|
О проекте
Проза
Поэзия
Очерк
Эссе
Беседы
Критика
Литературоведение
Naif
Редакция
Авторы
Галерея
Архив 2006 г.
РуЖи
|
Марина Котова:
«Прочитанные книги во многом предопределяют судьбу
человека»
Котова Марина Ананьевна родилась 13 сентября 1966 г. в г. Дзержинске
Нижегородской области. После учебы на филологическом факультете
Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского преподавала русский язык в
средней школе, работала корреспондентом в газете, в библиотеке. В 2001 г.
окончила Высшие Литературные Курсы, училась на отделении прозы в творческом
семинаре известного писателя Е.Е.Чернова. В настоящее время — редактор
издательства «Астрель».
Член Союза писателей России. Печаталась в журналах «Наш современник»,
«Москва», «Смена», «Воин России», «Проза», «Литературной газете» и др. Автор
книг «До судного дня», «Шиповник», «Узор судьбы». Лауреат Всероссийской
премии «Традиция» за 1999 г.
Мы попросили Марину ответить га вопросы читателей «МОЛОКА».
- У каждого пишущего человека свой путь в литературу. У вас на этой
дороге — больше терний, роз? И что для вас литература — страсть, любимое
дело, способ самовыражени… Или?
- Свою первую книгу я написала в пять лет, еще не зная алфавита. Это были
загадочные знаки, похожие на басовые и скрипичные ключи; петли, загогулины,
рисунки. Я испещрила ими целую общую тетрадь, можно сказать, с упоением,
едва успевая записывать приходящие в голову мысли. К сожалению, прочесть ее
кроме меня никто не мог, разве что с моими комментариями. Я помню, мне очень
хотелось передать ощущение счастья. Лето, тепло, деревья, река… Все вокруг
дышало, двигалось, сплетались ветки, порхали невиданные бабочки, по утрам
затоплял округу звонко-голубой цикорий, а после полудня — отлив, цветы
закрывались. И у меня перехватывало горло от невыразимой чудесности мира. И
мне хотелось как-то закрепить это чудо. Вот тогда судьба и шепнула мне, что
я буду писателем.
Я говорю: судьба. На самом деле, я не знаю, кто это был: ангел небесный, луч
золотой. Но этот момент в памяти остался, и это одно из самых сокровенных
воспоминаний моей жизни. В тот день я осознала себя писателем. И потому могу
сказать с полной уверенностью: так же как в монастырь уходят, если Бог
позовет, вот так же идут и в литературу, когда позовут. Это призвание.
До выхода настоящей книги должно было пройти более двадцати лет.
Это было удивительное время. Поэзия развивается волнообразно, и интерес к
ней в обществе то возрастает, то почти сходит на нет. Я убеждена, что именно
сейчас, как это ни парадоксально, может быть, звучит, Россия жаждет
поэтического слова. Общество наконец доросло до осознания — дальше пропасть.
На общем фоне духовного оскудения, насилия, глупости, злобы сейчас
по-настоящему поразить может только слово, несущее любовь и красоту.
В 90-е годы интерес к поэзии резко возрос. Это было время своеобразной
эйфории. Начали выходить поэтические книжки, изданные за свой счет. Это было
в новинку. Хотя в дореволюционной России ничего необычного в этом не было.
Вспомним хотя бы тот факт, что и Марина Цветаева издала свою первую книжку
за собственный счет, еще будучи гимназисткой. Но в 90-е, после развала
Союза, это было необычно, особенно в провинции. И издавали, и покупали.
Авторы часто сами продавали свои творения — у магазинов, в электричках, и
автограф тут же давали. Это я называла: «Сам пиши, сам издай, и сам читай».
В основном авторы были самые обыкновенные графоманы. Но случилось так, что
хороших поэтов и графоманов по сути уравняли в правах. Издать стихи иначе
как на свои деньги или деньги спонсора стало практически невозможно.
В это самое время по инициативе Нижегородского отделения Союза писателей
России проводилась экспедиция «Живи, родник!» Нижегородские писатели и поэты
натянули до бровей шапки-ушанки, надели валенки и отправились рыскать по
городам и весям области в поисках поэтических самородков, не пропуская ни
одной избушки. Это был своего рода вызов времени.
