|
|
Поэзия
пламенных лет
Дорогой читатель! Мысленно представьте себе такую картину: после
ожесточенного боя лежит наш убитый солдат. Подходят к нему боевые друзья.
Снимают подсумки с патронами. Раскрывают тощий солдатский мешок. Что было в
этом солдатском мешке? Сухари, пачка концентрата, пара запасных портянок,
фотография семьи, любимой… И еще что-то. И этим «что-то» зачастую была
записная книжка с адресами родных и близких сердцу солдата людей и
карандашные записи любимых стихов и песен. Или книга стихов со слипшимися от
крови страницами.
Немного мы читали в те трудные и страшные дни. Лишь в короткие часы и дни
между боями, в госпиталях на излечении, на переформировке, в запасных
частях. Но как глубоко проникало в душу то, что удавалось прочитать! Не
восторженные барышни, а бывалые солдаты плакали, когда читали или слышали
стихи Михаила Исаковского «Враги сожгли родную хату». Яростью закипали
сердца, когда торжественно и призывно звучали слова:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой…
Страна, вставшая на смертный бой с фашизмом, мобилизовала все свои
материальные и духовные силы, чтобы сокрушить ненавистного врага. В первый
же день войны в Москве состоялся митинг писателей. На нем выступили А.
Фадеев, И. Уткин, А. Жаров, В. Лебедев-Кумач и другие. Они призывали всех
занять свое место в решительной схватке с гитлеровцами.
Многие поэты и прозаики отправились на фронт по зову своих сердец, пошли в
редакции центральных и фронтовых газет, стали работать в радиокомитете,
Совинформбюро. В огне войны как никогда проявилась сила писательского слова,
боеспособность нашего искусства, ставшего, по выражению А. Толстого,
«голосом героической души народа», действенным оружием в борьбе с фашизмом.
Наряду с яркими и содержательными статьями А. Толстого, А. Фадеева, М.
Шолохова, И. Эренбурга, что печатались в газете «Правда» и армейских
газетах, огромное звучание приобрела поэзия.
Стихи К. Симонова, А. Суркова, А. Твардовского, А. Прокофьева, В. Инбер, Н.
Тихонова, О. Берггольц, насыщенные пламенным патриотизмом, отражали
готовность советских людей отдать свою кровь, свою жизнь за Родину. Об этом
хорошо сказал поэт Константин Симонов:
В нас есть суровая свобода:
На слезы обрекая мать,
Бессмертье своего народа
Своею смертью покупать.
Вспоминаю, как после ранения под Москвой возвратился в строй после
излечения мой друг-артиллерист и принес переписанную от руки песню К.
Симонова «Жди меня». Вряд ли встретите такого фронтовика, который бы не
слышал или не знал эту песню. Она была напечатана в миллионах экземпляров
газеты «Правда» и вызвала исключительный резонанс в сердцах людей. И не
только на фронте. Сила этого стихотворения состояла в том, что оно отвечало
настроениям миллионов людей, оторванных войной от своих близких и любимых.
По популярности оно не знало себе равных и стало песней, которая пелась,
переписывалась в блокноты, посылалась в солдатских письмах-треугольниках
своим любимым.
Вот что рассказал сам поэт в 1965 году при встрече правдистов военного
времени об истории этого стихотворения:
— «Жди меня» — глубоко личное стихотворение. Оно не предназначалось для
печати. В декабре 1941 года я прибыл с фронта в Москву и зашел к редактору
газеты «Правда» Поспелову. В разговоре тот спросил, нет ли у меня каких-либо
стихов для «Правды». У меня не было ничего подходящего.
— Есть, правда, одно. Но оно интимное, для «Правды» не подойдет, — сказал я.
Он попросил прочитать. Я прочитал.
— А почему вы думаете, что такое стихотворение не подойдет для газеты? —
спросил Поспелов. — Вот только «желтые дожди» вызывают сомнение.
Для ясности следует напомнить эти строки:
Жди меня, и я вернусь,
Только очень жди.
