|
|
Реет Куду (Reet Kudu)
СПАСЕНИЕ
Фантастическая фата-моргана, где-то в Западной Европе
Пьеса
Действующие лица:
Вильгельм Телль
Столяр (Юрген)
Журналистка (Мария)
Молодая поэтесса (Хельга)
Шеф полиции (Джеймс)
Хозяйка ночного клуба (Ева)
Девушки из ночного клуба
Акт I
Сцена 1
Деревня, где-то в западной части Европы.
На сцене приветливая комната, которую как раз ремонтируют. Орудует столяр,
повсюду стоит мебель, какую покупают для крестьянских и деревенских домов.
Шум ужасный, пыль столбом. На полу там и сям лежат молодые девушки, похожие
на бесформенные мешки, потому что на них оседает строительная пыль и валятся
опилки. Входит журналистка Мария и сразу пугается шума в комнате. Она нервно
озирается, замечает только столяра с дрелью.
Журналистка (кричит): Где шеф?
Столяр: Чё?
Ж: Шеф. Мастер. Где мастер?
С: (всё ещё не понимает, но свою дрель так и не отключает): Чего? Кто? Э-э?
Ж: Перестаньте же, пожалуйста! Перестаньте шуметь, это же пытка! Выключите
дрель, прошу вас! Остановитесь. Стоп... Переку-у-ур!
С (выключает свою дрель, обиженно): Что ещё за пытка? Я постоянно работаю с
дрелью. А вы только вошли – и уже жалуетесь. Ох уж эти женщины!
Ж (важно): Извините. У меня мало времени. Я журналистка, Мария Карн, добрый
день. Я должна написать статью про господина Лохмана, столяра. Он выиграл
конкурс „Мой красивый дом“ – представляете, международный конкурс! Его
мебель и весь его деревенский дом оказались образцовыми... красивыми...
удобными для семьи ... настоящий мастер, одним словом, золотые руки!
С: (пренебрежительно) Ну, так и валяйте, начинайте.
Ж: Да, но где он, мастер?
С: Вот он я. Я и есть эти ваши золотые руки. Не видно, что ли? (Он
показывает золотой рукой на мебель). Хотите смотрите, хотите пишите, только
не мешайте мне. Мне надо к сроку успеть (продолжает работать).
Ж (Ходит по комнате. Видит, как из строительного мусора высовывается чья-то
рука, испуганно вскрикивает): Рука! Детская рука! Здесь?! Рука! Маленькая
рука! Господин Лохман, у вас есть дети? (Бежит к столяру, которому снова
приходится прервать работу.)
С: Разумеется, у меня есть дети, но чего вы так кричите? Вы знаете, я не
выношу, когда женщины так кричат. Это так агрессивно! Поспокойнее,
пожалуйста!
Ж (потрясённая ужасом и жалостью, шепчет): Господин Лохман, дорогой господин
Лохман, с вашим ребёнком что-то случилось. Он там лежит… под мешком… О боже,
какой ужас! И вы ничего не заметили! Вызовите скорее врача! Надо вызвать
скорую помощь! Скорее…
С (равнодушно): Вы что, не в себе? Это же не мои дети. К тому же они всегда
тут лежат.
Ж (пристыженно): Ах, да, конечно... Простите меня. Само собой разумеется.
Это же… куклы? Ну, вы действительно большой мастер, господин Лохман!! Они
совсем как настоящие. Как живые. (Теперь с воодушевлением, с восторгом): Да,
действительно, почти как живые, погодите, я должна всё это записать.
С: Да оставьте вы это, не стоит! Куколки настоящие. Маленькие лентяйки, спят
целыми днями. Да ещё и жалуются постоянно, что они устали! Ну и избалованный
народ, скажу я вам. Правильно про них люди-то говорят! Они как свиньи. Такой
нечеловеческой лени я отродясь не встречал...
Ж (шокированно и растерянно): Свиньи? Лентяйки? Нечеловеческие? Но ведь это
же вроде как человеческая рука. (Присматривается.) Не свинья, не скотина… Я
выросла в городе, но меня на мякине не проведёшь, господин Лохман. Я не
перепутаю человеческую руку… со свиным копытом.
С (пренебрежительно бормочет): Ясное дело, люди… или что-то вроде людей...
ну, в принципе.
Ж: Почему эти дети спят на полу? Как они вообще могут спать в таком шуме?
Как они могут здесь спать – если, конечно, они правда живые и настоящие?
С (полный презрения): Живые-то живые, только смертельно ленивые! Что я вам
скажу: они спят постоянно. Потому что они всегда усталые и измученные.
Ж: А почему они такие бесконечно измученные?
С (грубо и громко): Кажется, вы хотели написать о моём награждении, о
конкурсе «Мой красивый дом“? Или вы пришли, чтобы мешать мне работать вашими
придирками? У меня нет времени чесать языком, я простой столяр и отец
семейства, двое детей… Вы же видите, я занят.
Ж: Я думала, разве это не ваши дети? Вы же сами сказали? И что такое, их же
здесь больше, чем двое. (Журналистка принимается считать спящие кучки,
покрытые строительной пылью.)
С: Нет, чёрт возьми, это не мои дети. Мои дети не спят на полу. Я нормальный
отец.
Ж: Тогда почему они здесь? Откуда они взялись? Это что, соседские дети?
Странно как-то. Я вообще ничего не понимаю. Это что, игра такая? Чего они
тут лежат, как жалкие кучки, на голом полу?
С: Потому что мне их жалко вышвырнуть, вот почему они тут лежат. Им негде
жить. И я толком не знаю, откуда они взялись. Это беженки, безработные,
вроде того. Приходит машина, с восточными номерами, вылезают эти штучки, то
ли битые, то ли просто пуганые, ну и вот, оттуда и взялись. Тут они хотя бы
сытые. Они тут работают.
