|
|
Александр Костюнин
Воздушный змей Рассказ из цикла «Двор на тринадцатом»
В неизвестность первые шаги…
Шаги из детства — в бесконечную туманную даль.
Путь этот проходит сквозь поток событий, чередующихся, словно в
калейдоскопе: горьких и сладких, грустных и весёлых, радужных... Разных!
В городе появились первые троллейбусы. Я называл их «рогачи». Они
разворачивались на конечной остановке, недалеко от Танка. Первый раз на
диковинном транспорте я прокатился с отцом. Мне всё понравилось: как
кондуктор отматывает билеты из сумки на животе, переходя по просторному
салону от одного пассажира к другому; какие блестящие в троллейбусе поручни,
широкие мягкие сиденья и большуханские стёкла, точно в аквариуме; топливо не
заливают — а Он везёт и везёт, да ещё и электричеством в высоких проводах
потрескивает. Я сдвинул козырёк кепки набок, прижался лицом к
стеклу-перегородке, расплющив нос — наблюдал, как водитель рулит.
Я очарован…
Добрая тётенька-кондуктор в умилении засмотрелась на меня, и неожиданно
предложила:
— Малец, ты приходи, когда хочешь, покатаю!
На следующий день родители — на работу, а я нарядился, будто праздник, и —
на остановку. Стою, высматриваю нужный троллейбус. Их много… Один придёт —
другой уйдёт. Один придёт — другой уйдёт. Вытягиваю шею, глазею по окнам,
ищу свою тётеньку. Подойти к другим и навязываться… не смею. Жду, когда меня
узнают, окликнут. А доброй тётушки всё нет и нет. Приволок деревянный ящик,
сел на него, кулачок — под щёку. Пригорюнился. Захотелось есть. Терпел,
терпел, сколько мог, домой побежал. На другое утро опять пришёл. Такой зуд
одолевал: прокатиться на троллейбусе...
Целую неделю ходил по утрам на остановку, как на дежурство. Ждал знакомую
кондукторшу, но так её больше и не увидел…
В детстве я был нерешительным, робким. Часто плакал. Даже если чего-то
хотелось очень сильно, терпеливо ждал, просительно, по-щенячьи заглядывая
взрослым в глаза. Не любил себя за это, да что толку.
Мне казалось, я никогда не стану смелее.
До переезда на Тринадцатый мы жили у бабушки в Сулажгоре. Городской
микрорайон этот больше смахивал на деревню. Бревенчатый бабушкин дом —
«хоромы», как уважительно величали домашние, — стоял на горушке. У неё и
хозяйство деревенское: кролики, курицы, кошка, собака. За домом — огородище:
с картошкой, морковкой, редиской, укропом, лучком.
Сверстников по соседству не было. В друзьях у меня ходил лишь мальчишка на
год младше. Мы с ним всё мечтали найти клад и купить гору «петушков». На
поиски отправлялись к автобусным остановкам, забирались под деревянный
настил, искали оброненные монетки. Сквозь щели в досках дневной свет еле
пробивается. Подолгу кряхтим, ползая в тесном пыльном пространстве. Если
народ ходит по остановке, затаимся, чтобы не выдать себя. (Доски прогибаются
над головой, сверху сыплется песок — лежим, не дышим.)
Добыча бывала разной. Сразу после зимы, когда таял снег и земля подсыхала,
мы собирали мелочи по целой горсти. Полная жменя копеечек, трёхкопеечек,
пятачков. Выбираешься оттуда грязный, как чёрт, и довольный, если нашёл.
Считать не умели, и все монетки кучкой относили в магазин в обмен на
леденцы. Эти остановки служили нам копилочками. Как-то раз нам страшно
повезло: у самого магазина, в траве мы нашли мокрую красную денежку с
портретом Ленина. Разделили по-честному: одну половинку я оторвал ему,
вторую взял себе. Тратить сразу не стали, решили копить на велосипед…
Каждое лето к бабушке на каникулы приезжал мой двоюродный брат в нарядной
плюшевой кепке. Он был старше меня на два года, но важничал на все четыре.
