|
|
НИ С КЕМ И НИКОГДА
Василий Голованов. Ни с кем и никогда. Тексты. М., 2005
Часть II. Пространства и лабиринты
ВНИЗ ПО НОРЕ
«Вспоминая об этом впоследствии, она подумала, что ей
следовало бы удивиться».
Льюис Кэрролл. «Алиса в стране чудес»
Впервые я увидел пещеру одиннадцать лет назад: это была тесная дыра в
склоне горы, горло которой, дымящееся холодным паром, было покрыто тонкой,
как стекло, ледяной коркой. Во тьму этого земного дыхала можно было
протиснуться, ввинчиваясь винтом. Но мысль, что таким вот образом можно
соскользнуть вниз и попасть в систему запутанных ходов, уходящих в глубь
горы почти на полтора километра, внушала мне ужас. Я дал себе слово никогда
в жизни не пытаться этого сделать. Я боялся - честно и откровенно.
Возможно, на мои чувства откладывало свой отпечаток то, что это случилось во
время спасработ, когда вокруг все кажется гигантской ловушкой, воздвигнутой
природой для человеческой погибели. По совести сказать, не знаю, можно ли те
работы на Бзыбском хребте считать спасательными и не правильнее ли называть
их просто поисковыми, так как вероятность того, что мы найдем исчезнувших на
подступах к пещере людей живыми, была крайне мала. Хотя тогда никому не
хотелось смириться с этим...
Вообще, «спасаловку» 1985 года можно считать одним из самых драматичных
эпизодов в истории нашей спелеологии: погиб Александр Морозов, председатель
Всесоюзной федерации спелеотуризма, опытнейший спелеолог, связанный
крепчайшими дружескими узами со всеми старейшинами этого дела, и учитель
целого поколения молодых. С ним погибло двое новичков, Преображенский и
Кореневский, ребята, судя по рассказам, редкого обаяния и чистоты, спасать
которых рвались молодые их товарищи. Всего отобрали человек двадцать - очень
большой для спасработ отряд - из самых опытных людей, прекрасно
экипированных, получивших в свое распоряжение рацию, вертолет, специальные
поисковые приборы типа миноискателей...
Неделю продолжался поиск. Нурис Урумбаев, главный лавинщик бывшего Союза,
означил, казалось, все места, где их могло зацепить лавиной на пути к
пещере. Мы истыкали зондами сотни тысяч квадратных метров лавинных
поверхностей. Работали исступленно, буквально с верой в чудо: до последнего
дня все надеялись, что удастся найти их, и найти живыми. Причем казалось
совершенно естественным, что если столько людей верит в это, то иначе быть
не может, и, покуда мы верим, они живы. Но истек последний день, последний
час. Мы не нашли ничего, кроме старой треснувшей каски. Не нашли даже трупы.
Позже выяснилось, что почти ежедневно мы проходили в десяти-пятнадцати
метрах от них, отправляясь зондировать очередной лавинный коридор. Трое были
погребены в спальных мешках снежным оползнем, настолько незначительным, что
он не был заметен даже глазу Нуриса.
Неудача спасработ, по логике того времени, требовала каких-то оргвыводов,
наказания виновных. Не думаю, чтобы кто-то был виноват в этой трагедии.
Может быть, «виновата» была погода, обрушившая на троих тяжелый снегопад,
или азарт, заглушивший в них чувство опасности. Или судьба - слепая, не
ведающая справедливости сила. Морозова влекла вперед и подгоняла страсть,
слишком понятная всем, кто входит в подземное братство. Он рвался в пещеру,
он жаждал подвига, жизни и обновления, которое переживает человек, пройдя
через испытание пещерой. Тем более такой, как Снежная: она входит в десятку
глубочайших пещер мира, но вполне могло (и может еще) оказаться, что она
вторая или первая. Ибо мир пещер - это последнее земное измерение, где
границы до сих пор не установились и нижние пределы еще не достигнуты.
Морозов был одним из немногих, кто добирался до дна Снежной и знал, что дна,
на самом деле, еще нет - вода уходит ниже, в завал камней, а значит...
Памятник погибшим представляет собой два каменных столба, меж которыми
повешены три бронзовые пластины, которые, раскачиваясь на ветру и
сталкиваясь друг с другом, оглашают окрестность задумчивым звоном...
Знакомство с людьми из подземного братства стало поистине драгоценным
обретением для меня. Там, на горе, у врат бездны, они казались мне
настоящими героями, и я наделил их достоинствами столь необыкновенными, что
потом, в городе, долго не мог смириться с ординарностью их внешнего вида и
заурядностью проблем, с которыми каждому из них по-человечески приходилось
сталкиваться. Я долго привыкал к тому, что они не супермены, а люди. Хоть и
необычные, но люди. И, конечно, совершенно оглушительным диссонансом моему
тогдашнему настроению прозвучало письмо, которое я получил вскоре после
публикации заметки о гибели группы Морозова. Жалею, что не сохранил его и
вспоминаю по памяти. «Погибли - и очень хорошо, - говорилось в нем. - Нечего
валять дурака и шляться где ни попадя. Тем более, нечего и спасать таких,
отвлекать ради них других от работы...»
Я был потрясен мертвящей несправедливостью этих доводов. Я горел желанием
написать всеобъемлющее опровержение. Будь я постарше и поопытнее, я бы
понял, что искать контраргументы бессмысленно. Голос обывателя всея Земли
заглушить невозможно, как нельзя герою сдержать в узде жажду подвига.
Позиция обывателя и точка зрения героя несовместимы, и не надо искать им
совмещения: ничего не выйдет из этого, кроме раздражения и глупости. Когда
обыватель берется судить героя по своим обывательским меркам, выходит та же
несправедливость, как в случае, когда герой судит обывателя с вясот своего
геройства. Хотя обыватели агрессивнее и категоричнее в своих суждениях.
Поначалу я считал это обывательское всезнайство чисто «совковым» явлением,
но потом убедился, что это феномен мирового масштаба. Рейнхольд Месснер, в
одиночку покоривший Эверест, в своей родной Австрии был разделан под орех
строгим судом благоразумных газетчиков: работает тольк для того, чтобы
финансировать свои экспедиции... Развелся с женой и не создал новой семьи...
Шляется по горам, увлекая своим примером молодежь... Социально опасен...
Во всем этом есть своеобразная основательность суждения, ущербная только в
одном: обыватель не знает, о чем он судит. Он не был там, где был герой, не
погибал, не побеждал. Ему неведомы чувства, переполняющие героя. Он никогда
не встречал женщин, способных быть рядом с героем, никогда не имел таких
друзей. С точки зрения героя вообще, в некотором смысле, и не жил, что
делает его «убийственные» выводы совершенно пустыми...
Показательно, однако, что в середине восьмидесятых годов дальновидные японцы
стали усиленно финансировать национальную федерацию альпинизма с целью
пропаганды личной доблести и стремления к победе - в связи с общим упадком
мужества в стране. Возможно, это единственный аргумент в пользу «геройства»,
понятный обывателю с его нравственным рационализмом. Герои необходимы
обществу, как адреналин организму. Они вырабатываю специфический витамин
мужества, без которого общество скучнеет и в конце концов загибается...
У Стругацких в ранней повести «Стажеры» есть замечательная аллегория:
«Баллада об одноногом пришельце». Когда один из героев после трагической
экспедиции в кольце Сатурна, пережив гибель товарищей, в госпитале думает о
том, что же рассказать ему старым друзьям на Земле, он вдруг понимает, что
поведать о том, что в действительности им пережито, нельзя. Невозможно. И
тогда он решает, что расскажет про след одноногого пришельца, найденный в
пещере на острове Хонсю... Эта история, кем-то в час отдыха рассказанная на
космической станции, вполне удовлетворит их любопытство...
Алексей Крицкий, с которым я подружился во время спасаловки 1985 года,
как-то признался, что все рассказы спелеологов посторонним людям о том, что
такое пещера и ради чего совершается нисхождение в ее убийственные, мертвые
глубины - очень напоминают легенду о пришельце. Говорят, например, - и это
стало общим местом в суждениях о подземном мире людей поверхностных - о
красоте пещер. Но это же досужие разговоры! Потому что пещера - это
подземелье, как и всякое подземелье холодное, темное, там ничего не видно
без искусственного света. И, как всякое подземелье, она окрашена в желтые,
коричневые, охристые тона, и то, что принято называть «красотой», - каменные
кольца, кружева, цветы, готику сталактитов и точные подобия фантастических
соборов Гауди, созданных природой за тысячи лет до рождения самого Гауди, -
все это присутствует в пещере в виде редких вкраплений и извлекается из
тьмы, опять же, только светом, принесенным с собой. Хотя бы свечой. Или
налобной фарой. Или вспышкой фотоаппарата. Или специальной подсветкой,
прожекторами, цветофильтрами, которые вместе с аккумуляторами надо еще
затащить под землю, не разбив и не надорвавшись, потому что здесь каждый
лишний килограмм на счету. Тяжело! Это тоже общее место. Что значит -
тяжело? Как тяжело? Как мешок с картошкой?
