   |
| |
Образ Америки |
|
|
© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ" |
XPOHOC"РУССКАЯ ЖИЗНЬ""МОЛОКО""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОЛДЕНЬ""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"РОМАН-ГАЗЕТАГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКАПАМПАСЫ |
Образ Америки глазами гуманитария(виртуальный круглый стол, посвященный роману Сержа Кибальчича “Поверх Фрикантрии, или Анджело и Изабела” (Санкт-Петербург: ИД “Петрополис”, 2008) Участникам были разосланы следующие вопросы: 1.Что Вам больше всего понравилось в романе? 2. Что Вам больше всего не понравилось в романе? 3. Как, по Вашему мнению, автор относится к Америке? 4. Считаете ли Вы такой образ Америки аутентичным или, по крайней мере, художественно состоятельным? 5. Легко ли было читать роман и дочитали ли вы его до конца? 6. Считаете ли Вы, что роман восполняет нехватку в современной русской литературе жанровой интеллектуальной прозы: роман-травелог, университетский роман? 7. Хотели бы Вы познакомиться со вторым из "Путешествий Андрея Легионерова" - романом "В поле Гринхиллии, или Хэндзё и ориентальные искушения"?
Однако в то же время им была предоставлена возможность говорить о романе в свободной форме. Некоторые участники на момент обсуждения имели возможность ознакомиться лишь с первой частью романа, опубликованной в журнале. В круглом столе приняли участие как профессиональные критики, литературоведы, писатели и философы, так и просто читатели романа: Карен Степанян, Елена Тахо-Годи, Сергей Носов, Алексей Грякалов, Маргарита Сосницкая, Юрий Орлицкий, Михаил Отрадин, Ауэзхан Кодар, Нонна Беневоленская, Алуа Темирболат, Людмила Сафронова, и др. Заключает круглый стол ответ на некоторые замечания и наблюдения автора романа – Сержа Кибальчича.
Карен Степанян, критик, литературовед (Москва) Принято считать, что у ученых-аналитиков лучше работает правое полушарие мозга, а у поэтов, прозаиков, художников – левое (или наоборот, не помню). У Сержа Кибальчича замечательно работают оба. В романе “Поверх Фрикантрии” мне больше всего понравился авторский голос – нежный, застенчивый, даже в откровенных сценах – ибо ведь известно со времен Достоевского, что именно идеалисты часто стараются выглядеть “покруче” прожженных скептиков и мизантропов – весь из русской культуры прошлого или даже позапрошлого века. Этот голос или, иначе, лирический образ автора заполняет почти все пространство романа - автор же, судя по всему, интроверт, то есть путешествие по тайникам своей души ему гораздо интереснее путешествий внешних – и это хорошо, потому что для читателя это общение с ним и эти совместные путешествия интересны и радостны. В поле зрения автора попадает лишь то, что родственно, или, наоборот, контрастно его тонко чувствующей душе, - окружающая действительность в тот период, когда их отношения с Изабелой были исполнены безоглядного счастья и в период последующий различаются, как день и ночь, - поэтому собственно образа Америки там, на мой взгляд, нет. Есть лишь “университетская” Америка, да и та только в некоторой своей части. Для тех, кто преподавал или собирается преподавать в Штатах, эта (далеко не самая главная составляющая романа) интересна, для тех же, кто хотел бы узнать и почувствовать изнутри устройство жизни в США глазами человека нашей культуры, надо бы прочесть что-то другое (хотя что? даже литературно одаренные люди, уезжая, на время или на ПМЖ на Фрикантрию, либо вовсе перестают писать, либо начинают писать о том, что оставили дома). К очень важным достоинствам романа отношу легкий и изящный стиль, владение словом в той степени, когда кажется, что каждое последующее возникает само собой и автор пишет, что называется, без усилий (во всяком случае, они не видны, а ведь у многих наших коллег-филологов просто ощутимо, как трудно было им добраться до конца абзаца). Ход мысли автора не натужен и увлекателен, поэтому роман я, конечно, дочитал – и с удовольствием. Думаю, что с не меньшим удовольствием прочту и “В поле Гринхиллии, или Хэндзё и ориентальные искушения”. Я не сторонник распределения прозы по жанровым подразделам – “травелоги”, “университетские романы”. Важно, что бы это была хорошая проза. Наверняка, если мы начнем говорить об “университетских романах”, вдруг выяснится, что таковых на пространстве нашей Отчизны в течение последних двух десятков лет создано немало. Но их никто не читал и не читает. А Сержа Кибальчича уже, я уверен, прочли многие, а когда выйдет книга, прочтут еще больше. И порадуются, и, может, сильнее полюбят жизнь и лучше поймут самих себя – а ведь только это, в конечном итоге, и есть задача каждого писателя.