Со мной совсем не играл. Я невольно тянулся к нему, а он знай посмеивался:
— Тюля!
Однажды брат взял из кладовки дедушкины инструменты, старую газету, с кухни
— нож и унёс всё в сарай. Слышу, что-то мастерит: пилит, стругает. Пытаюсь
приблизиться — шикает. Закончив работу, выносит из сарая непонятную хрупкую
конструкцию из реечек, обтянутых газетой, с длинным расщеплённым лыковым
хвостом-мочалкой. Теряюсь в догадках: что это? Идёт на пустырь. Я — поодаль,
следом. Разбегается, подняв таинственный аппарат вверх, и внезапно… тот,
словно живой… взмывает в воздух! Управляя длинной нитью, брат то отпускает
его ввысь, то придерживает, подтягивая к земле. Издали смотрю, как в вышине
планирует причудливый белый прямоугольник, как взбирается он в небо по
невидимым ступеням.
Длинный хвост с бантиком на конце красиво вьётся по воздуху.
Мне тоже хотелось так бежать, удерживая шнур…
Навстречу ветру!
Дома от отца узнал я имя ускользающей в небо Тайны…
В августе брат засобирался в свою… Кандалакшу… говнялакшу. Едва дождавшись,
когда за ним хлопнет калитка, я кинулся в сарай... Чудо-крыла нигде не было!
Обыскал каждый уголок и вдруг… наткнулся… на растерзанную птицу.
Я смотрел на брошенные обломки… Себя было жалко. Слёзы стояли в глазах.
Мечта запустить в небо воздушного змея с тех пор не отпускала меня,
преследуя даже во сне.
***
В город, на Тринадцатый, мы переехали, когда мне исполнилось шесть лет.
Квартиру нам выделили в деревянном двухэтажном доме по шоссе Первое Мая: с
отдельной кухней, водопроводом, с газовой колонкой. У нас, как у буржуев,
появился свой туалет и целая комната на четверых: мама с папой и мы с
сестрёнкой. (Брат Игорь появился через год.) Теперь это — только наше жильё.
Вот бы такую квартиру, да жить рядом с бабушкой… Там всё знакомое, родное.
В новом дворе я никого не знал, чурался и летом с утра до вечера пропадал в
Сулажгоре, в деревне. Бабушка жила с дедом, но я считал, что она главнее, и
шёл в гости к баушке. А ещё там была собака. Дома мать не разрешала
заводить, как ни канючил. Спаниель Тихон отогревал мою душу. Окрас у него
чёрный с белыми пятнами. Издалека заприметит меня в начале улицы — летит
навстречу со звонким радостным лаем, уши на бегу треплются. В дом прошмыгнёт
между ног, заглядывает преданно в глаза и барабанит хвостом-обрубочком по
фанерному шкафчику, быстро-быстро: «ту-ту-ту». Моё сердце восторженно вторит
в ответ: «тук-тук-тук».
Мы с Тишкой дружили — не разлей вода.
Как всегда, лето закончилось быстрее зимы. Началась учёба. Из школы вернусь
и сижу дома, грущу.
Двор для меня был чужим. Холодным. Неуютным. Опасным.
Зимой из окна с завистью наблюдал, как ребята играли в снежки, строили
крепость, прыгали с крыш сараев в сугробы. Им развесело… Хотелось к ним, но
я боялся: выйду, все будут… смотреть на меня.
Пожалуй, так и просидел бы взаперти до сих пор, но весной мать насильно
выпихнула меня на улицу. В апреле на пустыре за сараями бежали ручьи.
Детвора возводила запруды, пускала кораблики. Малыши смеются, брызгаются,
прыгают через поток. Им вместе хорошо.
Там впервые я увидел Коську.
Он показался мне богатырём. Коська выделялся среди сверстников ловкостью,
какой-то завидной отчаянностью. С ним хотели водиться все. Я об этом не
мечтал…
Нас свела консервная банка с «килькой в томате».
