   |
| |
Игорь БЛУДИЛИН-АВЕРЬЯН |
|
|
РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ |
|
О проекте
XPOHOCРусское полеМОЛОКОБЕЛЬСКПОДЪЕМЖУРНАЛ СЛОВОВЕСТНИК МСПС"ПОЛДЕНЬ""ПОДВИГ"СИБИРСКИЕ ОГНИРОМАН-ГАЗЕТАГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКАРОССИЯМГУСЛОВОГЕОСИНХРОНИЯ |
Игорь БЛУДИЛИН-АВЕРЬЯНЭХО И EGOВыпуск второй (продолжение) Из старых дневников ...читал Андре Жида. Декаданс — рафинированный, культурный декаданс — такое пока впечатление. Вчера вечером прочитал в журнале «Континент» прекрасную повесть о войне некоего Азольского, наз. «Окурки». А Андре Жида дочитал «Тёмные врата» и с негодованием отшвырнул книгу в угол — какая-то …..! Хотел развить эту оценку, да лень даже об этих «вратах» писать: не стόят того! Жвачка. К тому же узнал, что Жид — гомосексуалист. И вообще неприятно стало. Вчера вечером и сегодня утром читал записки Т.Кузьминской. Мило, но
пустовато. В целом неинтересно. Записался в библиотеку ЦДЛ, взял, наконец, «Масонов» Писемского — прекрасный роман! — несмотря на старомодность письма, наивную стариковскую затянутость и пр. Язык прекрасен, и чувствуется биение мысли и идей той поры вживую; вполне, напрягшись, можно представить светские разговоры тогдашних интеллигентов-дворян. Купил «ЛГ» и обнаружил в ней статью Шорохова о современном состоянии нашей литературы. Статья вроде бы дельная, но, на удивление, малосодержательная, вялая какая-то, без имён и с очевидной «концепцией»: «пуста современная нам литературная нива». Маломысленная, неострая, многословесная, расплывчатая. О таких вещах, как падение литературы, когда-то столь великой, надо говорить с болью душевной, кровоточащим сердцем, а не просто констатировать — почти по-медицински — сам факт. Очерк К.Леонтьева об элементах «натуральной школы» у Л.Толстого просто просится в учебник писательского мастерства; выводы его непререкаемы; а при всё этом он как писатель-беллетрист беспомощен подлинно. Пробовал читать Тойнби — не пошёл. Под утро вдруг сквозь сон вспомнились «уроки» олуха Вовки Равича, моего дипломника в Горном институте, «поэта», подвизавшегося в переводах с подстрочника Расула Гамзатова и кормившегося этим. Он считал себя поэтом и называл себя моим учеником в науке и «моим учителем в литературе». Всё его учительство заключалось в том, что он меня по своему фальшивому писательскому удостоверению проводил в ресторан и там угощал ужинами под коньяк. Бездарь! Я вспомнил, как он передо мной хвастался только что написанным стихотворением, называвшимся «Лета завязь»: «Так расцветала лета завязь, / и яблоня в саду цвела, / и всем товарищам на зависть / со мною женщина жила». Меня, тогда неискушённого, поразила строка «всем товарищам на зависть», и я спросил у него: «Что за товарищи? Из парткома, что ли?» В этом стихе было место: «А он кричал: да как ты смеешь / родному мужу изменять?!» Я съехидничал: «А что, мужья бывают двоюродные?» А сегодня в утреннем полусне эта дурацкая строчка пригрезилась мне в такой редакции: «Да как ты смеешь Родно Муму жуиз менять?!» Т.е. менять какой-то жуиз некоему господину по имени Роднό Мумý. — Чего только не закрадётся в лишённый сном защиты мозг литератора! Читаю Писемского, «Люди сороковых годов»; роскошная вещь! Особенно в третьей и в четвёртой частях. Плакал, вытирая слёзы над сценой возвращения в Воздвиженское. Против порнографа Сорокина возбудили уголовное дело за порнографию. Я чувствую в душе радость от этого. Читал перед обедом Шопенгауэра и Лермонтова. Над Лермонтовым плакал; за Шопенгауэром забыл, что поставил тушиться курицу, и сжёг её к чёртовой матери, чуть дачу не спалил. Хорошую фамилию придумал для персонажа: Крупица. Как тяжко даётся это вырывание своих персонажей из косного чёрного хаоса небытия! Не даются, и всё! Небытие вместо живых людей выталкивает мне что-то худосочное, недеятельное. — Творчество!.. Был у К.Д. К нему пришёл с двумя бутылками мерло Михаил Попов, именитый писатель, с которым Д-ко меня познакомил. Пили мерло и говорили о литературе — о Щедрине, Чернышевском, Лескове, Вельтмане, Мамине-Сибиряке и пр. Попов назвал Ч-го «модернистом», уверяя, что для того времени новаторство Ч-го заключалось не столько в идеях, которые и без него носились в атмосфере, сколько именно в форме романа, которая для того времени была абсолютно нова и воспринималась именно так, как сегодня воспринимаются постмодернистские выверты. С утра прочёл «Тюльпаны недолгого февраля» Глеба Кузьмина. Тонкое, классическое письмо. Всё глубочайшее содержание вмещено в пространство одного листа — чувство меры и вкуса безупречное, несегодняшнее какое-то. В письме Чехова к Меньшикову от января 1900 г. прочитал: «Без Л.Толстого
русские писатели были бы безпастушье стадо». Читая Бальзака ... они в конце 1815 года купили у г-на Гене одно из крупнейших розничных предприятий, соединили свои капиталы... и проч. — Бальзак пишет так, как будто не шла в этот момент во Франции война: вот что значит для Франции непрерывность традиций народной жизни. ...интересы либералов исключительно эгоистичны и ни в коей мере не национальны, а построены только на стремлении к власти и ни на чём больше. — Бальзак с нескрываемым пренебрежением пишет о либералах и либерализме. Как живуча эта либеральная зараза! Впрочем, в этой живучести нет ничего странного: она, эта зараза, подпитывается деньгами врага человеческого. Человек, который не останавливается ни перед чем, лишь бы это не каралось законом — очень силён. — Потрясающе точное и зоркое наблюдение; тянет на максиму, которую можно было бы положить в основу жизненного поведения. Мораль как регулятор человеческого отменяется. У детей тонкий нюх на недостатки тех, кто их воспитывает; они великолепно чувствуют, любят их или только терпят. Чистые сердца чувствительней к оттенкам, нежели к контрастам: дети, ещё не понимая, что такое зло, безошибочно знают, когда оскорбляется чувство прекрасного, заложенное в них самой природой. — Красиво, но не могу сказать, что верно. Идеальная или идеализированная схема; но не жизненная реальность. Чувство прекрасного никакой природой не заложено. Как и когда оно в нас появляется, я не знаю, не думал над этим. Но инстинктивно знаю, что говорить так — значит, упрощать дело. ...крючковатые пальцы личного интереса... — Гениальная метафора! ...презрение к людям этой эпохи, единственным кумиром которой являются деньги... — Деньги и презрение к людям — две взаимосвязанные вещи. Где деньги — кумир, там человек — сор. Что мы и видим сейчас в России. Надгробная надпись на могиле знаменитой римлянки: «Она блюла дом и пряла шерсть». — Напрасно я искал комментарий к этой интересной фразе Бальзака, имеющей культурное значение. Между тем надпись настолько замечательна, что следовало бы сообщить читателю, о какой знаменитой римлянке идёт речь. Недоработка издателей! Сюда же можно отнести пропуск в комментариях к фразе: «Змея под цветами — один из превосходных мифов, которые древность завещала нам в руководстве нашими делами». Неоткомментирована фраза: «...пропасть, которую мифология назвала бочкой Данаид...» — Это, м.б., и мелочи, но они определяют уровень культуры издания. Он много читал, приобрёл те глубокие и серьёзные знания, что даются только самообразованием, которым и занимаются в возрасте между двадцатью и тридцатью годами все даровитые люди.— Так и тянет подправить: порядочные люди, не потерявшие интерес к полнокровной жизни, занимаются самообразованием до глубокой старости. — Не скрою, мне было приятно прочесть эту фразу Бальзака, которая написана словно обо мне. Как я благодарен судьбе, что усадила меня в 1966 – 1967 гг. в Румянцевскую библиотеку! Да так прочно усадила, что я туда приходил, как на работу (а это и было настоящей работой) к 9 часам утра, к открытию, и уходил в 9 ч. вечера в числе последних. Приходил с радостью, с сладкой надеждой — уходил всегда с сожалением, что день и работа кончились, и утра ждал с нетерпением. С 1770 по 1780 гг. у богатых людей была мода учиться какому-нибудь ремеслу... Людовик XVI был слесарем. — Бальзака от 1780-го года отделяло 50–60 лет. Он знал детали. А знают ли эти детали тогдашней частной жизни сегодняшние историки? О человеке: «холодный, как нетопленая печь». — Замечательно! Ной, согласно библейской легенде, первый ввёл виноградарство. — Так вот кому должно быть благодарно человечество, погрузившееся в пьянство! ...улыбающаяся природа... — Вспоминается Горький с его «Море смеялось». Но «море смеялось» как-то мельче. Не исключено, что Горькому сию метафору навеял именно Бальзак: Горький был прилежным, жадным, внимательным чтецом. Писатель существует тогда только, когда тверды его убеждения. — Браво, г-н Бальзак. Вы ухватили суть писательства. — Но кое-чего в этой фразе недостаёт. Помню, лет пятнадцать назад, на заре новой «демократии», один кандидат (ректор института, где я тогда доцентировал) распинался перед нами, выборщиками, какой он хороший: вот как начал отстаивать свои принципы с началом перестройки, так и отстаивает их по сей день; а вот его противник сначала был убеждённым коммунистом, а сейчас вдруг стал демократом, не верьте, мол, ему. Я тогда усердно штудировал дневники Л.Н.