Михаил Отрадин, литературовед (Петербург)
О фрикантрийских студиозусах повествователь сообщает нечто принципиально важное: “Они мерили весь мир своим собственным аршином”. Пожалуй, главное, чем обогащает роман – это духовное взросление человека, прежде всего героя. Это обретение способности смотреть на внешний мир, в том числе на чужую (но и на свою собственную) культуру с различных точек зрения. Это процесс непростой. Много неожиданного герой обнаруживает не только “в них” (фрикантрийцах), но и в “нас” (в себе). Ирония в таком повествовании уместна и плодотворна, такой сюжет увлекателен и в хорошем смысле поучителен.
Елена Тахо-Годи, поэт, литературовед (Москва)
Привлекает в первую очередь необычный полусерьезный-полуироничный ракурс и сама идея облечь историю любви – любви русского преподавателя Андрея (Анджело), приехавшего в один из университетов США читать лекции, и его американской студентки-славистки (Изабелы) – в одежды фантастического романа из “эпохи конца второго полуОборота”. По воле автора все обретает новые очертания: Россия превращается в страну Эйлинию, Москва – в астероид Смоквау, Соединенные Штаты – во Фрикантрию, эпоха холодной войны – в столетие Великого Противостояния, перестройка – в Рефорломацию, университет – в инфоВкол и т.д. и т.п. Однако за этими переименованиями и подстановками стоит не беспечное стремление к забавной игре словами или желание завуалировать реальные события. Если бы автор хотел ввести читателей в заблуждение, он бы не стал инкорпорировать в текст то английские реплики, то детали типично американского или нашего отечественного – российского, начала 1990-х годов, – быта. Травестия, смесь обыденного и фантастического нужны ему для того, чтобы исподволь, незаметно заставить своего читателя задуматься над серьезными и вполне философскими вопросами. По сути роман-травелог “Поверх Фрикантрии” – это роман-антиутопия. Вот почему его герою, Андрею, неуютно и в родной стране, едва сбросившей путы социалистической идеологии, и на чужой, якобы абсолютно свободной фрикантрийской планете, вот почему он, судя по всему, обречен на разлуку с полюбившейся ему девушкой. Герою предстоит пережить разочарование в утопических мифах о сладости отеческого дыма, о счастливой и вольной американской жизни, о вечной и непреходящей любви. Но роман Сержа Кибальчича не просто антиутопия. Это и роман-воспоминание, путешествие во времени – из настоящего в давно минувшее личное прошлое. Благодаря этому ирония здесь не перерастает в холодный гротеск и даже насмешка полна спокойного беззлобия. За ироническим флером таится грусть – ведь герой поверх барьеров времени смотрит на собственный путь со снисходительностью зрелости, умудренной горьким, но примиряющим с жизнью опытом. Пусть миф о “стране чудес” на географических просторах родины или чужой державы, остается только мифом, но любовь – даже если она житейски бесперспективна и трагична – всегда очистительна и благотворна для души, наполняя ее на долгие годы непреходящим ощущением тепла, света и осмысленности бытия.
