Екатерина Мосина

РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ 

О проекте
Проза
Поэзия
Очерк
Эссе
Беседы
Критика
Литературоведение
Naif
Редакция
Авторы
Галерея
Архив 2008 г.

XPOHOC

Русское поле

МОЛОКО

РуЖи

БЕЛЬСК

СЛАВЯНСТВО

ПОДЪЕМ

ЖУРНАЛ СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

"ПОДВИГ"

СИБИРСКИЕ ОГНИ

РОМАН-ГАЗЕТА

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

ГЕОСИНХРОНИЯ

Екатерина Мосина

Второй венок Зинаиды Волконской

Литературно-исторические гипотезы

Сто восемьдесят лет назад были опубликованы пушкинские «Цыганы», которых связывают с именем княгини З.А. Волконской. Свою поэму «Цыганы» великий поэт посвятить Зинаиде Волконской никак не мог. Он познакомился с княгиней в Москве в 1826 году, когда возвращался из Пскова. А поэму Пушкин сочинил в 1824 году, издал же в 1827-м. Один экземпляр этого издания поэт прислал своей новой знакомой, сопроводив подарок стихотворением. В печати оно появилось в «Московском вестнике» под названием «Княгине З.А. Волконской, посылая ей поэму «Цыганы». Об этом забывают некоторые исследователи творчества А.С. Пушкина, когда принимают его послание «Зинаиде Александровне Волконской» (Так оно обозначено в десятитомном собрании сочинений) за поэтическое посвящение ко всей поэме «Цыганы».

Ясно, что текст посвящения к поэме был бы не отделим от всего текста самой поэмы. Как известно, такого ни в одном собрании сочинений поэта нет. Некоторые же «исследователи» этот факт не различают от истинного положения вещей. Точно так же, как и не улавливают языковых нюансов при употреблении некоторых слов в произведениях поэта. Например, кто задумывался над тем, почему поэт, именуя княгиню Волконскую «царицей муз и красоты», именно царицей, – не написал, что она увенчана  венцом. Ведь царице подобает только драгоценный венец на голову, а не обычный, травяно-листо-цветочный венок. Но поэт, мастер тончайших словесных нюансов, отчего-то пишет именно о венке, да ещё двойном, да ещё «над задумчивым челом»:

И над задумчивым челом,

Двойным увенчанным венком…

На три вопроса нам следует дать ответ. Почему поэт употребил вместо слова «венец» слово «венок»? Почему у весёлой и жизнерадостной княгини Зинаиды Александровны Волконской оказалось чело задумчивым? И, наконец, самое главное, что подразумевает поэт, увенчивая княгиню двойным венком, - что же означают эти два венка?    

Остановимся на значении слов «венок» и «венец». Разница ощутима не только в толковых словарях (Даль – вънец, вънок; Ожегов), но и как бы на ощупь.  Венок - «сплетённые в кольцо листья, цветы», можно рассматривать как символ награды, славы, победы и памяти, но при этом остаётся оттенок недолговечности самого венка. А венец – «кольцо, обод, обруч, окружность в значении возвышенного положения вещи» и, добавлю,  - вечного. «Венец - название головного убора, состоявшего первоначально из сплетенных кольцом древесных ветвей, цветов или трав; иногда концы его не скреплялись вместе, а к ним привязывались ленты, посредством которых венец завязывался на голове. Впоследствии, когда вошли во всеобщее употребление металлические венцы, первоначально точные копии естественных, название «венец» перешло к первым, тогда как последние стали называться «венками», - так трактует разницу понятий знаменитый и остающийся до сих пор авторитетным «Энциклопедический словарь» Брокгауза и Ефрона.

Когда Пушкин написал «венок», то, скорее всего, именно сплетённые листья и цветы он имел в виду. Но, назвав З. Волконскую «царицей муз и красоты», отчего-то не употребил слова «венец», наиболее к данному случаю уместное. У великого поэта ничто случайным не бывает. Что же это за прихоть такая, отчего  «царица» - возвышенная и вечная особа, но вдруг «увенчана венком»? Ведь увенчана должна быть венцом!

Не потому ли что царица эта – не настоящая, так сказать, метафорическая?

Не потому ли, что венки на истинных царственных особ при жизни не возлагают, для этого есть венцы – короны, диадемы?

Не потому ли, что венок – вещь преходящая, пока не увянут растения, из которых он свит, как преходяще и положение самой метафорической «царицы»?

А может, потому, что венок, кроме «задумчивого чела», принято возлагать и на могилу в знак памяти и скорби?

Но не о кончине «царицы муз» думал поэт, когда писал свои знаменательные строки, а о том, что какие-то думы терзают это светлое чело. Есть у этой женщины некая тайна, которую поэт и венчает вторым венком. И он словно намекает на то, что княгиня унесёт свою тайну в могилу, но так и не откроет её никому. И тайна не простая – иначе, зачем её ставить в один ряд с тем, чем эта женщина жила – музами и красотой. Тайна, которая оставляла и чело её задумчивым даже в минуты радости и веселья.

Вот они три ответа на наши три вопроса:

венок – потому, что непрочно, преходяще положение этой царицы;

задумчиво её чело – оттого, что некая, совсем невесёлая, тайна есть у неё;

и второй венок – это и есть эта самая тайна. 

Т. Цявловская, комментируя стихотворение,      об этих двух венках  говорит просто: «Двойной венок – поэтессы и певицы». Умница В. Фридкин, исследуя жизнь княгини Волконской,  повторяет вслед: «Восхищаясь голосом и поэтическим талантом Зинаиды Волконской, Пушкин увенчал «царицу муз и красоты» двойным венком»,  но тут же продолжает: «Но Зинаида Волконская была ещё и писателем-историком». (Владимир Фридкин. «Из зарубежной пушкинианы». – М.: Захаров, 2006, с. 207). Здесь резонно задать вопрос: так сколько же венков должно быть у княгини Волконской, если следовать такой логике? Ведь она и актриса была интересная, и живописью занималась, и спектакли ставила непростые. Не хватит чела для увенчивания всеми подобающими венками. Следует уяснить, что и поклонение музам и одухотворённая красота – это понятия одного порядка.  Тогда что же, если не грустную тайну, символизирует второй венок?

Да, да, тайна могла быть! Надо только посмотреть немного глубже на те исторические времена и связи, в которые жила Зинаида Александровна Волконская. И тогда, все наши три вопроса сами себя исчерпают; и даже, возможно, её необъяснимое для многих, желание сменить православную веру на католическую, станет оправданным и логичным.

Допускаем, что версия наша кому-то покажется чудовищной, но если кто-то сможет убедительно объяснить  по-другому значение второго венка над задумчивым челом царицы муз и красоты, мы только порадуемся и за него, и за княгиню. Итак, это всего лишь предположение.

Княжна Белосельская всех покоряла своей раскованностью и такой свободой взглядов, что некоторые признавали их неприличными. Влюбившись в 17 лет в князя Никиту Волконского, она едва дождалась, когда же их повенчают. Это случилось вскоре, когда ей исполнилось 18. Но как всякая страстная и увлекающаяся натура, не лишенная творческого дарования, очень скоро она была разочарована своим мужем. Желая видеть в ней только свою жену, которая бы отдавала ему весь свой досуг, он также был глубоко огорчён. Зиночка не могла жить без богемного общения, ей надо было для кого-то петь, сочинять музыку и читать свои стихи.  Вокруг неё увивались молодые люди, что-то пытающиеся изобразить в литературе, музыке, живописи и других искусствах. Всё то, чем была увлечена Зиночка, присутствовало и в многочисленных её знакомых, друзьях, поклонниках.

Князь Волконский не этого хотел от своей юной жены. Оскандаливать своё семейство разводом было невозможно. И когда закончилась война 1812 года, он, поразмыслив, предложил Зиночке на время расстаться. До тех пор пока ей самой не надоест такая слишком активная, а, по мнению мужа, и беспорядочная жизнь.         Зиночка сначала была оскорблена этим решением мужа. Затем, хорошенько поразмыслив, она приняла его условия, при этом мысленно добавила и своё. Одно, но очень твёрдое намерение она имела: никогда не прощать мужу своего «изгнания». И началась для неё прекрасная, вольная, наполненная искусством жизнь. А намерение своё она выполнила: с мужем она больше никогда совместно не жила.

Отбыв после победы России над Наполеоном в Чехию в Теплице, там она особо  сблизилась с царём Александром I, да так, что некоторые исследователи говорят о «теплом интимном» их общении. И ради него согласилась активно участвовать в кампании миротворческих конгрессов, проходивших в Европе с 1815 по 1822 годы. На последнем, Веронском, она также как и большинство  осуждала греческое восстание, как бунт подданных против законного государя и «революционный признак времени», как  правильно выразился её любимый Государь  Александр I в разговоре с Шатобрианом. Именно с тех конгрессов она считала себя обязанной претворять их решения на практике, и царь не нашёл бы более верной своей последовательницы.

А между тем о её петербургском салоне уже складывались легенды.  Те же офицеры, герои 1812 года, продолжали видеться с красавицей-княгиней у неё дома. Разве можно забыть, как она сопровождала своего мужа во время военных действий в Европе?

Музыка, пение, театр, поэзия, живопись – всё её увлекало, как и до войны, и этим она жила в Петербурге. Приближались смутные времена. Офицеры готовили заговор против царя! Все они только и говорили о том, что пора изменить ход истории. Зинаиде Александровне было это безумно интересно. В более тесном семейном кругу,  на ужине у своего брата и семейства его жены, она с некоторым осуждением повторяла те же крамольные мысли, которые слышала в своём салоне.

Её братец, князь Эспер Александрович Белосельский-Белозерский, был на 10 лет моложе неё. Своё редкое имя он получил от сестры, которая при его рождении, будучи ещё в  юном возрасте, была увлечена искусствами Древней Греции. Братец родился ввечеру с первой звездой, поэтому имя Эспер было подходящее, оно означает вечер и вечернюю звезду. Отец,  князь Александр Михайлович Белосельский-Белозерский, был французско-русским писателем, почти со всеми российскими литераторами того времени состоявший в дружеских отношениях, поддержал горячо свою дочь и даже похвалил её за находчивость.

Князь Эспер Александрович Белосельский-Белозерский был женат на Елене  Павловне Бибиковой, которая волею судьбы оказалась падчерицею Александра Христофоровича Бенкендорфа. Желая произвести на брата впечатление счастливой свободной женщины, Зинаида Александровна рассказывала обо всём, что происходило в её салоне, в том числе и о разговорах офицеров Его Величества.

Александр Христофорович терпеть не мог Зинаиду Александровну, всегда она старалась завладеть вниманием всех, сидевших за столом – если это был ужин, или привлекала к себе внимание в гостиной, где усаживалась за рояль, чтобы исполнить свой новый опус. Он не любил эту выскочку, но всегда отмечал для себя, что поёт она прекрасно. Голос был очень хорош. Он понимал, что такая одарённая натура требовала зрителей. Но сам быть её зрителем не хотел.

Однако, как-то прислушавшись, о чём она в очередной раз говорила, обнаружил для себя весьма ценные сведения. Затаив дыхание, он ловил каждое её слово. Боже мой! Какой же он болван, что раньше не слушал её внимательно. Ещё два года назад он подавал Государю записку о существовании неких «тайных обществ».

Уезжая от своей падчерицы, сказал вдруг:

- Вы когда ещё пригласите Зинаиду Александровну? Очень интересно она говорит…

Елена Павловна была удивлена, она знала, как отчим недолюбливал княгиню Волконскую.

Но Александр Христофорович не стал долго ждать очередного раута у падчерицы. Генерал-адъютант и начальник штаба гвардейского корпуса – всё в одном лице –  Бенкендорф тут же напомнил царю о той записке. И вновь повторил свою мысль о том, что не всё спокойно во владениях Государя. Некие «тайные общества» уже опутали всю Россию.

Получив аудиенцию у государя, он доложил ему, что желает побеседовать с княгиней Волконской.

- Вы с ума сошли? – царь негодовал. Он не хотел переводить свои близкие тёплые отношения, возникшие с княгиней ещё в  Чехии на курорте Теплице,  в официальные.

- Я сам лично слышал её рассказ о вечерах у неё в салоне, - Бенкендорф старался убедить царя, что Зинаида Александровна хотя и ни в чём не виновата, но много знает.

- Так подите сами туда и послушайте, что там говорят! – Александр даже вспылил. Ему было неприятно узнавать, что милая Зизи что-то знает об интригах, но ему не проговорилась ни единым словом.

- Ваше Величество, это невозможно. Кто же меня туда примет? И кто при мне станет что-нибудь говорить?

- Делайте, как хотите… - царь махнул рукой.

Бенкендорф сумел-таки «добиться признаний». Пойманная на слове, разве она смогла бы не рассказать ему о том, чем её любимому государю грозили  заговорщики? Зинаида Александровна должна была встречаться тайно с Александром Христофоровичем и рассказывать подробно, кто бывает у неё в салоне и о чём говорит. Она так запуталась во всём, что не смела уже что-то изменить. Порою ей хотелось накричать на всех и разогнать свой салон. Тогда бы она не могла уже ничего знать, и ей нечего было бы докладывать Бенкендорфу. Но светское воспитание и положение не позволяли ей предпринимать такие грубые меры в отношении  гостей.

Она по-прежнему привечала всех радушно, по-прежнему при ней никто не таился, и все говорили то, что думали. За это и ценился её салон – за возможность свободно высказать свои революционные мысли в кругу преданных друзей. И никто ни единожды не усомнился в ней, хозяйке салона, душе их общества, «царице муз и красоты».

Чтобы пресечь своё двойственное и очень ей неприятное положение,  Зинаида Александровна перебралась на жительство в Москву. Невыносимо было жить в городе, где каждый камень напоминал бы ей о её, случившемся невольно, поступке. И позднее, в Москве, пять силуэтов повешенных декабристов являлись ей по ночам в её сумасшедшие сны.

Генерал-адъютант Бенкендорф славно поработал над разоблачением вольнодумства в России. И то, что не успел – оттого, что намеренно не торопился из-за «некорректных» встреч его с княгиней Волконской – сделать Александр I, завершил новый царь.  Через год после расправы над мятежниками, в июле 1826 года,  Александр Христофорович стал самым приближенным и доверенным лицом царя Николая. Его назначили командующим императорской квартирой,  шефом жандармов и начальником Третьего отделения. И это случилось ещё и  благодаря тому, что однажды Александр Христофорович прислушался к легкомысленной болтовне Зинаиды Волконской за ужином в доме его падчерицы.

Зинаида Волконская осознавала гнусность своего положения, корила себя за легкомыслие и лишнюю болтовню в семействе брата. Но, к сожалению, вернуть ничего невозможно. И она молила господа, чтобы это её недолгое положение осведомительницы Бенкендорфа, предававшей  своих преданных друзей, кануло со временем в Лету – реку Забвения.

По блестящим паркетам, вслед белому платью,

Я вхожу. Что здесь? Леты ли брег незнакомый?

Как точно угадал Адам Мицкевич её душевные муки! Поистине, хороший поэт – провидец. Глядя на её греческую комнату в Москве, он подарил ей своё стихотворение.

Она переехала в собственный дворец на Тверской улице в Москве. Здесь Зинаида Александровна устраивала блестящие рауты, здесь она окунулась в стихию служения музам и наукам. Поэты, композиторы, артисты, учёные, литераторы, художники – все нашли приют в салоне, во главе которого всегда была она, блестящая, талантливая, прекрасная... но внутренне глубоко несчастная  оттого, что не могла жить в гармонии сама с собой.

Случившаяся с ней нечаянно неприятность в Петербурге в 1823 году, сразу по её возвращении из Рима, мучила и терзала совестливую натуру княгини Волконской. Она винила себя во всём, что впоследствии произошло с декабристами. И вина её была на самом деле не такая и значимая – у Государя и без того было  достаточно сведений обо всех участниках «тайных обществ»,  но для неё это ничего не значило. Себя княгиня Волконская судила беспощадно. И, желая исправить свой проступок, она стала открыто порицать самодержавные устои, ведь самодержцем теперь был  не её любимый Александр, царствие ему небесное, а его брат Николай. Да так она усердствовала в этом, что Максим Яковлевич фон Фок обратил на неё пристальное внимание. И в донесении от 9 августа 1826 года этого ревностного служаки Третьего отделения значилось: «Между дамами самые непримиримые и всегда готовые разорвать на части правительство – княгиня Волконская и генеральша Коновницына.  Их частные кружки служат средоточием всех недовольных; и нет брани злее той, которую они низвергают на правительство и его слуг».

Она даже засела как-то за историю, и у неё получилось интересное исследование о славянах-язычниках. Но найти себе успокоение Зинаида Александровна не смогла и в язычестве. Эта религия требовала многих жертв, на которые она была не способна. Тогда княгиня обратила своё внимание на католицизм.

Александр Пушкин, возвратившись из Пскова, где он отлёживался в гостинице после травм, полученных в дороге из-за перевернувшейся повозки, стал бывать в её московском салоне. Однажды, дурачась, он участвовал в каком-то представлении. Изображая скалу, у которой Моисей просил воды, поэт, озоруя, приподнял скатерть, под которой он прятался и выпустил на паркет мощную струю шампанского. Всеобщий хохот показал, что все поняли затею поэта. Остроумец, он догадывался о тайной роли княгини в разгроме декабристов. Ему известны были и её амурные связи с Александром I, и её родственные отношения с Бенкендорфом. Хотя он и относился к княгине с пониманием её душевного разлада, не «трепетал» перед ней, и смог позволить себе столь скабрезную шутку в её блестящем салоне.

В конце 1826 года  золовка Зинаиды Александровны, Мария Николаевна Волконская, исхлопотав, наконец, разрешение, поехала в Сибирь. Зинаида Александровна на прощание устроила ей 26 декабря роскошный концерт итальянской оперы.  И, как женщина совестливая и приверженная к торжеству справедливости, она вновь стала мучиться от угрызений совести. Ведь это по её вине Маша оставляет своего сына-младенца Коленьку и уезжает навечно в Сибирь. И опять полузабытые сны о пяти повешенных декабристах  стали её одолевать по ночам.

В Москве Волконская так и не смогла ни забыть своей страшной тайны, ни отмолить свой смертный грех. Она видела, что православие не позволит ей искупить вину. Она не могла исповедоваться до самой глубины терзающих её мыслей. Знала, что каким-то образом её исповедь здесь, где её многие знают, будет открыта обществу. А этого она пережить не смогла бы. Она должна оставить в России свой светлый, чистый и целомудренный образ. Но здесь ей всё постоянно напоминало о той большой трагедии, невольной пособницей которой она стала. То ли дело исповедаться где-нибудь в Риме католическому священнику. Кто станет её там осуждать? Кому будет там интересно её прошлое? Какая-то русская княгиня поведает в исповеди о своих грехах – это никому не интересно: царь, декабристы, полицейский надзиратель. За границей на это совсем не смотрят.

Прошу не забывать, что это всего лишь частично беллетризованная гипотеза. Поскольку очень тяжело уличать человека, хотя и давно ушедшего из этого мира, в том, чего он, может быть, и не совершал. 

В 1829 году, мучимая внутренней дисгармонией, Зинаида Александровна Волконская навсегда покинула Россию. Она приняла католицизм, и рьяно следовала всем его канонам, которые для неё оказались вполне по силам. И только в этой вере она нашла своё оправдание и успокоение. Умерла Зинаида Александровна почти причисленной к блаженным.

И ещё вопрос для раздумий: не есть ли эта версия тем лучом отражения, который имеется у каждого нашего поступка? «Угол падения равен углу отражения». Неоспоримый факт перехода княгини Волконской в католичество - есть предательство ею православия. И таким образом, это предательство почти полтора века спустя отомщено - тем, что  в  моей православной душе родилась вот такая версия. Хотя не отмщения желала моя душа, а воздаяния по делам и поступкам каждого. Ибо сказано в писании: «Мне отмщение, Аз воздам».

P.S.  Пушкин этого знать не мог, когда писал своё послание княгине Волконской, но жизнь странным образом отредактировала его строки:

И над задумчивым челом,

Двойным увенчанным венком…

А может, это сама Зинаида Александровна «подсуетилась»? Чтобы никогда ни у кого не всплывали в памяти неприятные для неё аналогии: сердечные отношения с царём Александром I и свойственные родственные связи  с Александром Христофоровичем Бенкендорфом, таящие в себе возможность существования предательства декабристов. Не для того ли, чтобы исключить даже намёк на этот смертный грех, было и совершено  предательство православия? Католичество – это всё равно Бог, пусть чужой, европейский, но всё равно христианский. И тогда возникает совсем иной двойной венок – православие и католичество – вот как она сама «отредактировала» Пушкина. И этот вариант Зинаиду Александровну Волконскую устроил полностью. А пушкинские два венка – две стороны её жизни: блестящая, под знаком искусств, и затенённая тайной  провала декабристов, где есть и её лепта – пусть навсегда канут в ненасытную Лету. Остаётся только восхищаться её философическим умом и умением блестяще выйти из затруднительного положения, возникшего по беспечности молодости.

Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа

РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