|
|
Нонна Беневоленская
«Поверх Фрикантрии» Сержа Кибальчича как антипостмодернистский
постмодернистский роман
(Несколько впечатлений по прочтении первой части романа Сержа Кибальчича
“Поверх Фрикантрии, или Анджело и Изабела” - Санкт-Петербург: ИД “Петрополис”,
2008)
Невозможно представить сегодняшнюю прозу без вымышленных стран, по
которым путешествуют герои романов-травелогов. Казалось бы, причины
возникновения эзопова языка уничтожены, но остранение как приём на уровне
сюжета продолжает находить всё новые причины для своего применения.
Бесспорно, проявления любви в романе Сержа Кибальчича (псевдоним
петербургского литературоведа С.А.Кибальника) насыщены витальной силой, что
выделяет это произведение в современной литературе, придаёт повествованию
особую энергию и составляет его лучшую часть. Но читателю-цинику
может показаться, что роман русского преподавателя Андрея Легионерова с
американской студенткой по сути ничем не отличается от романов отпускников
или командировочных, которым остаётся лишь вспоминать: вот что я пережил (а)
в Сочи, Ялте, Кисловодске, Трускавце, Баден-Бадене, Фрикантрии, но
благополучно вернулся (-лась) в Москву, Ленинград, Ворошиловград, а главное
– без ущерба для семьи и карьеры. На первый взгляд,
действительно структура сюжетов одинакова: налицо своего рода возрождение
классицизма – конфликт между долгом и чувством, эмблематика создаёт
определённый политес, охраняет от прямых попаданий в Америку и Россию, а
заодно и в автора. Однако, сколько бы ни возникало подобных ассоциаций,
нельзя не признать, что пресловутый конфликт то возникает, то исчезает, едва
наметившись, благодаря горячей искренности бывшего советского
гражданина, талантливо переданной Сержем Кибальчичем.
Читателя могут раздражать нагромождения порой неудобопроизносимых
«гомеровских» наименований и атрибутов, заставляющих вспомнить о
фантастических романах советской поры: Фрикантрия, Вколачиватель,
скриптурологический, лингвофритротренаж и т.п. Язвительно
настроенный читатель может задаться вопросом: к чему это современный автор
так интересничает? Что он пытается прикрыть или приоткрыть? Кроме
того, может показаться, что, по мере развития сюжета, одна за другой
открываются узнаваемые подробности «их быта, их нравов», из-за которых
вырастает образ юного пионера, всегда готового злорадно обнаружить сходство
в дурном и скрепя сердце отметить хорошее в буржуинском
государстве.
Однако парадокс повествования заключается, прежде всего, в том, что не юный
пионер, а герой-интеллектуал, каким его представляет автор, отчётливо
сознаёт себя носителем кантовского императива, неизбежно проявляющегося в
гротескно-фантастическом взгляде на новые для него формы жизни на Фрикантрии.
Анджело зло высмеивает собственные убеждения, ловит себя на лжи, обращается
к своей совести, что встраивает его в один ряд с русскими интеллигентами,
изображёнными в произведениях писателя, упомянутого в романе под литерой Ч.
Герой «выстреливает» в «свободную страну», заранее обозначая для себя полюса
«свобода – неволя», но осознаёт, что всё зыбко, и в борьбе с зыбкостью
старается по-исследовательски унифицировать увиденное. Америка в романе
предстаёт как единое гротескное тело, своими искривлениями вызывающее то
поистине чеховскую грусть героя и автора, то приступы едкой иронии.
Единственное, в чём герой демонстрирует совершенную уверенность, – это
вопросы литературы. Нельзя не отметить блестящие пассажи о Чехове, полифонию
интертекстуальности, на фоне которой развиваются внутренние монологи героя и
само повествование. Именно здесь в романе соединяются жанры старой доброй
советской фантастики и современного романа-травелога.
Интеллигент Сержа Кибальчича, естественно, страдает некоторой асимметрией, в
которой, порой, проявляет себя сквозной конфликт разума и чувства.
