№ 12'07

Галина Ишимбаева

XPOHOC

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

Русское поле:

Бельские просторы

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

СИБИРСКИЕ ОГНИ

Общество друзей Гайто Газданова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

Галина Ишимбаева

«Фатерланд» Р.Харриса: антиутопия или альтернативно-исторический роман?

На первый взгляд, вопрос, вынесенный в заголовок статьи, имеет риторический характер. Слишком очевидно «Фатерланд» (1992) Роберта Харриса альтернативно-исторический, близкий по замыслу и типу к таким произведениям, как «Остров Крым» В. Аксенова или «Баудолино» У. Эко, «Чапаев и Пустота» В. Пелевина и «Сепарация» К. Приста. Роберт Харрис, как и все авторы «альтернативок»), создает параллельный мир, который до определенной развилки истории тождествен миру реальному, а затем выламывается из исторической системы координат и продолжает существовать в сконструированном пространстве. Но «альтернативщики», как правило, фантасты, и их сочинения тяготеют к жанру фэндома, социально-фантастического альтернативно-исторического романа.

Иначе обстоит дело с рецензируемым «Фатерландом», вышедшим с анонсом «Мир, в котором ОНИ победили». Это политический детектив, очевидно привязанный к эпохе Третьего тысячелетнего рейха арийской нации — об этом сигнализируют два эпиграфа. Первый — пространная цитата из «Образа мыслей Адольфа Гитлера» Хью Тревора-Ропера о «немецком тысячелетнем царстве» и второй — высказывание Гитлера от 29 августа 1942 года: «Иногда мне говорят: «Остерегайся! Тебе навяжут двадцать лет партизанской войны!». Я в восхищении от такой перспективы... Германия будет оставаться в состоянии постоянной боевой готовности». Роман Роберта Харриса, названный словом, ставшим идеологическим штампом в нацистской Германии, беззастенчиво эксплуатировавшей понятие Отечества, — иллюстрирует это хвастливое гитлеровское заявление. Писатель воссоздает портрет рейха «после двадцати лет партизанской войны» и проверяет портретируемое явление на жизнеспособность в контексте расследования одной криминальной истории — расследования, обернувшегося политическим разоблачением режима.

Завязка романа, вызывающая у читателя сюрреалистический шок, приурочена к 14 апреля 1964 года. Следователь берлинской криминальной полиции Ксавьер Марш приезжает к озеру Хафель, где обнаружен труп неизвестного. Полицейские, в патрицианском приветствии вскинув руку, произносят «Хайль Гитлер!». Так уже первые строки романа определяют художественную специфику текста, в котором слоган гитлеровской эпохи буднично звучит в постгитлеровской Германии второй половины XX столетия, — наложение на карту современности кальки нацистского времени. В этой связи естественно, что события, изображенные Харрисом, двуплановы: реальная история Второй мировой войны и Германии вплоть до 1943 года, года, ставшего точкой искривления времени, искусно переплетена с альтернативной историей последующих двух десятков лет.

Действие романа разворачивается в течение одной недели апреля 1964 года, в канун 75-летия Адольфа Гитлера, которое с помпой готовится отмечать нацистское государство. В сюжетном пространстве книги, таким образом, создается другая история, в которой не было поражения нацистской Германии в мае 1945 года, не было победы Советского Союза и стран антигитлеровской коалиции, не было самоубийства фюрера, не было Нюрнбергского процесса, не было денацификации Германии и ее разделения. Харрис выстраивает гипотетическую ситуацию: Вторая мировая война закончилась торжеством национал-социализма, гитлеровской диктатуры и нацистской эстетики. Иными словами говоря, в «Фатерланде» предпринято контрфактическое моделирование истории, выраженное формулой: «Что было бы, если бы...», и воссоздано альтернативное настоящее, история в сослагательном наклонении.

Роман состоит из семи однотипно названных частей, каждой из которых предшествует свой эпиграф, камертоном определяющий ее звучание:

«Вторник, 14 апреля 1964 года» открывает клятва СС Адольфу Гитлеру: «Клянусь тебе, Адольф Гитлер, / Как фюреру и канцлеру германского рейха, / Быть преданным и смелым. / Клянусь повиноваться до самой смерти / Тебе и вышестоящим лицам, / Которых ты назначишь. / Да поможет мне Бог» (6)1;

«Среда, 15 апреля» начинается словарной статьей, объясняющей значение французского слова Détente — 1. Ослабление (чего-либо туго натянутого), расслабление (мускулов); 2. Ослабление (политической напряженности) (47);