Сергей Носов, писатель, критик (Петербург) В романе поднята весьма серьезная тема – реальности существования “здесь и сейчас”, утопии и антиутопии, светлого и радостного мира безоблачного добра и темного и убого мира всеразъедающего зла и уродства. Помимо так сказать художественно-философической стороны, есть в романе и элемент беллетристического гипноза. Роман принадлежит к весьма и весьма читабельной беллетристике. Он интригует, увлекает и очаровывает. Если называть вещи своими именами, то герой романа отправляется в Америку, страну богатства и преуспеяния, “страну чудес”. Отправляется, однако, не прозаически, а как бы в сюрреалистической атмосфере приключений и путешествий, которую изначально создает в своем повествовании автор. От “воздуха”, которым дышали обыденные герои гомеровских и свифтовских эпопей, попадающие в далекие и странные миры, в атмосфере действии современного романа-травелога, конечно же, почти ничего не остается. Однако нечто общее с духом иронической фантасмагории, царствующим, например, в знаменитой “Америке” Ф.Кафки, в романе “Поверх Фрикантрии…” ощущается достаточно зримо. И речь в беллетристическом создании Сержа Кибальчича действительно идет о путешествии в “зазеркалье”, где пусть и нет ни лилипутов, ни великанов, ни сказочных чудовищ, ни волшебников, но странные люди встречаются и странные встречи случаются… Главный интерес здесь в том, что герой в изначально заманчивом и в то же время несколько пугающем чудесном “зазеркалье” встречает, как он к этому, встреченному им на своем “одиссейском” пути относится, что с ним самим в итоге происходит, что он теряет, а что находит. В сущности, в своем несколько причудливом развитии повествование Сержа Кибальчича и живописует все это весьма прихотливой словесной вязью, рисуя череду полусмешных-полупечальных образов и иносказаний. Конечно, многое в живописуемой автором стране чудес его, надо сказать, весьма жизнелюбивому Одиссею первоначально очень интересно. Однако в душе героя постепенно зарождается непобедимая и несколько тревожащая его самого ирония по отношению к ставшему ему на время близким миру, который, казалось бы, так щедро балует придирчивого “посетителя” изобилием материальных, интеллектуальных и всех прочих благ. Мир этот вдруг начинает казаться герою повествования парадоксально несерьезным, как бы игрушечным – как мир разноцветных, броских и веселых этикеток, тщательно скрывающих вполне банальное и непримечательное “содержимое”. И у героя постепенно пропадает ощущение попадания в мир чудес. Новый встреченный им мир теперь видится ему, конечно, вовсе незлым и весьма удобным, но в то же время и, пожалуй, несколько навязчиво праздничным – как новогодний вечер, который никак не может закончиться, как веселый карнавал, который в конце концов смертельно наскучит. Герой романа пытается преодолеть это навязчивое ощущение. Но как? А вот это мы и видим по дальнейшему несколько авантюрному (тут уже вспоминаются и авантюрные романы) развитию повествования. Герой “без страха и сомненья” обращается “в мире ином” к вечным и вневременным любовным отношениям. И перипетии его любовной истории возвращают героя “романа-путешествия к простой реальности человеческой жизни, которую он, наконец, находит и в “зазеркалье”. Ну а что же со страной чудес? Ее, оказывается, на самом деле нет, хотя, конечно, есть страна комфорта. Какова же авторская позиция в оценке Фрикантрии, “поверх” которой долго путешествовал его герой? Что же все-таки за мир, если отбросить выверты иронии и вымысла, этот герой встретил на своем пути? Вопрос, казалось бы, остается нерешенным. Но это только кажется. На самом деле ответ на него вполне прочитывается в идейном подтексте романа “Поверх Фрикантрии…”: в современной вселенной человеческого существования нет ни “империи зла”, ни безоблачного мира добра и блаженства, а есть просто жизнь человеческая с ее вечным и неуловимым содержанием и смыслом.
