№ 9'05

Марат Кабиров

XPOHOС

Русское поле:

Бельские просторы

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

СИБИРСКИЕ ОГНИ

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ ПРИЗРАКА*

Повесть

Тук-тук-тук... Тук-тук-тук...
Нет, это не звук шагов, это не топот преследователя.
Тук-тук-тук...
И это не звук ее собственных шагов...
Это сердце у Гузель стучит.
Женщина быстро обернулась. Тот в белом, как саван, покрывале по-прежнему преследовал ее. Призрак! Могильный холод пробежал у нее по спине, на голове зашевелились волосы. Она попыталась крикнуть, но крик буквально застрял в горле.
А призрак уже совсем рядом. «И зачем я только надела туфли на высоком каблуке, — подумала Гузель, прерывисто дыша. — В простых туфлях бежать было бы удобней. А так... Эх, хоть бы кто-нибудь появился на улице».
Призрак почему-то остановился. Кажется, он что-то крикнул ей. «Кошелек», — донеслось до нее. Кошелек он хочет, что ли?! Она только сегодня получила зарплату. Если лишится ее, придется потом на целый месяц зубы на полку положить. Ладно, и это можно пережить. А если убьет? А если изнасилует, надругается? От таких мыслей душа у нее леденела и трепетала.
Надо разуться. Бежать будет легче. Она оглянулась, присела. Дрожащие руки не слушались, и быстро снять туфли не получалось. Призрак все ближе. Взяв одну туфлю в руки, а другую оставив, как была, на ноге, женщина снова побежала. Теперь она не бежит, а ковыляет, припадая на одну ногу.
Призрак уже совсем рядом.
— Стой! — приказал он. — Куда бежишь?! Стой...
Страх проник в каждую клеточку ее тела, парализовал его, сковав все суставы. Со всего маху она растянулась на холодном асфальте. Слетела с ноги туфля...
«Я пропала!..» — подумала она, когда преследователь возник прямо перед ней.

_______________
* Перевод с татарского Валерия Чарковского.

— Ха-ха-ха-ха... — раздался из савана жуткий смех. Он заставил содрогнуться Гузель до самой глубины души.
Гузель облизнула пересохшие губы. В сознании мелькнул какой-то проблеск надежды. Говорят, человек до самого конца не верит в свою смерть, надеется на чудо. Сейчас Гузель находилась именно в таком состоянии.
— А-а-а... — простонала она дрожащим голосом. — Умоляю вас, не трогайте меня! Не убивайте, умоляю.
Вдруг она начала суетливо рыться в своей сумочке.
— Вам деньги нужны?! Сейчас...
Призрак опять засмеялся.
— Ну и бегаешь ты,— сказал он своим загробным голосом. — Еле догнал.
Гузель не слышала его. Она искала свой кошелек.
— Сейчас найду... Сейчас... Деньги у меня есть.
— Да не бойся ты...
Гузель не нашла кошелек и застыла в немом отчаянии. Надежды нет! Теперь этот в белом саване убъет ее. Гузель расплакалась.
— Умоляю вас, не трогайте меня! Ну не трогайте!
— Гы-гы-гы... — расхохотался призрак и потянулся к волосам Гузели. — Не бойся, девочка...— Он погладил ее по голове и что-то протянул.
—Ты кошелек свой потеряла. На, держи. Больше не разбрасывайся...
Потом призрак принес ей туфлю:
— Обувайся. А то еще на стекло напорешься.
Гузель сидела как окаменевшая, с кошельком в руке. Она не могла пошевелить ни руками, ни ногами. Это был полный шок.

* * *

Настроение у Хасана приподнятое. Это видно сразу по его подпрыгивающей походке. Он с каким-то изяществом поднес к лицу букет цветов, с наслаждением вдохнул их аромат и довольно улыбнулся. А потом вполголоса запел:

Одну тебя люблю, одну тебя жду,
Одну тебя видеть я хочу.

Он шагает по темным улицам ночного города. Впрочем, это никакая не улица, оказывается, он забрался в какой-то узкий двор между домами. От предвкушения сладостной встречи со своей возлюбленной на него нашло полное затмение. Хотя дома своя жена ждет, но с чужой оно как-то и острее, и слаще. Особенно когда жизнь твоя уже устроена, а самому тебе за сорок.
Внезапно появившееся перед ним нечто в белом напугало его до такой степени, что он так и подпрыгнул от страха. Из груди его вырвался какой-то неопределенный звук, букет цветов сам собой вывалился из рук.
Но он ничего этого не почувствовал. Все его существо сосредоточилось на появившейся перед ним странной фигуре в белом. Призрак! Точно, перед ним стоял призрак! Его бросало то в жар, то в холод. Волосы на голове встали дыбом. Хотел было побежать, но не смог оторвать ног от земли, как будто они каким-то образом в один момент пустили корни.
— Хорошо поешь, — сказал Призрак холодным могильным голосом. — Похвально!
Он обошел вокруг дрожащего мужчины и разразился леденящим душу смехом. Потом, делая ударение на каждом слоге, произнес:
— Вот тебя я как раз и ждал.
— Кто ты? — подумал Хасан. Вернее, он хотел это сказать, но с голосом как-то не получилось. Глаза его, казалось, вот-вот вылезут из орбит.
— Я — Призрак, — сообщил белый саван, угадав мысли Хасана, чем поверг его в еще больший испуг.
Цок-цок-цок... Цок-цок-цок...
Хасан не сразу понял, откуда исходит такой звук. А поняв, впал в еще большую прострацию. Оказывается, это его зубы выбивают дробь: цок-цок-цок...
Лица призрака не разобрать. Под саваном — только черная пустота. И голос призрака исходит из этой пустоты. Хасану кажется, если тот сбросит с себя саван, то сразу станет невидимкой. Однако он есть. И каким-то колдовским способом подчиняет себе, тяжелым булыжником давит волю.
— Слушай, друг... — в словах призрака не было угрозы, но голос его был ужасным. — Ты не поможешь одному хорошему человеку?
У Хасана не нашлось сил, чтобы открыть рот. Только уголки губ немного дернулись. А звука опять не получилось. Но нужно было как-то ответить, иначе, как он подумал, и кончать его могут. Хасан торопливо мотнул головой. Он дернулся так резко, что ему почудилось, будто у него случилось сотрясение мозга.
— Вот молодец! — Призрак произнес эти слова так ласково, что в душе Хасана зажглась некая искра надежды.
Однако раздавшийся вновь жуткий голос как будто окатил его ведром ледяной воды:
— Раздевайся!
Хасан опешил. Однако тотчас начал торопливо стаскивать с себя пиджак.
— Штаны тоже снимай! — приказал призрак.
Хасан хотел было что-то возразить, но, углядев в позе Призрака агрессию, немедленно выполнил требуемое.
Затем, взявшись за резинку трусов, вопросительно взглянул на Призрака. Руки его дрожали.
— Это не нужно, — сказал Призрак. — А рубашку сними. И туфли тоже.
Через несколько секунд Хасан стоял в одних трусах. Ночь, хоть и летняя, была прохладной. Теперь к его страху добавился холод, и он затрясся еще сильнее.
— Спасибо, — поблагодарил с издевкой Призрак.
Хасан в ответ вежливо наклонил голову.
Вывернув карманы брюк и пиджака, Призрак извлек оттуда несколько пачек денег, сотовый телефон и пистолет. Наверняка он при этом улыбался.
— С места не двигайся. Стой на месте!
Насчет «стоять» Хасан понял и изо всех сил мотнул головой. А насчет бежать у него и в мыслях не было, а если бы даже и было, никакие силы не могли бы сдвинуть его с места. Тут что-то больно кольнуло в голую пятку. Оказывается, цветы. Цветы для зазнобы. Внезапно вдруг стало тяжко на душе. И горькое раскаяние опалило сердце. Эх, если б шел он домой, к жене! Разве оказался бы в таком положении. Эх...
Послышались удаляющиеся шаги Призрака. Он уже успел переодеться в одежду Хасана. Хасан — мужчина солидный, и его одежда болталась на Призраке, как на вешалке. Будто шикарный светло-зеленый костюм надели на чучело. Призрак в нем принял вид еще более отталкивающий и безобразный. Он кинул свой белый саван Хасану и не спеша ушел в темноту.
Хасан стоял еще долго, пока не убедился, что Призрак уже не вернется. Потом накинул на себя его белый саван.
Его безостановочно колотила дрожь. Он чувствовал себя брошенным на землю окурком, измятым и раздавленным. Оказывается, это все видимость: и твоя сила, и твое богатство.
В этом мире можно кого угодно и когда угодно превратить в убогое и жалкое ничтожество...