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара…
Поспелов говорил, что «желтые дожди» кажутся неправдоподобными. Я
пояснил, что с желтым у меня ассоциируется образ тоски, и сказал, что менять
ничего не буду.
Поспелов сказал:
— Ну, тогда попросим Ярославского. Он художник и в поэзии хорошо
разбирается. Емельян Михайлович рассудит.
И тот их признал как художник, по-своему увидев желтые дожди: он поверил,
что дождь, падая на глинистую землю, может казаться желтым. И это верно».
Образ Родины в творчестве поэтов становился исключительно емким, вбирающим в
себя все самое дорогое и прекрасное, во имя чего и шел смертный бой. Такой
изображает ее А. Прокофьев в поэме «Россия», А. Сурков в стихотворении
«Родина», А. Твардовский в стихотворении «Отец и сын», К. Симонов в стихах
«Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины»…
Стихи и песни о Родине создавались не в тиши кабинетов, а на всех фронтах
Великой Отечественной войны от Черного до Баренцева моря, в обагренных
кровью снегах Подмосковья, в замерзающем Ленинграде, в обугленном
Сталинграде, на Днепре и Курской дуге. Они были с моряками Севера и Балтики,
с летчиками Кожедуба и Покрышкина, шли в рядах наших бойцов в освобожденных
от фашистского ига странах Восточной Европы. С оружием в руках, с карандашом
и блокнотом фронтового журналиста шагали по многотрудным дорогам войны их
авторы. Более тысячи наших писателей воевали за свою Отчизну. И каждый
четвертый из них погиб.
Храбро воевали писатели из Башкирии Мустай Карим, Гайнан Амири, Хаким
Гиляжев, Назар Наджми, Гилемдар Рамазанов, Ибрагим Абдуллин, Муса Гали,
Габдулла Ахметшин, Нажиб Асанбаев, Тагир Ахунзянов, Якуб Кулмый и другие.
Перед самой войной с некоторыми из них я учился в Башкирском государственном
педагогическом институте. Отчетливо помню и вижу каждого. Особенно тогда
молодого, по-мужски красивого, с крупными чертами лица и копной черных
кудрявых волос на голове Мустафу Каримова. Веселый и общительный в кругу
друзей-студентов, он будто бросал отсвет на всех вокруг. На фронте он был
связистом, политработником, сотрудником фронтовой газеты, был тяжело ранен.
По словам поэта, с войны он вернулся с двумя книгами стихов, двумя
ранениями, безмерно влюбленный в землю и людей и безнадежно больной
туберкулезом легких. Но врачи совершили чудо — поставили на ноги, излечили.
Народный поэт Башкортостана, лауреат многих премий, известный в стране
писатель и общественный деятель, он и ныне в литературном строю.
Татарский писатель Муса Джалиль. Его подвигу в августе 2004 года исполнилось
60 лет. Как и М. Карим, он воевал на Волховском фронте, был тяжело ранен,
попал в плен, где за подпольную антифашистскую работу был казнен.
29 апреля 1945 года, около 11 часов утра, наши войска, наступавшие на
фашистский рейхстаг, ворвались во двор берлинской тюрьмы Маобит. Заключенных
в ней уже не было, но потом была найдена знаменитая «Маобитская тетрадь» со
стихотворениями поэта. Мужество его было по достоинству оценено Родиной:
посмертно ему было присвоено звание Героя Советского Союза.
«Невероятным кажется другое, — размышляет его башкирский собрат Мустай
Карим. — Дни, недели, месяцы — целый год находясь под занесенным топором
палача, Муса Джалиль сумел возвыситься над смертью, смог натянуть и привести
в движение все струны своей поэтической души… Перед всеми верховными судьями
его совести — и перед Родиной, и перед поэзией — Муса Джалиль блестяще
выдержал все испытания и остался достойным их». Среди 311 погибших на войне
поэтов и писателей России — и его светлое имя.
