|
|
Восстание раба
Первое, что он услышал, была музыка. Тихая, завораживающая, она лилась
отовсюду, смешиваясь с голосами женщин на кухне, приглушенными шумами на
улице, и, наполняя собой сонное утреннее пространство, проникала в каждый
уголок, каждую щелочку. Вчера были гости, все смеялись, шутили, звенели
бокалами, танцевали, отчего легли поздно и, видимо, в суете забыли выключить
радио. Сегодня ходили на цыпочках, разговаривали тихо, шепотом, и старались
не разбудить Антона. Но его разбудило радио.
Антон рос робким, интеллигентным мальчиком и, случалось, плакал, терпя от
дворовых мальчишек обиды и несправедливости. Но чтобы плакала музыка, такого
он не знал, не предполагал. Да и как объяснить, кто поверит — музыка плачет.
Скажут, опять выдумал, вечно ты что-нибудь выдумываешь. Но музыка
действительно плакала. Мелодия, которую нежно и старательно выводила
скрипка, была хрупкой, невесомой и беззащитной, казалось, еще мгновение — и
она переломится надвое, не выдержав напора чувств, которые сама же
исторгала. Видимо, сочинитель писал ее в состоянии крайнего горя или
отчаяния, может, ему нужны были деньги, не на что было есть, голодала семья,
и он взялся за сочинение из нужды. И состояние души сочинителя невольно
передалось музыке. Издатель, прочитав ноты, отбросил их в раздражении: никто
этой чепухи и слушать не будет, напиши что-нибудь получше, повеселее, тогда,
может, я вытащу тебя из нищеты. Но сочинитель писал и писал, музыка плакала,
и вместе с музыкой плакала жена сочинителя и их дети, которым нечего было
есть.
Антон лежал в постели, слушал музыку, и слезы текли по его лицу. Девчонка,
думал он про себя, как есть девчонка. Еще и плакса к тому же. Нюни распустил
и рад. Все, надо вставать, хватит дрыхнуть.
— Проснулся? Антоша проснулся! Ксения Алексеевна, подите поглядеть, ваш
сыночек проснулся, — донесся из прихожей, защебетал воркующий голосок
сердобольной нянюшки. И сразу прежде тихая квартира наполнилась необъяснимым
радостным шумом, голосами, шарканьем тапок, хлопаньем дверей, заслоняя и
подавляя собою тихую музыку, которая замолкала, замолкала и, наконец,
окончательно замолкла.
«Как он мне надоел, этот голос!» — Антон выскочил из постели и быстро начал
одеваться. Это внимание, уход, постоянная забота — все надоело.
— Ты куда, Антон? А завтрак, а уроки? — остановил его в дверях строгий голос
мамы, учительницы пения.
— Завтракать я не хочу, не буду, и сегодня воскресенье, нам не задали. Я
пробегусь по парку и вернусь. Могу я что-нибудь сделать самостоятельно без
вашей указки?
— Можешь, но не должен. В общем, пятнадцать минут, и чтобы был дома. Задали
не задали, а в одиннадцать придет репетитор, будешь заниматься. Совсем
скрипку забросил.
Антон пулей выскочил из дома и помчался по пустой улице в парк, где
частенько бегал по круговой асфальтовой дорожке, предаваясь собственным
мыслям.
Не так начинался день в соседней квартире, где жила семья Петрусевых.
Мать работала посменно, сутки через трое, в дни отдыха прирабатывала в
киоске, торгуя цветами, так что дома бывала нечасто. Сейчас до ее прихода
оставалось часа полтора, но Костя, ее сын, ходивший с Антоном в одну школу,
уже встал и занимался с гантелями. Молча, зло, до изнеможения. Пот градом
катился по его лицу, но он не прекращал занятий и то и дело поглядывал на
окно, где горел свет и царила атмосфера любви и согласия. Так, по крайней
мере, ему казалось.
* * *
— Новенький? Сразу видно, что новенький. Что молчишь?
Антон сжался, пряча за спиной футляр со скрипкой. Дворовые ребята обступили
его плотным неприветливым кольцом.
— Что это у тебя?
— Балалайка, — засмеялся кто-то из ребят.
— Не балалайка, а скрипка, — серьезно ответил Антон. — У балалайки три
струны, а у скрипки четыре. И форма у них разная.
— Смотри-ка, голос прорезался, — сказал Костя. — Значит, так, новенький,
звать-то тебя как?
— Антон.
— Ого, имя-то какое. А меня Костя. Вот и познакомились. Значит, так, Антон,
хочешь с нами дружить?
— Хочу, — чуть слышно ответил Антон.
— Че так тихо-то? Мало каши ел? Ладно, чтобы дружить с нами, надо пройти
испытание. Не дрейфь, несложное, даже очень простое. Для тебя оно будет
такое, — Костя задумался и изрек: — Будешь платить нам дань. Мне будешь
платить, а я буду распределять. Понял?
— У меня нет денег, — сказал Антон.
— Не ври, — зло сказал Костя. — У вас семья богатая, няню содержите, я все
про вас знаю. Так что давай неси дань. Что молчишь? Тебе на обеды в школу
дают?
— Да.
— Вот с этого дня обедать не будешь. Деньги, которые на обеды, мне будешь
отдавать. Понял? Не слышу.
— Понял. А как же я буду?
— Вот так и будешь. Ты упитанный, голодовка тебе нипочем. Пошли, ребята.
Сегодня я тебя прощаю, но завтра — смотри у меня! И про уговор никому, даже
маме.
Ребята ушли, оставив Антона одного стоять возле подъезда с футляром в руках.
Стемнело.
— Что стоишь? Домой не пускают? — поинтересовалась проходящая мимо дама в
шляпе. — Мне как раз не хватает кавалера.
— Да отстаньте вы все от меня, — закричал на нее Антон и в слезах бросился в
подъезд.
— Молодой, а такой невоспитанный, — покачала головой дама и вошла в подъезд
вслед за Антоном, придерживая одной рукой шляпу, норовящую вот-вот слететь с
крашеной седеющей головы.
— Ничего, ничего, бывает, не стоит огорчаться. Вещица сложная, времени
требует. Сен-Санс все-таки. Начнем сначала. Встали, подняли руку, приложили
и …
Подлец! Какой все же подлец этот Костя! Дань решил собирать. А с какой стати
я должен ему платить? Почему? По праву силы? А разве есть такое право? Кто
его выдумал? Подлец, одно слово — подлец!
— О чем ты думаешь, Антон? Что с тобой сегодня? Вчера все было нормально,
признаться, я был удивлен, как легко тебе далась интродукция, думал, сегодня
приступим к разбору рондо-каприччиозо. Видимо, я поспешил. Ладно, на сегодня
хватит, можешь отдыхать. Тебе непременно нужно отдохнуть.
Герман Васильевич, учитель музыки, внимательно посмотрел на Антона. Красные,
заплаканные глаза и дрожавшие руки мальчика говорили о недавно перенесенной
обиде. Какая уж тут музыка!
Как только Герман Васильевич ушел, Антон подскочил к окну, отодвинул штору.
Так и есть, стоят глазеют. Будто делать больше нечего, как стоять. Небось,
слышали, как он играл, ошибался. Ненавижу, всех ненавижу — скрипку, музыку,
всю жизнь свою ненавижу!
Он отшвырнул скрипку, она жалобно зазвенела, взвизгнула, покатилась по полу,
стуча резными деревянными боками. Антон забился в угол, зарыдал.
В дверь застучали, дернули, пытаясь ее открыть.
— Антон, открой, что с тобой? Отопри дверь! Сколько раз я говорила тебе, что
нельзя запирать дверь изнутри! Мало ли что может случиться. Антон, ты
слышишь меня?
* * *
— Ну что, принес? Давай.
— Принес. Вот.
— Всего-то? Вот не поверю, что тебе на обед так мало дают. Гони остальные.
Что молчишь? Сказано, гони остальные.
— Нет у меня денег. Это все.
И Антон вывернул карман.
— Слушай, Тончик, если я узнаю, что ты меня обманываешь…
Двумя пальцами правой руки Костя схватил Антона за нос, сжал так, что у
Антона на глаза навернулись слезы.
— Пусти, — попросил жалобно Антон.
— Ты понял, что бывает с теми, кто хоть раз обманет меня? Понял или не
понял?
Боль вперемежку с унижением пронзила все существо Антона, не готового к
подобным испытаниям. Нос, наверно, распух и покраснел.
— Понял, понял, отпусти, — в полный голос заплакал Антон.
— Ладно, я добрый, на сейчас прощаю, но завтра — смотри у меня!
И вразвалочку, не спеша, важной походкой хозяина Костя направился к беседке,
где с дружками он частенько засиживался до вечера под шум
звеняще-расстроенной гитары. Бренчание струн ему не мешало — у Кости не было
музыкального слуха.
С этого дня пошел отсчет рабства. Каждый день после школы Костя встречал
Антона возле дома, отводил в сторону, в скрытый от постороннего взгляда
угол, и деньги переходили из маленькой ладошки Антона в широкую ладонь
Кости. Костя хлопал Антона по плечу, говорил: «Так держать!» — и уходил.
Уходил, чтобы назавтра снова прийти и забрать положенное. А Антон, чувствуя,
как нестерпимо сосет под ложечкой, бежал домой, чтобы поесть, и мама
удивлялась его аппетиту.
Неделя, другая. Послушание раба толкает повелителя на новый, неожиданный
порыв фантазии.
— Слушай, Тончик, понимаешь, как тебе это сказать, ну, в общем, я влюбился.
С кем не бывает. А любовь, она денег требует. Скажем, папаша твой перед тем,
как маму твою замуж взять, подарки разные там делал? Делал, не возражай. Вот
и у меня такая же вот история. Девочка одна тут есть. Ну, ты ее знаешь, не
можешь не знать. Леной звать…
Да, была такая Лена. Скромная, тихая девочка с грустным лицом, скользила по
двору, как тень, утром из подъезда в школу, днем обратно, из школы в
подъезд. Мало кто ее видел во дворе, казалось, она никогда не выходила из
дому. Но именно этим она и привлекала к себе внимание всех дворовых ребят,
Антона в том числе. Антон украдкой, иногда, когда ему это удавалось, следил
за ней, сам не зная, чем эта девочка так волнует его. В мыслях своих он
часто гулял с ней по осеннему парку, держа ее руку в своей. И так не
хотелось кому-то ее уступать…
— Ты что застыл, как пень на природе? Слушай сюда. Надо купить букет
цветов и отнести его Лене. Сделать это можешь только ты. Ты же у нас
воспитанный мальчик. Когда она пустит тебя, ты вручишь ей букет и скажешь,
что он от меня. Понял?
— Понял. А где я возьму букет?
— Купишь.
— А на какие деньги?
— Найдешь. Это твои проблемы. Неделю можешь дань не приносить. Все, больше у
меня нет времени с тобой лясы точить. Ступай и выполняй. Потом доложишь, как
прошла встреча. И еще: на букет не скупись, бери в соседнем киоске, за
углом, лучше розы. Все, можешь идти.
— Антон, ты почему не ешь, не проголодался?
— Не хочется.
Антон отодвинул тарелку с борщом.
— Тогда котлетку возьми, салатик. Хочешь салатик? Положить?
— Ничего не надо, спасибо.
— Что случилось, Антон? Нет, ты от меня положительно что-то скрываешь.
И она обо всем догадалась! Все про меня все знают. Лучше все сразу сказать,
чем тянуть кота за хвост.
— Мама, можно тебя спросить?
— Конечно, сыночек, спрашивай.
— Понимаешь, мама, так случилось, вышло… понимаешь? В общем, мне нужны
деньги.
— Всего-то?
Ксения Алексеевна, учительница пения с двадцатилетним стажем, буквально
просияла от такого ответа. Она-то думала, что с сыном происходит что-то
ужасное, тайное, о чем она и догадываться-то и не может, а тут всего-навсего
деньги. Ерунда какая.