* * *
Квартира у Сакины — двухкомнатная. Мебель и прочая обстановка далеко не роскошные. Только телефон на старой тумбочке возле двери вроде бы и новый, и дорогой. В любом случае это в квартире единственная приличная вещь. Обои на стенах, еще тех доисторических времен, давно потеряли вид и цвет. На одной стене висит ковер с тремя богатырями, на другой — портрет Закирзяна, перепоясанный черной лентой. Перед портретом стоит Сакина в черном платье. Хотя эта женщина пребывает в трауре, ее скорбь в глаза особо не бросается.
— Ох, Закирзян, милый... — произнесла она, лаская взглядом портрет. — Пусть земля тебе будет пухом. Пусть место твое будет в раю.
Ей было жалко мужа. Кто умирает слишком рано, того всегда бывает жалко. Закирзян тоже ушел безвременно. Жить бы ему да жить. Однако житьем своим не шибко радовал ее Закирзян. Простым работягой был. Денег хватало только чтобы концы с концами сводить. Временами и навеселе приходил. В таком виде особенно ненавидела его Сакина. Просто в ярость приходила. Надеть — одежды путной нет, полакомиться — еды сладкой нет, а он водку пьет. Дома в такие моменты пыль столбом стояла, ураган бушевал. Со временем жена приспособилась. Как муж чуть под хмельком появится, так сразу милицию вызывает. Закирзяна — за решетку, а сама — на волю.
Когда живой был — пользы от него никакой не было, а умер — жалко стало. Жил бы так, как жилось. Если уж пользы особой от него не видела, то и вреда большого ей не причинял.
Тем не менее после смерти мужа она как-то легче себя почувствовала. Как будто груз какой с плеч свалился. Совесть ее по этому поводу особо не мучила: ведь если копнуть поглубже, там такое обнаружится, на дне загадочной женской души, что самой даже страшно становится. К счастью, никто туда заглянуть не может. Теперь Сакина сама себе хозяйка, что хочет, то и делает, кто поглянется, с тем и пойдет. Дочку свою она на следующий день после похорон в деревню к бабушке отправила. И тут же друга сердечного тайком от глаз чужих ночевать привела. А он ей телефонный аппарат шикарный притащил. Хочешь — по трубке говори, хочешь — из соседней комнаты кричи. Все слышно, как будто рядом.
Если посмотреть, Закирзян очень даже вовремя богу душу отдал. Она еще раньше одного богатенького бизнесмена на крючок подцепила. А теперь он у нее вообще под каблуком. Если дело так и дальше пойдет, то она его с женой разведет и на себе женит. Впрочем, это не так уж и важно. Самое главное, что жизнь у нее начала налаживаться, безденежье ее мучить перестало. Хоть и жить не умел Закирзян, но умереть сумел достойно. За это она и благодарна ему. И все же ей было жаль Закирзяна.
Говорят, от болезни сердца легко уходят. На ее взгляд, так все болезни одинаковы. А смерть никогда легкой не бывает. Хотя не очень-то верится, что муж от сердца преставился, при жизни он никогда на сердце не жаловался. Вообще-то, он никогда ни на что не жаловался. А в тот день схватился за грудь и свалился, увезли на «скорой помощи». На следующий день сообщили, что умер.
Хоть и спекся Закирзян так быстро, но ей все казалось, что мучился он долго. Ведь не узнать его было. Когда Сакина увидела его первый раз, сама чуть не рухнула. Ведь надо как изменился человек! О Аллах! Закирзян совсем как другой человек стал. Даже ведь дочь не узнала. «Это не мой папа», — все твердила. Если уж родное дитя не признало... Пусть за все его муки воздастся ему добром на том свете. Чтобы в раю ему место досталось.
Хотя она схоронила своего мужа всего три дня назад, но за это время столько всякого случилось, что ей казалось, будто с тех пор прошла целая вечность. Да и само время тоже медленно тянулось. Провести бы скорее эти сорок дней, тогда можно было бы, не таясь от соседей, своими делами заняться. А пока еще не очень-то удобно...
«Ты уж не обижайся, дорогой... Спи спокойно. Пусть место твое в раю будет», — сказала она, закрывая портрет мужа белой простыней. Потом прошла в спальню, сняла с себя траурную одежду и надела коротенький халатик. Распустила по плечам волосы. Встав перед зеркалом, накрасила губы. И вдруг превратилась в настоящую писаную красавицу. И никто бы ей не дал ее сорок законных лет.
Взглянула на часы.
Уже должен бы прийти. В другой раз в эту пору они бы уже досыта навалялись в кровати. А сегодня почему-то запаздывает. Очень сильно запаздывает.
Вдруг затрещал дверной звонок.
Сакина аж подпрыгнула. И тут же захлопала в ладоши.
Опять звонок.
Сакина широко улыбнулась. Но открывать дверь не спешила. Пусть подождет немного. Чем дольше подождет, тем слаще покажется.
Еще звонок.
Сакина закружилась от восторга. Погасив в прихожей яркий свет, оставила только красный, создающий интим ночник. Кстати, тоже его подарок.
И с радостной улыбкой отворила ему дверь.
И бросилась в его объятия.
И закричала от ужаса диким голосом.
Вместо ее любимого стоял какой-то человек, закутанный в белую, пропахшую нафталином простыню.
— А-а-а!..
У белой простыни, кажется, нет и лица, во всяком случае, там можно было разглядеть только черную пустоту.
И из этой простыни раздался голос:
— Не бойся, дорогая. Это я, Хасан...
Голос был знакомый. Женщина немного успокоилась. Но крикнула еще раз:
— А-а-а!.. — На этот раз для того, чтобы напугать мужчину.
— Не бойся, моя единственная... — Хасан сбросил простыню и остался в одних трусах. — Не бойся... Это тебе!
Хасан протянул ей цветы. Женщина в растерянности постояла немного, затем, улыбнувшись одними уголками губ, поставила цветы в вазу.
Однако розы не очень-то были хороши. Они были изрядно измяты и производили вид весьма потасканный. Мужчина заключил Сакину в свои объятия. Женщина поласкалась немного и оттолкнула его в сторону. От Хасана так и несло нафталином.
— Иди, помойся, — сказала женщина, мило улыбнувшись. — Чем-то пахнет от тебя.
И, увидев выражение его лица, громко засмеялась. Желая поскорее избавиться от щекотливого положения, Хасан направился в ванную.
— Скажи, что случилось?
— Выйду — расскажу.
Однако Сакина загородила ему дорогу:
— Прямо сейчас рассказывай. Что случилось?
Хасан не знал, что и сказать. Он стоял, уставившись в одну точку, как школьник, не выучивший урока. Сакина опять рассмеялась.
— Одежда твоя где?
Хасан начал заикаться, краснеть. От одного воспоминания о Призраке его кинуло в дрожь.
— Отдал какому-то нищему... — еле выдавил он. — Да, отдал нищему.
— И телефон тоже?
Сам того не замечая, Хасан изо всех сил кивнул головой.
— И деньги?
Хасан опять кивнул. Потом стеснительно добавил:
— Да... Все отдал... В карманах ушло...
Женщина, конечно же, догадалась об ограблении, но решила не показывать виду.
— Никому ничего не давай, — сказала она тоном матери, отчитывающей сына-озорника. — Не раздавай свое добро чужим людям.
Хасан слушал ее, кивая в знак согласия. И повторял за ней: «Никому не дам. Не буду раздавать свое добро чужим людям». Весь вид его выражал полное послушание. Тем не менее упавшим голосом он попытался возразить:
— Пожалел я его... Очень уж вид у него жалкий был... Я о призраке... о нищем говорю. Пожалел я...
— Мне их тоже жалко, — сказала жестко Сакина. — Но я никому не даю. И ты тоже не давай.
Хасан опять кивнул.
— Для дома надо, ты же сам видишь, как тут у меня... Ничего путного нет. Чем нищим раздавать, лучше бы мне помог.
Хасан оживился:
— Конечно помогу, — воскликнул он в каком-то страстном порыве. — Коль пожелаешь, завтра же евроремонт сделаю...
Женщина широко улыбнулась. Посмотрела с восхищением на мужчину.
— Если подумать, то это очень даже оригинально, — еще шире улыбнулась она. — Разве кто-нибудь догадался бы прийти к своей любимой женщине в одних трусах? Не догадался...
Хасан тоже улыбнулся. Хотел было даже кинуться в объятья любимой, но, спохватившись, пошел в ванную.
— Хорошо, что хоть ты есть у меня, моя единственная! — умилился он. — Люблю я тебя.
Внезапно зазвонил телефон. Сакина подбежала к аппарату и подняла трубку. Хасан, насторожившись, застыл в дверях ванной.
— Я вас слушаю, — сказала Сакина. И вдруг лицо ее исказилось, побледнело. — О Аллах! — в ужасе воскликнула она.
Обеспокоенный Хасан подошел к ней:
— Кто это там?
Женщина не ответила. Хасан нажал на аппарате какую-то кнопку. По всей квартире раздался голос звонившего. Хасану он показался чем-то знакомым. «Где я его слышал?» — подумал он. Но вспомнить не смог. «Показалось...» — решил Хасан.
— Сакина, Сакина! Почему не отвечаешь? Что случилось? — добивался голос.
— Ты... Ты откуда... Откуда звонишь?
— Из будки. Да ладно, не мучайся. Приду, все объясню.
— Боже... Разве оттуда возвращаются? — прошептала она еле слышно.
— Ошибка вышла, Сакина... — сказал с запинкой голос, — ошибка...
— Подожди, кто же ты?.. Зачем эти шутки? Разве можно так шутить? — Сакина была готова зарыдать.
— Я не шучу, Сакина, — голос дрогнул. — Не шучу. Я — Закирзян.
У Сакины задрожали губы.
— Мы же Закирзяна уже похоронили, — пролепетала она. — Я вся в горе. Не делайте больше так, пожалуйста.
Она нажала на кнопку. Послышались гудки отбоя.
— Вот нахал! Попадись он мне в руки! — запетушился Хасан. — Я ему покажу...
Телефон снова зазвонил.
— Сакина, это опять я. Закирзяна, ты говоришь, похоронили?
— Да, три дня назад.
— Этого не может быть.
— Очень даже может быть.
Голос на том конце, похоже, растерялся:
— Подожди... А кто же тогда я?
— Пить надо меньше! — взорвалась Сакина. — Чтобы головы не терять...
И отключила телефон.
— Что за псих это был?
— А голос ведь действительно похож, — засомневалась Сакина. — Не звонил же он из могилы...
Воцарилась тишина. Тяжелая.
— А ведь он и прийти может, — задумалась Сакина.
— Пусть только придет! На куски порву!
Женщина бросила на него ласковый взгляд.
— Схоронили только три дня назад. Что подумают, если увидят нас вдвоем…
Помолчали. В душе у обоих возникла какая-то тяжесть.
— Ты уж иди домой, милый, — решила Сакина.
Хасан хотел было возразить, но, поняв, что женщина права, согласился.
На самом деле, в такой ситуации только домой остается идти. День как-то сегодня не заладился. То призрак. То маньяк телефонный. Тьфу!..
Сакина пошла в спальню и вернулась с охапкой одежды.
— Вот, оденься. Тебе, конечно, маловата будет. Но ничего не поделаешь...
И на самом деле ничего нельзя было поделать. Хасан натянул на себя одежду Закирзяна. Брюки доходили почти до колен, а рубаха — выше пупка. Выглядел он вполне комично, но никто не смеялся.
— Такси уже только не поймаешь, — сказала Сакина. — Вот тебе деньги на дорогу. Хватит, наверно?
Денег хватало. Ну и умница же эта Сакина. Не женщина, а золото. В этот момент Хасан был готов пасть ей в ноги.
— До свидания, милый. — Женщина поцеловала его в щеку.
Хасан тоже поцеловал ее:
— До свидания...
— Счастливо добраться.
— Спасибо, если что — звони.

* * *
Квартира без Хасана словно осиротела. Женщина ощутила себя совсем одинокой. Вокруг лишь холодная пустота, на дворе — темная ночь, в доме — страх.
Кто же ее так разыгрывает? Ведь у нее нет ни близких друзей, ни заклятых врагов, которые могли бы ей такую шутку устроить. Если приятели Закирзяна?.. Да нет, не может быть...
Кто же? Кто же?
А голос до чего похож. И манера разговаривать... Неужели сам? Из могилы? Сердце Сакины охватил ужас. Может ли звонить покойник через три дня после похорон? Нет, конечно!..
Кто же тогда? Кто же звонит голосом Закирзяна? Кто?
Не спит же она на ходу? И не бредит наяву?
Если она бредит, то Хасан-то уж точно нет. Все-таки ей действительно звонили. Неужели это правда, что неупокоенные души мертвецов возвращаются в виде призраков? Да, Закирзяна малость поспешили хоронить. Даже не стали ждать, когда родственники приедут. Может, на это обиделся? Или о шашнях Сакины и Хасана прознал? Поэтому душа его не успокоится? И призраком возвращается?
Наверно, это так... Наверно, это его призрак...
Зазвонил телефон. Сакина вздрогнула, по всему телу пробежал мороз.
Еще звонок... Еще... Теперь она одна, трубку взять страшно, и как ей разговаривать с тем Голосом, так ведь и сердце может разорваться. Но телефон не унимался. Сакина подняла трубку.
— Слушай, — раздался голос, — готовься открыть дверь. Я уже у подъезда. — Трубка, падая из рук Сакины, ударилась о кнопку громкоговорителя, и Голос мощно загрохотал по всей квартире:
— Почему не отвечаешь? Ты что, не веришь?
Женщину колотил дикий озноб.
— Ты что, не узнаешь мой голос? Почему не отвечаешь?
Она что-то попыталась сказать, но не смогла, так ее трясло.
— А вы что, на самом деле меня похоронили? — донимал Голос. — Поспешили, однако! Не надо было торопиться. Ха-ха-ха...
Сакина сползла по стене на пол.
— Вот сейчас будет тебе хохма. Отвечай! — Голос немного помолчал. — Ладно, я уже пришел.
Голос гремел словно гром с небес. С тех небес, где душа Закирзяна неприкаянно блуждала. И оттого он был ужасен, всю ее переворачивал, наполнял страхом. Казалось, на этом свете не осталось ничего, кроме чувства страха, которое заставляет в испуге трепыхаться сердце.
Внезапно распахнулась форточка. Послышался какой-то вой. Уже ничего не соображая, женщина громко вскрикнула и, не сводя с окна широко раскрытых глаз, медленно поползла в прихожую. Из угла уставилась на форточку. Ждала, что сейчас оттуда в клубах голубого тумана появится нечто ужасное и, опустившись на пол, обернется призраком Закирзяна. Схватит ее за горло и скажет: «Ты почему надо мной издеваешься, мало тебе — живьем в землю закопала, так еще и мертвому покоя не даешь?!»
Но из форточки никто не появился. Наверно, ветер был. Собрав все силы, женщина поднялась на ноги. То и дело оглядываясь по сторонам, направилась к окну. Подошла и захлопнула форточку. Ей казалось, что на нее кто-то смотрит, наблюдает за ней. Задернула все шторы. Но страх не ушел. Кто-то все же следит за ней...
Вдруг краем глаза она заметила какую-то женскую фигуру. В коротком халатике. Потихоньку повернулась в ее сторону. У-уу-ух... Это она сама... В зеркале отражается.
«Надо переодеться», — подумала она. Если Закирзян-призрак увидит ее в этом наряде — не простит. Прошла в спальню. Разделась. Тело охватил холодный озноб. Как будто, тиская, обнимал невидимка. Верно, дыхание смерти. Поспешно надела свое траурное платье. Стало немного теплее.
Выйдя в зал, сняла с портрета Закирзяна белое покрывало, положила его на диван. Взглянула на портрет мужа. И вдруг вскрикнула: ей показалось, что портрет хитро подмигнул. Взглянула еще раз: нет, вроде, не мигает. Показалось, наверно.
И тут затрещал дверной звонок. Сакину аж подбросило.
Опять звонок.
Она медленно двинулась к двери. Дошла. Остановилась.
— Кто там?
Женщина не узнала собственный голос.
— Это я, Закирзян.
Сакину трясло.
— Открывай давай. Я это!
В замочную скважину всунули ключ. Повернули.
Сакина, пытаясь защититься от чего-то неведомого, вытянула вперед руки и попятилась в комнату. Вжалась что есть силы в стену, стремясь слиться с ней совсем.
Дверь открылась.
— Нет! Н-е-е-е-т!!!
Женщина рухнула на пол.
С большим пакетом в руках в прихожей стоял Закирзян.
— Привет. Как живешь? Почему не открываешь? Ты что, испугалась? Неужели на самом деле похоронили меня? Я думал, ты шутишь...
Ни на один его вопрос не последовало ответа, Сакина лежала без сознания. Закирзян поднял ее, отнес на диван. И застыл, увидев свой портрет. Помотал головой. Не произнес ни слова. Пощупал у женщины пульс. Попробовал поискать в шкафу лекарство. Не нашел. Увидев листок бумаги, уставился на него. Присвистнул. Взял листок в руки. «Свидетельство о смерти», — прочитал он. Свидетельство о его смерти...
Положил бумагу на место. Вытащил из карманов сотовый телефон, пистолет и деньги и сложил все это на полку в шкаф. Разделся. Аккуратно повесил одежду Хасана в шифоньер и переоделся в собственную. Все выложенное ранее рассовал обратно по карманам костюма, прихватил заодно и свидетельство о своей смерти. Теперь это был единственный его документ.
Вызвал «скорую помощь». Затем пошел на кухню и сложил в холодильник продукты из принесенного пакета. Нарезал колбасы и вытащил бутылку. Налил водку в стакан. Немного передохнул. Чуть улыбнулся.
«Давай выпьем, дорогой товарищ, законный господин мертвец», — пригласил он сам себя и единым духом опорожнил стакан.
Он переживал. До сих пор он считал себя Закирзяном и полностью верил в это. А теперь начал сомневаться. Вот же, похоронили Закирзяна, три дня назад утолкали в могилу. Даже свидетельство о смерти дали.
А он здесь. Среди живых. И сам живой. «Если Закирзяна схоронили, кто же тогда я? — подумал он. — Кто же я? Живой человек, мертвец, призрак? Кто?» Это он так говорил, от расстройства. А на самом деле прекрасно знал, кто он такой.
Снова наполнил стакан до краев и потихоньку запел:

Обидно мне, досадно мне, но ладно...

