   |
| |
№ 6'07 |
Газим Шафиков |
 |
|
XPOHOCФОРУМ ХРОНОСАНОВОСТИ ХРОНОСА
Русское поле:Бельские просторыМОЛОКОРУССКАЯ ЖИЗНЬПОДЪЕМСЛОВОВЕСТНИК МСПС"ПОЛДЕНЬ"ПОДВИГСИБИРСКИЕ ОГНИОбщество друзей Гайто ГаздановаЭнциклопедия творчества А.ПлатоноваМемориальная страница Павла ФлоренскогоСтраница Вадима Кожинова
|
Газим ШафиковМУЗЫКА ДУШИК 75-летию народного поэта Башкортостана Александра Филиппова У Марка Туллия Цицерона есть короткое высказывание, с которого я бы и хотел начать свой разговор о поэте Александре Филиппове: «Поэтами рождаются, ораторами становятся». Еще короче сказал о поэзии Вольтер: «Поэзия — музыка души». Эти слова, на мой взгляд, относятся и к герою моего очерка. То, что «поэтами рождаются», выявилось у Филиппова буквально с первых же его стихов, написанных еще в пору его ученичества — в старших классах школы. Потом эта сторона его романтической и пылкой натуры постоянно развивалась и совершенствовалась как бы без особого влияния с чьей-то стороны: я имею в виду других, даже очень известных поэтов. Исключение составляет Александр Сергеевич Пушкин, с творчеством которого, как, впрочем, многие из нас, он познакомился и пламенно полюбил еще в малом возрасте. Со временем любовь эта лишь углублялась и возрастала, но и по сию пору он чувствует себя перед этой величайшей фигурой русской поэзии всего лишь скромным учеником. Как подчеркивает сам поэт, решающее воздействие на него оказала земля, на которой он родился, жил и формировался как личность и литератор. Разумеется, подобное утверждение отнюдь не является каким-то откровением, ибо большинство поэтов формируется точно так же: под могучим воздействием своей «малой» родины, от которой до «большой» Родины — один шаг. У Филиппова это проявилось особенно сильно и впечатляюще, чему есть веская причина: его детские и отроческие годы прошли в самых красивых и благодатных местах Башкортостана — в Кугарчинском районе, в селе Юмагузино, которые десятки, а то и сотни раз называются и в первых и в последующих его стихах с выражением какой-то особой любви и благоговения.
Юмагузино!
Мы воспринимаем эту любовь через множество различных деталей — дорогих его сердцу и памяти гор, лесов, рек и речушек и т.д. «Родина... Исток... Начало дня. / Временем не тронутая сказка... / Плачет, плачет и зовет меня / Речка по названью Акавазка». Или: «Вела тропинка наша, / Петлявая как раз, / Со взгория Юрмаша / В долину Сургуяз». А вот и почти святая для него гора Ташмурун, с которой связаны самые светлые воспоминания поэта: «Ташмурун, Ташмурун — мое детство! / Вечный долг у меня пред тобой: / Ты мне дал неземное наследство — / Небо Родины над головой». Это «небо Родины» — не простая констатация факта, а подтвержденная всеми последующими стихами истина, когда впечатления юной поры постепенно разрастаются до не менее прекрасных просторов всего Башкортостана, которые были исхожены им не раз и не два и тоже входили в душу светло и окрыленно: Где б я ни был, под любыми звездами,
(«Башкирские березы»)
Его трогает все, чем жива и прекрасна эта земля: «Где же ты берешь свое начало, / Белая, как чайка, Агидель?»; / горное село Серменево, давшее миру много выдающихся личностей, в том числе композитора Загира Исмагилова, с которым А.Филиппов был в тесной дружбе до конца его жизни: «Когда зацветает сирень / В уральском ауле Серменево, / Становится сразу сиреневым / До этого сумрачный день». География башкирских названий, по-своему заповедных мест продолжает множиться в его стихах из года в год, и в каждом из них он открывает что-то сугубо свое, родное и близкое («Туймазы», Янаул», «Бурзян», «Ирныкши», «Уфимские липы» и т.д.), что является не только некой обязательной данью, но и выражением искренней признательности судьбе, которая даровала ему такую родину. Правда, обилие названий, на мой взгляд, не всегда идет на пользу поэтической стороне его стихов, порою становясь навязчивым приемом: «Туймазы — это сильные руки рабочих, / Туймазы — это черная нефть из глубин...», или «Потому что Янаул / — Это город, не аул. / В сине небо протянул / Руки кранов Янаул». Подобные издержки идут из благородного стремления высветить то лучшее, чем живы эти самые «города и веси», к которым поэт испытал или испытывает особые чувства, связанные с их неповторимостью и внешними приметами. Стихи подобного рода можно было бы называть и дальше, но мне представляется, что именно здесь следует отметить ту нехитрую истину, которая оправдывает этот поэтический прием автора. Дело в том, что за всеми этими названиями стоит не перечислительная пустота, а живые люди, через которых Филиппов входит в двери любых, даже самых «медвежьих» уголков республики.