От стихов и песен в ходе войны поэты переходят к более крупным формам —
поэмам и балладам, стремясь более широко и глубоко запечатлеть события,
подробно раскрыть смысл и значение многочисленных подвигов бойцов и
командиров на полях сражений. В этом отношении особой популярностью стала
пользоваться поэма А. Твардовского «Василий Теркин». Ее печатали многие
армейские, фронтовые и центральные газеты. Много написано и сказано об этой
поэме. Не смог сдержать своего восторга и скупой на похвалы выдающийся
мастер слова, лауреат Нобелевской премии И. Бунин. «Это поистине редкая
книга, — писал он о «Василии Теркине». — Какая свобода, какая чудесная
удаль, какая меткость, точность во всем, и какой необыкновенный народный
солдатский язык — ни сучка, ни задоринки, ни одного фальшивого, готового, то
есть литературно-пошлого слова».
Поэма «Василий Теркин» глубоко народна. Ее мы ждали. Многие ее главы знали
наизусть. Она читалась на солдатских сценах, на всех смотрах
самодеятельности. Не сходит с солдатской сцены и сегодня.
Даже в страшных условиях 900-дневной блокады, когда ленинградцы получали
сахару по 50 граммов на 10 дней, а хлебный паек составлял 125 граммов на
день и люди ходили белыми, точно в масках, и снежинки не таяли на их лицах,
в своей «Ленинградской поэме» поэтесса Ольга Берггольц писала:
Да, мы не скроем — в эти дни
Мы ели клей, потом ремни,
Но, съев похлебку из ремней,
Вставал к станку упрямый мастер,
Чтобы точить орудий части,
Необходимые войне.
Но он точил, пока рука
Могла производить движенья,
А если падал — у станка,
Как падает солдат в сраженье.
В золотой фонд поэзии периода Великой Отечественной войны вошла ее поэма
«Февральский дневник». Под заключительными строками этого произведения стоит
дата: «январь-февраль 1942 года». Написанная в страшные месяцы первой
блокадной зимы поэма полна веры в грядущую победу и завершалась пророческими
словами:
И, крылья мечевидные расправив,
Над ними встанет бронзовая слава,
Держа венок в обугленных руках.
Не молчали голоса поэтов-ленинградцев Веры Инбер, Николая Тихонова, Вс.
Азарова, А. Ахматовой, Михаила Дудина.
По радио поэтесса проникновенно обращалась к ленинградцам:
Сестра моя, товарищ, друг и брат,
Ведь это мы, крещенные блокадой,
Нас вместе называют «Ленинград»,
И шар земной гордится Ленинградом.
На памятнике Вечной славы на Пискаревском кладбище, где покоятся сотни
тысяч героев Ленинграда — его защитников и мирных жителей, в центральной
части стены навечно высечены простые и суровые, полные трагизма и пафоса
слова Ольги Берггольц:
Их имен благородных
Мы здесь перечислить
Не сможем,
Так их много под вечной
Охраной гранита,
Но знай, внимающий этим камням:
Никто не забыт, и ничто не забыто.
Вечны и слова поэта Михаила Дудина:
Вечен ваш подвиг в сердцах
Поколений грядущих.
Гордым героям бессмертная слава.
Жизнью своею равненье на павших героев держи.
Всю войну он воевал на Ленинградском фронте; хлебнул лиха еще в финской
капмании. Служил во взводе конной разведки.
Вот одно из его стихотворений:
…На тихих клумбах Трептов-парка,
Могил в торжественном покое
Давно горят светло и ярко
Пионы, астры и левкои.
И за судьбу земли спокоен,
Ее простор обозревая,
Стоит под солнцем русский воин,
Ребенка к сердцу прижимая.
Он родом из Орла иль Вятки,
А вся земля его тревожит.
Его в России ждут солдатки,
А он с поста сойти не может.
Широко известно стихотворение М. Дудина «Снегири». Оно стало песней.
Мне в жизни повезло. За время войны и десятилетия службы в рядах Вооруженных
Сил в связи со служебными обязанностями, которые я выполнял, мне приходилось
встречаться со многими известными поэтами и прозаиками. Так, на встрече в
рижском Доме офицеров в майские дни 1963 года я слушал выступления писателей
старшего поколения. Это были Л. Леонов, А. Сурков, М. Исаковский, Е.
