«До конца
борясь за жизнь…»
ОГОНЕК
Мчалась огненная лава
все на запад, словно смерч,
а у нашей бедной мамы
спичек нет кизяк разжечь.
Утром шла она к соседям
ну и, если Бог сберег,
то брала у них последний
не потухший уголек.
А когда дымок несмелый
разлохмаченной дугой
в мерзлом небе, в снеге белом
поднимался над трубой,
приходили к нам соседи
огонечек попросить, —
и сумели до победы
мы его не погасить.
РЯБЧИК
И голодный, и прозябший,
в шкуре, серенькой от блох,
охранял дворняга Рябчик
наш сарай и наш порог.
Но однажды ночью волки
Шли, охотясь на собак, —
волчья стая или полк их,
но не менее никак.
И хотя в жестокой схватке
пес от страшной боли выл,
в дверь, подпертую ухватом,
он врагов не пропустил.
Рябчик в клочья был разорван,
но кровавая река
в эту ночь текла из горла
и по следу вожака.
В поединке этом жутком
в дни войны, в жестокий час,
пес корову спас Анютку,
а она кормила нас.
КОНЬ
Сколько пашен! Сколько топей!
Страшно вспомнить, Боже мой!
По полям войны протопав,
возвратился конь домой.
Уши саблею смахнули,
а обрубки заросли.
И седло порвали пули
на коне местах в восьми.
Конюх радостно захлюпал,
к председателю — бегом.
Ну, а тот, мужик не глупый:
«Пусть решает военком».
Левитан стране поведал,
что пришел конец войне.
И по случаю победы
конь остался в табуне.
РУЧНАЯ МЕЛЬНИЦА
Кто в пилотке, кто в кармане
нес зерно в родную клеть.
Нет, конечно же не крали —
брали, чтоб не умереть.
И тогда, беду почуяв,
до конца борясь за жизнь,
людям мельницу ручную
смастерил кузнец Борис.
Без особенных усилий
даже те, кто хил и слаб,
эту мельницу носили
по деревне на руках.
Очень редко без работы
тосковали жернова.
Так и выжила Свободка,
До сих пор еще жива.
КОЗЬЯ НОЖКА
Я дядю Андрея не видел с медалью,
и вешать-то некуда: хилая грудь,
но помню кисет тот на фронте подаренный,
которым любил он у нас щегольнуть.
Достанет, бывало, его из кармана,
расправит его на коленях рукой
и держит, покуда мы все прочитаем
ту просьбу-мольбу: «Закури, дорогой!»
И он исполнял эту девичью просьбу
и, как не понятно, с кисетом в руках
он «козью» такую сворачивал «ножку»,
мне кажется нынче — на фунт табака.
И дымом табачным изба наполнялась,
о многом хотелось бойцу рассказать,
и той самокрутки до Вены хватало
и, кажется, чтобы вернуться назад.
ПАЦАНЫ
О мальчики, о пацаны!
Мы тихо-мирно не сидели.
Мы после страшной той войны
войны игрушечной хотели.
Седлали мы своих коней —
сырые, в палец хворостины,
и вряд ли кто хотел сильней
идти на смерть за честь Отчизны.
Играя в страшную игру,
мы бессердечными не стали
и, если мамы позовут,
домой «убитых» отпускали.
Но знамениты мы и тем,
что ни единственного раза
никто быть немцем не хотел.
Никто. И даже по приказу.
ЯПОНСКАЯ ШАПКА
Шапку армии японской,
весь сияя от наград,
обменял на самогонку
с фронта прибывший солдат.
На ногах онучи, лапти,
полушубок древних лет.
Но в японской новой шапке
щеголял в деревне дед.
На подкладке теплой лисьей,
с ветром спорила она.
Дед Японии дивился —
что за странная страна?
Мы ведь их не обокрали, —
рассуждал с собою дед, —
что им делать на Урале?
Разве дома дела нет?
Для чего им самураи?
Где сейчас они? Спроси.
Только шапка до Урала
и сумела добрести.
И внушал, подвыпив, бабке:
— Странно, бабка, но, увы,
видно, есть на свете шапки,
что умнее головы.
НАГРАДА
По коридорищам немыслимым
то в сейф упрятанный, то в стол,
приказ, Калининым подписанный,
бойца в двухтысячном нашел.
Покуда наводили справки
о месте жительства бойца,
он стал полковником в отставке
да и прадедушкою стал.
Он снял мундир, в шкафу висевший,
пронафталиненный насквозь,
хоть было там медалям тесно,
все ж место ордену нашлось.
Сам военком, ровесник внука,
смущенный миссией такой,
жал правой старческую руку,
держа реликвию в другой.
Когда газетный работяга
спросил: «За что награждены?» —
Старик ответил: «Да за Прагу,
За бой уже после войны».
РОТНЫЙ
Наш ротный не был ветераном.
Он вместе с нами бегал кросс,
шагал в строю и мчался в танке,
пропахший порохом насквозь.
Тогда нам было девятнадцать
и тридцать девять Кузмину,
и не могли мы догадаться,
что он уже прошел войну.
Нам из газет известно стало
в какой-то радостный четверг,
что Кузмина медаль искала
за город-крепость Кенигсберг.
Наш ротный не был ветераном,
все с нами наравне терпел.
Вот только был он в горло ранен
и потому в строю не пел.
ТЮЛЬПАНЫ
В песках не слышен вешний гомон,
весна идет от нас вдали.
А к нам, в траншею танкодрома,
лишь три тюльпана забрели.
Мы их ласкали как умели —
чуть грубовато, по-мужски.
За то, что нежностью согрели
сердца их чудо-лепестки,
к ним подходил комбат суровый
с улыбкой доброй на устах:
знать, вспоминалась Прага снова,
победный май. И танк в цветах…
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
