Алексей БЕРДНИКОВ

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

ДОМЕН

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

МОЛОКО

ПОДЪЕМ

БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ

ЖУРНАЛ СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

ПАМПАСЫ

К 700-летию со дня рождения Франческо Петрарки

Лаура, или Воспитание чувств

Окончание. Начало лекции читайте здесь

Предыдущий сонет мог бы быть напечатан в таком виде:

5. 

Едва возьму дыханье - вас назвать,

Ваш первый слог в пленительном убранстве,

ЛАская слух, является в пространстве,

И на сердце нисходит благодать.

Затем, Увы, бегУ вас Увидать,

Чтоб Укрепиться в чУдном постоянстве, -

Вот слог второй, а РАзум в критиканстве

Кричит, что с ней тебе не совладать.

Вот третий слог, вот, к слову, все три слога,

Где ЛАску с Уваженьем видеть РАд, -

Достойны вы обоих, ради Бога!

А Феба за нахальный этот взгляд

На сей вечнозеленый виноград

Попросим оба не судить нас строго!

- но мы решили не нарушать природную грацию графики Сонета. - Ред.

Действие первое

6 апр. 1327. Церковь св. Клары в Авиньоне. Петрарка, затем Лаура.

Петрарка: Утром 6 апреля 1327 года - в Страстную пятницу молодой несостоявшийся юрист имел неосторожность в Авиньоне, куда он случайно по казенной надобности прибыл, посетить церковь Святой Клары...

Тут и случилось ему остолбенеть, потому что увидел ее (не надобность, но церковь) залитой ослепительным светом. Свет исходил от прихожанки, которую наш посетитель видел, само собой, впервые.

Девушка, а может быть, и дама, почувствовала на себе тяжелый критический взгляд. Он принадлежал незнакомому ей двадцатитрехлетнему мужчине с крупными чертами лица и пепельными волосами. В монашеском одеянии, роста чуть выше среднего, незнакомец не показался ей отталкивающе безобразным. Она удивилась. Несмотря на свои девятнадцать лет, Лаура уже год как была замужем, считалась прекрасной женой, и до сих пор ей еще не приходилось подавать повода для сплетен. Взглянув на мужчину еще раз, она все поняла и содрогнулась (мысленно). В глазах его она прочла вожделение (il desio). Следуя, нежли умыслу, скорее наитию, столь очаровательному в слабых женщинах, она заговорила первая и, к ужасу своему, поняла, что тембр ее голоса незнакомца волнует...

Лаура: кто Вы такой и что Вам от меня нужно?

Петрарка: Незнакомец представился ей как Франческо Петрарка - каноник и собиратель изящной словесности.

(Que' ch'infinita providentia et arte...)

4. 

Тот, Чья любовь и мудрость обрекла

Мир восходить в спиралях бесконечных,

Слепив его из полушарий встречных -

Зевесу - скиптр, Аресу - меч дала,-

Кто просветил народы без числа

По поводу писаний безупречных,

Кто от сетей взял рыбарей беспечных,

Подвигнув их на горние дела, -

Кто сына подарил отнюдь не Риму,

Но - Иудее: ибо всяк смирен

Им предпочтен всегда был несмириму, -

Отметил городишко, мал и брен,

Зажегши в нем звезду, повсюду зриму,

От коей весь тот край приободрен.

Лаура улыбнулась. Он спросил у нее, как ее зовут.

Лаура: Лаура.

Петрарка: - сказала она и, помолчав, добавила -

Лаура: Я замужем и запрещаю вам впредь заговаривать или искать встреч со мною!

Лаура уходит.

Петрарка: На том они расстались. С ним осталось только ее имя - Лаура, Лаура - ветерок, нежное дыхание. Лауро - лавр, венчающий властителей и поэтов... Едва возьму дыханье Вас назвать... (полностью - см. выше).

з а н а в е с

(Цитировалось: вступление к лекции-концерту 85-86 годов - момент знакомства Петрарки и Лауры.)

В итальянских романах нередко происходит то, что происходило вот теперь - на наших глазах. Романисты это называют ударом молнии - встреча двух пар глаз, мгновенное возгорание мужского сердца - и сочувственное внимание ее, соучастницы возгорания - но молния явление непростое, физики говорят нам, что прежде чем обменяться зарядами (обмен зарядами и есть вспышка), между взаимозаинтересованными полюсами должен возникнуть канал - таков первый этап, и мне хочется подчеркнуть здесь именно взаимозаинтересованность в обмене зарядами обоих полюсов. Только затем происходит истечение электрической энергии, как мы знаем, довольно большой мощности, случается буквально - в следующее затем мгновение. В нашем случае - второе мгновение - исход заряда длился 21 год при жизни Лауры и какое-то время после того, как Лаура окончила свой жизненный путь. Я настаиваю на том, что разряд, состоявший из проливня стихов с одной стороны и внимательного сочувствия со стороны противоположной - длился ровно одно мгновение - наши человеческие чувства слишком грубы, чтобы смочь фиксировать бесконечно малые доли мига, это за нас делают приборы. Это же ради каких-то несравненно более высоких, нежли научные, принципов - делает для нас поэзия. Сейчас мы с вами проследим еще раз все этапы - шаг за шагом - удивительного слияния обеих душ - причем оно, это слияние, происходило одновременно в двух противоположных, опрокинутых друг в дружку полусферах - в грубой земной юдоли - мы это теперь видим - и в тонкой небесной субстанции. Итак, на земле случалось ее - земное -

(Amor рer fare una leggiadra sua vendetta...)