По итогам экспедиции была выпущена книга, куда вошли и мои стихи. Правда,
меня никто не разыскивал, я стихи принесла сама. И вот на презентации этой
книги я и познакомилась с человеком, который по сути определил мою
дальнейшую писательскую судьбу, — В.А. Шамшуриным, замечательным писателем,
историком, автором книг о Кузьме Минине и Дмитрии Пожарском, патриотом в
подлинном смысле этого слова. Он помог мне выпустить первую книгу стихов, и
даже название сам подобрал — «До судного дня». Валерий Анатольевич помог
многим. Он по натуре своей делатель, организатор. Он много лет был и в
настоящее время возглавляет нижегородскую писательскую организацию. Был
главным редактором журнала «Нижний Новгород». Меня всегда поражала духовная
сила этого человека. Я помню, когда он работал в журнале, он каждое утро
пред началом рабочего дня ходил в церковь, начинал день с молитвы. Думаю,
это во многом поддерживало его. Он всегда искренне удивлялся: «писать что ли
не о чем», если человек писал о чем-то мелком, незначительном, и посмеивался
над теми, кто изо всех сил пытаясь попасть в струю, писал «на тему», «на
злобу дня», чьи стихи отдавали газетой.
С Шамшуриным всегда было удивительно интересно общаться. Но времени он мог
уделить окружающим немного. Он и на бегу сочинял, обдумывал. Сейчас я его
очень хорошо понимаю, это его желание побыть одному, выкроить лишний час для
творчества.
Так вот о розах, потому как, я теперь понимаю это отчетливо, все это были
именно розы, а тернии начались много позже. Когда вышла моя первая книжка,
тоненькая, серенькая, с яблоней на обложке, это было такое счастье, какого я
не испытывала никогда в жизни. Это было похоже на состояние влюбленности.
Люди казались мне необыкновенно красивыми, добрыми, хотелось всем делать
добро. Я не шла — парила над землей.
Спустя год вышла моя вторая книга — «Шиповник». Я много выступала, меня
охотно печатали. Я начала писать прозу. Судьба в тот период была ко мне
достаточно благосклонна. В Союз писателей, правда, вступила я не сразу. В
первый раз, когда обсуждали мою кандидатуру, был сильный мороз, под
тридцать, и народ, видимо, испугавшись обморозиться, просто не собрался.
Голосовать, по сути, некому было. Я расстроилась, конечно, но тут
подвернулось Совещание молодых писателей, проходившее в том году в Туле, там
меня и приняли.
Уезжая учиться на Высшие литературные курсы в Москву (отправили меня братья
писатели с напутствием: уезжай, а то здесь зачахнешь), я надеялась писать
прозу. Хотелось общения, перемены обстановки.
Считаю, мне повезло. Семинар прозы на ВЛК вел Е.Е. Чернов. Он был
удивительным человеком. Его без всяких скидок можно было назвать Мастером.
Вообще это была целая эпоха. ВЛК руководил В.В. Сорокин. Семинар поэзии вел
Ю. Кузнецов. Я несколько раз была на его лекциях.
Первые годы в Москве после окончания ВЛК, когда я один на один оказалась с
проблемами бытовыми, зарабатыванием денег на жизнь и т.д. можно обозначить
только одним эпитетом — жуткие. Вокруг я слышала только одно: деньги,
деньги, деньги. Я не умела ни приспосабливаться, ни зарабатывать. Окружающие
ждали и требовали от меня каких-то героических усилий, действий, но все мои
усилия оборачивались ничем, пустотой. Я жила в постоянном ужасе, болела. Я
впала в страшную депрессию — думала не выкарабкаюсь. У меня такой слом
произошел. Потом я стала ходить в церковь. Все Шамшурина вспоминала. Так вот
по дороге на работу была такая маленькая часовенка, я в нее зайду, постою, и
вроде немного полегчает. Иногда я туда прямо бегом бежала, чтобы поскорее
стало легче.
Несколько лет я стихов не писала, а потом начала опять писать, от отчаянья,
не думая уже не о деньгих, не о славе. Занялась безнадежным делом по
принципу: «Чем занятие безнадежней — тем охотнее я берусь», потому как
поэзия ничуть не способствует так называемой «успешности» в реальной жизни,
скорее наоборот. У меня уже так наболело, что душу буквально на части
разрывало.
И вот пишу до сих пор.
- Человек, читающий активно, вытесняется человеком потребляющим
(прежде всего зрелище). Уцелеет ли книга в будущем? Или она уйдет в прошлое,
станет архаическим предметом вроде лаптей?
- Книги пришли на Русь с принятием христианства. Знаменательно, что
древнейшая русская книга из дошедших до нас — Евангелие, она была переведена
по заказу новгородского посадника Остромира. Оригинальная русская
литература, возникшая примерно в середине XI в. — летописи, «Слово о полку
Игореве», «Поучение Мономаха», «Сказание о Борисе и Глебе», жития не были
культовыми, богослужебными, но они уже не мыслимы вне христианской традиции
и истории.
Только вдумайтесь! Семнадцать столетий из тысячелетней истории русской
литературы книга наставляла, вдохновляла, учила. Так, например, жития давали
образцы подлинной, христианской жизни, убеждали, что каждый человек может
достичь святости. Уже в наше время были канонизированы Андрей Рублев,
Амвросий Оптинский, Ксения Петербуржская. И были написаны их жития. То есть
этот жанр продолжает существовать, и будет развиваться, пока не оскудеет
русская земля духом. Что же касается художественной литературы, тут иные
законы, естественно, что творчество не сводится к проповеди, но лучшие
художники во все времена соотносили свое творчество с христианской
традицией. Вспомним Гоголя, Достоевского, Толстого.
Думается, пока будут у человека духовные запросы, пока будет он духовной
жаждою томим, будут и книги. И ни интернет, ни иные источники информации, ни
зрелища книгу не заменят. У них иные задачи.
Не стоит забывать, что книга — это прежде всего язык. Умрет книга — оскудеет
язык. Умрет язык — умрет нация.
- В разные моменты жизни у нас у всех разные любимые книги и
авторы. Как менялись ваши читательские предпочтения? Какое чтение вы ищите
для себя сегодня? Где его находите?
- Я очень люблю древнерусскую литературу. Первое прикосновение к ней —
«Слово о полку Игореве», прочитанное еще в школе. А позднее пришла настоящая
любовь. В университете я и диплом писала по «Слову» и памятникам
древнерусской литературы XII-XV в.в.
У меня каждый раз сердце обмирает, когда я перечитываю «Задонщину».
Это произведение написано удивительно кратко, точно, и вместе с тем
проникновенно.
Там есть строки, от которых мороз идет по коже: «Страшно ведь, брат, было в
то время смотреть: лежат трупы христианские, как стоги сена, а Дон-река три
дня кровью текла». Всего несколько строк — и полная, потрясающе яркая
картина окончания битвы. И полное ощущение, что ты очевидец событий. И такая
связь с Природой в этом произведении — не надуманная, обожествленная стихией
— Ветра, Солнца, Воды. Все это мне очень близко. И главное — точность
каждого слова. Многим современным писателям недостает этой точности. Все
размыто, приблизи-тельно.
Вообще, если больше я читаю современных авторов, тем больше тянет
перечитывать классику. Возьмешь, например, Бунина, как живой воды напьешься.
Я работаю редактором, приходится просматривать большое количество текстов, и
в качестве противоядия держу в шкафу по-настоящему хорошие книги.
Я с детства читаю очень много. Уверена: прочитанные книги во многом
предопределяют судьбу человека. Некоторые произведения я перечитывала
огромное количество раз: например, Достоевского. Помню, один год всю зиму
читала роман «Идиот». Прочту, и снова начинаю. Оторваться не могла.
Знакомую книгу я могу читать с любого места. Для меня произведение — это
река. Главное — найти подход, войти в эту реку и плыть. Может быть, это так
для меня потому, что сюжет меня всегда интересовал меньше, чем язык
произведения.
Предпочтения, конечно, менялись. В юности Борхеса и Кортасара я ставила
гораздо выше советских писателей. Влекло все загадочное, философия, мистика,
глубокое проникновение в психологию героев. Потом поняла, что светят они
отра-женным светом наших классиков, и пыл мой несколько поугас.
Как я уже говорила, зачитывалась Достоевским. К книгам Л.Толстого была
как-то равнодушна, делая исключение для «Анны Карениной».
Гениями XX в. считаю Ивана Бунина, Андрея Платонова, Леонида Леонова, Юлия
Кима (особенно люблю “Отец-лес”). “Деревня” Бунина — произведение, в котором
есть все. Это уже и не литература, а отдельно, сам по себе живущий мир. То
же могу сказать о “Джан” Платонова.
Если говорить о поэзии, первая прочитанная мной книга — «Сказка о царе
Салтане». И Пушкина я полюбила сразу. Но были периоды, когда я как бы от
него отходила, чтобы потом вернуться и прочесть новые произведения или
переосмыслить уже прочитанное. Что до других поэтов, увлекалась
последовательно М.Лермонтовым, С.Есениным, поэтами серебряного века,
И.Бродским, обэриутами, Б.Пастернаком, В.Набоковым, П.Васильевым,
Ю.Кузнецовым, Н.Тряпкиным. Стихов вообще читала всегда очень много, но
кумиров никогда не было. В последние два года читаю и перечитываю Тютчева,
Бунина, Пастернака, Заболоцкого, Особенно близка мне философская лирика
Тютчева.
Читаю и наших современников. Книги покупаю, особенно издательства «Амфора»,
«Азбука-классика». Читаю стихи в журналах “Москва”, “Наш современник”, в
газете “Литературная газета”, иногда в “Новом мире”, в Интернете, чаще всего
в «Молоке», в «Прологе».
- Есть и такое мнение — зачем писать, все сказано в Библии… То есть
настоящему христианину литература не нужна. В чем вы видите свою задачу как
писателя?
- Отчасти я уже ответила на этот вопрос, говоря о будущем книги. Если
знать историю развития литературы, ясно, что христианину литература была
нужна всегда. На Руси издавна любили читать и слушать книги. И до сих пор
читают. По литературе, особенно по поэзии можно судить о современном
состоянии общества, о том как человек решает для себя в сложившихся условиях
проблемы бытия, как борется со злом, как преображается его душа от общения с
близкими. Другое дело, что речь должна вестись о настоящей литературе, а не
о суррогатах, которые, к сожалению, получили из-за коммерческого подхода к
литературе широкое распространение. Те, кто именуют себя писателями, а на
самом деле ржа и пена, те, кто в изобилии сеет на страницах своих
произведений нецензурщину, кто воспевает грязь, насилие, думается, люди с
очень низким самосознанием. Они забывают одно. Человек ответит за все
содеянное. За каждое слово.
В чем я вижу свою задачу как поэта?
Поэзия — это подлинная жизнь языка, его цветение, его благоухание. Вот для
того чтобы язык не увял, не засох, а продолжал жить и активно развиваться, и
существуют поэты и писатели.
Конечно, хотелось бы наиболее полно выразить себя и время. Это очень
тяжелый, болезненный процесс: говорить о сокровенном. Но я уверена, стихами
растет душа. И раз уж Господь дал дар, нужно работать.
- Писатели, если судить по вашему творчеству, народ грустный.
Любите ли вы шутку, юмор? Часто ли окружающая действительность вызывает у
вас улыбку? (можно случай из жизни нарисовать).
- Юмор — последняя наша радость в жизни, последнее, что нас спасает.
Я, когда редактировала в издательстве первое произведение, мне достался
женский роман, я сначала хохотала, а потом мне стало грустно, так все было в
нем убого. Некоторые фразы из отредактированных мной произведений я помню до
сих пор. Вот, например, «Он прижал ее к кровати задним правым окороком левой
ноги». Или «Охотник выстрелил. Крокодил презрительно хрюкнул и уполз в
кусты». Или вот образчик «женской логики»: «У нее были волосы черного, нет,
каштанового цвета, нет, бежевого, нет, скорее это был неверный отсвет
далекого, очень далекого неяркого апельсина».
Можно припомнить и десятки случаев из жизни.
Как-то раз мы с коллегами решили на пробу пообедать в ресторане «Тарас
Бульба», уж очень расхваливали борщ и вареники, который там готовили.
Встретил нас на улице чубатый парубок в расстегнутом овчинном полушубке и
фиолетовых шароварах шириною в Черное море, буквально с распростертыми
объятиями. Обслуживал нас другой парубок, тоже в шароварах, вышитой рубахе,
и чубом, такой же вежливый и предупредительный. Только что пылинки с нас не
сдувал. «Может, водочки?» От водки мы категорически отказались. Но он
продолжал возле нас виться, варьируя вопрос: «Так вы точно водку не будете?»
Наконец понял, что пить мы не будем, и завял. Но быстро воспрял духом. И все
рекомендовал отведать фирменного их клюквенного морсу. На улице февраль,
сыро, промозгло, у нас зуб на зуб не попадает, нам бы чайку, а он со своим
морсом лезет. Заказали мы кто мясо, кто вареники. Одно блюдо, чтобы
подешевле вышло. Мы же на разведку пришли, а не объедаться. А он принесет
тарелку, и опять про морс, притащит другую, и опять про морс, и так раз
пятнадцать. И мы сдались. Уж такой он был обходительный, этот ряженый, такой
колоритный, что отказать ему не было никакой возможности. Эта страсть к
этнографии нас и сгубила.
Принес он нам кувшин литра на полтора. Разлил по стаканам. Я сдуру хлебнула,
у меня даже скулы свело. Напиток был явно на любителя. Это была какая-то
перебродившая кислятина, ко всему такая ледяная, как будто ее только что со
льда сняли. Что парубок с радостью и подтвердил: «только что с погребу».
Может, в жару мне бы и понравилось. Но погода не располагала. Больше я к
стакану не притронулась. Другие тоже пили морс как-то вяло и странно
поеживаясь. Кувшин так и остался почти полным. Вареники я заказала с
картошкой, и пол-порции, но принесли почему-то полную, и с клубникой, было
жирно и сладко до приторности. Возражать я не решилась, подавленная все той
же навязчивой предупредительностью.
Вообще, мы как-то все одурели, ничем иным поведение наше объяснить я не
могу.
Наконец парубок принес счет, и больше его никто из нас никогда не видел. Я
глянула мельком на цифры и у меня глаза на лоб полезли. «Морс клюквенный» —
900 р. Я уже хотела было призвать официанта для объяснений, но смотрю,
девицы мои с непроницаемыми лицами потянулись к кошелькам, будто все в
порядке, и эта несъедобная кислятина, которую к тому же никто не пил, стоит
столько, сколько там написано. Ну, думаю, ладно. Видно, нравы в этом
заведении такие: даже если водку ты не заказывал, все равно за нее платить
придется. Поделили мы эту цифру на троих, приплюсовали к сумме за свои
вареники. Выходим.
Все официанты, а они все были свободны, выстроились почетным караулом, все
раскрашенные, девицы в веночках из маков, только нашего парубка нет.
Наверно, спрятался. Поют, приплясывают, кланяются, улыбаются вовсю, прямо
праздник какой-то, и зазывают приходить еще. Я на это приглашение только
скривилась.
У меня было ощущение, что у меня карманы обчистили и еще зовут, чтобы снова
обчистить. Вышли на улицу. Все молчат. А я все иду и прикидываю, как же это
литр морса может стоить 900 рубликов. Мало того, что денег жаль, еще
какое-то пакостное чувство осталось, что тебя обманули. Настроение под стать
погоде. Молча заходим все в кабинет. Садимся. Все молча. Все делают вид, что
все прекрасно и заняты работой. А одна сотрудница наша сопит потихоньку и
все что-то на листочке пишет. Работаем, проходит час, другой. И вдруг из
угла голос тоненький такой раздается той самой девушки, которая все что-то
писала: «Ну, никак 900 рублей не получается!» Я к ней в листочек заглядываю,
а у нее там табличка: клюква, кг — 50 рублей, сахар, кг — 20 рублей, вода —
1р. «А остальные 829 за что?» А я ей говорю: наверно, за то, что по стаканам
разлил!» И тут мне становится смешно, я начинаю хохотать, а за мной все
остальные. И сразу как-то на душе полегчало. И мы до сих пор теперь нет-нет
да и вспомним: «Может, сходим морсику попьем!..»
Беседу вел Виктор Боченков
Написать
отзыв
Не забудьте указывать
автора и название обсуждаемого материала! |