Толстого и помнил толстовскую мысль, что умный человек тогда только и живёт по-настоящему, по-божески, творчески, когда способен меняться и менять свои мнения, а не упёрто стоять на своём, что доступно каждому тупице. Но тогда это мало кем понималось (и мало кем понимается сейчас). Подлинная критика — это целая наука, она требует полного понимания произведений, ясного взгляда на стремление эпохи, устойчивых политических воззрений, веры в определённые принципы; иными словами — беспристрастного разбора, точного отчёта, приговора. И критик тогда становится властителем дум, судьёй своего времени, он несёт священное служение. — Вот так, господа современные критики и критикессы! Критика — это наука, требующая понимания произведений, а не инструмент сведения узких личных счетов, чтобы отбить себе место возле литературного пирога. Какое уж тут «священное служение»! А ну как не того и не так похвалишь или обругаешь, и тем не угодишь в этом «служении» литературному начальнику, и он тебя не впишет в писательскую делегацию, и ты не съездишь «на халяву» в какой-нибудь Армавир или на чьи-нибудь «чтения» — Рубцовские ли, Кожиновские или Пушкинские. «Нет, уж лучше я напишу то, что угодно начальнику... Он ко мне так хорошо относится!» — И едет тётка на Кожиновские чтения, порет там чепуху, поносит, кстати, того же Кожинова — ах, смотрите, как я независима, все Кожинову фимиам кадят, а я вот пинаю! Разве это не творческая смелость?! Разве я не заслуживаю славы?! Пожалуйста, отметьте меня, скажите, что я самая-самая лучшая, борец за русскую литературу, единственная! И т.д. — Тьфу! «Потому что!» (на гербе печатки) — великие слова, которые могут объяснить всё, даже сотворение мира. — Какая «энергетика» в этой фразе Бальзака! Вообще, Бальзак поразительно энергетичен. Нравственность, которую отнюдь не следует смешивать с религией, начинается с достатка: деликатность чувств, которую мы наблюдаем в более высоких сферах, расцветает в душе человека только после того, как богатство или достаток позолотят его обстановку. — Увы, как бы ни хотели певцы пролетарской бедности внушить нам, что бедность есть условие нравственности и добродетели, прав Бальзак, а не они. И то, что сегодняшние новые русские богачи абсолютно безнравственны и даже антинравственны, не опровергают мысль Бальзака. Человека достойно жить в достатке, не испытывать нужды, страха перед будущим и проч.; проникновение в суть нравственной жизни возможно только тогда, когда голова свободна от страшных мыслей о голоде и бесприютности. — Утерял мысль, сбился. А жаль. Когда она вспыхнула, как зарница, в голове, она показалась правильной и важной; но пока к ней подступался, она ускользнула. С 1789 года религия утратила власть над двумя третями населения Франции. — Знал ли это Ленин, когда организовывал революцию в России? Наверное, знал, и потому гнал религию. — Когда-то у о. С.Булгакова в его статье «Маркс как религиозный тип» я прочёл, что Маркс придумал своё антикапиталистическое учение для того, чтобы сокрушить религию, — христианство и иудаизм. (Да-да, о. С.Булгаков доказывает, что Маркс был не только воинствующий атеист, но и антисемит!). Рабочие и их судьбы Маркса на деле совершенно не заботили. Его цель была — разрушить, «отменить» религию. Но религия не давалась, не та эта материя, которую можно отменить. Мешал этому вековой уклад жизни. Понял Маркс: не сокрушив уклад, не сокрушишь религию. Поэтому поначалу убьём «помещиков и фабрикантов», а потом уже и попов перевешаем, посеем в душах ужас беспросветный, и тем самым ликвидируем религию. — Технология дьявола, Сатаны. ...воистину наглое здоровье... — Замечательно! Какая экспрессия, какая энергетика у писателя! Одно-единственное определение нашёл, но какое! Ненависть, ум и деньги — вот грозный треугольник. — Ещё один пример точного и энергичного писательского слова. …блики осеннего солнца, быстро исчезающие, как шлейф уходящих женщин. — В сравнении ярче всего проявляется стилистическое мастерство писателя. Беспощадны бывают те ураганы, что заставляют просить душевного покоя у пистолетного дула. — Да-а-а, сейчас так писать мы уже не можем... Другое время — время торжествующего Упрощения. Свобода рождает анархию, анархия приводит в деспотизму, а деспотизм возвращает к свободе. Миллионы существ погибли, так и не добившись торжества ни одной из этих систем.— Поразительно глубокое и ёмкое наблюдение. — Нельзя, нельзя не думать о системе последних ценностей и всеобщего бытия, и своего личного бытия, неразрывно связанных! Можно ли свою единственную жизнь отдавать за дурацкую демократию какую-нибудь, за торжество того или иного политика! Мох, нежный, как пенная бахрома океанской волны... — Бездна наблюдательности, тонкости чувств, зоркости глаза и души, художественного вкуса и безупречного чувства стиля. Вместо того, чтобы вяло струиться вдоль однообразных берегов Прилавка или Конторы, жизнь его кипит и бежит, как горный поток. — Мастер! Что ж тут скажешь... Хацельдама — «Поле крови» на арамейском: так назывался участок земли, который купил Иуда за свои 30 сребреников. — Откуда Бользак это взял? Наверное, из апокрифа какого-нибудь. Почему зелёный цвет так распространён в природе? Почему в ней так мало прямых линий? Почему в творениях человека так мало кривых? Почему только человек ощущает прямую линию? — Сплошь интересные вопросы. Молодец Бальзак. На них только сейчас начинают отвечать учёные. Я где-то об этом читал — в «АиФ»’е, кажется. ...инстинктивная способность бесконечно разнообразить наслаждение... — Бальзак пишет о сексуальных наслаждениях в словах, в каких сказали бы сегодня. Такую фразу невозможно себе представить в русском романе 1-й половины XIX-го века. Отсталость ли это русской литературы от европейской или другие пространства, другие координаты? Из дневника Прочёл «Тимур» Михаила Попова. Читал с увлечением, но к концу почувствовал: мне чего-то не хватает в романе. Подумал и понял, что мне не хватает внутреннего мира Тимура (что самое интересное в любом историческом романе). Но — повторяю — читал с увлечением, с интересом. Миша Попов — мастер, писатель, а не поверхностный нанизыватель фраз подобно современным молодым, всяким сенчиным (которые, наверное, останутся вечно молодыми — настолько они инфантильно бессодержательны, внешни). Прочёл в одной литературной газете статью о Ю.Кузнецове, который
агрессивно обвинял, оказывается, Тютчева в косноязычии. — Конечно, каждый
волен думать и говорить, что хочет, но в пользовании свободой слова как раз
и выявляется, насколько у человека есть чувство самоуважения, вкус, мера,
ум, в конце концов. Русский поэт, который всенародно говорит о косноязычии
Тютчева, как-то, знаете ли, внушает недоверие к себе. Что оставили коммунисты на века? Читая Честертона, «Вечный человек» Люди Тёмных веков были чисты. Они были как дети. (Грубы, невежественны, ни к чему не способны, кроме войн с ещё более грубыми языческими племенами, но они были чисты). — Об этом же пишет Б.Н.Тарасов в своей «Истории» и в «Мыслящем тростнике». В Италии сохранился пережиток лучшего, что было в античности, — здесь
были республики, маленькие государства с демократическими идеалами, в
которых нередко действительно жили граждане. — На полях против этого места
читаю мною написанное: «Демократия — факт психологии, а не разума. Нечто
вроде коллективного сумасшествия». Та корпускула времени, в которую я это
написал, исчезла в неостановимом потоке времён, и я нюансы забыл. Великие люди часто бывают не правы, а посредственные — правы. — Но это не значит, что если ты не прав, то, стало быть, ты велик. Отнюдь! Стремление к совершенству издавна принимало форму обетов целомудрия, бедности и послушания. — Эти обеты — всего лишь форма Отказа, того великого Отказа, который обнаружил в человеческой природе Маркузе. И Достоевский заметил, что в Отказе есть какое-то высшее наслаждение. Всё это так, но ведь, кажется, если вдуматься уж до конца, мы имеем дело с очередным противоречием человеческой природы, с замкнутым кругом: убегая от искушения, верша Отказ, отбрасывая тем самым от себя неугодное, человек, ищущий совершенства, творит, созидает нечто новое — и процесс созидания, и само новое несёт в себе для него элемент наслаждения, причём наслаждения высшего типа: духовного. Это означает, что в недрах великого Отказа в самый момент его зарождения зреют зёрна следующего Отказа: Отказа от Отказа. Ибо, создав что-то, человек владеет тем, что он создал, а владение чем-то означает и нарушение целомудрия, и небедность, и непослушание, и надо опять отказываться от всего в погоне за совершенством... Так вновь утыкаешься в вечное гегелево отрицание отрицания. ...во всяком христианском обществе живёт дух покаяния <… …> Один честный атеист, споря со мной, сказал: «Христиане живут в рабстве, потому что боятся ада». Я ответил ему: «Если б вы сказали, что рабы получили свободу только потому, что их владельцы боялись ада, это был бы по крайней мере бесспорный исторический факт». — Честертон, несомненно, знающий дело, пишет, что многие освобождали рабов в припадке покаяния. В самый тёмный час Тёмных веков появилась в Азии ересь и стала новой
религией, воинственной и кочевой религией мусульманства. Она была похожа на
многие ереси, вплоть до монизма. (Монизм — в современной философии учение о
единой субстанции, из которой происходит мир — крайний материализм или
крайний идеализм. Ч. употребляет это слово в значении «сведение всех явлений
к одной сущности или причине», имея в виду мусульманское единобожие — Прим.
Н.Трауберг). — Н.Трауберг — истинный знаток предмета, которым занимается —
творчества Честертона. Таких людей нельзя не уважать. Это — не образованщина
и не гуманитарщина, это — истинное, целостное знание, чувство глубины.
Сейчас таких мало. Такие знатоки — порождение прежних эпох, эпох сложности.
А ныне правит бал Упрощение и Упростительство всего и вся — при всей внешней
усложнённости так называемого информационного общества. Три дофранцисканских движения (отпущение рабов на волю из-за покаяния,
введение целибата папой Григорием У11, крестовые походы) подобны ветру,
дующему в холодный день. Этот чистый, суровый ветер продувал насквозь мир,
проходивший очищение… ...Есть что-то чистое и бодрое в атмосфере тех грубых,
а иногда и жестоких эпох. — Мир очищался от варварства язычества — вот мысль
Честертона. Вот как он аргументирует: «Вода — уже не та вода, куда бросали
рабов на съедение рыбам. Сам огонь преобразился в пламени. Огонь уже не тот
огонь, куда бросали детей на съедение Молоху. Цветы уже утратили запах
приапова сада; звёзды перестали служить холодным далёким богам. И вода, и
огонь, и цветы, и звёзды ждут новых имён от того, кто вытравил из души
последний след поклонения природе и потому может вернуться к ней». — На
полях мной написано: «Надо ли будет вот так же очищаться от христианства?» И
«Похоть, секс — поклонение природе». Мы сегодняшние, отшатнувшиеся от
христианства и ударившиеся в похоть, в секс, в угождение своим низменным
природным желаниям (пьянство, наркотики, криминал, азартные игры)—
приближаемся ли мы тем самым к природе? И вообще, почему возникает такой
вопрос о приближении к природе; почему надо думать об этом? Ну,
приближаемся, ну, не приближаемся — какая, в сущности, разница? Почему мы
должны задумываться об этом? ...искали в начале его жизни знамений и знаков, предвосхищающих землетрясение духа. — Прекрасная, очень цельная и глубокая метафора. У меня в архиве ещё с советских времён лежат не уничтоженные мной наброски планов так и не написанного романа под заглавием: «Землетрясение». Там имелось в виду именно землетрясение духа. ...ангел — и ветер, и вестник, и пламя. — Замечательно! Читая Тарасова, «Мыслящий тростник» Об этой книге хочется сделать предуведомление. Паскаль: Монтень не прав — обычаю надо следовать, потому что он — обычай, а вовсе не потому, что он разумен и справедлив. — Совершенно перекликается с Ницше, который говорит, что обычаю следует повиноваться не потому, что он правильно велит делать то-то и то-то правильное, а потому, что он вообще велит. Удивительна перекличка великих умов. Или Ницше это вычитал у Паскаля? О внешнем поведении иезуитов по требованию их устава: «Голову склонять немного, не свешивать её на сторону; не поднимать глаз, но держать их всегда ниже глаз тех лиц, с которыми разговариваешь, чтобы не видеть их непосредственно; не морщить ни лба, ни носа и иметь вид скорее любезный и довольный, чем печальный; губы не слишком сжимать, но и не держать рот открытым; походку иметь важную». — А что, вполне профессиональные требования! Адепты должны выглядеть и вести себя так, как это нужно пославшему их в мир сообществу. Думаю, что подобный профессиональный набор правил поведения и поддержания внешнего вида существует и в школах КГБ, т.е. ФСБ. Иосиф Виельгорский: «Мало читаем страниц, коих содержание освящает и возвышает душу, потому что никто передать не может того, чего сам не имеет. От этого почти все произведения так мертвы, хотя и кажутся оживлёнными какою-то умственною блестящею жизнию». — Подумать только — мальчику, написавшему это, не было ещё и двадцати лет... Он же, 20-летний аристократический мальчик Иосиф Виельгорский, размышлял в своём дневнике о чудовищном ослеплении людей, часто не задумывающихся о самых важных вопросах смысла своего существования, но весьма чувствительных к надуманным проблемам повседневной жизни. Генезис, развитие и своеобразие русской религиозной философии, её теоцентрический и антивозрожденческий пафос, сосредоточенное внимание на «тайне человека» и творимой им истории... — У Б.Н.Тарасова я, невежда, впервые прочёл что-то хулительное о Возрождении. Я-то привык к тому, что Возрождение — это действительно возрождение после мрака средневековья и т.п., как нас учили при коммунистах в школе и вообще. Оказалось, что это не так, что Возрождение зародило в своих недрах и позитивизм, и человеконенавистническую мораль и т.д. Впрочем, об этом ниже: у Б.Н. есть замечательные пассажи об этом в его прекрасной книге. Вместо того, чтобы распутывать химерическо-кентаврический клубок
изначальной двусоставности и глубинных разрывов бытия, вызванных первородным
грехом, исследовать и преодолевать «незавершённость» (Григорий Нисский), «недосиженность»
и «недоделанность» (Достоевский) человеческого существа, возрожденческая
мысль на деле капитулировала перед этими проблемами, удалила их из центра на
периферию сознания, отказалась от эффективного осмысления коренной
двойственности человеческой природы и оценки влияния червиво-рабских сил на
царско-божеские, как бы оторвав человека от Бога, поместив его в однородный
тип натуралистического бытия и одновременно (но нелогично и безосновательно)
«по-горьковски» провозгласив, что «человек — это звучит гордо». . . . . . .
. . . . . . . . Князь Валковский у Достоевского, «У.и О.»: «Всё для меня, и весь мир для
меня создан. Я, например, уже давно освободил себя от всех пут и даже
обязанностей. Люби самого себя — вот одно правило, которое я признаю.
Угрызений совести у меня не было ни о чём. Я на всё согласен, было бы мне
хорошо». — Замечательный пассаж! Это же кредо идеального гражданина,
которого воспитывают сейчас в России. Сюда же следует приверстать и героя
«Записок из подполья»: «Да, я за то, чтоб меня не беспокоили, весь свет
сейчас же за копейку продам. Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить?
Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне всегда чай пить». ... в сознании «самопромышляющего» индивида (индивида, рождённого
Возрождением) объективно-ничтожные вещи принимают уродливо-непомерное
субъективное значение. . . . . . . . . . . . . . Глубинные истоки «общества
потребления» следует искать именно в Ренессансе. Из того же корня растут и
такие, столь различные по видимости, явления, как позитивизм или оккультизм,
фашизм или демократия, марксизм или фрейдизм. И путь от оптимистически
мажорного лозунга «Человек — это звучит гордо» до деструкции человеческого
облика в пессимистически минорной гоббсовской формуле «Человек человеку —
волк», до превращения «титана» в марионетку «невидимой руки» Адама Смита, в
куклу анонимных экономических сил, в психоаналитический «мешок», наполненный
физиологическими стремлениями под контролем либидо, — хотя и пёстр и
извилист по поверхности истории, но неуклонен и последователен в её
глубинных метаморфозах. — Вот тебе и Возрождение... Далее Б.Н.Тарасов пишет
о том, что мостом к отвратительной эпохе нигилизма стала эпоха Просвещения.
Бога забыли в рационалистическом раже и, по словам А.Ф.Лосева, низвели
человека из богоподобного образа до ничтожества. Альтернатива между нигилизмом натуралистического монизма и самодостаточного антропоцентризма, с одной стороны, и опорой на ценности и святыни «мира иного», на способность преображённой личности действенно постигнуть истины Божественного откровения, с другой стороны, обострённо выделена Е.Н.Трубецким: «Человек не может оставаться только человеком: он должен или подняться над собой, или упасть в бездну; вырасти или в Бога, или в зверя». (Паскалевская мысль о “незавершённости” человека). — Если внимательно прочесть русских религиозных философов 19-го века, изумишься обилию пророчеств самых точных о том, что ждёт нас. Дьявольская революция 17-го года свершилась в крайнем озверении плебса, стоявшего по обе стороны баррикад. О Боге забыли и красная, и белая стороны. Е.Трубецкой писал в статье «Звериное царство и грядущее возрождение России», цитата Б.Н.Тарасова: «Человек не есть высшее в мире существо. Он выражает не тот конец, куда мир стремится, а только серединную ступень мирового подъёма. И вот оказывается, что на этой серединной ступени остановиться нельзя. Человек должен сочетаться с Богом или со зверем. Он должен или пережить себя, подняться над звёздами, или провалиться в пропасть, утратив своё отличие от всего, что на земле ползает и пресмыкается. На свете есть две бездны, те самые, о которых некогда говорил Достоевский, и среднего пути нет между ними. Все народы мира должны решить ясно и определённо, к которой из двух они хотят принадлежать». Этот кусок требует отдельного развёрнутого комментария или даже философской статьи, столько в нём материала для раздумий и философствования, столько прогноза, столько трагического предчувствия всего того, что свершилось с человечеством и Россией в веке ХХ-ом. На земном шаре есть две трагических страны, которым выпал поистине Жребий Страдания: Германия и Россия. «Круг аввы Дорофея»: «Предположим, что круг сей есть мир, а самый центр
круга — Бог; радиусы же, т.е. прямые линии, идущие от окружности к центру,
суть пути жизни человеческой. И так, насколько святые входят внутрь круга,
желая приблизиться к Богу, настолько, по мере вхождения, они становятся
ближе и к Богу, и друг к другу». — Замечательная, совершенная в своей
полноте и точности метафора. Ни убавить, ни прибавить. Умели же люди
облекать свои мысли в столь художественную совершенную ясную форму! Со
временем это искусство исчезло. Последними, кто мог так выразиться, были
Толстой и Розанов. Господство биологического акта, экономических мотивировок, материальных призраков жизни порабощает человека низшими силами всепоглощающей корысти и конкурентной борьбы, иссушает высшие силы благородства и подлинной свободы (чести, достоинства, совести, милосердия, самопожертвования и др.), которые превращаются в условную шелуху, едва прикрывающую наготу эгоистической натуры и циничности расчётов, а также «зверит» душу. В клетке сниженных идеалов и при власти потребительской деспотии всегда незримо действует идея естественного отбора, обставленная красивыми речевыми конструкциями о демократическом обществе, диктатуре закона и проч., закрепляется эгоцентрическое жизнепонимание и усиливается недружественная разделённость людей, множатся обольщения мнимой свободой, оборачивающейся зависимостью от тщеславия, любоначалия и чувственности. — Замечательный, полнокровный и точный пассаж Б.Н.Тарасова о сути сегодняшней жизни в России. «Господство биологического акта и экономических мотивировок» настолько обедняет жизнь человеческую, превращает её в одновекторное существование, пребывание в состоянии вечной и неутолимой погони за «материальными призраками», что жизнь эта лишается всяческого положительного, духовного содержания. Это пустая и бедная жизнь не имеет положительной, высшей цели. Толстой: Нужно круто направлять лодку вверх, не то река жизни снесёт её вниз по течению. — Вот она, метафора в стиле аввы Дорофея... = Игн.Брянчанинов: чтобы попасть в избранную цель на земле, нужно метиться в небо. — Согласитесь, читатель: точно, но художественно слабее, чем у Толстого и у Дорофея. = …экономика, хозяйство, техника есть подчинённые, второстепенные элементы жизни. — Прямо о моём чувствовании мира. Я никогда не понимал людей, всю жизнь свою нетворчески гробящих на экономику, технику... Чем вызвано такое воззрение, не знаю и не хочу узнать, но всю жизнь, никем на такое отношение не подбадриваемый и не воспитанный на отвращении к ним, я именно не интересуюсь ими — глубоко, нутряно, от сердца. А всю жизнь занимался этой чёртовой экономикой... И сколько времени единственной своей неповторимой и невосполняемой жизни я на неё затратил! Убивал свою жизнь, по сути. С Хомякова начинается самобытная русская мысль, философское самосознание нации, основная и постоянная задача которой заключается в поиске жизненного воплощения её сокровенных возможностей: «Принадлежать народу — значит с полной и разумной волей сознавать и любить нравственный и духовный закон, проявлявшийся в его историческом развитии». — Жизненное воплощение её сокровенных возможностей... Как это по-русски! Хомяков: Познание христианской истины через внутренний опыт Церкви и свободное приобщение любви в ней через благодатную и живую веру. — А это уже похоже на алгебраическую формулу... Соборность представляет собой «единство по благодати Божьей, и не по человеческому установлению», «по божественной благодати взаимной любви». — Во мне что-то топорщится против «соборности». Конечно, если соборность понимать так, как говорит Хомяков — «по благодати Божьей, а не по человеческому усмотрению», — то возразить против неё ничего нельзя; но где вы в нашей жизни видели это «не по человеческому усмотрению»? А где в соборности человеческое усмотрение, там не соборность, собственно, а колхоз. Колхоз же я ненавижу всеми фибрами души. Хомяков: Перевоспитать общество, оторвать его совершенно от вопросов политического и заставить его заняться самим собой, понять свою пустоту, свой эгоизм и свою слабость — вот дело истинного просвещения. — Перевоспитать общество — задача непосильная. Обществом правят какие-то другие законы — не от мира людей и от них не зависящие. Реформы Петра были осуществлены не потому, что так захотел Пётр, а потому, что они были необходимы. Не было бы их, Россия была бы завоёвана материально более сильным Западом, — Швецией с севера и Турцией с юга (когда заходило дело о России, то Запад с Турцией всегда был заодно против России). Общественность живёт по законам, отличным от законов жизни индивида. А индивид только приспосабливается под жизнь общественности. Это поверхностный взгляд — будто общество таково, каковы составляющие его члены. Нет — члены общества таковы, каково общество. И они пусты, эгоистичны и слабы именно потому, что общество пусто, эгоистично и слабо. Их жизнь управляется «материальными призраками» именно потому, что эти призраки правят обществом. История не знает примеров, чтобы человек управлял вектором развития общества. Над обществом есть какая-то сила, правящая им и диктующая ему, каким ему быть. Природа, скажем, тоталитаризма сталинского или гитлеровского толка — не столько в личном произволе Сталина или Гитлера, не в личных их качествах, позволивших им оседлать свои страны, сколько в том, что тоталитаризм был нужен обществу, что общество востребовало его к жизни. Они были лишь исполнителями какого-то высшего закона — не Божьего Промысла, может быть. — А может быть, и Божьего Промысла... Здесь тайна, одна из тайн жизни. — Думать надо. Хомяков делит все религии на кушитские (в основе — начала необходимости и механического подчинения авторитету) и иранские (опирающиеся на свободу и сознательный выбор между добром и злом); высшим выражением иранских религий является христианство. — Замечательно! Испытываешь радость за умного просвещённого много знающего человека. — Как приятно читать умные книги! Хомяков: Целостное и живое знание поддерживает веру и любовь, которая есть «приобретение, и чем шире её область, чем полнее она выносит человека из его пределов, тем богаче он становится внутри себя. В жертве, в самозабвении находит он преизбыток расширяющейся жизни, и в этом преизбытке сам светлеет, торжествует и радуется. Останавливается же его стремление <любить, жертвовать. — И.Б.-А.> — он скудеет, всё более сжимается в тесные пределы, в самого себя, как в гроб, который ему противен и из которого он выйти не может, потому что не хочет. — Очень точно выраженное наблюдение.
Киреевский: Вместо незнания страдаем мы, кажется, излишним многознанием, равно заботясь об изучении истинного и ложного, равно признавая полезное и вредное, и, запутавшись в многомыслии, часто смешиваем самое разнородное, подчиняясь общему, безразличному впечатлению взаимно уничтожающихся воздействий добра и зла, одинаково доступных нашему ни горячему, ни холодному сочувствию. — Нутряное равнодушие XXI века ко всему, кроме денег и личного комфорта, началось тогда, в XIX веке. А следуя логике Б.Н.Тарасова, началось всё с Возрождения, с отпадения от Бога, с рационального анализа о том, что такое Бог. Но анализировать — в природе дихотомичного человека. Антики тоже спрашивали себя о природе богов. Человек жаждет и верить всем сердцем, и знать. В этом сказывается двойственность его природы. Знать ведь так интересно! А в вере есть что-то чудесное, «небесное», снисшедшее в душу, и тоже очаровательно интересное. Киреевский: Без «внутреннего» и направленного к святости просвещения, должного обнять собою и пронизать плоды «внешнего», невозможно преодолеть тяжкие последствия первородного греха и замедлить нигилистический ход истории. — «Нигилистический ход истории»! Как мощно выражен тот болезненный и боль несущий процесс развития мира, который толкает мир к пропасти несуществования. Сейчас торжествует серенькая «образованщина», для которой нигилизм, самый настоящий, мощный, энергетический нигилизм, отнюдь не метафорический, а самый реальный и агрессивный, является питательной средой и естественной атмосферой существования и состояния мышления, его образом, модусом вивенди... Киреевский: «Вера здорова для разума. Не довольно думать, надобно верить. Из веры и убеждения исходят святые подвиги в сфере нравственной и великие мысли в сфере поэзии». — Написаны сии прекраснодушные слова в эпоху, когда сатанинских и других богоборческих сект почти не было. Они вскоре после святой эпохи киреевских и начали возникать и плодиться. Тоже элемент возникновения нигилистическо-позитивистского мира. И укрепились, и разрослись, и нынче цветут пышным цветом. И рождают новую «нравственность» и новую «поэзию». Всё это ветры с Запада... Что такое Бог? Это не Сверхсущество, всемогущее и т.п., а некая безличная сила, таинственно управляющая жизнью. В тайну этой силы человеку проникнуть не дано — с него достаточно того, что он её почувствовал, догадался о ней, знает о её существовании. Киреевский и в капиталистическом, и в социалистическом развитии цивилизации обнаружил чудовищное ослабление нравственного начала, одинаковое понижение духовных запросов, превращение личности в элемент «стада». — — Уничтожительно точен Киреевский! Определил, что называется, «до дна». О чём тоскуют нынешние тоскующие по советской власти? О бесплатной медицине, бесплатном советском образовании, льготах и т.п. Но если посмотреть на советскую власть как выражение идеи социализма (другой попытки выражения этой идеи история не знает, только СССР и его насильственно принужденные к сотрудничеству сателлиты), но мы обнаружим именно убогую, ущербную нравственность, очень жёсткую антинравственную парадигму, принципиальную настройку на усреднённость и бездуховность. Думать. Розанов и Леонтьев оценивали ХХ век как глупое время всеобщего смешения и упрощения, как наступление «всемирной скуки» промышленного направления умов, как умирание всех принципов, понижение идеалов, опошление творчества, узаконение мещанства — в противовес «цветущей сложности» во времена феодализма и рыцарства, абсолютизма и религиозных войн, классицизма и барокко. — Как точно сказано: «промышленное направление умов». И какое большое содержание за этими тремя словами. Собственно, в них — вся конструкция современной человеческой жизни, даже бытия, к которым мы пришли в результате сорокавекового нашего развития. И упрощение опять же — о нём мною уже писано выше, когда я читал в письмах Германа Гессе об Эре Великих упростителей. Глубокая мысль об упрощении, оказывается, не нова. Случайно ли в эпоху великого упрощения всего и вся возникли две грандиознейшие мировые войны как воплощение этого вселенского Упрощения? Думать над этим. Розанов: Франция после королей и революции 1789 года потеряла душу и
историю. «А до смерти Людовика XVI не было века, полувека и даже цельного
четверть века, когда бы не вспыхивала новая мысль и не загорался новый
светоч над гениальной и благородной страной Гуго Капета, Вальденсов,
Провансаля, Раймунда Тулузского, Жанны дАрк, Корнеля, Расина, Пор-Ройяля,
Паскаля...» — Поразительное наблюдение! Революция породила кровавого гения
Наполеона — и ничего больше. Посмотрите на жалкое состояние сегодняшней
Франции, вынужденной искательно заглядывать в глаза папуасам, которые вовсе
не самосознание обрели, не культуру великую впитали, а требуют такой же еды,
которую французы взращивали в веках. Флоренский: «Удел величия — страдание, страдание от внешнего мира и страдание внутреннее, от себя самого. Так было, так есть и так будет. Почему это так — вполне ясно: это отставание по фазе — общества от величия и себя самого от собственного величия……. Ясно, свет устроен так, что давать миру можно не иначе, как расплачиваясь за это страданием и гонением. Чем бескорыстнее дар, тем жёстче гонения и тем суровее страдания. Таков закон жизни, основная аксиома её». — Не глубоко. Что-то в этой мысли есть такое, что мешает мне её принять всем сердцем. Писать такое, пребывая в узилище и страдая — что-то в этом греховное. К тому же невнятное «отставание самого себя от собственного величия» тоже попахивает... Говорят, великие знают, что они великие... Нет, запутался. Флоренский в «Столпе…» показывает, что вне христианского Откровения философская мысль неизбежно приходит к «скептическому аду» и саморазрушению разума……Только «подвиг веры» может вывести мышление из тупика абсолютного сомнения, и тогда «сквозь сияющие трещины человеческого рассудка бывает видна лазурь Вечности». — Чересчур кучеряво выражено, хотя очень верно по сути. Флоренский воспринимал декартовскую систему научного рационализма «как тюремную ограду, забор». — Декарт заложил прочный фундамент той мировоззренческой архитектуры, которая с эпохи Возрождения выстраивала перспективу Нового времени и которая воспринималась автором «Столпа…» как тюремная ограда вокруг людей и природы. — Я вспоминаю: нам о Декарте на лекциях по философии говорилось только в хвалебном тоне, неглубоко. Что-то говорили о его дуализме в вопросе религии, но в целом коммунистическая история философии его хвалила. А он, оказывается, отец всего современного бездуховного безобразия, основатель «промышленного направления умов». За это, видать, и хвалили. — «Возрождение — это разобщение человечности и научности. Бесчеловечная научная мысль — с одной стороны; безмысленная человечность — с другой». …убеждение тех, кто глубоко безразличен к религии, опирается лишь на рассудочные и прагматические доводы. — Сказано с осудительной интонацией, будто рассудка мало для поиска Истины. А ведь совсем недавно, каких-нибудь 10 лет назад, я бы не понял этого осуждения. Почему, собственно, поиск Истины должен происходить на путях мистических, не данных в опыте? Или опыт — это не только прагматика в действительности, но и глубинное чутьё интуиции, имманентное ощущение присутствия «мира иного» в своей душе? Не преступно ли по отношению к Истине и себе этот тончайший опыт игнорировать? «Столп…» есть опыт православной теодицеи, то есть согласования благого и разумного Божественного Промысла с господством в мире зла. — Кстати, по поводу уже давнишней полемики около кузнецовской теодицеи — имел ли он право писать свою «Поэму о Христе»? Наши литературные «фанатики» православия заорали скандально: нет, не имел! А почему, собственно? Я лично настаиваю: имел! И не «охранителям православия» от литературы судить поэта! Тарасов характеризует учение Фрейда как «монистически-материалистическое». — Как интересен сложный мир! И как скучны коммунисты со своим упрощённым донельзя догматическим каменно-неподвижным марксизмом-ленинизмом. Мережковский открывает своеобразное тождество двух бесконечностей, духа и плоти, верха и низа («небо — вверху, небо — внизу, звёзды — вверху, звёзды — внизу, всё что вверху — всё и внизу») и взыскует их мистического единства через освящение плоти, синтез христианского благовестия и «правды о земле» и в конечном итоге установления на ней Царства Божия………… Г.В.Флоровский: «Здесь очевидное двоение понятий. Мережковский прав, что христианство освящает плоть, ибо есть религия Воплощения и Воскресения. Поэтому и аскетизм есть только путь. Но он хочет воссоединить и освятить не-преображённую плоть, все эти экстазы плоти и страстей. Синтез был бы возможен только в преображении, но именно преображения и одухотворения плоти Мережковский и не хочет. И получается обманное смешение, блудящий пламень, прелесть...» — Вот она, та грязь Серебряного века, о которой я писал выше. Всё-таки я был прав, просто Флоровский выразил это изящнее, мощнее: «обманное смешение, блудящий пламень, прелесть». Вот эта прелесть и соблазнила «Башню» Вяч. Иванова. Мережковский о Паскале: «Со времён апостола Павла не было подобной защиты христианства». «Но хуже для Паскаля, чем мнимые христиане и действительные безбожники, — люди, верующие в иного Бога, дети Матери Земли, но не от Отца Небесного, потому что для него непроницаемые, люди, как Монтень, Мольер, Шекспир, Спиноза и Гёте. Вот вечные враги его, а ведь они-то и сотворят то человечество грядущих веков, для которого только и делал он то, что делал. Мог бы и он, впрочем, утешиться и, вероятно, утешался тем, что у него и у Христа одни и те же враги». — Поразительно глубокий взгляд на человеческую историю. Да, никогда почему-то не приходило в голову очевидное: наш мир так несовершенен, так исполнен зла, человек в нём трагичен — а ведь это несовершенный мир, не дарующий человеку счастья, сотворён именно ими, людьми, которых мы называем светочами, гениями, учителями человечества и т.п. Я прочёл этот пассаж Мережковского и замер в недоумении: и возразить-то нечего! Записать Спинозу и Гёте во враги Христу... А тем не менее дело обстоит именно так. Гёте писал про своё неприятие христианства.
Франк: я стал «идеалистом» не в кантианском смысле, а идеалистом-метафизиком, носителем некоего духовного опыта, открывавшего доступ к незримой внутренней реальности бытия. — Невольно и мгновенно вспоминаются наши «реалисты-метафизики» во главе с Сергеем Сибирцевым (И.Николенко, Мамлеев, Козлов и др.). Если пользоваться лексикой Франка, то Сибирцев, Николенко, Мамлеев и др. пишут о незримой внутренней реальности бытия. Теперь мне становится более понятен роман С.Сибирцева «Привратник бездны». Франк заостряет антитезу между полюсами двуединого существа человека, принадлежащего одновременно к природному и сверхприродному мирам и являющегося как бы местом их встречи и скрещивания. «Либо он сознаёт себя висящим над бездной, то есть обречён впасть в отчаянье и вообще потерять осмысленность своего бытия, либо же ему удалось найти безусловную прочную опору для себя в той реальности, которая называется «Бог». Третьего не дано, или дано только в страусовой политике закрывания глаз перед объективным составом человеческого бытия». — Человек не может смириться со смертью и думает о предстоящем ему неизбежном уходе из жизни с ужасом («Арзамасский ужас» Л.Н.Толстого переживает каждый нормальный человек). Это и есть, думается, «висение над бездной», когда сомневаешься в смысле существования. И тогда все земные дела освещены трагическим светом «окончательного» ухода, поистине гибели. И лишь если знаешь, что управляет всем в жизни человека та сокровенная сила, которую мы называем «Бог»... Тогда живётся совершенно по-другому. Нет вериг неизбежности смерти, есть творческая свобода ликующего жития по воле Божьей. Франк: о трагическом положении человеческой души перед проблемой веры и неверия, о понимании веры как необоснованного и непроверяемого суждения о недоступной трансцендентности реальности для людей, в чьём сознании господствует «опыт ума», почти полностью перекрывающий «опыт сердца» …… Без «опыта сердца», открывающего пути к более глубоким измерением жизни, невозможна подлинная вера …….. Всё импонирующее в пространственном величии не имеет значения для людей, которые заняты умственными исканиями …….. Величие людей мысли — невидимо царям, богатым, военачальникам — всем этим плотским людям. …. Величие (истинной) мудрости, которая истекает только от Бога, невидимо плотским людям и людям мысли. Это — три совершенно разнородных порядка ….. Паскаль: «У сердца свои доводы, которых не понимает разум». ……. В паскалевском выводе о безусловной качественной разделённости областей веры и разума, сердца и духа, содержится глубокая и бесспорная правда. Она очевидна для всякого религиозно чуткого сознания и сводится именно к утверждению инородности религиозного опыта всему остальному «земному» опыту эмпирического, позитивистского и рационалистического осмысления бытия. … опыт встречи с Богом как реальностью… есть некий скачок в совсем иной порядок, в инородную сферу, недостижимую для чистой мысли …….. Познание Бога достигается не органами внешних чувств и не умом, а именно «сердцем», т.е. как бы корнями нашей личности и сокровеннейшим существом души, которая через максимально возможное углубление внутренней жизни «встречается» с Богом. — Вот оно, поистине «копание» в глубочайшем и сокровеннейшем, что составляет существо человеческой жизни. И — докопались ребята до истины, что ж тут скажешь. Если под «Богом философов» разуметь некое пантеистическое «Абсолютное» Гегеля, или Аристотелево или Декартово понятие Бога — «мысль, мыслящую саму себя», «перводвигателя», «чистую субстанцию»... — Вот уж истинно: «Бог философов»! Ничего жизненного, ничего нужного для сердца, для жизни души! Что такое «мысль, мыслящая сама себя»? Что это определение даёт человеку, взыскующему Бога? Или «чистая субстанция»? Или механистический аристотелев «перводвигатель»? Разве все эти определения, вместе взятые или каждое в отдельности, способны одарить пониманием, спасти от «арзамасского ужаса»? Вспоминается Л.Н Толстой с его записью в «Дневнике»: «Аристотель? Да я его потому и не знаю, что он мне ни на что не нужен». Воистину — на что может быть нужен «перводвигатель»? Ведь речь идёт не просто о понижающей градус механической начальной причине, речь идёт о Боге, таинственно создавшем мир!.. О Боге, «при всей его трансцендентности имманентно живущем в глубине человеческого духа». Социолог Питирим Сорокин показывает и доказывает: всё духовное, идеалистическое, бескорыстное и благородное постепенно сводится к заблуждению, невежеству, идиотизму и лицемерию, которые скрывают «низкое происхождение» основных поведенческих мотивов. Истинные нравственные понятия воспринимаются как «идеологии», «рационализации», «красивые речевые реакции». Вышеславцев: в подобной переоценке ценностей, в сведении высшего к низшему, в «экономическом материализме» Маркса или в «сексуальном материализме» Фрейда сокрыто представление о человеке как о «только животном» со всеми вытекающими отсюда людоедскими последствиями. — Вот так! Уже в 10—20 гг. ХХ-го века всё было ясно с марксизмом как учением человеконенавистническим; ленинско-троцки-стская практика с концлагерями подтвердила это. На марксизме-ленинизме было построено советское здание. Трагедия нынешних патриотов, ностальгически тоскующих о советском прошлом России, состоит в том, что тоскуют они не о русском здании, а о конструкции, возведённой ненавидящим всё русское Лениным и свирепо истреблявшем всё русское Троцким. Вышеславцев: Ошибаются те, кто хотел бы сделать человеческую душу праведной, связав своеволие страстей сетью моральных запретов и императивов. Ни улучшение законов, ни переустройство государства, ни постоянное моральное суждение и осуждение (любимое занятие толпы) не устраняют и даже не уменьшают количества зла и преступлений, а их качество всё более совершенствуется. «Пришёл закон, и умножился грех», — говорил апостол Павел. Закон не только не справляется с сопротивлением плоти и иррациональными влечениями, но своей повелительно-принудительной формой как бы провоцирует их. — Глубокое замечание, зоркое. Опять приходится сожалеть о том, что некоторые самоочевидные истины, известные ещё в начале ХХ-го века, были как открытие невесть какое новое провозглашены только в конце 80-х годов — я говорю о том всемерно размножавшемся лозунге, что нельзя насильственно, против воли, сделать человека счастливым, нельзя его насильственно гнать в «рай», как это делали коммунисты. — Мне нравится также формулировка «иррациональные влечения». Их никакими юридическими запретами не подавишь. На то они и иррациональные. Их можно преодолеть, только пребывая в Боге, только свободным творчеством по благой воле Божьей. Бог даёт всяческую свободу, в том числе и в преодолении иррационального зла. В логике Вышеславцева мировое противостояние закона и благодати воплощается в каждом человеческом сердце, неотделимо от духовной борьбы, требует нравственного подвига и проявления высшей свободы …… По его мнению, противопоставление закона и благодати, закона и любви, закона и Царства Божия проходит через всё Евангелие как основной принцип христианства. — Если углубляться в эту тематику — закон и христианская благодать — надо всерьёз ввергнуться в изучение иудаизма, для которого закон — столп. «Поздно, пожалуй», — скажу я. На свете есть много гораздо более интересных и нужных вещей, чем ходить у подножия иудаистского столпа и изучать под лупой каждую его трещинку. Поэтому поверю Вышеславцеву на слово, не углубляясь... Мне вспоминается рассказ И.О.Глазенапа, изучавшего иудаизм, о споре между иудейскими мудрецами: считать ли куриное яйцо съедобным, если оно вышло из курицы только наполовину в момент появления субботней звезды? Принадлежит ли оно субботе, и тогда его есть нельзя, или оно ещё принадлежит пятнице, и тогда его есть можно? Понимаю, что речь идёт не о конкретном яйце, но о принципе — но почему-то стыдно за мудрецов... А спорили-то они как раз о законе. Разве можно русскому человеку с размашистостью его натуры полнокровно и свободно жить под сенью такого закона? То, что иудею здорово, для русского — смерть. Поэтому русский никогда такими проблемами и не озабочивался. Вышеславцев: «Воспитание воображения, чувств и воли в духе христианства — единственный путь достижения всей полноты совершенной жизни». — Бац! Вот это формула! Вот так и надо философствовать... Пушкин — своеобразный мыслитель со своим собственным методом художественного познания, охватывающий конкретную полноту «живой жизни», а не сокращающий её в отвлечённых категориях и схемах. — Едва ли не самое симпатичное мне определение Пушкина. То, что Пушкин — не только поэт, но и мыслитель, известно мне было уже давно, с тех пор, как я прочёл о словах Николая Первого, что Пушкин — это «умнейший человек России». Но в мысли Б.Н.Тарасова присутствует не только дефиниция — мол, Пушкин то-то и то-то, — а и ёмкое краткое объяснение, какой именно Пушкин мыслитель, каков его метод познания жизни («художественный») и пр. Пушкин не филозоф, а именно мыслитель. — Недодумал, сбился. …философы эпохи Просвещения, чьи рационалистические ценности вызывали к жизни снижающие силы и невольно порождали нигилистические тенденции... — Снижение — вот пафос Возрождения и Просвещения. Не возвеличение человека, и опускание его до земли, до «мира сего». Кто хозяин в «мире сем»? Естественно, человек, кто ж ещё? Богу до «мира сего» дела нет. Его творение — человек — важен ему тогда, когда он прорывается к цели, ради которой Бог его сотворил некогда, т.е. когда человек творчески, преодолевая тяжести «мира сего» (Н.А.Бердяев), прорывается в «мир иной», горний, Божеский. Вот тут Бог — с человеком. В «мире сем» не Бог, а человек — Царь всего, и человек стоит в центре безбожного «мира сего». Антропоцентризм, возвещённый Возрождением, логичен и естественен. Но что такое человек без Бога? По мере духовного развития Пушкин обнаруживал снижающие и ограничительные силы и у двух самых главных авторитетов его молодости — у Вольтера и Байрона. «Вольтерьянская» муза становилась всё более неприемлемой для него, ибо её скептическая ирония (а скептицизм есть только «первый шаг умствования») освещала в бытии преувеличенно ярким светом смехотворно-абсурдные явления, оставляя в забвении многие другие. Отсюда крайнее упрощение разных проблем, сужение целого, снижение высокого, уход от сложности реальных жизненных противоречий. — Опять приходится вспоминать Великих Упростителей Германа Гессе. Этот умный, зоркий писатель знал, что говорил, когда предсказывал наступление эпохи Великого Упрощения. Мы в массе своей редко задумываемся об истинной роли великих людей в становлении современного мира, в жалком, мизерабельном его состоянии, в наступлении эпохи стандартизации и усреднения. Северный мир рациональной цивилизации, детище Спинозы и Декарта, клонится к закату, потеряв Бога; а мусульманский Юг с Аллахом в горячем сердце, Бога не отпускающий от себя, поднимается, как колосс, над Землёй; прочно, как скала, стоит Восток в тени Будды; иудеи потому и сильны, что веруют в своего бога без допуска рацио в сердце. Они правильно сделали, что в своё время изгнали Спинозу из своего сообщества. Человек силён верой, а не знанием. Знание только умножает скорбь, как говорит Писание; вера же приносит радость, ибо вера — это общение с Богом. С середины 20-х годов происходит постепенная христианизация сознания Пушкина. — Истина — в Христе, да, но мы Христа покинули; Он здесь, среди нас, но мы уже не с Ним, мы считаем, что Христос — это пережиток. Он в любую минуту готов милосердно нас принять, но мы уже не готовы идти под Его сень, мы полагаем, что можем обходиться без Него... Поэтому мы уступим мир исламитам и Китаю. ...синергийное понимание творчества, способного соединить свободную волю человека с божественной благодатью... — Физико-математическое понятие синергизма, синергии означает совместное действие разнородных энергий, скажем, механической энергии и энергии тепла от солнечных лучей. В экономике синергический эффект тоже присутствует как результат совместного действия разнородных факторов хозяйства и производства. Б.Н.Тарасов понятие синергии сумел применить и в литературоведении. Вот оно, истинное образование! Пушкин: «Если век может идти вперёд, науки, философия и гражданственность могут усовершенствоваться и изменяться, — то поэзия остаётся на одном месте, не стареет и не изменяется. Цель её одна, средства те же. И между тем как понятия, труды, открытия великих представителей старинной астрономии, физики, медицины и философии состарились и каждый день заменяются другими, произведения истинных поэтов остаются свежи и вечно юны». — Как всегда, Пушкин необыкновенно точен и обнажённо видит суть поэзии: она «не стареет и не изменяется», остаётся «свежей и вечно юной». Поразительно зоркое наблюдение. В разрушительности наполеоновского нашествия Батюшков усмотрел плоды французского Просвещения. — Богатейшее по смыслу, глубокое наблюдение над самой сутью вещей! Кровавый рационалист Наполеон — порождение не только дьявольской Великой Французской революции, но и логическое дитя века Просвещения и, далее, эпохи Возрождения. Он был поистине рукой Антипровидения, антихриста. Его вёл Сатана. И декабристы, принесшие с собой из Парижа рациональные идеи «свободы, равенства и братства», объективно на стороне разрушителей христианского духа в России. Объективно они продолжили то, что не удалось Наполеону. Кажется, тогда, при всеобщем ослеплении российского общества, это, а также «системная» опасность декабристов понималось только Николаем Первым и его командой «реакционеров» и «мракобесов». — О чём говорили Николай и Пушкин во время известного разговора? Очевидно, что тема их разговора — где-то здесь, вокруг этих проблем. Тютчева волновала «тайна человека» (Достоевский), как бы невидимые на поверхности текущего существования, но непреложные законы и основополагающие смыслы бытия и истории. Для него злободневные проблемы были не модной идеей и не «прогрессивными изменениями», а очередной исторической модификацией неизменных корневых начал жизни, уходящих за пределы обозреваемого мира. — Почему так мало в истории мира людей, имеющих вкус именно к «корневым началам жизни»? Почему восторжествовала поверхностность рационализма, позитивизма и нигилизма? Верить — трудно, сложно. Отвернуться от тайны, разумом познавать лежащее на поверхности — легче, проще. Можно в руки взять, рассмотреть под лупой. А в вере — мистика, в ней ничего не пощупаешь, никакого микроскопа не сфокусируешь. Рационалистически тешить себя иллюзией могущества собственного разума — здесь прельщение, здесь соблазн Лукавого. Здесь — поражение в битве с ним. Выход же — в «синергийности», в совместном действии свободной воли человека с благодатью Божьей. Это достигается только на путях свободного, т.е. согласного с волей Бога, творчества. Тютчев об идее Шеллинга о слиянии философии и религии: «Вы пытаетесь совершить невозможное дело. Философия, которая отвергает сверхъестественное и стремится доказывать всё при помощи разума, неизбежно придёт к материализму, а затем погрязнет в атеизме……. Сверхъестественное лежит в глубине всего наиболее естественного в человеке. У него свои корни в человеческом сознании, которые гораздо сильнее того, что называют разумом, этим жалким разумом, признающим лишь, что ему понятно, то есть ничего». — Ясно, коротко, убедительно. Но это убедительно только для много пожившего и много думавшего человека, который не отворачивается от сложностей бытия и его тайны. Не дошёл до ясности этого сам — внимай умным людям. — Как много было просто отрезано от нас! Ведь об этих воззрениях и открытиях духа узнать в советских университетах ничего нельзя было. Всё замазывалось, затушёвывалось, редактировалось. Кого нельзя было закрыть (Достоевского, Толстого, Тютчева), тех издавали с купюрами и сопровождали поверхностными и лживыми комментариями. Кого можно было закрыть (Розанов, Бердяев, Шопенгауэр и проч.), тех закрывали, т.е. не издавали и не позволяли читать в библиотеках. В 67 или 68 году я заказал в Ленинке «Мир как воля и представление» Шопенгауэра. Заказ у меня приняли не глядя, но когда я явился на выдачу литературы, бледная от испуга дежурная, глядя в мой квиток, сообщила об отказе, а когда я спросил, почему, отрезала, читая про себя какой-то иероглиф на квитке: «Вы заказали то, что нельзя заказывать!» Вот этого системного, продуманного унижения — в ряду многого — я коммунистам простить не могу. …рационалистическое, картезианско-спинозистское представление о природе как о бездушном механизме… … пифагорейско-платоническая доктрина о мировой гармонии……несовместимость и противопоставленность индивида и природы…… коренная двойственность и неизгладимая противоречивость человеческого бытия, которые отражены в самом понятии «мыслящего тростника», в нераздельном сочетании духовных и природных начал, в неразрывном сцеплении признаков величия и ничтожества, в стремлении к бессмертию смертного существа... — Полная раскладка дихотомических антиномий цельного человеческого существования! Тютчев: «Человеческая природа вне известных верований, преданная на добычу внешней действительности, может быть только одним: судорогою бешенства, которой роковой исход — только разрушение. Это последнее слово Иуды, который, предавши Христа, основательно рассудил, что ему остаётся только одно: удавиться. Вот кризис, чрез который общество должно пройти, прежде чем доберётся до кризиса возрождения...» — Вот речь мудреца, искушённого во всех соблазнах лукавого Искусителя. Тютчев всё знал и предчувствовал о том, что случится с Россией и в России. Новый Иуда, имя которому легион, вешаться не собирается и каяться не собирается. Да и российское общество настоящего кризиса ещё не прошло, он ещё грянет. России после коммунистов нужно было очищение, а последовала только новая грязь, новое предательство, новая ложь. Достоевский: «Раз отвергнув Христа, ум человеческий может дойти до удивительных результатов……начав возводить свою «вавилонскую башню» без всякой религии, человек кончит антропофагией». — Сейчас человек близок к антропофагии как никогда. «Без Бога, говорят русские мудрецы, нет подлинно разумного оправдания жизни» (Интерпретация Б.Н.Тарасова). Паскаль оказался живым свидетелем «переворачивания» средневековой картины мира, когда теоцентризм уступал место антропоцентризму, утверждавшего человека мерой всей, целиком от его планов и действий зависимой, действительности, а религиозные догматы стали замещаться истинами, основанными на опытных данных и рациональном анализе. — Вот он, магистральный путь Великого Упрощения. Средневековье, учили меня коммунисты, — это эпоха религиозного мракобесия. А на самом деле не всё так однозначно. Люди предпочитают, как правило, целеустремлённому поиску ответа на
главный вопрос своего бытия («смертна или бессмертна душа») развлечение,
понимаемое Паскалем предельно широко, не просто как специфическое занятие
или свойство эпикурейско-гедонистического стиля жизни, а как всякая
деятельность, заслоняющая, словно ширма, подлинное положение человека. — В
черновиках моего романа «Тень Титана» присутствует кусок, не вошедший в
журнальный текст. В нём выведен простой мужик, плотник, который всё в жизни
называл игрой: «Дети играют в игрушечные танки, взрослые дяди в настоящие;
девочки играют в куклы, взрослые тёти — со своими деточками. Не игра только
— печь хлеб и строить дом». Примерно так. Только о смертности души там речи
не шло; кусок провис; я его и выкинул как недодуманный. Сейчас прочёл эту
фразу о Паскале и был поражён своим совпадением с великим мыслителем. Только
он, великий мыслитель, всё додумал, а я, посредственность, ни черта не
додумал. Не добродила во мне закваска. Не доиграло вино в моём чане. Не взял
высоту. Тютчев: «корень нашего мышления не в умозрительной способности человека, а в настроении его сердца»…… Безнравственность и несостоятельность коммунистических устремлений очевидны на логическом уровне. «Мир погружается всё более в беспочвенные иллюзии, в заблуждения разума, порождённые лукавством сердец». А лукавые и фарисейские сердца направляют волю к таким рассудочным построениям, при которых умаляется всё священное и духовное, а возвышается всё материальное и утилитарное… Корень революции — удаление человека от Бога, её главный результат — «современная мысль», бесполезно полагающая в своём непослушании божественной воле и антропоцентрической гордыне гармонизировать общественные отношения в ограниченных рамках того или иного «антихристианского рационализма».— Во припечатал великий мудрец! Даже о лукавстве сердец всё знал уже тогда. И о корне всего происходящего — «антихристианском рационализме» всё знал и предупредил. Что ж у нас за интеллигенция? Почему не прислушались?.. — Сбился. Тютчев: «История философии, начиная с Фалеса и Пифагора и оканчивая её Гегелем и Контом, представляет целый ряд школ, которые удобно могут быть названы историей ошибок и неудачных попыток стать в области мышления на твёрдую почву». Тютчев ведёт речь не только об ошибочной, но и «разрушительной» философии, имея в виду её закономерное развитие от классического идеализма к материализму и позитивизму, к господству разнообразных проявлений «самовластия человеческого Я» в сфере мысли из-за отказа от религиозного обоснования бытия и всецелой опоры на автономный разум. — Мне, не имеющему университетского систематического гуманитарного образования, замечательная книга Б.Н.Тарасова проясняет, пожалуй, самое главное в мировоззрении, раскрывает глаза на религию и её место в жизни человека, на тайну мироустройства. Всё это реяло во мне какой-то неопределённостью, каким-то мутным мнением о негожести материализма как учения о мире и человеке. Но почему, собственно, он не годен, всё не давалось мне сформулировать. А теперь мне это понятно. Я, как говорят чиновники, «в теме». Хотя работы здесь ещё — непочатый край. В «удушливости» земных наслаждений — «тёмный корень мирового бытия», «незримо во всём разлитое, таинственное Зло», торжество смерти, а не жизни (Вл.Соловьёв)… … …Подобно Паскалю, Тютчев обнаруживает, что в пределах самодостаточного натурализма, пантеистического мировоззрения, одухотворения природы невозможно преображение «тёмного корня» бытия и обретения не теряемого со смертью высшего смысла жизни. Более того, природу ожидает «последний катаклизм», «состав частей разрушится земных» и на покрывших всё зримое водах отобразится Божий лик. Нет ничего более противоположного, чем Пантеизм и Христианство, которое есть единственно реальный выход как из иллюзорного обожествления природы, так и из радикального зла. — Замечательный абзац! Хорошо говорит Соловьёв об «удушливости»и т.п.; теперь бы отменить то, что я писал о наслаждении у Соловьёва в первой части «Эха и Эго» — теперь мне понятен «антинасладительный» пафос Соловьёва, совпадающий, кстати, с доктриной Бердяева. Хорошо о «тёмном корне бытия» и, самое главное, о «высшем смысле жизни, не теряемом со смертью». Вот это, пожалуй, ключ ко всем поискам истины о смысле человеческого пути. Бездонная глубина коренных противоречий расколотого и раздробленного мира
и принципиальная неустранимость их ни социальными переустройствами, ни
философскими доктринами свидетельствуют, по мнению Паскаля, о наличии
стоящей за ними тайны, без которой нет никакого смысла в человеческом
существовании. …Если бы человек никогда не был повреждён, он оставался бы
полностью счастлив и справедлив и знал бы достоверную истину; если бы
человек был только испорчен, он не имел бы никакой идеи о благе, истине и
справедливости; но у нас есть идея счастья, а мы не можем его достичь; мы
чувствуем образ правды, а обладаем только ложью; мы стремимся к бессмертию,
а пребываем смертными существами; всё это говорит нам о том, что мы стояли
когда-то на высокой ступени совершенства, с которой упали. …Не одна
природная, а две разные силы действуют в человеке, ибо не может быть столько
противоречий в одном однородном существе: всё доброе в нём является
отголоском невинного состояния и благодати, а всё злое — следствием греха и
отпадения. — Итак, смысл человеческого существования — тайна; да, как ни
бейся логически, а смертность человека уничтожает все логические построения,
и накатывает «арзамасский ужас», пережитый Л.Толстым. Этот ужас
преодолевается только верой — верой в Бога, верой в сверхъестественное в
человеке, которое реально лежит в основе его. Не забудьте указывать автора и название обсуждаемого материала! |
|
РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ |
| |
Гл. редактор журнала "МОЛОКО"Лидия Сычева
WEB-редактор Вячеслав Румянцев |