2. 

Дабы свершить слепительную месть,

Сломив меня и раз, и навсегда,

Схватила лук крылатая Беда,

Как трус, чтоб втихаря удар нанесть.

Но у меня засела в сердце Честь,

Дозор в глаза мне выставив тогда,

Но выстрел прямиком дошел туда,

Где ране мялись острия, как жесть.

Врасплох, увы, застал нас сей налет:

Ни сил, ни обстоятельств больше нет

Ни меч схватить, ни крикнуть караул.

О, если б вовремя сменить оплот

И тщательно запутать мукам след -

Чтоб перст их до меня не досягнул!

(Era il giorno ch'al sol si scoloraro...)

3. 

Был день, когда, по промыслу Творца,

В моих глазах погас свет полуденный,

Когда мой взор смутился, пораженный

Сияньем, Донна, вашего лица.

Я не похож тогда был на бойца,

Тем более - нa замок укрепленный,

Когда Тот положил стрелой каленой

Начало мукам, коим нет конца.

В зрачках моих - ни рва, ни палисада,

Чтоб к сердцу путь вторженцу запретить:

Глаза даны для слез мне - вот досада!

Угодно было богу пошутить

И дротик в безоружного вкрутить,

Когда у вас перед дверьми - засада!

Но вот происходит вознесение обоих в горние сферы - отметим, что все это великолепно синхронизировано в божественном контрапункте партитуры Канцоньере - начинаю уже нам известным 109м фрагментом...

(цит. Увы, Амур, не тысячный ли раз):

(Persequendomi Amor al luogo usato...)

110. 

Амур в урочном месте вдруг настиг

Меня средь дум крыла единым взмахом

И тотчас оковал мне душу страхом,

И сделал маской мой смятенный лик.

Нет, то не бог был: предо мной возник

Призрак из тех, что зыблются над прахом,

Чью тень звезда отбросила по плахам:

Живую в нем ее узнал я в миг.

Я тотчас же сказал себе: Терпенье! -

И тотчас в душу мне сошел покой,

И было время вечности - мгновенье.

От грома к молнии - подать рукой:

Я зрил глаза, я пил их настроенье,

Их речь отозвалась во мне тоской.

Вы видите - мы довольно точно определили контакт обоих любящих как удар грома. Я, вопреки традиции, бытующей в Петрарковедении, говорю о двух любящих, а не об одном одержимом страстью Петрарке - ибо Лаура влюблена тоже, просто здесь, на земле, она об этом не догадывается, предугадывает любовь возлюбленной только сам Петрарка, но он, по понятным причинам, боится довериться интуиции, этому его ощущению, помещающемуся где-то в неясном "может быть" между страхом и надеждой. Насколько был реализован его страх и осуществилась ли его надежда - все это мы увидим в дальнейшем. Сейчас же - давайте скорее продолжим это сладостное ознакомление с контактом двоих - в небесной, как я уже сказал, полусфере, тщательно конспектируемым для последущего себя (и для нас) поэтом. Сейчас произойдет внезапное очищение обеих душ от всего низменного, земного, в том числе - плотских помыслов. Смотрите, как это происходит:

(La donna che 'l mio cor nel viso porta...)

111. 

Не Лаура ль предстала предо мной,

Витая в хоре помыслов любовных? -

Я, устыдившись дум моих греховных,

Тотчас поник пред нею головой.

Она, отметив вид унылый мой,

Мне бросила вдруг взгляд из безусловных,

Который амнистировал виновных, -

Но от него остыл бы Громобой.

Я вздрогнул, а она, меня минуя,

Мне провещала нечто, от чего

Мне стало сладко, как от поцелуя.

Мое вы оцените торжество:

Воспоминанье это, дух волнуя,

Со мной - и сердцу не вместить его!

Дальнейшее имеет форму, любимую форму Петрарки, форму эпистолярия. Петрарка обязательно должен поделиться мгновениями своего счастья с кем-то очень близким ему по духу - он делится своим счастьем с коллегой Сеннуччо дель Бене -

(Sennuccio, i' vo' che sapi in qual manera...)

112. 

Сеннуччо, хочешь знать, как я живу

И каково со мною обращенье? -

Все дух мой - в пламени, а ум - в смущенье,

А Лаура - и в снах, и наяву:

Смиренна и горда на рандеву,

Мягка, жестка, в раздумье, в отвращенье,-

То неподвижна, то в коловращенье:

Я, глядя, то смеюсь, а то - реву.

Там нежно запоет, тут просто сядет,

Тут кинется, а там замедлит шаг,

Тут милый взгляд стрелу мне в сердце ладит.

То скажет что, то засмеется так,

Вид сделает такой, что с сердцем сладит

Тотчас моим Амур, мой добрый враг.

