|
|
Дамир Шарафутдинов
На Инзере
1. ИСТОК ИНЗЕРА
Теплый солнечный день. На перекате, напротив нашей деревни, мы с Ахметом
ловим хариусов. У каждого из нас через плечо на бечевке висит полиэтиленовый
мешочек, прилаженный под сумку. В переднем кармане рубашки, полы которой
закатаны и завязаны на самой груди, — спичечный коробок со слепнями, которых
мы накануне собрали с ног доящихся коров. На черемуховом удилище в вершке
друг от друга вбиты два гвоздика — это удобство вроде катушки, чтобы не
запуталась длинная леска при вываживании попавшейся на крючок рыбы.
В сумке у нас подрагивают уже по два хариуса. Это трепыханье под мышкой
поднимает настроение, вызывает радостные чувства. Казалось бы, после такого
неплохого улова здесь, по всем рыбацким поверьям, мы должны сменить место
рыбалки — спуститься ниже по течению. Но то ли оттого, что погода хорошая,
то ли оттого, что солнечный мир переполняет нас умилением, мы остаемся на
месте. Лениво переговариваемся да время от времени подергиваем удочки.
Ахмет устроился получше меня. Его камень не торчит из воды, поэтому он с
удовольствием нежится на нем по пояс в прохладной воде. А я расположился на
высоком плоском камне, свесив ноги в струю, и лишь иногда набираю пригоршню
воды и с наслаждением охлаждаю лицо. Вообще-то, на гулко поющем перекате с
ослепительно играющими на волнах солнечными бликами изнуряющей жары летнего
дня не чувствуется.
— Ахмет, — окликаю я, ощущая босыми ногами щекотанье мальков, собравшихся
около камня. — Рыба всегда поднимается вверх... Когда она достигает истока
Инзера, что дальше делает?
— Не знаю, — удивляется друг. Он выбрасывает обгрызенного слепня, наживляет
на крючок живого, что-то пошептав, плюет на него и осторожно спускает на
воду так, чтобы овод поплыл поверху. — Я думаю, до истока Инзера так далеко,
что ни одной рыбе туда не доплыть.
Про гору Ямантау, откуда Инзер берет начало, я знаю из башкирского народного
эпоса «Урал-батыр»: «стало большой плохой горой». Большая-то она, может
быть, и большая, а вот в то, что она плохая, мне почему-то не верится.
Сказка ведь. Если бы там было обиталище каких-нибудь дивов и всякой нечистой
силы, разве могла бы оттуда вытекать такая дивная река! Рассказывают, с двух
сторон Ямантау вытекают два красивых Инзера – Большой и Малый.
Перед глазами встает чудесная картинка: у подножия высокой, достающей до
неба горы из-под большого камня бьет поющий родник с удивительно чистой
водой. Сначала образует маленькое озерцо, вроде колодца, потом вплетает свой
серебряный голосок в шум окружающего дремучего леса и, пенясь и играя, бежит
в сторону нашей деревни.
Мне приходилось видеть на обложке одного из журналов речку, вытекающую из
пещеры Шульган-Таш. А ведь и она в «Урал-батыре» упоминается как логово
дивов... В то же время, ее расхваливают всюду на все лады! Про Инзер и
Ямантау я ни разу не слышал ничего хвалебного. Сказка — она и есть сказка,
утешаю я себя.
— Эх!.. Увидеть бы начало Инзера, а? — слегка приподняв над водой конец
удилища, я кладу его на камень, на котором сижу, и придавливаю другим
камнем. Затем поворачиваюсь к Ахмету и, устремив взгляд на синеватые горы на
востоке, продолжаю: — Как ты думаешь, если пойти пешком, сколько дней займет
дорога?
— Нет у нее начала. — Ахмет не спеша начинает сматывать удочку. — Ты начало
речки Кунбы когда-нибудь видел?
Кажется, друг говорит правду: вот — в двух шагах — в Инзер впадает речушка
Кунба, которая вырывается из леса, можно сказать, из глухого, медвежьего
угла, но никто не знает, где конкретно она берет начало.
Интересно получается: устье Кунбы тут, у всех на глазах, а где начало —
неведомо. Однако местность с названием «Исток Кунбы» в горах существует,
тогда как места с названием «Устье Кунбы» нет.
— Говорят, из деревни Бирдегр ясно виден Ямантау, — Ахмет перебирается на
мой камень.
— Не такая уж даль — исток Инзера, чтобы нельзя было дойти. Если разузнать
дорогу у взрослых, то можно отправиться...
— Только нет у Инзера никакого начала.
— Кто сказал?
Отец у Ахмета – охотник, немало исходил он горных троп. Если ему известно,
где начало Инзера, то он может сводить нас туда. К тому же, он наш учитель,
не раз мы ходили с ним в разные экскурсии и походы.
— Сам подумай, — продолжает запутывать мои мысли товарищ. — Истока не только
у Инзера и у Кунбы-речки нет. Город Белорецк тоже считается началом Агидели,
но Агидель же притекает к нему откуда-то издалека.
— Никто не знает. А если мы пойдем искать исток Инзера, без ног, наверно, не
останемся, — дуюсь я на Ахмета и отворачиваюсь.
Таинственная зеленая чаща, затерянная в синих горах, будит в моем сердце
грусть. К тому же, чем больше встречаю сопротивления со стороны кого-нибудь,
тем больше крепнет мое упрямство, — характер такой. Ведь и Урал-батыр,
несмотря на то что никто ему не верил, вышел на поиски неизведанных миров и,
вопреки всему, нашел их! Скажете, такое бывает только в сказках? Но ведь и
Ямантау, и пещера Шульган-Таш — не в сказке, а рядом с нами существуют! И
отец рассказывал нам: когда они были еще детьми, один старик говорил им, что
по нашим землям скоро пройдет железная дорога. Они тогда тоже посчитали его
выдумщиком. Да вот же она, железная дорога, на самом деле сверкает рельсами!
Как заставить Ахмета поверить в существование истоков? Ладно, попрошу отца,
чтобы сводил нас...
— Гляди! Держи!!! — Ахмет кинулся к реке: удилище, соскользнув с камня,
упало в перекат и поплыло быстрее течения.
— Большая рыба попалась! Как бы не сорвалась! — ору я и бросаюсь вдогонку.
Вода выше бедер, быстрое течение едва не сбивает с ног. Прощупывая ногами
камни на дне, я стараюсь догнать удочку, хотя знаю, что она никуда не
денется. В конце переката течение успокаивается, и там ее можно спокойно
поймать. Только за это время и хариус может сорваться. Нет ничего обидней,
чем сход с крючка крупной рыбы, которую в душе считаешь уже пойманной.
— Сейчас. На, держи! — Ахмет всучил мне свое короткое удилище, пакет с
хариусами и поплыл по течению.
Правильно: чем перебирать босой ногой камни-окатыши, лучше плыть,
отталкиваясь от них руками.
Так оно быстрее.
— Давай, я буду сматывать леску! — говорю я, когда он возвращается с
пойманным беглецом.
Ахмет держит удилище, а я дрожащими руками начинаю выбирать звенящую леску
из быстрины. Когда она внезапно ослабевает, мое сердце уходит в пятки. Если
рыба сейчас резко повернет вниз и рванет, то порвет леску. Или разорвет губу
и уйдет. Поэтому я стараюсь держать леску все время слегка натянутой.
— Сама к нам идет, — подпрыгивает Ахмет.
— Уже почти всю выбрал, — говорю я. — Дай удилище, а ты подхватишь рыбу в
воздухе.
Крупный хариус выскакивает из воды почти на расстоянии наших вытянутых рук,
но, блеснув чешуей на солнце, снова исчезает. У меня замирает сердце, а
Ахмет стоит с открытым ртом. Ослабевшая было леска снова туго натягивается.
— Трави! — кричит Ахмет, немного придя в себя.
Я поспешно начинаю отпускать леску. Конечно, надо дать походить рыбе, чтобы
устала.
— Ушла, — потянув на себя вдруг провисшую леску, делает безжалостное
заключение Ахмет.
Пустая леска необыкновенно легко выбирается из воды. Вот показался и сам
голый крючок. Мы долго бездумно созерцаем качающуюся блестящую железку.