Ж: Работают? Такие малявки?
С (гордо): Да, работают. Соседи говорят, что я слишком добр. В деревне их
больше никто не пускает. Никто не хочет связываться с восточными, от них же
толку никакого. А хлопот с ними не оберёшься, они же притягивают беду. Вы же
сами знаете, как это бывает. Но я слабый человек, не могу сказать «нет». По
доброте своей.
Ж (испуганно и разочарованно): Но использовать детский труд запрещено! Вы
только посмотрите! Это же совсем ещё девочки! Что же я теперь напишу о вас?
Боже мой! Они же ещё такие юные, а уже такие измождённые? Запад ли, Восток,
какая разница. Мы же всё-таки теперь в объединённой Европе. Мы же не дикари.
И что касается нас: мы-то с вами – западные европейцы.
С (строго): Мы-то, разумеется, не дикари. Да ещё и жалостливые, если взять
меня, например. Единственный человеколюбец, между прочим, на всю округу!
Смотрите сами: я даю им кров, я даю им всё, что необходимо для жизни. Я
понятия не имею, сколько им там лет. И могут ли они вообще приезжать
самостоятельно... у них же нет никаких документов. Но уж наверное они
более-менее взрослые – правда очень уж маленькие. Бывают такие малорослые
породы... ну, там, у пони, например, или у кроликов. (Веско:) Но!.. Во всём
этом деле есть одно «но»: я беру только красивых девушек. Я эстет, у меня
это развито, как ни крути, профессионально, ведь я столяр, считай
краснодеревщик. У меня всё должно быть красиво: мебель, девушки...
Ж (смущённо): Да что ж такое, что же эти восточные девушки здесь делают?
Боже мой, а я-то что здесь делаю, ведь мне же статью писать надо… и что же
хорошего я теперь там напишу?
С: А что вам не подходит? Я их кое-чему обучаю. Я о них забочусь, опекаю их.
Они у меня познают столярное дело.
Ж (с облегчением): А, так вон оно что? Вы учите их ремеслу? Обучение – это
совсем другое дело, это, конечно, всё меняет… Ремесленная практика для
восточных беженцев, это хорошо, это солидно, как раз то, что надо. (Она
смотрит на спящих девушек.) Но всё же, однако, непонятно.
С (важничая): Трудовое обучение – это вам, конечно, не курорт. Тут без
дисциплины и без строгости нельзя, а вы как думали? Эти восточные люди такие
лодыри! Чтоб научиться чему-то? Чтоб приложить старание? Где там! Я вам
скажу – вы не поверите! Стоит только отвернуться, они тут же засыпают.
Мгновенно, ни с того ни с сего. Вот мы стоим, я им что-нибудь показываю, они
смотрят, вид у них послушный и старательный, они даже повторяют за мной и
даже правильно – и вдруг бац! Просто валятся с ног. Засыпают намертво –
ничем не разбудишь, чисто трупики. Если хотите знать, они не такие, как
мы... не вполне нормальные, вы меня понимаете? Просто падают с ног, где
стояли. И засыпают.
Ж (в недоумении): Спят? Прямо тут? Посреди работы? В этаком шуме? Это же
канонада, артиллерийский обстрел. Неужто они до такой степени устают? Это ж
надо быть полумёртвыми, чтобы спать под автоматными очередями. Ни один
нормальный человек здесь не заснёт.
С: Я же вам и говорю: про „цивилизованных людей“ вы тут спокойно можете
забыть. Я их обучаю, я делаю для них всё, бесплатно… а они? Такие косорукие
и слабые, ничего толком не умеют сделать или хотя бы к вечеру хоть чему-то
научиться… Да, я обучаю их совершенно бесплатно, я не получаю за это ни
гроша. А они мне за это уже столько работы запороли со своей вечной
сонливостью.
Ж (смущённо и сочувственно): Такие бедные маленькие мышки!
С: Говорю же вам, никто толком не знает, сколько им лет! Я-то лично
предполагаю, что они уже большенькие. Некоторые уже страшненькие. Приезжают
сюда такие красотки, а через месяц превращаются в чучело… Я уже давно
спрашиваю себя, в чём тут дело. Почему эти восточные девушки так быстро
стареют? Как уценённое мясо с истёкшим сроком годности.
Ж (с сомнением): Странно, и в самом деле странно… Ну, господин Лохман, мне
было удивительно видеть вашу мастерскую с ремесленным обучением. Но скажите,
довольны ли ваши… юные подопечные практикантки тем, что вы им даёте?
Обучением и условиями жизни, которые они здесь получают? (Озирается.)
С (хитро): А это уж вы у них спросите. Ну, давайте же, спросите. Ясно одно:
без меня у них не было бы ни Запада, ни дома. Ни работы, а только
бездомность и беспризорность, голод и срам. Да, здесь в их распоряжении
только пол, ну так он хотя бы есть: почва под ногами. И обучение, которое
они здесь получают. Валяйте, спросите у них.
Ж: (осторожно подходит к одной кучке, присыпанной мусором, где лежит,
свернувшись калачиком, девушка): Тс-с-с. Извините. Я хочу спросить…
Хельга, юная поэтесса, мертвенно-бледная, но ярко накрашенная, зашевелилась.
Х: Бр-р-р…
Ж (испуганно отпрянув): Что-что? Что вы сказали?
Х: Бр-р-шмр-р-р…
Ж: (беспомощно оглядывается, видит ухмыляющееся лицо столяра и делает ещё
одну попытку): Тс-с-с. Халло. Разве вы не понимаете по-немецки?
Х: Гр-р-м-шпр-р-р…
Ж: Do you speak English?
Х: Пр-р-р... пр-р... тр-р... м-м-м…
Ж: Parlez-vous français? Hallô? Français?
