Александр КАМЕНЕЦКИЙ

МАШИНА

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

Русская жизнь

XPOHOC

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

РОССИЯ

МГУ

СЛОВО

ГЕОСИНХРОНИЯ

ПАМПАСЫ

МОЛОКО

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

Приезжий облизнул сухие губы, сплюнул несколько приставших песчинок и с отвращением глянул кругом себя. Безутешно любовались друг другом дешевые водки нескольких сортов - все паленые, решил он.

- Алё!

Пахло пылью, разогретой доской и несло из подсобки малосольными огурцами - фирменной закуской горячего августа в средних широтах. Приезжий вытер ладонь о джинсы и громко похлопал по прилавку. Большие счеты с блестящими потными костяшками вздрогнули и сами собой неприятно пошевелились. Дурным голосом, лениво и злобно, забрехала где-то собака. Приезжий подошел к окну, отодвинул рваную внизу занавеску с петухами и, отчаявшись, выглянул наружу. В центре площади не отбрасывал тени гипсовый памятник. Солнце остановилось в зените против макушки доисторического Вождя и сосредоточенно выжигало деревню. Напряженные контуры предметов дрожали и расплывались в воздухе, так что о простой бутылке водки, мусорном ведре или радиоприемнике можно было подумать все что угодно. Приезжий освежил юную плешь прохладной гигиенической салфеткой. Он трудно дышал и вполголоса ругался матом. Гнилым апельсином пахла ароматизированная салфетка Kleenex.

- Мужчина! - позвали из-за прилавка.

От неожиданности приезжий резко обернулся, отчего закружилась голова, и мир тяжело ухнул в тартарары. Никто этого не заметил. Дородная женщина с пунцовым апоплексическим лицом лила себе на темечко воду из пластиковой бутылки. Ее пестрый ситцевый халат, намокая, так облепил груди и живот, что для них у приезжего даже не нашлось подходящего слова.

- Где вы ходите? - возмутился он. - Я уже целый час жду.

- Ну и что, -- без выражения ответила женщина и бросила пустую бутылку себе под ноги.

- Я из города, -- сказал приезжий. - Мне по делу. Хочу спросить кое-что, а вся деревня как будто вымерла.

- К председателю? - она провела обеими руками по халату, отжимая воду. - А его нет. Дочка одна дома. Хотите, идите к дочке.

- Я из Москвы, -- разозлился приезжий, -- вот откуда. Я не хочу вашу дочку. Дайте попить, что ли. Пожалуйста.

- Эк вас занесло, -- продавщица посмотрела на него недоверчиво, словно сомневаясь, есть ли еще какая-то Москва на свете, и где она, если есть. - К нам такие не ездют. К нам вообще никто не ездит. А вода там, на дворе, в колонке.

Приезжий решил, что скорее всего упадет в обморок. Несколько мух сели ему на плечо и скреблись. Голова пахла гнилым апельсином.

- Родная, -- прохрипел он, -- Москва - это хрен знает где. У меня сломалась машина, и я сел в электричку. Хотите, я подохну уже здесь?

- Такая жара, прямо не знаю, -- ответила женщина. - Сто лет не было такой жары, -- она помолчала, собираясь с мыслями. - Сто лет такой не было, говорю.

Приезжий бессознательно заменил одно из трех «такая» на более подходящее слово и подумал, что становится, наконец, профессионалом.

- Где все? - он слизнул струйку пота, скатившуюся ко рту. - Ни одной живой души.

- А и нету почти никого, -- согласилась продавщица. - В деревне сейчас кто жить хочет? - она махнула рукой и не стала продолжать.

Замолчали, подумав о разных вещах. Приезжему, например, понравилась двусмысленность фразы. Женщина достала вторую бутыль с водой, отхлебнула и снова полила на себя, а остаток протянула приезжему:

- На, попей.

Воду он взял, но пить побрезговал.

- Мне нужен Тимофей Игнатьевич Ганечкин, -- приезжий с хмурым интересом наблюдал крупную каплю, собравшуюся на пупырчатом подбородке продавщицы.

- Так бы сразу и сказали, -- капля сорвалась и убежала между грудей, ловко обогнув бородавку. - Прямо надо идти до конца, затем налево через поле. И там будет такой дом. А на кой вам этот?

- Нужен, -- ответил приезжий.

- А-аа, -- женщина зевнула. - Он прибитый.