Главе «Четверг, 16 апреля» предшествует хвастливое заявление Гитлера от 11 июля 1941 года: «Когда национал-социализм будет находиться у власти достаточно долго, станет больше невозможно представить себе образ жизни, отличный от нашего» (130);

Главе «Пятница, 17 апреля» — цитата из выступления руководителя службы безопасности рейха Рейхарда Гейдриха: «Гестапо, криминальная полиция и службы безопасности окутаны таинственным ореолом политического детектива» (219);

В начале «Субботы, 18 апреля» дается выдержка из секретной речи Генриха Гиммлера перед старшими офицерами СС, произнесенной в Познани 4 октября 1943 года: «Большинство из вас знает, что это значит, когда рядами лежат сто трупов. Или пятьсот. Или тысяча. Выдержать это и в то же время — за небольшими исключениями, вызванными человеческой слабостью, — остаться славными парнями — вот что нас закалило. Это славная страница нашей истории никогда не должна быть и не будет написана» (265);

———————

1 Все цитаты из романа с указанием страницы в скобках приводятся по изданию: Харрис Р. Фатерланд. М., 2005.

Первая ударная фраза главы «Воскресенье, 19 апреля» принадлежит офицеру СС: «Каким бы ни был исход войны, мы выиграли войну с вами; никто из вас не останется в живых, чтобы свидетельствовать, но даже если кто-нибудь останется в живых, мир ему не поверит. <...> Именно мы будем диктовать историю лагерей» (329);

Заключительная часть романа «День фюрера» открывается цитатой из путеводителя по генерал-губернаторству 1943 года: «Железная дорога на Кракау идет на северо-восток мимо Аушвица (348 километров от Вены), промышленного городка с 12 000 жителей, бывшей столицы пястовских воеводств Аушвиц и Затор (гостиница «Затор», 20 номеров). Отсюда на Кракау (69 километров, три часа езды) через Скавину идет железнодорожная ветка...» (366).

Все эти эпиграфы, неоднородные как в жанровом отношении (клятва, словарная статья, цитаты из официальных и секретных речей диктатора и его приспешников, а также из путеводителя), так и с точки зрения эмоциональной насыщенности (молитвенный экстаз клятвы, митинговая патетика вождей, рационализм идеологических штампов, сухой язык данных путеводителя или словаря иностранных слов), в совокупности сами по себе, без основного текста романа, создают определенный дискурс «обыкновенного фашизма». Этот реальный срез истории Второй мировой войны раскрывает подноготную описываемых событий, отнесенных к 1964 году и трактуемых как непосредственное продолжение единой победной истории нацистской Германии.

Роберт Харрис экспериментирует с историей, воссоздавая вектор развития Германии и мира после фашистской победы. На стыке правды и вымысла вырастает эта новая история человечества в эпоху Третьего тысячелетнего рейха. Что касается «правды истории», то она воссоздается в романе, во-первых, в виде воспоминаний о прошлом главного героя, Ксавьера Марша, 1922 года рождения, во время войны подводника вермахта, ныне полицейского в чине штурмбанфюрера СС, и, во-вторых, благодаря использованию Харрисом подлинных документов, которые цитируются в тексте. В этой связи выделяются несколько узловых моментов «настоящей истории» Германии: в 1938 году немецкие войска вступили в Вену и Австрия вернулась в фатерланд; в следующем, после аншлюса, году Гитлер объявил о войне; управление СС по проблеме евгеники разрабатывает программу переселения немцев в захваченные области; регулярно проводятся заседания, посвященные решению «еврейского вопроса»; партийные функционеры ревизуют концлагеря.

Все последующие события романа — из числа бредовых фантазий нациста, прославляющего своего вождя и свой «фатерланд»:

«Победа над Россией весной 43 — торжество стратегического гения фюрера! Летнее наступление вермахта годом раньше отрезало Москву от Кавказа, Красную армию от нефтепромыслов Баку. Сталинская военная машина просто остановилась из-за отсутствия горючего.

Мир с англичанами в 44 — торжество контрразведывательного таланта фюрера! ... Англию голодом заставили сдаться. Черчилль и его банда бежали в Канаду.

Мир с американцами в 46 — торжество научного гения фюрера! Когда США одержали победу над Японией с помощью атомной бомбы, фюрер направил ракету «ФАУ-3», которая разорвалась над Нью-Йорком, продемонстрировав, что в случае американского удара он может нанести ответный удар. После этого война выродилась в кровопролитные стычки с партизанами на окраинах новой германской империи. Возник ядерный тупик, названный дипломатами «холодной войной» (88).