— Все? — спросил Ахмет не то у сошедшей рыбы, подарившей нам столько
суматошно-волнительных минут, не то у меня.
— Ладно! — стараюсь я успокоить Ахмета. — Пропади он пропадом, хариус этот!
Айда, соберем мальчишек, и я вам расскажу об истоке Инзера…
Веками бежит Инзер по ущельям. Годы появляются, как новогодний снег; и
бесследно исчезают, как весенние воды. Друга моего Ахмета давно уже нет в
живых. Да и хариуса в Инзере теперь не стало. Иногда мне кажется, что
поднявшиеся вверх по течению рыбы, достигнув истока, куда мы, к сожалению,
не добрались, так и ждут в своем омуте нас с Ахметом…
Много перевидал я верховьев. Побывал и в знаменитой Каповой пещере, долго
наблюдал, как выбегает из нее стремительная речка Шульган. Тогда я уже знал,
что Инзер берет начало не под горой Ямантау. Если бы наша буйная детская
фантазия и вправду повела нас в путь в поисках ее первородника — это стало
бы сказочно-ярким событием нашей жизни. Кто знает, может быть, такое
путешествие послужило бы в дальнейшем надежной опорой в преодолении многих
трудностей.
Я и сейчас пьянею от святых мальчишеских грез. Время от времени ударяюсь в
воспоминания, перебираю сны, по которым скучаю. Перед глазами встает
картина: вершина горы-исполина в черных мглистых облаках, замшелый
сине-зеленый лес. У подножия лежит огромный валун, который не в силах
поднять даже сам Урал-батыр. Из-под него бьет чистая как слеза, холодная как
лед, животворящая вода. В округлом колодце она ненадолго успокаивается, а
потом игриво устремляется в лесную чащу, к людям — в нашу деревню...
Так, наверное, начинается не только Инзер, но и все реки. А также все добрые
дела, светлые мысли, думаю, начинаются так же. Сначала они родятся в голове,
а потом, по мере удаления, превращаются в яркие, высекающие искры
воспоминания.
— Ну что, видел начало Инзера? Оно точно такое, как ты нам, бывало,
рассказывал? — спрашивают друзья, когда я приезжаю домой.
— К сожалению, пока не нашел. Я ведь вниз по течению пошел... А вы вот
остались здесь и тоже не ходили к истокам.
Одна вера все крепнет и крепнет во мне: тот край и вправду похож на те
волшебные сны, на заманчивые сказки, о которых когда-то поведал им. Чем
дальше уходит детство, тем ярче становятся воспоминания, тем дороже
неосуществленные мечты...
Но раз никто из наших не добрался пока до страны наших детских грез и не
открыл начала Инзера, значит, никто и не может разуверить меня, что исток
реки именно таков, каким я вижу его.
Тем, кто сомневается, я задал бы такой вопрос:
— А вы бывали на дне моря? Неужели нет? Получается, бывают бездонные моря?..
Я прихожу к выводу, что чем больше я познаю, тем меньше знаю...
...Мы с дочерью спустились к Инзеру.
— Вон там, на перекате, — показываю рукой на едва заметные в половодье
буруны, — когда были такими, как ты, мы с другом Ахметом ловили хариусов. Не
бурной весной, конечно, а когда река по-летнему пела...
Дочь завороженно глядит на весенний разлив. Пока мы с ней ехали сюда в
поезде с низовьев Инзера, где река намного шире, она все время смотрела в
окно вагона. Проезжая через мосты, каждый раз выспрашивала:
— Папа, а это какая река?
— Инзер. Вся дорога идет по его берегу.
— Правда?! Мы с тобой уже столько времени едем, а за окном все Инзер и Инзер?
— удивлялась она и бросалась к окну напротив в поисках новой, еще более
прекрасной картины.
Сейчас же, когда мы стоим на самом берегу, она, видимо, гадает, как это ее
отец, не страшась, мог рыбачить в этих буйных водах, от одного вида которых
бросает в оторопь; да и вместо веселой песни стоит такой рев, что в ушах
звенит.
— Папа, а ты у начала этой реки бывал? — вдруг спохватывается она.