Х: Мр-р-пр-р... тр-р-вштр-р…
С: Попытайте ещё какие-нибудь языки?
Ж (беспомощно): И что эта девушка здесь делает? А я-то что здесь делаю? Я
вообще должна бы …
С: Что вы должны? Устраивать здесь дурацкий балаган или что? Могло бы
получиться весело, но сами видите, я не такой писака, как вы или, кстати,
эта. Я хочу всего лишь закончить мои стены, и времени у меня на это – до
вечера…
Ж (пускается в крик): Что здесь, собственно, происходит? Почему меня заранее
не проинформировали? Ремесленное обучение столярному делу для подростков из
Восточной Европы? Здесь, в деревне? Это что, интернат такой? Или скорее
интернирование? Они всего лишь спят или всё-таки умерли? И здесь я должна
брать интервью! Чёрт возьми, и ведь придётся! Это же моё испытательное
задание для работы в Брюсселе.
С: Так я и думал! Сразу видно. Безработная. Ко мне может явиться любой, кому
вздумается: безработный, иностранец, все, кому не лень. Куда мне от вас
деваться, мне всех вас жалко. Все могут мне поплакаться.
Ж (в отчаянии): Я не иностранка! Я просто хочу получить эту работу, и как
можно скорее. Я должна написать о вас статью для Брюсселя, понимаете?
Брюссель – это центр Европы… и мне туда надо. Но, честно говоря, я здесь
ничего не понимаю!
С (злорадно): А, Брюссель! Брюссель теперь для всех стал лакомым кусочком.
Но знаете что? Наши собственные безработные – вот настоящая угроза. Они
гораздо опаснее, чем весь наплыв с Востока. Потерявшие надежду – всегда
самые опасные. Это будущие террористы... оголтелые преступники всякого
рода...
Ж: Послушайте. Я журналистка, у меня большой опыт, И вам не надо говорить со
мной в таком тоне. Держитесь, пожалуйста, в рамках приличий. Понимаете меня?
Мало ли что мне придёт в голову написать о вас. Что вы вообще делаете тут с
этими девушками? Посмотрите, эта ещё совсем дитя!
С: Эта? Она не дитя, она иностранка. К тому же сумасшедшая. Вы же сами
слышали: гр-р, тр-р, м-м, шр-р… Юная мадам чокнулась. С ней никто не хочет
связываться. Можете спросить кого хотите!
Ж (осторожно): Но что это за язык? Шр-р… фм-м... Я понятия не имею! Вы
знаете, какой?
T: Я простой человек. А вы образованная дама и можете писать всякие умные
вещи. Вы лучше моего должны разбираться в языках. Даже в таких… бр-р-м-м,
гр-р, пштф-ф...
Ж: Она что, всегда так говорит? И с вами тоже?
С: Последнюю неделю так. А раньше очень хорошо говорила по-немецки.
(Насмешливо) Тоже образованная молодая дама. Она пишет стихи, представьте
себе. Если прижмёт, так иной раз на газетной бумаге. Ещё какая гордая фифа,
куда там. Работать она, естественно, не хочет. Слесарное дело – это для неё
ничто. Принцесса, настоящая принцесса на горошине.
Ж (серьёзно): Значит, девушки спят так уже целую неделю? Я-то думала, что-то
случилось, сегодня, что-то неладное. Какая-нибудь бытовая авария, ванну
затопило… И вы говорите, все они здесь случайно?
С: И я, и мои девочки совсем не случайно на нашем рабочем месте! Ни сейчас,
ни в любое другое время. Я вам не какой-нибудь жеватель карандашей и
молотильщик фраз…
Ж: Но ведь не может быть, чтобы они всю неделю спали на полу? Разве у
ваших... подопечных учениц нет нормального жилья?
С: Мои девочки живут в современном деревенском доме, который как раз и
победил у меня на конкурсе «Мой красивый дом“. Чего им ещё надо? Замок?
Дворец? Они иностранки, восточные девушки, им вообще негде жить. Тут они на
всём готовом, бесплатно обучаются у лучшего мастера, живут в этом
действительно фантастическом доме...
Ж (растерянно): Хорошо, хорошо! Но всю неделю на жёстком полу?
С: Если хотите знать, моя юная дама: вам за всю вашу жизнь не получить новой
работы! Что вы зарядили одно и то же: всю неделю, всю неделю! Сами
подумайте, вы смогли бы за одну неделю обучиться столярному ремеслу? Девушки
здесь уже пять месяцев. Но эта сумасшедшая, с которой вы только что хотели
поговорить, она здесь хорошо устроилась. Она думает, что она здесь в
отпуске.
Ж: Отпуск на стройке?
С: Ну, ясное дело. Она пишет стихи и всякий раз жалуется, когда приезжают
господа и забирают несколько девушек.
Ж: Господа? Что за господа?
С (гордо): Ну, я же вам сказал, у меня есть вкус, и я беру к себе только
очень красивых девушек. А они хотят иногда и выйти на люди, в свет. Но в
одиночку это довольно опасно, ну, вы же знаете. Поэтому они просят, и за
ними приезжают. Некоторые из господ приезжают даже на лимузинах из окружного
города. Не поймите меня неправильно, это действительно приятные, серьёзные
господа, уже не юные. Но эта поэтесса только ругается и визжит. Она корчит
из себя дурочку, и её, естественно, никто не хочет брать с собой. Ах, на это
уже сил нет смотреть, как она всякий раз возмущается и кричит! Как дикий
зверь! Молодой женщине это совсем не к лицу!
Ж (испуганно): Сюда приезжают мужчины и забирают девушек? Ваших...
подопечных, учениц? И куда они едут? Я хотела бы знать!
С: Они ведь уже не дети. Они молодые женщины, ещё какие, ого-го, прошли
огонь и воду. Господа только хотят помочь, они великодушны, они их
развлекают… Самые красивые и – как бы это сказать?... самые внимательные
девушки иногда получают такие подарки, каких я никогда не мог бы купить
своим детям. Я небогат. Где ещё молодые иностранки могли бы так жить? Им
действительно живётся вольготно, как в отпуске. Моя жена не работает, она по
домохозяйка, но она тоже так говорит.
Ж : Ваша жена? Да, разве ей не жалко этих девушек? Ведь у неё самой дети?
С: Жалость? При такой-то жизни, да ещё и в деревенском раю… Моя жена часто
даже злится, что эти мышки здесь наслаждаются жизнью, а она нет. Ей
приходится работать, работать, работать, а они спят тут весь день напролёт,
да ещё и получают дорогие подарки! А вы только подумайте об этой капризной
поэтессе, которая на самом деле ни на что не годится!
Ж (задумчиво): Девушка действительно безотлагательно нуждается в отдыхе. Но
не здесь, не на стройке. (Мечтательно) Ей бы во Флориду или на Канарские
острова… Я однажды была во Флориде, вот там жизнь… Ни пыли, ни…
С: Что? Я не могу на Флориду! У меня на это нет ни денег, ни времени. А этой
сумасшедшей что делать на пляже во Флориде? Я вам всё-таки скажу: она
совершенно свихнулась. Она говорит только на своём повёрнутом языке. У всех
этих восточных людей такие смешные языки: кр-р, з-з-з, ч-ш-щ, пр-р… Что ей
делать во Флориде?
Ж (с внезапной догадкой): Она же больна, психически больна. Она подражает
тому, что слышит. Вот в чём дело! Она говорит на языке строительства. Она
отвечает дрели. Машина делает пр-р, а девушка делает гр-р. Бедняжка, она,
должно быть, действительно очень больна. Видите, какая она бледная.
С: Вы думаете, у неё Спид? О, боже, да. У них же там, на Востоке, у всех
Спид. Или это в Африке у всех? Нет, чёрт возьми, на Востоке! Немедленно
долой всех девушек! Это чума, ни на миг нельзя терять бдительность. Вы
только подумайте, эта восточная чума нас затопит! Весь Запад! Нас всех!
Ж: Я боюсь, нам нужен психиатр. У неё психически обусловленное нарушение
речевой функции или что-то подобное.
С: Психиатр? Я не буду разговаривать ни с каким психиатром, в этом нет
необходимости. Я тут делаю только свою работу и попутно бесплатно обучаю
кое-чему этих ничтожеств. Я не виноват, ни в чём, и уж тем более в том, что
эта безумная здесь тявкает. Я вообще ничего не знаю и знать не хочу.
Ж: Вы ничего не знаете? И о прошлом этих детей? Об их семьях? Об их родине?
С: Разумеется, нет, да мне это и не интересно! В деревню приезжают машины,
высаживаются девушки, бездомные, безработные. Я прививаю им кое-какую
дисциплину, боже, они ведь такие наивные! Кто хочет найти своё счастье за
границей, должен для этого хотя бы что-то сделать. Тогда наградой тебе
станет более полное счастье. И где-то в другом месте.
Ж: (продолжает рассматривать Хельгу): Но, несмотря на своё счастье, вид у
неё совершенно несчастный.
С: Я делаю всё возможное, чтобы внушить им, как стать счастливыми тем, что
имеешь. Они сами виноваты, что не хотят это усвоить. Кстати, мне всё равно,
что будет с этой сумасшедшей поэтессой.
Ж (гневно): Зато мне не всё равно. Если мы так унижаем и мучаем у себя этих
людей, то нечего удивляться, что потом получаем на свою голову преступников
и террористов.
С: Вот именно. К нам проникает всё больше террористов и преступников.
Ж: Если и из этих детей однажды получатся террористы, то вы внесли в это
дело свою лепту, господин Лохман! Вы только посмотрите, вы отняли у них
всякую радость жизни! Вы хоть знаете, что уже сейчас развелось много
женщин-террористок, они идут на это от отчаяния и безумия? И их будет ещё
больше. И это будет ваша работа! (смотрит на всё это уже с другим выражением
лица.)
С: Моя работа? Можно подумать, будто я совершил преступление. И это при том,
что я всё это делаю из чистой жалости. Всегда. Вы знаете, что я делаю в
выходные? Я кормлю птиц в парке…
Ж: Если мы не хотим погубить людей, которые к нам приходят, мы должны
принимать их с любовью. Надо, чтоб они могли положиться как раз на такие
вещи, как ваше так называемое обучение ремеслу! Обман, низость и подлость
порождают лишь встречную ненависть. А обманщиков и подлых, в конце концов,
ещё и мучает совесть.
С: Прямо мои слова. Именно так я всегда и говорю.
Ж: Правда, есть великодушные люди, которые создают фонды и организуют для
многих помощь, но потом такие, как вы, мастер Лохман, снова всё сводят на
нет! Вы унижаете нас всех. Вы предаёте европейскую идею и наши собственные
надежды. Наши представления о человечности тоже поставлены на карту!
С: Нет, не так. Всё наоборот. Я признанный человеколюбец, и как таковой
руковожу центром ремесленного обучения для малолетних иностранок. Я ничего
не свожу на нет. Напрасно вы меня оскорбляете! Сами-то вы, дорогая госпожа
журналистка, много ли сделали для других людей? Кого вы спасли от беды и от
голода, и кому вы дали возможность всё начать сначала?
Ж (осторожно): Я далека от того, чтобы оскорблять вас. Но правда остаётся
правдой: миллионы уходят в качестве пожертвований на восток, а богаче от них
становятся только бывшие коммунисты. А бедные всё беднее и беднее. И здесь,
в вашем доме, в сердце Европы, шито-крыто...
С: Какое там «шито-крыто»! Все всё знают. Вся деревня говорит, что эти
пропащие мышки должны быть мне благодарны до донца своих дней! Дома у себя
они никогда бы не научились ремеслу, да что я говорю, настоящему искусству,
и это совершенно бесплатно. Они же сами говорят, что там все только
обворовывают друг друга. Итак, я, как всегда, прав. Я был и остаюсь щедрым
человеколюбцем. Это всем ясно, и вы меня не убедите в противном!
Ж (с отчаянием): Обучение – в подарок. На самом деле всё не так. На самом
деле всё только пытка... Ночи без сна, а потом ещё и днём... какое там
человеколюбие? Какое сострадание? А ведь к этим людям надо относиться как к
гостям и окружать их теплотой.
С: Теплотой? Любовью? Да о чём вы говорите, вы, должно быть, шутите! У меня
не всякий день есть время собственных детей и собственную жену приголубить.
А тут эти бледные, немые птички?
Ж: Если мы не хотим сжить их со свету, мы должны любить и их.
С: Мы отошлём их домой! Как вы посмотрите на это?
Ж (насмешливо): А что же тогда будет с вашей... ремесленной школой?
С (доверительно): Знаете, иногда мне и самому кажется подозрительным. Такие
молодые и красивые, как эти, а такие уже испорченные. У моей жены на это
особый нюх. Она говорит, что они – воплощение греха, все просто маленькие
ведьмы, каждая из тех, что здесь лежат. Сколько у нас своих безработных? А
эти мышки получают красивые подарки. Мне нечего на это сказать, я всего лишь
столяр. И я рос совсем не так… у меня ничего не было. А у этих есть всё.
Ж: Надо же, теперь вы ещё им и завидуете! Вы мучаете этих детей тяжёлой
работой, а потом оказывается, что вы ещё и завидуете их красоте и талантам?
Это ужасно! Теперь мне всё ясно. (Достаёт бумагу и ручку.)
С: Это я-то им завидую? Что за чушь! Они для меня дрянь, ничтожествоа, они
ничто, меньше, чем ничто!
Ж (с мольбой): Вам не надо их больше мучить этими... ночными сменами!
С: Я никого не мучаю. Они здесь по своей воле. Я даю им работу, пропитание и
приют. Они здесь на полу спят лучше, чем мои дети в кроватях. Им так
нравится! Сами посмотрите, как они крепко спят… кто их мучает?
Ж (с угрозой в голосе): У вас ещё будут проблемы с этими девушками, господин
Лохман! И с вашим странным профессиональным обучением!
С: О, уж это точно! Я всегда говорил: с этими восточными бабами одни
проблемы. Непрерывно. Они могут работать в фантастически отремонтированных
комнатах и наслаждаться чудесным ландшафтом вокруг, но будут при этом
жаловаться и огрызаться, да ещё и кусаться, как бешеные псы… Вы совершенно
правы: от них одни проблемы. Если присмотреться, так с ними – чистый террор.
И я уверен, что их ничем не припугнёшь!
Ж: Я хочу вам кое-что сказать, господин Лохман. Если вы не в состоянии дать
этим детям немного тепла и обращаться с ними, как положено, то нам самим
скоро понадобится кто-нибудь, кто позаботится о нас, просто так, просто
по-человечески… он нам понадобится ещё неотложнее, чем этим девочкам!
С: Нам? Что вы имеете в виду? Это что, штормовое предупреждение? Я не боюсь
плохой погоды и бури… Мой дом построен прочно!
Ж: В гитлеровской Германии было так же. Гитлер был не одинок! Такие люди
никогда не бывают одни. Их всегда тысячи... Соратники, которые и себе, и
другим хотят что-то доказать силой. Если хорошо принять людей, которые хотят
в нашу страну извне, то и себе при этом сделаешь хорошо. Альтернатива –
новый железный занавес. Низость не окупается. Она порождает только ещё
большую подлость и низость, господин Лохман, и когда-то она обернётся против
вас. И, к сожалению, против ни в чём не повинных – против людей, как я. Я не
хочу нести за вас вину перед этими людьми, я не хочу жить в вечном страхе…
перед бомбами, перед покушениями, перед чем там ещё! Вы думаете, всё, что
сейчас творится, случайность? Подумайте о том, что люди становятся просто
злее на нас? Вот что я вам скажу: нас может спасти только любовь.
С (зло): Что за чушь! С восточными надо бы обходиться ещё жёстче. Нам нужна
безопасность. Ах, эти вечные разглагольствования про любовь. Они-то и довели
Христа до распятия! И отстаньте от меня с этими речами.
(Поворачивается к журналистке спиной и снова принимается за свою работу.
Жутко верещит дрель.)
Ж (громко, рассерженно): Кто платит вам за этих детей? Кто такие эти
«приличные господа» из города? Я вижу вас насквозь, господин мастер. Я
думаю, здесь вообще ни о каком ремесленном обучении речи нет. Вы сутенёр,
вот вы кто.
С (выдёргивает дрель из стены и наставляет её на журналистку): Что вы
сказали?
Ж (Подняв руки вверх, испуганно): Вы... Вы необыкновенно щедрый человек,
который самоотверженно помогает этим бедным бездомным девушкам. Вы их
наряжаете и платите за них. Вы даёте им деньги, вы даёте им
отремонтированное жильё, вы...
С (угрожающе): Стоп. Я не наряжаю девушек. Думайте, что говорите. Я не
такой. Этих типов я знаю, они сидят на белых шлюхах, потому что думают, что
белые всё ещё лучше чёрных, жёлтых и коричневых. Я другого сорта человек.
Для меня шлюха – она шлюха и есть! Я забочусь только о том, чтобы они хоть
немного обучились столярному делу. Я учитель, щедрый учитель, заметьте это,
но и только.
Ж: Этим девушкам, этим детям не приходится?..
С (хитро, подмигивая ей): Кто знает? Как говорят, дети – цветы жизни. Вы же
знаете: маленькие девочки так любят поиграть! (Громко и отвратительно
смеётся своей шутке). Но на самом деле я ничего не знаю об их ночной жизни.
Ж: Что же мне написать о вас, господин мастер, ума не приложу? Что-то я всё
равно должна написать, ради Брюсселя. Если раньше основными поставщиками
жертв были страны Азии и Африки, то после падения Железного занавеса
преобладающее число женщин-рабынь поступает из Средней и Восточной Европы,
да-а, да-а, сударь, свыше 80 %. Это легче и дешевле для торговцев
человеческим «товаром», можно обойтись без дорогих авиаперевозок. Люди,
отрицающие холокост, считаются для Европы преступниками, но почему не
считаются преступниками люди, отрицающие работорговлю? А ведь такие
отрицатели есть на каждом углу, в каждой кухне… Сегодняшняя работорговля –
такое же преступление, как прежняя, из Африки в Америку!! Порабощены тысячи
людей!! Это вам больше не опера «Травиата», это откровенное мучительство и
принудительные работы!! И ещё последующие проблемы…
С (ханжески-смиренно): О, да, мои права и мои проблемы!! Столько трудностей
с этими молоденькими цыпочками… Я простой столяр. Вы знаете, в этих ночных
клубах девушки только того и ждут, чтобы кто-нибудь на них женился. Это
происходит постоянно! Это стыд-позор. Вы можете себе это представить. А я
просто веду себе мой скромный центр ремесленного обучения, день за днём, я
сколачиваю потихоньку свою мебель, и эти маленькие восточные девушки
катаются здесь у нас как сыр в масле. И потом ещё корчат из себя дам
большого света. Высокой культуры. Они ведь знают, что за этим стоит. Высокое
на европейском культурном уровне – это во всём мире что-то значит. У нас
ведь и последнее захолустье - культура!
Ж: Известно ли вам, что финки пользовались избирательным правом уже с 1906
года? Мы празднуем юбилеи, памятные даты – в честь прав женщин, прав
девушек, человеческих прав. Но здесь, у вас, господин Лохман? Что я вижу
здесь? Это позор! Сто лет женщины Европы обладают равными правами, и после
этого встречаешь здесь такое. Столярное обучение, тоже мне, не смешите меня.
Западу повезло после войны. Мы стали богаты и благополучны. И что? Как мы
этим воспользовались? Что мы сделали из своего богатства?
С: А что мы из него сделали? Я ничего не сделал. У меня есть только моя
работа. Напишите это: я столяр и помогаю молодым иностранкам получить
образование... наставляю их на путь, поддерживаю их во всех жизненных
начинаниях. Они у меня живут, здесь, в этой комнате, видите, ключ есть
только у меня. Сюда никто не войдёт. Окна высоко. И соседи могут быть
спокойны: в конце концов, никто отсюда и не выйдет.
Ж (с состраданием): Но ведь это ужасно! Это же всё равно что в тюрьме!
С: Давайте вернёмся к вам. Вы для чего пришли – чтобы оскорблять меня? За
что? Я успешный человек, я только что выиграл самый большой приз в своей
отрасли, я победитель и честный человек. Знаете что? Я буду на вас
жаловаться!
Ж: Жаловаться! Да, это прекрасная идея. Может, я своё испытательное интервью
тоже смогу написать без вашей дополнительной помощи. Да, я думаю, я смогу
это – и даже должна! Этот рабский труд, использование детской рабочей силы,
ужасная бедность и беспомощность…
С (рассерженно): А мои собственные материальные проблемы?
Ж (гневно, мужественно): Ваши материальные проблемы? Значит, дело в ваших
деньгах? Здесь что, невольничий рынок? Мне что, позвонить в полицию, чтобы
добиться от вас ответа? Отвечайте мне! Эти девочки сидят здесь взаперти?
С (испуганно): Ну уж эти женщины. Им хоть кол на голове теши, они всё гнут
своё. И моя ещё спрашивает, почему я так подолгу сижу в пивной… А разве
можно хоть раз в жизни нормально поговорить с женщиной!
Ж: Ваша жена меня не интересует. Мы сейчас говорим об этих девушках, которые
живут в вашей комнате на полу и уже никогда не смогут вести нормальную жизнь
женщины. У них не будет ни нормальной семьи, ни детей, ничего. Впредь им
останется только одно: жаловаться, скулить и огрызаться, как бешеным
собакам!
С: Здесь жалуется и скулит и огрызается только одна, и было бы неправильно
говорить, что здесь моя комната. С тех пор, как они здесь, никакой речи не
может быть о том, что эта комната моя.
Ж (приказным тоном): А чья она?
С: Вон. В углу.
(Оба смотрят в угол, но там больше никого нет. Они бросаются к окну и
выглядывают наружу.)
Абсолютная темнота. Разразилась буря. Гремит гром, сверкают молнии.
Сигналы полицейских и пожарных машин.
Сцена 2
(Вначале в темноте)
(Шеф полиции, Вальтер, входит в комнату с лампой.)
Вальтер, шеф полиции: Что здесь случилось? Что за шум, почему сверкают
молнии? Здесь что, разразилась гражданская война?
С (с резким протестом): Что вам от меня надо? Я не виноват. Я столяр и
работаю здесь. Я не убивал девушку! Что вы от меня хотите?
Шеф полиции (торжествующе): A, вы её не убивали? Убийство, наконец-то в
нашей деревне… Это интересно!! Кто же тогда её убил? Эта вот женщина? Или вы
вместе? И кого же вы убили? Где трупы? Отвечать! И лучше сразу говорите
правду! Я хочу знать только правду.