Потом сел рядом с Сакиной. Погладил ее по волосам. Поцеловал осторожно в лоб.
— Нет, ты не виновата. Я виноват. Не смог, чтоб ты полюбила меня, настоящим мужчиной стать не смог. А ты, наверно, в душе хотела моей смерти. Хотела... Если б не хотела, так бы не получилось...
С этими словами снова вышел на кухню и снова выпил. Захмелеть не захмелел, но на душе стало как-то легче. А призраки пьют, интересно? А мертвецы? Живые пьют, это точно. И чем больше он пил, тем более живым человеком чувствовал себя, тем более верил, что не сошел с ума.
Раздался звонок в прихожей.
— Входите, открыто!
— Здравствуйте! «Скорую помощь» вызывали?
Закирзян не счел нужным выйти из кухни. Хоть и заклинал: «Ты не виновата, я виноват», он был все-таки обижен на Сакину.
— Проходите. Больная — на диване.
Доктор подошел к дивану. Увидев Сакину, жалостно запричитал:
— Говорите, сердце прихватило... Бедняжка, наверно, смерть мужа так тяжело переживает...
Закирзян решил выйти к жене. Как бы там ни было, в такой тяжелый момент обидами надо поступаться. Не ребенок ведь. Но возле двери остановился.
— А откуда вы ее мужа знаете? — спросил у доктора.
— Как же не знать, — ответил доктор дрогнувшим голосом, — сам ведь лечил. К сожалению, сам и в морг отправил.
— Ах, доктор, доктор...
Доктор уже старательно осматривал Сакину.
— Положение весьма сложное, — заявил с важным видом. — Придется отвезти в больницу.
Прислонясь к косяку и глядя на доктора, Закирзян с издевкой усмехнулся:
— Что, и ее тоже в морг?
— Не шутите, молодой человек, — ответил доктор, не поднимая головы. — С сердцем шутить нельзя.
— Конечно, нельзя, доктор.
То ли боль, прозвучавшая в словах Закирзяна, то ли что-то другое заставило его поднять голову. Доктор взглянул на Закирзяна и что-то хотел сказать, да так и застыл с открытым ртом и вытаращенными глазами. Затем он стал синеть — сначала губы, а потом все лицо. Посинев до конца, свалился без сознания рядом с Сакиной.

* * *
Закирзян похлопал доктора по щекам — бесполезно: тот в себя не пришел. И только тут он заметил лежащую у двери смятую белую простыню. Он остолбенел. Потер глаза. Потряс головой. Простыня по-прежнему лежала у двери. Брезгливо взял ее в руки. Понюхал. Точно, та самая. Его простыня пришла домой раньше его самого.
Ну, чудеса!
Снова окинул взглядом комнату. Покачал головой. На столе стояли знакомые цветы. На тумбочке новый шикарный телефон. В прихожей оранжевая лампа. Сколько нового! Какие изменения! Закирзяну показалось, что он попал в другой мир. Он здесь совсем чужой. Он лишний здесь, остался в прошлом и никому теперь не нужен. Закирзян накрыл простыней доктора и направился к двери.
Подъезд был прежний. На площадке в нос ему ударил знакомый кошачий запах. И сами кошки тоже знакомые. Пребывающая между жизнью и смертью лампочка-сороковка приветливо подмигнула ему. В ее неверном свете он разглядел разбросанные по полу окурки и банки из-под пива. На верхнем этаже слышался изощренный мат подростков. Все было так знакомо и дорого.
Он вышел во двор. Постоял, оглядываясь по сторонам. Под окнами выстроились легковые машины соседей. Чуть дальше — детская площадка. Собравшаяся на ней толпа молодежи распивает пиво. Мелькают огоньки сигарет и доносится мат. Неподалеку стоят и разговаривают две женщины.
Все хорошо. Мир прекрасен. Но куда, однако, идти?
Зашагал потихоньку. Сам не зная куда. Впрочем, ему теперь все равно. От сознания, что попал в какую-то совершенно невероятную ситуацию, даже повысилось настроение. Он прекрасно понимает, что прав он, а остальные ошибаются, и это придает ему силы, чувство превосходства над ними. Поэтому и настроение у него вверх пошло. И он стал насвистывать какую-то бойкую мелодию. А через некоторое время вообще запел.
Увидев человека, который шатается и вовсю горланит песни, прохожие останавливались и подолгу глядели ему вслед, некоторые из них крутили пальцем у виска, другие радостно улыбались и, забыв про все горести, с легкой душой шли дальше по своим делам. А Закирзян никого не видел. Он был пьян и счастлив. Состояние, похожее на теперешнее, он испытал, когда попал в больницу. Правда, сначала была такая невыносимая боль и такая безнадежная тоска, от чего страдало все его существо. А потом он полетел в пропасть. Нет, не в пропасть, в пропасть — это вниз, а он полетел вверх. Скинул всю тяжесть, всю боль и понесся в просторы космоса. По темный трубе вознесся к некоему свету. От ярких его лучей по всему естеству Закирзяна разлилось блаженство. Ему стало так легко, так хорошо! И даже сейчас, идя по улице, он испытывал такое же чудное блаженство. Как будто летел высоко-высоко над землей.
Но его внезапно свергли с небес. И сверг его участковый милиционер.
— Гражданин, а ну-ка остановитесь! — раздался требовательный голос.
Закирзян сразу узнал, кому он принадлежит. Его бросило в жар и в холод одновременно. Но только по привычке. Сейчас он нисколько не испугался. Ему было все равно.
— Ваши документы! — потребовал участковый.
— Какие такие документы? — улыбнулся Закирзян. — А-а-а... Сейчас, сейчас… — и полез в карман.
— Давайте побы... — запнулся участковый, не закончив слова, и пошмыгал носом. — Ба, Закирзян... Это ведь ты?!
— Ха-ха-ха! — громко рассмеялся Закирзян. — Я это, начальник, я!
Тут участковый пришел в себя. Вытаращил глаза. На голове у него явственно приподнялась фуражка.
— Но ведь ты умер, — вспомнил он. И, понимая полную нелепость своих слов, добавил: — Да, точно! Три дня назад похоронили.
Закирзян снова рассмеялся. От этого смеха участковый как будто уменьшился в росте.
— Так оно и было, — сказал Закирзян, отсмеявшись. — По тебе соскучился. Тебя там не хватает, начальник.
— По-подожди, не-не шути...
— Правду говорю. На самом деле соскучился. Ну, неинтересно там. Все лежишь да лежишь. За три дня выспался и вернулся вот сегодня.
Участковый затравленно оглянулся вокруг. Он, кажется, уже раскаялся в том, что остановил этого человека. Однако не сдавался. Стараясь говорить твердо, задал вопрос:
— Т-ты мо-можешь го-говорить се-серьезно или нет?
Закирзян снова расхохотался. Ему и самому стал нравиться этот смех, наводящий на людей ужас.
— Ха-ха-ха!.. — Участковый попятился, а Закирзян шагнул на него. — Правду, говоришь, хочешь?! Ну, не умер, оказывается, я.
Сделав паузу, Закирзян продолжил свое повествование:
— Очнулся в могиле. Темно. Страшно. Пить хочется. Лежу себе, думаю, как выбраться оттуда. Попробовал приподнять крышку — сил не хватает. И вот в один момент вверху надо мной начали раздаваться какие-то глухие звуки. И они становятся все ближе и ближе. Эге, говорю себе, пришли справиться о моем состоянии. И слова начал разбирать.
Закирзян взглянул на участкового. Тот стоял как вкопанный. Когда Закирзян остановился, закивал головой, чтобы тот продолжал дальше. Произносить слова он не мог.
— Ну, разговаривают эти. Один говорит: «Не забудь в рот ему заглянуть, там золотые зубы могут быть». Тогда я так спокойно сказал им: «Прав, говорю, не имеете грабить меня». Ну, они оба разом и упали. Вот ведь, начальник, и по-хорошему люди, оказывается, тоже понимают. А ты меня чуть что в каталажку запирал.
Участковый долго хранил молчание. Потом, как будто очнувшись от сна, потянулся к наручникам:
— Так ведь их надо задержать. —Но, увидев ухмыляющегося Закирзяна, нахмурился. — Подожди-ка, а ты правду говоришь?
Закирзян похлопал его по плечу:
— Да шучу я. Не видишь, что ли, под кайфом я?
— Значит, ты не умер?! — открыл Америку участковый.
— Нет, начальник, умер я... Но назад вернули.
— К-к-как?
— Ну... Не приемный день оказался. Азраил на больничном был... Эх, начальник... Кто же милиционеру правду скажет...
Наконец участковый очухался:
— Ты что мне голову морочишь! Покажи документы!
— Вот он документ, — сунул ему под нос бумагу Закирзян. — Осторожно, руками не трогать.
Участковый прочитал бумагу про себя и снова окаменел.
— Свидетельство о смерти, — повторил он, как будто это была самая важная бумага на свете, — свидетельство о смерти...
Закирзяна уже давно не было рядом с ним, а он все стоял в недоумении и повторял:
— Свидетельство о смерти...

* * *
Он перебрал про себя всех своих друзей. Сегодня надо было хоть у кого-нибудь переночевать. На улице уже холодает. И прохожих все меньше становится. Ночь наступает.
Заглянул к жившему неподалеку другу Гайнану. Дверь оказалась запертой. Остальные живут далековато. И еще неизвестно — дома ли. Сейчас многие в садах обитают. Лето как-никак.
Если к тетке податься? Она одна живет. Муж умер. Все дети самостоятельные, все устроены. У ней место для него найдется. Родная тетка ни с кем не спутает, сразу признает. Поговорят, посекретничают. В последнее время ей ведь и словом не с кем перекинуться.
Закирзян направился к тетке. Когда увидел знакомый подъезд и знакомое крыльцо, у него потеплело на сердце. В тяжкие для себя времена он всегда приходил сюда. Добрые ее слова, дельные советы вселяли покой в его душу, пробуждали интерес к жизни. Да, было.
Он тяжело вздохнул. Неужели теперь все к этому «было» свелось?! Наверно, да. Может быть, о человеке именно так и надо говорить: «Был». Он ведь каждую минуту, каждую секунду, каждый миг меняется. В данный момент перед нами уже не тот человек, которого мы знали год назад. Он вроде бы тот, но и не совсем тот. Дитя человеческое только со смертью перестанет изменяться, перестает «быть».
Кожа истончается, волосы седеют, выпадают, нервные клетки разрушаются, внутренние органы изнашиваются, глаза теряют зоркость, уши глохнут. В то же время из каждого пережитого мгновения мы извлекаем какой-то урок, растем духовно, приближаемся к пониманию собственной сути. Внезапное обращение человека к религии в старости тоже, наверное, из этого же ряда. В его основе, должно быть, лежит начало приготовления к смерти, исходящее из понимания бренности бытия.
Приготовление к смерти...
Счастлив тот человек, который предстанет перед Аллахом после того, как лет десять побьет ему поклоны, ибо лик его становится светел. А если уйдешь на тот свет, когда не думал, не гадал об этом?
А если не сможешь уйти?
Как опоздавший на поезд человек. Билет на руках, а поезд ушел. Ту-ту... Закирзян сегодня тоже в таком же положении находится: свидетельство о смерти на руках, могила — на кладбище, а сам — здесь, у тетушкиной двери.
Он нажал на кнопку звонка. Ни звука в ответ. Снова нажал. Прислушался. Уши его уловили шарканье тапочек по полу. Затем повернулась дверная ручка.
— Кто там?
—Это я, апа, Закирзян, — встрепенулся он от радости.
Почти наполовину открывшаяся дверь тут же со стуком захлопнулась. Изнутри донеслось неразборчивое бормотание. Через некоторое время тетка прильнула к дверному глазку и в ужасе воскликнула:
— О Аллах!..
— Апа, это я! Открой... Ошибка, оказывается, вышла...
Ему никто не отвечал. Неужели и тетка тоже в обморок свалилась? Однако Закирзян продолжал колотить в дверь:
— Апа, апа... Это же я, твой родной племянник! Мне больше деваться некуда... Послушай, апа. Ошибка получилась. Я все тебе объясню!..
Однако тетушка никак себя не обнаруживала. Открылась дверь, но только соседняя, и из нее высунулась голова огромного парня:
— Слушай, дядя, — сказала голова, — ты сам уйдешь или тебе помочь?
Закирзян перестал стучать. В последний раз окинул дверь тоскливым взглядом и потихоньку спустился с крыльца. Внутри у него как будто что-то оборвалось. Какая-то связка... Теперь, казалось, ничто не держало его на этом свете. И друзья, и близкие, и знакомые — все считают его покойником. Даже тетка, которая вместо матери ему была, и та не признала. И она не захотела, не смогла. Закирзян остался на земле один-одинешенек.
Теперь ему уже не хотелось ни смеяться, ни петь.
И все же он решил продолжить борьбу за свою «жизнь». Надо идти на кладбище, раскопать свою могилу и доказать, что вышла ошибка... Прихватив в теткином сарае чехол с лопатами, он направился к кладбищу.