Алексей Грякалов, писатель, философ (Петербург)
Захватывает тема любви. Надо бы говорить не о теме, а о самой любви. Думаю, что без любви роман вообще состояться не может. А так роман возвращает миру то, что сам от него когда-то взял – рожденный любовью, любовь в мир возвращает. И только так сохраняется самость романа. Вещь должна быть оцениваема только как совершенство особого рода. Роман держится собственной силой, а не отсылками к идеологии или эмиграции. Как раз это показалось избыточным – вполне допускаю, что именно это было наиболее важным для других. Но меня интересует роман как роман и возможность жизни романа как романа. Как автор относится к Америке? – как к месту романного действия. Такой срез письма – на стыке с практиками “глубинного погружения”, культурологического описания и анализа повседневности сегодня актуален. Современный роман – это как бы не совсем роман, но именно это можно сказать о каждом настоящем романе. Любит герой Америку или нет? – это вопрос-следствие. Любит ли герой героиню – вот первичный вопрос. Исходная бытовая рациональность будто бы побеждена любовной историей, но лежала в начале. Такая рациональность определяет и отношение автора к Америке. И еще раз скажу: речь идет о письме – внутрироманном, а не внероманном пространстве. Любит или не любит определяется не внешними проекциями, а самим письмом. Поскольку же, как известно, желание всему предшествует, то и описание желания в романе предшествует многому: это желание между одиночеством и влечением. Только посредством романа-письма автор обретает то, что можно называть любовностью или любовью. Привлекает, что автор сохраняет интенцию любовности – ее хватает и на представление Америки. Влюбленности или “идеологии” явно бы не хватило. Главное, предупреждал непонятый в своем времени Сигизмунд Кржижановский: не быть современным. Мы и так с необходимостью – и чаще всего избыточно – современны. Современность всегда в нас – даже несовременный взгляд всегда исторически расположен. По-настоящему интересно только то, что впервые – именно это и делает литература. Впервые открыто как существование, как бытие. Открыто как то, что было всегда – так любовь в романе показана как то, что было и есть всегда. “Бессмысленная, но непреодолимая любовь” делает героев “единственными сумасшедшими на всей Фрикантрии” – именно это понуждает письмо определять собственную непреодолимость на фоне предшествующих объяснений. Любовь не внешнее в отношении к письму – это энергия и форма развертывания. Литература решает главную задачу самосохранения – в романе ничего нет, кроме слов – так, по словам Набокова, другое дело, что в словах уже все есть. Даже и в тех словах, которые возникают впервые. Я лично знаком с автором романа – это дает мне чувство неодиночества. В название следующего романа Сержа Кибальчича входит слово искушение. Я бы сейчас сказал о соблазне. Когда-то Розанов сказал, что сатана соблазнил папу властью, а литературу – славой. Розанов, как всегда, говорил о великом. Великим является искреннее и подлинное усилие написать роман – в этом смысле встреча с романом всегда желанна.