С (ошеломлённо и растерянно – так, что он кажется виноватым): Я? С чего это
вы взяли? Да я эту девушку и не видел толком. Наверняка она уже была
мёртвая. Уже когда сидела в углу. Сегодняшние убийцы такие ловкачи. Сидит
себе человек в углу, с виду живой, и никому невдомёк, что он уже давно труп…
Она всегда была такая бледная и такая жалкая…
Шеф полиции (задумчивым тоном): Милостивая сударыня, повторите. Где именно
вы видели труп?
Ж: Это была девушка. Это был не труп! Она была поэтесса, и живая.
С: И совершенно свихнувшаяся. Самая худшая из моих учениц.
Шеф полиции: Убийца.
С (оправдываясь): А труп? Где труп? Покажите мне его. Я уверен: это было
самоубийство. Я не виноват!!
Шеф полиции (довольно): Ага, самоубийство! Самоубийство. Вы только
послушайте, что он говорит: с-с...мубийство! С-с...убийство… мубийство...
Убийство! Он добровольно сознался. (Подчёркнуто): Итак, здесь совершено
убийство. Но кто это был?
Ж: Я совершенно не виновата.
С: Я тем более не виноват.
Шеф полиции: В самом деле, мастер Лохман здесь в деревне всем хорошо
известен и всеми уважаем. А вы кто такая? Вас здесь никто не знает.
С (с облегчением): Да, меня здесь все знают. Я ничего не сделал. Она, эта...
журналистка, она во всём виновата. Мои ученицы… всё было спокойно и всё как
всегда! И потом является эта журналистка, и вдруг одна из сумасшедших
исчезает. Умирает. Пропадает. Я и глазом моргнуть не успел. Она постоянно
задавала вопросы.
Ж: Я? Я хотела знать только одно, а именно: кто такая эта странная девушка.
Почему она стонет, как подранок?
С (показывает на неё пальцем): Я вообще ничего не знаю. Но все знают, что я
столяр Лохман. А вы, собственно, кто такая? Вы говорите, что вы журналистка.
Но кто знает, так ли это. Где ваши документы? Может, вы преследуете эту
иностранку? Может, вы шпионка. (Злобно ухмыляется): А бедняжка сбежала от
вас... из окна... просто выскочила, куда глаза глядят... и убилась. От
страха перед вами.
Ж: Но это же смешно. Я журналистка. А вы, господин Лохман, мучили этих
бедных восточных девушек принудительными работами на ваших стройках и
держали их как рабынь. Эта молодая женщина, поэтесса, сошла от этого с ума.
Попытка бегства из окна её погубила… Побег из девичьей тюрьмы...
С (продолжает ухмыляться): Докажите мне, что девушки здесь не по своей воле.
Они все хотят обучиться этой профессии. Здесь живёт столько моих учениц, они
все могут подтвердить, что им у меня хорошо и что ничто не угрожает их
благополучию. (Он рявкнул, отдавая приказ, как в армии) Па-а-адъё-о-ом! И
выкладывайте правду.
Девушки (поднимаясь, как марионетки, из пыли, многие с ярким макияжем, как у
шлюх, заученно лепечут): Работа нам в радость, а шум не помеха. Мы очень
довольны и любим работать. Мы благодарны за всё, что здесь видим и слышим,
нам здесь хорошо. Да, мы очень благода-а-арны, нам здесь хорошо-о-о.
С (довольно улыбаясь): Чтобы кто-нибудь, вырвавшись сюда из восточного ада,
покончил жизнь самоубийством? Говорю вам, здесь для них сущий рай. С другой
стороны... если кто-то чувствует преследование, сто стороны тёмных сил
государства... тот может и покончить с собой. Кто вы на самом деле, госпожа
журналистка? На кого вы работаете?
Ж (нервно, быстро): Я внештатница. В 1218 году умер последний представитель
мужской линии рода Цэрингеров. В 1231 году кантон Ури добился себе
привилегии непосредственного подчинения императору. Это значит, что внутри
империи он получил полную самостоятельность. Я родилась в Швейцарии и тоже
полностью самостоятельна. В настоящий момент я работаю на Евросоюз. Я
свободная и международная журналистка! Свободная и самостоятельная… То был
Телль. Телль тогда освободил меня… Нет его на вас сейчас.
Сцена 3
Входит Вильгельм Телль, за плечом большой мешок яблок, на руках у него
девушка в обмороке.
Вильгельм Телль: Что здесь происходит? Почему здесь девушки выбрасываются из
окон? (Кладёт её на пол)
Шеф полиции: Кто вы такой?
Вильгельм Телль: Телль. Вильгельм.
Шеф полиции (смеётся, протягивая ему руку): Джеймс. Джеймс «Бонд»! Но для
нормальных людей всё-таки Вальти!
Вильгельм Телль: (крепко пожимает его руку и повторяет): Телль. Вильгельм
Телль.
Шеф полиции (тише): Ваши документы?
Вильгельм Телль: Документы? Зачем мне документы, если меня знает каждый
ребёнок. Что я говорю? Меня знает каждый европейский ребёнок.
Ж (взволнованно): Вильгельм, как чудесно. Я вас уже давно жду. Вы
единственный, кто может мне помочь, мне и миру. Но вначале один маленький
вопрос – для прессы: ваш поступок – мы до сих пор его не понимаем. Мы на
самом деле не знаем, что означал ваш поступок. Действительно ли то был отказ
приветствовать шляпу, знак чужого господства? Или это, может, символическая
реконструкция коллективного воображения? Где, собственно, ваша шляпа?
Вильгельм Телль (ошеломлённо): Зачем вам моя шляпа? Тут девушка из окна
выбросилась, а вы меня спрашиваете про мою шляпу… Что это с вами, женщинами?
