|
|
ПИСЬМА ДРУГУ
Письма Михаилу Ляшенко *
письмо первое
Увы, как планы ни итожишь,
всё искажается вовне.
Как жаль, что, Миша, ты не можешь
приехать запросто ко мне.
А я всё, Миша, хорошею.
А ты не едешь – вот те на!
Я понимаю – дел по шею.
Я понимаю – мать больна.
Голгофа на правах рекламы.
И смотрим мы, оледенев,
как наши старенькие мамы
небесный принимают гнев,
беря на счет и нашу долю,
сим как-то защищая нас.
Хотя конверты с новой болью
мы распечатали не раз.
Мой бизнес – та ещё морока.
И, пусть слыву я силачом,
мне так бывает одиноко.
(Ты понимаешь, я о чём.)
Куда-то стала ехать крыша.
Всё в точку сводится одну.
Мне стало часто сниться, Миша,
что я недолго протяну.
Ты хоть пиши. Инет-культура
пусть отдаёт свои долги.
Такие, Миша, пироги.
Такая, блин, литература.
письмо второе
Мерцает виртуальная тетрадь,
ненужная, как старая афиша.
Я никогда бы не подумал, Миша,
что стану так опасно уставать
уже к полудню. Я, увы, ведом
в иной ангар иными проводами.
И солнце зависает над следами.
И сабельным отсверкивает льдом.
Такой вот получился выкрутас
трамвайный. Ты, пожалуйста, не сетуй
на мой язык, поскольку общей метой
отчаянье объединило нас.
письмо третье
А я всё о том же. Ля-ля тополя.
Сижу себе, мучаю блёклую клаву.
Кошмар високосный колбасит державу.
Как холодно, Миша, в конце февраля.
Мне хочется снова в нормальную ложь.
В мальчишеский круг у дворовой скамейки.
Ты помнишь, тогда продавались наклейки –
намочишь, прилепишь, бумагу сотрёшь –
и Кремль получался, и «Ну погоди!»,
и танк агромадный с военным солдатом,
снегурка курносая с дедом мордатым.
Ты вспомни, и что-то качнётся в груди…
Я как-то услышал на рынке Сенном –
играл баянист после выпитой банки.
Он душу мне вымотал «Маршем славянки»
над смуглой толпой, над базарным говном.
О как я почувствовал будущий мрак!
А марш доносился всё тише и тише.
Ты знаешь, я просто не выдержал, Миша.
Ты знаешь, я взял и заплакал, дурак.
письмо четвертое
Здравствуй, Миша, война наша длится.
Я боец, да и ты не слабак.
День похож на весёлого шпица,
изучившего мусорный бак.
Сколько счастья на морде уродца!
Отчего, я и сам не пойму,
я почувствую – всё обойдётся.
Как-то слепится всё по уму.
Выходя, потопчусь на пороге.
И решу – мы с тобой дураки.
Ибо радости наши убоги,
а несчастия невелики.
Грязный шпиц – недомерок барбосый
зарывается лапами в снег,
по которому голый и босый
одинокий бредёт человек.
письмо пятое
Опять пишу тебе издалека.
Скорей с тоски, чем исходя из долга.
Есть некий смысл в природе пустяка –
в Саратове не говорят "река",
а произносят безразлично – "Волга".
Но безразличье это есть понты.
Поскольку гордость, ревность, удивленье
присутствуют. И в каждом поколенье
саратовцев есть общие черты,
воспитанные рыбами в воде,
травой на берегу, песком обрыва,
гниющей тиной топкого залива,
икрой сазаньей на сковороде...
Как тошно, Миша, родину любить,
особенно в ямбическом размере.
И, признаваясь в простодушной вере,
в какой-то истерической манере
вотще прервать повествованья нить
* Михаил Ляшенко, поэт, прозаик, мой друг.
* * *
Не донимай, не донимай,
болезнетворная привычка
ворчать, что, как сырая спичка,
не хочет загораться май.
Здесь и на дальних гаражах
и на окраинах рабочих
дожди не говорят – бормочут,
нашёптывают, ворожат.
И это сущая беда
для психа и для рыжей стервы.
Как странно действует на нервы
празднолетящая вода.
Но понимание дождя
в бредовой предрассветной рани
придёт, когда душа на грани
качнётся, грань переходя.
* * *
Ждёт его после дома земного
царство райское, адова ль пещь…
Одиночество онкобольного,
что ни думай – особая вещь.
Среди пауз, истерик, ироний,
среди всякого вида калек
отстраненно идёт посторонний,
безвозвратный такой человек.
Он со мной говорит без надсада,
как бы видя грядущую тьму.
А в словах не печаль, а досада
и вина перед теми, кому
доставляет дурацкую муку
соблюдения правил и мер,
недомолвок окольных докуку
и бодрящих смешков на манер
палача в светло-сером халате,
мудреца от ножа и иглы.
Ах ты Господи, как все некстати:
птицы чёрные, комья золы.
Мимо жизнь пробегает другая,
но не встрять, не втереться плечом.
Остается писать ни о чём,
и молчать, и курить не мигая.
* * *
Их странный мир давно за тем пределом,
когда уже не сделаешь больней.
Он всё ещё звонит ей между делом.
Он всё ещё заботится о ней.
Он к ней приходит ночью, словно тать.
Он не переменил своей привычки.
А ей, уже готовой истеричке,
так мало надо, чтобы зарыдать.
Но, гордостью своей обожжена,
она не тронет буроватой корки,
когда под видом стирки и уборки
как заводная кружится она
по комнате и не находит места.
И снова, слёзы проглотив едва,
его встречает ночью, как невеста.
А утром провожает, как вдова.
* * *
Не усердствуй, не думай, ложись.
Отключись от полночного блуда.
Пропади в этой ночи, покуда
о тебе догадается жизнь.
О тебе догадается день,
рубанув световой полосою
по лохмотьям безносой с косою.
И отпрянет безносая в тень
шифоньерную. «Сука, не трожь!» –
проскрежещет зубами победа
под естественный вкус «Блендомеда»,
под здоровую мыльную дрожь.
Спи, убогий, и пяткой босой
попадая в простынные складки,
не пеняй на случайность догадки
и на призрак с воздетой косой.
* * *
«Плывут верлибрами верблюды»
Не помню чьё.
«Сейчас уже не говорят: «Постмодернизм».
Юрий Проскуряков.
В чёрные бездны забвенья летя,
необоримым потоком несомый,
стонет во сне человек невесомый,
сжавшись в комок, как больное дитя.
И параллельно летят в пустоте
клочья чужой стихотворной метели:
«Поздняя осень. Грачи улетели.
Лес обнажился. Поля опусте…»
Чудо-кристаллы классических призм.
Лёгкие рифмы, счастливые игры.
Следом плывут караваном верлибры.
Вот и окончился постмодернизм.
А человек засыпает, спасён,
от равновесий любви и разлуки.
Слышит он сквозь посторонние звуки:
«Спи, мой любимый, забудь обо всём».
Чувствуя прикосновенье руки,
он распадается под одеялом,
слыша: «На нас не таращится дьявол.
Это у страха глаза велики.
Здесь никого. Мы с тобою вдвоём.
И далеко беспощадное утро.
Мы не расстанемся ни на минуту.
Жили мы вместе. И вместе умрём».
Вновь тишина воцаряется, лишь
голос в ответ дребезжит, убывает:
«Ты говори, только так не бывает.
Так не бывает, как ты говоришь».
* * *
Воспалённые слёзы утешь.
Отшептавшие письма не рви.
В этом городе ветхих надежд
невозможно прожить без любви.
Ты в окно посмотри наугад –
там распахнутый мается двор,
там теряет листву виноград,
словно рушится красный забор.
Главный врач средне-волжских широт
вновь меняет зелёнку на йод.
А на небе один самолёт.
А на небе другой самолёт.
Ты случайную кофту надень.
Засвисти посреди тишины.
Будто нету убитых людей.
Будто нету гражданской войны.
Кошка глупая кресло когтит.
Мимо сонная муха ползёт.
А один самолёт долетит.
А другой самолёт упадёт.
Написать
отзыв Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