Пожалуй, здесь мы можем с определенностью узнать о стремительной близости "там" обеих душ по символике, явленной Петраркой в терминах события, как оно развивалось бы здесь, на грешной земле. Однако не забудем, что Петрарка вынужден сводить свои сведения до когносцируемого минимума - иначе он просто рискует остаться непонятым своим адресатом - Сеннуччо дель Бене. Итак, вместе с Сеннуччо, последуем далее в широко распахнутые врата Петраркова эпистолярия, не теряя из вида, однако, что это всего лишь символы - за которыми кроется нечто не менее волнующее, но несколько другое...

(Qui dove mezzo son, Sennuccio mio...)

113. 

Сеннуччо, я, разорван пополам

(Не правда ль, лучше вам, когда я целый?),

Бежал сюда, от бури очумелый,

Открывшей путь ненастьям и дождям.

Поведать ли, зачем, столь робкий там,

Я пред громами здесь не оробелый? -

Затем, что тут мой пламень застарелый

Вдруг вспыхнул как-то вновь собою сам.

Едва завидел я холмы и рощи,

Где Лаура, взглянув на небеса,

Смиряла бури гром и темень нощи, -

Как тотчас из души ушла гроза:

Что было сложным - стало много проще...

Что стало б, загляни я ей в глаза?

Там, на небе - он еще пытается - и как боится! - заглянуть ей в глаза! Отчего же? Вы помните - что Дант безо всякого трепета смотрел на свою Беатриче, насельницу небесных кругов, любуясь ее необычайным блеском - правда, она ему вскорости тут же и призналась, что она использует лишь тысячную часть оного блеска, чтобы как-нибудь не обидеть своего миленького. Отсюда нам должно быть совершенно ясно сомнение Петрарки - смотреть или - лучше - не смотреть в глаза Лауры - ведь что-что, а Кантику Данта, поименованную "Раем", он ранее, до того "смотрел нельзя прилежней". Но вот как развиваются события дальше - тут упоминается город всяческого блуда - Вавилон, - вы, конечно, станете думать, что речь идет об Авиньоне - престоле пап и столице тогдашнего Запада - но, пожалуйста, не воображайте себе Авиньона, Петрарка не имел, скорее всего, в виду конкретной клоаки - это означало бы придавать какое-то значение тому или иному мерзостному пустяку - он имеет в виду вообще все обиталище земного человечества, причем - в диахроническом, так сказать, срезе -

(De l'empia Babilonia, ond'e` fuggita...)

114. 

Оставив нечестивый Вавилон,

Лишенный совести, враждебный благу,

Приют скорбей и тьмы, я задал тягу,

Спасая плоть от ранних похорон.

Я здесь, в тиши, Амуром поощрен,

Сбираю травы, пачкаю бумагу,

Иль сам себе рассказываю сагу

О лучшем веке, чем приободрен.

Не озабочен чернью, ни фортуной,

Ни собственной персоной, ни тщетой,

И к жару, и к жаре равно иммуный, -

Имею два желанья: просьбу к той -

Почаще выю гнуть гордыне юной,

К нему ж - не расставаться с прямотой!

Здесь, мы видим, начинается явный съезд: земная тяжесть, тягота забот бытийных вскоре возьмет верх над душою Петрарки. С а м а д х и окончилось. Ну что ж - надобно вернуться и нам на эту грешную землю, а заодно посмотреть - так ли уж все здесь мерзко - не свершилось ли тут чего-либо, просветляющего земную жизнь?

(Amor m'a` posto come segno a strale...)

133. 

Амур меня избрал стрелам мишенью:

Я как бы солнцу снег иль воск огню,

То ж ветру - мга, себя я стервеню,

Взывая к вам, но глухи вы к прошенью.

Меж тем, лик ваш подверг меня лишенью:

То временю, то место я сменю, -

Вам удовольствье тыщу раз на дню,

Меня сыскав, подвергнуть поношенью.

Что стрелы? - Мысли! Солнце что? - Ваш взор!

Что огнь? - Желанье вас! Се во мгновенье

Казнит, слепит и жжет меня в упор.

А голос ваш: витийство то иль пенье,

Иль просто вздох - ничтожной жизни сор

Бежит пред ним, как мга от дуновенья.

(Pace non trovo, et non o` da far guerra...)

134. 

В день мира я - покоя не найду:

Страшусь - надеюсь, зябну и - сгораю, -

То к небесам взлечу, - то упаду, -

И то богат, то - нищих обираю.

Свободный, - из-под стражи не уйду

У той, которой - ни с какого краю

Не нужен я, и знаю: пропаду, -

И от восторга весь вдруг обмираю.

Без зренья - зрю, без языка - реку,

Ищу спастись - меж тем погибнуть жажду,

Презрев себя - все к вам стопы влеку, -

Слезами упиваюсь, в смехе стражду,

Жизнь не с руки - и смерть мне не в строку: -

Вот все, чего, любовь, от вас всегда жду!

(Quand'io v'odo parlar si` dolcemente...)

143. 

Я, слыша ваши ласковые речи,

Внушаемые демоном любви, -

Такое пламя чувствую в крови,

Что, мертвый бы, и то восстал для сечи.

Тогда томлюсь я предвкушеньем встречи

С любимой, столь прекрасной, сколь и вы:

Она со мной, мой грустный вздох: "Увы!" -

Не пробудит меня в ночи далече.

