Олег ГЛУШКИН

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

ДОМЕН

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

"МОЛОКО"

"ПОДЪЕМ"

"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"

ЖУРНАЛ "СЛОВО"

"ВЕСТНИК МСПС"

"ПОЛДЕНЬ"

"ПОДВИГ"

"СИБИРСКИЕ ОГНИ"

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

ПАМПАСЫ

ПОДЗЕМНЫЙ КЁНИГ

Смутен день седьмого ноября. В прежние годы был он поводом для демонстраций и пьянок. Теперь объявили: праздник примирения и согласия. Ветераны собрались на площади, потрясли портретами усатого злодея и полустершемися транспорантами, которые ветер быстро вырвал из старческих рук, и разбрелись в разные стороны. У памятника лысому вождю раздали друг другу листовки лимоновцы. Ветер усилился. Добрый человек собаку на улицу не выгонит. Праздновать надо не на площадях, а дома – самое милое дело. Благо выходной. Многие не помнят – почему такое благо. То ли царя скинули, то ли временное правительство. И кто с кем хочет примириться - без пол литра не разберешь... Вот и спрыснуть это событие никто не отказывается. Грешен, я тоже пошел за бутылкой. Но пить в одиночку не умею. Жена плохой партнер, для нее даже одна рюмка – слишком большая доза. Колкий дождь хлестал в стекла окон. В такую погоду хорошо чувствовать себя защищенным бетонными стенами. На телефонные звонки можно не отвечать. Мой дом – моя крепость. Это в молодости мы жили открыто, двери нараспашку, а сейчас жалко тратить время на пустые разговоры. И всем сочувствовать – тоже не хватает сил. Путь жизненный не усыпан цветами. Он весь в терниях. Скольких моих друзей уже нет. Сколько спилось… Сколько лишилось крова… Все мы взрослели под знаком желанного и призрачного слова –«свобода». Блеснула эта свобода метеором и застыла. Теперь наступили зимние дни. Сколько надежд на свободу, сколько иллюзий растворилось в тумане, нависшем над морем. Где укрыться от ветра. Самое надежное – под землей. Один из наших поэтов давно уже спрятался там, где можно приткнуться к трубам теплотрасс и дремать в темноте. На старости лет он остался без квартиры. Сын выманил, наобещал обеспеченную старость, деньги нужны были проходимцу, чтобы открыть свое дело. Давно это было, в начале перестройки. Вдруг оказалось, что все мы вольны распоряжаться своим жильем. Я встречал много бедолаг, которые этим правом быстро воспользовались. Лежал я в больнице, оказался у меня соседом по койке – такой «несчастливцев». Продал свою квартиру по пьянке. Что же ты думал, спросил я его, как ты мог, и себя крыши лишил и для детей ничего не оставишь. У него были взрослые уже две дочери, жили в другом городе, жена умерла. Дочери и видеть меня не хотят, объяснил мне он, захотел я людям праздник сделать, две недели весь наш поселок гулял. Цыгане приехали, плясали, ряженые на трубах играли, такой был сабантуй, тебе и не снился… У поэта моего такого праздника не было, сын все изъял подчистую. А потом свою квартиру на ключ и знать не знает батьку. Да и в наших литературных кругах скоро забыли того, без которого ни один поэтический вечер не обходился. Забыли или сделали вид, что забыли. Кому хочется принимать у себя человека подземелья. Один запах от него такой, что после приходится квартиру чуть ли не месяц проветривать. Жил он тут пару лет назад у одной женщины, тоже поэтессы. Та рассказывала, что не выдержала, когда увидела, как этот подземный поэт ее теркой на кухне мозоли с ног сводит. Имени поэта уже никто не помнит. Осталась только кличка Хохрик. Сам он от своих рассказов о подземной жизни эту кличку и приобрел. Да и не от одного его слышал я, что встречаются под землей такие мохнатые почти невидимые существа - хохрики. Даже фотографии их приносили. Схожи по виду с нашим поэтом. Он тоже весь в волосах, борода спутанная, вся в клочьях и грива рыжая на голове. Однако, всегда найдется женщина на земле для каждого, даже для такого Хохрика. Была у него и другая знакомая поэтесса. Псевдоним себе взяла – Козетта. Ни на Козетту, а на козу неухоженную была похожа. А недавно она свое собрание сочинений издала за счет какого-то спонсора богатенького. Так вот эта Козетта даже искала Хохрика. Все время при встрече спрашивала: не видел ли я его. Отвечал я, что не видел и видеть не хочу. А эта поэтесса Козетта улыбалась своей кривой улыбочкой и каждый раз, томно вздыхая, протягивала: напрасно...

Вот выпивал я в тепле и одиночестве в день памятный седьмого ноября и вспоминал своих сподвижников, в том числе и бедного Хохрика. А он оказался легким на помин. Зазвонил дверной звонок резко, требовательно. Так всегда только внучка старшая звонит. Я обрадовался. Открыл дверь, не спросив, кто пожаловал. И дыхнуло мне в лицо таким смрадом, что я закашлялся. А гость мой, скинул с плеча брезентовый мешок, вплотную на меня надвинулся и стал обнимать, и с праздником поздравлять. Ну куда денешься, пришлось ему налить. Жена приоткрыла дверь на кухню, зашикала. А Хохрик достал из своего мешка блюдо фарфоровое и жене с поклоном протянул, а вдобавок еще картину небольшую и говорит, а это Дюрер – подлинник. Видишь, говорит, спаситель спускается в ад. Я усмехнулся. У поэтов всегда преувеличения. Откуда взяться у него Дюреру? А вот блюдо – красивое, глазурь – небо такое голубое, и на его фоне башни Королевского замка, а внизу множество людей гуляет по набережной. И надпись готическая, что-то о Боге и городе. Я плохой знаток языка, а Хохрик перевел так: «Храни Господь вечно Кёнигсберг». А жена поправила: не вечно, а в веках. Вижу она хоть и морщит нос, но все же подает на стол закуску. Правда, отозвала меня и шепчет – ночевать не оставляй, ни в коем случае, весь дом провоняет… Я кивнул, хотя понимал, что в такую погоду, на ночь глядя, бездомного Хохрика никуда не дену…Прикончили мы бутылку, ожил Хохрик. Стал прежним, себя в великие зачислил, стал поучать: мол, неправильно все живут, и не ищут, где истина, а истина может открыться только под землей. И что недаром тела наши предают земле и то, что душа воспаряет в небо – это тоже утешительные выдумки, для душ тоже подземный мир раскрыт. Спорить мне с ним не хотелось. Я достал из буфета еще одну бутылку и принес на кухню, ощущая на спине осуждающий взгляд жены. Хохрик выпил и стал еще более хвастлив и разговорчив. И говорил он запальчиво: « Ты видишь только мир, доступный твоим глазам, ты видишь только поверхность мира, а знаешь – где его изнанка – она под землей. И большая часть города там. Вся история там! На земле Калининград, а под землей Кенигсберг. И город и всю его многовековую историю пытались стереть с поверхности – и бомбами английскими и нашими бульдозерами, а она, история, затаилась в слоях подземных и ждет своего часа! Ты ведь не знаешь, а подземные переходы соединяют все форты, а самый длинный подземный ход ведет к замку на Бальге. Из этого перехода никто еще не возвращался! Там полно крыс - целые крысиные колонии. И на пути большое озеро и в нем водятся караси. Московским диггерам такое и не снилось! Читал об их жалких походах? А у нас под землей всем правили эсэсовцы, это до поры до времени, теперь внуки эсэсовские обитают! Я там везде свой. У меня там свой бункер есть, его для Коха строили, а я все подлатал и живу, туда никто дорогу не найдет! Такие лабиринты, из которых ни одна ариандова нить не выведет!»

