Олег Глушкин

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

На сайте В Сети

XPOHOC

"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

"МОЛОКО"

"ПОДЪЕМ"

"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"

ЖУРНАЛ "СЛОВО"

"ВЕСТНИК МСПС"

"ПОЛДЕНЬ"

"ПОДВИГ"

"СИБИРСКИЕ ОГНИ"

РОМАН-ГАЗЕТА

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

ПАМПАСЫ

Олег Глушкин

Исторические миниатюры

КОРОЛЕВА

Закутанная в белую парчу, в жемчугах и золоте, ты возвышаешься надо всеми. Королева, ты так похожа на привычную фигуру, скользящую по черно-белым полям. Сильная и непобедимая, свергающая монархов, ты сама не раз становилась жертвой. Признайся, тобою тоже играли. Тебе казалось, что одно твое слово, одна твоя улыбка – и любой властелин у твоих ног. Ты, далекая и прекрасная, никому не позволяла властвовать над собой. Ты была слишком самонадеянна, солдаты, клявшиеся тебе в любви, пали на заснеженных холмах Пруссии. Бонапарт, привыкший к легким победам на полях сражений и в будуарах, подарил тебе алую розу. Тебе казалось, что он возвращает вместе с цветком Магдебург. Как ты ошиблась. Лишь Александр, коронованный Гамлет, пресыщенный земной любовью жаждал нечто большего, чем простая близость. Голубоглазый рыцарь, он тоже витал в облаках. Ты проиграла, моя королева. Из глубины веков предупреждаю: короли столь же ветрены как королевы. Напрасно ты облачилась в прусский мундир. Годы стерли твою воинственность. Осталось воспоминание о божественной красоте. И пустой постамент в парке. Ротонда, ждущая тебя. И мелькание марионеток за ширмой в кирхе твоего имени. И улица, сменившая твое имя. Но разве можно забыть тебя. Что может быть прекраснее Луизеналлеи? Кружится голова от запаха цветущих лип. Луиза, я повторяю твое имя, в тени деревьев, помнящих о тебе. И на мосту твоего имени, покидая Тильзит, я вижу, как ты бродишь в нетерпении по берегу Немана, пока там, на середине его, не закончится встреча двух властелинов, избежавших твоих чар. Делящие мир забывают о любви. В наказание они получают пустынный остров или смертоносный Таганрог.
В который раз расставляя фигуры на черно-белой доске, я аккуратно беру королеву за талию и помещаю ее рядом с королем. Это так ненадолго. Кончится дебют, и она вырвется из дворцовой клетки, воинственная и всемогущая. И вовлеченная в заговор быстро покинет поле. Все решает эндшпиль, в котором каждая уцелевшая пешка может стать королевой. Их много безымянных королев, не помнящих Тильзитского мира. Ты же паришь над Неманом в белом платье, сливающимся с облаками. И задумчиво улыбаешься всем нам, не познавшим королевской любви.

ВИВАТ, ИМПЕРАТРИЦА…

Из петровского времени Марта смотришь ты на меня черными выпуклыми глазами. Пухлые губы твои тронуты джокондовской улыбкой. В тебя нельзя не влюбиться. Напрасно пастор Глюк читал тебе библию, смиряя твою и свою плоть. Мятежная кровь Скавронских кипела в твоих жилах. Овладевший тобой шведский драгун в ночь после свадьбы помчался в самую гущу битвы. Неизвестный русский гренадер, проткнувший его шпагой, первым начал расчищать твой путь к престолу. Плакала ли ты по тому, кто первым вкусил от твоих прелестей или продолжала улыбаться, став добычей победителей. Любила ли старого фельдмаршала, укрывшего в своей палатке от разгоряченных похотью солдат? Любила ли светлейшего князя, одевшего в парчевые платья? Сколько их было на твоем пути? Сколько обид пришлось претерпеть, пока не глянул на тебя повелитель огромной страны! Пленница, ставшая императрицей, ты никому не хотела мстить. Гладя ласково волосы грозного властителя и прижав его голову к высокой груди, ты возвращала ему детство, отнятое стрелецкими казнями. Фавориты на цыпочках выходили из царских покоев. Ты избавляла их от скорой расправы. Трость Петра недвижно лежала в углу. Смиряющая царя ты не желала властвовать. Дети, рожденные от него, не хотели жить. Не уберегла любимого «шишечку». Петр метался по дворцовым покоям. Глаза вращались в гневе. Другой сын плел заговор. Мог лишить жизни Катеринушку, так теперь государь тебя звал. Хрипел: матка, сердешная, молись! Ты упала в ноги, просила смилостивиться – не казнить Алексея. Слушать не хотел. Никого не щадил. Себя тоже. Каждый год – баталия. Никакой лаской не остановишь! И смирилась. Могла вскочить на коня и вместе нестись на врага. В походной палатке ублажала своего императора и воина. Офицерская женка. В Прутском окружении, когда готовились к смерти, сорвала с шеи жемчужное ожерелье – бросила к ногам Шафирки. Тот со всех собрал, что мог. На подкуп туркам. Вырвались из позорного полона. Черные кудри мешали в походах. Мыть голову негде. В персидском походе обрилась наголо. И такую еще сильнее любил император. Сам надел на ее голову корону, стоял на коленях. Была сильна любовь, но еще сильней стала ненависть. Зачем же прельстилась Монсом. Нужен ли галантный прохиндей, если рядом Петр. Ведь готова была все для царя исполнить. Приводила к нему метрессок: развлекайся, если меня не хватает. Все прощала. И когда голова Монса с плеч слетела, улыбку со своего лица не стерла. На ассамблеях, поигрывая крутыми бедрами, обносила фаворитов чарками. И солдатам на смотрах тоже подносила по чарке. Знала чем обворожить. Не Марта – Екатерина, своя целиком и без остатка, матушка-государыня. Но простить не могли, что ты дочь Самуила Скавронского. Даже Шафиров не преминул уколоть: веру свою не забыла. Это ты забыл, ответила, забыл, что Шафирка ты и Шапиро. Его урезонила, но всем не накинешь платок на роток. Шептались по углам. А когда слег Петр в предсмертной горячке, ожили и готовы были растерзать. И тут забили барабаны. Это гвардейские полки под окнами дворца призывали занять престол. Хотелось спрятаться, превратиться в простую служанку, шептала: где ты пастор Глюк? Помолись за меня. Некому укрыть и защитить. Одно спасение – чарка. Налейте мне и гвардейцам, - приказала. И виват, императрица. Теперь все можно. Нет Петра! Выбирай любого из нас, есть и ростом с твоего императора. Ростом есть, а умом нет. И зарыдала, уткнувшись в подушку.

Звездный час

Звездный час делает все доступным и исполнимым. Был ли кто смертный столь же счастлив! Две великие женщины, еще не знающие о своем величии, в объятиях друг друга. Прочь нелепые корсеты, сброшенные платья шелестят как змеи. Облаченные в гвардейские мундиры, встреченные радостными кликами, они мчатся в Петергоф, чтобы арестовать бездарного императора. Две Екатерины. Одна из них несколько часов назад провозглашена в Казанском соборе императрицей. Любимица гвардии. Будущие фавориты, в плотно облегающих их достоинства лосинах, шпорами торопят коней. Другая Екатерина еще очень молода, вдвое моложе своей венценосной подруги. У нее муж - гвардейский щеголь, первый красавец Петербурга, решительно взятый штурмом. На балу стал шептать на ухо фривольности, говорил, что есть тайные комнаты наверху, где он может доставить удовольствие. Она улыбнулась многообещающе и позвала всесильного родственника – канцлера Воронцова: «Дядюшка, князь Михаил Дашков делает мне честь, просит моей руки!» Испуганный кавалер, тайная мечта многих дам, не смог противоречить первому сановнику империи. Две Екатерины хохочут, вспоминая тот бал во дворце. Они остановились по дороге в Красном, они отдыхают на одной кровати, укрывшись гвардейскими плащами. Младшая сочувствует старшей. От такого мужа, как Петр III, надо немедленно избавиться. Отправить за границу. Посадить в крепость. Безумец, поклонник прусского короля, позорно вернувший войска из Кенигсберга. И главная обида старшей Екатерины: «Что он нашел в этой толстушке?» Это о сестре Дашковой – Елизавете! В ответ: «Мой тоже никого не пропустит! Женщины тают перед ним!» Много позже пожалеет о своем ответе, когда увидит своего Мишу, крадущегося из спальни императрицы. Все можно простить, только не это. А сейчас Алексей Орлов – первый из череды будущих фаворитов - торопит. Нет времени для отдыха. Он уже замыслил убийство. Он молод и влюблен. Он еще не знает, что будет делить императрицу с другими.
После недели, проведенной в Кенигсберге, вспоминая эти звездные часы в прусской гостинице, младшая Екатерина, плачет, уткнувшись в подушку. Отстраненная от дел, она путешествует по Европе, в этом отеле она видит на стене две картины, изображающие сражения русских и прусских войск. На картинах прусские войска побеждают. Она вскакивает в ярости с постели, кличет слуг, нужно срочно купить масляные краски! Всю ночь она перекрашивает мундиры, превращая прусских воинов в русских гренадеров. Истина восстановлена. И вновь удар из прошлого! Оказывается, в этой гостинице останавливался Алексей Орлов. Почему же этот сановник не купил картины, почему не бросил их в огонь! Нет, среди таких сановников ей не место! Грязные пятна на светлой короне!
Она не знает еще о своем предназначенье. Встав во главе двух академий, составив полный словарь русского языка, она все реже будет вспоминать свой звездный час. Но ревность вспыхивает внезапно и утомляет сердце. Новые фавориты Ланской и Зубов невыносимы. Это они пустили свиней в ее прекрасный сад, свиней, истоптавших любимые цветы. В гневе она приказала зарубить свиней. И вот новый удар – перед ней только что отпечатанная, в обложке с золотым тиснением пьеса, сочиненная бывшей подругой: «За мухой с обухом». Почему же зовется Великой та, что сочиняет пасквили? Извергнуть ее из своего сердца! Но в почте есть и другие пухлые реляции. Сообщает Потемкин – Крым полностью присоединен к России. Вольтер восхищен умом русской императрицы…

«И постепенно холодея…»

Выйти на безмолвную площадь декабрьским холодным утром. Ветер метет поземку. Ботинки скользят по булыжникам, покрытым коркой льда. Медный Петр простер свою тяжелую длань к Неве. Лед сковал державное течение. В окнах Сената темно. Тогда тоже было темно. Сенаторы задолго до рассвета присягнули на верность наследнику престола. Московцы, первыми вышедшие на площадь, переминались с ноги на ногу. Мороз проникает под тужурку. Меховая подкладка не спасает. В каре стояли в парадных мундирах. Не знали – зачем и почему. Кричали: Ура, Конституции! Полагали, что это жена Константина. Константин был свой – в альпийских походах закаленный. Два наследника. Николай и Константин. Безумие выбора. Курьеры спешат из Варшавы. Отказ от престола. Новый наследник и новая присяга. Милорадович, друг Константина, генерал-губернатор выскочил на коне – один против всех стоящих в грозном и безмолвном каре. «Кто был со мной под Лейпцигом? Кто был под Кульмом?» Молчание. «Здесь нет ни одного русского солдата!» Хлопок выстрела, сизый дымок, повисший над головами. Испуганный Каховский. Суета адъютантов, тащивших грузное тело генерала по льдистой площади. Миг свободы омрачен убийством. Моряки прибежали по Гороховой. Почти весь морской экипаж. Поднял историограф и художник – Николай Бестужев. Один из пятерых братьев, сгубленных декабрем. Отказался встать во главе. «Оставим самолюбие! Пусть старшим над нами будет Антон Арбузов!» - его слова. Вижу, как стоит он рядом с Рылеевым. Поодаль брат Александр – точит саблю о гранитный пьедестал. И свист картечи. Последний довод нового императора. Бегущие в панике к Неве. Треснувший лед, поглощающая людей декабрьская вода. Камни в крови. Виселицы и каторга. Первенцы свободы в кандалах.
Площадь пуста. Давно кровь впитал песок. Дворники шаркают метлами второе столетие.
Стоишь один и смотришь на желток зимнего солнца. Никогда и ничто не повторяется. «Можно строчки нанизывать и сложнее и проще, но никто нас не вызовет на Сенатскую площадь» - безнадежные строки Коржавина.
Застой впитывался в кровь. Танки шли по Праге и Будапешту. Душители свободы разрешали славить декабристов. Декабристы разбудили Герцена. В чести были и народовольцы – бомбометатели. Теоретики террора. Бледные дилетанты, не ведавшие, что творят. Предтечи массового террора. Усатый горец отвергал одиночные выстрелы. Счет пошел на миллионы. Чем страшней террор, тем меньше его противников. Всеобщее одобрение. Пестель – главный герой. Бедный Абросимов жалок и беспомощен.
Сенатская площадь пуста. Кровь застывает в жилах. Предощущение неслыханной и опасной свободы приносит ветер с Невы.

Мартовская жертва

Смятая подушка отброшена в сторону. Чадит, догорая, свеча в золотом канделябре. Красным отсветом бросает на стену блик серебряная табакерка. Невозможно заснуть. Замок из кирпича цвета перчаток возлюбленной заволакивает сырой туман. Медленно высыхает краска. Надежны ли рвы и подъемные мосты. Крепки ли засовы на потаенных дверях. Не выстроил ли себе каменную усыпальницу. Никому нельзя доверять. Смерд не может быть рыцарем. Надо было ехать на Мальту. Оттуда править миром. Собрать единых во Христе. Свершить поход в Индию… Нельзя оставаться в России!
Курносый правитель в ночной, длинной рубашке встает на колени: «Если ты, Господи, избрал меня, то не оставишь в несчастие моем!» Стены замка глушат любой звук. Молчание. Господь принес даже сына своего в жертву. Забыто – нужны новые мученики. Император открывает окно. Сырой воздух марта наполняет спальню. Черные тяжелые облака несет ветер с моря. В их просвете с оловянным, тусклым блеском катится серп луны. И так неожиданен и резок крик птиц. Это стая ворон взлетела над липами Летнего сада. Кто спугнул их в ночи?
Если бы император был провидцем, если бы обладал хотя бы крысиным чутьем, он спасся бы. Он увидел бы сквозь толстые стены, он рассмотрел бы в открытое окно, как движутся к замку тени, несущие смерть. И впереди высокий сухопарый, не знающий сомнений полководец с зажженным фонарем в вытянутой руке. Он увидел бы и своего губернатора, потомка комтуров Тевтонского ордена, который притаился за будкой у подъемного моста. Он услышал бы, как рыдает в соседних покоях сын, предавший его. Он понял бы, что Анна не спит и холод отчаянья сдавливает возлюбленную. И тогда, выхватив шпагу, бросился бы навстречу заговорщикам, за ним гвардейцы с ружьями наперевес. Но месяц март безжалостен. Он убивает властителей. Весной брожение в крови не остановимо. Пришло бы лето, и все успокоились. Он отпустил бы заговорщиков в зарубежные вояжи. Всем бы дал паспорта. Вот вам свобода. Но прежде на один хотя бы день поставил на правеж, пусть захрустят кости на дыбе.
Они это понимают и потому спешат. Пьяная толпа подогревает себя воинственными криками. Они уже расправились с караульным, они проникли под низкие своды замка, они взбираются, толкая друг друга, по винтовой лестнице. Один из убийц с накинутым проверх мундира красным надушенным шарфом-удавкой. Скорее за ширму, спрятаться, слиться с сырым камнем стен, раствориться в темноте, задув последнюю свечу. Как тяжело дышат ворвавшиеся в спальню. И крик Палена: «Откажись! Отрекись! Ты мучаешь нас уже четыре года!» Ему вторят со всех сторон: «Безумец, ты не достоин трона! Ты покусился на наши права!» С шумом падает ширма. Последнее жалкое укрытие. Платон Зубов бьет табакеркой в висок. Боли от многочисленных ударов ног обреченный уже не чувствует. Шарф стискивает шею, лишая дыхания. Изверги, будьте вы прокляты, - кричит в своих покоях сын. «Нельзя приготовить яичницу, не разбив яйца» - холодно произносит Пален. Гвардейцы приготовлены к присяге. Ветераны швейцарских походов ждут обещанной чарки. - Император умер от апоплексического удара! – радостно восклицает безусый полковник. В ответ тягостное молчание.

Написать отзыв

Не забудьте указывать автора и название обсуждаемого материала!

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

WEB-редактор Вячеслав Румянцев