Маргарита Сосницкая, писатель (Милан)
К определению жанра сочинения Сержа Кибальчича “роман-травелог” необходимо добавить уточнение “культурологический”, потому что в первую очередь мы имеем дело с широко культурным автором, ученым-литературоведом, человеком, владеющим иностранным языком, который из этого владения делает свое достояние, главный речевой прием и козырный ход. Владение это позволяет ему создавать его неологизмы, которые легко дешифровываются, особенно при условии знания читателем пары-тройки европейских языков. Неологизмы курсивом иногда блестящи, зачастую удачны, иногда непонятны, но всегда кабинетны; порой впадают в тон каламбура, обожаемый в литкулуарах, а для людей с литуклоном необходимый, как рыбе вода. Иносказательные определения травелога - самого высокого класса и безусловно понятны коллегам сочинителям и культурологам – конкретно, например, автору эссе-новеллы “Подвиг Катулла” Отрошенко – но для рядового читателя желательно все-таки дать сноски в конце страницы, что, откуда и почему, включая даже почти хрестоматийную цитату из Тарковского-отца, кстати, использованную крайне удачно. Лексические особенности текста – исключительная авторская находка, но у нее уже есть предтечи и сложившаяся традиция. Вспомните поэму Ивана Мятлева “Путешествие мадам де Курдюкофф” или эмигрантские вирши Джозефа Бродского. Они зависли на стадии мутации – языка, сознания, национальности. И не был ли еще в часы упомянутой мадам язык-мутант назван воляпюком? Сержу Кибальчичу такая мутация не грозит: он вовремя вернулся в свою Эйлинию, и за него можно порадоваться. Слава Богу, что его герою Андрею разговор фрикантрийского университетского городка иногда казался идиотским. Здоровый человек – Андрей, эрго, его создатель, Серж Кибальчич. Но сказал кто-то признанный: пророки под ложными именами (псевдонимами) не приходят. А для такого самодостаточного человека с нормальным собственным именем, как автор, реверансы в сторону сомнительной революционной личности и первого пролетписателя [1] – признак неуверенности в себе, своем успехе – неуверенности, приправленной манкированием уважения к своим предкам. Трепетны любовные описания. Но что-то притомили эти панегирики русских мужчин иностранкам. Как пошло от Петра I, издавшего указ, повелевающий наследникам престола не брать русскую жену, так не видно этому ни конца, ни края. Мода распространилась на деятелей искусства, политики: отец Герцена, Есенин, Маяковский, Набоков, Шаляпин, Любимов, Солженицын и пр. – у всех у них жена или одна из жен или хоть любовница была нерусская. В фильме “Сибирский цирюльник” тоже весь сыр-бор закручивается вокруг довольно ординарной англичанки, во “Фрикантрии” - из-за соединенноштатки, фрикантрийки. Что ж... только зачем тогда жаловаться, что лучший генофонд страны уходит заграницу на оздоровление вымороченных иностранцев. Год дэмнэд! С русскими красавицами, наводнившими подмостки высокой моды мира, никому не по плечу состязаться. Надо поднимать их статус всеми средствами, в том числе романами-травелогами, повышать их рейтинг, чтоб помешать эксплуатировать их по заниженным расценкам, а героя угораздило опять втюриться в американку. Они и без того жнут, где не сеяли. Не суждено нам угадать, как наше слово отзовется... Об этом эхе от написанного автор не имел права не задуматься.
Юрий Орлицкий, поэт, литературовед (Москва)
Беря в руки очередной роман, написанный литературоведом, прежде всего начинаешь ворошить в памяти написанные им научные труды: способен ли он написать не хуже предшественников? Лучше – не просто, но хуже – вообще не имеет смысла, бумагу жалко. Тем более, что читателя сегодня найти труднее, чем писателя… Вот с чем я садился за книгу Сержа Кибальчича: с опасением. Но и с восхищением: если продолжать сказанное, остается только жалеть, что тем коллегам, которые умеют писать о литературе, обязательно стоило бы попробовать писать литературу. Но для этого надо иметь некоторый запас самого бесценного: свободного времени. И смелость, которой мне, например, не хватает. Наш автор нашел и то, и другое. И, судя по всему, не зря: книга получилась. Читаешь ее без напряжения, легко. Это – две трети удачи: не всякое, даже из классики, удается осилить. Да и не всегда это нужно: иной раз по одной главе понимаешь, что будет дальше, остается отыскать в “Идеальном романе” М. Фрая подходящую концовку. Автобиографичность Кибальчича подкупает, потому что он не скрывает ее. И не скрывает свою личность, не всегда и не во всех проявлениях вызывающую симпатию. Но и тут есть знаменитые предшественники: те же Толстой с Достоевским, которых, прочитав их собрания сочинений (даже без мемуаров) трудно полюбить как людей. А тех, кого полюбить можно, наоборот, читать не хочется – такая вот “диалектика”. Сам Андрей-Анжело не любит ни наших, ни ваших (то есть, ихних). И не скрывает этого. Да и то, что происходит у них с Изабелой через одну “б”, я бы лично ни за что любовью не рискнул назвать: так, командировочный романчик, секс-минутка, растянувшаяся на два года. А потом легко и благополучно для обеих сторон завершившаяся. В общем, не о любви этот роман, пусть не обманывает нас авторская аннотация. Да и сатирой его называть не хочется: определенности, конкретности адреса не хватает. Фрикантрия – плоха, но и отечество мало чем отличается: по логике героя, его можно и нужно любить только за то, что свое. “Потому что другой не видал”, типа. Иной раз даже хочется спросить автора, откуда в нем столько мизанропического? Но ведь именно это, наверное, и привлекает в книге читателя. Меня, например. И привлекает вполне заслуженно: хороший такой получился автопортрет в ненавистном импортном интерьере. Но и в домашнем Андрей чувствует себя так же неуютно. Значит, везде ему не живется. Как и почти всем нам. Послевкусие однозначно: все в мире зыбко, призрачно, временно, смертно, печально… Как после хороших стихов: Мандельштама, Тютчева. Потому и читаем, и хвалим: правда, хорошая получилась книга. Одно смущает: постмодернизм. “Интертекстуалистов” (это я о сверхплотной цитации предшественников) был и есть не один десяток. Без всего этого проще бы было, честнее – хотя и “несовременнее”, немоднее, непостмодернее. И что тогда было на них лаяться?.. …В советские времена – в самом, правда, начале – была такая забавная практика: “плохую”, по мнению официальных кругов, книгу переводили и издавали (иногда с грифом “ДСП”, но когда это мешало?), но предваряли одним-двумя разгромными предисловиями. Меня тоже в этом романе устраивает далеко не все. Но читать интересно. Не это ли главное?
Ауэзхан Кодар, поэт, издатель (Алма-Ата)
Роман “Поверх Фрикантрии, или Анджело и Изабела” – это книга о любви русского преподавателя и американской аспирантки, фоном для которой оказываются увиденные героем-“пришельцем” в сатирическом свете Соединенные Штаты Америки. В то же время отношение героя к Америке далеко от однозначности и согрето своеобразной нежностью: автор явно полагает, что России совсем не мешало бы еще кое-чему поучиться у Америки (как, впрочем, и наоборот), но далек от идеализации этой страны. Книга представляет собой замечательный образец современной жанровой литературы, адресованной одновременно как массовому, так и элитарному читателю. Самим автором жанр романа обозначен как роман-травелог (роман-путешествие). Это популярный в современной западной литературе жанр, в котором сюжетная история героев вписана в инокультурный или инонациональный контекст. В современной русской литературе он только начинает развиваться (например, “Пять рек жизни” Виктора Ерофеева). В романе есть мощный интертекстуальный слой, но текст вполне увлекает и читателя, который этот слой способен воспринять лишь частично. Я прочитал этот роман с удовольствием, которого давно уже не испытывал. Он выгодно отличается и от постмодернистской, и от урапатриотической российской прозы - в нем есть одинаковое неприятие и того, и другого. Вот это “необщее выражение лица” автора и чувство собственного достоинства, с которым он пишет и об Америке, и о России, неподдельность его как очарования, так и разочарования Америкой мне и понравились больше всего. Так же по-катулловски искренне и одновременно застенчиво, смешивая на грани фола стеб и возвышенное, Серж Кибальчич пишет и о любви. Давно не читал ничего подобного, вернее, бесподобного.
Наталья Банникова, студентка
Давно ничего не читала более интересного. Читается легко и написано честно. Думаю, даже на Фрикантрии, где “давно уже никто ничего не читает”, роман оценят. Конечно, рассчитан он на читателя более-менее профессионального, но мне кажется, это только добавляет ему ценности (писать на потребу дня у нас есть кому, и пусть пишут: литература может и должна быть разной). По крайней мере, когда что-то узнается, это очень тешит самолюбие (смайлик). Роман на самом деле замечательный: очень хороший язык и суперские постновистские игры-заморочки. К счастью, это не очередные мемуары, а очень качественный и интересный роман, на мой взгляд, написанный в лучших традициях постмодернистской прозы. Настоящий текст и не должен просчитываться с первых страниц. Он должен играть и увлекать - пожалуй, это мне понравилось больше всего.
Яна Гумницкая, менеджер
Фрикантрия... Так волшебно зашифрованные слова. Как в детстве мы шифровали слова, прибавляя к каждому слогу дополнительный одинаковый слог, и нам казалось, что никто не сможет догадаться, о чем мы говорим. Такие теплые и нежные отношения героев, идущих иногда по острию ножа, откровенно потаенные или тайно открытые, от которых становится как-то теплее, как будто тебе позволили прикоснуться к чему-то сокровенному. Роман зачаровывает и появляется непреодолимое желание узнать, что будет дальше. Давно не было такого, чтобы современный русский роман (не чтиво) прочитала, можно сказать проглотила, за несколько часов.
Наш ответ Чемберлену, или Серж Кибальчич о Серже Кибальчиче, Анджело и Изабеле
Некоторые читатели отождествили автора с его героем. Для этого у них вообще-то были кое-какие основания. Роман действительно написан так, будто точка зрения героя часто (хотя все же не всегда) совпадает с мнением автора. Однако это провокация, которая вполне достигла своей цели. Напомню, что “Поверх Фрикантрии…” - только первая часть триптиха “Путешествия Андрея Легионерова на некоторые отдаленные планеты”. И в последующих частях многое из прошлого опыта героя будет переоценено. Что касается меня самого, то и к нашим, и к ихним, и к постам, и к не- я отношусь очень хорошо. Ну а герой, конечно, попал в передрягу, в которой без мизантропии не обойтись. В чем он в первую очередь сам и виноват: не надо Изабелу обижать, она ведь еще девчонка. Между прочим, Евгений Онегин – тоже в своем роде Пушкин. И это тем вернее, чем больше поэт постарался “заметить разность между Онегиным” и собой, чтобы не подумали, что нарисовал он “свой портрет, как Байрон, гордости поэт”. Но это Пушкин минус творчество и минус пять лет. А как любил шутить все тот же классик-Первоглаголист, только дурак не изменяется. Если угодно, то с такими оговорками и Анджело – это я. С той разницей, что его угораздило влюбиться в свою студентку, а я этого никогда себе не позволял и не позволяю. Историю, происходившую только в моем воображении (отдельные детали, впрочем, почерпнуты из реальных любовных романов, которые разворачивались на моих глазах), я представил как действительно имевшую место: иначе мне в моих отношениях с Фрикантрией было не разобраться. В англоязычном романе Набокова “Смотри на арлекинов” повествователь описывает историю своих отношений с “тремя не то четырьмя” своими женами, в то время как автор посвящает его своей единственной жене “Вере”. Разумеется, мой роман это особая литература. Принцип подобной литературы сформулировал еще Георгий Адамович: “жизнь интереснее вымысла” (хотя без вымысла все равно не выходит). Так, написаны многие и многие литературные произведения: например, “Козлиная песнь” Конст. Вагинова, “Путешествие на край ночи” Селина, “Ночные дороги” Гайто Газданова или даже отчасти “Доктор Живаго” Б.Пастернака. Однако несмотря на то, что сюжеты подобных произведений действительно написаны скорее судьбой, чем литературой, не следует переоценивать ту меру “реального”, которая нам в них представляется. За что нужно сказать спасибо постмодернистам, так это за то, что они попытались объяснить тем, кто этого еще не понял (пью за успех этого безнадежного дела…), что реальности как таковой нет. Впрочем, это завело их чересчур далеко. Вплоть до утверждения о том, что война в Персидском Заливе была только по телевизору (пусть попытаются убедить в этом тех, кого бомбили). Однако во всяком случае реальности точно нет и не может быть в литературе, где она создается посредством текста, а сколько разных текстов может быть порождено одной и той же действительностью – не предмет для спора.