«Нет, доченька, не довелось мне увидеть истоков», — хотелось сказать ей, но
не хватило духа.
— Я тебе расскажу про ее истоки, доченька. Может быть, когда вырастешь,
сходишь и сама увидишь это таинство, — сказал я с грустью.
— Да, папа? С тобой и сходим?
Конечно. Когда-нибудь…
2. ЕЩЕ ИСТОК
Имена главных героев этой истории не сохранились. Если бы нужно было,
наверное, остались бы они в памяти народа. Памятником могла стать даже вот
эта гора – разве названия таких скал, как Инсебика, Барсыноскан, не
напоминают нам о минувших временах, не рассказывают о поучительных событиях,
связанных с этими именами, постоянно обновляя нашу дырявую память?
У той горы, что высится прямо посреди поселка Инзер, нет связи ни с каким
именем. Белые скалы ее, покрытые березами и грациозными соснами, видны
издалека, и с железной дороги, и с автомобильной. Вершина гордо вздымается
над местностью и носит величавое и красивое, как она сама, название — Гора
любви. Наверно, не совсем точное, поскольку знаю, что любую возвышенность
около любой деревни по обыкновению именуют Девичьей или Караульной горой. Из
того же ряда, думаю, и Гора Любви. А ведь эта гора не похожа ни на какую
другую
...Я был еще маленьким, едва начинал осознавать окружающее, но — почему, не
знаю — хорошо запомнил одно предание, рассказанное бабушкой моей маме.
Вы тоже послушайте. Может быть, кого-нибудь оно заденет, оживив сокровенные
струны души.
«Они встретились на вершине горы на небольшой полянке, откуда видны сразу
несколько деревень.
— Пойдем, любимый, посидим на утесе, там мне больше всего нравится, —
сказала девушка, нежно прижимаясь к широкой груди парня.
— Нас могут заметить заводские, — Корбан повел девушку, держа за руку, в
другую сторону. — Лучше поглядим, как сливаются два Инзера.
— Завод очень далеко... Кто нас увидит, да и как узнают нас оттуда, дурачок,
— начала успокаивать его девушка. — Давай сначала сходим на утес, а потом
поглядим и на устье рек.
— Вот видишь, дорогая, где бы мы ни находились, не можем не прятаться от
людских глаз! — тяжело вздохнул Корбан. — Не можем даже немного побыть
вместе без боязни, что нас заметят посторонние.
— Побудем, Корбан... До могилы вместе останемся, — многозначительно сказала
девушка, прижимаясь к нему. — Вот ведь я, никого не боясь, пришла на
свидание. А ты — мой батыр! В этих краях ты никого не боишься, так ведь?
— Да, я здесь был хозяином. Когда-то... — омрачилось лицо джигита. — Но с
тех пор как обвинили отца в убийстве управляющего заводом и отправили на
каторгу, я потерял права на эти земли.
— Так ведь управляющий здесь землю не покупал, и не он был хозяином завода!
Что бы изменилось, зачем было его убивать? — удивилась девушка. — Твой отец
совершенно зря пострадал.
— Отец не убивал его. — Корбан снял с себя зипун, постелил на траву и
пригласил девушку сесть рядом. — Присланного на завод нового управляющего
прибил наш сосед, разбойник АптеряЙ. Тогда ходили слухи, что сам немецкий
барон фон Дервиз приезжает осматривать недавно купленный завод. Видимо, его
хотел ограбить разбойник, да ошибся.
— Тогда почему твоего отца отправили в острог? — отстранилась из его объятий
девушка и пристально посмотрела на него синими ясными глазами.
— Какой-то несчастный беглый АптеряЙ — кому он нужен? — Корбан повернулся к
девушке. — А мой отец был хозяином владений, он мешал расширяться заводу!
Наш аул стоял как раз там, где сейчас расположен завод. Все разрушили, всех
выселили, прогнали, понимаешь? А ведь сам русский царь пожаловал нам эти
земли своей грамотой. Дедушка рассказывал.
— Я тоже слышала об этом от своего отца, — девушка подала руку Корбану и
прильнула к нему. — Мой отец очень хороший человек. Вот увидишь, он даст
согласие выдать меня за тебя.
— Русскую за мусульманина? — Корбан слегка отстранил девушку от себя и
посмотрел в упор в ее глаза. Эх, любит же он эти бездонные синие очи,
похожие на небеса, эти золотистые волосы, переливающиеся, как солнечные
лучи. — И без твоего отца, наверно, на этом свете осталось еще немало
земель, куда не достала рука царя. Давай убежим отсюда, милая!
— Почему же именно за мусульманина? Мама говорила, что в Казани инородцы
могут принять крещение. Их там даже переводят в дворянское сословие! В таком
случае и отец мой не будет против, дорогой. Породниться с дворянином — его
давняя мечта... — Но, заметив, как странно изменилось лицо Корбана, девушка
замолкла и понурила голову. — Чем куда-то бежать, говорю, может, стоит
подумать... Ты ведь —представитель знатной верхушки! Имеешь право
наследовать эти угодья, батыр мой…
Крепко задумался Корбан. Он думал о том, как перешагнуть ту глубокую
пропасть, лежащую между ним и хрупкой девушкой, которая так доверчиво и с
такой любовью засмотрелась на него, ожидая его решения. Он вспомнил рассказы
отца о совместном с русскими восстании Салавата и размышлял о том, что и на
стороне царя тогда воевало немало башкир. Свойственные отцу сумасбродные
мысли пронеслись в голове Корбана. А может, и вправду стать дворянином и,
как когда-то его прадед Колман-бей, получить у царя грамоту на владение
этими землями, да и заводом? Тогда можно и народ, и заводчан повернуть на
свою сторону. А потом взять и обратно вернуться в свою веру. Ведь если можно
принять крещение, то возможен и обратный путь, не так ли?
Корбан осторожно обнял девушку за плечи и терпеливо начал объяснять:
— Даже убегая, оставляй после себя посевы, говаривал мой отец. Я живу по его
заветам. Давай сделаем так, любимая. Ты разузнай мнение отца. Твоя мать,
думаю, не пойдет против его воли. А я поспрашиваю у знакомых русских. Если и
вправду можно, то почему бы не попробовать, а? — У Корбана загорелись глаза.
— А что, если сделаем так: убежим — и ты примешь мусульманскую веру?
— И приму. У меня хватит решимости, мой Корбан…
— Итак, этот оборванец хочет жениться на моей дочери и разбогатеть?! А она
ради него и веру готова продать? — Управляющий завода с насмешкой посмотрел
на мастера, просившего за Корбана. — Ты что, браток, и всерьез думаешь, что
я вырастил красавицу дочь и приехал из Рязани сюда только для того, чтобы
породниться с этим диким народом?
— Во время своего приезда хозяин завода барон фон Дервиз предупреждал, чтоб
с местным населением держались тактично! Надо, наказывал, помнить о бунте
Салаватки... — робко проговорил мастер.
— Значит, и ты, умная голова, заодно с этим головорезом? Парень подладился к
моей дочери и хочет жениться на ней... А у тебя случайно у самого дочка не
подросла еще? Нет? В таком случае, жени сына на какой-нибудь басурманке! Вот
тогда и будешь настоящим дипломатом по международным вопросам, ха! А теперь
— пошел вон!!!
Когда мастер покинул кабинет, управляющий вызвал своего помощника и
приказал:
— Вызови пристава, немедленно! Сейчас же! Хе, дескать, не забывайте о
Салавате!.. Вот как оборачиваются дела, если медлить с наказанием... Это уже
не предупреждение Сергея Павловича, а предупреждение преступления, бунта,
дорогой! На то я и управляющий, чтобы вовремя упредить...
— Надо бежать, любимая! — такими отчаянными были слова Корбана, когда они
вновь встретились на полянке. — Мой знакомый мастер ходил к твоему отцу. Он
его с треском выгнал.
— Правда? — Девушка, не колеблясь, повела Корбана в сторону устья рек. —
Мама с ним еще не говорила, А мне она так сказала: договоримся с отцом,
доченька, — какой отец не желает счастья своей дочери...
— Одного только боюсь, любимая, — парень крепко обнял ее. — Если меня
сошлют, как отца, что будет с моей матерью и сестренкой? Тебя же насильно
выдадут за кого-нибудь замуж... Со временем привыкнешь, забудешь, что был на
свете Корбан, который когда-то был хозяином этих земель и любил тебя...
— Не говори так, мой батыр, — пролепетала девушка дрожащим голосом. —
Наверно, самой судьбой было предписано приехать мне из далекой Рязани сюда,
встретить тебя и полюбить. Говорят, судьбу не обманешь и не обойдешь. Если
так — бежим! Я согласна... Завтра же! Нет, сегодня же!..
— Вот они где! Эй-хей! — вдруг раздавшийся голос застал влюбленных врасплох.
— Это конец! — испуганно прошептала девушка. — Беги, Корбан! Мне ничего не
будет. Потом встретимся... Найдешь меня здесь.
— Найду! — крикнул парень и исчез в чаще.
— Ага! — с пологого склона горы на поляну выскочил верховой полицейский,
быстро спешился и, взяв лошадь за узду, подвел к девушке. — Садись! А твой
басурман никуда не денется — гора.
Словно в подтверждение его слов, на той стороне, куда убежал Корбан,
загремели выстрелы.
— Вот дикари! — Она влепила пощечину приставу, который стоял перед ней,
нагло посмеиваясь, и побежала в сторону выстрелов. Пещера! На их любимой
горе есть пещера. Никто о ней не знает. Надо подсказать Корбану, чтобы он
спрятался там.
Но кто это стоит на краю утеса? Да это ее отец!
— Всё, доченька. Избавились от этого басурмана, — управляющий с наганом в
руке отошел от обрыва. — Издали я давно замечал, что кто-то встречается
здесь, на горе. Поэтому преследователей сразу сюда направил, Хе-хе. Стой,
дочь! Ты куда?! Сто-ой!!!
Когда девушка увидела любимого, лежащего навзничь под скалой, у нее
закружилась голова, и, ничего не соображая, она бросилась к нему. Неуклюжий
управляющий попытался остановить ее, но не успел. В тот же миг к нему
подбежал пристав, которому показалось, что управляющий сам столкнул свою
дочь со скалы…»
— Даже ради любви нельзя отрекаться от своей веры, — задумчиво произнес мой
друг Дим.
Мы сидим с ним на вершине Горы Любви. Перед нами два Инзера сливаются в одну
струю, теряются среди белесых скал. Друг прижимает к груди свою гармонь, а я
держу фотоаппарат. У гор есть удивительное свойство: несмотря на то что мы
сидим вместе и смотрим на одно и то же, каждый из нас видит что-то свое и
углублен в свои мысли. Дим опрокидывается на траву и показывает рукой:
— Во-он, смотри, Дамир, тропинка, по которой мы ходим весной в школу, отсюда
еле заметна, как полосочка.
— А гора-то та, оказывается, не так уж высока. От той тропинки до вершины
какое, по-твоему, расстояние? — спрашиваю я.
— Она вовсе не кажется низкой, — вновь садится Дим. — Ты вот что скажи мне:
ту гору, где был раньше запань, мы называем просто Козьим камнем, почему же
эту Горой Любви прозвали? Ведь тогда никто не знал о свиданиях той девушки с
Корбаном... А вот о том, что я нашел свою Гульфару именно на этой горе,
многие знают...
— Может, в честь твоей большой любви к Гульфаре эту гору следует
переименовать в «Утельфарьд» или «Высоту Димгуль», а может в «гору Гульдим»,
— говорю я, в мыслях находясь где-то далеко отсюда. — Давай подумаем, откуда
пошло название «Гора Любви»? Может быть, управляющий, убивший дочь своими
руками, перед тем как уехать из наших краев, назвал гору в память о ней?
— Этого не может быть. Слишком большой грех он совершил... Я думаю, в память
о Корбане, погибшем из-за любви, земляки так ее назвали. Ведь обычно
названия дают местные, коренные жители.
— А я знаю, как было дело. Послушай, расскажу, — заинтересовал я Дима.
...Полицейские уже дожимали кольцо окружения. Им помогали преданные
помощники управляющего. Кроме того, в оцеплении находились и несколько
купленных управляющим башкир-вирнаев. Они нужны были для того, чтобы
оправдать на суде, если бы он состоялся, «охоту» на Корбана. Дескать, парень
задумал преступление — выкрасть дочь управляющего и убежать с ней.
Услышав выстрелы, все сбежались на утес. Перед ними предстала страшная
картина.
Внизу, под горой, лежали молодой башкир-богатырь и русская красавица, а
наверху с наганами в руках стояли беспощадные местные правители —
управляющий заводом и полицейский пристав...
Все до мелочей продумал хозяин, только не учел того, что любовь не
укладывается в рамки расчетов. У нее — собственные правила, свои законы.
Прибежавший на скалу люд пришел к единодушному выводу: не зная, как спастись
от преследователей, и не желая расставаться, два молодых сердца выбрали
единственное верное, по их мнению, решение — взявшись за руки, они бросились
со скалы. В деревнях, конечно же, слыхали о случаях, когда влюбленные
приносили себя в жертву ради большого чувства.
— Корбана земляки должны были похоронить в родной деревне. — Я показал на
правый берег Инзера, где на окраине деревни Новый Хасан виднелось кладбище.
— Только ислам не разрешает покойников переправлять через реку. 3начит, его
могила должна быть где-то здесь, недалеко от места, где он разбился. А
могила его безымянной возлюбленной на противоположном от нас склоне горы, —
киваю головой на православное кладбище, находящееся у подножия Горы Любви.
— Так они и после смерти лежат по разные стороны горы?! — ошарашенно
вскакивает Дим.
— Да. Вместе ходили по земле, вместе погибли, а вот навеки соединиться не
смогли даже после смерти.
— Может, воссоединились? — Друг садится передо мной на корточки, достает
сигарету, спички и долго пытается прикурить. — Я об их душах говорю...
Несмотря на то что вера у людей разноликая, Бог ведь для всех один!
— Любовь — понятие бренное, она не имеет никакого касательства к той,
загробной жизни, — говорю я. — Тебе приходилось слышать о половинках душ,
которые ищут друг друга, чтобы воссоединиться в одну?
— Приходилось, — отвечает Дим.
— Да, они сливаются, становясь одним целым и потом вместе обустраивают
счастливую жизнь, наделяя своими добрыми качествами все вокруг нас, —
восторженно заявляю я и, поднявшись, широко раскидываю руки, как бы желая
взять в охапку окружающую величавость гор.
Внизу под нами два Инзера сливаются в один и увеличившийся поток, чуть
присмирев, но с удвоенной силой начинает прокладывать новое русло в
неведомые дали...
Как-то весной, возвращаясь от родственников, у которых гостил в Новом
Хасане, я не поленился сделать крюк и поднялся на Гору Любви. Оказывается, и
моя память туго набита воспоминаниями, связанными с ней.
Вот полянка, на которой мы после школьного выпускного бала сидели до утра у
костра. Вчерашние ученики русских и башкирских классов, внешне беззаботно
веселясь, про себя серьезно строили планы на светлое будущее, смотрели на
мечущееся пламя. Тогда они не знали легенду о Горе Любви. Я тоже не
вспомнил.
И сейчас, наверное, выпускники встречают здесь у костра утреннюю зарю. Они
тоже не знают о событиях, происходивших несколько поколений назад, которые
дали название этой горе, как не знают и о нас, о том, как мы, погруженные в
думы, смотрели на две сливающиеся реки.
Моего друга Дима давно уж нет. Отсюда вижу дом, в котором оборвалась его
жизнь. Любовь, найденная им на Горе Любви, оборвал его земной путь. Не себе
забрала, а забросила далеко-далеко: туда, откуда, увы, нет возврата.
Ты тоже стал жертвой, принесенной во имя Любви, мой друг-гармонист? Сгорел в
пламени неразделенного большого чувства?
Что же ты такое, Любовь? Почему, забирая себе столько жертв, ты только
крепнешь, становишься еще необъяснимей?! Значит, ты и вправду — несокрушимый
утес, от головокружительной вершины до умертвляющей пропасти — всего один.
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа
|