Однако это не особенно беспокоит вождей рейха, потому что у Германии, владеющей новейшим ядерным оружием, складываются наилучшие внешнеполитические отношения с Англией и США: «В Лондоне объявлено, что король Эдуард и королева Уоллес «в целях дальнейшего укрепления уз уважения и привязанности между народами Великобритании и Германского рейха» в июле посетят рейх с государственным визитом» (44); в сентябре 1964 года ожидается государственный визит семидесятипятилетнего президента Джозефа П. Кеннеди. И если в англо-американском случае следует говорить о высокой политике и политтехнологиях, то отношения империи со Швейцарией носят более личный характер: здесь хранится золото партии и партийных функционеров, а политкорректность нейтральных швейцарцев выражается в музыкально-кулинарных изысках — кондитеры готовят музыкальные (звучит вальс из третьего действия оперетты Франца Легара «Веселая вдова», любимого произведения Гитлера) коробки конфет, на которых черным готическим шифром начертано: «Поздравления с днем рождения нашего любимого фюрера, 1964» (85).

По всему роману разбросаны указатели, позволяющие представить новую карту мира и новую Германию. Например, так выглядит Европа, поглощенная нацистским государством: «Люксембург стал Мозельландом, Эльзас-Лотарингия превратилась в Вестмарк, Австрия — в Остмарк. Что до Чехословакии, этого незаконнорожденного версальского дитяти, то она сократилась до размеров протектората Богемии и Моравии. Польша, Латвия, Литва, Эстония исчезли с карты. На востоке Германская империя была поделена на рейхскомиссариаты: Остланд, Украина, Кавказ, Московия. На западе по Римскому договору Германия загнала двенадцать стран — Португалию, Испанию, Францию, Ирландию, Великобританию, Бельгию, Голландию, Италию, Данию, Норвегию, Швецию и Финляндию — в европейский торговый блок» (205). Грандиозные перемены произошли и на Востоке: по плану Гиммлера, этот край должен быть ассимилирован немецкими переселенцами — двадцатью миллионами к 1960 году и девяноста миллионами к концу XX века, и «народ без пространства» с воодушевлением обживает чужие в прошлом территории.

Мировая цивилизация стандартизирована и приобрела характер пангерманской: «Во всех школах немецкий был вторым официальным языком. Люди ездили на немецких автомобилях, слушали немецкие радиоприемники, смотрели немецкие телевизоры, работали на немецких фабриках и заводах, жаловались на поведение немецких туристов на принадлежащих немцам курортах, а немецкие команды одерживали победы на всех международных спортивных состязаниях, за исключением крикета, в который играли одни англичане» (205). Замечание насчет крикета и англичан придает особенно изощренную достоверность этой картине.

Харрис мастерски использует детали того же типа и в других зарисовках будней новой Германии и ее сателлитов. Маленькая правдивая деталь в абсурдистском контексте помогает писателю в создании правдоподобной фантасмагории, где туристы, переселенцы в восточные земли рейха, приезжают в Берлин из Минска или Киева «по автобану Берлин — Москва» (30), где в ходу «карта империи с указанием времени езды по железной дороге: Берлин — Ровно — 16 часов; Берлин — Тифлис — 27 часов; Берлин — Уфа — четверо суток» (83) и где бессменному главе берлинской сыскной службы Артуру Небе рейхстаг выделяет в 1954 году, к его 60-летию, крупное имение, включающее четыре деревни близ Минска в Остланде.

Немецкий педантизм, помноженный на немецкое тяготение к классике, также раскрывается сквозь призму достоверности и абсурда. Именно абсурдная реальность сквозит в одном из приведенных в романе обзоров немецкой прессы: «Статейка музыкального критика с нападками на «вредные негроидные плаксивые завывания» группы молодых англичан из Ливерпуля, выступающей перед немецкой молодежью в переполненных залах Гамбурга, и дается объявление о том, что Герберт фон Караян будет дирижировать оркестром, который исполнит специально в честь дня рождения фюрера Девятую симфонию Бетховен — Европейский гимн — в лондонском «Альберт-холле» (44).

Одновременно с этим Харрис прибегает к откровенному вымыслу, когда создает архитектурный портрет победившей национал-социалистической Германии, выстроившей к 1964 году свою мифологию бытия и быта. Писатель словно задался целью увидеть, каким бы стал Берлин, в котором победила нацистская эстетика и любимый архитектор Гитлера Альберт Шпеер.