Я его не перебивал, только наливал, да закуски подвигал. Ел он жадно, и непохоже было, что жизнь его под землей беззаботна, наверняка запасы продуктовые кончились, которые немцы еще заложили. О многом я и без Хохрика был наслышан. Еще в юности нашей вдосталь полазали мы по подземным ходам, искали там сокровища, находили галеты и консервы. Они нам тогда дороже всяких сокровищ были. В голодуху не до Дюрера! Потом я работал на верфи, раньше у немцев это была самая большая верфь, целый город у залива, да и под землей – цеха. Залили их немцы, когда отступали в сорок пятом, пытались мы воду откачать, но ничего не удалось сделать. Вытащили два сверлильных станка и баки с краской. Краска эта держалась на бортах так, что зубилом не соскоблишь. Еще там, в подземном заводе, спирт был. Его-то и искали. И немало было искателей, которые так из-под земли и не вышли. На их поиск целые спасательные партии снаряжались, но редко удавалось бедолаг спасти. Находили других, кто с войны еще по подземельям таился. Там все перемешалось – и наши солдаты скрывались, и фашисты, и евреи... Да уж много лет с тех пор прошло, теперь под землей совсем другая публика – бомжи, отверженные, спившиеся, все потерявшие, подобно моему Хохрику. Это он передо мной хорохорится: бункер Коха, знаем мы эти бункеры, спит где-нибудь в закутке у теплотрассы и отбросами питается...

И сказал я Хохрику, полно уж тебе в темноте подземелий ютиться, сходим вместе к нашему председателю, пусть выхлопочет тебе общежитие. А еще, вспомнил я, собирались ведь дом для престарелых работников искусства строить, там вообще прилично прожить можно будет – и кормежка и уход медицинский. «Ты за кого меня принимаешь! – обиделся Хохрик. - Чтобы я свою подземную свободу променял на пресную кашку! Я там, под землей, говорю что хочу, иду куда хочу, и счастлив, что не обременен ни семьей, ни домом, ни вещами! Вот ты сидишь со мной, а все оглядываешься, все боишься, что, мол, жена скажет, а мне – никто не указ! Я сегодня самый свободный человек!» Я стал объяснять Хохрику, что нынче свободы и на земной поверхности предостаточно, хотя в душе не мог с ним не согласиться. Прельстили нас свободой. А пока мы дышали воздухом вольным, все без нас и поделили и опять построить хотят по ранжиру. И все же пока это не душное подземелье...А Хохрик не унимался, все хотел показать, что не опустился он на самую низшую ступень, а напротив, в отличие от других поэтов, возвысился. И стал он говорить, что не один такой, что даже есть под землей вольные типографии. И твой любимый Юркан там, он там король! Но свои книги издавать не хочет. Ждет, когда признание к нему придет, и народ лобызать его стопы будет!

- Юркан умер давно! – остановил я словесный поток Хохрика – Ты что-то путаешь! Хохрик скорчил гримасу, вытер бороду и спросил: «А ты на его похоронах был?» И точно под дых ударил. Да, не успел я тогда на похороны, в столице свои дела решал, издаться возжаждал, приехал только на сороковины. Не видел я его усопшим. Ужели и на этот раз очередной перформанс друг мой устроил... Любил Юркан розыгрыши, всегда он старался всех эпатировать. Помню, первую его книгу выпустили без названия. Сообразил, в тоталитарные времена назвать свой сборник: «И как бы ни убивали...» Его все умоляли: сними название, а он ни в какую. Юркан он и есть Юркан. Неужели жив! Господи, да какая это светлая весть! Я расцеловать готов был Хохрика. Ведь не было у меня друга ближе Юркана, и когда его не стало, я опоры в жизни лишился. Как он верил в меня! Как защищал! Когда я со своей первой книжкой в издательство, дурачок, сунулся, в писательской организации обсуждение моей рукописи было. Хвалили все мои рассказы. И вдруг один кондовый старый большевик стал критиковать. Тут Юркан завелся. Этого старика быстро осадил. Вам, говорит, коллега, учиться писать надо, вы язык русский сначала освойте. И этот лауреат цэковский, который, кстати, пост большой занимал, говорит Юркану: Вы кто такой, чтобы мне замечания делать. А Юркан и отвечает: Я Леонова правил. Тут у всех челюсти отвисли: самого Леонова! Никто не поверил. А я после смерти моего друга в архиве его нашел письмо: благодарил классик соцреализма Юркана за замечания дельные и правку своего знаменитого романа «Русский лес». Но почему Юркан не предупредил меня, что решил всех обмануть. Неужели не мог весточку послать, через того же Хохрика, который часто из-под земли вылазит. И обидно мне и так захотелось Юркана увидеть, нет сил сопротивляться желанию. Пошли, пошли, согласился Хохрик и бутылку со стола в свой рюкзак. А на мне жена повисла, куда ты такой пьяный, заметут в милицию с твоим носом. Опасения ее имели основания. Похож я на лицо кавказской национальности. Волосы черные, нос с горбинкой. Всегда паспорт с собой приходится носить. Показывать, что свой я, местный... Но если пьяный что задумал – ему перечить тяжело. Отодвинул я жену, накинул куртку кожаную с капюшоном и дверь ногой открыл. Хохрик за мной едва поспевал, а позади причитания слышались, словно оплакивала нас моя Ярославна.