Возвращаюсь однажды из школы, гляжу: во дворе Коська с ребятами. Подходит ко
мне, правый глаз прищурен от солнца, сам конопатый и ростом… пониже.
(Вспомнилось, отец рассказывал про Ленина: сперва все тоже считали, что
вождь мирового пролетариата великан, а в Мавзолей-то заглянули… Метр с
кепкой!).
Коська протягивает мне руку:
— Давай знакомиться! Я знаю, ты из Сулажгоры, во втором «Б» учишься. Тебя
как звать?
— Вовка… — смущаюсь я, несмело отвечая на рукопожатие.
— Мы на стройку идём банку консервную взрывать. Айда с нами!
Мальчишки в трикотажных отвисших спортивках, кто в синих, кто в чёрных. А я
пошёл, как был, в школьной форме, с портфелем. (Такие приглашения два раза
не делают.) Рядом строили хлебокомбинат, туда и направились. По дороге
Коська рассказал, как они там развлекались. Оказывается, нет лучше забавы,
чем, бегая по гулким этажам, играть в войнушку; прыгать с третьего этажа на
песчаную кучу под окном — кто дальше; выкачивать бензин из оставленного на
ночь грузовика и, разливая его по лужам, наблюдать, как «вода горит»;
нагребать карбид, делать из бутылок гранаты. Охранять всё это богатство —
приставлен сторож. Но разве успеть бородатому хромому старику за ватагой
быстрых на ногу пацанов. Пока он с одного края стережёт, ребятня — к другому
прицелится.
По шаткой доске мы перебрались через глубокую траншею, нырнули в проём окна.
Огляделись. Какое-то время постояли, прислушиваясь. Тихо. На бетонном полу
сложены водопроводные трубы, батареи, льняная пакля. Коська достал из груды
заготовок чугунный смеситель, прикрутил к нему с одной стороны стальную
трубку, на конец — муфту. Получился пистолет, как настоящий.
Я был в восторге…
Коська засунул «песталь» за солдатский ремень и стал пробираться к дверному
проёму. Мы — за ним. Попали в длинный коридор, оттуда — на площадку. По
лестничным пролётам без перил поднялись на третий этаж.
Коська, раскинув руки, задорно крикнул:
— Э-ге-геей!!!
По хмурым, тихим закуткам стройки пошло разгуливать озорное эхо. Ребята
весело гомонили. Я мало-помалу осваивался. Наконец Коська, многозначительно
поглядывая на нас, достаёт из штанов пузатую консервную банку. На грязной
этикетке еле угадывалась надпись: «Килька в томате». Аккуратно кладёт банку
на пол и командует:
— Ищите камень побольше!
Расходимся в разные стороны. Я нахожу булыган и, кажилясь, тащу его на
площадку. (Так хочется угодить новым друзьям!)
— Ништяк… — одобряет Коська. — Сейчас рванём!
Мы склонились, пялимся на банку. Ждём, что будет. Коська, поднатужившись,
поднял каменюгу над головой и метнул его на раздутую мину…
— Ба-ааах!
Резкий громкий хлопок-взрыв на мгновенье оглушил. Смотрю на ребят: по лицам,
по одежде стекает килька многолетней выдержки. Пацаны гогочут. Я
подхохатываю. Запах… даже с ног не сбил. Лишь повело, сделалось витиевато...
(Нет, каждый день я так дружить не смогу.)
Окрик сторожа, шарканье приближающихся шагов прервал веселье.
Дружки кинулись наутёк.
Где портфель?!
Я заметался, поскользнулся на склизкой кашице, шмякнулся... Бооольно! Не
успеваю себя пожалеть — сторож! Страшная красная рука его уже тянется к
портфелю… (Мамочка!)
…Очнулся на куче песка с портфелем в руке. (Не понимаю, зачем я здесь?..)
Коська помогает разжать мне пальцы и восхищённо:
— Ну, ты сиганул! Я бы так… не смог…
Ребята подняли под руки, повели. (Мне было всё равно куда…) Я силился
благодарно улыбаться в ответ.