Вы все стали такие странные...
Ж: Ваша шляпа была знаком открытого презрения. Как таковой, она освободила
сознание народа.
Вильгельм Телль: Хорошо бы он освободил меня ещё от ваших дурацких вопросов?
Ж (заклиная): Вспомните же, Телль, то был заговор, посреди Европы. То был
1291 год. Речь шла о мужчинах разного происхождения, которые причисляли себя
к разным религиям и говорили на разных языках. Они решили забыть про все
свои разногласия и на первое место поставить то, что их роднит. Они приняли
замечательное решение – быть разумными. (Гордо) Моя статья станет сенсацией.
И я получу работу! Я стану богатой и знаменитой, как Роулинг с „Поттером“. Я
знаю, что так оно и будет!
Вильгельм Телль: А я знаю, что эта девушка без сознания, и никто даже не
делает попытки дать ей глоток воды. Где вода?
Ж (через плечо в сторону): Где вода? Теллю нужна вода!
Шеф полиции: Телль? Ещё один иностранец. Послушайте, вы не можете здесь
командовать. Мы входим в объединённый союз. Это современная Европа,
понимаете? Какая может быть вода! Приказываю здесь я. В этой деревне только
я представитель права и порядка. (Тоже через плечо): Где вода? Мне нужна
вода!
Ж (в экстазе): Телль наш герой. Вы сами это видели!
С: Герой? Он всего лишь опустившийся иностранец! Вы только посмотрите на его
одежду!
Ж и С (стараясь перекричать друг друга): Телль наш герой! Да здравствуют
крестьяне! Телль наш герой! Победа! Да здравствуют крестьяне! (Поднялись
крики, как во время футбольного матча или на выборах).
Вильгельм Телль (сидит на полу, ест яблоко и совершенно растерян. Извиняясь,
в сторону публики): Швейцарцы слишком неконтактны, слишком недоверчивы,
чтобы легко сходиться с чужими. К тому же несколько языков затрудняют
понимание; даже в Германии диалекты такие разные, что давно уже никто никого
не понимает… особенно за границей.
(Состязание всё усиливается): Крестьяне! Да здравствует Телль, наш Телль,
наш Вильгельм! Телль наш герой! Да здравствуют крестьяне!
Вильгельм Телль: (показывает на журналистку): Список земельных собственников
в Шэхентале в 1290 году содержит десятую часть женщин.
Ж (садится рядом с Теллем): В известном смысле женщины были эмансипированы,
по крайней мере, в большей степени, чем их пра-правнучки спустя
двести-триста лет… Я сама урождённая швейцарка. Но теперь я хочу работать в
Брюсселе. Теперь все туда хотят.
Вильгельм Телль: Женщины вознаграждаются своей важной ролью. Честь женщины
ставилась на карту в первую очередь тогда, когда её компрометировал чужой.
То, что наместников слишком часто и слишком настойчиво упрекали в
преследовании местных женщин, вовсе не случайность. Вернее, это подтверждает
этот закон чести (Он поглаживает по голове поэтессу, которая всё ещё лежит
рядом с ним на полу.)
Ж: Значит ли это по-немецки, что это общество было ригористично пуританским?
Вильгельм Телль: Ну, в целом горские народы имели довольно свободные обычаи.
Неверность в браке, сожительство вне брака, а также насилие не были
редкостью. Одиночество на альпийских пастбищах в течение долгого лета, к
тому же, благоприятствовало гомосексуализму и содомии. К сожалению,
бесспорно, что это зачастую приобретало большой масштаб.
Ж: Даже когда рассказы пытаются завуалировать насилие, чтобы задним числом
морально легитимировать восстание швейцарцев, в этом пункте они всё же
прикрываются всем, so decken sie sich doch in diesem Punkt mit allem, что мы
знаем об обычаях в швейцарских кантонах. Вендетта, практикующаяся череда
убийств и, наконец, деяния самого Телля. Твои деяния, Телль. (Она показывает
пальцем на девушку) Ты здесь как её спаситель или ты её изнасиловал? Почему
она без сознания? Почему ты гладишь её по голове, Телль? Я не героиня, я
всего лишь журналистка, которая хочет знать правду. Ответь мне.
Шеф полиции и столяр (злорадно): Отвечай, Телль. Кто ты такой? И кто для
тебя эта девушка? Эта иностранка? Эта чужая с Востока? Кто она такая? Кто ты
такой?
Ж: Кто ты? Вильгельм? Телль?
Вильгельм Телль: Да что это с вами со всеми? Меня знает каждый ребёнок. Я
свободный человек, я был первый абсолютно свободный человек в Европе.
Ж (печально): В своё время ты совершил убийство, Телль. А сейчас?
С: Вильгельм Телль убийца! А я, напротив, святой, помощник этим девушкам в
их нужде! То, что я делаю, правильно и хорошо. Этот Телль – он лишь
иностранец, ещё один проклятый чужак!
Вильгельм Телль: Если это так, то мне, наверное, придётся снова стрелять в
яблоко. Если забыто всё моё геройство. И такие люди называют себя
европейцами.
Поэтесса (Хельга открывает глаза, испуганно озирается): Где мадам Ева,
подруга моей матери? Мадам Ева? Эстонка? Из Эстонии, как и я… все эстонцы…
Мы держимся вместе, нас мало… Материнское сердце… Моя родина – это моя
любовь… Моя Эстония… моя кровь не вода… кровь матери всё гуще… густая кровь,
густая пища… Вода как кровь… она душит… давит… тянет вниз… топит в грязи… до
самого дна… эстонская кровь… (отчаянно кричит) Мадам Ева?? Мадам Ева? Где
ты?
Занавес, снова молнии, затем полная темнота.
Продолжение следует….
Написать
отзыв Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