* * *
— А если он на самом деле жив? — сказала Сакина, устремив на доктора подозрительный взгляд. Оба они очнулись примерно в одно время после того, как ушел Закирзян. Здоровье их не понесло существенного урона, оправившись от страха и проглотив таблетки, оба пришли в состояние, вполне пригодное для принятия трезвого решения. Они старались понять, что же с ними приключилось.
— Я тебе и толкую, — говорил доктор тоном человека, объясняющего азбучную истину. — Это выздоравливающие у нас не полностью выздоравливают. А покойники все умирают полностью.
Сакина твердила свое:
— Ведь и голос и фигура у него свои...
Доктор начал раздражаться:
— Ну ты сама подумай. Человек умирает, так ведь? Потом мы его вскрываем, что-то отрезаем. И можно ли после всего этого остаться живым?!
— Растерялась я, потому так и говорю.
— Если даже каким-то чудом он жив останется, его, чтобы он не выбрался и не мешался, на два метра в землю зароют и тонну земли сверху насыпят.
— Как же он тогда выбрался?
Доктор испытующе взглянул на Сакину. После всего случившегося он и сам себя еще не очень-то нормально чувствовал. А Сакина совсем плоха, голова, видать, толком у ней не работает. Поэтому он постарался объяснить как можно мягче:
— Я ж тебе говорю... Он тебе только привиделся. Галлюцинация! Призраки обычно являются к человеку, который только начал засыпать. А когда человек засыпает, он какое-то время находится между сном и явью. Как раз в этот момент он может слышать разные голоса, ему может что-то привидеться. Вот это и называется галлюцинацией. Такие галлюцинации в отличие от снов характеризуются большим сходством с реальной действительностью.
Сакина поглядела на него с удивлением. Потом с некоторым сомнением проговорила:
— Я ведь не ложилась спать.
— А почему же ты тогда проснулась на диване?
Женщина только пожала плечами. А доктор, словно боясь, что она опять начнет задавать какие-нибудь глупые вопросы, начал быстро-быстро рассказывать:
— Смерть вытаскивает нас из объятий повседневности, заставляет задуматься о смысле жизни. Мы испытываем потрясение от понимания того, что мы не вечны. Со смертью близких, дорогих нам людей в наших сердцах тоже что-то умирает. Чем больше мы любим, тем труднее переносим потерю. Тем глубже бывают раны. Со временем раны затягиваются, однако рубцы от них остаются навсегда. И мы чувствуем себя виноватыми в случившемся.
Он остановился и некоторое время смотрел на Сакину, будто желая убедиться, понимает она или нет, потом спросил:
— А вы с ним хорошо жили?
Женщина чуток задумалась.
— Хорошо... как сказать... Ну, насчет драться-ругаться — он таким не был. Бедно жили, в люди выйти не в чем было.
— Значит, он не удовлетворял тебя?
— Как же тут удовлетворишься, — женщина тяжело вздохнула. — Он ведь кроме работы ничего не знал. На трех местах старался. А зарплата... Тьфу! Прости меня, господи! Придет и сразу спать завалится. Не успеешь по голове погладить, а он уже храпит, и так десять лет!
— Вот-вот, — обрадовался доктор, как будто нашел золотой самородок. — Значит, злилась на него, ненавидела. А как вы перенесли его болезнь?
Сакина виновато улыбнулась.
— Сначала зло меня взяло. В доме крошки хлеба нет, чтобы даже тараканов покормить, а он больным притворяется! Когда «скорая помощь» его увезла, перепугалась. Что буду делать, если он всю жизнь таким доходягой будет? Вот так вот думала...
— Тэк-тэк-тэк, — доктор опять, кажется, самородок нашел.
Женщина взглянула на портрет, и невольные слезы навернулись у нее на глазах.
— За прежние свои мысли сначала стыдно было. И жалко. Молодой ведь еще...
Доктор словно обрадовался:
— Вот!..
Сакина вздрогнула. Уставилась на него вопросительно-удивленным взглядом.
— Вот! — продолжил доктор. — Вот что лежит в основе ваших галлюцинаций. Вы считаете себя виновной перед мужем. И это чувство вины не дает вам покоя. Потому он и является вам.
Оба умолкли с видом людей, решивших проблему мирового значения. На лице доктора отчетливо проступило довольство самим собой. А Сакина имела вид человека, который мучительно решает и никак не может решить жизненно важную проблему. Через некоторое время она нерешительно спросила:
— А вы, доктор? Вы ведь тоже его видели?!
Доктор погрузился в глубокое раздумье.
— Ну, я, это... Я... Наверное, я тоже в таком состоянии... — ответил он наконец. — Наверное, тоже считаю себя виновным, оттого что не смог спасти от смерти.
Воцарилась тишина.
Первой через минуту заговорила повеселевшая Сакина.
— Спасибо, доктор, — поблагодарила она. — Значит, он не живой. И только кажется мне.
— Конечно кажется!
Вдруг Сакина вспомнила:
— Доктор, а ведь он и по телефону разговаривал.
— Так ведь я и говорю — галлюцинация это, кажется, что видишь, кажется, что слышишь.
Немного посомневавшись, Сакина решительно призналась:
— Я не одна его слышала... Говорить так уж говорить... Я в квартире со своим другом была.
— Значит, и у него галлюцинация! — заявил доктор, как будто только и ждал этого признания.
Внезапно в прихожей раздался звонок.
Оба разом вздрогнули, взглянули друг на друга. Доктор начал собирать чемодан с медикаментами.
— Мне страшно, доктор.
Доктор попытался улыбнуться, но вместо улыбки получилась какая-то уродливая гримаса. Он насилу смог кивнуть на дверь:
— О-о-открыть н-н-надо.
Сакина, готовая свалиться в обморок от малейшего звука, направилась к двери.
— Кто там?
Вдруг дверь распахнулась сама по себе.
Сакина крепко зажмурила глаза, из груди ее вырвался тяжкий стон. Доктор выронил чемодан.
— Это я, ваш участковый. Здравствуйте.
Оба открыли глаза, и оба сладко улыбнулись.
— Д-д-давайте, з-з-заходите...
— Нет, проходить не стану... — Кажется, участковый тоже был взволнован. — Я ненадолго. Я только хочу прояснить...
— Да, пожалуйста...
— Ну, это самое... Вы ведь Закирзяна похоронили?!
Сакина и доктор замерли в ожидании чего-то ужасного.
— Да... Похоронили вроде.
Участковый немного постоял в раздумье. Потом собрался уходить:
— Вот это я и хотел выяснить. Ладно, до свидания.
— Ну уж нет, — быстро встала перед ним Сакина. — Коль начал, говори до конца. Ты же не с соболезнованием пришел.
Крепко почесав затылок, участковый решился:
— Я видел его сегодня на улице, — выдохнул он, как будто скинул с себя тяжкий груз. — У него и свидетельство о смерти было на руках.
Сакина с какой-то надеждой посмотрела на доктора. Сразу перехватив этот взгляд, тот обратился к милиционеру:
— Когда он был живой, вы ему какого-нибудь вреда не причинили?
— Нет... Не припомню...
— Врете, — сказала Сакина, вытянув шею, как гусыня, защищающая своего гусенка. — Кто его без всякой вины на пятнадцать суток сажал?
Участковому стало неловко.
— Так ведь, это самое... я вас же слушал, по вашей же просьбе...
— А ты ведь знал, что он не виноватый!
— Ну, оно, конечно, так... Деньги тоже были нужны...
— Все понятно, — обрадовался доктор. — Значит, вы считаете себя виноватым перед Закирзяном?
— Так, значит, выходит...
— Все понятно, — сказал доктор. — Все мы виноваты перед Закирзяном. Поэтому чувство вины не дает нам покоя, как бы мы ни хотели, мы не можем ее забыть, и поэтому он является нам. Он не даст нам покоя до тех пор, пока не сделаем в память о нем какое-нибудь доброе дело.
Сакина вроде немного успокоилась и пошла на кухню. И сразу же оттуда раздался ее душераздирающий вопль. Участковый и доктор бросились к ней.
— Что случилось?
Сакина стояла бледная как полотно.
— Доктор, — сказала она, еле ворочая языком, — галлюцинация пьет водку? А призрак пьет водку?
Мужчины, растерявшиеся от такого идиотского вопроса, сообразили, в чем тут дело, только тогда, когда Сакина показала им на стол. Там стояла наполовину выпитая бутылка и закуска.
— Выходит, это никакая не галлюцинация, не призрак, — подвела итог всему разговору Сакина. — Выходит, Закирзян встал из могилы.
— К-к-как?
— А это милиция должна выяснить. И медицина!
Все были в полной растерянности. Установилась такая тишина, что при большом желании можно было слышать, как копошатся мысли в их головах. Первым нарушил молчание доктор.
— Стой! — вскрикнул он и повернулся к участковому. — Когда вы заходили, ведь дверь была не заперта?! Значит, она была открыта и в тот момент, когда мы лежали без сознания. А в это время кто-то мог зайти и...
— Проверьте, у вас ничего не пропало? — обратился участковый к Сакине.

2
Чем ближе подходили они к кладбищу, тем больше охватывал их страх. Вроде бы в этом месте, где спят вечным сном те, кто завершил все земные дела, должна стоять тишина. Однако это оказалось не так.
До слуха донесся глухой шум деревьев, таинственный шепот листвы, иногда чудилось, что деревья на самом деле разговаривают меж собой, а в шелесте листьев даже можно было разобрать какие-то слова. Ко всему этому присоединялось стрекотание кузнечиков, как будто они пилили каменные плиты надгробий. И под эту жуткую мелодию в бледном свете полной луны плясали, извиваясь, черные тени. Здесь все было живым. Наверное, и мертвецы тоже встали из своих гробов и ходят повсюду, пугая людей.
Бомжи переглянулись.
— Может, уйдем? — прошептал один из них.
Другой приложил палец к губам, мотнул головой, указав на идущего впереди низкорослого худого мужчину. Чтобы, мол, не услышал. Сначала они хотели проучить его за то, что среди ночи так бесцеремонно вытащил их из логова за гаражами. На вид мужик был так себе, решили, что салазки загнуть ему можно будет запросто. И оба бомжа смело пошли на него с приготовленными на такой случай цепями. Но мужик, однако, не побежал, вытащил преспокойно из кармана пистолет и стрельнул безо всяких им под ноги. Потом отобрал у застывших от страха бомжей цепи и забросил их далеко в сторону. После этого поставил обоих к стенке гаража и закурил.
— М-м-мы т-т-только защищаться хотели... — выдавил из себя один бомж. — М-мы ничего такого плохого…
Незнакомец ничего не ответил. Бомжи поняли, что молчание это хорошего им не сулит, поэтому стояли не делая резких движений. Но и добавить что-то еще у них смелости тоже не хватало.
— Я дам вам денег столько, чтобы вы наелись досыта, — сказал незнакомец. — А вы мне поможете. Договорились?
Разумеется, иного выхода у них не было. Они поняли только то, что работа эта нелегкая и нечистая. Другого им и не могли предложить. Но им и в голову не могло прийти, что придется среди ночи отправиться на кладбище. Но теперь уже было поздно что-либо предпринимать. Они идут по ночному кладбищу. Временами раздается пугающий крик какой-то птицы. Под ногами трещат сухие ветки. Порывами дует холодный ветер. Внезапно незнакомец остановился возле какой-то могилы. Оглянулся вокруг.
— Вы ничего не слыхали? — прошептал он бомжам.
Бомжи отрицательно покачали головами. Незнакомец вытащил пистолет. Увидев, как они попятились, ухмыльнулся. Затем передал им чехол, который держал в руках. Совсем близко раздался хруст сломанной ветки. Все трое переглянулись. Это была уже не шутка, это был либо зверь, либо человек. Незнакомец направил в ту сторону пистолет. Долго стоял в этой позе. Звук не повторился. Он сунул пистолет в карман и кивнул бомжам: «Пошли!»
Все двинулись дальше.