- Вот именно, -- сказал приезжий, -- то, что надо. До свидания, за воду спасибо.

- Бывай, -- донеслось уже из-за спины.

Первое, что он сделал, это добрался до колонки, открыл воду и сунул голову под твердую струю. Ему понравилось. Затем надел курортные, в пол-лица, очки Gucci, плюнул под ноги, взвалил на плечо тяжелый фотографический кофр и побрел. Вначале, чтобы занять себя, он размышлял о том, что памятник на площади служит чем-то вроде солнечных часов на тот случай, если цивилизация уйдет из этих мест насовсем. Потому, наверное, Вождя и берегут на черный день, это особое решение дальновидных властей. Его собственный, привезенный из Лондона Longines показывал половину первого, и нужно было поспешить. Затем пришли мысли о Москве и о работе, о скором возвращении в устоявшийся бесстыдный мир и о кондиционере. Долго думать обо всем этом не получилось, и приезжий постарался настроить свой мозг на привычную игру, бормоча вполголоса:

- Так-с... допустим, Levi’s... на s - Sodium... на m - Madoc, херовое, в сущности, тряпье, c - Colin’s, еще хуже, и линяет будь здоров, s - Shevignon, это другое дело, n - Nike, e - Ecco, o... как его... кислород... а, Oxygen, снова n - Naf-Naf, f - пусть будет Fila, а - что у нас на а? Ничего не подходит, зараза... Air Wear - не фирма, это торговая марка Dr. Martens... ладно, пусть будет Air Wear. Дальше: Reebok - Kookai -- Icono, хорошо пошло, на о... разве что Omat, дерьмо турецкое, но мы его покроем Texas Jeans - Sisley... ох, на у даже не знаю. Что же такое есть на у?

Запищал мобильный телефон. Приезжий беспокойно огляделся, но из живых существ увидел только курицу, которая не шевелилась.

- Да, -- сказал он в трубку, сильно поморщился, выслушав ответ, и прошелестел, как человек, страдающий зубами: -- Катя, тебе лечиться надо. У психиатра, ясно?

И больше он уже ничего не говорил, а только молча шагал и думал, что за все на свете надо платить, только такса никогда не известна наперед, не дают торговаться и не устраивают распродажи. Нет, бормотал приезжий, пересекая широкое, стоящее под паром поле, жить - это... вроде как... Тут он остановился, торопясь достал блокнот и записал прилетевшую формулу: «Жить - все равно что покупать доллары с рук». Улыбнулся евангелической точности написанного и шепнул себе, что становится профи. Следовательно, на одной чаше весов лежали уже вполне приличные и ценные вещи: хорошая, модная профессия, успех и перспектива, а на вторую чашу, чтобы уравновесить благодать, заработанную хребтом и потом, положат... окончания фразы приезжий еще не знал, и предчувствия у него были самые скверные.

У калитки, слегка заваливаясь набок, стоял корявый рябой мужичонок лет сорока с осмысленным, хотя и ничего не выражающим лицом, чумазый и небритый. Он был в огромной потной майке, черных трусах до колен и бос. На мужичонке не осталось сухого места, и густой козлиный дух перекрывал все прочие запахи, какие обыкновенно бывают за городом. Великолепный, решил приезжий, превосходный экземпляр. Главное, чтобы не припадочный, припадочных он боялся.

- День добрый! - приезжий помахал экземпляру рукой.

- Здравствуйте вам, -- тихо ответил экземпляр, не сводя глаз с далекой точки у горизонта и механически одергивая майку. Вид у него был смирный и даже порядочный, багровое от солнца лицо отекло в меру, так что пил он, наверное, меньше других, -- сумасшедшие вообще пьют мало, им хватает.

- Тимофей Игнатьевич? - спросил приезжий.

- Кто вы? Что вам нужно? - неожиданно громко, как спросонья, вскрикнул Ганечкин, попятившись.

Приезжий взял себя в руки и протянул ему сиреневое редакционное удостоверение.

- Надо же, -- как будто успокоился тот, разглядывая пластиковый четырехугольник с хорошо известным всей Москве логотипом, даже слишком хорошо известным. - Почти инопланетянин.

- Действительно, -- приезжий пожал плечами. - Всего каких-нибудь сто километров...

- Добро пожаловать на планету Земля, -- пригласил Ганечкин. - Вы, наверное, совсем не такой ее себе представляли?

Приезжему вдруг захотелось закончить все поскорее.

- Мне вас рекомендовали, -- сказал он. - По поводу изобретений.

- Ах, Боже мой! - Ганечкин наконец-то пришел в себя и перепугался. - А я в таком виде. Тотчас переоденусь, а вы идите в дом, в дом!

Приезжий без энтузиазма прошел в комнату, заваленную книгами и барахлом. Над неубранной постелью висела репродукция Брейгеля Старшего с изображением Вавилонской башни. Он огляделся по сторонам, поежился, сказал только «пс-с-сс» и поставил кофр на стол, припугнув тараканов. Достал бутылку смирновской, копченую колбасу, консервы, чай, сахар, сигареты. Потом диктофон.

- Это вам, -- кивнул на продукты.

- Не стоило бы, -- сухо сказал Ганечкин, на котором теперь был серый костюм в клетку, недавно травленный от моли, -- и не смею отказываться. Гордость в моем положении неуместна. А чем, напомните, вызвал интерес?

Приезжий беззлобно улыбнулся, но сразу понял, что со стороны это выглядит иначе.

- Да вот... пишем о таких, как вы... я закурю, пожалуй... о людях, в общем, необычных, странных, -- приезжий подумал, чего бы еще сказать. - Наших российских кулибиных, -- нашлось словцо. - Ведем рубрику в журнале. Так что надолго не задержу.

Мобильник пискнул, приняв SMS, но приезжий сдержался.

- На всю страну, короче, прославим, -- и потянулся к диктофону.

Он мог бы еще добавить, что в столичных журналах сейчас большая мода на дураков - веяние времени.

- Вот оно что! - Ганечкин просиял и угостился сигаретой Kent. Затем сказал, смущенный: -- Имя мое Тимофей Игнатьевич Ганечкин, 42-х лет, холост. Происхожу из здешних крестьян, но к сельскохозяйственным занятиям равнодушен. Тружусь на ниве педагогики в местной школе, преподаю точные науки, в их числе математику, физику, биологию и родной язык. Питаю свободную душевную склонность к философии и изобретательству, -- он захлебнулся дорогим незнакомым дымом и долго кашлял, благодарно глядя на приезжего. - Изобретаю с детства и достиг успехов. Имею авторские свидетельства и могу показать. Обратил на себя внимание журнала «Техника - молодежи», от которого имеется письмо. Ныне же незаслуженно забыт и пребываю в безвременье.

- Что ж так? - с пониманием спросил приезжий.

- Поскольку питаю философские взгляды на происходящее, -- Ганечкин развел руками. - Что весьма сказывается. Ведь нет ничего проще, нежели изобрести, допустим, какой-нибудь мотор или ветродуйку. Я же пытаюсь предложить нечто ценное в широком творческом смысле.

Приезжий с удовольствием подумал, что монологи сумасшедшего изобретателя лучше всего давать большими кусками без купюр. И сказал при этом:

- Давайте к делу, если можно. Есть у вас что-нибудь вещественное? Или, там, чертежи, схемы?

- Тут вы попали в точку, -- заволновался Ганечкин. - В нашей глуши не то что простенький транзистор, пилку для ногтей, и ту достать негде. Я вам дам список, что нужно прислать из Москвы, ладно? Но ведь главное - замысел, совокупность образов. Разве нет?

- Можно посмотреть на эту совокупность? - спросил приезжий. - И сфотографировать?

- Да! - коротко и гордо ответил Ганечкин. - Следуйте за мной.

Они прошли в сарай. В центре, среди запасов металлического лома, стояло нечто размером с газовую плиту, накрытое чистой простыней. Изобретатель благоговейно замер.

- Объединить науку и философию мечтали лучшие умы человечества, -- сказал он. - И мне, поверьте, тоже порою видится нечто грандиозное, недоступное воображению и чертежу. Но, боюсь, сие превышает мои скромные способности, -- на этих словах он сдернул простыню. - Видите: Машина. Для нее еще нет подходящего названия, и я зову ее просто Машиной. Конечно, вам придется сделать скидку на предельную скудость технических средств... К примеру, отсутствует элементарный монетоприемник, ведь сейчас ничего не бывает бесплатно... - тут Ганечкин сбился и умолк.

Приезжий видел перед собой переделанный корпус старой стиральной машины, на верхней плоскости которого алой краской был намалеван круг с жирной точкой посредине.

- Как это у вас работает? - спросил он и вздохнул.

- Очень просто, -- охотно ответил изобретатель. - Кладете голову сюда, так, чтобы ушная раковина приходилась точно по центру изображенной окружности, бросаете монету и нажимаете кнопку. Кстати, я пока не определился со стоимостью услуги, поэтому должен быть предусмотрен еще и приемник для купюр. Притом поскольку, я надеюсь, моя Машина будет экспортироваться в зарубежные страны, к оплате должны приниматься различные кредитные карты. Но все это - дело будущего, я вам скажу... Или вообще - продать бы идею японцам, они сами обо всем позаботятся. Не то, что наши.

- Вы не патриот, -- усмехнулся приезжий. - А что будет, если кнопку нажать?

- Страшный электрический разряд проникает прямо в мозг, -- пояснил Ганечкин. - Нужно, конечно, произвести еще некоторые расчеты, но сам принцип понятен. Смерть наступает моментально и безболезненно.

- Что вы сказали? - приезжий отшатнулся и едва не выронил диктофон. Ему вдруг стало холодно.

- Простите, забыл уточнить, -- всплеснул руками изобретатель. - Машина предназначена для быстрого, безболезненного и доступного каждому ухода из жизни. Выполнена в форме уличного автомата. Я слышал, за рубежом в таких автоматах продают сигареты, мороженое и даже... - тут он понизил голос и зарделся, -- эти, одним словом... презервативы.

- И в Москве продают, -- механически пробормотал приезжий. - Уже давно.

- Удивительно, -- Ганечкин вдруг загрустил, -- просто удивительно. В мире происходят грандиозные перемены, можно сказать, передвигаются континенты, а мы живем ту, как робинзоны... Не с кем даже обсудить прочитанную книгу.

- Послушайте, послушайте! - закричал приезжий. - Как вам вообще могла прийти в голову такая идея? Это же патология, это же ни на что не похоже!

- Ах, -- вздохнул Ганечкин и посмотрел далеко в сторону, как будто там расстилались поля и перелески одному ему видимой земли, -- разве вы не знаете, как часто хочется нам расстаться с жизнью? Как остра бывает эта потребность: сейчас же, самую сию минуту мигом прервать все мучения и опрокинуться в бездонный покой! Посмотрите на людей: они хватаются за жизнь ради бессмысленной привычки, ради самого хватательного рефлекса, унаследованного от приматов, -- тут он вскочил, выхватил с полки книгу и прочитал: -- «Практически овладеть смертью - значит практически овладеть свободой. Тот, кто научился умирать, разучился быть рабом». Так считает мой любимый Монтень. Неужели вы будете спорить?

- Занятно, -- процедил приезжий, -- весьма занятно. Далеко пойдете с такими рассуждениями.

- Трудно наложить на себя руки! - возбужденно выпалил Ганечкин. - Животный страх, боязнь физической боли, социальные и этические предрассудки... И потом инструментарий, всяческие неизбежные приготовления. Так, например, огнестрельное оружие доступно далеко не каждому, хотя и весьма благородно было бы пустить себе пулю в висок, как военнослужащий или Маяковский. Петля, бритва отталкивают своей искусственностью, а утопиться или выброситься из окна - это, извините, вообще на любителя.

- Знаете, -- вдруг ни с того ни с сего сказал приезжий, -- у меня один приятель под поезд попал. Встретил грудью электричку.

- Мужественный был человек, -- мечтательно проговорил изобретатель. - Я тоже с поездами в особых отношениях. Иногда вот стоишь на платформе теплым летним вечером, накрапывает дождик, грибами пахнет... Сверчки поют, рельсы поблескивают... Издалека электричка: ту-у-у! ту-у-у! Подходишь к краю перрона, она тебя фарами слепит. Чего, казалось бы, стоит сделать один маленький шажок вперед, как сказано у классика: «Туда, туда, на самую середину!» Но не могу. Так что ваш товарищ сильный характер имел.

- Да нет, -- глухо возразил приезжий, -- это он по пьяни.

Вернулись в дом, открыли водку, консервы, нарезали колбасу.

- Ну что, -- Ганечкин поднял стакан, -- за успех науки?

- Будем здоровы, -- ответил приезжий.

Водка кончилась быстро. Ганечкин еще бегал за самогоном, принес помидоры и лук, пытался разобраться в конструкции цифрового «Никона». Жара спадала, и дышалось уже легко. В комнате пахло свежими овощами и чем-то таким, чего никогда не встретишь в городе. Приезжий, долго и тяжело молчавший, опрокинул в рот остатки самогона, зажевал луком и сказал:

- Я бы тоже сам... если честно... хоть сейчас. Просыпаешься утром, и такая муть берет, что хоть вешайся. Как будто попал в чужую страну без денег, без документов, без языка... Стоишь у окна, глазами хлопаешь и ничего не можешь понять. Все чужое, все чужие... Потом идешь, конечно, на работу, голова проясняется, что-то делаешь, с кем-то беседуешь, шутишь... Вечером поедешь, например, в клуб, покуришь чего-нибудь или понюхаешь, и вообще хорошо. А наутро опять - такая досада! И так каждый день. Ты понимаешь меня?

- Понимаю, -- серьезно ответил Ганечкин.

- Как будто два человека во мне, -- продолжал приезжий. - Одному нужны деньги там, или женщина, или какие-нибудь там ночные разговоры на кухне, а другому - черт его знает. Он, по-моему, вообще здесь жить не хочет. Он нигде не хочет жить, его все это сильно не устраивает.

- Вот как! А я думал, у таких, как вы, столичных, все хорошо.

- Лучше не бывает.

Он уронил голову на руки и неожиданно для себя, от жары и выпивки, провалился в глубокий ослепительный сон. Ему привиделась страна, где второй «он» чувствует себя дома, а вокруг нее клубились туманы невыносимого стыда за то, что этот «он» мучится в его теле, как запертый в чулане ребенок, плачет и зовет на помощь, но никто его не слышит, никто не придет и не отопрет дверь. Приезжий понял, что становится детоубийцей, и проснулся. Прошел час, может быть, два или три. Ганечкин протягивал ему мобильный телефон и теребил за плечо.

- Тут вам звонили... несколько раз... я не мог добудиться, и это... - он повертел в руках серебристый коробок, -- в общем, снял трубку. Думаю, может, что-то срочное, по работе...

- И чего? - мертвым голосом спросил приезжий.

- Звонила женщина... сказала, что не желает вас больше видеть... в чрезмерных выражениях изъяснялась.

- Бывает, -- хмыкнул приезжий и протер глаза.

Ганечкин внезапно ожил и засуетился:

- М-мм... это... самый подходящий момент... я же чувствую... и потом, не станет ли это лучшим выходом... поверьте, все работает безукоризненно... притом, надо же когда-нибудь испытать, составить техническую характеристику... провести, так сказать, эксперимент, опыт... лучшего времени и не найти, покуда не включился первобытный инстинкт самосохранения... я же чувствую... храбрость и решительность самурая, путь белых облаков... Вспомните вашего друга.

- Ну, раз так, -- приезжий тяжело поднялся, покачиваясь, -- чего зря языком трепать.

На нетвердых ногах он вошел в сарай и захлопнул дверь прямо перед носом изобретателя, заложив ее на щеколду. Сдернул с Машины простыню и раздраженно ткнул шнур в розетку. Сбоку загорелась красная лампочка. Затем подумал о тысячах людей, которые могли бы купить себе легкую смерть на ближайшем углу по кредитной карте в уличном автомате. Порадовался за них. Вздохнул о ненаписанной статье, которую уже успел озаглавить. Положил голову в круг - так, чтобы грубо намалеванная точка приходилась строго напротив ушного отверстия. Прижал ладонь к комнатному электрическому выключателю, который служил роковой кнопкой, и принялся твердить про себя, как молитву:

- Diesel - Lotto - Omat, дерьмо турецкое... на t - Tigercat... снова t - Turbo - Oxygen - Nike... уже было... Neckermann - это каталог, Nuts - шоколадка... умирая, надо думать о приятном... пусть будет Nuts -- и всей ладонью надавил на выключатель.

.........

Затем второй раз.

Третий.

Распрямился и пнул Машину ногой. Красная лампочка погасла. Взвалил на плечо тяжелый фотографический кофр, надел курортные, в пол-лица, очки Gucci, аккуратно отворил дверь сарая и побрел через поле в сторону железнодорожной станции. Сзади неслись сдавленные рыдания Ганечкина:

- Живем здесь, как робинзоны... паршивого трансформатора достать негде... что я вам, Кулибин, прости Господи?! У меня есть список, что нужно купить в Москве, вернитесь, пожалуйста, возьмите, а?..

Написать отзыв

© "Русская жизнь",  обозрение

WEB-редактор Вячеслав Румянцев