Ноябрьский дождь хлестал на улице, но я его почти не замечал, только почувствовал холод за шиворотом, да и трезветь стал. Один раз поскользнулся и чуть не упал. Хохрик во время поддержал. Кричал он мне, стараясь перекрыть шум дождя, о том, что главный вход под королевским замком, но это далеко, что здесь он знает запасной вход через тепломагистраль. И точно свернули мы за угол и около аптеки нашли нужный люк, приподняли его, и Хохрик ввинтил свое тело в черноту отверстия, а я полез за ним. Пахнуло в лицо затхлостью и вонью, хоть нос затыкай. Осторожно нащупывал я ногами скользкие металлические скобы и спускался вслед за Хохриком все ниже и ниже. Уже не слышно стало шума дождя, его сменило тихое журчание сточных вод, стал и воздух чище, но темнота, хоть глаз выколи. И наконец там, внизу, Хохрик разорвал темноту вспышкой света. Я спрыгнул на ровную площадку. Хохрик повозился с каким-то кабелем и теперь вокруг засветились десятки ламп. «Вот и добрались до первого моего схрона!» - констатировал мой проводник. Потом он повернул задвижки на большой кованой двери и мы очутились в помещении, бывшим очевидно вещевым складом. Чего здесь только не было. И при таком обилии вещей Хохрик выходит на поверхность экипированный как последний оборванец! Заметив, что я с удивлением рассматриваю стеллажи с одеждой, Хохрик пояснил: «Все на строгом учете. Мы когда на землю поднимаемся все сдаем и получаем вонючую рвань. Если наденешь на себя что-нибудь чистое, тогда не сдобровать. Узнают, что под землей есть такой склад – от воров не отобьешься! Где ты видел такие куртки? В рейхе их выдавали летчикам-ассам по особому талону, подписанному самим Герингом!» Хохрик достал две куртки, переоделся сам и мне сунул одну. С трудом я натянул на себя кожаную куртку на толстой подкладке. Хохрик объяснил, что такая куртка необходима, потому что не везде здесь есть освещение, придется подолгу идти в темноте и натыкаться на разные преграды. И еще подобрал он мне резиновые сапоги с длинными голенищами, да заставил перевязать веревкой эти голенища. Затем нагрузил рюкзаки для себя и для меня, положил туда инструмент, респираторы, даже маски для подводного плавания. Тяжесть почти неподъемную пришлось взвалить на себя. Мы выпили по баночке пива из его запасов и тронулись в путь. Поначалу дорога была легкой. Мы шли по рельсовому пути, семеня со шпалы на шпалу. Хохрик объяснил, что раньше, сразу после войны, здесь еще ходили поезда, было два направления – одно вело в ставку фюрера «Волчье логово», а другое на Пиллау. Никто из наших властей не поверил, что такое возможно, хотя докладные в обком поступали. Мощные насосы нужны были. Подходы к этим путям и все туннели немцы залили водой, осушать никто не собирался. И вот только года два назад догадались бомжи спустить воду и называют теперь эту подземную дорогу – «большой рельсовый шлях». Мы шли по этому шляху часа два, а потом втиснули свои тела в металлическую трубу и заскользили вниз навстречу тьме и неизвестности. Вышли мы в большой сводчатый тоннель, освещенный лампой, вделанной в глубокую нишу. И я мысленно обругал Хохрика, с какой стати нагрузил он меня таким тяжелым рюкзаком, ничего нам не понадобилось и наверняка не понадобится, а дороги здесь поровней чем на поверхности, да и освещенность получше. Знал я, что остался под землей после немцев целый город, но чтобы так все сохранилось - даже не мог и подумать. Мы все жалели Хохрика, думали мучается, бомжует, а у него здесь настоящий рай... Наверное, Юркан знал, что здесь можно безбедно существовать, вот и придумал собственное исчезновение. Каким он теперь стал? Узнает ли он меня? Прошло ведь более десяти лет со дня его «похорон»...

- Теперь собери все силы, - сказал Хохрик, - чтобы к Юркану пройти, нам придется еще на уровень спуститься, а там крыс полно, вынь из рюкзака биту на всякий случай... Здесь водятся не простые крысы, а крысы мутанты и учти - у них, у стаи, общее сознание, они могут мгновенно принять любое решение, не угодишь ты им – загрызут... И упаси тебя господь, встретить крысиного короля, он чужих не терпит!

Крысами он меня решил напугать, это все бомжатские выдумки, чтобы никто не лез под землю, еще и крысиного короля Хохрик приплел, этим королем только детей пугать, читал я, что так называют несколько крыс, у которых срослись хвосты, но ни разу я не встречал людей, видевших так называемых крысиных королей...

- Да здесь крыс меньше, чем у мусоропровода в нашем доме, там постоянно шныряют, такие здоровенные! А здесь я еще ни одной не встретил! Это ты своих друзей-бомжей пугай, а не меня! – сказал я Хохрику.

Хохрик не стал спорить, он молча шел впереди. Справа послышалось шуршание, оно усиливалось. Я разглядел десятки вентиляторов. Работали всего несколько. Из вентиляционного отверстия что-то метнулось под ноги. Держись правее, крикнул Хохрик, видишь впереди освещена бетонная площадка, здесь у крыс нечто вроде ристалища. Хочешь посмотреть их поединки. Только постарайся не шуметь.

Я сделал несколько шагов и тогда разглядел мечущуюся тень. Подошел, вернее подкрался поближе и теперь увидел двух крыс. Одна была побойчее и нападала на ту, что почти замерла. Нападающая крыса со вздыбленной шерстью яростно щелкала зубами. Вторая крыса опрокинулась на спину и тяжело дышала. Мне показалось, что я увидел слезы в ее глазах-бусинках, слезы и испуг. И вдруг мгновенно эти бусинки стали неподвижными.

Все, конец представлению, пошли, пока нас не заметили, - сказал Хохрик.

Я стал расспрашивать, что это за ритуальный танец был у двух крыс.

- Обыкновенное убийство, - ответил он.

И стал объяснять, что только крыса может убить другую крысу, даже не дотронувшись до нее, более сильная воздействует психически на своего противника и с такой силой, что у слабой крысы останавливается сердце. И он стал торопить меня, сказав, что мы идем параллельно дороге крыс, смотри под ногами следы помета. Я ничего не разглядел. И подумал: поэты, даже став бомжами, продолжают сочинять свои фантазии, наделяя разумом даже крыс...Какой у них может быть разум? Издавна их люди презирали, недаром называли собачками дьявола...

Справимся с любыми крысами, крикнул я Хохрику, но на всякий случай биту достал, она могла и клюшкой служить и в темноте помочь нащупать препятствие. Хохрик предупредил, что пойдем в абсолютной тьме, фонарик есть, но надо беречь аккумуляторы. И опять мы опустились по металлической трубе и выскользнули в такую густую тьму, что, казалось, она сжимает наши тела. Хохрик включил фонарик, мы стояли почти по колено в маслянистой воде, пахло фекалиями. Вот его подземный рай! Утроба города, куда все спускают отходы! Настоящая преисподнея... Я старался идти за Хохриком почти вплотную, боясь в темноте потерять его. Никаких крыс на пути нам не попалось, да и шли мы не очень долго, вскоре открылся перед нами освещенный проход, который вывел в просторную галерею, свод из старого обожженного кирпича сохранил смутные фигурки ангелов, стены были тоже расписаны многочисленными фигурами, краска потемнела и трудно было что-либо различить, но понял я, что изображены баталии рыцарских времен. «Только не дотрагивайся ни до чего, - предупредил меня Хохрик, - все настолько здесь прогнило, что почти мгновенно превращается в труху, а за порчу картин здесь могут и прибить, да и от Юркана получишь по полной программе...» Чудак Хохрик, пусть он Юркана боится, а мне то своего друга не стоит опасаться? Книгу его я выпустил, надо было захватить с собой – пусть посмотрел бы, порадовался. Детей у Юркана не было, жен своих он всех разогнал. Сидит теперь под землей тихо, негде ему здесь витийствовать. Зря он скрылся от всех, мог бы сейчас большой пост занять...Болтологи нынче в цене...

После галереи снова нас окутала мгла, но она уже нисколько меня не страшила, я был уверен: мы близки к цели. Идти приходилось по пояс в воде, но сапоги мои воду не пропускали, и я чувствовал, что у меня достанет сил преодолеть любую преграду. Мое радужное настроение вмиг оборвалось от истошного вопля Хохрика. Я включил фонарик, свет его вырвал из тьмы желтоватую поверхность воды, я поводил фонариком из стороны в сторону – Хохрика нигде не было. И тут я почувствовал, что вода стремится затянуть меня, что она заметно прибывает. Я кинулся к стене, нащупал крюк и схватился за него. Крюк был не один, вся стена была усеяна ржавыми крючьями. Я стал кричать, звать Хохрика. Эхо повторяло мои напрасные крики. Я понимал, что без него отсюда не выберусь. Вода начала проникать в мои сапоги. Я раскрыл рюкзак, надо было достать трос, привязаться к крюку. В это время позади меня что-то захлюпало, я обернулся: существо в маске двигалось ко мне. Я приготовился к схватке, и уже решил, что нападение лучшее защита и надо бить первым, когда существо это сбросило маску и к моей радости я увидел совсем рядом моего Хохрика. «Пришлось нырять, - объяснил он, - искать кабель, черные крысы, наверное, перегрызли, они враждуют с серыми – пасюками, делают все назло... Насосы перестали работать, а может быть кому-то очень не нравится, что мы здесь бродим. Вход остался под водой. Мы сейчас в районе Королевского замка на глубине, я думаю, метров в пятьдесят. Крюки здесь вдоль стен. У немцев здесь был особый следственный отдел, пытали людей, а потом, как туши оставляли висеть на крюках и пускали воду. До входа к Юркану будем под водой добираться...» Я отдернул руку от крюка. Так вот чем хотел спасаться... Меня передернуло. Я достал маску, хотел уже ее натягивать и приготовился погрузиться в грязную и холодную воду, когда увидел, что вода буквально на глазах начала спадать. Обрадованный Хохрик даже подпрыгнул, обдав меня брызгами. Это Юркан все наладил, догадался я, он ждет меня. Он ведь и Хохрика специально ко мне подослал...

Лаз оказался совсем рядом, отверстие было узкое, облепленное слизью, мы скользнули в него и очутились сразу на довольно-таки широком пространстве, похоже, что у эсэсовцев здесь был плац, вдали угадывалась сторожевая вышка, и одинокий фонарь над ней почему-то мерно раскачивался, хотя никакого даже намека на ветер не было. И вдруг зазвучала торжественная несколько приглушенная музыка, я прислушался, это был Бетховен, любимый композитор Юркана, значит, обрадовался я, сейчас появится и сам Юркан, прошло столько лет, узнаем ли мы друг друга... Я сделал несколько шагов вперед, навстречу глухим аккордам и в этот момент лампа над вышкой погасла, и плац погрузился в полную темноту.

«Приветствую тебя, друг мой» – раздался голос, идущий откуда-то сверху. Юркан, позвал я. Ответа не последовало. И снова голос откуда-то с высоты: «Я рад, что ты спустился под землю!» Готов поклясться, голос принадлежал Юркану, небольшая картавинка и раскатистые гласные, от давней привычки постоянно читать свои стихи вслух. И в то же время были в этом голосе незнакомые мне механические нотки. Столько лет он под землей, можно было вообще голоса лишиться в этой сырости, стать хрипуном. А сейчас говорит отчетливо резко. Юркан, крикнул я, иди же ко мне, где ты, Юркан? И почему такая тьма? «Под землей свои законы и здесь замедляется время», - продолжал голос Юркана. Такое было впечатление, что он не слышит меня. И действительно – ни одного слова не было обращено непосредственно ко мне. Он громил все и вся, как и в прежние времена, он не допускал и доли компромисса. Он трактовал свои истины: «Только под землей сохранился древний Кенигсберг, в котором человек обретает истинную свободу. Только здесь каждый может стать королем! Мы можем только здесь обрести единое сознание, такое, каким обладают крысы. При таком сознании можно предугадать любые события. Можно покинуть корабль задолго до того, как он начнет тонуть. Можно спастись от любого землетрясения и цунами. Единое сознание и выход на один уровень с крысами – вот выход для всех нас. Среди праха и отходов произрастает новая личность, для которой интересы собственные перестают быть главными. Утописты всех времен и народов хотели равенства, а получали взамен еще больший террор, чем тот, против которого восставали. Подземелье вместит прах всех тех, кто не сомневался в своем величии и бессмертии и всех тех, кто старался прокрасться по жизни незамеченным. Только здесь стихи звучат с той силой, с которой они никогда не звучали на земле! Сюда никогда не доберутся сегодняшние приватизаторы культуры. Здесь создается новое общество единого сознания. Мне уже не нужно будет говорить и сочинять, все ресурсы моего мозга доступны другим обитателям подземелья. И те, кто был низведен в ранг бомжей, еще долго будут смеяться над жалкими усилиями надземного мира...» Он говорил еще долго, иногда замолкал и тогда слышалось причмокивание и скрип, словно в перерыве между словами он грыз что-то...Во многом с ним можно было согласиться, многое я не воспринимал всерьез. Я слишком хорошо знал Юркана. Он всегда стремился к вождизму, он придумывал себе цели и обосновывал их выдуманными фактами, а потом твердо верил в то, что все, выдуманное им, несомненно произошло в действительности. Он принадлежал к пассионариям, которых не так уж много на нашей земле, он был в списках тех, которых отстреливают в первую очередь. Он сам пожелал расправиться с собой, инсценировав свою смерть. Новым в его словах была для меня лишь его вера в коллективное сознание, слышать это от него было странно, он сам был индивидуалист, каких поискать! Мне хотелось прервать поток его речей, спустить его с котурн, охладить его словотворчество, я крикнул: «Кончай, Юркан! Я не затем пришел сюда, чтобы стоя в темноте выслушивать твои речи! Разве так мы встречались с тобой на земле?» Никакой реакции на мои выкрики не последовало. Тогда я стал звать Хохрика, но мой проводник исчез, растворился в темноте, а возможно, получил приказ Юркана покинуть место встречи. Однако, время шло, а настоящая встреча так и не намечалась. Я заметался в темноте, натыкаясь на металлические столбы, которых я раньше не заметил. Помещение стало наполняться синеватым газом, трудно стало дышать, я потянулся к рюкзаку, чтобы достать респиратор, но движения мои стали тяжелыми, руки уже не слушались меня...