В этот вечер засыпалось сладко. Счастье тихо убаюкивало: меня… приняли… в
друзья! В друзья. (А всего-то… нужно было — вымазаться вместе с ними.)
Аромат «посвящения» исчез после бани на Виданке, куда мы ходили раз в неделю
всей семьёй. Мыться я не любил: щипучее мыло в глазах, такая жёсткая
мочалка! — отец насильно тёр меня, не обращая внимания на хныканье;
невыносимый жар в парилке, обжигающие доски со шляпками гвоздей. Отец
излупцует веником да вдобавок окатит с головой чуть ли не кипятком. Потом не
знаешь, как одеться: нижнее бельё противно липнет к влажному телу.
Одна радость — буфет с круглыми высокими столиками. Себе батя покупал
«Жигулёвского», а нам обязательно лимонад «Крем-соду» или «Крюшон» и коржик.
Рядом стоит притихшая сестрёнка: лицо пунцовое, волосы причудливо закручены
в полотенце, блестящие росинки на носу. Блаженствуя, пьём с ней прохладный
газированный напиток. Удовольствие растягиваем, следим друг за другом: у
кого меньше осталось.
В баню, под горку, шли быстро. Из бани — неспешно, распаренные, в истоме…
Раз в месяц, перед помывкой, мать водила в парикмахерскую. Стригли коротко,
иначе в школу не пустят. Причёска у всех мальчишек одинаковая — «чёлка». У
кого волосы редкие, ещё ничего, чёлка лежала нормально. Мои локоны пушистые,
густые. И вот вся голова лысая, а на лбу пучок тёмных волос топорщится.
Ходишь, как дурак. Летом мы, конечно, обрастали, но к школе приходилось
лохмы корнать.
Банный день в воскресенье — единственный выходной для школьников. А тут, ни
с того ни с сего, на неделе, Коська вызывает на улицу:
— Айда в баню!
— Это в среду-то?! Нипочем не пойду…
— Да я не за то… Не мыться.
И рассказывает: пацаны из соседнего двора разведали — есть в бане закуток,
откуда можно поглазеть на женскую половину.
— Пойдём, не пожалеешь!
Восемь лет — возраст бесполый. Мне вовсе не хотелось идти. Разве что для
расширения кругозора… К тому же, я твёрдо решил выработать характер, а стало
быть, испытать всё. Мать недоумённо пожала плечами и собрала меня.
Полотенце, бельишко. Дала двенадцать копеек на лимонад.
Выскакиваю — во дворе Коська с бумажным пакетом. Мы вниз, дворами, напрямки.
(Ни разу в кино так не спешили.) Покупаем билетики, мигом раздеваемся, ходом
— в моечную. Мужское и женское отделение в нашей бане отделялось маленьким
техническим тамбуром, дверь туда на ключ не закрывалась, так, скамейкой
припёрта. (Коська сознательно выбрал будний день — народу меньше.) Для вида
набираем в тазики воду, ждём, когда два мужика-балагура уйдут хлестаться в
парилку, отодвигаем скамейку и — шмыг внутрь. Цинковые тазы сложены друг на
друга, рядом швабра, вёдра, половые тряпки. Дверь за собой прикрываем.
Тесно. Темно. И луч света из проковырянной дырочки с рваными краями.
Ожидание, что нас вот-вот застукают, становится невыносимым. (Зачем я пошёл
на это мокрое дело?)
Коська прилипает глазом к отверстию:
— Во… дают!..
Я стою на холодном кафельном полу, зябко подрагиваю. Кожа становится как у
ракетки для настольного тенниса. Слышу смачные причмокивания Коськи. Его
необычное поведение озадачивает, заводит.
— Дай мне позырить!
— Подожди!
Нетерпеливо перетаптываюсь, силюсь представить, что именно он там обнаружил.
Толкаю Коську:
— Ты так всё самое интересное один увидишь. Пусти…
Изумлённо цокая, он нехотя оторвался от глазка. Я прильнул к отверстию, но
«навести резкость» не успел. Дверь сзади шумно распахнулась. Стало светло и
страшно. Чья-то крепкая мокрая рука больно схватила меня за ухо. (Ну, так и
знал!)