Долматовский, С. Смирнов.
Встреча эта оставила эмоциональный след в душе на всю жизнь.
Поэты читали стихи о войне.
Видно, выписал писарь мне дальний билет,
Отправляя впервой на войну:
На четвертой войне,
С восемнадцати лет,
Я солдатскую лямку тяну.
Это — Алексей Сурков. Написано в страшных боях под Ржевом в 1942 году.
Рядом с коваными строками «Священной войны» поэта-песенника Лебедева-Кумача
в солдатском сердце теплились и тихие лирические стихи Алексея Суркова,
которые он написал в ноябре 1941 года под Истрой в боях за Москву, когда
ночью после тяжелого боя пришлось пробиваться из окружения. Это было
стихотворение «Бьется в тесной печурке огонь…».
Шестнадцать строчек из письма жене.
В феврале 1942 года, придя во фронтовую редакцию, композитор Листов попросил
у поэта что-либо такое, на что можно было бы написать музыку. Поэт вспомнил
эти строки, переписал и отдал Листову.
Через неделю композитор вновь появился в редакции и под гитару спел песню,
которую назвал «В землянке». Сразу было ясно — прекрасная песня, но не
обошлось и без досадных казусов. Некоторым блюстителям фронтовой
нравственности показалось, что строки «До тебя мне дойти нелегко, а до
смерти четыре шага» — пессимистические, разоружающие, не воспитывающие волю
и боевой дух. Люди, оторванные от фронтовой жизни, просили и даже требовали,
чтобы эти строчки были исключены или переработаны, но портить песню поэт не
стал, заявив: «Из песни слова не выкинешь».
И пошла она, родная, гулять по всем фронтам. Дошла до каждого воина — будь
то солдат или генерал.
Из стихов поэта А. Суркова солдаты и командиры особенно любили «Я убит подо
Ржевом». Вот где создан бессмертный образ нашего солдата! Причем без всяких
риторических прикрас.
Не раз звучали во время войны стихи поэта моего поколения Михаила
Исаковского. Особенно любили мы его песню «В прифронтовом лесу», где есть
такие строки:
С берез, неслышен, невесом,
Слетает желтый лист.
Старинный вальс «Осенний сон»
Играет гармонист.
Уже после демобилизации из армии мне посчастливилось видеть и слышать в
Доме офицеров Ленинграда на Литейном проспекте выступление поэта Сергея
Орлова. На сцену вышел поэт, который в годы войны был командиром танка. Он
храбро воевал. Два раза горел в подбитом танке. Остался в живых благодаря
девушке-санинструктору и явился домой инвалидом. Его с трудом узнали мать и
брат. У него осколком был пробит комсомольский билет. Огонь изуродовал лицо
поэта, и он отрастил рыжую шкиперскую бороду и стал похож на героев Джека
Лондона.
Затаив дыхание солдаты Ленинградского гарнизона слушали стихи поэта. А во
время войны, командированный с фронта в Челябинск за танком, лейтенант Орлов
сумел написать и выпустить сборник стихов. Это он в 1944 году написал про
рядового бойца той великой войны:
Его зарыли в шар земной,
А был он лишь солдат…
Эти строки теперь знают все. Он их написал, когда ему было всего 22 года.
Обгоревшие руки танкиста после выздоровления продолжали писать стихи. Это из
его книг:
Когда это будет, не знаю:
В краю белоногих берез
Победу 9 мая
Отпразднуют люди без слез.
Поднимут старинные марши
Армейские трубы страны,
И выедет к армии маршал,
Не видевший этой войны!
И мне не додуматься даже,
Какой там ударит салют,
Какие там сказки расскажут
И песни какие споют…
Множество солдат за время войны прошло перед моими глазами. Я помню их,
еще не остывших от горячки боев, как после тяжкого труда, вертящих
самокрутки. Я вижу их до сих пор во сне — заросших до последнего предела,
качающихся от усталости, с засохшей на шинелях глиной. И фронтовых девчат в
грубой солдатской одежде, но не потерявших нежной женственности. Я
всматривался в их лица и поражался их внутреннему свечению.
Сказано не однажды и еще раз скажу: в той тяжелой схватке сражалось не
просто оружие. На нашей стороне всегда оставалась правда, решимость защищать
Родину, порядочность.
Поэзия военного времени сумела раскрыть глубинный смысл борьбы за победу,
дух гражданственности, ибо тот самый «дальний билет» был выписан не одному,
а миллионам и миллионам, в том числе тем, кто пришел в эту жизнь значительно
позже и кто только придет. Они будут задумываться: что же это за время такое
было и как досталась нам наша Победа? И поэзия поможет им понять это.
Поэзия военной поры утверждала неизбежность нашей Победы, ибо воспевала не
столько силу оружия, сколько силу человеческого духа. Человек, читавший в
годы войны, явственно увидел в поэзии ту смену состояний, через которые за
четыре года той кровавой войны прошел весь наш народ: вначале недоумение,
потом гнев и, наконец, спокойное, но неодолимое мужество.
На самом решающем этапе войны в 1943—1944 годах зазвучали свежие голоса
поэтов-фронтовиков. Башенным стрелком среднего танка начал войну Василий
Субботин. Он писал стихи в краткие минуты отдыха между боями. Миниатюры его
в три-пять четверостиший несли в себе заряд большой эмоциональной силы. В
одном из своих стихотворений он очень точно сказал об особенностях
творчества тех, чья поэзия родилась в пламени войны:
Поэт, поэт, весь мир перед тобою,
А перед нами лишь окопа дно,
Но, может, этой самою ценою
Найти слова редчайшие дано.
Поэты-фронтовики умели находить эти «редчайшие слова», сказать о
пережитом и увиденном так, как никто еще не мог сказать до них.
В годы войны поэты призывали к стойкости, мужеству, бесстрашию,
устремленности в будущее. Этими чувствами, пафосом, страстью, проникнуты
стихи Семена Гудзенко и Алексея Недогонова, Сергея Наровчатова, Александра
Межирова, Михаила Луконина, Юлия Друниной и многих других.
Поэзия военного времени с точностью сейсмографа реагировала на малейшее
расхождение между словом и делом. Высокие слова оплачены самой высокой ценой
— кровью и жизнью. В. Белинский заметил, что «время преклонит колени только
перед художником, которого жизнь есть лучший комментарий на его творчество,
а творения — лучшее оправдание жизни».
Стихи военной поры объясняют жизнь своих творцов и их подвиг, а их судьба
была воплощением тех принципов, которые они утверждали. В этом одна из
причин того, что поэзия их выдержала испытание временем, живет, волнует,
дает силы и сегодня.
Суровая судьба военных дорог привела меня в поверженный Берлин. Я видел
изрешеченный снарядами рейхстаг, видел Бранденбургские ворота и вспомнил
одноименное стихотворение поэта Василия Субботина:
…Не гремит колесница войны,
Что же вы не ушли от погони,
Наверху бранденбургской стены
Боевые немецкие кони?
Вот и арка. Проходим под ней,
Суд свершив справедливый и строгий…
У надменных державных коней
Перебиты железные ноги.
Когда я проходил службу в Казахстане, в пустыне Бетпакдала, в 1965 году к
нам из Алма-Аты приехала в творческую командировку группа писателей
республики. Среди них были поэт Леонид Кривощеков и прозаик Анатолий
Ананьев, автор известного романа «Танки идут ромбом».
Поэт Леонид Кривощеков в годы войны в звании лейтенанта был командиром
санитарного взвода. Он участвовал в форсировании Днепра, в освобождении
Киева. В его взводе воевала поэтесса Юлия Друнина. Это она прямо из школы
17-летней шагнула в окопы и блиндажи, видела все ужасы войны.
Я только раз видала рукопашный.
Раз наяву. И сотни раз во сне.
Кто говорит,
Что на войне не страшно,
Тот ничего не знает
О войне.
Так писала в 1943 году бывшая московская школьница, награжденная за
мужество орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу».