В текст романа с этой целью вмонтированы авторские зарисовки претенциозных сооружений Берлина, как реальных, так и вымышленных, и пассажи из речей гидов по нацистской столице. Первые, например, касаются штаб-квартиры гестапо, где коридор украшен свастикой и «мраморными бюстами партийных вождей — Геринга, Геббельса, Франка, Лея и других, изображенных на манер римских сенаторов» (132), международного аэропорта имени Германа Геринга, Адольф-Гитлерплатца и Триумфальной арки. О последней сказано: «строительство ... началось в 1946 году, а работы были завершены ко Дню национального пробуждения в 1950 году», ее «творческий замысел принадлежал фюреру, а проект основывался на его собственных набросках, сделанных в годы Борьбы» (28). Гид подробно знакомит туристов с техническими параметрами сначала — Арки, воздвигнутой из гранита: «Ее объем — два миллиона триста шестьдесят пять тысяч шестьсот восемьдесят пять кубических метров. ... Парижская Триумфальная арка уместится в ней сорок девять раз» (28), затем — проспекта Победы: «Проспект был спланирован рейхсминистром Альбертом Шпеером и завершен в 1957 году. Его ширина — сто двадцать три метра и длина пять и шесть десятых километра. Он шире и в два с половиной раза длиннее Елисейских Полей в Париже...» (28). Этот кошмарный гигантизм шпееровского Берлина и его варварское великолепие, претендующее на античную монументальность, призваны внушать всему миру ужас и восторг и вызывать у рядовых граждан и иностранцев комплекс неполноценности и собственной мизерности.

Факты, реальные, полуреальные, ирреальные, сплетены в причудливое полотно, однако не будем забывать, что все они создают лишь фон, на котором разворачивается расследование Ксавьера Марша. Он выясняет, что убитый — государственный секретарь в генерал-губернаторстве, бригаденфюрер СС, партейгеноссе Гитлера Йозеф Булер (кстати, в реальности Булер был приговорен к смерти в Польше и казнен в 1948 году) и что к его устранению, как и к убийству его друзей, видных в прошлом нацистов, причастно гестапо. Дымовая завеса: гестапо якобы карает коррумпированных чиновников рейха, замешанных в воровстве произведений искусства, в том числе и «Дамы с горностаем» Леонардо да Винчи, — не сбивает следователя с толка. Он докапывается до истины: гестаповские художества в отношении единомышленников и однопартийцев должны скрыть страшную тайну Третьего рейха, в годы войны последовательно «решавшего еврейский вопрос» в печах Аушвица, Бухенвальда, Треблинки. В канун встречи Гитлера с американским президентом нацистская Германия подчищает свои «авгиевы конюшни», пытаясь выглядеть цивилизованно и открещиваясь от собственных деяний и выкормышей. И эта политика находит явное одобрение у официальных кругов Америки. Недаром в тексте романа появляется секретная депеша германского посла в Лондоне от 1938 года, излагающая содержание бесед с послом США в Великобритании Джозефом П. Кеннеди, который тогда высказался в поддержку режима Третьего рейха и его политики в отношении евреев (309—310).

Последнее весьма примечательно, потому что позволяет ответить на вопрос, во имя чего американский писатель Роберт Харрис меняет ход истории и результаты исторического процесса. Он актуализирует историю Второй мировой войны, чтобы извлечь уроки из прошлого и чтобы заставить своих современников, и прежде всего американцев задуматься о причинах холокоста и о собственной оценке этого нацистского варварства в отношении иудейского народа. Он убежден в том, что наступает некий час Икс, когда необходимо иметь мужество пойти против генеральной линии лидера своей страны, если она не соответствует законам человеческого общежития. То есть Роберт Харрис в «Фатерланде» претендует на роль Учителя и Наставника современности, а это — отличительная черта традиционного исторического романа, который, несомненно, повлиял и на альтернативно-исторический роман нашего времени.

Известно, что основы жанра классического исторического романа сложились в начале девятнадцатого столетия в творчестве «шотландского чародея» Вальтера Скотта («Уэверли», «Айвенго», «Пуритане» и др.). Для вальтерскоттовского типа романа характерно:

1) обращение к важнейшим переходным моментам истории, когда утверждается более прогрессивная фаза общественного бытия;

2) изображение борющегося народа;

3) выведение в качестве эпизодических персонажей исторически реальных деятелей;

4) воссоздание колорита места и времени;

5) использование фольклора как исторической памяти народа;

6) реконструкция мифологического и социального менталитета человека того времени.