Банщица в грязно-белом халате тащила меня через всю моечную:
— Октябрята-ко-бе-ля-та!!! Ишь, повадились! Вот я вам сейчас гляделки
устр-ооо-ою…
Отвязный, абсолютно безумный крик старухи-уборщицы пустым опрокинутым ведром
грохочет под высоченными сводами бани. Мужики глядят на косную, циничную
старуху осуждающе. Коська, перемахивая через скамейки, выскакивает в
раздевалку самостоятельно. А меня бабушка до двери провожает индивидуально,
отпускает ухо, и, доверительно придержав за плечо… энергично пинает в попу.
Я распахиваю дверь лбом… (Коська ждёт одетый.) На лету хватаю пожитки и
одеваюсь уже в буфете.
Странно: лимонада совсем не хотелось.
…На полпути к дому мы перешли на шаг. Наперебой посыпались запальчивые
фразы… В то время, как мужикам за развязное поведение работницы
банно-прачечного хозяйства было неловко, нас её бесцеремонность — просто
шокировала! Голос старухи-уборщицы противно звенел у меня в голове, ухо и
шишка на лбу горели огнём. Коська взахлёб пересказывал подсмотренный сеанс.
(Картинки показались мне бесцветными… статичными.) Наш первый сексуальный
опыт Коська назвал удачным, однако повторять его почему-то не хотелось.
Я твёрдо решил ограничиться полученным багажом знаний…
С Коськой никогда никому не было скучно. Он на выдумку горазд.
Как-то играли в «кислый круг». Девчонкам приспичило в сортир. Коська
подкрался с тылу, дождался, когда они рассядутся по дырочкам, открыл крышку,
где выгребная яма, и огромный булыжник туда — бултых!
Брызги, визги!!!
Заигрывал так с девочками...
Мои друзья были дворовыми детьми. По домам не сидели. Только когда появился
телевизор, мы временно сменили образ жизни на оседлый.
Отец купил телик первым. «Рекорд» — бандура большая, экранчик маленький. И
вот, вечер наступает – полдома сидят у нас в гостях, не протиснуться.
Передачи транслировали с двух часов дня. Мы с благоговением включали
волшебный ящик и жадно смотрели всё подряд, программу за программой. Диктор
говорит — интересно. Новости какие — интересно. Фильм художественный: будешь
баловаться — старшие убьют, не отрываясь от экрана. Телевизор стоял на
журнальном столике о трёх ножках. Я почему так хорошо помню? Спасибо папе!
Мы с Коськой кувыркались, задели столик, телевизор упал и разбился. Особенно
одна ножка запомнились мне надолго…
Говорящего ящика не стало, и мы вернулись в лоно двора.
Постепенно двор для меня становился главным «местом жительства», забавой,
воспитателем, другом. Я чувствовал, что с каждым днём сила, дух его
переходят в меня… Подпитывают.
Между Тринадцатым и Пятым посёлком — Рыбка. Вдоль железной дороги — склад
цветного металла под открытым небом. Территория огромная! Забираемся тайком
через дыру в заборе. Кругом высоченные штабеля: двигатели от машин,
электромоторы, спрессованные в кубы для переплавки. Поскольку подшипники
изготовлены из прочной стали, они в алюминиево-медной массе остаются
несмятыми. Как сейчас трогаю их масляную полированную поверхность. Ощущения
эти живут на кончиках пальцах. У меня вообще обострённая тактильная память.
(Я могу из тысяч женских туфелек безошибочно найти ту самую… стоптанную
правую туфлю старухи-банщицы…)
Поднимаемся на кручу спрессованных штабелей, ворочаем брикеты, осматриваем
их. Найдём, где такой подшипничек запрессован с краю, скидываем
понравившийся блок на землю и выковыриваем. А дальше — на самокаты, заместо
колёс.
Нас и оттуда гоняли… (Не забалуешь!)
Самокат — две доски. В одной пропиливается окошко, ось — палочку делаешь,
подшипник насаживаешь и — хоп! Весь самокат готов в шесть секунд. Чем больше
диаметр подшипника, тем быстрее катишься. Как раз в ту пору начали
перестраивать шоссе Первое Мая. Вместо узкой дороги, вымощенной булыжником
из малинового кварцита, — Первомайский проспект с двумя широченными
асфальтированными полосами движения. Ещё проезд для машин закрыт, а мы на
самокатах по свежеуложенному асфальту уже гоняли вовсю. Такой простор!..
Подшипники при движении жужжат. Коська, Саня, Витёк, Гера… Кавалькадой как
шуранём, гул стоит.
На самокатах ездили к платформе у железной дороги смотреть, как выгружают
легковые автомобили «Москвич-407». Диковинка! В отличие от «броневичка» у
новых форма современная. Тринадцатый — район автомобилистов. Наши отцы
технику почитали, в ней разбирались и, естественно, тоже приходили оценить
новую модель: «Да, хороша, но передок слабоват». Мы повторяем следом за
старшими: «Слабоват!..».
Я мастерил вместе с ребятами самокаты, а ночью, закрывая глаза, видел
уносящегося в небо воздушного змея. Детская несбытная мечта не давала покоя.
Однажды я поведал о ней Коське, а уже на следующий день он притащил из дому
журнал «Юный техник». На обложке счастливый мальчишка запускал в небо
бумажного змея. В журнале было всё подробно расписано и начерчено.
Я с завистью разглядывал иллюстрации:
— Здорово!
— Мы сделаем не хуже! Айда!
— Ты что, сумеешь?..
Никогда не видел, как строят воздушного змея, и не представлял: «Ну, как он
полетит?».
Следуя инструкции, из сухой сосновой доски без сучков мы выстругали
тоненькие реечки. (Чем тоньше деревянные детали, тем легче запускать.)
Пропитали их олифой. Склеили столярным клеем каркас: реечки из угла в угол,
крест-накрест, и по периметру. (Точно выдержишь угол, будет хорошо парить,
неудачно — может вовсе не взлететь.) Из центра протянули длинную-предлинную
нитку. Саня принёс лист кальки: бумага тонкая, плотная, хрустящая. (Это вам
не страничка «Ленинской правды», как у брата.) Четыре дня мы всей «шарашкой»
колдовали в сарае над птицей счастья. Рисовали акварельными красками узоры
на крыле, сушили под грузом. Для хвоста Коська стащил у сестры шиньон. Его
распустили, распушили, покрасили в синий цвет. Хвост служит не только для
красы. Это балансир, чем он длиннее, тем лучше. (Так в журнале и было
написано.)
Смастерили. Два дня ждали подходящей погоды…
Вечерами я подолгу ворочался, не мог заснуть. А утром первым бежал в сарай к
своей птице. Наконец ветер задул уверенными сильными порывами. Мы бережно
понесли воздушного змея на пустырь. Солнце, нагревая землю, создавало
испарения, и это было нам на руку. Сильный упругий ветер, наталкиваясь на
взгорье, превращался в восходящий поток. С этого пригорка Коська и предложил
запускать.
…Я почти не слышу, о чём говорят кругом. Словно во сне… До моего сознания не
сразу доходит, что именно мне Коська великодушно предлагает:
— Вовка, запускай ты.
Он объясняет, как правильно держать катушку, сам кончиками пальцев берёт
змея. Дождавшись порыва ветра, мы с ним побежали. Ветер поёт у меня в ушах.
Нитка натягивается, становится упругой. Коська, чувствуя, что змея
подхватило вихрем, отпускает его.
Бумажная жар-птица решительно взмывает в голубое небо. Я отматываю катушку…
выпускаю нитку… она поднимается всё выше, выше, выше.
Парит легко и свободно.
***
В третьем классе Коська с родителями переехал в другой город. Мы больше
никогда не виделись, но я навсегда запомнил его и был благодарен за то, что
он помог моей заветной мечте расправить крылья и подняться высоко-высоко.
В самое небо.
г. Петрозаводск, 2008 год
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа
|