- Я четыре раза первым проходил этот лаз и три раза терял сознание. И когда
терял, расслаблялся и падал точно в ту дырку, в которую нужно. Там надо
только первому попасть в эту дыру и протащить веревку - тогда остальные
пройдут нормально...
- А от чего терял сознание? От удушья? От страха?
- Откуда я знаю? Терял - и все. В пещере за себя обычно не успеваешь
испугаться. И самое страшное там - это когда кажется, что убыстряется
шуршание комбинезона человека, который идет за тобой. Я с несколькими
руководителями групп говорил, и всем это чувство знакомо, только одни
говорят «шорох», а другие - «шуршание». Обычно оно ровное, а если вдруг
стало быстрее, то, значит, тот, кто спускается за тобой, - падает.
Можно ли это понять извне, с земной поверхности? Наиболее тягостным в пещере
оказываются вещи, о которых наверху мы просто не можем составить понятия.
Это - давление постоянства. «Пригибает к земле» звучащий десять часов кряду
грохот подземной реки, по которой идет отряд. До боли в ушах тягостен он. Но
столь же тягостна, по свидетельству знаменитого французского спелеолога
Мишеля Сиффра, постоянная тишина, ничем не нарушаемая, оглушительная.
Постоянство температуры и влажности, которое высасывает из организма
последнее тепло. Тьма. Палатки спелеологов шьются из тонкого шелка,
прозрачного как тела глубоководных рыб: горящий в них свет должен быть виден
извне, из тьмы пещеры. Ощущение отрезанности от мира, внемирности: не
случайно героем М. Сиффра был Гагарин - он был убежден, что в космосе
человек чувствует себя так же странно, как в пещере. «Это даже не далеко,
это - вне», -весьма подходящая к месту цитата из Ж. Жионо. Попав в
приспособленную для туризма пещеру, люди лишь в тот момент переживают нечто
отдаленно похожее на ощущения спелеолога, когда экскурсовод на несколько
секунд выключает свет: есть такой обязательный трюк в программе пещерной
экскурсии. Как правило, в этот момент экскурсанты вскрикивают от ужаса...
Пропасть Снежная была открыта на Кавказе в 1971 году спелеологами
Московского университета. Наука сказала свое слово: «вычислили» ее сначала
теоретически, в районе, богатом карстовыми полостями, туда отправилась
экспедиция и, действительно, нашла. Входной колодец у нее очень широкий и
совершенно отвесный, в результате чего в нем образовалась гигантская глыба
никогда не тающего снега и льда, под которую надо, грубо говоря, подлезть,
чтобы спуститься в следующий, чуть изогннутый 90-метровый колодец, который
выходит в Большой зал, где и покоится одна из достопримечательностей Снежной
- тридцатиметровый купол из крупчатого льда, ссыпающегося сверху и
накапливающегося здесь тысячелетиями. На него и ступают спелеологи,
спустившись по веревке сверху. Первая экспедиция спустилась вниз на 200
метров, то есть как раз до Большого зала, обследовала все места, где
снежно-ледовый конус примыкает к стенам, но дальнейшего хода не обнаружила.
Рассказывают, что открылся он чисто случайно: кто-то из участников решил
оправиться, снял штаны и вдруг нежным местом уловил как-будто дуновение
ветерка... В пещере такое бывает, когда поблизости есть проход. Проход
обнаружили, он вел в горизонтальную галерею, быстро сужающуюся до узкого
лаза, впоследствии получившего ласковое прозвище «шкуродер», который, в свою
очередь, ниспадал в целую систему малых колодцев, за которыми отверзался
Большой колодец (163 метра высоты), выходящий в Университетский зал.
Преодолев завал на дне его - или, иначе говоря, процарапавшись вниз сквозь
толщу нагроможенных друг на друга каменных глыб - попадаешь в следующий
колодец, который ведет к реке. Дальнейший путь связан с водой, которая
устремляется все дальше вниз, низвергаясь в колодцы, успокаиваясь в
подземных залах и последовательно просачиваясь через ряд завалов. Последний
завал на глубине 1370 метров пока что считается дном Снежной. Вода нашла в
нем лазейку еще глубже, но люди - пока нет. На разведку Снежной ушло
несколько лет, и усилия скольких экспедиций вложены в нее сейчас уже трудно
сказать. Один человек погиб. Дна достигали немногие. Морозов был в их числе.
Он мечтал найти путь дальше под землю...
Алексей Крицкий, в свое время участвовавший в самой продолжительной
экспедиции Морозова, позже собрал свою группу и в 1990 году пригласил трех
американцев из национального спелеологического общества США на побитие
мирового рекорда в Снежную (самая глубокая в мире пещера Жан Бернар немного
глубже 1600 метров, а за последним непройденным завалом в Снежной таилась
глубина никому неизвестная). Ни побить мировой рекорд по глубине, ни даже
достигнуть дна пещеры участникам не удалось: во-первых, визовые проволочки
сократили до десяти дней сроки экспедиции - за это время команда успела
спуститься только до глубины 700 метров и вернуться назад. Во-вторых, к
прохождению пещеры такой категории сложности, как Снежная, американские
спелеологи все-таки готовы не были. В третьих, некоторый фатализм, русскому
человеку вообще свойственный («двум смертям не бывать, а одной не
миновать»), американскому человеку в корне не присущ, и в некоторый момент
американцы были просто рады тому, что выбрались из пещеры живыми.
- Мы поставили лагерь на пятом завале, - вспоминает Алексей Крицкий. -
Спускаться дальше не было времени, да и телефон мы дотащили с поверхности
только до пятого завала. Но я все-таки предложил им налегке пробежаться
через завал вниз, до Ручья Заблуждения. Они посовещались и согласились. Все
получилось превосходно и заняло часов десять. Помню еще, что на обратном
пути мы посидели внутри завала и покурили под журчание воды... А когда
вылезли в зал, увидели такую картину: с потолка, где прежде буквально по
капле сочилась вода, низвергались грохочущие столбы воды. Река вздулась:
начинался паводок. В Снежной вал паводковой воды, бывает, достигает трех
метров высоты. Задержись мы в завале еще на полчаса, нас просто смыло бы
вниз. Американцев это потрясло. Потом один из них, Джорж Бейн, немного придя
в себя, пошутил, что отныне этот день он будет отмечать, как день своего
рождения. Кажется, только тогда они почувствовали, какая это грозная сила -
Снежная...
Можно, наверное, удивиться, что спелеология - спорт трудный, затратный по
деньгам и по времени, требующий специальных подготовок, изготовления
сложного снаряжения, шитья облегченных палаток, непромокаемх мешков,
гидрокостюмов, комплектования рационов, которые десять лет назад буквально
не из чего было составлять, именно в советское время получил такое
распространение. Мощнейшие спелеоклубы были в Москве, в Питере, в Киеве,
Днепропетровске, Симферополе, Свердловске, Красноярске... В спелеологии мы
смело могли конкурировать с французами - лидерами и первопроходцами в этой
области. Теперь, когда по пещерам больше почти никто не ходит, совершенно
ясно, что это был уход - массовый и безоговорочный - уход от
действительности, от унизительной пошлости тогдашней жизни, от невозможности
ничего изменить. Люди не хотели спиваться и не могли уехать. Но могли уйти.
Под землю. Там, под землей, был, буквально, другой мир, живущий по своим
законам в «параллельном» пространстве и времени, приобретающем свойства,
которые даруются прикосновением вечности: ведь каменные цветы, в отличие от
земных, растут тысячи лет. И капли падают в каменную чашу с неизменностью,
которая способна свести с ума: на Земле может закончиться великое
оледенение, вымереть мамонты, человеческая цивилизация может созреть, войти
в период, охватываемый понятием «история», и выйти из него в результате
войны или гигантской индустриальной катастрофы - а ритм падения капель в
каменную чашу на дне пещеры не изменится... В этом параллельном мире можно
было свободно размышлять и даже высказывать вслух свои мысли - ибо сюда
чужой вторгнуться не мог. В таком деле, как спелеология, человеческая
подлость или гниль на каком-то этапе обязательно сказывается, вылезает
наружу. Стукач не мог бы войти в этот параллельный мир по ряду, скажем так,
психофизических причин. Так, кстати, было с альпинизмом в сталинское время:
альпинизм объединил каких-то на удивление чистых, хороших людей. Это
интереснейшее явление...
Теперь, когда «исход под землю» закончился и многие люди подземного
братства, привычные к любым перегрузкам и интенсивной деятельности, нашли
свое призвание на земной поверхности, насоздавали фирм или открыли свой
бизнес, в пещеры продолжают ходить только те, кто почему-то отказаться от
этого не в силах. Так, наверное, и должно быть. кто-то должен сохранить и
передать идущим вослед поколениям секреты подземного братства. Предупредить
о том, что в Большом колодце Снежной есть все же два места, пригодных для
отдыха - Черная полочка и Желтая полочка. И рассказать про «пипочку» в
другом лазу: браться за нее нужно левой рукой, чтобы потом найти опору для
правой ноги... Сейчас много говорят об эзотерике, но я не знаю более
подходящего примера, нежели подземное братство, для иллюстрации того, что
это такое. У братства есть тайное знание - знание о подземном мире и
способах проникновения туда (в котором составить ему конкуренцию могли бы
разве что гномы). Есть свои герои, учителя и степени посвящения новичков.
Есть путь от мальчика до мужа: первая любовь, первая пещера. Первая победа.
Первое поражение. Страх. Смерть. Бесчисленные преодоления себя. И, наконец,
сокровище зрелости - любимая пещера. Страна, которая принадлежит только
тебе: «цветочный ход», «вороний камень», «озеро алого паруса», «ревущий
каскад», «озерный водопад». Ход открывается, когда год за годом ниспадают
завесы ужаса, тоски, честолюбивых помыслов о рекордах, и пещера, наконец,
дает увидеть себя...
Спелеология считается спортом, и в ней, как во всяком спорте, есть свои
количественные, зачетные характеристики: категории сложности пещеры;
рекордное в этих категориях время спуска и выхода на поверхность и т. д.
Группа Алексея Крицкого никогда ничем подобным не занималась. Отчасти
потому, что саму Снежную невозможно классифицировать по существующей
пятибалльной шкале: пятая категория сложности там до того примерно места,
куда дошли американцы. А ниже - пять с плюсом, что ли? Пять с двумя плюсами?
Другая причина в том, что группа эта, вообще отличающаяся некоторой
философичностью, в пещеру ходила для того, чтобы там побыть, пожить,
подумать. Понять себя. И ее. Когда пещеру ближе узнаешь, понимаешь, что она
живая. Вся. Ее можно оскорбить - словом или поступком. Она может быть
жестока, может быть снисходительна. Я спросил, не о Боге ли мы говорим.
«Нет, - последовал ответ, - это не Бог, это «она». Какая-то очень древняя,
темная, неясная, но огромная сила. Мистика эта может показаться дурновкусием,
но она абсолютно жизненна, и всякий, кто имеет хотя бы минимальный опыт
подобного рода, поймет, о чем идет речь. Альпинисту, который имеет дело с
духами гор, не надо объяснять, к примеру, что значит: «пещера не пустила».
Потому что гора тоже, бывает, не пускает к себе. И не надо брать ее силком:
может выйти большая беда...
Пещера не пустила Крицкого один раз: хотя к экспедиции готовились целый год,
на себе подняли к пещере полторы тонны груза, навесили снаряжение для
спуска... Три дня, пока отряд готовился к выходу, всех душила какая-то
необъяснимая, лютая тоска. Они пытались обмануть себя, затолкать-таки себя в
пещеру: для этого спустили вниз все, даже личные вещи... Утром стали
собираться, оделись. Сели покурить в последний раз. И решили: все, не идем.
И не подходили больше к пещере. Почему? - «Не пустила». В нашем мире можно
было бы рационализировать по этому поводу, выдвигать аргументы типа «старик,
возьми себя в руки», но там это все не работает, потому что слишком велик
риск и слишком обострены чувства, чтобы не прислушиваться к настойчивому
голосу предупреждения...
Зато в другие годы пещера была доброжелательна к отряду. Может быть, поэтому
именно группе Алексея Крицкого удалось снять единственный видеофильм о
Снежной. Насколько это трудно, может в полной мере оценить только
профессиональный оператор или спелеолог. И год за годом, кадр за кадром
извлекать из бездны «красоту», которую, кроме спелеологов, никто не в силах
ни увидеть, ни поднять на белый свет. Но зато - каково великолепие!
«Искусство - лишь демонстрация того, чему природа служит доказательством», -
могла бы весьма к месту обронить Жорж Санд.
Вернуться к содержанию Написать
отзыв Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