Ей пряди свежий ветер растрепал -

Вот к дому подошла, вот входит в залу:

От сердца ключ в ладошку к ней попал.

Но боль восторга скулы мне помалу

Свела так сильно, что язык мой стал -

И вынужден прибегнуть к интервалу.

(Ne` cosi` bello il sol gia` mai levarsi...)

144. 

Похожей не являли красоты

Ни солнце при безветренном восходе,

Ни радуга вслед влажной непогоде

Бросающая пестрые цветы, -

Как те ее огнистые черты

В их чудно переменчивой природе:

Единые у нас в подобном роде,

Они навеки с памятью слиты.

В ее очах сама Любовь крылами

Трепещет сладостно, и взгляд любой

С ней рядом тускнет, как под пеленами.

Сеннуччо, в ней напрягла лук тугой

Моя погибель, и теперь за днями

Не стану смерти я искать иной.

(Ponmi ove 'l sole occide i fiori et l'erba...)

145. 

Будь там я, где лучи палят росток,

Будь там я, где от века льды не тают, -

Иль там, где крайности не угнетают,

Пошли меня на Запад, на Восток, -

Со мной будь, Жребий, милостив, жесток,

Дни ясны, мрачны дни пусть вкруг витают,

Пусть ночи безразмерно вырастают, -

Будь беспределен я иль знай шесток,

Сунь в небо, в глубь земли или в пучину

Меня, день на гору иль в лог, иль в топь, -

Свободным духом, иль оформив в глину,

Пригосподинь меня иль охолопь:

Как в прежние вздыхать я не премину

Пятнадцать - плюс еще зубная дробь.

Для наших целей нам подходит фрагмент 143 (Я, слыша...). Он восхитителен - это да, но о чем он? Ну, во-первых, налицо здесь явно две женщины, причем наличествует в качестве адресатки - нормальная светская дама, вторая же - временно отсутствует, изображая собой совершенства, несвойственные светской львице, на что автор, нисколько не стыдясь и, конечно, не жеманничая, прямо этой самой львице указывает. Можно сказать, что львица, как блудливая кошка, тычется автором прямо-таки носом в свое постыдное несовершенство по сравнению с идеальной - Петрарковой - дамой. Критика, давно уже почувствовав жареное, кинула Петрарке запальчивый упрек чуть ли не в готовности разменять идеал с некоей представительницей отряда кошачьих, но на вопрос - кто же она - критик становится в позу Германа и начинает петь: Я имени ее не знаю и не хочу узнать! Но мы-то хотим узнать ее имя! В свое время, занимаясь расшифровкой Хй - несуществующей главы "Евгения Онегина" - я обратил внимание на одно, никогда не останавливающее пушкиноведов, странное обстоятельство в Главе Девятой - также несуществующей: - Евгений приходит к своей Татьяне - для того чтобы молчать как проклятый, молчать как рыба об лед: - говорит почему-то все время она - подобно синему чулку в юбке - строит - гипотезы, конъектуры его к ней отношения, намечает и отметает один за другим контуры их вполне возможного романа, наконец открытым текстом признается ему в любви - он, как и народ, безмолвствует. Молчание любовника так обескураживает несчастную женщину, что она вынуждена спасаться бегством. Глядя на все это - я не раз спрашивал себя - но вопрос мой был - не "почему он молчит", ибо ответ тут как-то ясно напрашивается сам собой: ну, молчит затем, что она ему не дает рта раскрыть. Я спрашивал себя: О чем молчал тогда Онегин? - и вот сегодня обрели "уста мои - Язык Петрарки и любви..." - ответ, и достаточно красноречивый, содержится, для меня, в этом, чисто Онегинском, петрарковом сонете: Я, слыша ваши ласковые речи... - молчит он Татьяне... - внушаемые демоном любви, Такое пламя чувствую в крови, Что мертвый бы - и то восстал для сечи. Тогда томлюсь я предвкушеньем встречи С любимой, столь прекрасной, сколь и вы... Она со мной - мой грустный вздох ("Увы!") - Не пробудил меня в ночи далече. Ей гриву свежий ветер разметал... Вот в дом она вошла... Вот входит в залу (от сердца ключ в ладошку к ней попал!)... Но боль восторга скулы мне помалу Свела так сильно, что язык мой стал И вынужден прибегнуть к интервалу... Может быть, Пушкин с нами недостаточно откровенен? Может быть, он произвольно купировал стенограмму беседы, доверив нам один ее фрагмент? Может быть... представим на минутку, что, выслушав ее коронное - Я вас люблю, к чему лукавить, Но я ... и т. д., он берет ее за руку и доверительно сообщает свое вдумчивое... "Я, слыша ваши ласковые речи, внушаемые... и т. п., и ...вынужден прибегнуть к интервалу..." Допускаю, что после этого Татьяна ушла, закусив в бешенстве губу и кинув посреди начавшегося разговора любовника... шла она рысцой и по дороге крикнула раскуривавшему свой утренний чубук мужу: Чего сидишь - твою жену оскорбляют, а ты сидишь - надел бы хотя бы... шпоры, что ли!