* * *
Они уже почти раскопали могилу. Из-за облаков выглянула полная луна. До сих пор погруженное во мрак кладбище осветилось бледным светом. Двое выбрались из ямы и, опершись на лопаты, оглянулись по сторонам. Это были воры-могильщики, грабители богатых покойников. Один из них был толстый и маленький, другой — худой и длинный как шест. От них обоих, не выдержав нищеты и безденежья, ушли жены. Потолкавшись туда-сюда и нигде ничего не найдя, они принялись за это ремесло. Сначала им было очень страшно. Но мало-помалу привыкли, и кладбище стало их рабочим местом. Теперь они как сыр в масле купались, что желали, то и брали, куда хотели, туда и шли. Что ни говори, а деньги человека человеком делают.
Вот и сегодня на богатого клиента напали — так они называли меж собой покойников, которых грабили. Бизнесмена этого пристрелили прямо у входа в офис, и похоронили его при золотых часах, в толстых золотых цепях и кольцах. Они знали, что сегодня поживятся на кругленькую сумму, и поэтому были в весьма приподнятом настроении.
Когда взошла луна, они выбрались из могилы и, утерев со лба пот, огляделись по сторонам.
— Скоро доберемся, —довольно улыбнулся Длинный, но тут же его физиономия отчего-то вся исказилась. Как будто не веря своим глазам, он уставился на соседнюю могилу. И скверно выругался.
— Что случилось? — уставился в ту же сторону Короткий. И тоже выругался.
Оба замолчали, поперхнувшись злостью.
— Никогда ведь так не ошибались, — чуть не заплакал Длинный. — Чего это с нами случилось?
— Ночь была темная, — хмуро улыбнулся другой, — торопились... Ладно, до рассвета есть еще время, успеем.
— А с этой могилой как быть? Так оставить?
— Придется снова закопать... А могила, которая нам нужна, она вон где. Как бы снова не ошибиться.
— Давай тогда не будем тянуть.
Только принялись за работу, как у одного зазвонил сотовый телефон. Оба застыли на мгновение. Придя в себя, Короткий прижал к уху телефон.
— В вашу сторону идут три человека, — сказал звонивший. — Один с пистолетом. У двоих в руках, похоже, лопаты. А может, ружья.
Друзья переглянулись и через секунду скрылись в темноте.
Все стихло возле разрытой могилы.

* * *
Незнакомым для бомжей человеком был Закирзян. Он наткнулся на них случайно, только малую нужду хотел справить между гаражами. Но после того, как неожиданно для самого себя взялся за пистолет и нечаянно стал победителем, сразу осмелел, и в голове его родился сумасшедший план. А почему бы не прихватить с собой этих типов? Пусть и ночью... Если ты трус, то и днем перетрусишь. Надо вскрыть могилу. Может, там вообще никого нет. Кто другой может в ней быть? Ведь сам Закирзян находится здесь.
И он повел с собой бомжей. Сначала нисколько не было страшно. И сам этому удивился, поскольку особой храбростью раньше не отличался. Наверно, перед бомжами, которые от страха дрожали, себя показать старался. А вот когда сухой сучок хрустнул, сердце его оборвалось. Но вернуться назад не позволяло самолюбие.
Немного пройдя, он опять услышал треск сучьев. Даже чей-то шепот вроде почудился. Он изо всех сил постарался прогнать чувство страха. Ну кто будет здесь в это время шататься?! В то, что мертвецы выходят из могил, он почти не верил. Звуки вскоре пропали, шаги стихли. Только послышалось, что совсем рядом, за оградой кладбища, проехала машина. Шум ее мотора тоже замер где-то вдали. Установилась тишина.
Закирзян старался не упускать бомжей из виду. Они тоже, кажется, время от времени шепчутся между собой. Может, собираются его ограбить. Зря отдал им лопаты. Хотя, пусть тащат.
Вскоре он нашел место своего захоронения. Нашел и остолбенел — могила почти вся раскопана. При свете ручного фонарика он несколько раз перечитал надпись на стоящем в стороне памятнике. На табличке значились его собственные имя и фамилия, когда родился и умер. Даже фото поставили. Бомжи тоже уставились на фотографию и, что-то заподозрив, стали переводить взгляд то на Закирзяна, то на карточку, благо луна сияла как прожектор, а потом, до смерти перепуганные, вытаращились друг на друга.
Закирзян был в шоке. Ему и в голову не могло прийти, что могила его окажется раскопанной. Что это значит? Кто это сделал? Из полной растерянности его вывела одна светлая мысль: «Наверно, я сам выбрался». И он представил, как очнулся в могиле, как в ужасе кричал, как, царапаясь из последних сил, вылезал на поверхность...
Вдруг какая-то сила подхватила Закирзяна подмышки и подняла в воздух. С испугу он не успел даже вскрикнуть, как его уже отпустили, и он полетел вниз, в темноту. Он летел не слишком долго, в одно мгновение грохнулся на что-то холодное и твердое. Тело пронзила жгучая боль, и Закирзян, скорчившись, затих. Полет и падение его было делом рук тех двух бомжей, которых он привел с собой. А они, обрадованные, что избавились от злого духа, который запросто выходит из могилы и бродит среди живых людей, со всех ног удирали с кладбища.

* * *
Через некоторое время после бегства бомжей из кустов вылезли два друга-грабителя могил. Оба были не в духе.
— Может, сегодня пойдем по домам? — сказал, сплюнув со злостью Длинный. — Не везет так не везет... Только вот эту могилу зароем...
Друг долго молчал.
— А может, все-таки успеем обработать клиента? До рассвета есть еще время.
— Время-то есть. Только настроения нет.
— Не будь бабой, — презрительно улыбнулся толстый. — Давай ту могилу раскопаем.
— А с этой что?
— Пусть так и остается. Успеем — зароем, не успеем — нет.
И без дальнейших слов они принялись за работу. Сначала разобрали ограду и оттащили ее в сторону. Затем как-то особенно ловко выдернули памятник и отнесли его к ограде. И начали раскапывать могилу.
— Слава аллаху, земля мягкая, — сказал Длинный.
— Ты поменьше болтай да поглубже копай, — обозлился его напарник.
Повеяло свежим ветерком.
— Эх, там мы уже до гроба добрались, — выдохнул Длинный. — Если б не ошиблись, сейчас бы дома водку пили...
— А ты сам чего смотрел?
— А ты?
Опять замолчали.
После того, как обожглись первый раз, дело не очень-то спорилось.
— Зря мы за это взялись, — высказался Длинный, опершись на лопату. — Время бежит, а дело стоит.
Толстый уже было собрался ответить ему покрепче, но язык его окаменел, и из рук выпала лопата. Товарищ посмотрел на него с удивлением и, почуяв какую-то опасность, глянул назад. И застыл от ужаса. Из той могилы, которую они раскопали по ошибке, выползал покойник. Покойник вылез и потихоньку встал на ноги. Оглянулся туда-сюда и, увидев двоих, направился в их сторону. По пути очень крепко выругался. Потом сунул руку в карман и вытащил из него что-то блестящее.
— Вы что, хотели бросить меня здесь? Поиздеваться решили? — строго спросил покойник.
Два друга повалились на землю, как две срубленные березы.
Закирзян наклонился и пощупал у них пульс. Пульс у обоих присутствовал. Фонариком посветил в лица. И удивился: это были совсем не те люди. Не его бомжи. Кто же эти тогда?
Почему в полночь раскапывают могилу? Может, и его тоже они выкопали? Он похлопал их по щекам. Но ни один не пришел в себя. Тут Закирзян и сам начал побаиваться. Стараясь ни о чем таком не думать, поспешил в сторону города.

* * *
Закирзян перебирал свою жизнь и пытался понять, как же он влип в такую ситуацию. Его прошлое в общем ничем не отличалось от прошлого таких же, как он, простых людей. То же самое детство, деревня, школа, профтехучилище, армия, завод и сокращение.
Сокращение. От этого воспоминания Закирзяна аж передернуло. Несколько лет тому назад его выкинули с завода, на котором он в поте лица вкалывал всю свою жизнь. В ушах до сих пор звучат слова начальника: «Принимая во внимание с каждым днем ухудшающуюся в обществе ситуацию, мы вынуждены пойти на сокращение рабочих этой специальности»... На человеческом языке это означало: мы и раньше в таких, как ты, особо не нуждались, раньше мы сами жили и вам позволяли жить, а теперь наша лодка села на мель, так что извините, мы вынуждены выбросить вас за борт. В то время Закирзян был почему-то твердо уверен в себе, и поэтому он почувствовал себя жестоко обманутым ребенком. Он верил, что званием рабочего нужно гордиться, что мастера своего дела нужны везде. Эта вера впиталась в его кровь со школьной скамьи. Он верил и в то, что своей работой приближает светлое будущее страны и народа. Сильна была его вера и в то, что каждый человек одинаково любим и дорог и для отечества и для матери-природы.
Но, оказывается, он гроша ломаного не стоит ни для страны, ни для завода, ни для людей. Когда их прижмет, они готовы избавиться от тебя, выкинув в бушующий океан жизни. Он чувствовал себя изношенной, никому не нужной вещью.
Сокращение...
Нет, он даже не очень обижался на этот завод, которому отдал все свои силы. Повод, из-за которого он терзался, был, кажется, в другом. Его угнетало чувство стыда за то, что всю жизнь мнил себя такой важной персоной, а на деле оказался мелким, ничтожным типом. Он, оказывается, только с заводом был человеком, а без него никто, ноль.
Вот так страдал тогда Закирзян. Но тем не менее не желал поддаваться этому угнетающему чувству. И устроился, как он считал, временно, сразу на несколько работ. Платили везде кот наплакал. Но он не терял надежды: вдруг подвернется работа более денежная или, увидев его старательность, здесь ему побольше подкинут. Так в перебежках с одной «временной» работы на другую прошли месяцы, годы...
Сакина, казалось, понимала его или пыталась понять. Узнав о сокращении, большого шума не стала поднимать, подобно Закирзяну, шибко не расстраивалась. Ну, позлилась, попилила малость по причине безденежья и успокоилась. Потом утешать даже пыталась: «Давно надо было тебе уйти с этого завода — ни цены тебе не знали, ни денег толком не платили. Хорошо, что сократили, а то сам бы ты никогда не решился. Для здорового человека работа всегда найдется. Авось подвернется что-нибудь...»
И вот надеясь на это самое «авось», долго ждала Сакина. Закирзян тоже ждал. Искал.
Однако в государстве, щедротами которого кормилось когда-то целых полмира, путной работы, оказывается, уже не осталось. К более или менее денежным местам Закирзяна и близко не подпускали, там и без него народ в очереди толпился, локтями друг друга расталкивал. А в других зарплату давали столько, чтобы лишь с голоду люди не умерли, да и то с опозданием на несколько месяцев...
У Сакины терпения не надолго хватило. От мягких упреков она постепенно перешла к громким скандалам и душераздирающим сценам: «В люди выйти не в чем, одежды порядочной нет... Не то что вкусненьким чем полакомиться — еды обыкновенной нет... Прошла моя жизнь с телком... Вот другие мужья! Жены каждый день платья меняют, на иномарках раскатывают, а у нас... Мужик ты или кто?! Баран ты!»
В конечном счете даже и такие скандалы начали забываться. Впрочем, Закирзян, вначале переносивший их весьма болезненно, потом совсем привык к ним. Да и времени и сил у него уже не осталось, чтобы выслушивать попреки жены. Набегается за день по своим работам, домой придет, похватает чего-нибудь да и свалится сразу.
Хотя и жили одной семьей в одной квартире, уже охладели они друг к другу, каждый начал жить своей отдельной жизнью. Жена смотрела на него как на некое существо, от которого нет ни пользы особой, ни вреда.
И знакомство их, и женитьба были какими-то будничными, обыкновенными. Встретились в трамвае, разговорились. Потом начались свидания. Закирзяну девушка нравилась. Но такой чересчур большой любви, чтобы душу перевернуло, чтобы сна лишился, такого не было. Так же, видать, было и у Сакины.
— Ладно, — сказала она в ответ на предложение Закирзяна пожениться, — очень кстати будет, а то меня из общежития собираются выгнать...
Когда поженились и начали жить вместе в одной комнате общежития, будто ближе стали, потеплело между ними. Есть-пить хватало. Насчет мебели не задумывались — финансы такой возможности не давали. Впрочем, когда спишь на казенной кровати, необходимости в ней не ощущаешь. А потом Закирзяну дали квартиру. Первые полгода спали на полу, ели на подоконнике, но радость их от этого не уменьшалась. А любви вроде даже и прибавилось.
Если б они жили на необитаемом острове, может, счастливей их никого бы и не было. Однако... Чувство их остудили совсем посторонние люди. Как будто назло Сакине и Закирзяну эти люди день ото дня богатели, одевались в шикарные одежды, разъезжали на дорогих иномарках, сладко пили-ели. Видя все это, как можно оставаться довольным своим маленьким счастьем?! А разве может быть счастливым человек, недовольный своим счастьем?
Сначала его сократили на заводе. Понемногу и в семье все меньше стали в нем нуждаться. Здесь тоже дело шло к сокращению.

* * *
На следующий день у ворот кладбища остановился «ауди» голубого цвета. Из салона вышли с цветами и маленькими венками женщина и трое мужчин.
Сначала они зашли в мечеть и раздали милостыню, дабы ублаготворить душу Закирзяна. Все они были в храме Аллаха первый раз. Когда на этом свете гоняешься за тысячью житейских мелочей, мысли о неземном не приходят в голову. А вот как столкнешься нос к носу с представителем того света, страху натерпишься, так сразу поверишь во все, что раньше считал бабушкиными сказками. Потусторонний мир, рай, ад... Волей-неволей и в Аллаха поверишь, и о смысле жизни задумаешься.
Даже Хасан немного растерялся, когда вошли в мечеть. Сняв обувь на первой ступеньке крыльца, он несколько задумался, а не украдут ли, мол, если он оставит ее здесь. Но, устыдившись собственных мыслей, прошел внутрь. Участковый, который ни при какой погоде, ни в каком доме не снимал своей обуви, и тот, посмотрев на Хасана, вернулся обратно на первую ступеньку и принялся расшнуровывать ботинки. Но как человек хорошо знакомый с преступным миром и знающий повадки его представителей ботинки взял с собой. Доктор держал в руках битком набитый медикаментами небольшой чемодан. Он всю ночь ломал голову, брать или не брать его с собой в мечеть. Под конец решил все-таки взять из тех соображений, что если с кем-то из верующих будет плохо, то будет возможность проявить милосердие и полечить бесплатно. И в связи с этим он посматривал на своих спутников несколько свысока. Что ни говори, а медицина из всех занятий самая близкая к Аллаху. Ни один пророк не был ни миллионером, ни ментом, но почти все они стяжали себе славу, исцеляя больных. Глянув надменно на своих пребывающих в сомнении товарищей, он смело прошел внутрь. Поздоровался, стараясь придать своему голосу побольше солидности.
К сожалению, самого муфтия в мечети не было. Только у дверей стоял какой-то оборванный старик. Увидев человека в милицейской форме, он вздрогнул. Но успокоился, когда заметил на лицах доктора и Хасана умильно-благостное выражение.
— Вы будете самый старший мулла? — спросил у старика доктор, удивив своими религиозными познаниями спутников. — Мы бы хотели подать милостыню за упокой души одного усопшего. — И выразительно посмотрел на Хасана, который слишком долго копался в кошельке. Хасан вытащил стодолларовую бумажку. Немного подумав, добавил к ней еще три такие же купюры.
Старик в тюбетейке хотел было что-то сказать, но, увидев деньги, быстро огляделся по сторонам, потом улыбнулся: «Ассалям-агалейкум! Добро пожаловать! За кого прочитать молитву?»
Услышав ответ доктора, спрятал деньги в карман и, стараясь скрыть хитро бегающий взгляд, воздел руки к небу и начал что-то шептать про себя. Потом быстро провел ладонями по лицу и бормоча: «Пусть место его будет в раю! Место в раю, — начал пятиться, все время кланяясь. — Извините, мне сейчас нужно побыстрее сотворить намаз. Извините... Пусть в раю...»
Старик исчез, наши богомольцы еще немного потоптались, но больше никто к ним не подошел, и все покинули мечеть.
Хасан был доволен своей щедростью, доктор — собственной сообразительностью. Только участковый не вымолвил ни слова. Недавний старик чем-то показался ему знакомым. Но только вот не мог припомнить, где он его видел. Сакина, которая считала, что женщины мечеть посещать не могут, стояла у ворот и шептала единственно известное ей слово из молитвы: «Бисмилла, Закирзян, бисмилла!»* И проводила ладонями по лицу.
—Все в порядке! — закричал доктор, едва увидев ее. — Подали милостыню от всех нас. Мулла с большим усердием сотворил молитву. Сказал, что место Закирзяна будет в раю.
Хасан в подтверждение кивал головой. Участковый молчал. Он, кажется, старался что-то вспомнить...
И на самом деле, все было в порядке. До кладбища все шли в глубоком молчании, полностью отдавшись своим мыслям, с чувством удовлетворения от совершенного ими богоугодного дела.
— В мечеть надо было бы почаще заглядывать, — заметил доктор, когда добрались до могил. — Нельзя отдаляться от Аллаха!
— Слишком близко тоже нехорошо, — отозвался Хасан. Разглагольствования доктора ему уже порядком надоели. — Было б хорошо, на встречу с Аллахом ты бы не пациентов своих посылал, а сам бы пошел.
Доктор ему не ответил.
— Будет толк или нет? — как бы про себя проговорила Сакина. — Избавимся ли от этих галлюцинаций?..
—Должен быть! И еще придется полечиться.
— Ты что ли будешь лечить? — вздрогнув, спросил Хасан доктора.
— Нет, не я, психиатр.
— Кто? Псих... Ты что думаешь, мы психи?
Вдруг участковый со злостью выругался:
— Эх мы, бараны безмозглые! Идиоты мы все! Это же не мулла был...
— Что?!
Все уставились с недоумением на участкового. Он на мгновение растерялся. Ему нельзя было открывать правду. Если они узнают о том, что отдали целых четыреста долларов какому-то проходимцу, то разозлятся, как цепные псы, и разорвут его на части.
— Берите выше, это не мулла был, а сам муфтий, —вывернулся участковый. — А мы как следует даже не поблагодарили его...
— Ладно, — облегченно вздохнув, сказал доктор. — У служителей Аллаха душа бывает широкая, так что простит он нас.
Они были уже недалеко от могилы Закирзяна.
— О хода!** — вскрикнула в ужасе Сакина.
Все разом взглянули в ту сторону и застыли, как надгробные памятники.
Могила Закирзяна была разрыта.

* * *
Закирзян не был в загсе с тех пор, как женился. В каждодневной беготне за заработком он давно уже забыл о существовании подобного учреждения. Вспомнил о нем только тогда, когда вернулся с собственной могилы. Подумал, нельзя ведь до конца дней своих ходить со свидетельством о смерти. Отправился туда с утра пораньше. Наконец, часа через полтора, и то с помощью прохожих, обнаружил довольно-таки симпатичное здание. Конечно, оно и должно быть симпатичным. Ведь большинство приходит сюда в самые счастливые моменты жизни — жениться, свадьбу провести, ребенка зарегистрировать. Наверно, народу полно.

____________
* Во имя Аллаха!
** О господи!

Однако посетителей оказалось совсем ничего.
Несколько парочек бродили с заявлениями о регистрации брака. Три-четыре старушки стояли в очереди за какими-то справками для пенсий. А таких, как Закирзян, жаждущих доказать, что они живые, а не мертвые, нет ни одного. Вахтер, к которому он обратился, долго изучал его испытующим взглядом и только потом назвал номер кабинета, куда заходить. Заметив отсутствие очереди в этот кабинет, Закирзян обрадовался, что вот так, безо всяких долгих ожиданий на законном основании будет признан живым человеком. И уже уверенно потянул на себя ручку. Но дверь не поддавалась.
Закирзян дернул еще раз. Не открылась. Схватился обеими руками. Бесполезно. Отчаявшись, уперся ногою в косяк. Нет. Он обиженно уставился взглядом в дверь и уже был готов заплакать, когда вдруг дверь сама распахнулась. Из нее выглянула молодая женщина.
— Вы зачем дергаете-то? Она у нас внутрь открывается. — И, взглянув на Закирзяна, улыбнулась: — Проходите. Что у вас?
Закирзян сделал в ответ улыбку до самых ушей и шагнул в кабинет. Не надеясь, что сможет объяснить ситуацию словами, протянул женщине свидетельство о своей смерти. И вдруг узнал ее. И захохотал:
— Ха-ха-ха... Вот действительно встреча! Гы-гы-гы...
Увидев свидетельство, женщина недоуменно взглянула на Закирзяна и обмерла. Она узнала его. Узнала и не смогла отвести глаз. Это он вчера гнался за ней. Отдал ей кошелек и туфлю. Все ее существо обуял страх, колени подогнулись. И этот ужасный смех Призрака. «Гы-гы-гы!..» Выходит, вчерашняя встреча не была случайной. Выходит, Призрак следит за ней, преследует ее, готовится совершить злодейство. Эта мысль раскаленным углем прожгла ее мозг. И, не успев закрыть приготовившийся к крику о помощи рот, Гузель тихо соскользнула со стула на пол...
Несколько мгновений Закирзян пребывал в растерянности.
Ему было очень тяжело. С кем он ни столкнется, — то ли с близкими, то ли со знакомыми — все так и падают в обморок. Не успеешь им даже слова сказать, состояние свое объяснить. Будто ежики сворачиваются или как черепахи в свой панцирь прячутся. Оно, конечно, это тоже способ укрыться от враждебного тебе мира. Перейти в другое измерение, забраться в свою скорлупу. Ну попробуй ты поговорить с этой красоткой, растянувшейся на полу, попытайся что-нибудь объяснить ей.
И вдруг все люди представились ему черепахами. Каждый из них живет под своим панцирем. Этот панцирь не увидишь глазами, не пощупаешь руками. Но душу об него ушибить можно. Человек боится породившей его природы, совершаемого им самим зла, чужого коварства, собственной боли. Желая сохранить свой покой, замыкается в скорлупу — и начинает бояться своего одиночества. Вся жизнь человека — сплошной страх.
Хотя разве один только человек?!. Та же самая улитка... Та же самая змея. Говорят, что змея — это не хищник. Будто жалит только со страха. Змея — за счет яда, волк — за счет зубов, бык — за счет рогов существуют. А у человека — самого свирепого хищника — есть все: и рога, и зубы, и яд. Даже добро, которое он пытается творить, — это тоже способ самосохранения.
Если земля вращается — ее вращает страх.
От этих мыслей Закирзяну стало совсем плохо. Ведь и сам он боится. Боится выпасть из числа живых. И в то же время боится жизни. И на самом деле, был бы мертвым, легче было бы. Какой смысл жить каким-то изгоем, как заблудившийся среди людей призрак.
Один его знакомый, попавший в автомобильную катастрофу и побывавший после на том свете, рассказывал: «Лечу я, значит, по темному туннелю, впереди свет такой чудесный. И вдруг слышу голос жены: «Не умирай, родной. Не умирай!» И повернул обратно. Только после узнал: когда сердце у меня остановилось, она, оказывается, именно так звала, плача. И моя душа вновь возвратилась в тело...» Закирзян тоже видел этот тоннель. Но, кажется, его никто обратно не звал. Он сам вернулся нахальным образом. Зачем же он тогда вернулся? Ведь никто не ждал его с распростертыми объятиями...
От таких мыслей не долго и свихнуться. Закирзян постарался прогнать их от себя подальше. Поднял с пола и положил на кушетку Гузель. В надежде, что придет в себя, похлопал ее по щекам. Куда там! Улыбнулся про себя. Если эта женщина очнется, где гарантия, что она снова не отключится. М-да... Надо поскорее уходить, пока она не пришла в себя и не начала вопить со страху.
У вахты Закирзян внезапно остановился. Что ни говори, а все же ему очень хотелось стать полноправным гражданином.
— Кабинет, в который вы меня послали, — обратился он смиренно к вахтеру, — оказался закрытым. А мне хотелось бы, коль уже пришел, дело свое довести до конца.
— Ну что ж, коль пришли, — улыбнулся вахтер в усы, — идите в семнадцатый.
В этом кабинете падающих в обморок не было. К счастью. Да хранит меня Аллах, если эта высоченная, огромная старуха вдруг тоже решит грохнуться без чувств.
— Здравствуйте...
— Здравствуйте, — ответила старуха голосом робота. — Что нужно?
И без того бывший в растерянности Закирзян совсем перепугался. Не знал даже с чего начать. Потом все-таки догадался протянуть бумагу. Но ее никто не взял. Пришлось все равно объяснять словами:
— Меня, живого, по ошибке отправили в морг. А семье отдали другого покойника. — Закирзян старался говорить как можно короче. — Четыре дня назад его похоронили и выдали свидетельство о смерти на мое имя. А я проснулся в морге...
Закирзян вдруг запнулся. Он понимал, что такие, как его, случаи не каждый день встречаются. Однако на лице старухи не проявилось даже малейшего признака интереса, вообще никакого чувства. Поэтому Закирзян остановился и принялся разглядывать старуху, стараясь сообразить, все ли в порядке у нее с ушами, не глухая ли она вообще. Почувствовав его взгляд, старуха подняла голову.
— Дальше что? Что нужно? — спросила она тем же голосом робота.
Закирзян уже стал каяться, что пришел сюда. Ну, с чем может прийти в загс человек в его положении! Не жениться же...
— Мне нужны документы живого человека, — произнес он, чувствуя всю нелепость своей просьбы. — Хочу считаться живым.
— Пишите заявление.
Закирзян снова растерялся. Эта просьба прозвучала весьма забавно. Но старуха была серьезной.
— А что писать?
Старуха подвинула к нему листок бумаги:
— Вот бланк.
Когда заявление было написано, протянула Закирзяну три листочка:
— Это список необходимых справок. Соберите их и приходите снова сюда. До свиданья.
Он еще раз взглянул на старуху. И понял, почему она при виде его не потеряла сознание. Старуха жила прячась под личиной делового безразличия.
У двери на пороге загса Закирзян вздрогнул и остановился. Ему показалось, что, как только он выйдет на улицу, мир или лишится чувств, или скажет: «Здравствуйте. Что нужно?»
Взглянув на список, сильно засомневался, что сможет когда-либо получить необходимые документы. Чтобы собрать такое количество справок, одной жизни будет мало. Тем не менее, стараясь не впасть в отчаяние, направился за справкой, которая значилась в самом начале списка.
Людей в очереди было целое море.
— Кто последний? — спросил Закирзян, глубоко сомневаясь, что получит справку сегодня.
В очереди посмотрели на него с удивлением. И все промолчали. И только одна женщина вопросом на вопрос ответила:
— А вы когда записались?
— Это как? — не понял Закирзян.
— Я, например, записалась в декабре прошлого года. — И добавила, увидев, что этот бедолага ничего не соображает: — В этот кабинет заходят по очереди. Но, чтобы занять очередь, надо зайти в другой кабинет и записаться в очередь в этот. Как минимум за полгода раньше. Поняли?
Закирзян кивнул, но кивнул не потому, что понял, а чтобы поблагодарить женщину.
— Ну, если поняли, занимайте очередь вон в тот кабинет, — улыбнулась женщина.
Когда Закирзян увидел, какая туда очередь, он сам чуть не лишился сознания. Выйдя на улицу, крепко ругнулся про себя. Чтобы немного успокоиться, зашел в ближайшее кафе. Была мысль хлопнуть сто грамм и излить кому-нибудь свою душу. Но во всем кафе сидел один-единственный посетитель.
— Можно? — подошел к нему Закирзян со своим стаканом.
— Пошел на ... отсюда!!! — со злостью выматерился мужчина.
Закирзян даже не рассердился на него — ведь матом мужчина как щитом от всего мира закрывался. Сев за соседний столик, Закирзян опорожнил стакан и вышел. Ему остался только один способ облегчить свою душу — поплакаться на собственной могиле.

* * *
Увидев, что могила раскопана, все на миг застыли в изумлении. Затем вокруг могилы началось странное действо.
Доктор, прижав к груди портфель с лекарствами, возвел умильно очи к небу.
Хасан нащупал в кармане кошелек с деньгами и, будто желая удостовериться в его тяжести, подкинул на ладони.
Сакина, беспрестанно повторяя одно: «Бисмилла, Закирзян... Бисмилла», пятилась от могилы, пока не уперлась в соседнюю ограду.
Участковый, как собака в поисках утерянной косточки, несколько раз обежал вокруг могилы. Затем складным метром измерил длину и ширину холмика. Взял горсть земли и долго мял ее пальцами. Попробовал на язык, потом встал на колени и начал обнюхивать вокруг глину. «Два человека... Два человека, — бормотал он. — Двое мужчин... Нет, трое... Нет, четверо... Даже пятеро... Нет, четверо... Один из них Закирзян...» И вдруг стремительно вскочил на ноги, перепугав насмерть всех остальных, и завопил: «Да, конечно так! Да! Как я сразу не додумался!»
— Что случилось? — спросил Хасан.
И остальные тоже уставились на него вопрошающе. Но участковый ничего не видел, ничего не слышал. Он был весь занят своим делом.
— Закирзян вернулся вчера вечером? — обратился он к Сакине. А когда та отрицательно покачала головой, обернулся к доктору:
— Он точно умер?
— Да, точно... Сердце уже не билось...
—Болван! — обругал его без всякой злости участковый. — Йоги по собственному желанию могут останавливать свое сердце.
— Но он не йог, — взвизгнул доктор. — Человек, у которого остановилось сердце, умирает.
— Ладно. Не обижайся, — сказал участковый и, еще раз обежав вокруг могилы, успокоился. Не обращая внимания на окружающих, не спеша закурил сигарету. Когда выходящий изо рта дым образовал вопросительный знак, лениво воззрился на доктора. Потом окинул таинственным взглядом остальных и не спеша начал излагать:
— В данном случае, уважаемый доктор, мы ни с какой галлюцинацией... — У доктора дернулись уголки губ. — И ни с каким призраком, уважаемые граждане... — Сакина и Хасан испуганно переглянулись, — не имеем дела. Закирзян не умер, он жив.
— Ты-то откуда это знаешь? Ты! Своей бабушке сказки рассказывай!
Все с ненавистью уставились на участкового, как будто он был самым подлым клеветником, пачкающим их чистое, доброе имя. Но блюстителя порядка это не смутило. Он продолжил свой рассказ:
— Закирзян не умер. Когда мы встретились с ним на улице, он сказал мне: «Меня похоронили живого. Я проснулся в гробу, и меня выкопали из могилы кладбищенские мародеры». Само собой, я не поверил ему, подумал, что шутит. А сегодня вот сами видите... могила разрыта. Закирзян здесь, среди нас. Из произведенного расследования я пришел к выводу, что могилу вскрыли вчера вечером. Это подтверждает анализ почвы. Исходя из оставленных следов и запахов, число гробокопателей должно быть от двух до четырех человек. Один — толстяк, коротышка, второй — долговязый, но веса небольшого. Про двух остальных ничего определенного сказать не могу. Однако оба они худые, и ... оба в обуви с мусорной свалки. Должно быть, бомжи.
Стало тихо. Каждый думал о своем.
Доктору было стыдно за свою профессиональную оплошку, за то, что отправил живого Закирзяна в морг, за то, что морочил всем головы какими-то галлюцинациями. А также размышлял о своем будущем. Если этот случай откроется, его как последнего шарлатана с треском выгонят с работы, все будут тыкать в него пальцами и хихикать ему вслед. Как выкрутиться из этой ситуации? Каким образом?
Сообщение участкового не обрадовало и Сакину. Конечно, мужа ей было жалко, но больше всего она жалела себя. Что будут думать люди о женщине, мужа которой живьем утолкали в могилу?! Что ребенок скажет?! Да после этого из дому носа не высунешь. Житья никакого не будет. И потом, когда уже из нищеты стала выбиваться, не хочется из-за какой-то ерунды лишаться начинающейся сладкой жизни.
— Может, ты ошибаешься? — умоляюще заглянул Хасан в глаза участковому. — Может, заблуждаешься?
— Подойди поближе, — позвал участковый. — Вот видите? Это следы Закирзяна, когда он выбирался из могилы.
— Да ведь мелкая могила-то! — обрадованно вскрикнула Сакина. — А мы его глубоко закапывали.
— А теперь посмотрите туда, — показал страж порядка на ближайшую могилу. — Я об этом думал. Когда Закирзян вылез из могилы, они все перетрухнули. И удрали. Может, и сознания лишились. А Закирзяну не до них было, он на них внимания не обратил. А потом преступники, чтобы не упустить добычу, снова вернулись с намерением закопать могилы. Но им опять что-то помешало, и они были вынуждены убежать, бросив свою работу. Об этом говорят вон те четыре лопаты.
Оглядев там и сям разбросанные лопаты, трое затихли. Участковый знал свое дело хорошо, и с ним спорить было невозможно.
— Закирзян не был богатым, — вдруг радостно подпрыгнула Сакина. — Что он нищий — все знали. — Это был первый в ее жизни случай, когда она радовалась по такому поводу.
Но у участкового и на это был уже готов ответ:
— Просто грабители перепутали могилы. Вчерашняя ночь темной была. Помните, наверно. Сначала они выкопали Закирзяна. Потом, когда разобрались, начали копать другую. Могло и так быть: сначала пришли двое, а потом для исправления ошибки и сокрытия следов преступления привели еще двоих. — Против столь всесторонне обоснованного выступления участкового никаких аргументов не было. Все погрузились в тяжелое раздумье.
— Может, ты ошибаешься? — заладил опять Хасан, вкладывая на этот раз в свои слова какой-то иной смысл. — Может, ты заблуждаешься?
— Нет, не ошибаюсь, — сухо ответил участковый. — И не заблуждаюсь.
— Подумайте-ка, начальник, — в голосе Хасана прорезались новые нотки. — От заблуждения до преступления — один шаг...

* * *
Раньше Закирзяну не приходилось бродить по улицам бесцельно. Он всегда куда-то бежал, торопился, хотел поспеть. Сейчас даже не помнит куда. И надо ли было так торопиться ради того, что столь быстро забылось? Куда же на самом деле он спешил тогда? Не найти ответа. Может, с одной работы на другую? Боясь опоздать... Боясь...
Теперь времени у него сколько хочешь. Никто не торопит, никто не ждет. Оказывается, ходить не спеша по улицам города — это тоже большое удовольствие. Он только сейчас заметил, какие красивые дома поднялись вокруг за последние годы. Это тебе не хрущевки и не крупнопанельные скворечники. Эти другие. Эти строили, чтобы люди радовались, даже окна как-то особенно весело светятся. В мелких киосках, попадающихся через каждый шаг можешь вкусить всяких лакомств, покурить дорогие сигары, продегустировать заморские напитки. На рынке обновить свой костюм, в парикмахерской сделать модную прическу. Даже очки солнцезащитные нацепить. Смотри-ка, как, оказывается, хороша эта страна! И богатая к тому же. Есть все, чего душе твоей угодно. Настоящий рай. Тут тебе и плоды сладкие, и девочки смазливые — можно испробовать. Как же раньше он не замечал всего этого? Каким же нужно быть слепым, чтобы не видеть такой прекрасный мир?
Горечью и сожалением переполнилась душа Закирзяна. И зло его взяло, что жил в мире, подобном райскому саду, и не ценил этого, что напрасно истрачены золотые его годы. Жить бы да радоваться, что родился именно в это время, именно в этом мире. А он, как крот слепой, копался во мраке, света белого не видел.
Как же это так получилось? Говорят, когда со смертью лицом к лицу столкнешься, когда поймешь, что век твой короток и от судьбы не уйдешь, тогда совсем по-другому начинаешь смотреть на свою жизнь. Наверно, это так на самом деле, взгляды Закирзяна тоже изменились, и причина тому — та невероятная ситуация, в которую он попал. Именно так.
Он еще раз прошелся взглядом по ряду красивых домов. Загляденье! И вдруг чувство окрыленности куда-то пропало. Исчезло. Закирзян недоуменно остановился, споткнулся даже и чуть не упал. И здание загса, и дом, в который он заходил за справкой, тоже замечательно смотрелись. Но только вынес оттуда тоску и безнадегу.
С намерением закурить сигарету сунулся в карман. Руки его наткнулись на изрядно потощавшую пачку денег, которая перешла к нему вместе с одеждой от вчерашнего незнакомца. Деньги! Совсем забыв про сигарету, Закирзян отдернул руку.
Он все понял. И то, почему до сих пор не замечал эту красоту, и то, почему вкалывал день и ночь. Деньги! Люди живут в одном мире, но существуют в разных измерениях. Одни — в измерении тьмы, другие — сумрака, третьи — света, четвертые... Живущие в одном мире не могут видеть другой мир. Они даже не подозревают о существовании тех, кто живет рядом, но в другом измерении. А если и знают, то не понимают их. Не могут, не хотят понимать. А способ перейти из одного измерения в другое только один — деньги. Если денег у тебя куча — значит, ты в светлом измерении, а если ни шиша — живи во мраке.
Он сам весь век свой провел во тьме. Как последний идиот с одного места на другое мотался, денег хотел больше заработать, чтоб на свет выбраться. Не смог. Оттого и семью свою во мраке содержал.
Оглядел свой прикид. Вид прекрасный. Все к лицу. А ведь до сих пор приличной одежки в глаза не видел. И не надо было ему. Присмотрелся к прохожим. Все одеты со вкусом. Даже и те, которые победнее, получше вырядились, чтобы нищету свою прикрыть. Так и надо. По одежке ведь встречают. Пусть у тебя нет и гроша за душой. Пусть на столе твоем даже крошки хлеба не осталось. Никто к тебе домой проверять не придет, карманы твои выворачивать не станет. А одежда все прикрывает, все маскирует.
Жену свою он по-людски одевать не мог. И дочь тоже. Дочь особенно жалко. Дети ведь, они жестокими бывают. Наверно, издевались над ней за платья ее затрапезные. Нищенкой, может, называли, неряхой. А если даже не говорили, глядя на своих нарядно одетых подруг, все равно униженной себя чувствовала. Когда люди обижают, еще можно терпеть, а когда сам себя унижаешь... Так можно и рану себе незаживающую нанести, несчастным на всю жизнь сделаться.
Он закурил. Нелегко осознавать, что жизнь твоя прошла бесцельно и бессмысленно. Еще горше понять это слишком поздно.
Чуть погодя Закирзян позвонил домой. Никто не взял трубку. Наверно, никого нет. Где, интересно, дочь? Вчера тоже не было видно. Должно быть, отправили в деревню. В какую деревню, к какой родне, к кому именно? Может, съездить повидать?
Сердце его разрывалось от безысходной тоски. Он любил, просто без памяти любил свою дочь. И был готов идти на край света, чтобы хоть краешком глаза взглянуть на нее. Но боялся одного. Если и дочь, увидев его, тоже упадет в обморок, он этого не вынесет. Зайдя в ближайшее отделение почты, Закирзян перевел бóльшую часть имевшихся у него денег на имя дочери и с уставшей от тяжких дум головой зашагал в сторону кладбища.

* * *
Участковый окинул внимательным взглядом всех троих. И раскаялся в том, что пришел сюда, и в том, что сказал сейчас. Теперь все трое были явно против него. Глаза их были полны ненависти, ненависть лилась из них потоком, от нее, казалось, загустел даже воздух.
— Наверно, ты в самом деле заблуждаешься, — сказала Сакина каким-то чужим ледянным голосом. — Закирзяна мы похоронили уже четыре дня назад. С тех пор много воды утекло, много чего изменилось. А вода, которая утекла, обратно не возвращается...
Участковый не ответил. Он все понимал. Мертвый Закирзян для них выгодней, чем живой. Живой человек может на что-то претендовать, отстаивать свое собственное «я», а от призрака никакого вреда произойти не может, его и человеком-то считать нельзя.
— Наверно, ошибаешься, — повторил доктор, — в больнице тоже не дураки работают. Мертвого от живого отличить могут. Надеюсь, тебе это понятно. Сам ведь у нас лечишься...
Участкового как-то передернуло. Может, и на самом деле он ошибается. Конечно ошибается! Разве можно остаться в живых после того, как пролежал три дня в могиле. Вообще-то кто его знает... У каждого организма свои возможности. Теперь участковый начал сомневаться... Бывает летаргический сон... Кома тоже... А может, Закирзяна специально ввели в такое состояние и потом похоронили? Если бы не эти гробокопатели, все бы шло так, как оно было задумано...
— Умоляю тебя, ты подумай, начальник, подумай, — распахнул Хасан пиджак, во внутренних карманах которого топырились толстые пачки денег.
Участковый стал думать. И про то, что от Хасана ему перепадало гораздо больше собственной зарплаты, и про то, что дружить с доктором не помешает, и про все остальное. Вступать с этими в контры — себе дороже.
— Может, ошибаюсь, — согласился он наконец, и весь мир сразу изменился и дышать как-то легче стало, как будто с плеч тяжкий груз свалился. — А может, я прав... Но какой от этого толк?!
Хасан отвел его в сторону.
— Толк от этого большой, — сказал он, засовывая участковому в карман увесистую пачку купюр. — Это за всех нас.
— Понимаю.
— Приятно иметь дело с людьми понимающими.
Внезапно под чьими-то ногами захрустели сухие ветки. Все сразу повернулись в ту сторону. И онемели. Но не от страха, а от удивления. Прямо на них шел Закирзян. Он выглядел совсем другим человеком, помолодел, похорошел. И одежда другая, и походка. От такого явления у Хасана екнуло сердце, брови полезли на лоб, глаза застлало туманом. Тут его в мертвецы, в призраки записали, а он, негодяй, жить пытается, и не просто жить, но красиво. Какая наглость! Но всех успокоила нерешительная его походка, полный смирения и муки взгляд. Этого еще можно согнуть, еще духом не окреп. Того, кто в муках и сомнениях живет, всегда победить можно.
По всей видимости, Закирзян не ожидал встретить здесь подобную компанию, поэтому несколько растерялся. Но постарался виду не показать.
— Что, пришли почтить мою светлую память? — бодро вопросил он. Но в голосе его явственно чувствовалась горечь и усталость. — Ты погляди, даже тот, кто мне свой костюм подарил, тоже здесь. Благодарю.
Хасан чуть не лопнул от злости, вспомнив вчерашнюю ночь.
— Призрак, — сказал он так, как будто плюнул. —Ты чего из могилы вылез и после смерти шляешься?! Ты что, и на том свете лишний?!
Закирзян вздрогнул. Он никак не ожидал такого подлого удара.
— Я не призрак...
Голос его прозвучал слабо и неубедительно, как будто он и сам не верил в то, что не призрак.
Это только завело Хасана.
— Ха-ха-ха, — засмеялся он, вложив в этот смех все свое презрение к Закирзяну. Он считает себя человеком. Смотрите, он (!) считает (!) себя (!) человеком! Ты у жены своей спроси, кто ты есть такой.
В надежде на какую-то защиту, Закирзян обратил на Сакину взгляд великомученика.
Жена спрятала глаза.
Сердце Закирзяна пронзила острая боль.
— Вон спроси участкового, у которого ты постоянно гостил.
Закирзян повернулся к участковому.
— Ты на могилу гляди, — сказал тот. — Когда грабители потревожили тебя, ты ожил от обиды и вылез из могилы. Ты не человек, ты призрак. У тебя и души-то нет. Тобой обида движет.
Закирзян, разумеется, ясно помнил то, как он очнулся в морге, как сбежал оттуда, как пришел домой. Но слова участкового показались ему более убедительными. Душа его была полна обиды. Он окончательно устал от своих попыток жить по-человечески, быть человеком. Лучше умереть, чем постоянно чувствовать себя лишним, никому не нужным. Ему и впрямь хотелось стать призраком.
— Ты на самом деле умер, — сказал доктор гипнотизирующим голосом. — Мы провели на тебе научный эксперимент. Дали тебе возможность ожить на несколько часов. Опыт прошел успешно. Скоро ты снова умрешь.
Закирзян знал, что это неправда. И догадывался о причине, по которой хотят от него избавиться. Это их большая ошибка, что они посчитали его мертвым и похоронили. А человек предпочитает лучше забыть свою ошибку, чем исправлять ее.
— Ты готов умереть? — разбудил его голос участкового.
— Я должен жить, — будто про себя ответил Закирзян. — Я должен жить.
Он сказал это действительно искренне. И не для них, а для самого себя, чтобы просто устоять. Он на самом деле хочет жить, он должен жить... Он не станет повторять прежние ошибки, у него есть цель жизни. Он должен поставить на ноги своего единственного ребенка, вывести его к светлой доле.
— Ты уже умираешь.
— Нет...
— Твои мышцы расслабляются.
— Нет...
— Все твое тело слабеет. Тебе хочется лечь.
— Нет! Нет! Нет!
Вдруг Закирзян вцепился в горло доктору:
— Ты! Ты!.. Снова убить меня хочешь?! Я живой человек! Живой! Человек!
Но Хасан и участковый быстро скрутили его и, заломив руки за спину, надели на него наручники.
— Вот тебе на! — обрадовался такому быстрому обороту дела Хасан. — Сколько я сделал капиталовложений, чтобы успокоить твою душу и чтобы Сакина стала моей. А ты — живой якобы. Ну уж нет, дорогой, хочешь не хочешь, тебе придется умереть. И ничего страшного в этом нет. Свидетельство о смерти у тебя на руках, могила выкопана, милостыня роздана, в мечети за четыреста долларов купили тебе место в раю. Ты сам подумай, тебе рай дороже или твое жалкое существование на этом свете? Ты ведь никому не нужен здесь.
От обиды и ненависти у Закирзяна перехватило дыхание. И на самом деле он никому не нужен. Вон ведь жена, с которой прожил столько лет, даже слова в его защиту не скажет. А дочь? Как она себя поведет? Ведь Закирзян не повидал ее. Может, и дочери он тоже не нужен. Наверно, она тоже не довольна им. И веру в отца своего давно растеряла...
— А потом, продолжал Хасан, — ты не только про себя думай. О будущем своей жены и дочери подумай. С тобой они с хлеба на воду будут перебиваться, а умрешь — заботу об их счастливом будущем я возьму на себя...
Услышав это, Закирзян поднял голову. Долго вглядывался в Хасана.
— Ты не врешь?
— Слово мужчины.
Надолго установилась тишина. Никто не осмелился нарушить ее. Закирзян думал. И малейшее их слово могло все разрушить. Закирзян обвел всех долгим взглядом.
— Я согласен.
В его голосе не чувствовалось ни страха, ни обиды, ни ненависти. Он был готов.
— Руки освободите.
С него сняли наручники.
Не вставая с земли, Закирзян закурил. С удовольствием затянулся.
— Да, я призрак, — согласился он с каким-то холодным безразличием. Он понял, что хотят от него эти люди. Не смерть его им нужна, а душу призрака они хотят успокоить. Чтобы чувствовать себя не убийцами, а укротителями злых духов.
— Это мы знаем, — заметил с удовольствием доктор. — Ты зачем вернулся?
— Я не смог сделать свою семью счастливой, когда был живым, — улыбнулся Закирзян. — И это не давало мне покоя. Если пообещаете, что дочери моей будут созданы человеческие условия, я успокоюсь.
— Обещаю, — подтвердил Хасан. — Обещаю, что и дочь и жена твоя будут жить в богатстве.
— Если не сдержишь обещания, я снова вернусь.
— Тебе не придется возвращаться, — заверил, внутренне торжествуя, доктор. — А теперь ложись в свою могилу.
Закирзян содрогнулся.
— Я — живой призрак. Если не хотите, чтобы я снова вернулся, — убейте меня.
Установилась тишина.
Поскольку теперь все точно знали, что Закирзян не призрак, никто не хотел брать на себя роль убийцы. Они долго стояли в растерянности, глядя друг на друга. Хотя слов не было слышно, но это был безмолвный спор.
— Доктор, — нарушил молчание Хасан, — ты часто встречался со смертью...
— Нет! — перепугался доктор. — Нет... Вот наш участковый... Он тоже...
— Я не собираюсь совершать преступления. — Пусть Сакина... Это ее мужа призрак.
Побледнев, Сакина посмотрела на Хасана.
Никто не желал отправить на тот свет призрака.
— Ты действительно оказался злым духом, — обернулся Хасан к Закирзяну. — Никто не желает упокоить тебя. Никто не желает брать на себя грех.
И, обратившись к друзьям, предложил:
— Может, отпустим его на свободу?
Народ безмолвствовал. В глазах каждого таился страх. Оглянувшись туда-сюда, доктор взялся за лежащую неподалеку лопату. Увидев это, другие тоже схватили инвентарь.
Неужели они собираются забить его лопатами?
Лопатами?..
Прикончить?..
Какая ужасная смерть! Закирзян ясно увидел свое мертвое окровавленное тело. Но почему-то ему не было жалко себя. Ему было жалко своих убийц. Пряча потускневшие взгляды, они на глазах теряли человеческий облик, превращаясь в злобных хищников. А у Закирзяна не было сил остановить их.
Но все-таки надо что-то делать, положить этому конец. Закирзян резко встал на ноги, сделал шаг и так же резко остановился. Затравленно оглянулся, как будто что-то искал. В глазах его плескалась боль, но никто ее не замечал. И никто не обращал внимания на то, как страдальчески дергалось его лицо. И как рука его сама по себе потянулась к левой половине груди. Вцепившись в лопаты, они стояли, не зная, как затолкать Закирзяна в могилу. Им не было дела до его страданий, им казалось, что их мучения неизмеримо выше, чем его.
А Закирзян чувствовал себя как человек, который мчался со всех ног вперед и вдруг налетел на невидимую стену. Он ударился, на секунду застыл на одном месте и тихонько сполз на землю по этой стене.
Та стена была его смертью. Он был рад своему концу, тому, что смерть спасла его от безысходности жизни, избавила этих людей от грязной работы.
Первой обрела дар речи Сакина.
— Он улыбается, — громко прошептала она со смесью страха и удивления. — О Аллах... Он улыбается...
— Некоторое время доктор внимательно вглядывался в лицо Сакины, а потом наклонился к Закирзяну. Пощупал его пульс, вывернул веки.
— Он умер, — объявил он, облегченно вздохнув. — Он умер...
— Но он улыбается, — твердила свое Сакина. — Я боюсь. Он улыбается. Он даже живой никогда так хорошо не улыбался.
Снова помолчали.
— Наши молитвы помогли, — сказал Хасан не терпящим возражения голосом. Аллах упокоил душу Закирзяна.
Все с восхищением посмотрели на Хасана. Но никто не вымолвил ни слова.
Участковый первым взялся за лопату.
— Давайте доведем дело до конца, — сказал он. — Пока кто-нибудь не увидал...
Тело Закирзяна скатили в могилу и, как подобает правоверным мусульманам, коснулись ладонями лица.
И тотчас в ход пошли лопаты. Словно все боялись, что Закирзян снова передумает и опять воскреснет. Было только прерывистое дыхание людей и шорох падающей в могилу земли.
Сразу же вернули на место разборную железную ограду. Сакина поправила фотографию покойного, смахнула с нее платочком пыль. Мужчины аккуратно развесили принесенные с собой венки, разбросали по земле цветы. И собрались идти по домам. И все молча. Слова были лишними. Когда подходили к кладбищенским воротам, Сакина внезапно вскрикнула.
— Что случилось? — вздрогнули мужчины.
Женщина, одной рукой ухватившись за Хасана, другой показала на куст сирени:
— Там... Там — Закирзян.
Мужчины обменялись многозначительными взглядами.
— Успокойся, Сакина, успокойся. Закирзян уже в могиле. Он уже никогда не вернется.
Однако Сакина не могла успокоиться.
— Он не в могиле... Он там, в кустах... Идите посмотрите, он там!
Участковый вместе с доктором обследовали окрестности.
— Там никого нет, Сакина. Успокойся.
Но Сакина твердила свое:
— Закирзян в кустах. Он мне язык показал.
Доктор подхватил под руку женщину с другой стороны и начал уговаривать ее таким же тоном, каким недавно убеждал Закирзяна в том, что он призрак:
— Закирзян умер, Сакина. Мы его похоронили четыре дня назад. А сегодня, упокоив душу, уложили в могилу призрак. Это был наш святой долг...

Далее читайте: Марат Кабиров. Жизнь и смерть призрака. Повесть. (Окончание.) Перевод с татарского Валерия Чарковского

Написать отзыв в гостевую книгу

Не забудьте указывать автора и название обсуждаемого материала!

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2004

Главный редактор: Юрий Андрианов

Адрес для электронной почты bp2002@inbox.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев