|
|
Любовь СИРОТА
ВСЁ СКАЗАНО ДО НАС
* * *
…Когда стоит звезда над косогором,
И взгляд переполняется простором,
Как лёгкие – осенним сквозняком,
Бессмысленно копаться в лексиконе:
Слова потонут в шелесте и звоне
Или застрянут в горле, словно ком.
Бессмысленно искать определенья
Тому, как в костерке вершится тленье,
Тому, как пахнет палая листва, –
Но душит ком и просится наружу,
И теребит растерянную душу,
Забывшую, как пишутся слова.
Темнеет небо, и ветра крепчают,
И дым горчит – и что-то означают
Разлад осенний, горечь и надлом,
И учащённо кровь стучит в сосудах,
И снова балансирует рассудок
На вечной грани меж добром и злом.
Я напрягусь, и будут прихотливы
Искусной метафорики извивы:
Я вскрою суть ветров, дымов, разрух –
Пускай символизирует природа
Разлад в моей душе, в душе народа
И общества больной, смятенный дух.
Но – Господи! – звезда над косогором,
И кажутся нелепицей и вздором
Потоки слов и творческий экстаз,
И гармонично сущее, покуда
Мы не спешим вторгаться в это чудо.
Давай молчать. Всё сказано до нас.
РЕКВИЕМ
Осенние ветры рвут небо в куски,
Почти что опали опальные листья,
И дворник своею размашистой кистью
На холст тротуара наносит мазки.
Гусиною кожей покрыт водоём,
И влага сочится сквозь мелкое сито,
И ясно, и наго, продуто, открыто
Пространство, как память о детстве моём.
И мысли, похожие больше на бред,
Звучат всё назойливей и непрестанней,
И строчки отрывочных воспоминаний –
Как письма в тот город, которого нет.
В тот город, где вместо садов – пустыри,
Где в парке отеческом больно и странно
Хрипит пересохшее горло фонтана,
Где остовы зданий, пустые внутри.
Мне этих картин не осилить со слов,
Не выстроить воображением нищим,
Но жуткое зарево над пепелищем
Я вижу, как видел Помпею Брюллов.
…А помнишь – росли во дворе тополя,
И мы по весне подбирали серёжки,
И грелись в подъезде бездомные кошки,
Явившись на запах людского жилья.
А ночью сквозь ветки глядела луна.
Фонарь за окошком раскачивал тени,
И тайны скрещений и хитросплетений
Являла нам рыжая штора окна.
А летом трамвайчик возил нас на пруд,
Торчал на разъездах на одноколейке,
И ёрзали мы на дощатой скамейке,
И длинным казался недлинный маршрут.
А помнишь юннатку? Неистовство птиц.
Субботники с грохотом металлолома.
Дорогу домой, что, казалось, знакома
До трещин в асфальте, до микрочастиц…
Давно я уехала. Но до сих пор
Ночами бессонными – как наважденье:
Я вижу пейзажи, родные с рожденья –
Кювет водосточный… Больничный забор…
Вот этот бульвар… И скамейки в тени…
Неужто сейчас там пустынно и голо?
А школа – моя 21-я школа,
Мои одноклассники – живы ль они?..
Мне хочется верить, что все спасены, –
Остались ли там, разбрелись ли по свету,
Но – нет уцелевших, нераненных – нету,
Все грозненцы – всё-таки жертвы войны.
Десятки ли, сотни таких же, как я,
В бессонницу сладостно и воспалённо
Рисуют портрет Заводского района,
Подробности детства, детали житья?
Едва погасив над подушкою свет,
Бредут, обходя уголки дорогие…
Наверно, мучительней нет ностальгии,
Чем память о месте, которого нет.
…Я знаю, мои причитаья грешны:
И страх, и утраты меня миновали.
Но с теми, чью родину смяли, взорвали,
Мы общею памятью породнены.
Я там не бывала. Я только со слов
Рисую ночами руины былого.
И это страшней, чем у Карла Брюллова,
Поскольку не вырос в Помпее Брюллов…
СКРИПАЧ
Мир
безумный, сумасбродный – то ли паперть, то ли плаха,
Суета,
разор и смута, плач и ругань, шум и гам…
А в
подземном переходе музыкант играет Баха.
Снисходительно и скудно деньги падают к ногам.
Мельтешит
поток прохожих, обгоняющих друг друга,
Племя сытых и
голодных пробегает, топоча.
И
просительно, призывно им вдогон несётся фуга
Из-под
красных и озябших, нервных пальцев скрипача.
…Этой
жанровой картинке дай любое толкованье:
Назови гримасой века, заклейми её, поняв,
Что на заработки вышло молодое дарованье,
Высочайшее искусство на подачки разменяв.
Только, если не бояться говорить
высоким слогом –
Пусть он суетен и грешен, но смычок в его руке –
Всё равно посредник между композитором и Богом,
Даже здесь – в убогом, смрадном и заплёванном мирке.
Посреди забот и тягот, посреди больной эпохи,
В тёмной яме перехода вдруг очнусь, приторможу,
Вдруг почувствую, как горло перехватит мне на вдохе –
И в разверстый зев футляра что-нибудь да положу.
За
внезапное смятенье, за сумбур в душе голодной,
Стосковавшейся по небу, – воздаю, не подаю
Современному Орфею в современной преисподней,
Приносящему на паперть скрипку вещую свою.
ТРУДОВОЙ СЕМЕСТР
Вспоминаю не разумом –
пульсом, дыханием, кожей –
Тот душевный покой –
словно смерила скорость планета –
Сладкий месяц сентябрь,
на лучистую сказку похожий,
С буйством яблочных кущ,
с ароматом минувшего лета.
Это было село –
передышка от вечного бега.
На работу с утра
под знамёнами солнечной пыли
Нас, девчат городских,
подвозила простая телега
С жеребёнком,
застенчиво жавшимся к рыжей кобыле.
Можно было болтать,
петь, шутить и смеяться в дороге,
Только радостней было,
отбросив заботы и мысли,
Молча плыть на спине,
чуть качаясь, как в древней пироге,
Через яблочный дух,
через синие-синие выси.
Можно вспомнить иное:
ночей сладковатую негу,
Стынь речную, костры,
горизонта закатную гамму,
Можно многое вспомнить...
Но я вспоминаю телегу,
И как пел бубенец,
украшающий рыжую маму,
Как певуче скрипели под нами
усталые оси,
Тот блаженный покой,
ту бездонность небес,
ту бездумность...
Это было давно...
А быть может, и не было вовсе –
Так, привиделось мне
в давнем сне
под названием «юность»...
ПОЭЗИЯ
О, как он услужлив, угодливо-нежен –
Мой сказочный век электронных поделок!
Он к облачным высям бетонных скворешен
На лифтах возносит птенцов обалделых.
Балует, суёт за игрушкой игрушку –
Но что нам наивная эта опека,
Покуда мы маемся, бедную душу
Царапая в кровь о неровности века?
Попойка ли, мистика – что иллюзорней?
Какое смешнее лекарство от стресса?
Я тоже спасаюсь. Я трогаю корни,
Что держат зелёную крону прогресса.
Из почвы, на вид оскуделой и нищей,
Целебные соки несут они листьям,
Питая их трудной и вечною пищей –
Любовью, и совестью, и бескорыстьем.
И если вот-вот – и дойду я до точки,
Удушья вот-вот не смогу одолеть я,
То мой кислород – это тихие строчки
Поэтов второй половины столетья.
Не новь авангарда, не пафос плакатный,
Не классика даже (простите, предтечи!) –
А этот язык, до озноба понятный,
Слова на родном, современном наречье.
И если безрадостно ношу влачу я –
Нужда ли, тоска ли меня засосала,
Я книгу открою – и, вздрогнув, почую,
Как сладостно чиркнет кремень о кресало.
Я выживу – ибо хранят мою веру
В бессмертную душу, в высокое небо
Вот эти негромкие строки. К примеру –
Булата, Давида, Арсения, Глеба…
* * *
Отговорила роща золотая…
С. Есенин
Вдоль времени, дорогою неявной
Бредут стихи, свой путь не прозревая.
Скажи, собрат, товарищ мой тщеславный,
К чему тебе известность мировая?
Превознесут, причислят к некой школе,
Изучат то, что билось и кровило…
Как много строк, замешанных на боли,
Признанье, обессмертив, омертвило!
То, что певца томит, неволит, гложет,
Наследьем назовут литературным…
“Я вас любил, любовь ещё, быть может…” --
Зубрит школяр с усердием дежурным.
В сто сотый раз знакомое читая,
Не ощутишь ни радости, ни муки:
“Отговорила роща золотая…”
Красиво – но затвержено до скуки.
Но в тихий день, в уже остывшей роще
Поймёшь, изящный троп изобретая,
Что не сказать ни искренней, ни проще:
“Отговорила роща золотая…”
Там, на просторе – злее, холоднее,
А тут – покой, прозрачность и смиренность.
Но тут, в тиши дерев, ещё виднее
Необратимость дней и жизни бренность.
Пустое небо тускло и угрюмо,
А в роще – свет и тишина густая,
Ни птичьего, ни лиственного шума –
Отговорила роща золотая…
…Стихи мои, плоды моей забавы,
Живите жизнью лёгкой и свободной,
Без доблести, без подвигов, без славы,
Не дорожа любовию народной.
Но сохраните боль мою и трепет –
Нам не попасть в анналы мировые,
Но пусть живую душу вдруг зацепит
Строка, как бы открытая впервые.
И откликом – пускай не потрясеньем –
Вдруг зазвучит, значенье обретая,
Как мне звучит в безмолвии осеннем:
“Отговорила роща золотая…”
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа
|