Подведем итог всей этой нелегкой музыке. Онегин, этот чудак, "мчался к ней, к своей Татьяне", а встретила его бледная, нечесанная, непроспавшаяся после канунного угара женщина - с закладной, возможно, на особняк или земли, над которой во всей утрешней простоте рыдала. Затем она, не потерявшись, принимает раннего визитера и вслух строит всякие версии относительно ее с ним со-бытия. И при этом еще, жеманствуя, намекает ему, насколько она тут, в Петербурге, не в своей тарелке, и как бы хорошо сейчас - вот прямо сегодня - на кладбище, на нянькиной могиле, разрезать свежую книжку с "Клариссой Гарлоу" ну вот хотя б. Реакция "неисправленного чудака" вполне предвосхитима. Он умолкает, как пень, - но думать-то свою одинокую думу она ему не запретит! Как вы, возможно, поняли из моего несвязного рассказа - я знаю имя таинственной собеседницы Петрарки тем свежим, ветреным Авиньонским днем. Имя этой женщины - Лора, простое французское имя. Поименовенье идеальной дамы, взирающей на нее с портрета, услужливо подставленного ей Петраркой, - Лаура. "От грома к молнии - подать рукой". От Лоры - до Лауры - "дистанция огромного размера" - может быть - десятилетия, может быть, не одно тысячелетие. Татьяна Ларина совершила этот ход - правда, в обратном направлении - "назад к Лоре" (т. е. - княгине Н.) - всего за пару лет. Удастся ли ей (с помощью Онегина; может быть, - Пушкина?) совершить отныне восхождение к "вашей Тане" - овладеть вновь секретом "напрасных совершенств" далекой, как луна, юности, заставлявших в благоговейном ужасе отшатываться озабоченных Евгеньев тех незабвенных дней? Кто же это может сказать? Во всяком случае, у одной из них, на нашей (человеческой) памяти это получилось: понятливая Лора стала гениальной Лаурой - и ведь сама, сама! Просто ей надо было (не так уж много, по большому-то счету) внимательно рассматривать себя в зеркале да изредка поглядывать на портрет Идеала - тот и другое - всегда имел при себе - к ея услугам - Петрарка. Стоило Лоре слишком увлечься изучением собственных будто бы прелестей в стекле - как тотчас появлялся вооружившийся магистерской указкой Петрарка и гневно говорил ей -

(Il mio adversario in cui veder solete...)

45. 

Стекло, в чей ныне мерзкий мне состав

Вперяете вы взгляд, любимый Богом,

Влюбляет вас, в заимствованье строгом

Веселый нежный облик ваш вобрав.

Стекло меня лишает всяких прав

Быть с вами рядом: горестным итогом

Суть то, что я в изгнании убогом

Оплакиваю дни былых забав.

Будь даже я подшит к вам ненароком,

Стеклу не следовало б, подольстясь,

Вас утверждать в презрении жестоком.

Вам не видна ли в том с Нарциссом связь:

Вы стынете бесцельно над потоком,

Соседством низким с травами смутясь.

Или еще того хужее:

(L'oro et le perle e i fior vermigli e i bianchi...)

46. 

Жемчуг и злато, розы и лилеи,

Которым, будто бы, вредит зима:

Повсюду колют и нейдут с ума,

Из сердца и из органов нежнее.

Мои мне дни - короче и влажнее:

Большая боль ведь не пройдет сама.

Но зеркала - вот подлинно чума:

Вы их в себя влюбляли не жалея.

Они заткнули рот моим глазам,

Которые вас за меня молили,

И те умолкли: вы ко мне остыли.

Но зеркала повсюду по водам,

Чьи омуты несут забвенье вам,

А мне - напоминанье о могиле.

Омут! Могила! - грозит он ей... Но он знает слова и похлеще. Я не хочу тут останавливаться на специфике своеобразного "домостроя", этой гениальной "школы жен" - которую Петрарка специально разрабатывает "ad usam delphinae"* с помощью воспитуемой им Лауры - ибо Лаура - конечная цель Лоры - распростершая гигантские крылья, вперенная взглядом в незакатное солнце - она уходит в высь, покидая вначале земную юдоль - а затем и Канцоньере. Но не Петрарку. Не нас.

Как бы высоко большие белые крылья ни возносили победившую время и пространство Лауру - с Петраркой окончательно расстаться она не может, ибо связана с ним посредством родительского cordone ombelicale (ит. - пуповина). Я вам сейчас продемонстрирую, каким образом это вервие постоянно дает себя ощущать - точь-в-точь как протоплазма, окружающая изгнанника - по меткому выражению Владимира Набокова, - он в ней движется совершенно свободно во всех угодных ему направлениях, но стоит ему сделать неверный шаг - и она застывает, схватывая его, как бетон. Шаг влево или вправо может и не считаться побегом. Ну, скажем, какой вот здесь побег?:

(Amor piangeva et io con lui talvolta...)

25. 

Амур и я - мы оба выли в голос

(Поскольку пары неразлучней нет),

Пока вы так запутывали след,

Что добродетель ваша прокололась.

Теперь, когда от ней вы ни на волос

(Бог упаси и дальше вас от бед!),

Мой благодарный ум к Тому воздет,

С Чьим милосердьем ваша дурь боролась.

Итак, вступая вновь на путь Любви,

А похоть оставляя с носом ка-бы,

Вы встретите то кочки, то ухабы...

Что делать: путь - тернистый (се ля ви!),

Подъем суров и крут, все на брови:

Все - подлинную ценность узрить дабы!

Будущую Лауру не порицают за ее краткий поиск стороннего развлечения, как это может показаться на первый взгляд. Просто нежная нянька ставит ей на вид - что малейшее телодвижение юной дельфинки не проходит и не пройдет незамеченным.

Тут я сделаю короткое отступление, касающееся скорее протокола, нежли моего доклада: вы, видимо, заметили, что, говоря о вещах сугубо материальных, я еще ни разу не прибегал к помощи моего же подстрочника, постоянно обращаясь к поэзии, опять-таки моей же. Что же заставляет меня пренебрегать аптекарской, или скажем так - бухгалтерской точностью филологического эквивалента - а если это действительно так - то ради каких вполне сомнительных, на взгляд иного критика, эффектов? Отвечу на это обвинение неожиданным для критика выпадом простой человеческой логики - разве критик, объясняя нам достоинства того или иного стихотворения, скажем, того же Пушкина, позволяет себе разрушать при этом стиховую ткань, преподнося нам, вместо стиха, выверенную, просчитанную прозу? Ну конечно же - нет: ни один критик, сколь бы высоко он ни заносился над бедным автором, - никогда не позволит себе деструктурировать разбираемый стих, делать денатурат из чистого продукта, произведенного - будь то Пушкиным, будь иным, менее значимым стихотворцем. Подытожу, дабы не входить в очередную бесплодную полемику: стихотворение обладает, говоря языком физики, своим особым, свойственным только ему, полем. Воссоздавая чужеязычный стих на своем языке, мы не переносим с бумаги на бумагу слова на такую-то рифму в таком-то метре, но возбуждаем - в новых обстоятельствах - культивируемое поле поэзии, оно же неизбежно бывает - и притом безнадежно - погублено, вытоптано сапогом кирзовой прозы, - поэтому никогда не верьте стихам, сделанным по подстрочнику. Поэтому поэтическая модель, платоновская идея - того или иного стихотворения - это нечто совсем иное, нежли проза подстрочника, в этой прозе не содержится, в конечном итоге, правды. Итак, я возвращаюсь к своеобразному Петраркову Домострою - этой уникальной по сути Академии жен, хотя не только: мужчине, только если он настоящий мужчина, тоже есть чему поучиться -

(Volo con l'ali de' pensier al cielo...)

362. 

На крыльях мысли к небесам лечу

Так часто, что кажусь себе бесплотным

Бесполым и блаженным перелетным,

В дол кинувшим раздраную парчу.

Вдруг в сердце сладкий холод ощучу,

Внимая словесам ее щекотным:

"Люблю тебя - таким вот: беззаботным,

Не шепчущим всегдашнее - хочу!" -

Подводит к Господу: главу склоняю,

Смиренною мольбой его клоня:

Да с ней и с Ним навечно ободняю!

А Он в ответ: Будь терпелив до дня!-

Тебе лет двадцать-тридцать в иск вчиняю -

Учти: что это мало для Меня!

Намек на "проколовшуюся" добродетель - мы получили в начале женской карьеры Лауры, когда она была еще Лорой, но Петрарка не оставляет в покое Лауру - когда она уже вполне свободно парит - белокурая и белокрылая - перед тем как оставить наш мир, отправляясь со своей невероятной миссией в миры иные, где -

(Li angeli electi et l'anime beate...)

346. 

Сонм ангелов избранных, душ блаженных

Небесных граждан - взял ее в свой полк

Тотчас, как прибыла: я слышу толк

Ея вокруг почтительно склоненных:

Откуда блеск сих качеств совершенных, -

Там говорится, - не возьмем мы в толк,

В веку, где всякий всякому как волк?

Ах, чистота в ней прелестей отменных! -

Она, довольна, что сменила кров,

В круг безупречнейших тотчас вступает,

Тайком глядит сюда: все ль я здоров,

За нею следую ль? - и ожидает

Меня, и тороплюсь к ней: так суров

И нежен голос, что ко мне взывает.

Как раз накануне излета с таинственной миссией в иные миры - Петрарка, неожиданно для нее, устраивает ей посиделки: своеобразный симпозиум с дамами ее уровня, где она, уже практически без его шпаргалки, твердо выдерживает труднейший экзамен на права гражданства в новых, немыслимых для земного создания - обиталищах -

(- Cara la vita, et dopo lei mi pare...)

262. 

Красавица, я думаю, всех боле

Красой и непорочностью ценна...

Где честь идти второй осуждена:

Ни красоты, ни ценности нет боле.

Та, что утратит честь по доброй воле,

Теряет женственность: жива ль она -

И жизнь такая подлинно мрачна

И горше смерти и горчайшей боли.

Смерть Римлянки мне не смущает ум,

Но что ее влекло к ужасной стали? -

Ведь скорбь всего вернее нас мертвит.

О вы, властители сердец и дум!

Вы не смогли бы взмыть сильней и дале:

Она в сужденьях высоко парит!