С этой точки зрения «Фатерланд» Харриса — произведение условно историческое, так как из шести признаков классического исторического романа в нем выражены только три (3, 4, 6), и те с известными поправками. Писатель экспериментирует с историческими личностями, переписывая в соответствии со своим замыслом их реальные судьбы. Все они в пространстве книги живут вымышленной жизнью. Хронотоп Германии в изображении Харриса реален и нереален одновременно, так как он вырос на пересечении действительной архитектуры Берлина, построенного Альбертом Шпеером в годы Третьего рейха, и чертежей и моделей столицы будущей Германской мировой империи, как она представлялась автору проектов гротескно-гигантских астрономически огромных зданий. Что касается последнего признака исторического романа, то мифологический и социальный менталитет человека исследуется автором «Фатерланда» также «апокрифически», то есть сознание его героя, нацистское по определению, рассматривается в иных исторических параметрах. В результате подобного анализа Харрис приходит к выводу о наличии двух типов немцев в эпоху «развитого национал-социализма». Одни полностью вписываются в системную идеологию и, как следствие, не видят греха в прямом предательстве по отношению к согражданам из категории социально опасных типов (Марша предают самые близкие люди — бывшая жена, сын, друг). Другие под влиянием внешних факторов берут под сомнение непогрешимость государственного режима, а значит, с неизбежной закономерностью приходят к идее сопротивления и противодействия режиму. Для Харриса это очень важный момент, поскольку позволяет вновь и вновь настойчиво говорить о тупиковости созданного его художественным воображением альтернативного мира, который несмотря на свое внешнее процветание и благополучие обречен.

Совершенное нацистское государство на поверку оказывается не лишенным конфликтов, связанных и с продолжающейся партизанской войной, и с моральным духом нации. Бесконечная тяжелая борьба продолжается с красными на «уральском фронте с непроизносимыми названиями мест боев и наступлений — Октябрьское, Полуночное, Алапаевск» (88). В империи процветает терроризм — по словам шефа криминальной полиции Берлина, «американцы дают деньги, поставляют оружие, обеспечивают подготовку. Они 20 лет снабжают красных. А у нас — молодые не хотят воевать, пожилые не хотят работать» (242).

Третий рейх в 1964 году — это колосс на глиняных ногах, несуразный, нелогичный, но по-прежнему страшный и готовый на уничтожение любого члена сообщества, покусившегося на его бытие. Гибельный финал ожидает и Ксавьера Марша, затеявшего свое расследование истинной подоплеки убийства Йозефа Булера.

С помощью фантастики сдвигая временные рамки, Роберт Харрис предлагает такую форму критики фашизма и тоталитаризма, при которой само время выступает в роли судьи и происходит саморазоблачение гитлеровской идеологии. Подчеркнуто критическая позиция писателя, экспериментирующего со временем, экстраполяция негативных тенденций, идеологическая эсхатология — явное свидетельство в пользу того, что «Фатерланд» примыкает к традиции антиутопии.

Классическая антиутопия предполагает критическое описание общества утопического типа, подвергает сомнению саму идею идеального социума и исходит из того, что практические попытки претворения в жизнь модели совершенной социальной утопии сопровождаются катастрофическими последствиями. Антиутопия — это проверка утопии на нравственность, заканчивающаяся непреложным ценностно-негативным осуждением утопического насилия над действительностью и человеческой природой.

В XX веке с его глобальными катастрофами — Первой и Второй мировыми войнами, «холодной войной», революциями, ядерной бомбой, Освенцимом, террором и терроризмом, противостоянием христианской и мусульманской цивилизаций — жанр антиутопии особенно востребован, так как в ней нашли выражение острая критика различных форм тоталитаризма, угрозы рационализированной технократии и бюрократизации общества. Наиболее показательны в этом плане такие произведения, как «Мы» Е. Замятина, «О дивный новый мир» О.Хаксли, «1984» Д. Оруэлла, «Повелитель мух» У. Голдинга, «451 градус по Фаренгейту» Р. Брэдбери, «Заводной апельсин» Э. Берджесса, «Обитаемый остров» братьев Стругацких, «Москва 2042» В. Войновича, «Невозвращенец» А. Кабакова, «Кысь» Т. Толстой и др. Все авторы антиутопий прибегают к фантастике как к средству философско-художественного осмысления тенденций исторического развития человечества и рассматривают поведение индивидуума в рамках восторжествовавшей технократической или идеологической доктрины, которая претендует на то, чтобы объявить о построении идеального государства, о рождении абсолютно счастливого человека и о наступлении эпохи райского блаженства. Все авторы единодушны в своем стремлении изобразить кошмарные последствия утопической гармонии, оборачивающейся дисгармонией антиутопии.

