|
|
НИ С КЕМ И НИКОГДА
Василий Голованов. Ни с кем и никогда. Тексты. М., 2005
Часть II. Пространства и лабиринты
ПРЕВРАЩЕНИЯ АЛЕКСАНДРА
Продолжая разрывать пространственно-временную плоть вокруг Каспия, я
неожиданно натолкнулся на захватывающую с детства историю походов Александра
Великого. Несколько цитат из жизнеописаний Александра, несколько
исторических метафор вдруг оживили эту древнюю сказку, будто правда, сжав в
руке Каспий, как магический кристалл, обретаешь способность видеть лучи,
связывающие века и пространства. Так почему бы нам не воспользоваться этой
возможностью и не вглядеться в чудесную линзу попристальнее? Я не вижу
повода пренебрегать столь невинной магией, тем более, что нам так ли, иначе
ли, а придется перелистать каспийскую Книгу Царств, иначе чудесная летопись
Каспийского моря окажется сведенной к истории нефтедобычи, рыболовства и
межплеменной розни тюркских родов, тогда как – гром и молния! – тьма ли
сошла с гор, или, напротив, ветвящиеся голубые разряды с треском разъяли
ночь, но вся застывшая вокруг Каспия история, которая из далека европейских
столиц кажется нам просто сном в заколдованном царстве, на самом-то деле
состояла из множества молниеносных, испепеляющих царства и народы вспышек,
которыми, несомненно, были походы Александра, Чингис-Хана, Тамерлана или
Стеньки Разина. Мы не будем слишком уж углубляться в эту историю завоевания
безымянного мира каспийского средиземноморья, но один взгляд на нее все-таки
необходим. Ибо с точки зрения взаимоотношений Азии и Европы Александр
Македонский - поистине уникальная фигура. Он - единственный европеец,
который, поставив Азию на колени, вернулся из походов с азиатской моделью
переустройства мира. Это фантастическая, полная явных и тайных драм история,
контуры которой осмеливаемся мы очертить.
То было давно, очень давно, когда Аму-Дарья по руслу Узбоя впадала в Каспий,
и всадники в позлащенных шлемах неслись под ее струями, как под водопадом:
то были всадники из свиты великого царя и здесь он, Александр, сошел на
берег, чтоб передать дрожь своих ладоней каспийским волнам...
Покойный А.В.Михайлов, философ, переводчик и историк культуры, как-то
сказал, что одна из главных ошибок в изучении истории - полагать, что люди,
жившие за две с лишним тысячи лет до нас, или даже за двести или сто лет до
нас, думали так же как думаем мы. Возможно, чтобы понять это, нам предстоит
совершить некий головокружительный прыжок в прошлое и бросить пристальный
взгляд на Грецию. Без этого нам не понять, что Александр не просто свершил
невозможное, он пошел против всей греческой стратегии и тактики, против
самого греческого способа мыслить. Ибо цивилизации маленьких городов и
государств, каковой была Греция, цивилизации островов и полуостровов,
расселившейся по всему Средиземноморью и на побережье Малой Азии, были чужды
и страшны огромные пространства жестокой неподатливой земли, на которых во
все стороны простерлась персидская держава. Там, в далях Персиды, скрывался
край земли, предел мира, как на карте Анаксимандра (ок. 550 г. до н.э.).
Чтобы победить Персию, нужно было преодолеть тысячи километров неизвестных,
гораздо более опасных, чем море, тяжких земных пространств.
До походов Александра Македонского Азия, откуда одно за другим обрушились на
Элладу нашествия Дария I и Ксеркса, не просто оставалась для Европы тайной.
Европа как бы не осмеливается взглянуть Азии в глаза. Деньги, товары, рабы,
вольнонаемные и наемники - все это долгое время перетекает в одном
направлении - с запада на восток, в котел Азии. Азия воплощала в себе
неприступность и титаническую силу первой мировой империи - персидской
монархии Ахеменидов, простиравшейся от ближних грекам малоазийских пределов
до современного Туркестана, от Кавказа до Персидского залива. И хотя греки
называли персов «варварами», ничего подобного величию и роскоши Персии, в
плане, скажем, градостроительства, греческая цивилизация не создала, равно
как и не сделала тогда еще ничего подобного в культурном освоении своих
колоний. Персы, а не греки считали себя хозяевами мира. Этот взгляд
переменился лишь после того, как Александр сокрушил могущество Азии. Ибо
после первого победоносного столкновения с Дарием Европа страха еще не
изжила, чему свидетельство - столетие позорнейших гражданских войн, мелочно
и кроваво разъединивших греческие государства после победы над
могущественным внешним врагом. Заинтересованные в развитии рынков, греки с
мнительной осторожностью едва-едва осмеливалась прикоснуться к малоазийскому
берегу - столь близкому, что название Боспорос - «коровий брод» - в каком-то
смысле упраздняет границу, превращая ее из действительной водной преграды в
символическую. Но кто сказал, что символ - несерьезная вещь? На том берегу
греческие полисы превращались в маленькие сатрапии: в каком-то смысле это
служило гарантией их безопасности и, возможно, они расценивали такой поворот
событий как не столь уж большое зло. Значит, азиатская сатрапия выходила на
поверку не хуже Афин Перикла? Конечно, Афины никогда не согласились бы с
этим, но разве сами они не превратились в своего рода сатрапию, осудив на
смерть Сократа? Сама эта смерть была могучим символом. В своей маленькой
сатрапии Сократ избрал жертвенный путь, путь свободы. А вот Платон,
считающий себя его учеником, откликнулся на смерть учителя проектом
тоталитарного «идеального» государства. На это Аристотель, ученик Платона,
ответил тем, что ушел из Афин и очутился в Пелле, столице далекой Македонии,
где стал воспитателем десятилетнего царевича Александра. Так что Александр
понимал кое-что в символических фигурах истории и языка. Может быть поэтому
он, царь молодого эллинистического народа 1),
которому чужд был застарелый страх греков перед Азией, совершил невозможное:
он разбил персов на суше, он разбил их на их земле; он вообще отринул страх
перед пространством, устремившись, после разгрома Дария, в глубь Средней
Азии, к отдаленным северо-восточным провинциям ойкумены, о которых даже
позднейшие историки и географы (Геродот) не могли сообщить ровным счетом
ничего определенного… Александр выходит за все пределы, мыслимые греческой
цивилизацией. Никто острее него не ощутил неимоверную притягательность Азии
и ее символов, которая много позже, в разные века и в разных формах будет
порождать разнообразное евразийство. Никто же лучше него не доказал, что
алхимические субстанции Европы и Азии соединяются только в любви или в
творениях художника. По другому - политически, экономически, философски -
они несоединимы.
Конечно, ни Филипп, царь Македонский, ни сын его Александр не
представляли себе масштабов предприятия, в которое выльется начатый еще
Филиппом поход. Филипп вообще, в некотором смысле, пытался лишь
канализировать агрессию, скопившуюся в Элладе, как навоз в Авгиевых
конюшнях, за сто лет гражданских войн которыми терзала себя Греция после
первого натиска Азии, и для этого направить ее вовне - на старого врага -
Персию 2). Александру, несомненно, задача
виделась иной. Разноцветные сполохи Индий застили ему взор, и пустынные
царства, как миражи, сверкали перед глазами, он мечтал... Ну, конечно же,
получить этот мир целиком. Он не знал, что только из Европы весь остальной
мир кажется маленьким. Но какова бы не была у него аберрация зрения,
Александр – несомненно, воин запредельности. Наследник полуварварского
эллинского царства решает подчинить себе Грецию, а затем и весь мир. Если не
определить изначальных условий задачи, роль Александра останется непонятной.
Все было, скорее всего, не так, как мы теперь себе представляем: не могучая
Греция выступила в поход против порядком одряхлевшей варварской монархии, а
распадающаяся на куски Греция, суровой рукой Филиппа удерживаемая от
гражданских войн, Греция, раздираемая центробежными силами, использовала
свой единственный шанс - пришельца, полуварвара - чтобы на закате своего
существования совершить невиданный в истории переворот, ворваться в Азию,
разрушить Персидскую державу и собрать вокруг своего крошечного
полуостровного ядра огромный эллинистический мир, который - уже в эпоху
римского владычества - впервые станет символом победившего Запада. Если бы
этого не произошло, Греция, вероятно, в скором времени погибла бы,
поглощенная одной из противоборствующих сторон - теперь уже не важно кем
именно. Но воин, нужный для победы, всегда появляется вовремя. Таков был
Александр. И все же вряд ли он рассчитывал уйти так далеко, что само
возращение станет для него невозможным. Вряд ли предполагал, что чтобы
только обежать вселенную, которую он собирался обустроить, у него уйдет
десять лет. Как и всякий человек своего времени, он верил в рок, в судьбу,
но вряд ли придавал большое значение случайностям, которые, как резину,
растягивают время, связывают пространство в невероятные узлы и в конце
концов вершат свою власть над прямолинейными предначертаниями рока.
Александр не думал выходить за пределы изведанной вселенной, за край карты:
его привел туда случай, ответвления бесчисленных обстоятельств, которые он и
вообразить себе не мог. Он-то полагал, что разобьет властелина Вавилона (по
злой иронии истории - тоже Дария, ничем, однако, не походившего на своего
великого воинственного предка, нашествие которого так напугало греков
когда-то) в первой же решающей битве и, пленив, получит из рук его царские
регалии…
Впрочем, мы неоправданно упростили и укоротили путь Александра на Восток.
Целый год Александр разбирается с малоазийскими греческими полисами, которые
в силу самого своего положения на азийской стороне границы нередко с охотой
принимали власть персидского сатрапа, не думая ни о какой Греции. Александр
свил этих жалких соглашателей, как пучок соломы. Он пока не осмеливается
вторгнуться глубже в Азию, но вызов уже брошен - в империи основанной
великим Киром, он распоряжается, как в своей Македонии. Дарий молчит. Прошло
больше года, прежде чем воинство Александра тронулось-таки на юг и впервые
встретилось с громадной армией Дария недалеко от города Исса в долине между
морем и горами. Позиция Александра была невыгодна, численно персы
превосходили его армию раз в десять. Дарий полагал, что Александр попытается
обороняться. Вместо этого тот бросил фалангу на правый фланг персидской
армии, смял его и, сам ринувшись в гущу боя, прорубился к колеснице Дария.
Два царя встретились. Дарий не выдержал и бежал, бросив войско, обоз и
семью. Его мать, жена и обе дочери оказались во власти Александра. Военные
трофеи греческого воинства были неисчислимы. Отвергнув мирные предложения
Дария, Александр стремительно двинул армию еще дальше на юг – в Палестину и
Нильскую долину. Египет – третья по богатству провинция Персидской державы,
давно мечтавшая освободиться от чужеземного наместничества и ежегодной дани
в 12 тонн серебра – восторженно приветствовал «освободителя». Здесь вновь
возникает странный эффект замедления времени, отсрочки неотвратимого
приговора истории. Следующая – и последняя - битва Дария и Александра
состоится только через два года. Маршевый военный темп, взятый было
историей, сменяется совершенно иной и по скорости и по звучанию музыкой.
В Египте основана первая Александрия – которая уже очень скоро, при
Птолемеях, станет одним из главных культурных центров античного мира. Целый
год Александр блаженствует, обласканный жречеством, на берегах Нила. Кстати
здесь он и совершает паломничество к оракулу Амона. Язвительные римские
историки постфактум утверждали, что к этому подталкивало его тщеславие,
поскольку в древности такое же паломничество предпринимали Персей и Геракл.
«Прорицатель в точных выражениях сказал царю, что он – сын Зевса». Но даже
сын Зевса на протяжении еще двух лет медлит выходить за пределы хорошо
знакомого ему мира Средиземноморья; он обустраивает разные его концы, но
совсем не стремится вглубь Азиатского материка, желая Азии, но одновременно
боясь ее. И только под давлением обстоятельств, которые мы не можем назвать
иначе, как обстоятельствами судьбы, Александр в конце 332 года до н. э.,
получив подкрепление из Фракии, снова выступает в поход.
Дарий ждал его. Может быть, в этом ожидании таилась обреченность – во всяком
случае, он позволил Александру с сорокатысячным войском перейти Тигр и
Евфрат, не делая попыток напасть на него, и здесь близ города Арбелы, “на
широкой, уравненной природой и инженерным искусством равнине Гавгамельской
встретил его с миллионною армиею”. У Дария были слоны, индийская конница,
боевые колесницы, несокрушимые в стойкости армянские и персидские воины и
полудикие лучники со склонов Кавказа, исправно явившиеся на зов своего
государя. Неравенство сил было столь чудовищно и очевидно, что Парменион,
второй после Александра полководец в македонской армии, советовал царю
напасть на персов ночью. На что Александр будто бы заявил, что не хочет
краденой победы. Однако, в истории случаются моменты, когда судьба, сделав
фаворитом одного, совершенно отворачивается от другого - и в этом случае
решительно ничто не способно помочь ему. Более того, обстоятельства сраженья
и военное искусство той или другой стороны как будто бы совсем не играют в
таком случае никакой роли: войско Александра могло быть рассеяно первым же
ударом колесниц и слонов; войско Дария могло выдержать напор знаменитой
фаланги. Но нелюбовь Судьбы делает Дария робким: едва он видит, что греки не
сметены слонами и отвечают контратакой, как он пугается. Страх полностью
завладевает им: развернув колесницу, царь обращается в позорное бегство,
увлекая за собой всю свою армию... Потери персов исчислялись сотнями тысяч:
Александр реял над ними до полуночи, как ангел смерти, покуда не достиг
Арбел, чтобы убедиться, что не успел и на этот раз. Дарий ушел. Так
Александр, потеряв всего несколько сотен человек, мгновенно становится
властителем исполинской монархии, основанной некогда великим Киром. Столицы
Персии - Вавилон и Суза - сдались ему, и все их население,
предводительствуемое халдейскими жрецами, вышло ему навстречу с дарами,
цветами и жертвенными животными. Богатства персидских столиц были
баснословны и вошли в историю, солдаты Александра, выступившие в поход
нищими, мгновенно стали богачами, описания государственных сокровищ
ахеменидов не оставили равнодушным ни одного историка...
Легко представить себе, сколь велико было желание Александра после решающей
победы вступить в Вавилон триумфатором. Однако, Дарий уже внутренне был
неспособен стать лицом к лицу с избранником Судьбы. Он в очередной раз бежал
в Эктабаны, в Мидию, в северную летнюю столицу своего царства, где для
скорее для виду, чем всерьез сформировал тридцатитысячное войско. Войск
Дария Александр теперь, конечно, не боялся. Победившей армии он отдал на
разграбление Персеполь – “священную столицу” и сокровищницу персидских
царей. И каким бы романтизмом с древности до наших дней не был овеян образ
Александра, персепольская резня все-таки заставляет нас трезвее взглянуть на
собственные представления о “романтизме” избранников истории. Солдаты
упивались грабежом несколько дней. Цитадель, где пряталось население города,
Александр сжег. Все мужчины были убиты, женщины и дети проданы в рабство. По
настоянию знаменитой куртизанки Таисы, пожелавшей отомстить за сожжение Афин
Ксерксом, был сожжен царский дворец, построенный Дарием I.
Куртизанка отомстила за обиду, нанесенную Греции 150 лет назад – это ли не
ирония истории?
В марте 330 г. до н.э. Александр решает догнать Дария. Теперь, когда Азия
оказалась в его руках и более не страшила его, он хотел оставаться в ней
единственным властителем. Дарий, конечно, мог бы встретить Александра в
горной Мидии и начать с ним войну в непривычных для греков условиях. Но
надлом уже произошел. Поначалу он еще надеется что-то сохранить, отправляет
уцелевшие сокровища и гарем в Гирканию у Каспийского моря, а сам с десятью
тысячами всадников вновь бежит - на этот раз еще дальше - в Парфию, надеясь,
словно в ширмах, скрыться в неисследимых пространствах окраин своей бывшей
державы.
В опустевших Эктабанах Александр объявил об окончании войны «за отмщенье
греков»; щедро одарив, отпустил домой фессалийских всадников и других
греческих союзников. Он думал, что большая армия больше не нужна ему. Кроме
того, он понимал, видимо, что зашел уже далеко. Слишком далеко для эллина.
Но отсюда на родину шла «царская дорога» персидских царей, и как бы долга
она не была, следуя от одной почтовой станции до другой, можно было
вернуться в Грецию. Те, кто последовал за Александром (а их оказалось
немало), в некотором смысле вернуться уже не могли. И дело не в том, что
часть полегла в сражениях против неизвестных царей и племен в глубинах Азии,
а часть была истреблена безжалостными лучниками солнца в песках пустыни Тар
при возвращении из индийского похода. Мертвые не в счет. Живые тоже не могли
вернуться: часть, устав от войн, осела в далеких азиатских провинциях
империи Александра, в какой-нибудь из последних Александрий, основаннных на
краю мира, оставив местным иранским племенам несколько незабываемо
прекрасных черт лица, принесенных с греческою кровью. Да и те, кто прошел
весь путь вместе с Александром и вернулся шесть лет спустя в Вавилон, не
могли остаться прежними, пройдя через горнило Азии. Они оставили Грецию
навсегда.
Тем временем в свите Дария созрел заговор: потерявший волю к
сопротивлению царь был больше не нужен своим сатрапам. Инициатором заговора
был Бесс, сатрап Бактрии, и Набарзан, начальник персидской конницы: по
преданию, Дария заковали в золотые цепи и, посадив в отдельную колесницу,
поспешили дальше на север, где за отрогами Эльбурса и Копетдага лежали
бескрайние пространства пустынных провинций, Бактрии и Согдианы, над
которыми до сих пор простиралась их власть.
От Каспийских ворот до Бактры больше тысячи километров, половина этого
расстояния приходится на бесплодную пустыню: зачем пустыня Властелину мира?
Разве он пришел, чтобы властвовать над песком? Однако, выслушав послов Бесса,
Александр пришел в совершеннейшую ярость. Он оставляет войско и, взяв еды на
два дня, с отрядом разведчиков и лучшей конницей «друзей» - примкнувших к
нему бывших персидских военачальников - немедленно пускается к лагерю, где,
как ему рассказали, произошло пленение Дария. Скачка продолжается ночь и
половину дня: бактрийская конница была лучшей в войске Дария; эта конница и
прилепившиеся к ней варвары признали Бесса своим вождем; Бесс был сатрап
царской крови, он хотел царства. С этим Александр смириться не мог. Однако,
когда погоня достигла места, где был лагерь Бесса, она увидела только следы
лошадей и повозок и давно остывшие угли костра. Едва ночная прохлада
остудила воздух, погоня возобновилась и вновь продолжалась ночь и половину
дня. Но когда Александр со своим отрядом ворвался в деревню, где
останавливался на привал Бесс, он опять застал его лагерь пустым. Отчаяние
охватывает Александра. Его люди и кони смертельно устали. Он не знает, что
делать - пространство оказывается сильнее его. И тут являются жители деревни
и подносят дар избраннику Судьбы - протыкают в пространстве дыру, указав
преследователям короткий путь чрез пустыню. Тем же вечером всадники
Александра в третий раз пускаются в погоню и наутро настигают Бесса. Завидев
Александра пред собою, персы в ужасе бросились в разные стороны, даже не
пытаясь сопротивляться. Со страшной яростью рубя задних, воины Александра
пытаются нагнать тех, кто находится впереди, но самозванцы ускользают от
них. В разоренном лагере в простой повозке греческий военачальник находит
Дария, беспорядочно исколотого пиками. Судьба его, наконец, свершилась.
Плутарх повествует, что увидев над собой греческого воина, Дарий попросил
воды, выпив же, сказал, что жалеет только о том, что не может отплатить
добром за добро и отблагодарить Александра за доброту к матери, жене и
детям...
Неизвестно, застал ли Александр Дария живым; однако, завернув его тело в
собственную хламиду, вывез из разоренного лагеря мятежников и впоследствии с
почестями похоронил в усыпальнице персидских царей.
Непредвиденные обстоятельства встали на пути Александра: теперь силы,
враждебные ему, сосредоточились в северном Иране и в Бактрии, где оказались
Бесс и его сподвижники, спрятавшие еще дальше, за пустынями, свое царство.
Александр не собирался идти на Север; в его планах был поход на Восток, к
сокровищам Индии, однако, как в классической греческой трагедии,
обстоятельства оказываются сильнее его.
Древняя история полна патетики; но, по-видимому час, когда Александр решился
преследовать Бесса до края Ойкумены, потребовал от него подлинного
красноречия. Он должен был убедить войско в необходимости следовать за ним
до предела Земли. Это удалось ему: затерянным вдали от родины солдатам не на
что было рассчитывать, кроме как на свою сплоченность.
Через ущелья Эльбурса Александр тронулся в Гирканию - плодородную долину,
прилежащую к Каспийскому морю на юго-западе, и, несмотря на враждебность
горцев, через четыре дня достиг ее. Пред ним открылась прекрасная страна.
Все древние по разному, но в согласном восторге расписывают плодородие
Гирканской долины.
Думал ли Александр, что когда-нибудь окажется здесь? Навряд ли. С начала
похода прошло уже пять лет. Он успел понять, что мир значительно больше, чем
кажется из-за «коровьего брода». Но с этим открытием теперь, здесь, ему было
нечего делать. Спускаясь в Гирканскую долину, Александр заметил вдали блеск
обширной водной глади. Если бы у царя была карта, он бы мог разгладить ее на
коленях и понять, что вышел к Каспийскому морю, которое древние размещали у
самых дальних пределов мира. У Александра не было подходящей карты, и он
вынужден ориентироваться без нее. Морской залив, казалось, был не меньше
понта 3); но вода в нем была преснее, чем
обычно в море, поэтому Александр предположил, что это лиман Меотийского
озера 4). Он и сам все еще не верил, что
зашел так далеко...
Вся география Каспийского моря в античности - это, в сущности, история
нескольких цитат, вернее, обломков из неизвестного сочинения неизвестного
автора, которые впоследствии многократно использовались для создания историй
и географий великого похода. Но становятся ли эти строки в силу своей
немногочисленности менее драгоценными для нас? Проныривая линзу Каспия
сквозь время, мы вдруг обнаруживаем на берегу несколько золотых всадников,
проносящихся по пляжу под струями водопада: воистину, это царственная
забава, это история великого похода творится пред нашими глазами, и мы
стараемся вести себя потише, чтобы не спугнуть видение...
На каспийском берегу, как свидетельствуют некоторые древние историки,
произошла встреча Александра с царицей Амазонок по имени Фалестрида; Диодор
пишет, что пораженный ее красотою и смелостью, Александр провел с ней
тридцать дней, чтобы она зачала от него ребенка. Развлекаясь охотой,
Александр будто бы убил последнего в гирканских лесах льва. Но, видимо,
отдых Александра в Гиркании не был ни продолжительным, ни спокойным. Здесь
сдались ему многие сатрапы и греческие наемники, не знавшие больше, кому
служить. Он был взбудоражен неизвестностью: где-то там, за бесчисленными
горизонтами открывающихся за Каспием бесплодных пустынь скрывался Бесс,
самонадеянный безумец, посягнувший на владычество. Лишь некоторые косвенные
данные свидетельствуют том, что Александра заинтересовали в Гиркании бухты,
пригодные для стоянок флота. Он полагал, что успеет еще использовать эти
бухты. Верил, что Судьба будет благосклонна к нему всегда. Однако сейчас на
пути его стояли марды, которым имя его не внушало ужаса: надо было внушить
им ужас. Он заступал за край карты. Неизвестная Азия ждала его.
Он вторгся в Азию, чтобы примерно покарать Бесса - вероломного больше,
чем опасного - но и сам угодил в ловушку. Азия оказалась беспощадна и
огромна, как многократно увеличенное пространство Средиземноморья. За краем
мира открывался еще один край, а далее еще; и народы, населявшие эти
окраины, народы, строящие города, но не расставшиеся еще с дикостью, были
неисчислимы; в битвах с ними таяли силы и надежда, ибо они были неистощимы,
как волны песка, и победа над ними не приближала общей победы. От усталости
меж старыми соратниками, как змеи, стали клубиться обиды; они понимали, что
закоснели в походах и бесчисленных битвах, и пытались размягчить
очерствевшие чувства вином, но вино здесь не успокаивало, а только до
бешенства возжигало изможденные нервы; обиды закаменевали в сердце, как
спекшаяся глина; друзья переставали смотреть друг другу в глаза; созрели
заговоры; пролилась кровь - и все это в крошечном отряде, взявшемся огнем и
мечом покорить необъятный континент.
Вероятно безвозвратность, одиночество, оторванность от родины и затерянность
в песках были сначала просто чувством. Потом «невозвращение» в Грецию, в
культуру и нравы Греции обрело у Александра характер решения. Он двигался к
пределу, но не обретал его. Отсюда, из далека Азии, и Македония, и Греция
казались теперь на удивление маленькими, смешно кичащимися своим
превосходством над «варварами». Теперь только варвары окружали Александра -
а он не достигал над ними превосходства: марды и массагеты, парфяне и
бесчисленные «скифы», которых он различал только по цвету волос, да по тому,
на север или на восток они бросались удирать, напоровшись на железную волю
отряда. Он сражался теперь с кочевниками; стрела дикаря отколола ему кусок
берцовой кости; камень дикаря, ударив в шею, едва не убил его...
Иногда на его пути вставали города в плодородных долинах: если город не
сдавался, они брали его штурмом и убивали всех. Если сдавался - они делали
вид, что расточают милость, которой у них уже не было и отдыхали от
жестокостей войны в пирах и забавах, которые во всей своей торжествующей
похоти вновь обнаружатся только в истории последних римских императоров.
В Парфии Александр как-то впервые облачился в персидскую одежду: сначала он
надевал ее дома, принимая варваров и близких друзей, но царственные одежды
Ахеменидов требовали и особого отношения к себе - персы, ставшие его
союзниками и варвары, служившие в его войске - падали перед ним ниц - чего
греки, в силу особой свободной гордости эллинов, делать не хотели или
попросту не могли...
Однако видя, что это нравится царю, многие его друзья последовали его
примеру, и он приблизил их; вместе они проводили время между боями: от дал
им багряные одежды и персидскую сбрую для лошадей. В его гареме теперь было
же столько же наложниц, как и у Дария: ежедневно они становились вокруг
царского ложа, чтобы он мог выбрать ту, которая на этот раз проведет с ним
ночь. Властелин мира избрал себе новую Судьбу. Задумывался ли он, что уходя,
старая Судьба может забрать с собой и столь привычную, столь неизменную его
удачу? Он верил в свою удачу до конца. Столь уже скорого.
Старые воины Филиппа ворчали, что, победив, потеряли больше, чем захватили
на войне; что покорившись чужеземным обычаям, они сами стали побежденными...
Александр, как мог, пытался утихомирить их, но конфликт касался выбора
культуры, всей смысловой оболочки, в которой живет человек, и не мог быть
разрешен простым приказом. Александр, несмотря на аристотелево воспитание,
неожиданно сделал выбор в пользу культуры, которой противилось все
греческое. За испытанную на себе жестокость Азии он желал получить ее негу и
поклонение. Письма, посылаемые в Европу, он запечатывал своим перстнем, а
те, которые отправлял в Азию - перстнем Дария, хотя близкие люди еще
некоторое время осмеливались говорить ему, что одному человеку не изжить
судьбы двоих.
Зимой 329 г. до н.э. он перешел хребет Гинду-Куш, который считал Кавказом и,
в два месяца подчинив себе Бактрию, тронулся в Согдиану, где нашел последнее
прибежище Бесс. Птолемей, будущий владыка Египта, был послан с кавалерией
через Окс (Аму-Дарью) и захватил сатрапа-самозванца. Закованный в цепи Бесс
ждал у дороги, когда Александр во главе армии проследует мимо него.
Поравнявшись с пленником, Александр сурово спросил, как смел тот убить
своего повелителя и провозглашать себя царем? Не получив внятного ответа, он
велел отрезать Бессу уши и нос, а затем казнить, привязав за ноги к вершинам
двух склоненных деревьев. Лютость восточного владыки овладевала им по мере
того, как отряд углублялся в даль неизвестного материка. Он перестал быть
великодушным.
Он приказал убить Филата, начальника своей гвардии, заподозрив его в
заговоре; затем, опасаясь мести, он отправил убийц к отцу Филата, Пармениону,
бывшему его правой рукой все время с начала похода - и беспощадные убийцы, в
доказательство того, что в точности исполнили приказ, привезли ему голову
любимого войском военачальника, как голову паршивой собаки. На пиру после
взятия Мараканды (Самарканда) за язвительное слово он в пьяной ярости
пронзил копьем любимого друга Клита, после чего несколько дней лежал в
палатке в нервной горячке; пажи, боясь и ненавидя его, задумали заговор - он
истребил пажей. Он истребил бранхидов - потомков малоазиатских греков,
переселенных из Милета в Согдиану Ксерксом. В свое время их предки хранили
оракул Аполлона близ Милета, но сдали Ксерксу все сокровища храма. Потомки
отступников в знак своей покорности вышли навстречу Александру за стены
города. Но Александр разучился миловать: все население до последнего
человека было перебито, священные рощи вырублены, стены сровнены с землею.
Цветущая местность превратилась в голую пустыню. Действительно ли он покарал
измену или попросту уничтожил греческий оазис?
В Согдиане он взял себе жену, хитростью овладев укрепленным городом Сисмитры,
устроенном на вершине скалы. «На вершине скала плоская и покрыта плодородной
землей, способной прокормить 500 человек. Там Александр был принят с
гостеприимной роскошью и отпраздновал свадьбу с Роксаной», дочерью
наместника этой области. Тогда же, в день свадьбы, он затаил смертельную
обиду на Каллисфена - своего историографа - открыто от имени греков
отказавшегося воздавать ему божественные почести. Каллисфен был племянником
Аристотеля и самою своей фигурой воплощал связь с культурой Греции вообще.
Понимал ли это Александр? Несомненно, да. И потому, казнив впоследствии
Каллисфена, как якобы причастного к «заговору пажей», он тоже сделал
принципиальный выбор, отсекая наследие своего учителя. Но мало было отречься
от Аристотеля: нужно было вырваться из греческого мифа, где правит возмездие
и судьба, мифа, который разворачивается по законам трагедии, столь хорошо и
Аристотелю, и Александру известных. И он уходит - все дальше на восток или в
восток - понимая, что мойры, воплощающие разъяренное правосудие, не простят
ему невинно пролитой крови друзей и соратников. Он чувствует, что все далеко
не так гладко, как в первые годы похода, и наивно думает обмануть Судьбу,
укрывшись в Азии, над которой законы греческой трагедии не властны, а
справедливость есть просто право сильного. Он доходит до Индии, прежде чем
его солдаты понимают, что он ведет их в бесконечность беспамятства - и на
берегу Инда отказываются следовать за ним дальше, к городам и сокровищницам,
переливающимся всеми оттенками драгоценного блеска, как в волшебном сне...
Азия заставила его забыть самого себя.
Он сжег прошлое, как сжигал военную добычу, чтобы не оставлять тяжести за
спиной.
Из Азии он вернулся азиатом. Александр - единственный европеец, который,
победив Азию, вернулся домой с азиатским проектом переустройства мира...
Впрочем, Александр ведь и не вернулся домой: он сделал столицей Вавилон,
сердце бывшей персидской державы. Ценности Европы показались ему ничтожными
по сравнению с могуществом Азии и ее роскошью. Азия покорила его, изменив
его характер неслыханными объемами тщеславия и сладострастия; он снял с себя
простую одежду греков, равную для царя и для последнего водоноса, и
облачился в пышное одеяние персидских царей. Вернувшись из Индии, он стал
обустраивать свою исполинскую империю, взяв за основу не греческую, а
персидскую культуру. Помимо Роксаны он берет себе в жены и, как племенной
жеребец, покрывает дочерей Дария и Бесса, чтобы смешать свою кровь с кровью
последних представительниц царственной династии. Древняя магия крови
оказывается важнее для него, чем сомнительное совершенство греческой
политической культуры и этики. Он щедро одаривает своих полководцев,
женившихся на знатных песиянках, и из собственной казны дает приданое десяти
тысячам персидских девушек, чтобы склонить македонян брать их в жены.
Наконец, незадолго до смерти он посылает в Грецию приказ причислить его к
сонму небожителей и чествовать его по всем правилам, как бога - с алтарями и
жертвоприношениями. После перехода через Гиндукуш он не боялся Олимпа; ему
важно было лишь стать вровень с богами, чтобы избежать их постыдного
вмешательства в его судьбу. Он полагал, очевидно, что как-нибудь договорится
с влиятельным Аполлоном, во имя которого совершил немало дел, а заручившись
его поддержкой, справится и с гневом Афины - вечной девственницы с тупым
мечом, воображающей себя воплощением правосудия...
Превращения Александра и реформы им намеченные так возмутили и напугали
греков, что сразу после его смерти начался распад огромной империи,
очерченной им, как проект; причем, распад этот начался с войн, которые
повели между собой его ближайшие сподвижники, «диадохи», оказавшиеся
правителями на стыке двух миров - Европы и Азии. Европа не хотела пускать
Азию к себе. В отдаленной исторической перспективе походы Александра
оказались все же временной победой Запада над Востоком: каков бы ни был его
личный выбор и обстоятельства ближайших лет. Впрочем, вскоре после смерти
Александра и его сподвижников из Европы явились кельты, с которыми пришлось
вести войну. Запахло переменами.
До конца эллинистического мира было еще далеко; но судорога походов
Александра, пробежав по всей Евразии, уже затухла; в истории нарастала дрожь
новых напряжений, связанных с Римом на Западе и с бесчисленными кочевниками
на Востоке. Осознавшие себя цивилизованным народом парфяне, наконец,
самоопределились и отодрали от Селевкии порядочный кусок. И лишь
греко-бактрийские цари из своего отдаленного, скрытого за пустынями царства
предприняли последнюю попытку расширить границы античного мира, колонизовав
Фергану и открыв путь в Индию и Китайский Туркестан, что сделало возможным
свободное проникновение культурных влияний с востока на запад и обратно.
Бактрийское царство пережило разрушение Карфагена, историю Христа и
разорение Рима Аттилой и Одоархом, но и оно пало, завоеванное в конце VII
века арабами- мусульманами.
Мир стремительно менял свой облик. Над Каспийским морем готовились расцвести
звезды «Тысячи и одной ночи»...
Примечания:
1) Македония не была собственно греческим государством -
и, следовательно, была государством варварским. Язык македонский греческим
не был, но каким он был - позабыто. Но Македония рано стала подражать
грекам, что сыграло в истории решающую роль. Она приняла греческую
письменность, спортивные состязания на манер Олимпиад. В македонской
столице, Пелле, работали знаменитые поэты и художники, меж коих и великий
Эврипид. По-настоящему новое государство заявило о себе только при царе
Филиппе, отце Александра, который провел несколько воинских операций, чтобы
обеспечить своей стране свободный выход к Черному морю и, тут же ввязавшись
в одну из греческих междуусобных распрей, воспользовался ею для вторжения в
центральную Грецию…
2) Под нажимом Филиппа в 337 г. до н.э. в Коринфе
состоялся конгресс, в котором приняли участие все греческие государства,
кроме Спарты: там был торжественно декларирован всеобщий мир и, что для нас
главнее, принято решение о походе на Персию. Похоже, Филипп, отец
Александра, прекрасно понимал, что утихомирить Грецию нельзя иначе, как
обещая ей войну. Все, все хотели перемен! Аристократия мечтала очистить
Грецию от всего “лишнего” населения. “Лишнее население” мечтало о богатстве
и землях, которые оно обретет в походе. Военачальники мечтали о славе.
Александр верил, что преобразит мир. Все, все должно было измениться! Но кто
знал, что все изменится так скоро?
3) Понт (греч.) - море.
4) В древности - название Азовского моря,
которое нередко называли и «озером».
Вернуться к содержанию Написать
отзыв Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