...гляжу на них без зависти особой:
Эта строфа из стихотворения «Журавлиный полет», в котором воспевается дружба журавлей, которые никогда не оставляют в беде ослабевшего друга. Однако людская дружба сплошь и рядом сильнее и нежнее дружбы птиц! А так как Филиппов, человек открытый и общительный, неизменно заводит дружбу с кем-то везде, где ему приходится бывать, то и на родину своих новых друзей он смотрит не только своими, но и их глазами. Особенно зримо проявляется это в дружбе со своими коллегами по перу, которых у него всегда было множество. Но особо хочу подчеркнуть его сердечную дружбу с такими писателями, как Мустай Карим, Хаким Гиляжев, Фарит Исангулов, Баязит Бикбай, Рами Гарипов, Миассар Басыров, Вазих Исхаков... Пронзительно звучат последние строки стихотворения, посвященного Фариту Исангулову:
Горька, однако, жизненная чаша,
И башкирские поэты неизменно отвечали ему ответной любовью и дружбой. Равиль Бикбаев как-то писал: «Александр Филиппов пишет о своей любви к башкирам и Башкортостану порою так, как этого не могут сами башкирские поэты». И это — сущая правда. Сам А. Филиппов как-то признавался: «Я вырос среди удивительной башкирской природы и среди удивительных башкирских людей. Поэтому любовно-уважительное мое отношение к ним вошли в меня с молоком матери, с годами оно только увеличивается». Вот так, через неизменную любовь к родной республике, поэт как бы восходит к своей любви к Большой Родине — России, собравшей воедино многие народы, без которых ни порушенная Советская страна, ни нынешняя Россия не были бы полными. Однако настоящий поэт уже не ограничивается рамками родины-России. Ему хочется объять необъятное. И этим необъятным является весь мир. Филиппов с младых ногтей стремился к широкой географии, чтобы собственными глазами увидеть свою планету, — не только из элементарного любопытства, но и из желания приобщиться к ее народам, к их культуре, заботам и тревогам. Ему удалось побывать во многих странах: Венгрия, Куба, Ангола, Вьетнам, Германия… И после каждой поездки у него рождались целые циклы поэтических произведений, отражающих его дорожные впечатления. Меня, например, особенно трогают и волнуют стихи, которые он привез из «страны Фиделя», где наиболее выпукло отразились все особенности этого маленького государства под боком у США. Никакие козни, экономические блокады и угрозы, никакие покушения на правителя Кубы не смогли сломать народ этого воистину героического «Острова свободы». Именно этот фактор особенно волновал башкирского (русского) поэта. Это же глубокое чувство владело им и при написании цикла об Анголе и Вьетнаме.
Поодаль, где пусто и голо,
Творческий инстинкт поэта диктовал ему необходимость впитывать, как губка, дыхание нашего столь большого, а вместе с тем и столь маленького «шарика» по названию Земля. И это лишь украсило его стихотворные и публицистические сборники, число которых за прожитый им срок достигло тридцати.