— Понимаешь, мы в классе хотим сделать подарок.
— Кому?
— Девочкам. Каждый делает подарок своей девочке.
— А у тебя есть девочка?
Антон вспыхнул, спрятал глаза.
— Прости. Можешь не отвечать. Вот двести рублей. Хватит?
— Да, спасибо, — ответил Антон. — Можно, я пойду?
— Конечно.
Ксения Алексеевна проводила сына любящим взглядом. Как Антон быстро
повзрослел, как летит время!
Так, деньги в кармане, теперь букет. Костя говорил про какой-то киоск.
Где он? Вот он, за углом. Да, это он. Надо же, сколько раз проходил мимо, не
видел. Входим, так. Сколько цветов, сколько букетов! Какой же из них
выбрать? Они все одинаково красивые, глаза разбегаются.
— Мальчик, ты что, зашел просто так или купить что хочешь?
Молодая продавщица заинтересованно взглянула на посетителя. Она на всех так
смотрела. Но этот, новенький, был какой-то особенный.
— Я сейчас, я куплю, тетенька, немножко потерпите.
— Да мне-то что, выбирай, я не тороплю, — усмехнулась продавщица. — До
закрытия два часа. Бери, какой приглянется.
— А вы не поможете? — Антон густо покраснел. «Даже это не могу
самостоятельно сделать!»
Какой мальчик, подумала продавщица. Краснеет, как девица из пансиона. Не то
что мой балбес.
— Вот гвоздики. Хороший букет. Бери!
— Мне нужны розы.
— Смотри, какие мы культурные! Розы стоят двести рублей.
— У меня есть двести — вот!
— Хорошо, бери свой букет. А можно тебя спросить: букет для девочки? Ты не
бойся, я никому не скажу.
Антон схватил букет и выбежал на улицу.
Вот он, второй этаж, вот эта квартира, все, последние ступеньки, надо
звонить. Короткий, отрывистый звонок в дверь.
— Ты кто?
Знакомый тонкий голосок, переливающийся, как весенний ручеек.
— Антон.
— Зачем пришел?
Дверь приоткрылась, в щелочку выглянули любопытные глазки.
— Букет принес. От Кости.
— Красивый, — глазки ощупали букет снизу доверху. — Ты его новый раб?
— Чей раб?
— Чей-чей. Сам будто не понимаешь.
— Не понимаю.
Дверь наконец открылась, но только наполовину, в проеме появилась Лена в
халатике. Антон поежился.
— Неужели действительно не понимаешь?
— Не понимаю.
— Тогда нам не о чем разговаривать. Ты глуп, как все его рабы.
— Чьи рабы?
— Тебя как зовут?
— Антоном.
— Слушай, Антон, принес букет и убирайся.
— Хорошо, я сейчас уйду.
— Подожди, — Лена посмотрела тепло и с сожалением. — Брось ты это дело.
— Какое?
— Да с Костей водиться. Он нехороший.
— А я и не вожусь. Просто поручение его исполнил. У нас с ним уговор. А ты,
— Антон замялся, — ты почему букет берешь, раз Костя нехороший?
Лена вспыхнула.
— Много ты понимаешь. Девочкам идут красивые вещи, букеты в том числе. Все,
иди.
И дверь захлопнулась.
— Герман Васильевич, а рабами рождаются или становятся?
— Рождаются, Антон. Стать рабом может только слабый или безвольный человек.
— А как вы думаете, Герман Васильевич, может ли мальчик, такой, как я,
например, стать рабом?
— Это серьезный вопрос. Боюсь, что я не смогу на него так быстро ответить.
— А вы ответьте, помогите, мне это очень нужно.
— Все зависит от самого человека. И от конкретных обстоятельств. Все, Антон,
в наших силах.
— В чьих силах, Герман Васильевич?
Музыка поднимала, спасала, но не освобождала от тягостного груза.
Проблемы, возникающие перед Антоном, оставались стоять, как стояли,
молчаливо, тяжело и грустно. Не выручала и скрипка — тонкие, трепетные
звуки, которые она рождала, лишь на некоторое время отвлекали от жизни,
которая становилась все невыносимей и сложней.
— Отдал?
— Отдал.
— Ну, и как?
— Что «как»?
— Брось притворяться, сам все понимаешь. Ленка обрадовалась букету?
— Не знаю. Вроде обрадовалась.
— Ладно, верю. Деньги принес?
— Какие деньги? Ты же сам сказал, что неделю дани не будет.
— Сказал, сказал. Деньги мне каждый день нужны. Принес?
— Нет. У меня нет денег.
Костя бил Антона долго, зло и до изнеможения — так же, как работал с
гантелями по утрам. Бил, потому что не понимал таких, как Антон, бил, потому
что не мог их терпеть, бил, потому что завидовал им. Бил, пока не устали
руки.
А Антон терпел, сжав губы до посинения и укрывая лицо руками. Ему казалось,
что на него смотрит Лена, грустно и с сожалением, а под ее взглядом Антон не
мог плакать.
Так не хотелось кому-то ее уступать…
— Я понял, Антон, почему ты меня об этом спрашивал. Раба можно в себе
преодолеть.
Антон с надеждой и трепетом взглянул на Германа Васильевича — догадывается
ли учитель о том, что происходит с его учеником?
— Каким образом?
— Первое условие: посмотреть властителю в лицо, противопоставить его волю
своей. Ты о Спартаке читал?
— Нет, не читал.
— Прочти. Был такой раб в Древнем Риме, поднявший восстание. Крепкий
человек. Ему было нелегко, но он нашел в себе силы, преодолел страх,
превозмог робость.
— А он любил музыку?
— Не знаю, пожалуй, нет. Думаю, он даже не знал, что это такое. Но ему
музыка и не нужна была. Главное — воспитать в себе силу воли, заставить
других уважать себя. Тогда и остальное наладится.
— Что наладится?
— Все. Прочитаешь, сам поймешь. А сейчас продолжим занятия. Вернемся к
музыке. Сен-Санс, опус 28, интродукция и рондо-каприччиозо.
Откуда в людях жестокость? Почему одним нравится издеваться над другими,
мучать их, смотреть, как они мучаются? В чем вопрос, где кроется причина?
Вот в музыке все ясно, все понятно, она — сама открытость, понимающий сам
поймет все без лишних слов. А кто не понимает? Может, все дело в том, что
есть люди тонкие, понимающие и люди толстокожие, грубые? Они же не виноваты
в том, что они толстокожие. Может, поговорить с Костей и он сам все поймет?
— Костя, идем ужинать! Почему так поздно? У тебя что-то случилось?
Костина мама вышла из кухни, обтирая руки засаленным передником.
— Что ты выдумываешь! — Костя сбросил ботинки, сел на табурет. — Что со мной
может случиться? Это с ним скоро что-нибудь случится. Тихоня. Ничего, не
таких ломали.
— С кем — с ним?
— Какая разница! Жрать приготовила?
— Как ты со мной разговариваешь? Сейчас же извинись!
В голосе мамы зазвенела обида. Костя подошел к маме, обнял, уронил голову на
плечо. — Прости, мама. Я устал. Я пойду вымою руки?
— Конечно, Костик. Сейчас накрою на стол. Если бы тебя видел отец…
Костя ел обстоятельно, как взрослый: нарезал хлеб большими ломтями,
откусывал помногу, хлебал часто, но не быстро.
— Проголодался? Ешь, ешь, сынок. Знаешь, сегодня в киоск заходил мальчик за
цветами. Хорошенький такой. Купил букет роз.
— Ну и что?
— Ничего. Просто мальчик понравился. Я подумала, хорошо бы тебе с ним
познакомиться. Он, что, недавно в нашем доме? Что-то раньше я его не видела.
— Поздно, мам.
— Что поздно?
— Мы знакомы.
— Антон, что с тобой? Ты же весь в синяках! Боже, тебя побили? Ты дрался,
мой мальчик!?
Ксения Алексеевна всплеснула руками.
— Ну, дрался, чего тут особенного!
Антон снял летние туфли, машинально, больше для виду, почистил брюки одежной
щеткой, прошел в ванную.
— Посмотри на себя — на кого ты похож! Вся одежда в грязи! С кем ты
связался, опять с этим Костей из второго подъезда?
— Давай потом, мама. Можно, я сначала поем?
Книга о Спартаке увлекла Антона. Весь вечер он просидел над ней за
письменным столом, забыв об уроках и занятиях музыкой. Ксения Алексеевна,
пролежав два часа, встала, подошла к двери сына, не решаясь войти,
прислушалась — тихо. Пусть Антон отдохнет, подумает над своим поведением.
Антон читал. Образ Спартака захватывал его все больше и больше. Наконец он
вскочил и, возбужденный, заходил по комнате. Потом, схватив мусорное ведро,
выбежал на улицу.
Сгущался вечер. Зажегся единственный уличный фонарь, осветив двор неярким
желтым светом. Антон высыпал мусор в контейнер, вернулся и присел на
скамейку, поставив рядом пустое ведро. Домой идти не хотелось.
— Ты что, оглох, Антон? Я к тебе обращаюсь!
Знакомый тонкий голосок, переливающийся, как весенний ручеек.
Антон вскинул глаза. Перед ним стояла Лена. В уголках глаз ее затаились
смешинки.
— Задумался? Размышляешь о нелегкой судьбе раба?
Антон вскочил.
— Тебе чего? Шла и иди. Не останавливайся.
— Не хами, а то уйду. Жалеть будешь. Можно, я посижу с тобой?
— Ладно, садись. Только без глупых расспросов.
Тишина. Двор опустел, а дом оживился, заиграл, заблестел освещенными окнами.
— Скажи, это ты играешь на скрипке?
— Да.
— Красивая музыка. Кто ее написал?
— Сен-Санс. Французский композитор.
— У тебя синяк под глазом. И на лбу ссадина. Ты дрался? Это Костя?
Молчание.
— Ты решил разорвать рабство? Тебе было больно, когда он бил тебя?
— Ни капельки.
— Ну уж, так уж и ни капельки. Вообще-то ты хороший парень. Я сразу это
поняла, когда увидела тебя. Все в нашем дворе проходят через рабство у
Кости. Он жестокий. Он и меня пытался сделать своей рабыней, да только у
него не вышло.
Антон вскочил.
— Тебя?
— Что ты все вскакиваешь? Садись. Говорю тебе: ничего у него не вышло. И не
выйдет. А давай дружить.
И Лена протянула Антону свою руку. Антон испуганно посмотрел на нее и
протянул свою. Их руки встретились.
— У тебя рука дрожит. Ты боишься?
— Нет. Теперь я ничего не боюсь. Я буду как Спартак. Защищаться сам и
защищать других. Ты читала про Спартака?
— Не знаю, нет, не помню.
— Мне надо идти. Пока. До завтра.
И Антон, гремя пустым ведром, побежал по лестнице. На душе его было спокойно
и легко.
Весь следующий день Антон провел в ожидании встречи с Костей. Возвращался
из школы медленно и осторожно, оглядываясь напряженно по сторонам и готовый
дать отпор Косте по всем правилам. Но Кости нигде не было видно. И назавтра
тоже. На третий день встреча все же состоялась. Как раз тогда, когда Антон
меньше всего этого ожидал. Он шел из школы и заигрался с беспородной уличной
собачкой, когда услышал тихий, вкрадчивый посвист, и его окликнули.
— Тончик, подойди-ка сюда. Да ты не бойся, не съем.
В глубине беседки сидел Костя. Хмурое лицо говорило о его плохом настроении.
— А я и не боюсь. С чего ты взял?
Антон неуверенно подошел к беседке, встал рядом.
— Так просто. Деньги принес?
— Знаешь, Костя, — как можно спокойнее начал Антон, — я не буду больше
носить тебе дань. Между нами все кончено. Баста.
— Все кончено, говоришь? — Костя выпрямился, шагнул к Антону. Антон
напрягся, задрожал, но, насколько смог, постарался не подавать виду. — По
носу захотел?
— Ничего у тебя не получится, — Антон поднял взгляд и увидел, как у Кости от
возмущения округлились глаза, сделались страшными и злыми. Надо смотреть ему
прямо в лицо, крутилась в мозгу защитная мысль, не отводить взгляда. Тогда
властитель отступит, уйдет, и рабство разрушится.
— Что не получится? — Костя нехорошо улыбнулся. — Договаривай.
— Бросай эту затею — держать меня в рабстве. Поиграл и будет.
— Нет, Тончик, так просто из рабов не уходят. Плати выкуп.
— Говорю тебе: бросай свою затею.
Костя понял, что дальше говорить бесполезно, пора переходить к действию. И
он бросился на Антона, выкинув в замахе правую руку. Антон не испугался.
Увернувшись от удара, он нагнулся и оглушил соперника со спины тяжелым
портфелем. Костя развернулся и удивленно уставился на Антона.
— Ты? Ты меня ударил?
Антон задрожал, его трясло как в лихорадке. Не дожидаясь ответного выпада,
он снова размахнулся и ударил Костю. Теперь уже кулаком. Костя отшатнулся,
потрогал нос. Тоненькой струйкой потекла из носа кровь. Костя бешено заорал
и бросился на Антона. Они сцепились и покатились по траве, росшей возле
беседки. На шум выглянули жильцы.
— Ну-ка, сейчас же прекратить, кому говорят!
— Вот драчуны на нашу шею!
— Они убьют друг друга, милицию, милицию надо звать. Звоните в милицию!
Из подъезда выскочил мужчина лет сорока пяти, спортивного телосложения. Он
подбежал к ребятам, пытаясь разнять их. Но не так просто было это сделать.
Хозяин и его бывший раб так переплелись друг с другом, что невозможно было
определить, где чья рука, а где чья нога. К тому же оба были в песочной
пыли. Наконец мужчине удалось разнять ребят.
— Кому говорю: прекратить сейчас же! Прекратить драться!
Костя отскочил в сторону и стоял, как затравленный зверек. В руке его был
перочинный нож.
— Вы чего, дяденька, не в свое дело суетесь? — прерывисто дыша, огрызнулся
он.
— Чего, чего, сосунок, ты сказал? А ну, повтори!
И мужчина двинулся на Костю. Играя ножичком, крутя им в разные стороны,
Костя отступил, а потом и вовсе побежал, скрылся в соседнем дворе.
— Сами плодим хулиганье, а потом жалуемся, что житья от него нет, —
возмутился мужчина и, полагая, что в преследовании нет смысла, вернулся к
Антону. — Ну что, досталось тебе от него?
— Зря вы вмешались. Я бы и сам дал ему отпор.
— Ну, вот и этот недоволен. Ты хоть понимаешь, что он мог тебя порезать?
— Не посмел бы.
— Еще как посмел бы. Ладно, некогда мне тут с тобой препираться, дома дел
полно. И ты домой иди. Портфель не забудь.
— Не забуду.
— Ну, сегодня ты молодец, подготовился на славу, поздравляю! С
завтрашнего дня будем разучивать новую пьесу. Сен-Санса, считай, ты сдал.
Постепенно, не спеша, шаг за шагом, музыка восстановила утраченные права на
Антона, и он опять окунулся в нее, как в безбрежное море, теплое,
спасительное, родное. Ничто теперь не могло помешать Антону наслаждаться
музыкой, и он пользовался этой возможностью по праву.
— Мне можно идти?
— Иди, — Герман Васильевич, улыбаясь, смотрел на ученика. Антона будто
подменили, он весь светился радостью и счастьем, неиссякаемой энергией тепла
и света. Но что-то в глазах его было еще, прежде невиданное. Это была
новорожденная сила воли, именно она придавала облику Антона новое и крепкое
звучание.
— Ну, что стоишь, беги, а то день закончится, — Герман Васильевич ласково
потрепал Антона по плечу. И Антон побежал, помчался, подхваченный порывом
счастья, на улицу — туда, где его ждала Лена.
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