Затем она уходит... не закрывая окончательно дверь, лишь прикрыв ее, оставляя учителя в полном восхищении успехами блистательной дилетантки, в ожидании вестей оттуда - как приняли ее там. Вестей оттуда долго нет, он томится, скучает, взывает к ней - но вот, наконец -

(Quando il soave mio fido conforto...)

359. 

Нежно-надежное мне утешенье,

Отдохновение в жизни усталой

В левый край ложа присядет, бывало,

Сладко и мудро струя мне реченье, -

Вся состраданья, боязни свеченье.

Молвлю: Блаженная тень, ты откуда? -

И достает два чуда:

Ветвь пальмы, лавра ветвь с груди прекрасной,

Сказав: Из дали ясной,

Из Эмпирея, от святых селений

Слетаю я к тебе, твой добрый гений.

Благодарю ее взглядом и словом

В кротости, - ну, а чему я обязан? -

- Да ведь тому, что ты, болью повязан,

Горних тревожишь рыданьем суровым!

Стон твой в моем состоянии новом

Мне не дает насладиться покоем:

Живущим тут вам, что им,

Что я ушла из ихнего болота

Для лучшего чего-то, -

Где радость-то, где та любовь на деле,

О чем твердил раз восемь на неделе?!

Я, - говорю, - по себе только плачу

В сумерках местных под пыткою местной, -

То, что ты в небе, - то факт мне известный,

Эту мгновенно решил я задачу.

Бог и природа - я так их означу -

Дар твой вручают не всякому кряду:

Отнимут жизнь, в награду

Дают вам в небе крепкое здоровье, -

Ты - редкое гнездовье

Отборных добродетелей средь нас

Была, теперь ты в небе - вот весь сказ.

Да, ну а мне что тут делать прикажешь:

Нуль я в уме, одинок и бессчастен, -

Сдох бы я в люльке, когда бы был властен,

Грудью б заспался! Она: Ну, ты скажешь!

Только напрасно грязь по щекам мажешь,

Приободрись-ка да крылья напряги:

Бросай свои овраги

И сладких хилых многостиший ветошь, -

Пора б сказать им: Нет уж!

И быстренько ко мне, когда тобою

Любима - и любая ветвь: без бою!

Ветвь? И любая? Ах, да - но поведай:

Ветви твои: это ветви иль знаки?

Мне она: Сам же ответил ты паки, -

Перышком лавр этот твой перепетый,

Пальма вручается только с победой:

Мир - покоряла, себя - побеждала

И торжества бывала

Исполнена, зане Господь дал силу, -

Ты к лавру, тебе милу,

Вновь сердце обрати, проси подмоги:

Да, к нам стремясь, скорей почиешь в Боге!

Славно! А волосы эти златые -

В узел на горле! - а дивные глазки,

Солнце мое? - Так и хочешь ты таски, -

Молвит, сердясь, - что за речи дурные!

Голая тень я, как все внеземные, -

Та, что ты ждешь, в земле долгие годы, -

Но чтоб из непогоды

Тебя твоей увлечь в сплошное ведро:

Глаза, власы и бедра

При мне, - и остальное, кинь сомненье!

Бежим скорей, чтоб обрести спасенье!

Я - в плач, она мне очи

Отрет руками и вздохнет невольно

Иль сердится: ей больно, -

Или наскажет всякие слова мне,

Дробящие не только сон, но камни.

Когда он говорит, что тоскует, что места себе не находит без нее тут - не верьте ему: это, как говаривал Салтыков - паясничанье. На самом деле он безумно счастлив: цель его жизни достигнута - он изготовил здесь, своими руками, божественный снаряд, начиненный доверху неземной - и такой человеческой - любовью, и сумел послать его - Бог знает куда... - в иные миры? В века иные? В запредельность - к нам? А слезы его - это старческие спазмы: от позднего бессилия - что уже ничего не вернешь, а второй Лоры, подставившей себя для операции "Лаура", - уже не будет. Но он находит и тут выход - такой, что только причудник Петрарка и мог найти - он обращает свой тоскующий взор, после бесплодных поисков материала на земле - к Небу, и он видит там, не затронутый земным тленом материал - он видит на Небе... Божью Матерь... И что вы думаете? Он немедленно завязывает с ней диалог - он предлагает свою руку Божественной Сущности, ибо никто иной, как он, Петрарка, знает манеру усовершенствовать еще - Вечное и Совершенное -

(Vergine bella, che di sol vestita...)

366. 

Дева прекрасная, солнцем одетая,

В звездном венце, Фебом высшим избранная

Для помещения света нездешнего! -

Богом любви скажу слово мне данное, -

Ты помоги мне, спасенье обетуя,

Взор обрати мне Дитяти безгрешного! -

Я от Тебя жду ответа утешного

Днесь без усталости,

Дева, коль в малости

Помощна Ты среди мрака кромешного, -

Ты снизойди к моей просьбе томительной,

Встань мне над битвою! -

Стучусь с молитвою в свет Твой слепительный.

O Дева мудрая, Ты первая числа

Святых блаженных дев евангельского полка

И первая средь них, и светоч Твой видней.

Защита крепкая от действия и толка

Судьбы и смерти, Ты бесчисленно спасла

Детей замученных среди трудов и дней.