Вся ее биография запечатлена в стихах.
Я ушла из детства в грязную теплушку
В эшелон пехоты, в санитарный взвод,
Дальние разрывы слушал и не слушал
Ко всему привыкший сорок первый год.
По воспоминаниям Леонида Кривощекова, Юлия была страстной поклонницей
поэзии. В перерывах между боями она читала воинам стихи Блока и Есенина.
Демобилизовалась по ранению… После войны закончила Литературный институт им.
Горького. В годы войны печатала стихи во фронтовой печати.
На первый взгляд кажется, что война и стихи — дело несовместимое. Но так
было. Особенно бойцы тянулись к Есенину. «Нежностью пропитанное слово» поэта
жило в душе солдата светло и трепетно. И тому есть объяснение. На войне
каждый из нас не переставал думать о мирной жизни и за нее шел в смертельный
бой. И потому никакая канонада не могла заглушить слов поэта об отчем доме,
о матери, любимой, березе под окном. За ними вставала Родина, близкая и
дорогая всем. Строки Есенина, наспех переписанные огрызками карандаша,
находились в самодельных солдатских блокнотиках в карманах гимнастерок.
Лично я прошагал все фронтовые дороги с небольшим томиком поэта. В годы
войны я был заместителем командира роты по политической части и не раз
обращался к стихам поэтов в своей воспитательной работе, обращался к Пушкину
и Блоку, Твардовскому и Есенину. Они для меня были своего рода оружием в
борьбе с врагом.
Известно, что даже в осажденном Ленинграде воины и население жили
напряженной духовной жизнью. И пусть это не покажется странным — во время
войны многие писали стихи. Писали их даже солдаты и командиры, которым в
мирное время и в голову не приходило заниматься этим делом. Видимо, это
можно объяснить свойствами человека: он испытывает особую потребность в
теплом искреннем слове именно во время бедствий: в разрухе, осаде, даже в
плену, как Муса Джалиль.
В моем блокноте записан такой факт. Однажды в село Константиново Рязанской
области, где родился Сергей Есенин, в поселковый Совет пришло письмо с
убедительной просьбой разыскать кого-либо из родственников поэта. Автор —
молодой рабочий одного из заводов — не искал ничего другого, кроме того,
чтобы только высказать им свою любовь к поэту и поведать, какую роль сыграл
Есенин в его жизни. Письмо переслали сестре поэта в Москву. Последняя
связалась с писателем Корнелием Зелинским. Тот завязал переписку с рабочим.
Вот как этот человек сроднился с поэзией Есенина: «Мне 30 лет. Вся моя
молодость прошла на фронтах Великой Отечественной войны, в окопах и
блиндажах, госпиталях. Я в 16 лет ушел добровольцем на фронт. Физически был
крепким, рослым. Служил в морской пехоте. Был тяжело ранен в рукопашном бою.
Попал в госпиталь. Операции, наркоз, морфий. Жизнь держалась на волоске.
Лежал, прикованный к койке, как ребенок: не говорил, не слышал и ничего не
помнил.
Я умирал, но в минуту прозрения медицинская сестра дала мне в руки маленькую
книжечку Есенина. Я читал о том, как спит черемуха в белой накидке, о полях
и лугах, «Письмо к матери и сестрам». Я забыл о ранах, забыл о боли. На меня
повеяло запахом полей, сена, цветов. Есенин с тех пор для меня дорог. Я живу
Есениным, люблю Родину по-есенински, люблю мать по-есенински. Для меня
существуют два Есенина: один тот, кабацкий, которого друзья спаивают вином и
водкой, а другой наш, — нежный, у него душа дышит запахом меда и роз.
Есенин как бы приласкал меня красотой, и в этой ласке оказалась та
трогательная сила, которая помогла вернуть солдата к жизни».
Да, не случайно юная поэтесса Юлия Друнина читала солдатам стихи! Не
случайно на стене поверженного рейхстага кто-то из солдат за все свое
воинское братство написал бессмертные пушкинские слова: «Да здравствует
солнце! Да скроется тьма!»
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