+ + + Особое место в творчестве Александра Павловича занимают поэмы, одну из которых — «Тиртей» — он написал едва ли не в самом начале своего творческого пути. Кроме «Тиртея» в цикл о поэтах входили поэмы «Шателяр» и «Поэт и конник». Помнится, в 50-х и в начале 60-х годов прошлого столетия этот жанр поэзии был довольно популярным: у редкого маститого поэта не было в активе хоть одной написанной поэмы. А у таких известных из них, как Мустай Карим, Назар Наджми, Хаким Гиляжев, поэмы вообще занимали почетное место в творчестве. Может быть, именно потому родились они и у Александра Филиппова. Впоследствии он, насколько мне известно, почти не писал их. То ли время изменилось, то ли читатели не хотели тратить время на объемные поэтические произведения, то ли поэты сами по себе остыли к этому жанру, но факт остается фактом: их больше стали интересовать лирические (реже — гражданские) стихи, которые могли бы своей эмоциональной энергией или глубоко интимным содержанием задеть самые сокровенные чувства человеческой души. И вот еще что интересно: поэмы, написанные Филипповым в молодые годы, и поныне не только привлекают внимание, но и вызывают к ним глубоко уважительное отношение. Помню, как всесторонне понимающий жанр поэзии Ромэн Гафанович Назиров чуть не взахлеб хвалил поэму «Тиртей», написанную поэтом в двадцать восемь лет: «Взял тему далекого прошлого, известную далеко не каждому, даже весьма эрудированному человеку, — то, как хромой поэт, присланный из Афин на помощь терпящим поражение спартанцам, и своими вдохновенными стихами настолько поднял сникший было дух воинов, что они обрели новый прилив воинской мощи и разгромили превосходящие силы мессинцев». Но чтобы описать происшедшее тысячи лет назад и вызвать интерес современного читателя, необходимо было самому найти ту силу и энергию слов, которые были даны таланту героя поэмы. И Филиппов успешно справился с этой непростой задачей! Для этого ему понадобилось всего три строфы:
Всю ночь мерцал ночник у изголовья,
Подобный лаконизм присущ и другой поэме А.Филиппова — «Шателяр». Думается, далеко не каждый знает, кто такой Шателяр, а если и знает, то вряд ли где встречал и читал его стихи. А Филиппову нужен был именно такой герой, совершивший чисто «поэтический» поступок, равный самоубийству: он тайно проникает в спальню находящейся под арестом королевы, против которой осмелилась устроить заговор королева Шотландии Мария Стюарт, чья личность сама по себе вдохновила Шиллера на написание замечательной трагедии «Мария Стюарт», а Цвейга — повести под тем же названием. Шиллер не вводит в число действующих лиц своей трагедии дерзкого, влюбленного трубадура Шателяра. Стефан Цвейг же не обходит его стороной, ибо тайное проникновение в опочивальню королевы в тот момент, когда она, раздевшись, собирается ко сну, для того пуританского периода истории Англии является смертельным грехом. Но Шателяр идет на этот шаг именно потому, что он — поэт! Именно этот факт привлекает внимание Филиппова, и он определяет его дерзкий поступок почти как подвиг. «Шателяр умирает безупречной смертью, как и подобает рыцарю романтической королевы. Он отказывается от духовного напутствия, единственно в поэзии он ищет утешения, а также в сознании, что: Я жалок, но мое
Если бы поэт ограничился поэтическим пересказом книжного эпизода, описанного австрийским писателем, то поэму его можно было бы назвать вторичной, идущей от литературы. Но автор делает неожиданный ход, переводя содержание исторического факта на день сегодняшний, на собственную личность:
...Будет год,
Невелика по объему и поэма «Поэт и конник». В центре ее, как и ожидается по названию, — Салават. Устами Салавата — полководца и поэта — автор выражает главную мысль своей поэмы:
Правдив и звучен голос Салавата,
Есть у А.Филиппова и другие поэмы: «Птицы», «Сербиянка», «Высокий свет»... Среди них заметно выделяется поэма «Сербиянка», написанная в лучших традициях русского народного словотворчества. Можно писать под фольклор, прямо подражая ему, а можно и так, чтобы читатель постоянно чувствовал этот дух и через завораживающий песенный ритм стиха, и через глубоко народные образы, и через саму душу народа. Мне кажется, именно в этом русле и создана филипповская «Сербиянка».