И этот глупый пыл, терзающий людей,

Ты остудить умеешь, -

Ты, Дева, разумеешь

В несчастном смертном те ж следы гвоздей,

Уродовавшие когда-то тело Сына, -

Дай веру обрести,

Прости и просвети раба и гражданина!

Дева Ты чистая, ясная, цельная,

Матерь и дщерь дорогого Исчадия,

Лампа сей жизни, а в той - украшение,

К Отцу от Сына единая стадия,

Горнего света окно запредельное, -

Все отдала Ты нам во искупление, -

Только Твое среди многих селение

Стало обителью,

Дева, к Зиждителю

Наша Заступница и умиление,

Ты уж меня не лиши его милости,

Благословенная,

Присноблаженная в царстве без гнилости!

Святая Дева, Ты, чье свойство - благодать,

Что подлинной стезей высокого смиренства

На небо поднялась, чтоб нашим внять мольбам, -

Ты, породившая Источник совершенства,

Светило правды, нам восшедшее сиять

И высветлить наш век, подверженный грехам, -

Ты, дорогая суть трем нежным именам:

Мать, доченька, супруга! -

Ты, Дева без недуга,

Консорта Цезаря, взломавшего бедлам

И сделавшего мир свободным и счастливым,

В святой его крови

Мне сердце оживи и сотвори красивым!

Дева на свете одна, беспримерная,

Небо влюбившая души красотами

Вне подражания, вне постижения, -

Святостью помыслов, ума заботами

Преобразившая церковью, верною

Богу единому, чрево рождения, -

Дням моей жизни пролей просветления,

Избавь от тягости,

О Дева благости, -

Грех мой прости, дай душе утешение,

Пред Твоим ликом в молитве клонящейся,

Стань ей опорою, -

Пред смертью скорою тьмы так боящейся!

О Дева ясная, Ты вечности зарок,

Звездой пылающий в житейском бурном море, -

И верный знак даешь Ты верному рулю, -

Вообрази: в каком тоскливом ныне горе

Терзаюсь я один, не ведая дорог, -

Меж тем как близок вал, грозящий кораблю!

И все ж одну Тебя так нежно я люблю!

Да, грешник, но не спорю, -

Да, Дева, объегорю

Я Твоего врага, да не сведусь к нулю!

Ты вспомни: ведь Христос грех искупил наш - верно?

И, стало быть, чиста,

Во имя мук Христа, плоть - и не все так скверно!

Дева, какими слезами горючими

Плакал, какими мольбами бездарными

Я исходил, только дело губившими!

Со дня, как родились на брегах Арно мы,

Бродя водами, песками зыбучими,

Жизнь вел я днями, в печали следившими,

Злыми речами меня обольстившими, -

Душу мне вынули, Дева, и минули

Быстрыми ланями, в тумане сгившими!

Дни мои ныне, что стрелы, уносятся,

Гнилые, грешные!

Ночи кромешные в подворье просятся!

Да, Дева, глиной став, мне сердце все тоской

Она изранила, всю жизнь терзая плачем, -

Из тыщи мук моих не зная ни одну, -

А зная хоть одной - к жестоким незадачам

Вдруг добавляла мне судьбы удар такой,

Что смерть моя несла ей громкую вину.

В Тебе, Владычице, я нахожу весну

Средь осени тлетворной, -

Ты, Дева, день мой черный,

Навеянный другой, жестокую войну -

Преобрази, смирив, в спокойствия день белый!

Дай мне печаль изнесть:

Тебе в том будет честь, что, сломан, стал я целый!

Дева единая благонадежная,

Приди на помощь мне в нужду великую,

Да не оставь меня пред ликом гибели! -

Меня Создавшее, не сам я кликаю, -

Его обличие, во мне прослежное,

Зовет, запятнано: Меня Ты выбели!

Медузой в грех введен, впечатан в глыбе ли,

В холоде плачу я,

Дева горячая,

Слезы мои осуши, сердце выболи! -

Плачем последним душа исторгается

Из ила дольнего

И в реку вольного света влагается.

Дева гуманная, заносчивости враг!

Да Перводвижитель к любви Твой ум направит!

Пощады сердцу дай в униженной мольбе!

Подумай: если тот земную горстку славит

С ужасной верностью и любит еще как, -

То как же будет он пылать к благой Тебе!

Коль по художеству его и голытьбе,

Твоей рукой он прянет,

Дева, и звонок станет, -

Мысль, выдумка, перо, словарь на А, на Бе,

Стиль, слезы и любовь, язык, душа и сердце - К Тебе, одной Тебе

Взорлят в его трубе - в анданте, граве, скерцо!

День приближается, смерть надвигается

Неотвратимая!

Дева, любимая!

Сердце, Тебя предвкушая, сжимается.

Этот ли, Сын Твой, во славе блистающий, -

Свет, мною видимый?

Да примет в мире мой дух отлетающий!

*) - "для дельфинок" - для девочек царствующего дома (простите, такого выражения не существует - есть совершенно в мужеском роде - ad usam delphini - для дофина, для малолетнего цесаревича, для подростка как такового... (АБ).

Начало лекции читайте здесь

Написать отзыв

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

WEB-редактор Вячеслав Румянцев