Традиционная антиутопия отличается рядом признаков, среди которых принципиальны, на наш взгляд, следующие:

1) моделирование такого общества, которое постепенно разоблачает осуществившуюся утопию;

2) изображение антитезы социальной утопии, на которую проецируются пороки современного автору мира, вызывающие его наибольшее неприятие;

3) обращение к чувствам и ощущениям отдельного индивида, проникающего внутрь утопической теории и на себе испытывающего бесчеловечные законы идеального общества;

4) обращение к потенциально возможному будущему и расположение антиутопического мира на расстоянии — в ином пространстве и ином времени;

5) использование особого типа художественности, предполагающего, в отличие от утопии, романный конфликт, который позволяет писателю выразить свое отношение к происходящему;

6) непреложный дидактизм и очевидность воспитательного характера антиутопии.

Некоторые из названных черт жанра (одни — безусловно, другие — с определенной оговоркой) характерны и для романа «Фатерланд». В частности, не вызывает сомнения два последних признака (5 и 6): романный конфликт в политическом детективе Харриса связан с раскрытием одного убийства, повлекшим за собой противостояние героя с системой и ее разоблачение; очевидна и педагогическая направленность антифашистского романа.

Другое дело, что сама воплощенная утопия в «Фатерланде» изначально сомнительна в этическом плане, поскольку связана с идеей победы национал-социализма в Германии. Отсюда проистекает неканоническое звучание первых трех признаков классического антиутопического жанра в романе Харриса. Осуществленная утопия немецкого фашизма — по определению — античеловечна, как античеловечна сама мысль о нацистском обществе как социуме, претендующем на совершенство, то есть писатель естественно отказывается от славословий в адрес установившегося совершенного государственного устройства и с первых страниц обнажает конфликтность этого мира, в котором происходят криминальные происшествия. Проецирование на картину «нацистского рая» негативных тенденций 1990-х годов, когда создавался роман, также оказывается вполне ожидаемым и прогнозируемым: «новая стабильность» западной истории к концу XX столетия в очередной раз продемонстрировала свою иллюзорность и ненадежность; неонацизм, расизм, антисемитизм по-прежнему угрожают человечеству; национал-социалистический миф о расе сверхлюдей, истинных арийцев, по-прежнему живуч.

С этим связано и то, что жанровой специфике «Фатерланда» совершенно не свойствен четвертый антиутопический признак: классическая антиутопия всегда обращается к будущему, отдаленному или не очень, но к будущему. Харрис в 1992 году пишет о 1964 годе, то есть сознательно прибегает к фантастическому приему «вывихнутого времени», воссоздавая в картине «будущего Третьего рейха арийской нации» пройденное прошлое Европы и США.

Как видим, «Фатерланд» Харриса отличается от жанра традиционной антиутопии своим нестрогим соответствием определенной структуре. Однако на уровне сюжета и стилистики он связан с двумя классическими антиутопиями прошлого века — «О дивный новый мир» О. Хаксли (1932), где изображена утопия Мирового Государства эры Форда, отстоящая от современности на шесть столетий, и «1984» Д. Оруэлла (1948), где дается анализ ближайшего «светлого будущего», претворившегося в жизнь через 36 лет после окончания Второй мировой войны.

«Линия Хаксли» существует в романе Харриса на уровне использования знаменитой метафоры, ставшей формулой утопии, обращающейся на глазах читателя в свою противоположность. Только американский писатель чуть корректирует своего заокеанского коллегу, процитировавшего в названии «О дивный новый мир» Шекспира, и использует словосочетание «новый мир». Этот мир, созданный его фантазией мир победившего национал-социализма, уже не нужно называть «дивным», так как в «дивности» империи не сомневаются герои «Фатерланда», истинные арийцы. Так, в целом «по Хаксли», но без слова «дивный» звучит эпизод берлинской экскурсии Ксавьера Марша с сыном-подростком Пили, который представляет собой тип юного нациста до мозга костей, верующего в национал-социалистическую идею и в дивный коричневый мир Германии. Автор-повествователь, подробно фиксирующий этапы их путешествия по Берлину Шпеера, подчеркивает в описании Готенладского вокзала, альфы и омеги экскурсии: «Отсюда поезда высотой в дом по четырехметровой колее направлялись к аванпостам империи — в Готенланд (бывший Крым) и Теодерихсхафен (бывший Севастополь), в генеральный комиссариат Таврида и его столицу Мелитополь, в Волынь-Подолию, Житомир, Киев, Николаев, Днепропетровск, Харьков, Ростов, Саратов... Это была конечная станция пути из нового мира» (35). Там, за его пределами, сохраняется пример иной жизни: если у Хаксли это заповедник, индейская резервация Нью-Мехико, то у Харриса — мир преступных партизан за Уралом; там нет достижений цивилизации, там темно, холодно, голодно, там эволюционный тупик, по мнению членов «нового дивного мира». Подобие утопий Хаксли и Харриса, таким образом, основано прежде всего на их технологических параметрах. Менее выражена, но тем не менее ощутима известная перекличка двух произведений в решении вопроса формирования личности законопослушного гражданина «нового мира»: в обеих моделях идеального мироустройства господствует евгеника со всеми вытекающими из этого последствиями и в первую очередь с манипулированием сознания отдельного индивидуума.

Решение последней проблемы в романе «Фатерланд», однако, в большей степени приближено к оруэлловскому истолкованию явления. Да это и неудивительно, ведь Оруэлл и Харрис обратились к одной теме, создав критические портреты родственно тоталитарных идеологических систем — сталинской и гитлеровской.

Английский писатель, участник испанской гражданской войны, Оруэлл разочаровался в коммунистической идее, что и определяет специфику ее художественного осмысления в антиутопии «1984». Автор романа обратился к ближайшему будущему, когда, согласно его пророчеству, мир будет поделен между тремя сверхдержавами, которые ведут между собой нескончаемые войны для того, чтобы удерживать собственных граждан в страхе и повиновении. Эту же цель преследуют все институты всемирного государства, в котором мысли и чувства каждого человека находятся под строжайшим контролем, «Министерство правды» переписывает историю, приводя ее в соответствие с политической конъюнктурой, а «Полиция мысли» перевоспитывает всех тех, кто отваживается самостоятельно мыслить. В этом мире, где во главе пирамиды стоит Большой Брат, которому поклоняются все и вся, господствуют взаимная слежка, доносы, аресты, пытки, уничтожение инакомыслящих.

Практически та же оруэлловская схема 1984 года выдержана и в харрисовском рисунке 1964 года, где тоже фальсифицируют историю, возводят пенитенциарную систему в ранг национальной идеи и подавляют своих граждан. В мире Харриса тоже исключительное значение придается пропаганде и средствам массовой информации, которые способствуют зомбированию человеческого сознания.

Неудивительно, что сердце рейха находится в Имперском архиве, на страже которого стоит муза истории Клио. Концептуальный характер деятельности его сотрудников раскрывается через символические детали: над входом в архив высечены слова Гитлера: «Для любой нации правильная история равноценна ста дивизиям» (243), а в глубочайших архивных катакомбах, в шестидесятиметровой глубине подземелья, располагается тайное помещение, где «неправильная история» (247) идет в печку.

Неудивительно и то, что мозговой центр империи находится во Дворце пропаганды, где психологов работает больше, чем журналистов, их задача — управлять коллективным разумом сограждан, поставляя в строго определенные часы дозированную и нужным образом препарированную информацию.

Бдения возле приемников получают характер ритуала: «Столовая наполнялась личным составом: офицерами, канцелярскими служащими, машинистками, шоферами. Стоя плечом к плечу, они служили живым воплощением национал-социалистического идеала. Четыре телевизионных экрана, по одному в каждом углу, под аккомпанемент музыки Бетховена показывали карту рейха с наложенной на нее свастикой. Время от времени вклинивался возбужденный голос диктора: «Германцы, приготовьтесь к важному сообщению!» (87).

Толпа в едином порыве готова внимать очередному насквозь лживому сообщению, и только Ксавьер Марш сохраняет ясность мысли и способность критически оценивать происходящее и иронически дистанцироваться от стада соотечественников.

Ксавьер Марш — один из немногих героев Харриса, понимающих истинное положение дел. Поэтому он всегда начинает читать газеты «с конца, где писали правду. Если писали, что лейпцигские футболисты побили кельнских со счетом четыре-ноль, можно было не сомневаться в этом — партия еще не придумала способа переписать по-своему спортивные результаты» (43). Поэтому при первой представившейся возможности он стремится получить правду о войне на Востоке от американской журналистки Шарлет Мэгуайр: «Мы в Берлине слышим только о победах. Однако вермахт вынужден доставлять гробы домой с уральского фронта по ночам в специальных поездах, чтобы никто не видел, сколько оттуда прибывает покойников» (212). Он старается осмыслить историю Германии в контексте мировой истории XX века, и здесь самые больные вопросы связаны с американскими атомными бомбардировками мирных японских городов и со сталинскими репрессиями. Только благодаря этому внутренняя фронда Марша постепенно перерастает во внешнюю, и он отваживается на поступок, отринув от себя пропагандистские штампы, снимавшие с рядовых немцев ответственность за все происходящее в стране и мире: «Тогда была война», «Иваны были хуже», «Что может сделать один человек?» (216). Он доказывает, что один человек может сделать очень многое. Если в Германии существует «целая школа исторических изысканий, посвященных расследованию преступлений коммунизма» (215), то он, Марш, в одиночку и с помощью Шарлет Мэгуайр начинает собственное расследование преступлений фашизма, зная наверняка, что будет сломлен национал-социалистической системой, но материалы попадут в Америку и взорвут благодушие тех, кто мирился и продолжает мириться с гитлеровским режимом.