Очнулся я в тесном закутке, довольно-таки теплом и, как показалось мне, весьма уютным. Лежал я на груде изоляционных плит, застеленных старыми ватниками, под боком у меня проходила паровая труба, от нее то и шло тепло, я понял, что попал в типичное прибежище бомжей, а значит мой Хохрик где-то рядом, я окликнул его, но вместо голоса Хохрика вновь услышал слова Юркана, он произносил их размеренно, словно они были выверены давно и заучены, как полюбившиеся стихи. «Плодами любой революции пользуются мародеры. Фашисты и коммунисты легко приходят к власти. Необходима независимость суждений. Надо менять не систему, а мышление. Необходимо коллективное сознание» В темноте я не мог разглядеть выражения его лица, но отчетливо представил, как он в своей обычной манере кривит губы. «Юркан, пришла пора твоя, надо тебе возвращаться, - перебил я его. - Столько мы с тобой натерпелись и от цензуры, и от местных идеологических царьков, а тут свобода пришла! И о каком коллективном сознании ты говоришь, быть как все, разве об этом мы мечтали, разве мы стояли за то, чтобы подавлять отдельного человека, это было задачей большевиков. Ты же ненавидел их! Ты бы сейчас мог быть директором издательства, мог стать народным избранником, в тебе всегда была такая мощь, такая сила, что же ты, Юркан! Ведь сам боролся за приближение нового времени, сам торопил его. Сейчас на земле настало твое время, время перемен, ты так хотел его, помнишь, наши ночные споры. Ты обязан вернуться. Надо организовать передачу народу всех сокровищ, спрятанных в подземном городе, надо восстановить наш ганзейский город», - я протянул руку в ту сторону, где по моему предположению стоял Юркан. Ответного движения с его стороны не последовало.

«Ты всегда был слишком доверчивый, - сказал Юркан, почему-то голос его стал тонким, почти женским, - тебя, как и всех наших друзей-либералов, просто надули новоявленные большевики! Они с удовольствием примут все сокровища подземного города. Все, что веками копилось рыцарями и рейхом, они спустят за пару лет на французской ривьере! Зачем им твой город? Они продолжают твердить о том, что здесь был рассадник фашизма! Они славят тех, кто разрушал здесь древние замки и разорял кладбища. Теперь на месте этих кладбищ они открывают дискотеки и возводят для себя аляповатые особняки. Они завели себе охрану и бегающих вдоль высоких заборов сторожевых собак, чтобы ты не лез к ним за спонсорскими подачками! Ты всего лишен на земле, тебе ничего не досталось. В их руках все издательства, твои книги уже никому не нужны! Никаких реальных перемен не произошло!» – «Ты что, Юркан, только слепой может не увидеть эти перемены, ты верно от долгой жизни в темноте ослеп! Разве можно не замечать перемен! Магазины из полупустых превратились в переполненные. Никто уже не стоит в очередях. Все женщины узнали, что такое стиральные машины. Частные автобусы на всех улицах. Ведь раньше было не проехать в трамвае или в троллейбусе, тебя так сдавливали, что ты еще долго после поездки приходил в чувство!» Мои слова прервало его хихиканье. «Ты еще скажи, что перестройка принесла памперсы и прокладки, что это ее заслуга. И компьютеры тоже ее заслуга!»- совсем уж пискливым голосом произнес он. Тут он был конечно прав, технический прогресс не остановим и при любом строе где быстрее, а где медленнее, он приносит свои плоды. И все же в той империи, где мы провели большую часть жизни, никто не брал в расчет отдельного человека. Все это я долго пытался объяснить Юркану. И о том, что такое демократия я тоже долго говорил. И снова ответом мне было хихиканье, перемежаемое кашлем, а потом почти выкрик: «Демократия! Это пародия на демократию! Такие романтики, как ты, способствовали приходу к власти бандитов! Народ наш совершенно не готов к демократии, народ от крепостного рабства лишь недавно освободился, народ просит плеть, а ему суют свободные выборы и народ выбирает самых вороватых паханов! И ты хочешь, чтобы я вернулся на землю. Поучись у крыс! Ты увидишь, как здесь все устроено и будешь просить, чтобы тебя оставили здесь! Ты никогда не вернешься на землю!»

Голос его все время усиливался, теперь этот голос уже без всяких сомнений принадлежал моему другу и я понял, что звучит он откуда-то сверху, что, возможно, никакого Юркана рядом со мной нету. И не исключено, что со мной говорил не только Юркан, возможно там была и его очередная пассия. Я ущипнул себя, чтобы определиться – сплю ли я или это происходит наяву. Голова моя была слишком тяжелой после того, как я надышался газом. Я понимал, что мне не переспорить Юркана и к тому же я не люблю спорить с тем собеседником, лица которого я не вижу. Я закричал: «Хватит меня дурачить! Юркан, включи свет! Ведь здесь же есть электричество...» Мой крик родил лишь эхо. И все смолкло. Юркан больше не хотел со мной разговаривать. Я стал в темноте исследовать помещение, теплые трубы – значит здесь проходит паровая магистраль, были еще трубы, но более тонкие, возможно, для телефонных линий, и вокруг полно тряпья. И такое впечатление, что здесь не один я нахожусь, что все это – широкая единая кровать для тех, кто ищет приюта под землей. Подняться в полный рост было невозможно, я ползком пробрался к противоположному краю, там тоже были трубы, опутанные паутиной. Мне долго пришлось счищать паутину с рук. Сколько времени я провел здесь, я не мог определить. Понятия я не имел, который сейчас час. Часы я в спешке забыл надеть. Да здесь, наверное, и не нужны никому часы... Что день, что ночь – все едино. И чем более ты углубился под землю, тем менее притяжение, а значит и время замедляется. Как вести отсчет? Сколько я здесь пробыл: сутки, двое, а может быть всего несколько часов. Дома жена наверняка распаниковалась, подняла всех на ноги. А у меня и мобильника нет, так бы позвонил, успокоил. Давно пора было приобрести мобильный телефон, все откладывал, откладывал его покупку, сам себя убеждал, что можно обойтись и обычным телефоном. Надо поскорее выбираться отсюда. Раз Юркан не хочет по-человечески встретиться, что мне здесь делать. А если он решит не выпускать меня? Как вырваться? И куда подевался мой Хохрик, где его носит? Мне без него не выбраться... А впрочем, я должен найти выход, если меня специально не замуровали. Надо идти, придерживаясь паровой магистрали, и наверняка придешь к разводному колодцу, к выходу на землю.