Так, острый, наблюдательный ум сочетается в нём с лёгкой степенью душевной
беспомощности, имеющей разнообразные причины и формы. Например, в минуту
опасности он чувствует «какую-то отупелость» и не может понять, почему «не
может довести до нужной кондиции» возлюбленную, и в то же время просыпается
с «мокрыми глазами». Разум героя отмечает зловещие признаки будущего
расставания, но любовь постоянно перекрывает источники разрушения, позволяя
герою чувствовать себя свободным лишь в ярких любовных переживаниях и
размышлениях о литературе.
Постепенно Анджело приобретает новое видение, пытается приспособиться к миру
буржуазных свобод и одновременно избежать лиминарности в каких бы то ни было
формах. Остранение и гротеск помогают герою преодолеть страх, снять
напряжение от ожидаемого бедствия – расставания с возлюбленной и Америкой,
становятся формой разрешения конфликта человека и мира, человека и судьбы,
разума и чувства. Сильная лирическая составляющая романа намечает
полюса, отличные от «свободы (Фрикантрии)/неволи (Эйлинии)», –
«идеализирующая гипербола/гротеск», по отношению к которым выстраивает своё
поведение Анджело. «Традиционным парадным действом», по Д.С.Лихачёву,
предстают нравы научного сообщества, за парадностью которого по традиции
университетского романа скрываются страсти и страстишки интеллектуалов.
«Свобода» превращается в идеализирующую гиперболу, парадность разрушается
гротесковым мироощущением героя.
«Изменённое состояние сознания» героя оправдывает «гомеровские»
наименования: неологизмы в романе не что иное, как речевые гротески, своей
вычурностью подчёркивающие иронию автора по отношению к любой
«идеализирующей гиперболе», в том числе по отношению к писательскому
труду: в атрибут скриптурологический вложен концепт творчества как
разновидности заболевания. Те же «гомеровские» неологизмы, наряду с именами
главных героев Анджело и Изабела, соотносят роман с эпическими жанрами
(сказками, легендами и др.), где предполагается готовность читателя
воспринимать события как условные. Таким образом, в тексте Сержа Кибальчича
обозначаются ещё два полюса – эпическое, преломляющееся в интеллектуальном
гротеске, и лирическое, «нормальное» человеческое. И снова парадокс.
Постмодернистское начало (а в романе немало выпадов в адрес пост-Новизма),
обычно отменяющее всякую иерархию, проявляется здесь прежде всего в «разуме»
– иерархических системах государства и образования. Зеркально отражают друг
друга по принципу дополнительности Фрикантрия и Эйлиния: богатство/нищета,
социальная защищённость/ полная беззащитность и т.п. Соединить же их в
идеальное целое не дано никому. Любовь в романе естественна и прекрасна: она
представлена в чистых, но не очищенных, плотских формах. Однако «звук
отдираемой присоски», с которым сравнивается смачный поцелуй Изабелы,
записанный на кассету для Анджело, передаёт боль расставания: чистое и
прекрасное травестируется, трансформируясь в горечь и злость на судьбу и на
все возможные «идеализирующие гиперболы». Этот момент соединяет «разум» и
чувства в последнем, едва ли не трагически гротескном образе первой
части романа.
Книгу: Серж Кибальчич. Поверх Фрикантрии, или Анджело и Изабела.
Мужской роман-травелог. Спб: ИД «Петрополис», 2008 - можно купить:
в Москве:
в книжном магазине «Фаланстер» (Малый Гнездниковский пер., д.12/27),
в книжном магазине «Старый Свет» (при Литературном институте– Тверской
бульвар, 25)
в Петербурге:
в Санкт-Петербургском Доме книги (Невский просп., 28),
в книжном магазине филологического факультета СПбГУ (Университетская наб.,
д.11),
в книжном магазине-клубе на Австрийской площади (Каменноостровский просп.,
13),
в книжном магазине «Культпросвет» (ул. Пушкинская, 10),
в творческом центре «Борей Арт» (Литейный просп., 58).
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа
|