С теми, кто ставит под сомнение правомерность использования литературных псевдонимов, полемизировать не так просто, хотя все же можно сослаться на Андрея Белого, Хармса, Сирина и еще… львиную долю мировой литературы. Если бы меня звали “Маргарита Сосницкая” и я писал только художественные произведения, то я бы тоже, наверное, печатался под своим собственным именем. Но под ним я печатаю свои серьезные литературоведческие работы, пользующиеся некоторой достаточно широкой известностью в узких профессиональных кругах. Вот почему, обратившись к художественному творчеству, которое я ощущаю как проявление некого моего другого, игрового “я”, я не мог не прибегнуть к псевдониму. Псевдоним “Серж Кибальчич” я выбрал себе именно потому, что, намекая на “Мальчиша Кибальчиша”, он как раз дает мне возможность для своего рода игры: я/ не я/ не совсем я/совсем не я. Другая причина такого выбора – это то, что современная Россия, в определенном отношении, откатилась на сотню лет назад, разом отказавшись от того хотя бы относительного социального равенства, за которое нас уважала Европа, и променяв его на самое дикое расслоение общества на супербогатых и нищих. Это делает вновь самыми актуальными целями общественного развития и современной литературы задачи социальной критики, которые наша страна решала во времена Николая Кибальчича (привет проспекту Кибальчича в Москве!) и Максима Горького (которому я, впрочем, предпочитаю Газданова и Набокова). Напомню, что Николай Кибальчич в заключении разработал проект реактивного летательного аппарата и, таким образом, его тень, возникающая на полях моего межпланетного травелога, вполне уместна.
Что касается калек с английского, то для их понимания вовсе не нужно знание нескольких иностранных языков. Хватит и одного, который в школе изучают. Но они в романе не просто так, а для того, чтобы создать впечатление инопланетности. В романе немало интертекста, но вовсе не обязательно считывать его полностью (и тем более не обязательно зачислять его по части постмодернизма). Так что авторские примечания с разъяснением всех источников, по-моему, ни к чему. В конце концов нужно оставлять читателям возможность для догадок, а филологам поле для деятельности. На Востоке, в частности в Японии и Корее, выполнить за кого-то его работу считается серьезным преступлением. Относительно такой литературы, которая поднимала бы статус русских красавиц, и выполняла другие производственные задачи, в том числе и по улучшению генофонда страны, скажу, что она у нас уже была и, боюсь накликать, может появиться снова. Запрягайте, хлопцы, кони… Острая полемика с постНовистами объясняется тем, что роман был написан несколько лет назад, когда они еще были неприкасаемыми. А кто же утверждает свое в литературе без полемики с предшественниками? Сейчас, когда на них бросаются все кому не лень, я бы, пожалуй, снизил градус. Тем более что и во мне самом, наверное, есть что-то постовское: гони постмодернизм в дверь... На некоторые критические замечания одних участников круглого стола лучше всего ответили другие его участники. Это произошло и с вопросом о том, есть ли в романе Америка и насколько она в нем реальна. И я вдруг сам неожиданно понял, как я в действительности к ней отношусь: как к старой любви. А старая любовь… далее по тексту. Примечания:[1] Журнальная редакция романа была опубликована под псевдонимом “Максим Кибальчич”.
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в |
© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ" |
|
 |
WEB-редактор Вячеслав Румянцев |