Я решил, что надо собираться в путь, не ожидая Хохрика, когда услышал, что кто-то тяжело вздыхает слева от меня. Я протянул руку и понял, что рядом кто-то лежит. Поданная мне навстречу рука была гладкой и теплой. Хрипловатый, но приятный и очень знакомый женский голос прозвучал так отчетливо, словно был усилен микрофоном. «Уверена, ты забыл меня, я – Шахиня!» Господи, да разве мог я забыть ее, до сих пор являющуюся в мои сны. Сколько раз я пытался отыскать ее, и все было бесполезно. Казалось, все, что касается ее жизни, было планомерно убрано из всевозможных документов. «Только не включай фонарь... Прошу тебя, не включай, обещаешь?» Я придвинулся ближе к ней, теперь я ощущал знакомый запах ее тела – желанный и терпкий. Конечно, я обещаю. Мне очень хотелось увидеть ее всегда удивленно распахнутые глаза, но тогда бы она увидела и меня. Прошло столько лет, свет фонаря не должен отобрать у нас того образа, который сохранен в воспоминаниях. Она могла ничего не объяснять, я сразу понял, что Юркан забрал ее с поверхности земли и уничтожил всякую память о ней. И она в подтверждении моей догадки сказала: « Я давно хотела увидеть тебя, я хотела все объяснить, но даже если я выберусь отсюда, на земле мне нет места. Я ничем не смогу доказать, что я – это я. Ни в одном архиве, ни единой бумажки. В интернете тоже все стерто. Сегодня я человек без имени. Для людей поверхности обычная бомжиха, для людей подземелья – бывшая любовница Юркана. Уж лучше бы я была крысой. У них заботятся все о стариках, приносят старым лучший корм, никто ничем не обидит... И детей они не бросают, у них есть и ясли, и крысы-воспитатели, они никогда не лишили бы меня дочки...» Она надолго замолчала, а я не мог найти слов утешения. Наверное, я был во многом виноват, но не во всем. Она сама выбрала между нами двумя, Юрканом и мной, того, кто казался ей более сильным и надежным. Юркан умел очаровывать женщин, он сам писал стихи, читал наизусть чужие стихи, а главное, он был высоким и сильным. Сила зачастую порождает жестокость, об этом не догадывались его многочисленные пассии. Стоило ему кивнуть и они, простив все, вновь впрыгивали к нему в постель. Шахине для этого не потребовалось преодолевать большие расстояния. Мы тогда снимали квартиру вместе с Юрканом, я жил в маленькой комнате, он в большой – проходной. Была весна, очень бурная наша весна, комнаты были завалены ветками черемухи, не пол, а снежная постель из лепестков, и этот сводящий с ума запах цветения. Ночью Шахиня перешла из моей комнаты к Юркану. Под утро вернулась, я сделал вид, что не заметил, а когда рассвело, вновь проснулся от жаркого шёпота, Юркан стоял на коленях перед нашей кроватью и обещал Шахини все немыслимые и фантастические горы счастья, которые, по его словам, не мог дать я. И вот его обещания – ночи подземелий. Но оказалось, что и этих ночей давно нет, и это тоже было в духе моего друга. Он умел ухаживать за женщинами, он умел обольщать, но на долгое время его не хватало. Зачастую все кончалось скандалами. Одной своей любовнице он прижег грудь сигаретой, другую голую выставил на лестничную площадку, а третьей, от которой никак не мог отвязаться, он насильно сделал татуировку с оскорбительной для нее надписью. Всякое бывало, и в то же время в оправдание Юркана могу свидетельствовать, что мог он в решающие моменты защитить женщину, даже рискуя собой. Помню, целый год он провалялся в многопрофильной больнице с травмой черепа, ему раскроили голову кастетом, когда он в заброшенном парке, услыхав крики, бросился спасать женщину, которую насиловали трое отморозков. Человеку, обладающему большой физической силой, всегда достается больше, чем слабосильному. Сильный человек жаждет власти. На поверхности ничего не удалось сделать, и вот теперь все пришло в подземном городе – и власть, и возможность распоряжаться человеческими судьбами. И часто тот, кто хочет освободить другого, сделать его счастливым, толкает человека из одного рабства в другое. Что он задумал сотворить со мной, какая роль отведена мне – я мог только догадываться. Возможно, ему нужен верный помощник, но ведь он не спросил меня – хочу ли я остаться под землей...

Шахиня говорила монотонно, будто вставлена в нее была кассета, которая время от времени повторялась. Оказывается, она давно не видела Юркана, а когда попыталась силой прорваться к нему, он пригрозил ей, что бросит в подвалы, где все принадлежит крысам. «Наверное, он грозил тебе тем, что отдаст крысиному королю?» – спросил я и даже в темноте понял, что она задрожала. «Никогда не говори о крысином короле! Понял – никогда!» Ладно, пообещал я и сказал: все вы здесь с ума посходили. И предложил Шахине – давай уйдем, зачем тебе эта подземная жизнь. «И куда ты меня собираешься привести, у тебя, небось, жена и дети...» Я подтвердил: жена и дочка. «У меня тоже дочка, - сказала, сглатывая слезы, Шахиня, - у меня тоже дочка, но у нее даже нет имени...» Я подумал, что дочка недавно родилась, и спросил: сколько дочке лет. Она ответила, что пятнадцать. Большая, а без имени, что это за фокусы, опять выдумки Юркана? Ровно пятнадцать лет назад мы расстались с Шахиней. Я хотел подробнее расспросить Шахиню обо всем, но в это время, шумно дыша, словно он спасался от преследователей, вполз в наше теплое убежище Хохрик. «Не включай фонарь!»- крикнула Шахиня. «А я об этом вас хотел попросить, - преодолевая одышку ответил Хохрик- есть хочу, помираю!» Шахиня протянула ему сухарь. Он захрустел и зачмокал. «Ты как крыса, - сказала ему Шахиня, - той нужно все время что-нибудь грызть, чтобы стачивать зубы, иначе они во рту не поместятся!» Я протянул Хохрику термос с чаем, он сделал два глотка и сказал: надо уходить отсюда. А потом объяснил, что кто-то открыл задвижку на стоках и вода с Верхнего озера заполняет подземные проходы. Я вспомнил, как в дни моего детства, мы с большой радостью встретили весть о том, что в Верхнем озере в один из летних дней исчезла вода. Чего только не было найдено на илистом дне – и монеты разные, и фляжки, и даже пистолет, кому как повезло... Теперь радоваться нечему. Хохрик пояснил, что ищут того, кто открыл задвижку. Поначалу грешили на крыс, но Юркан уверен, что те не враги себе, что все это проделки новоявленного пьяного бомжа, а возможно и того, кто еще не знаком с законами подземелья. Этим незнакомцем мог быть и я. Поймают, потом докажи, что ты не верблюд. Надо срочно уходить. На этом настаивал и Хохрик. Шахиня идти с нами отказалась. Сказала, что сил у нее нет, и попросила меня, если я встречу дочку, вывести ее на поверхность. Я спросил, как я ее узнаю. Шахиня ответила, что дочка сама, если захочет, найдет меня.

Мне ничего не оставалось, как положиться на Хохрика и довериться ему. Он решил вывести меня на поверхность через полузасыпанный проход, который уводил к подвалам Королевского замка, где должен быть работающий лифт... Он объяснил мне, что там место сбора оборотней-скинхедов, но вряд ли они в праздник туда спускаются. В одном подземелье еще в войну фашисты замуровали еврейских женщин. Он пробовал туда пробиться, но такая мощная энергия вокруг – лом гнется. Изнутри камни летят! «Я там сознание потерял, - сказал Хохрик - и, наверное, конец бы мне, если бы не очнулся от пения, это молитву кто-то читал и таким ясным голосом, чистым и проникновенным, что никогда я в жизни такого не слышал. А однажды меня кто-то за ноги вытянул из пролома, я застрял там и тоже с жизнью прощался. И самое страшное в заброшенных ходах – это попасть в угарный тупик, можно задохнуться в занорыше с углекислым газом, все стараются сбросить под землю отходы и нечистоты. Дренажные и сточные системы давно никто не чинил. Иногда попадаешь в такую черную жижу, в такое зловоние, что не продохнуть. Хорошо, что у нас с тобой есть противогазы....»