Я покину ту деревню,
Названные выше поэмы почти полностью вошли в сборник «Белые вербы», выпущенный в 1992 году. Повторяю, небольшие по объему, глубоко лирические по форме, они несли и несут большую смысловую нагрузку, остаются истинной удачей поэта. Взяв в герои легендарные исторические личности, он сумел подать их в современном ключе, вложить волнующие и нынче идеи Родины, человеческого достоинства, противостояния личности и толпы, поэта и власти. Как ни странно, проблемы такого рода не только не девальвировались за долгие годы и века, но еще больше обнажились и обрели животрепещущую актуальность. Разве положение культуры, талантливых людей искусства на изломе политической жизни России не является великой драмой жизни и человеческих страстей? Увы, ныне власти и искусственно слепленные ими олигархи не спешат прислушаться к голосу поэтических оракулов и песнопевцев вроде Тиртея, с помощью которого спартанцы воспряли духом и разбили своих врагов! С годами лирика А.Филиппова все более суровеет, как бы теряет изначальную акварельную нежность, особенно когда стихи касаются серьезных проблем — положения народа и экологического состояния земли. Иногда в его стихах и поэмах проступает подспудная горечь за прожитую жизнь, в которой было немало смутного, путаного, неопределенного: «И жизнь моя, как сон младенца краткий, не началась, а вся уже в конце».
+ + + Ушедший век подарил нам немало великих победных лет, но еще больше — горестей и бед. Ныне нашу душу раздирают нескончаемые экологические и техногенные катастрофы, военные столкновения и террористические акции. И в том виноваты не в последнюю очередь мы сами.
Век уходящий — это наша быль,
Что ж, если поэта называют барометром своего времени, то не удивительны ни его грусть, ни его отчаяние и поиски выхода из тупика жизни. Присуще все это и Филиппову. И мне импонирует, что этот выход он видит в старых добрых категориях: дружбе, любви, созидании. Был период, когда поэт довольно резко выступал против самых властительных правителей страны. Но и тогда он оставался самим собой, четко и ясно выражающем свою политическую позицию. Кого-то те стихи могли элементарно возмутить. Однако можно и горячо одобрить, если взглянуть на них глазами тех, кто на бывшей родной земле чувствует себя погубленными и обездоленными. Сколько таких! И я не сомневаюсь, что поэт в своих политических стихах говорит именно их голосами. Тех, кто не может смириться с развалом великой державы, кто чувствует себя не только обманутым, но и оплеванным, брошенным на дно жизни. Да, можно не соглашаться со столь прямолинейным неприятием нового, всего того, что мы бесстыдно называем «демократизацией». Но нельзя обвинить поэта в неискренности, заведомой заданности, в некой агрессивной консервативности. В последнее время Филиппов совершенно осознанно предался политической деятельности, которая стала продолжением его гражданской поэтики. Вот когда можно вспомнить приведенные в начале этого очерка слова великого политического деятеля древнего Рима Цицерона: «…ораторами становятся». Именно политическая и гражданская позиция Филиппова буквально сотворили из него «оратора». Его постоянно приглашают на всевозможные мероприятия, просят высказать личное мнение по тем или иным острым вопросам нашей жизни, и он совершенно искренне и откровенно беседует с людьми, являясь членом Президентского Совета и редактором популярной газеты «Истоки», рассказывает слушателям о положении дел в республике. Каждый рабочий день его до предела насыщен различными встречами и поездками, он старается везде успеть, внести свою посильную лепту. При этом он давно обрел и постоянно продолжает обретать своего читателя и слушателя. Завоевал он этот имидж именно предельной искренностью своего творчества, глубокой человечностью и, конечно же, неизменным, чисто «филипповским» лиризмом. И от этого никуда не уйти. Да и зачем уходить, если именно лирика является самой сильной стороной творчества поэта? Меня, к примеру, с первых его публикаций завораживают самые, казалось бы, незатейливые строчки, не претендующие на какие-то глубокие мысли и обобщения, а привлекающие предельной легкостью слога, акварельной тональностью и воздушной летучестью.
В пронзительно сквозные дали На крыльях розовой зари Несли и воздух разрезали Под облаками сизари...
Меня как читателя вполне устраивают такие строчки без претензии и натуги. Ведь лирика на то и лирика, чтобы прикасаться к ней мягко и легко, не кожей, а дыханием. И чувствовать ее прикосновение душой.
Там, где меня несли галопом кони, Где было все знакомо до гвоздя, Где мы с любимой девушкой ладони Тянули к струям теплого дождя...
