«В свете звезд
серебристом…»
ТЕАТРИК
Трепещет занавес лоскутный,
Звенит дурацкий бубенец,
Соизмеряя поминутно
Начало пьесы и конец.
Премьера движется к финалу.
Накал страстей, как визг, высок.
И бутофорской кровью алой
Уже пролит томатный сок.
Сейчас Офелия в веночке
С разбегу прыгнет прямо в пруд,
Потом Шекспир расставит точки,
И все, как водится, умрут.
И кто-то плоской серой тенью,
Таясь, глядит из-за кулис,
Как в балаганном представленье,
И жизнь, и вымысел сплелись.
Как будто чувствует незримый:
«Быть иль не быть» у всех свое,
Но мы — бездарнейшие мимы,
Поставим на небытие.
Гордясь звучаньем чуждой роли,
Страшась стереть случайно грим,
Мы ограждаемся от боли
Лицом неистинным своим.
Приподнимаясь на катурнах,
Значеньем чуждым велики,
Мы слышим в зале хохот бурный
И славы редкие хлопки.
И, окольцованные славой,
Творим не то, не так, не тем,
Покуда занавес дырявый
Не скроет к черту нас совсем.
МАСЛЕНИЦА
Дух сегодня над ширью столичной,
Над кремлевской кирпичной стеной
До смешного от прочих отличный,
Блинный, масляный и икряной.
Шум и гам. Озорство и веселье.
Развлекайся, шути, балагурь.
И, озвучена дробной капелью,
В небе жарко сияет лазурь.
Там же солнце кружит караваем.
И, даруя весеннюю блажь,
Щедрой горстью ее изливает
Март — беспечный затейник-кудряш.
Накрывают столы спозаранку.
За минуту всего сметены
И оладьи с медком, и баранки,
И румяные с пылу блины.
Отторгая застой и усталость,
Мир шутя расстается с зимой,
И природа сама распласталась
Белой скатертью с синей каймой.
А сугробы на ней — как ковриги,
Чуть подталые, в саженный рост…
Облачившись в кресты и вириги,
Вслед за масленой шествует пост.
Растворятся кипучие краски,
Потерявшись в просторах холста,
И старухи расскажут нам сказки
О великих страданьях Христа.
ВЕСНА
В неподвижный, холодный и костный
Мир седых обескровленных зим
Постоянно врываются весны
Будоражащим вихрем своим.
И, подобно свирепым варягам,
Воплощеньем шальной толчеи
Все шумят и гремят по оврагам
Удалые лихие ручьи.
Солнце землю от снега очистив,
Щурит огненный глаз озорной
В слой осенних спрессованных листьев,
Превращенный теперь в перегной.
На поверхности почвы опрелой,
Там, где звонко поет водосток,
Вдруг проклюнулся гордо и смело
Мать-и-мачехи первый цветок.
Он стоит как средь вражьего стана
Стойкий воин, предтеча тепла,
Предрекая собой неустанно,
Что весна наконец-то пришла.
КУПАЛА
Подоспел июнь… Уже Купала…
Духи леса всюду и нигде…
И звезда, кружась, с небес упала,
Легкой рябью растворясь в воде.
Буйство трав в кипенье полуночи.
Чудь и явь близки как две сестры.
И земля никак уснуть не хочет.
И горят, горят, горят костры.
Искры улетают с громким треском.
Тьма глуха, но тени в ней легки,
И всю ночь по частым перелескам
Вьются хороводы и венки.
То Купалу радостно приемля,
Мир как будто в облаке плывет.
Кажется, сейчас хмельную землю
Заключит в объятья небосвод.
Молодежь довольна. Ну, еще бы!
Все сбежались из соседних сел.
И в глуши лесов, среди чащобы
Папоротник, как водится, зацвел.
ЛИСТЬЯ
Дым струится прозрачный и горький,
Словно некий фантом наяву, —
Это в парке сжигают на зорьке
Облетевшую с кленов листву.
Пусть нелепо, как бред, огорченье,
Но сквозит обреченно, увы,
Отрешенность, как верх отреченья,
В желтых всполохах мертвой листвы.
Смотрят с неба нависшие тучи,
Прелой сыростью веет с земли.
И в огромные рыхлые кучи
Облетевшие листья сгребли.
Стало в парке светло и опрятно,
Все деревья стоят налегке…
Только ветер вздыхает невнятно
На неясном своем языке.
РОЖДЕСТВО
Ах, как радостно ангелы пели
В запорошенном сонном саду.
И фонарь, как младенец в купели,
Отражался в замерзшем пруду.
В очертаньях изысканно-тонких
Стынул иней осколками бус.
А в завьюженном храме с иконки
Улыбался младенец Иисус.
И от этой невинной улыбки,
Бесконечную радость суля,
В свете звезд серебристом и зыбком
Расцветала под снегом земля.
В легком перистом облаке тая,
Расточая сиянье сполна,
Улыбаясь с небес налитая,
Как медовая пышка, луна.
Только бедная мать на иконе,
В непорочнейших ризах светла,
Сжав уста в несорвавшемся стоне,
Улыбнуться никак не могла.
И смотрела, застыв в озаренье,
Задыхаясь в своей немоте,
Безошибочным внутренним зреньем,
Видя сына на черном кресте.
* * *
Не суди меня, Господи, строго.
Я, плутая в потемках путей,
Верю — есть столбовая дорога
К милосерднейшей сути твоей.
Ты и сам, воплотившийся в сыне,
Для каких-то великих идей
Бесприютным скитался в пустыне
И, бездомный, бродил меж людей.
Ты на свадебном пиршестве в Канне
Чудо с легкостью сделал одно,
Воду пресную в тонком стакане
Превратив в золотое вино.
Ты умилился лепте вдовицы,
Состоявшей из двух медяков.
И впервые открылся блуднице,
Что ты хочешь и кто ты таков.
Этот мир бесприютный и сирый,
Согревая движеньем души,
Отпустил согрешившую с миром,
Пожелав ей лишь впредь: «Не греши!»
Удивлялись родня и соседи —
Прозревал повсеместно, кто слеп.
Ты однажды в застольной беседе
«Дух» поставил превыше, чем «хлеб».
Но о сделанном помня едва ли,
На кресте с душегубами в ряд,
Люди взяли тебя и распяли,
Свято веря, что правду творят.
Разорвавши в отчаянии платье
И на камнях раскинувшись ниц,
Я готова лежать у распятья
Самой верной из всех учениц.
Я смиренно к стопам припадая,
В милосердии вижу исток.
Сомневаюсь, грешу и страдаю,
И блуждаю в потемках дорог.
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