Все это он бормотал себе под нос, и я с трудом разбирал слова, и все время мне казалось, что хочет он меня запугать. Я не очень-то и боялся за свою жизнь. Убегать, так и не повидав Юркана, не выполнив просьбу Шахини, было бы не совсем достойно того кодекса чести, по которому, изобретенному мной самим, я пытался жить. И еще одна мысль вдруг обожгла меня – дочке пятнадцать лет, она может быть и моей дочкой, своей дочке Юркан не позволил бы жить без имени, он хочет сделать из нее маленькую рабыню, подобную той молодой Шахине, которая была готова на все ради своего кумира. Я окликнул Хохрика с намерением уговорить его не спешить на поверхность. Я стал объяснять, что смогу обо всем договориться с Юрканом. Ведь он же говорил со мной и в его словах было многое из того, что и меня волнует. «Не выдумывай, Юркан многолик! Каждый слышит от него те слова, которые сам ждет. Ты ничего не понял! » – выкрикнул Хохрик, резко схватил меня за руку и увлек в полутемную нишу. Все нарастающие писк и зловещее верещание заглушили дальнейшие мои вопросы. Да и не до вопросов уже было...

В полумгле я увидел ошеломившее меня зрелище: крысы выскакивали из вентиляционной трубы одна за другой и шлепались на бетонную площадку, их было так много, что вскоре все вокруг заполонила серая копошащаяся масса, а они все продолжали выскакивать из отверстия в стене, словно бесконечный воздушный десант. Я был в шоке и не мог даже вымолвить ни слова. Вот мы и попались, теперь-то уж нам точно не уйти. Это Юркан направил их сюда или тот, кто притворился Юрканом, - мелькнула запоздалая догадка. Крыс становилось все больше, теперь они бегали по спинам тех, кто выпрыгнул первыми. Крысы беспокойно обнюхивали воздух, махали длинными лысыми хвостами. Вставали на задние лапы, пытаясь что-то разглядеть в глубине перехода. Теперь все это мне напоминало огромный котел, в котором варилась каша для солдат. Серая каша кипела и вздрагивала. И вдруг, словно по волшебству, эта бурлящая каша застыла. Усатые мордочки повернулись в нашу сторону. Они почуяли нас, это конец, я сжал биту в руке и приготовился отстаивать свою жизнь. Хохрик вцепился в меня. Мы хотели бы вжаться в холодную бетонную стену, хотели бы стать невидимками. Но не мы интересовали крыс. Буквально в метре от нас навстречу крысиной массе двигалось неторопливо огромное существо, вернее не само двигалось, а несколько огромных крыс поддерживали его со всех сторон. Когда страх прошел, я рассмотрел, что у этого существа несколько усатых голов. Я насчитал семь. Крысиный король, понял я и почувствовал, что холодный пот проступил на моей спине. Ну конечно это он, вслед за головами волочился по бетону серый комок, величиной с футбольный мяч. Это были сросшиеся хвосты семи крыс, ставших одним существом, одновременно беспомощным и могущественным. Крысиный король, который самостоятельно не в силах был сделать и шага, обладал энергетикой токов семиголового мозга. И мгновенно смолкло все вокруг. Ни одна из массы крыс не смела ни пискнуть, ни пошевельнуться. Такое напряжение повисло над нами, что казалось вот-вот произойдет смертельный взрыв. Конечно, крысы раньше других узнали о затоплении подземелья, крысиный король собрал их, чтобы спасти, им никакого дела нет до нас. У нас одна и та же цель, но мы- то хотим с Хохриком вдвоем спастись, а крысиный король заботится обо всех своих сородичах.

И в наступившей почти звенящей тишине мы неожиданно услышали голос Юркана:

Вперед, растворитесь во мгле

Под взглядом крысят, как под дулом!

О чем перед смертью подумал?

Забыт Кенигсберг на земле!

Очевидно, эти стихи предназначались мне, в далекой нашей юности нечто подобное ходило по рукам, стихи считались крамольными, потому что тогда всякое упоминание о Кенигсберге было запрещено. Крысы восприняли эти слова по-своему, возможно был вложен в них иной смысл, а возможно было и продолжение, недоступное нашему слуху. И крысы стали строиться, как солдаты на плацу. Они образовывали крысиные фаланги и строем проходили мимо крысиного короля, повернув в его сторону остроносые мордочки и вытягивая перламутровые уши. И мне почудилось, будто звенит в воздухе пронзительная мелодия флейты. Словно ожил крысолов из Гаммельна и невидимый повел за собой крысиные фаланги. Несомненно, это играл Юркан. Я помню, у него была старинная деревянная флейта, которой он очень гордился и даже умел выдувать на ней несколько мелодий. И когда последняя крыса исчезла из моего поля зрения, я сложил руки рупором и стал звать Юркана. Хохрик со зловещим шипеньем накинулся на меня и попытался заткнуть рот, я оттолкнул его, он замахнулся и наверное ударил бы, но в это время позади нас зазвучал завораживающий женский голосок. Мы разом обернулись. Первое – что бросилось в глаза – на девушке было длинное белое платье с большим декольте. И она была похожа на мою дочь Ольгу, только, пожалуй, была старше года на три. Я спросил ее – как тебя зовут невеста? Она ответила, что пока у нее нет имени и что она хотела бы получить имя цветка – Йя. Я не знал такого цветка, но понял, что только это имя и подойдет ей. «Бежим, скорее, пока свободен проход!» – торопил нас Хохрик. Я протянул руку Йе. Она отстранилась и стала объяснять, что завтра у ней свадьба, что она не только получит имя, но и станет королевой. Твой жених Юркан? – догадался я. Она кивнула. Это носит на земле определенное название – инцест. Отец не может быть женихом. «А кто тебе сказал, что он мой отец? – спросила Йя, и не ожидая ответа прошептала мне на ухо - мама сказала, что настоящий отец появится на моей свадьбе». «Не будет никакой свадьбы!» – почти выкрикнул я. «Скорее! – торопил Хохрик. – Что вы там спорите, скоро сюда хлынет вода и нам всем уже не выбраться!» Он тянул в одну сторону, Йя – в другую. «Да что вы паникуете!» –крикнула она. «Я должен тебя спасти,- сказал я, - теперь, когда я вдруг обрел тебя, и сразу потерять, я дал слово твоей маме, что выведу тебя из подземного города!» Йя отбежала от нас, крутнулась, завальсировала впереди и опять мне послышалась незримая флейта - на этот раз звучал Шопен, увлекая нас нарастающей мелодией. «За мной, за мной! – радостно закричала Йя, не переставая вальсировать.- Не бойтесь! Никто не затопит подземный город! Крысиный король повел своих ратников к шлюзам! Идемте, вы увидите, что такое настоящая жертвенность!» Крысиному королю дал команду Юркан, догадался я, невидимый Юркан внушил ему эту идею – жертвенность – он всегда говорил о ней с пылом, его героем был Ян Палах, совершивший самосожжение на Вацлавской площади Праги, протестуя против вторжения. Белое платье Йи мелькало впереди, теперь она была похожа на цветок, единственное светлое пятнышко во мгле холодного подземелья. Она совсем не чувствует холода. Она быстро бежит и, как и всякая невеста, сгорает от нетерпения, она не понимает, какому риску подвергает себя. Я поспешил изо всех сил вслед за ней. Возвращаться без нее я не имел права! Становилось все холоднее. Все явственнее слышался шум стекающей воды. Под ногами тоже была вода, мы уже шли по щиколотку в холодной воде. Вместо того, чтобы спасаться от потопа, мы устремлялись навстречу ему. Теперь к шум у вод прибавился писк, переходящий в отчаянные стоны. Еще каких-то двести метров пробежки по узкому коридору и нам открылась странная картина. Я не сразу понял, что происходит. Казалось, схлестнулись в полумгле два потока – воды озера, устремившиеся сверху, и серо-черный верещащий слой какого-то живого вещества. На возвышении, у отверстия, из которого хлестала вода, я увидел крысиного короля, окруженного крысами-телохранителями. Уподобясь маршалу, он молча наблюдал гибель своих подданных, своих солдат. Поток воды на глазах ослабевал. Все решетки около задвижки были забиты захлебнувшимися в воде крысами. Живые крысы карабкались по мертвым, чтобы лечь на решетки и умереть, наглотавшись воды. Часть крыс неожиданно отступила и вновь появилась у отверстия, толкая перед собой чугунную задвижку. Через несколько минут все было кончено. Шум воды прекратился. Груды мертвых крыс застыли мокрой шерстяной горой там, где низвергались совсем недавно воды Верхнего озера. Крысиный король застыл без движения, словно оцепенел. Йя тихо всхлипывала. Я положил руку на ее вздрагивающее плечо. «Это все Юркан, - сказала она, - ему никого не жалко! Он всегда говорит, что новых нарожают!» Хохрик услышал ее слова и вступился за Юркана, он сказал, что, во-первых, повел на гибель крыс их король, а во-вторых, Юркан прав, пять-десять приплодов в год у каждой самки, каждый раз по десятку крысят, их сейчас вдвое больше чем людей! «Не слушай его, - сказала Йя, - каждый хочет жить, да и трудно под землей различить, где крыса, а где человек...» Я согласился с Йей, все живое может перерождаться, не жалеть жизней других даже во имя великой цели, оправдано ли это. Мы уже это проходили...

Теперь, когда опасность затопления миновала нас, казалось, можно было не спешить, но Хохрик продолжал торопить меня, он был убежден, что надо уходить немедленно пока всем не до нас. Буквально через час могут начаться поиски виновного, того, кто отодвинул затворы, падет подозрение на нас – и тогда можем попасть в пыточную. Он сказал еще, что не выносит физической боли. И опять воспротивилась Йя, она говорила горячо, буквально захлебывалась словами. На мои возражения сразу находила неопровержимый ответ. Она не хотела отступать, она ждала свадьбы, и даже если жених Юркан – она и с этим смирится, она не может бросить мать, которую могут отдать на съедение крысам, она не может бросить и крыс, обозленный Юркан начнет уничтожать и правых и виноватых. «Да видела ли ты Юркана? И что ты знаешь о нем!» – перебил я ее доводы. Оказалось, что она не видела Юркана, что здесь в подземелье стараются не всматриваться в лица. «А вдруг, он и есть крысиный король!» – бросил я последний довод. «Даже если это и так, - ответила Йя, - я тогда буду королевой и смогу всех спасать!» Она была очень наивна и честна моя Йя, мы все не стоили и ее мизинца, она всех хотела спасти. Прикоснувшись к моей щеке, она резко отпрянула и в одно мгновение исчезла в бетонной нише, которую я раньше не замечал, я бросился за ней, в нише было узкое отверстие, при всем желании я бы не смог ввинтить в него свое тело. Хохрик тянул меня сзади за край куртки и что-то кричал. Я отступил от лаза и услышал голос Юркана, вернее теперь я понял, что это был вовсе не его голос, слишком много в этом голосе было механических звуков, словно проворачивался где-то под землей огромный несмазанный подшипник. «Награждаются посмертно, - вещал голос, а потом шло длинное перечисление имен и сообщение о создании пантеона. «Если мы не хотим лежать в этом пантеоне, надо спешить!» – торопил меня Хохрик, а я продолжал выкрикивать короткое имя цветка, но не было и не могло мне быть ответа. Хохрик стянул с меня геринговскую куртку и напяливал какие-то провонявшие лохмотья, я не сопротивлялся. Потом он стал шарить по стене, пока не нашел заветного тумблера. Один поворот и он втолкнул меня в узкий ящик из красного дерева. Места здесь хватало только на одного. Резко щелкнули дверцы. И я почувствовал, что меня возносит вверх с большой скоростью, виски сдавило, все внутри словно опустилось, живот налился тяжестью и я потерял сознание...

Очнулся я на краю неглубокой ямы, слева сияли огни гостиницы, сыпал мелкий дождь, небо было темное и мрачное, я стал искать лаз, чтобы возвратиться в подземелье, исползал все вокруг, выпачкался и все напрасно. Здесь было много ям – на этом месте когда-то стоял Королевский замок, а теперь велись раскопки. Я нашел большую лужу, вымыл руки и почистил одежду. Потом я долго шел по ночному городу, пока наконец не добрался до дома. Оказалось, что я отсутствовал недолго, и особого скандала мое отсутствие не вызвало. «Где ты шлялся всю ночь! – ворчала жена, - Связался с этим бомжем, от тебя несет затхлостью, будто ты сам, как и бомжи, живешь под землей!» Говорить ей правду, рассказывать все, что со мной произошло, было бесполезно. Я ушел в другую комнату и заснул, как только прикоснулся к подушке.

Всю следующую неделю меня мучило сознание того, что я бросил там под землей и Йю, и Шахиню, и Хохрика, спасся сам и ничего не сделал для их вызволения, я тщетно искал возле нашей аптеки тот лаз, через который попал в подземелье. Не смог я попасть и на то место, где выбрался на землю. Все здесь было перекопано и огорожено высоким забором. Говорили, что здесь начали строить новый рынок. Я пытался рассказать местным краеведам о подземном городе и крысином короле, я говорил с учеными из нашего университета. Никто не хотел мне верить. И в конце концов, я сам стал думать, что все это лишь пригрезилось мне. Неожиданно для меня во все поверила моя жена и даже стала чаще нужного ходить в аптеку, надеясь отыскать в аптечном дворе заветный лаз. И все время она спрашивала: когда же появится Хохрик. На то были свои причины. Ибо жизнь наша стала улучшаться. Картина, подаренная Хохриком, оказалась хотя и не работы Дюрера, но все же учеников его школы. Ее оценили в пять тысяч долларов. Блюдо же с видом Кёнигсберга мы не стали продавать, оно до сих пор висит у меня над кроватью, хотя я и понимаю, что место ему в музее. Я вглядываюсь в нарисованные фигурки людей, фланирующих по набережной Прегеля, и мне кажется, что женщина в белом – это Йя, и что она спешит на свою свадьбу. И я не могу остановить ее.

Написать отзыв

Не забудьте указывать автора и название обсуждаемого материала!

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

WEB-редактор Вячеслав Румянцев