Когда я читаю Филиппова, то и дело нахожу подобные строфы и целые стихотворения. В этом смысле Александр Павлович несомненно стал в башкирской (русской) поэзии своего рода реформатором, и не когда-нибудь, а еще в 50—60-е годы. В чем же выразилось это его реформаторство? А в том, что большинство поэтов того времени писали преимущественно декларативные или, попросту говоря, газетные стихи, рассчитанные прежде всего на возможность напечататься. Ложный пафос, заданность, «злоба дня» буквально царили в стихах почти всех известных тогда поэтов. Если брать данный феномен в масштабе всей страны, то достаточно вспомнить, что наряду с этим даже такие крупные поэты, как Арсений Тарковский, Леонид Мартынов, Семен Липкин, Николай Заболоцкий, не говоря уже о великом поэте Анне Ахматовой, осужденной за «мещанские» стихи, не могли десятилетиями выпустить книги своих стихов и перебивались с хлеба на воду переводами весьма посредственных национальных поэтов, в лучшем случае — произведений фольклора разных народов. Но это — между прочим. Попытки писать правдивые и искренние стихи в Башкирии в то время предпринимали такие поэты, как Вадим Миронов, Геннадий Молодцов, Марсель Гафуров, но в них довольно прочно сидел так называемый «внутренний цензор», мешавший выражать вслух свое сокровенное, не заретушированное. А Марсель Гафуров, который во время службы в армии почти регулярно печатал в «Советской Башкирии» свои порой отнюдь не газетные стихи, по возвращении вообще перестал заниматься поэзией — так подействовала на него атмосфера литературной среды русскоязычной Уфы. Интимно-лирическая, камерная поэзия, как, впрочем, и проза, довольно жестко пресекалась, считалась мещанской, далекой от магистральной линии партии и правительства. Выступить против этого означало выступить чуть ли не против всей политической линии. И вот именно в ту пору в молодежной газете «Ленинец» появляются какие-то наивные лирические стихи, столь далекие от общепринятых норм. Не помню (да и не очень знаю), какую реакцию вызвали они у чиновников «зеленого дома», как тогда называли обком партии, но, во всяком случае, они безусловно стали своего рода явлением в поэтической жизни нашей республики; от них повеяло чем-то новым, свежим, человеческим. Многим было интересно узнать, кто такой этот Александр Филиппов, чего от него еще можно ждать. Думаю, многие удивились, узнав, что он еще очень молод, живет и работает собственным корреспондентом Башкирского радио то ли в Кумертау, то ли в Салавате. Словом, если Уфу считать «центром национального искусства и литературы», то Филиппов был самым настоящим провинциалом, несмотря на то, что недавно окончил Башкирский педагогический институт. Меня с ним познакомил ныне, увы, покойный поэт Юрий Дерфель. Помню, Александр Павлович довольно равнодушно скользнул взглядом по моей физиономии и как бы нехотя пожал руку. Вполне возможно, что я ему тогда не глянулся. Да и что было взять со студента, делающего свои первые шаги в сочинительстве? Все так, думал я, однако в душе остались и горечь, и обида от подобного подчеркнутого безразличия со стороны нравившегося мне поэта. Значительно позднее я узнал, что этот поэт-собкор вообще не любит «просто так» вести разговоры о литературе, более того — любыми способами избегает этой «никчемной» темы. Когда я познакомился с Филипповым поближе (а произошло это после того, как он перебрался на житье-бытье в Уфу), меня сразу привлекла и даже поразила его редкостная простота и человечность. И еще — неподдельная привязанность к своему родному юмагузинскому (считай — башкирскому) краю, где он родился и вырос. «Моими самыми близкими друзьями с детских лет были башкиры, потому и сам себя я ощущаю башкиром», — говаривал он порой. И это было действительно так: он удивительно точно и проникновенно изображал природу башкирской земли, историю края, хорошо разбирался в народных традициях и обычаях, хотя при этом оставался глубоко русским поэтом в лучшем смысле этого слова. И этот необычный нравственно-языковой сплав создавал особый колорит, притягивающий к себе своей достоверностью. Эта особенность его стихов и поэм не только не менялась с годами, но становилась все более зримой и осязаемой. От них воистину пахло землей и травой, свежим духом земного бытия. Иногда мне кажется, что Филиппов вовсе и не подбирает самые нужные слова, не мучается над тем, как их «скомплектовать», — все это как бы происходит само собой, без всякого внутреннего усилия. Такими бывают поэты от природы. Ну а что касается высказывания Вольтера о том, что «поэзия — музыка души», то это особенно четко проявляется именно в поэзии Александра Филиппова. Для примера приведу только одно его стихотворение, каких у него большое множество.
О чем плачевно плачут по ночам Встревоженные стылым ветром птицы? Кричат, как дети малые в больнице, Слезами поверяя боль врачам.
Жалею по ночам, что я — не врач, И этот крик в ночи мне не понятен. Где над землей просветы лунных пятен — Мелькают тени, пролетает плач...
Луна бежит, пытаясь из-за туч Пролить на тайну малый отблеск света. ...И ночь, и темь, и чья-то песня спета, И к радости утерян чей-то ключ.
Найти б его, калитку сбить плечом, И выйти в сад, и с тайной породниться. Не спится мне, я думаю: а птицы, Они-то плачут по ночам о чем?..
У разных поэтов для аллитерации (звукописи) используются разные звуки. Скажем, знаменитое пушкинское «Шипенье пенистых бокалов и пунша пламень голубой», или его же из поэмы «Медный всадник»: «Тяжело-звонкое скаканье по потрясенной мостовой». А как мягко, словно мерный плеск волны, создает звукопись в своем стихотворении «Лебедь» И.Заболоцкий:
Плывет белоснежное диво, Животное, полное грез, Колебля на лоне залива Лиловые тени берез.
Филиппов же в приведенном выше стихотворении осознанно или совершенно непроизвольно делает упор на звук «ч», в результате чего достигает поразительного эффекта в показе птичьих криков и ночного плача. Однако следует отметить, что есть у него и такие стихи, в которых аллитерации создаются нарочито подчеркнуто, и от этого они только проигрывают, ибо все в поэзии должно звучать естественно и, как подчеркивает тот же Пушкин, соразмерно. То есть гармонично. Когда я более или менее близко познакомился с Филипповым и с его поэзией, я, разумеется, и предположить не мог, что со временем мы станем близкими друзьями, будем на пару наступать и держать оборону во время бурных событий «перестройки», когда улицы и площади Уфы колобродили неудержимыми митингами и демонстрациями. Мне кажется, именно в те незабываемые и для республики, и для всей страны дни Александр Филиппов как раз и гранил свое ораторское искусство, выступая на многолюдных митингах, курултаях, на заседаниях Верховного Совета Башкортостана. Здесь он прямо на глазах превращался в политического деятеля, что, впрочем, не мешало ему заниматься и художественным творчеством, хотя оно, по понятным причинам, обрело несколько иное, порою прямо-таки радикальное звучание. То же самое происходило и с возглавляемой им газетой «Истоки», число читателей которой увеличивалось с каждым годом. Большой радостью для меня и всех, кто знает и ценит его творчество, стало присвоение Александру Павловичу Филиппову звания народного поэта Башкортостана. Заслужил он это высокое звание и своим многолетним литературным трудом, и неутомимой общественно-политической деятельностью на благо республики. В этом году ему исполняется семьдесят пять лет. Не знаю, что чувствуют в это время юбиляры, но за своего друга я искренне рад. Доброго ему здоровья и творческого долголетия!
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в |
|
|
|
© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2007Главный редактор - Горюхин Ю. А. Редакционная коллегия: Баимов Р. Н., Бикбаев Р. Т., Евсеева С. В., Карпухин И. Е., Паль Р. В., Сулейманов А. М., Фенин А. Л., Филиппов А. П., Фролов И. А., Хрулев В. И., Чарковский В. В., Чураева С. Р., Шафиков Г. Г., Якупова М. М. Редакция Приемная - Иванова н. н. (347) 277-79-76 Заместители главного редактора: Чарковский В. В. (347) 223-64-01 Чураева С. Р. (347) 223-64-01 Ответственный секретарь - Фролов И. А. (347) 223-91-69 Отдел поэзии - Грахов Н. Л. (347) 223-91-69 Отдел прозы - Фаттахутдинова М. С.(347) 223-91-69 Отдел публицистики: Чечуха А. Л. (347) 223-64-01 Коваль Ю. Н. (347) 223-64-01 Технический редактор - Иргалина Р. С. (347) 223-91-69 Корректоры: Казимова Т. А. Тимофеева Н. А. (347) 277-79-76
Адрес для электронной почты bp2002@inbox.ru WEB-редактор Вячеслав Румянцев
|
