нацисты выходят на парад в бывших «братских» республиках?

Почему же русский «постмодерн» так усердно поддерживается и внедряется именно на Западе? Я вижу в этом следующий момент (эффект «русской бабушки»): Западный постмодернизм редко опускается до открытого хамского глумления над собственной культурной традицией. Предложите немцам «похоронить» гниющего Гете! А Пушкина пусть хоронят. Там национальные культуры остаются национальными. Другим же предлагаются изложенные квазинаучным языком рецепты: «национальная основа…и языковая ограниченность (?) уступают место более многозначным понятиям и транснациональной значимости» (Серафима Ролл, стр. 12). Чем не «постбольшевизм»? Но глумление над чужой традицией силами тех же «чужих», это привлекает и развлекает. Еще мерзкий парадокс: говорят о «транснациональности» постмодернизма, но воспринимается-то все как раз наоборот! Я слышал от немецких читателей Сорокина буквально следующее, - а что, действительно русские говно едят? Национальная черта? И когда постмодернисты, как марксисты, твердят о своем (якобы) адекватном отражении российской действительности, то это совпадает со скрытыми (и не всегда скрытыми) мотивами отношения к России как к опасной и враждебной цивилизации. Кто имеет дело с Западом, должен это ощущать.

Почему же у нас, в ущерб классике и традиции наши сервильные СМИ, используя прием неполноты информации, ретиво поддерживают только коммерческую культуру? Один из ответов дает тот же канадский профессор (кстати, российско-советского происхождения) Серафима Ролл устами тоже «постмодерниста», но более трезвого, - Михаила Берга: «Появление коммерческих изданий волнует Берга не столько тем, что они «выживают», сколько тем, что они, подобно западным изданиям, преследуют политику санкционирования любого новшества в ущерб более отрефлексированным формам культурологического анализа, который бы рассматривал взаимоотношение культуры и идеологии. Он весьма критически относится к столичной политике непременного соединения коммерческого и литературного успеха и к появлению литературных звезд, возведенных в статус не «народным признанием», а коммерческой прессой». (стр.13) Сама Ролл не совсем с этим согласна. Но отсюда вывод, совпадающий с практикой наших СМИ: все эти чисто коммерческие акции по созданию «звезд» ведут только к созданию порочного круга, создают круговую поруку этих самых звезд, не только не допускающих в сферу успеха конкурентов, но даже не допускающих критики литературной.

И вот тут-то закономерным образом возникает критика телесная и нелитературная - демонстративная, уличная, когда те, кого Сорокин определяет как «быдло», быдлом быть не хотят. Умеют ли - другое дело, но не хотят. Собственно говоря, им-то слова на телевидении не дали. Их зато наши демагоги подверстывают к скинхэдам.

Вред, нанесенный Леней Голубковым более-менее известен. Известно и то, что телевидение, которое не могло не знать, что пропагандирует мошенничество (МММ и пр.), не понесло за это никакой ответственности, хотя и заработало на рекламе свои деньги. Теперь бунтуют уже не вкладчики, а люди, озадаченные навязанным им сломом культуры. Можно ли оценить еще и моральный вред, наносимый обществу, когда неполнота информации заведомо переходит в дезинформацию? Где граница, перейдя которую, электронная цивилизация начинает угрожать духовной культуре? Возможна ли в системе СМИ разумная критика как иммунная система культуры? У меня один ответ: надо учиться распознавать ложь, надо учить распознавать, начиная со школы, механизм коммерческого обмана, механизмы воздействия на массы, эти механизмы известны, и надо их знать, чтобы нас не считали за быдло, ни дома, ни на Западе, ни на Востоке.

© "Русская жизнь",  обозрение

WEB-редактор Вячеслав Румянцев