Герой Харриса, живущий в мире, в котором зеркально отражается оруэлловский 1984 год, так же, как Уинстон Смит Оруэлла, усомнился в том, во что его заставляют верить, попытался укрыться от всевидящего ока секретной полиции, вступил в безнадежную борьбу с тиранией, подвергся пыткам, рассчитанным на разрушение личности. При всей очевидности сходства этих романных типов они, однако, принципиально отличаются друг от друга. Смит предает свою возлюбленную во время следствия и признается окончательно «излеченным», когда преисполняется любовью к палачам. Финальные строчки романа Оруэлла с их евангельской реминисценцией буквально вопят о нравственной гибели «последнего человека» Уинстона Смита, который напивается в кафе и в пьяном полубреду умиляется, глядя на портрет Большого Брата: «Сорок лет ушло на то, чтобы разобраться, что за улыбку скрывают эти черные усы. О жестокое, бессмысленное непонимание! О упрямый, своевольный блудный сын, избегавший любящих объятий! Две пахнущие джином слезы скатились по его носу. Но теперь все хорошо, все хорошо — борьба окончена. Он победил себя. Он любит Большого Брата».

Иное дело Ксавьер Марш, который в процессе пережитой им мировоззренческой эволюции пришел к принципиальному выводу: «Мы перевернем историю» (336). Все важно в этой лапидарной фразе: и сама ее немногословность, и употребленное местоимение первого лица множественного числа, и категорический императив установки. Вступая в неразрешимый конфликт с системой, Марш своим «мы перевернем историю» взрывает точку зрения рейха, выраженную в двух романных эпиграфах: «...Эта славная страница нашей истории никогда не должна быть и не будет написана» (265) и «Именно мы будем диктовать историю лагерей» (329) и в приведенной фразе диктатора о «правильной истории» (243). Вопреки убеждению Гитлера, Гиммлера и некоего офицера СС, которым принадлежат эти высказывания, и вопреки всем ухищрениям режима, создавшего «официальную историю войны» и продолжающего эту работу по фальсификации и перманентному переписыванию настоящей истории, мир благодаря деятельности Марша узнает правду — ценой смерти героя.

В одной из Интернет-рецензий на роман Роберта Харриса мне встретился такой вердикт: это заслуживающий внимания псевдоисторический детектив, интересный читателям, воспитанным на «Семнадцати мгновениях весны». «De gustibus non disputantum», — говаривали древние и были правы: действительно, о вкусах не спорят. Однако приведенное в Сети мнение о «Фатерланде» свидетельствует лишь об одном — о том, что читатель скользил лишь по поверхности сюжета, воспринимая текст «по касательной». На мой взгляд, размышления над жанровой спецификой этого произведения, находящегося, как было выяснено в настоящей статье, на стыке альтернативно-исторического и антиутопического романов, могут навести на более назидательные выводы.

Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2007

Главный редактор - Горюхин Ю. А.

Редакционная коллегия:

Баимов Р. Н., Бикбаев Р. Т., Евсее­ва С. В., Карпухин И. Е., Паль Р. В., Сулей­ма­нов А. М., Фенин А. Л., Филиппов А. П., Фролов И. А., Хрулев В. И., Чарковский В. В., Чураева С. Р., Шафиков Г. Г., Якупова М. М.

Редакция

Приемная - Иванова н. н. (347) 277-79-76

Заместители главного редактора:

Чарковский В. В. (347) 223-64-01

Чураева С. Р. (347) 223-64-01

Ответственный секретарь - Фролов И. А. (347) 223-91-69

Отдел поэзии - Грахов Н. Л. (347) 223-91-69

Отдел прозы - Фаттахутдинова М. С.(347) 223-91-69

Отдел публицистики:

Чечуха А. Л. (347) 223-64-01

Коваль Ю. Н.  (347) 223-64-01

Технический редактор - Иргалина Р. С. (347) 223-91-69

Корректоры:

Казимова Т. А.

Тимофеева Н. А. (347) 277-79-76

Адрес для электронной почты bp2002@inbox.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев