|
|
Вернусь на
рассвете…*
Повесть
В большом лекционном зале переполох. Да что там зал! Едва ли не весь
медицинский институт на ноги подняли. Шутка ли — прямо во время лекции с
профессором Янгильдиным случился сердечный приступ.
Из зала Нура Харрасовича решили не выносить — изношенный старый организм мог
не выдержать. Студенты застыли в нерешительности. Лишь Нариманов не
растерялся. Прозвучавший в тишине повелительный голос молодого врача
заставил всех разом очнуться.
Сказать по правде, профессора тот недолюбливал, но сейчас некогда было
вспоминать о личной неприязни.
– Сабир Хурматович, пульс пропал! — лаборантка Лейсян подняла на Нариманова
умоляющий взгляд: «Ну сделайте же что-нибудь, спасите его!»
– Кислородную подушку сюда, поживее! Откройте окна! Равиль, принимайся за
массаж сердца!
Когда Нариманов вместе с ассистентом профессора Равилем возился над лежащим
на столе бездыханным телом, в отдаленном конце зала раздался грохот: один из
студентов, отпирая окно, упал. В другое время бедолагу наверняка бы подняли
на смех, ведь этому народцу дай только повод посмеяться над кем-нибудь. А
тут бросились к нему со всех сторон, помогают подняться.
Седовласый Уразбеков, догонявший по возрасту Нура Харрасовича, взялся
самолично сделать ему укол. Поможет ли?.. Видно, одна теперь надежда — на
искусственное дыхание.
– Пульс прощупывается! Сердце заработало! — с облегчением вздохнул
потерявший было дар речи Равиль, потрясенный внезапным падением профессора.
Как бы то ни было, но Янгильдина фактически вернули с того света.
Прошло немного времени, и профессор открыл глаза. Кажется, он силится
сообразить, что с ним произошло. Так ничего и не поняв, старик слабо
улыбнулся, мол, уж если руки-ноги неподвижны, так хоть губами пошевелить. Но
вскоре знакомый запах валерьянки, поднесенной ему лаборанткой Лейсян,
окончательно привел его в сознание.
—————————
* Перевод с башкирского Гузэль Хамматовой.
– Глядишь, еще запишут прогул за то, что сплю в разгар рабочего дня, —
пробормотал он извиняющимся тоном. И все, кто находился в зале, заулыбались,
переглядываясь, дескать, человек в таком состоянии, а еще шутить пытается.
Впрочем, как студенты, так и сослуживцы давно уже привыкли к его болтливому
языку. За ним всегда водились странности, однако старик был такого веселого
нрава, что на них старались не обращать внимания.
– Ох и напугали же вы нас, Нур Харрасович, — сказал Уразбеков, склоняясь к
его лицу.
– Я — вас, а меня самого напугал вон тот джигит, — откликнулся Янгильдин,
показывая в сторону студента, грохнувшегося в унисон с ним несколько минут
назад. — Моя душа собралась было вылететь в окно, а тут замешкалась, решив,
что началось землетрясение.
– Вам нельзя много разговаривать, профессор.
– Хочу закончить лекцию, раз уж такое дело… Нехорошо, однако, —такого
молоденького парнишку сознания лишить. А ведь я уже совсем было надумал
улизнуть от вас, рассчитывая подыскать для своей души собравшегося вот-вот
родиться младенца.
– То есть как это? — дошло наконец-то до Нариманова. Он в изумлении
уставился на старика: неужто тот бредит?.. — Уж не хотите ли вы сказать, что
видели, как он падал? Да вы же без сознания лежали! С закрытыми глазами.
Любой из нас это подтвердит.
Янгильдин согнал с губ улыбку и с грустью произнес:
– Эх, кустым, кустым… А я о чем, по-твоему, толкую?! Да ведь я из-за этого
весь свой бензин кончал. — Приложил он руку к сердцу.
Лучше остальных понимавший состояние профессора Уразбеков предложил отвезти
его в больницу. Если после всего, что случилось, не принять самых серьезных
мер, второго приступа долго ждать не придется.
Как только «скорая» увезла Янгильдина, студентов распустили — это была
последняя в тот день пара. В лекционном зале не осталось никого, кроме
Равиля и Нариманова, который все никак не мог успокоиться и беспрестанно
ходил взад-вперед.
– Как же так? Говорят, этого не может быть, потому что быть не может. Если
уж я, ученый, не могу ничего понять, то каким же образом растолковать сие
студентам?
– Вот и попробуй, как ученый, докопаться до самой сути, — предложил Равиль.
Зная, какой самолюбивый человек Нариманов, он не упускал случая, чтобы
подзавести его.
– А ты-то сам что обо всем этом думаешь?
– То, чему учил профессор, с лихвой перевесит все перечитанные тобой книги.
Где уж мне рассуждать об истине, а уж тем более в присутствии таких ученых,
как ты, дружище.
– Дался же тебе этот старик.
– И не говори, приятель, — лукаво улыбнулся Равиль, ну прямо в точности, как
Янгильдин. — И чего это алла-бабай не сделал так, чтобы Нур Харрасович
появился на свет в образе какой-нибудь девушки с осиной талией… Скажем,
такой, как наша Лейсян… Ну уж нет, пардон… Не хватало еще, чтобы я всю жизнь
просидел над книжками, как вы, а потом ходил бы вот так, ничего не понимая…
Видно, поздновато я родился. Быть женщиной меня тоже вполне бы устроило,
почему бы и нет. — Равиль захватил правой рукой обшлаг своего пиджака, будто
веер, и кокетливо прошелся перед Наримановым.
И вот тут оба заметили присутствие того самого студента, который, падая,
наделал столько шуму. Он наблюдал за ними с разинутым ртом.
– Ты кого-то ждешь, Рамзиль?
– Ага… Хотя нет, не жду. Это я просто так… До свиданья.
2
С Рамзилем явно творилось что-то неладное. Юноша менялся буквально на
глазах. Он вдруг ни с того ни с сего перестал замечать прекрасную половину
человечества.
Как и следовало ожидать, задетым за живое девушкам захотелось выяснить
причину столь странного поведения. Не довольствуясь пересудами, во время
перемен они вели за Рамзилем тайное наблюдение — видимо, в них взыграл
боевой дух древних амазонок.
Кончилось это тем, что однажды, во время какой-то лекции, парень получил
записку, развернув которую, увидел такую картинку — будто бы он, Рамзиль,
ведет под ручку в загс даму по имени Китапхана. Такой вот камешек в его
огород.
В самом деле, сколько ни старайся, чтобы перечитать все книги, одной жизни
не хватит. И еще неизвестно, есть ли среди них та, что нужна именно тебе.
Нет, так не пойдет. Он непременно должен разыскать профессора и задать ему
свой вопрос напрямик. Пусть даже тот посмеется над ним или откажется
отвечать. Это его дело.
Говорили, что Нур Харрасович уже выписался из больницы. Судя по всему,
сейчас он должен быть дома.
Узнать адрес и номер телефона особого труда не составляло — зайти к Лейсян,
только и всего. Но знать бы, как и с чего начать разговор. Ведь не скажешь
же ему: «Профессор, когда вы упали, я тоже свалился». И все же он решительно
направился к телефону-автомату. Тот тоже не дурак — проглотил «двушку» и
замолчал. Видать, чужие деньги поперек горла встали.
Наконец в трубке раздался знакомый голос:
– Да, слушаю.
– Нур Харрасович, здравствуйте! Вы уж извините меня, пожалуйста, за
беспокойство. Я — ваш студент Рамзиль Акъюлов. Можно к вам сегодня
заглянуть?
– Что ж, приходи, мырдам. Буду очень рад.
Дверь Янгильдин открыл сам. Похоже, дома никого больше не было. Лишь
переступив порог, Рамзиль вспомнил, что жена Нура Харрасовича, Ляля-ханум,
умерла года два тому назад.
Войдя, парень огляделся. Да-а, что и говорить, аксакал знает толк в красоте…
Кругом ковры да паласы, между двумя мягкими креслами стоит большой фикус.
Чуть поодаль, среди цветов, виднеется стеклянный прямоугольный аквариум, в
котором плавают рыбки одна краше другой. По всему видно, что Нур Харрасович
— психотерапевт. Такая мягкая, спокойная, со вкусом подобранная обстановка
должна быть целебнее самых дорогостоящих лекарств.
Вся комната, казалось, овеяна присутствием духа Ляли-ханум. Кстати, кем же
она была по профессии? А, ну да, конечно, художником… Вон, на стенах висят
ее картины.
Живший в общежитии и привыкший к более непритязательному быту, Рамзиль стоял
как вкопанный. Очнулся он лишь в тот момент, когда в комнату вошел с
подносом в руках Нур Харрасович.
– Стариковской болтовней ты, небось, по горло сыт, так хоть отведай разок
моего кофейку. Уж как ни старался я отучиться от этого напитка, так ничего и
не смог с собой поделать. — Янгильдин поставил поднос на журнальный столик и
уселся в кресло. — Ну, а теперь я готов тебя выслушать, улым.
С чего же все-таки начать? Впрочем, он ведь как-никак его студент.
– Нур Харрасович, прежде чем к вам прийти, я много думал над одним вопросом,
но так и не смог найти на него ответ. Разве такое возможно, чтобы человек
после остановки сердца видел то, что происходит вокруг него?
Юноша аж взопрел, пока говорил. Зато старика обуяла такая радость, что он
даже вскочил со своего места.
– Афарин, мырдам! Молодчина! Пока на свете не перевелись такие мужи, наука
будет жить. Ох и долго же мне пришлось дожидаться этой минуты, улым. —
Приобняв молодого человека за плечи, старик подвел его к длинному — во всю
стену — книжному шкафу, состоявшему из нескольких секций. — Вот мое
богатство. Будет желание, можешь взять и прочитать любую из этих книг. Но
только учти, с институтским читальным залом моя библиотека ничего общего не
имеет. Там сотни томов классической литературы, а у меня — обрати внимание —
больше иностранных книг, на немецком, английском, французском…
«Да-а, брат, плохи твои дела, — подумал Рамзиль. — Сколько лет изучал в
школе немецкий язык, а в памяти, кроме «хенде хох» да «зер гут», ничего не
осталось».
– Переводов этих книг нет, — продолжал Янгильдин. — Кстати, а как у тебя с
английским?
Рамзиль, не зная, что ответить, лишь покраснел до кончиков ушей. Старик не
стал допытываться.
– Все понятно. Мы все через это прошли. А ты, улым, все равно учи, не
пожалеешь. — Янгильдин достал с полки какую-то книгу: — Вот эта самая вещица
перевернула всю мою жизнь. С нее начался для меня новый отсчет времени: если
первая половина моей жизни ушла на приобретение мало-мальского опыта, то
вторую я без всякого сожаления полностью посвятил науке. При помощи этой
книги мне удалось ответить на массу вопросов. Между прочим, в ней
затрагивается и твоя проблема.
Рамзиль взял книгу в руки. Это был научный труд видного американского
ученого Станислава Грофа.
– Если ты уверен, что сумеешь ее переварить, можешь взять. Только имей в
виду, улым. С этой самой минуты перед тобой встает выбор: либо спокойная,
беззаботная, развеселая жизнь с песнями да танцульками, либо эта книга. А уж
она-то, поверь мне, изменит твой взгляд на мир.
– Я давно сделал свой выбор, Нур Харрасович.
– Вот и хорошо. Именно этих слов я от тебя и ждал. Как только прочитаешь,
приходи. Пока я жив, мне многому нужно вас, молодых, научить.
От этих слов Рамзилю сделалось грустно, но настроение его от этого не
испортилось. Он уходил от аксакала окрыленным.
3
Прошел месяц. Книга захватила Рамзиля целиком. Бывали моменты, когда,
досадуя на себя за свое невежество, а в особенности за недостаточное
владение английским языком, он готов был швырнуть ее в мусорный ящик. Но она
уже сделала свое дело, заставив юношу с головой окунуться в этот
таинственный мир. Будучи студентом четвертого курса, он уже считал себя без
пяти минут врачом, но тут был вынужден признаться самому себе, что рядом с
таким ученым он все равно что цыпленок. Привыкший смотреть на все сквозь
призму материализма, Рамзиль оказался не в состоянии постичь некоторые вещи
и поэтому несколько раз обращался к Янгильдину. Того это нисколько не
удивляло. Он спокойно и терпеливо отвечал на все его самые неожиданные
вопросы, не обращая внимания на всплески присущей молодости горячности, с
которой юноша отстаивал свою точку зрения.
Вот и сегодня Рамзиль собирается идти к Нуру Харрасовичу. Он сердцем чует,
что тот позвал его к себе неспроста. Причем если до сих пор инициатором
таких встреч был Рамзиль, то на этот раз аксакал пригласил его сам. Это
значит, что теперь Рамзиль не просто один из его студентов.
У профессора были посетители: солидный мужчина средних лет и не очень
красивая, но весьма приятная женщина. До прихода Рамзиля они мирно
беседовали, сидя в креслах.
В ответ на приветствие мужчина откликнулся:
— Айда, кустым, проходи. Я — Юламан Каримович, — протянул он руку.
Женщина мило улыбнулась и коротко представилась:
– Айгуль.
Спустя какое-то время подошли Равиль и Лейсян. Чего-чего, а уж этого Рамзиль
никак не ожидал. Уж сколько эта изящная девушка гонялась за ним, заряды
всевозможных калибров тратила, стараясь попасть в его сердце. Кто бы мог
подумать, что ее кто-то уже успел заинтересовать.
Как выяснилось, Юламан Каримович — психолог, кандидат наук, преподает в
университете, а Айгуль-ханум — нечто вроде ангелочка, она мечтает пройти
через «сират купере»*, то бишь чистилище, именуемое аспирантурой.
Нур Харрасович не стал тянуть время. Предложив гостям, как водится, по
чашечке кофе, он увел их в соседнюю комнату. Войдя, Рамзиль был несколько
удивлен: довольно большое по своим размерам помещение оказалось совершенно
пустым. Кроме ковра на полу да тяжелых бархатных гардин на окнах, ничего
больше не было. Впрочем, нет, в одном углу он увидел магнитофон.
Вслед за мужчинами в комнату вошли Айгуль и Лейсян, уже успевшие переодеться
в спортивные костюмы.
– Кроме Рамзиля, все знают, для чего мы тут собрались. Но ты не пугайся,
мырдам. Экзаменовать тебя мы не собираемся. Но поскольку опыта у тебя пока
что нет, будешь вначале помогать Лейсян. Айгуль-ханум, а вам я доверяю
Юламана Каримовича. Берегите его как зеницу ока, а то еще затеряется в
прошлой эпохе. Кто знает, может, ты из султанского рода, а, Каримович?
– Вот было бы здорово, Нур Харрасович, да только ради таких девушек сбежишь,
пожалуй, даже из султанского дворца.
Так, переговариваясь, они готовились к проведению эксперимента. Равиль
возился с аппаратурой, по-видимому подыскивая подходящую мелодию. И вот,
наконец-то Нур Харрасович обратился непосредственно к Рамзилю:
– Улым, знаю, что ты горишь нетерпением, но все же постарайся взять себя в
руки. С этого момента для тебя начинается самое важное. А что сейчас будет,
ты, верно, и сам догадываешься, хотя бы приблизительно. Только ведь одно
дело — книга, а то, что происходит здесь, — реальность… Значит так, Лейсян и
Юламан Каримович устроятся на паласе, а вы сядете рядом. Ваша задача —
помогать им. Никто не знает, какие ситуации им предстоит пережить, но
главное — они должны чувствовать вашу поддержку. Что бы во время таких
испытаний ни происходило, результат должен быть один — избавление человека
от недугов и комплексов.
Ну, конечно! Еще года три тому назад Равиль Рахимович надумал защищаться и
вроде бы именно по этой теме. Как же он, Рамзиль, умудрился упустить такое
из виду! А ведь Равиля тогда с шумом спихнули с научного Олимпа. Солидные
мужи даже продернули его в республиканских газетах, на смех подняли. Из-за
этого блиставший своими успехами талантливый молодой ученый так и не
защитился в свое время, по сей день числится в аспирантах. Да-а, что и
говорить, мало кому удалось пройти по этой тернистой тропке босиком.
Тем временем зазвучала какая-то незнакомая, но необыкновенно красивая,
чарующая мелодия. Через некоторое время Юламан Каримович и Лейсян как будто
погрузились в мир каких-то сладостных видений. О том, что они не спят, в
полутьме комнаты можно было судить лишь по их частому дыханию.
Всецело отдавшись чудодейственной силе музыки, Рамзиль забыл обо всем на
свете. Как будто в целом мире только Лейсян и он. Кстати, а какие у нее
глаза? Ну да, конечно, — голубые… Голубые глаза и темные волосы…
Пребывая в этом блаженном состоянии, Рамзиль вдруг услышал, как Лейсян
простонала. Словно прося о помощи, она протянула вперед руки. Парень тут же
схватил и сжал ее мертвенно холодные кисти. И, о чудо, — едва маленькие
ручки девушки коснулись его широких ладоней, как они тут же налились теплом.
Судя по всему, девушке выпало нелегкое испытание. Она металась, словно
уворачиваясь от какого-то монстра.
В эту минуту подоспел Нур Харрасович:
– Рамзиль, ты не слышал, она не просила прекратить?
– Нет.
– Значит, пока держится. Ничего, недолго осталось. Хотя телом своим не
владеет, но все же в своем сознании.
——————————————
* Сират купере — мост через чистилище.
Стараясь помочь девушке, Рамзиль принялся гладить ее по волосам. Очень
скоро она угомонилась. Юноша облегченно вздохнул. Тем временем музыка начала
постепенно затихать, пока вовсе не смолкла. Вместе с этим стали понемногу
приходить в себя и те, кто находился в комнате.
Когда Лейсян очнулась, у Рамзиля было такое чувство, будто он, потеряв ее,
обрел вновь. Они никогда не были близки, но стоило им обоим оказаться тут…
Юламан Каримович, в отличие от Лейсян, вел себя спокойно, поэтому Нур
Харрасович в первую очередь подошел к ней.
– Ну, как твои дела, красавица?
Девушка не ответила. Лишь придя немного в себя, она подняла на профессора
полные печали глаза. На кончиках ее ресниц блеснули слезинки.
– Меня… меня волки загрызли, — всхлипнув, произнесла она наконец. — Это были
трудные времена. Я оказалась без пищи, в каком-то рванье. Снаружи бушует
буран. А в избе двое… маленьких моих ребятишек в лохмотьях… Печь топить
нечем — в доме ни полешка. Отправилась в лес, не успела оглянуться, как
стемнело. Набросала я в санки хворост — какую-то мелочь, ветки, на бόльшее
сил не хватило. Только было двинулась обратно, как вдруг послышался страшный
вой. И вскоре меня окружили волки. Десяток, не меньше. Сопротивляться было
бесполезно. Пока звери терзали мое тело, я рыдала от жалости к своим
детишкам. И вот ведь что удивительно, Нур Харрасович, — девушка окончательно
успокоилась и даже немного повеселела, — до сих пор время от времени, ни с
того ни с сего мною овладевал ужас от ощущения, что меня окружает стая
волков. Из-за этого я даже боялась оставаться одна в темноте. Теперь же мои
страхи как будто куда-то улетучились.
– Просто информация о том несчастном случае, девочка моя, сохранилась в
твоем подсознании и не давала тебе покоя. А после того, как ты заново все
пережила, она стерлась из твоей памяти. Значит, не зря слезы проливала.
После этого старик подошел к Юламану Каримовичу:
– Ну а ты, приятель Юламан, чем нас стращать собираешься?
– И не надейтесь, Нур Харрасович, ничего не выйдет. Даже если захотите
испугаться, такого удовольствия я вам не доставлю. Представьте себе, я лазил
в соседский сад за недозревшими яблоками. — Странно было слышать, как такой
солидный мужчина рассказывает о каких-то ребяческих шалостях. — Многие
детские забавы давно уже позабылись. А сейчас мне удалось пережить кое-что
заново. Вдруг вспомнил, как мечтал о том, что если начнется война, я
непременно стану разведчиком. Пожалуй, не помешало бы всыпать тому мальчишке
за его проделки, а, профессор?
– Оно, конечно, так, Каримович. Но в то время, ты еще, небось, ходил задрав
нос, заполучив пару кислых яблок.
– Да уж наверняка.
Янгильдин пристально взглянул на Рамзиля:
– Ну как, улым, решился? Попробуем?
— Какой может быть вопрос? По мне, если не волк, так пусть крокодил слопает.
Кому еще удавалось совершить экскурсию в нутро этого чудовища?
– Учти, это особенное, совершенно незнакомое, ни разу не испытанное тобой
состояние. Постарайся максимально отвлечься от окружающего мира, забыть на
какое-то время обо всем. Понимаешь, в твоем сознании не должно оставаться
ничего, что соединяло бы тебя с реальностью. Только при таком условии можно
добиться желаемого результата. И вот еще что. Если будет уж совсем
невмоготу, ты сможешь прекратить сеанс. Твой разум останется подвластным
тебе.
…Рамзилю казалось, что все слышат, как колотится сердце в его груди. Но он
старался казаться беспечным. Готовили его точно так же, как и предыдущих.
Юноша вытянулся на полу и закрыл глаза. Пока дождался музыки, прошла словно
целая вечность. Вначале мелодия звучала как будто бы где-то вдалеке, потом
стала приближаться. И по мере своего приближения она все больше овладевала
его существом. Рамзиль почувствовал, как участилось его дыхание. У него
возникло такое ощущение, будто музыка проникала в его тело через кончики
пальцев. А голос Нура Харрасовича доходил до него как сквозь сон.
Парню захотелось двигаться в такт музыке. Все тело налилось какой-то
необыкновенной силой и словно погрузилось в воду. Рамзиль, будто родом был
из самого подводного царства, свободно передвигался в этой стихии то ли
шагом, то ли вплавь. Кажется, он внутри какого-то мешка… Да еще пытается в
нем же выбраться куда-то наружу. А царю подводного мира, видимо, не очень-то
хочется его отпускать.
Вдруг Рамзиль увидел себя как бы со стороны. Ну и ну… Разве такое
возможно?.. Да ведь он младенец, причем еще не родившийся! Он еще пребывает
в невесомости, но вот-вот покинет чрево своей матери. А откуда этот
ослепительный свет?! От восторга и изумления Рамзиль аж приоткрыл веки. Но
нет, вокруг него все тот же полумрак. Рядом сидит Лейсян, все остальные тоже
на своих местах.
Парень снова закрыл глаза и как ни в чем не бывало вернулся в прежнее
состояние. Неужто все новорожденные испытывают то же, что и он — это
ослепление ярким светом? Наверное, так оно и есть. Только почему же никто
этого не помнит? Если бы люди помнили момент своего рождения, то наверняка
бы знали цену даруемой им жизни.
Мелодия постепенно затихла. Рамзиль с большой неохотой открыл глаза. Нур
Харрасович заметил, как он очарован. Старик знал: от того, как пройдет
первый опыт, будет зависеть очень многое. Если парень почувствует
разочарование, Янгильдин не станет его принуждать. Насильно заставлять кого
бы то ни было заниматься опытами подобного рода нельзя.
А между тем профессор чувствует, что жить ему осталось недолго. Эх-х, жаль,
что не удалось подготовить побольше учеников! Он выпустил сотни студентов, а
продолжателей раз-два и обчелся — Равиль да Юламан Каримович. На девушек же
он смотрит как на нераскрывшийся бутон цветка. Лишь время покажет, как они
себя проявят: либо с головой уйдут в науку, либо, если не хватит воли,
откажутся. Вся надежда теперь на Рамзиля. Он производит впечатление
основательного и целеустремленного человека.
Собравшиеся стали понемногу расходиться. Никакого обсуждения после
эксперимента, как того ожидал Рамзиль, не последовало. Оказывается,
профессор дает какое-то время на размышления.
Такие испытания, как правило, не проходят для людей бесследно — им
удается-таки избавиться от некоторых комплексов. А что касается психики… По
собственному опыту профессор знает, что приподнятое настроение сохраняется
неделями. Только вот каково возвращаться после всего этого в серые будни…
– Нур Харрасович! — Янгильдин пришел в себя. Из всех его гостей остался один
лишь Рамзиль. — Можно спросить?
– Конечно, сынок.
– Объясните мне, пожалуйста, почему то, что испытала Лейсян, до такой
степени отличается от наших видений? Взять Айгуль-ханум — она, как и я,
заново пережила момент рождения, с той лишь разницей, что при этом изрядно
помучилась. С Юламаном Каримовичем все яснее ясного, а вот то, что произошло
с Лейсян, мне не совсем понятно.
– А что тут непонятного, сынок? Так уж распорядилась природа. Она нас такими
создала, и мы ей подчиняемся. Слыхал, небось, когда человек умирает,
частенько говорят, мол, «душа отлетела». Так и происходит на самом деле.
Умирает лишь физическое тело, а душа человека живет вечно. Всегда помни об
этом, сынок. Бессмертие души отрицали задолго до нас. Будут отрицать и после
нас. Но все в мире существует и происходит помимо человеческой воли. Что
касается Лейсян… Душа ее принадлежала когда-то женщине, у которой было двое
детей. Как я понял, случилось это во время войны… Погоди, погоди, да ведь
Лейсян, должно быть, знает название деревни, в которой жила. Вот бы отыскать
ее! Сколько экспериментов проводим, а событий, которые произошли бы в такое
недалекое время, до сих пор не было. Ну а то, что тебе пришлось заново
пережить момент рождения… Такое у нас частенько случается. Скажу по секрету,
— старик лукаво улыбнулся, резво подскочил к Рамзилю и, наклонившись к его
уху, несмотря на то, что они были одни, прошептал: — Бывает, мужчины
чувствуют, будто сами рожают. Взять к примеру меня, старика, — я и сам это
испытал.
Оба рассмеялись. Да, с Нуром Харрасовичем уж точно никогда не соскучишься.
А Янгильдин между тем продолжал:
— Человек в состоянии воскресить в своей памяти любое произошедшее с ним в
прошлой жизни событие. А то, что испытала сегодня Лейсян… Речь идет о
переживаниях, не имеющих никакого отношения к человеку, участвующему в
опыте. Было бы неплохо исследовать хотя бы одно из таких видений, но…
Столько хлопот, времени на все не хватает.
– Нур Харрасович, с тех пор, как я стал общаться с вами, передо мной
открылся целый мир. Не подумайте, что я заискиваю перед вами, это
действительно так. Только мне хотелось бы знать конкретнее, для чего
все-таки нужны эти эксперименты.
– В жизни нашей есть такое явление, как зло. Ты никогда не задумывался,
зачем оно существует? С одной стороны, человечество вроде бы против зла, но
от этого его меньше не становится. Главная причина в том, что люди думают
так: со смертью я смогу избежать любого наказания. Каждый стремится получить
от жизни как можно больше, не задумываясь над прошлым и мало заботясь о
будущем. И это в корне неверный подход. Наши души жили тысячи лет тому
назад. И по прошествии веков мы будем возвращаться в тела потомков. Если бы
человечество это понимало, зла в мире поубавилось бы. Вот для чего нужны
такие эксперименты. А избавление от комплексов и болезней — всего лишь, так
сказать, побочный, хотя и болезненный, эффект наших опытов.
4
Вроде бы только что была зима — и не только снаружи, но и в душе. А сейчас…
Вместе со снегом оттаивает и лед в душе, под журчание весенних ручейков
сердце джигита наполняется какой-то чудодейственной силой. Что-то непонятное
творится со временем — оно мчится с такой невообразимой скоростью, что за
событиями трудно уследить. До сих пор тебе не было ни до чего дела, не так
ли, Рамзиль Акъюлов? А теперь… ты попал в какой-то другой — удивительный,
необыкновенный — мир.
ИЗ ПРОШЛЫХ ЖИЗНЕЙ
«…Я — цветок. Под дуновение ветерка и порхание бабочек я источаю дивную
мелодию. Я— выросший на горной вершине колокольчик. В этот мир я явился
весеннею порою, когда зазеленела впитавшая талые воды земля, и просуществую
до тех пор, пока не пожелтеет и не пожухнет листва на этой высокой березе…
Вчера на моей вершине побывала пара молодых влюбленных. До чего же прекрасны
были оба и счастливы. От восхищения и восторга я пропел им красивейшую из
своих песен.
– Хочешь, — обратился парень к девушке, — я подарю тебе самый чудесный и
таинственный цветок? — И он потянулся за мной. Не скрою, было приятно
услышать о себе такие слова. Но мне так не хотелось умирать! Впервые в жизни
я пожалел, что не родился горькой полынью или жгучей крапивой. Ни разу не
причинивший кому-либо зла, я не могу понять, отчего же у каждого проходящего
возникает желание убить меня?!
– Не надо, не трогай, — сказала вдруг девушка. — Он такой красивый, пускай
растет.
На лепестках моих выступили капельки. Роса — подумали, верно, вы. Но то были
слезы… Да, я плакал, и мне самому было непонятно — почему…»
* * *
Войне скоро конец. Конец фашистской нечисти.
Погибших в последнем бою заменили вновь прибывшие. Среди них есть те, кто
уже понюхал пороха, но немало и таких, у кого едва-едва начали пробиваться
усы. Эти желторотики со вчерашнего вечера ходят за мной по пятам. Хорошо
еще, что в роте есть я — ефрейтор Шакир Аллагулов. А то кто бы еще опекал
этих цыплят? Ну да ничего, привыкнут. Я тоже ведь не солдатом родился, не
бегал, едва появившись на свет, с винтовкой в руках.
— Как-то раз довелось мне сходить в разведку, — начал я, придвинувшись
поближе к небольшому костру, вокруг которого расположился наш взвод. У
желторотиков аж глаза заблестели. Только Ваня, который лежал справа от меня,
плутовато прищурился, но тут же спрятал улыбку под усами. Знал, шельма,
какой из меня разведчик — даже буквы «р» и той для меня многовато. — Вот,
значит, пошел я однажды в разведку. И замечу вам — совершенно один. Сам
генерал попросил. Подошел ко мне, похлопал ласково по спинке и говорит:
«Сгоняй-ка, Шакир, во вражье логово да раздобудь нам языка. Про отвагу твою
вся армия знает. Покажи-ка нам еще раз, на что способен». Пришлось
согласиться. Что поделаешь, раз уж такой большой начальник самолично просит.
«Есть, товарищ генерал, — ответил я. — Вмиг доставлю вам языка — живого или
мертвого». А он смеется. «Ну и ну, Шакир, — говорит, — интересно, сколько же
будет стоить мертвый язык?» Не стал я с ним спорить, пошел. Иду себе день,
иду ночь. И вот добрался-таки до вражьего логова. Смотрю: ни село, ни город.
Огляделся я, значит, и прикинул: взводу, в составе одного ефрейтора Шакира
Аллагулова, не по зубам его захватить. Думал я, думал, и вдруг меня осенило.
«Эх, Шакир, — сказал я себе. — Как же это ты сразу до этого не додумался, а
еще деревенский!» Ну и вот, значит, пошел я задворками. Еще днем заприметил,
как над тамошними баньками дымки тянутся. Ага, говорю я себе, ох и наподдам
же я вам пару. Подошел к самой крайней баньке, остановился, прислушался. Нюх
у вашего Шакира, что и говорить, отменный: так и есть, моются — слышно, как
внутри водой плещут и что-то там по-немецки бормочут, вроде как поют. Что ж,
поглядим, по-каковски вы у меня скоро запоете… Никак, одеваться начали? И
точно: через некоторое время выходят из бани трое фрицев. Присмотрелся я к
ним и вижу — ни то ни се. Нет, из-за таких не стоит даже пачкаться. Шакиру
нужен — ни больше ни меньше — генерал, и только на крайний случай — майор. А
вы ступайте своей дорогой. Гляжу: еще одна парочка объявилась. Я недолго
думая юркнул в баньку, нырнул под полок и притаился. Ну, значит, заходят эти
в баню. Тот, что потолще, на попугая смахивает. Вот уж верно говорят: на
ловца и зверь бежит. Спасибо тебе, милок, за то, что сам ко мне пожаловал.
Второй, вроде как адъютант, вдруг вспомнил чего-то и назад побежал. Ну, а
этот стал не спеша сбрасывать одежду. Раздевается да посвистывает. Остался в
чем мать родила, полез на полок и ну париться. А на Шакира вашего как сверху
потечет! Ах вот, значит, как ты со мной! Разозлился я, выбрался из своего
укрытия и тут же запер дверь на задвижку. У господина того душа ушла в
пятки. Подумал, верно, что это черт к нему из самого пепла пожаловал.
Скрючился он и застыл, онемел с перепугу. Тем временем подоспел адъютант и
принялся дергать дверь. Стоило мне только показать голому индюку пистолет,
как тот вмиг сообразил, что от него требуется — обругал адъютанта и послал
подальше. И вот, значит, приходит тот немец в себя. «А-а, Шакир, так это ты?
Зачем же было так пугать?» — говорит. «Нечего возиться, — отвечаю я, —
прикрой по-быстрому свой срам и марш вперед!»
Гнал я его до тех пор, пока до наших не добрались. У бедного аж язык
свесился, впрямь как у пса. Вот, значит, какого языка приволок дядя Шакир
товарищу генералу…
Сидевший с краю узбек Усманжон, самый молодой из новичков, отважился
спросить:
– А что, тот фриц тебя по правде знал?
Хохот был такой, что пристроившиеся на соседних деревьях птицы разом
вспорхнули.
* * *
«С тех пор, как мы перебрались на яйляу, прошел всего один день. И оттого
всевозможным хлопотам пока что не видно конца. Мужчины продолжают ладить
юрты. Несколько человек возятся со скотиной. А уж чем занимаются женщины —
известно.
Мой старший сын Иртуган среди тех, кто ставит юрты. К его словам
прислушиваются. Бог даст, выйдет из него достойный муж. Глава рода
Байгубек-бей не вечный — придется и мне однажды покинуть этот свет.
Что-то не видать моего младшенького — Айтугана. Как бы чего не натворил
сдуру. До какой же степени разными могут уродиться дети в одной и той же
семье. Попробуй-ка такому, как Айтуган, судьбу рода доверить. Ему только
повод дай: случится где небольшая заварушка, он ведь людей не пожалеет,
потащит за собой в бой.
Когда я любовался нашими бескрайними владениями, из юрты вышла с тустаком в
руке байбисэ** Махиямал.
– Отведай-ка свежего кумыса, атахы.
– Эх-х, добрый кумыс, куда надо попадает! — похвалил я и спросил: — Ты,
часом, не знаешь, куда наш Айтуган запропастился?
– Сказывал, будто собирается на дальний конец яйляу. Сел на коня и ускакал.
С тех пор не видать его.
И тут на идущей низом дороге показался всадник. Сперва я принял его за
Айтугана, но когда тот приблизился, понял, что это не так. Лошади такой
пестрой масти в наших местах не встречаются. Кто бы это мог быть? Кто бы ни
был — друг ли, враг ли, — обычаи велят проявлять гостеприимство. Пока я
отдавал своим женам распоряжение приготовить угощение и набрасывал на плечи
красный бархатный елян, всадник успел подъехать. Да ведь это известный на
весь тамъянский род батыр Кыдрас.
– Ассалямагалейкум.
– Вагалейкумассалям, батыр. Добро пожаловать.
Спешившись, Кыдрас-батыр прочел молитву, затем встряхнул задеревеневшее от
долгого сидения в седле тело. Я невольно залюбовался его могучей, статной
фигурой и налитыми недюжинной силой мышцами рук. Конечно, в моем роду,
аллага шюкюр***, батыров предостаточно, но я вынужден был признать, что
равного Кыдрасу среди них не сыскать.
Мы вошли в юрту. Усаживаясь на почетное место, батыр скрестил ноги.
– Ну, и как идут у вас дела, как дома-земли, как скотинка?
– Покамест не на что жаловаться, батыр. Мы тут второй день. Трава хорошо
поднялась, так что скотине, алла бойорха****, будет чем поживиться.
————————————————————
** Жена главы рода.
*** Аллага шюкюр — слава богу.
**** Алла бойорха — бог даст.
Тем временем женщины внесли блюдо с источавшим ароматный пар мясом и чаши
с кумысом. Я придвинул угощение поближе к гостю. Такой знатный батыр, как
Кыдрас, просто так не наведывается. Вот это-то меня как раз и настораживало.
Гость не мог не заметить моей тревоги и вскоре, переговорив со мной о том о
сем и дождавшись, когда женщины выйдут, отставил тустак в сторону и
обратился ко мне:
– Неспокойно нынче, Байгубек-бей.
– Неужто снова кровь льется?
– Вот-вот прольется. Батша* отобрал земли у юрматинцев и уже приказал своим
людям построить там что-то. А юрматинские джигиты их не пускают. Кто же
согласится отдать кафырам землю, где покоится прах наших предков. Наутро
явились солдаты и спалили дотла несколько аулов… Вся башкирская земля гудит
теперь как растревоженный пчелиный улей. В народе говорят, мол, мы не за тем
к русскому батше присоединялись, чтобы земли у нас отнимали. Через три дня у
Ирендека будет сбор. Созывают аксакалов. А перед этим вам нужно пересчитать
всех своих джигитов и подготовиться к войне.
По всему видно, Кыдрасу некогда рассиживаться. Он потянулся за чашей,
глотнул напоследок кумыса и стал прощаться. Я понимал, что не имею права его
задерживать.
– Ладно, Кыдрас-батыр, сделаем все, что в наших силах. А уж ловкости и
отваги нашим джигитам не занимать.
– Хуш.
Я смотрел батыру вслед до тех пор, пока тот не скрылся из виду. Эх, земля
наша родимая, какие еще напасти ждут тебя впереди?»
5
Кто же ты, Рамзиль Акъюлов? Хрупкий цветок-колокольчик или вставший на
защиту родной земли батыр? Рамзиль пребывает во власти каких-то непостижимых
разумом видений и не может отделаться от ощущения, будто они и есть
реальность.
И чем больше это состояние им овладевает, тем очевидней, что у него уже
никогда не поднимется рука сорвать просто так какой-нибудь цветок или
обидеть живое существо. Иной раз у юноши возникает странное чувство, как
будто он, оставаясь Рамзилем, является в то же самое время кем-то или чем-то
еще. Временами он как бы с изумлением наблюдает за собой со стороны, за тем,
как поступает и ведет себя в тех или иных ситуациях. Теперь молодой человек
нередко видит в окружающих самого себя. Взять хотя бы того старика, который
еле-еле плетется, опираясь на палочку. Рамзилю так и кажется, что в нем
живет душа их общих предков. А когда родной дед нуждается в помощи, разве ты
сможешь со спокойной совестью отказать ему?
Все люди братья… Может быть, так оно и есть на самом деле…
С тех пор, как Рамзиль познал себя в роли главы рода, он всем своим
существом ощутил трагедию того поколения. Никогда прежде юноша не испытывал
такой горячей сыновней любви к своей родной земле, не ступал по ней с таким
достоинством и гордостью, как это делал Байгубек-бей.
Раньше Рамзиль вел себя чуть ли не как посторонний. Байгубек-бей, прости
своих потомков. Прости, если сможешь…
Оставив прилегших возле костра солдат, пройдя через перевоплощение в
Байгубек-бея, с восхищением оглядывавшего свои владения, душа джигита
плутала среди завораживающей взор сверкающей лазури, наконец очутилась на
усыпанном цветами просторе. Подобного блаженства ему еще ни разу не
приходилось испытывать.
—————
* Царь.
А сейчас, когда Рамзиль раздумывал, куда бы податься после занятий, им
овладела неодолимая потребность пережить это ощущение заново. Может, пойти в
парк? В погожие майские дни там бывает особенно хорошо…
Клумбу с цветущими тюльпанами он обошел несколько раз. «Ну что у нас за
жизнь… С головой окунувшись в быт, в повседневные заботы, мы утратили
чувство прекрасного, разучились удивляться простым вещам… Неужто можно
очерстветь до такой степени?..»
Не зная, что бы еще предпринять, Рамзиль присел на скамейку возле фонтана.
На душе было пусто. Углубившись в свои мысли, он вдруг почувствовал чей-то
взгляд: на другой скамейке, всего в нескольких шагах от него, сидела Лейсян.
На губах девушки играла улыбка. Рамзилю сразу стало легко и до того
радостно, словно он как раз за тем сюда и пришел, чтобы встретиться с ней.
– Как дела, сестричка? — запросто поздоровался он с ней и сам себе удивился:
раньше девушкам из него и слова было не вытянуть.
– Нормально, товарищ табиб. Возьмешься меня вылечить в случае чего?
– Если с тобой что случится, ты только улыбнись мне — и сама не заметишь,
как хворь твоя пройдет.
– Так вот оно что! Оказывается, наш Рамзиль в «скорую помощь» превратился.
То-то ты с бешеной скоростью несколько раз обежал весь парк, аж в глазах
зарябило.
– Я умолял Всевышнего помочь мне встретить среди цветов красавицу по имени
Лейсян. И, как видишь, Аллах внял моей просьбе, за что ему большое спасибо.
– Вот уж никак не думала, что мой брат может потянуть на роль Всевышнего.
Это ведь он меня сюда затащил. — Лейсян кивнула в сторону фонтана, где
стоял, беседуя с какой-то светловолосой девушкой, Равиль.
– Как? — поразился Рамзиль. — Равиль Рахимович?! Разве он твой брат?
Лейсян прикусила язык, но сказанного назад не воротишь.
– Да, он приходится мне двоюродным братом. Только ты об этом никому не
говори, ладно? Так спокойнее будет, а то еще все кому не лень будут
приставать со всякими любезностями. Кстати, некоторые преподаватели с нашей
кафедры, кажется, думают, что мы с ним жених и невеста, — сказала девушка и
рассмеялась.
– Я вижу, эта блондинка успела вскружить ему голову. Самое благородное
занятие в такой замечательный день.
– Уж не собираешься ли ты последовать его примеру?
– Почему бы и нет. И чтобы основательно подготовиться к такому важному
мероприятию, предлагаю пройтись по парку.
Лейсян, видно, самой надоело сидеть, и она, не раздумывая, согласилась.
Парень и девушка медленно пошли к деревьям. Какое-то время оба молчали.
– Лейсян, а как ты попала на сеансы Нура Харрасовича? — решился наконец
спросить Рамзиль.
– Ничего удивительного. Я ведь у Нурании-апай живу — у маминой сестры.
– Получается, что Равиль Рахимович ее сын?
– Ну да. Дядя был летчиком, сгорел в самолете. Равиль-агай тоже мечтал
летать, но тетя не разрешила. Если бы он не встретил Нура Харрасовича, кто
знает, может быть, так до сих пор и метался бы между небом и землей. Когда я
училась в школе, частенько к ним приезжала. Я видела, с каким усердием
трудится брат, и тоже решила стать врачом. В прошлом году, сразу же после
школы, сдала экзамены, но не прошла. Пришлось поступать на вечернее. Так что
сам видишь, ничего случайного здесь нет.
– Знаешь, в тот раз, во время сеанса, Нур Харрасович говорил, что надо бы,
мол, исследовать какой-нибудь случай — из тех, что нам удалось воскресить в
нашем сознании. Да пожаловался, что времени на все не хватает. Так вот я
подумал: ведь мы с тобой могли бы кое-что сообща прояснить… Ты рассказывала
про то, как за дровами ходила. А имя свое не помнишь и как тот аул
назывался?
– Дай-ка попробую, — Лейсян сжала ладонями виски и, подойдя к ближайшей
скамейке, села. — Хатима… Да нет. Хабира… Точно, вспомнила! Звали меня тогда
Хатира. Только вот насчет аула… Он у самой речки находился. А название у
него было какое-то певучее. Вроде бы даже с каким-то деревом связано.
– Береза, дуб, ива… ольха, лиственница… Еще рябина и липа…
– Постой-ка, постой… Все, вспомнила — Рябиновая, то бишь Миляшле.
– Может, сходим в библиотеку, проверим по карте?
– И вправду. Вдруг повезет…
Найти нужную карту оказалось делом несложным. Да вот только отыскать на ней
знакомое название, несмотря на все их усилия, так и не удалось. Настроение у
обоих испортилось. Еще бы, они ведь так надеялись, что вот-вот все
откроется.
– Не переживай, сестричка, нам уже немало известно. Авось что-нибудь да
получится.
Проводив девушку до дому, Рамзиль галантно поцеловал ей ручку. Погруженная в
свои мысли, та лишь грустно улыбнулась, но и этого оказалось вполне
достаточно, чтобы поднять парню настроение. На душе у него было до того
радостно, что он не мог сдержать улыбки. Так и шел до самого общежития,
улыбаясь и не обращая при этом внимания на недоуменные взгляды прохожих.
6
Сойдя с поезда и различив вдалеке домики родной деревни, Рамзиль
встрепенулся и с ходу рванул по знакомой с детства дороге. Вообще-то ехать
домой в ближайшее время он не собирался. Но вчера, заявившись после прощания
с Лейсян в общежитие, он обнаружил там телеграмму, в которой сообщалось:
«Вернулся братишка из армии. Если сможешь, приезжай».
Пробираясь к своему дому задворками, чтобы сократить путь, Рамзиль издалека
услыхал, что у них во дворе раздается стук топора. В страду его
отец-механизатор не то что дрова колоть, даже перекусить не успевает. Не
иначе как Санъяр помогает, стосковался, небось, по хозяйству.
Братишка обернулся на скрип открываемой задней калитки и просиял. Он тут же
отбросил топор.
– Здорово, агай, — Санъяр крепко обнял его. — А я тебя со вчерашнего вечера
дожидаюсь. Всех повидать успел. Один ты остался.
Рамзиль оглядел братишку с головы до ног. Надо же, какой здоровяк! Да и
держится солидно, остепенился.
Они вошли в дом. Мать возилась на кухне у газовой плиты.
– Здравствуй, сынок. Закрутилась с обедом, не уследила, как ты подоспел. —
Сания ласково похлопала сына по спине.
После обеда братья прошли в зал. Санъяр уселся на диване.
– Знал бы ты, как давно я мечтал об этой самой минуте. Лишь вдали от родного
дома начинаешь понимать, как он тебе дорог.
Рамзиль только было пристроился рядом с братишкой, как вдруг заметил сквозь
приоткрытую дверь спальни лежащий на комоде перед зеркалом фотоальбом.
– Это, что, твой дембельский альбом? — спросил он и, с осторожностью взяв
его в руки, подсел к брату.
Раскрыв альбом, Санъяр принялся не спеша комментировать:
– Это наш взвод… Мой товарищ из Курганской области… Здесь мы тренируемся. А
вот тут идем в баню смывать свои грехи…
Рамзиль обратил внимание на фотографию симпатичной девушки.
– А это кто?
– Девчонка с Демы. Я знаю ее только по этому снимку. Адрес мне мой друган
Ришат дал. На чужбине письма сердце согревают… А вот и сам Ришат. Самый
близкий мой товарищ. Между прочим, он вместе со мной сюда приехал, но не
задержался, переночевал у нас ночку и айда в свой Миляшле.
Рамзиля словно током ударило.
– Как-как? Ты сказал Миляшле?
Санъяр в изумлении уставился на брата:
– Ну, Миляшле. И что с того? Что тут особенного?
– Вот это да… Я и не чаял, что так быстро найду… — Вышагивая взад и вперед
по комнате, Рамзиль поймал на себе недоуменный взгляд Санъяра. — Как бы тебе
получше объяснить? Понимаешь, в двух словах ведь обо всем не расскажешь.
Когда первое волнение улеглось, Рамзиль сказал себе: и чего это ты так
всполошился? А вдруг это вовсе не тот аул. Мало ли у нас в республике
одинаковых названий?!
– Эх, жалко, что я не застал твоего друга, — сокрушался Рамзиль.
– Ничего, агай, он меня к себе в гости звал. Может, соберусь через пару
недель. Могу и тебя с собой прихватить.
– Знал бы ты, Санъяр, как это важно для меня.
– Да понял уж. Небось не стал бы зря так волноваться… До них, между прочим,
только через Уфу добраться можно. Так что сделаем вот как: сначала я заеду
за тобой, а дальше уж вместе отправимся.
– Дело в том, что через три недели у нас сессия начинается. Давай лучше на
следующей неделе махнем, а?
– Почему бы и нет. Я тоже не собираюсь весь месяц дома торчать.
7
ИЗ ПРОШЛЫХ ЖИЗНЕЙ…
«По окончании сельхозинститута меня направили в этот колхоз агрономом. Я мог
бы оказаться в каком-нибудь другом месте, если бы не болезнь моей матери.
Как раз из-за этого мне пришлось попроситься поближе к родной деревне
Чернушки. Если бы был жив мой отец... Так и не оправившись от полученных на
фронте ран, он умер несколько лет тому назад.
Я родился после войны. Старшие брат и сестра успели обзавестись собственными
семьями. Поэтому заботиться о больной матери приходится мне. Жизнь
впроголодь сделала свое дело — мама вконец испортила себе желудок.
В поселке, где я работаю, есть больница, и я рассчитываю забрать мать к
себе. Не знаю только, согласится ли. Еще скажет: «Здесь покоится прах нашего
отца. Разве я могу бросить это место?» А каково мне каждую неделю мотаться
на другую сторону от Челябинска. Времени и так не хватает. Придется искать
какой-то выход.
Приехал я сюда окрыленный. Однако… Прибыв на место, я был просто потрясен.
Не такое уж маленькое село оказалось в полном запустении. А впрочем, сам-то
я где до этого проживал? Чем же лучше моя родная деревня? Просто по привычке
я, наверное, на многое не обращал внимания. Не зря же говорят, что чужие
недостатки больше бросаются в глаза.
Колхозное начальство показывается раз в два-три дня. Да и то лишь для того,
чтобы поорать на бедных женщин, которые уже давно разучились улыбаться. В
деревне достаточно много ребятишек. Но едва успев подрасти, они уже начинают
приучаться к выпивке. Что же делать?
«Терпи, Витя. И не стыдно тебе пасовать перед первыми же трудностями?» —
корил я себя. Тут в голову мне пришла идея провести собрание, чтобы
потолковать с народом. Да вот только ничегошеньки из той затеи не вышло.
Нет, люди, конечно, пришли, но кто-то спал, а сидевшие сзади резались в
карты. Все они были приучены поднимать руки автоматически, даже не
потрудившись прослушать текст подготовленной начальством резолюции.
Несмотря на то, что настроение у меня упало, я и не думал сдаваться. Первым
делом я по очереди переговорил с самыми работящими из числа молодых. И
сегодня мы, наконец, собрались в помещении, каковое назвать клубом в
общем-то язык не поворачивается. Но пока оно нас вполне устраивает, хотя бы
потому, что здесь можно сидеть. На этот раз должно получиться. Иначе и быть
не может.
И вот я спешу на встречу. Прекрасный летний вечер. После обеда прошел дождь,
и под ногами лужи. Дышится легко и на душе радостно. Я посмотрел вверх и
чуть не запел. Оказывается, не зря говорят, что август — пора звездопадов.
Прямо на моих глазах одна за другой вспыхнули и сгорели две звездочки. Стало
быть, желание мое сбудется!
Я уже был на подходе к клубу, как вдруг увидел при свете луны группу
сбившихся в кучу мужиков. Присмотревшись, я заметил, что они тащат в темный
переулок какую-то девушку в светлом платье. Пока я соображал что к чему, она
закричала:
– Витя… Витя! Спаси меня, Витя!
По голосу я узнал Олю. В этом году Оля закончила десятый класс. Она успела
стать моей самой главной помощницей. Синеглазка…
Не раздумывая, я бросился в переулок. Догнав мужиков, я, даже не дав ни им,
ни себе опомниться, разбросал всех в разные стороны. Девушка метнулась ко
мне и спряталась за моей спиной. И в ту же секунду вся злоба дышащих
перегаром подонков обрушилась на меня.
– Вали отсюда, покуда цел! — крикнул Валерка, вернувшийся недели две тому
назад из тюрьмы.
– Ребята, против вас я ничего не имею. Но Олю я в обиду не дам.
– Ха, тоже мне защитничек нашелся! Да я сейчас из вас обоих котлеты сделаю.
— В руке Валерки блеснул нож.
Остальные пять или шесть мужиков отступили, освобождая атаману место. Мигом
оценив обстановку — пока мужики соображали что к чему, Оля, как быстроногая
лань, стремглав помчалась к клубу.
Оказывается, еще не забылись усвоенные спортивные приемы. Изловчившись, я
успел вовремя ударить по руке замахнувшегося на меня Валерки. Нож отлетел в
сторону. Однако он тут же выхватил другой. Собираясь ударить во второй раз,
я вдруг почувствовал резкую боль в области сердца.
То ли я сам падаю, то ли мир так быстро крутится вокруг меня… Разбегаются,
беспокойно озираясь по сторонам, темные фигуры. А может быть, они летят ко
мне? Да нет, похоже, что я сам… Маленьким ребенком сижу я на плечах у своего
отца, как на лошади верхом. Неужели мне его нисколько не жаль? Отец же
болен. Но почему он мне ничего не говорит?… Впрочем, я ведь еще ребенок. Да
нет, вроде уже большой. Вон, матери дрова таскать помогаю. А отец больной
лежит. Он ведь только что играл со мной, когда успел упасть? Хотя… Да что же
это со мной, он ведь умер! И мы везем его хоронить. Моя мама падает в
обморок. Я чувствую, какие сильные у меня руки. Подхватив легкую, как
былинку, мать, я несу ее домой. Мама… Мамочка… Ну, хоть ты не умирай! Я тоже
не хочу умирать.
– Я не хочу…
– Витя… Витя! Родненький мой, пожалуйста, не умирай!
Неужто это Олин голос? Я с трудом размыкаю веки. Несколько человек
сгрудились надо мной. Оля плачет, обхватив руками мою голову.
Сердце снова чем-то пронзило. Эту боль уже невозможно ни с чем сравнить. И
вдруг… Я едва не ослеп от яркого света. Какое блаженство! Меня обволокло
серебристое облако. Выходит, я не умер. Нет, я не умер!»
* * *
Лейсян поняла, как ему тяжело, и со свойственной одним лишь женщинам
проницательностью старалась облегчить его страдания. Уже и музыку
остановили, и свет зажгли, а Рамзиль все продолжал лежать, держась за
сердце. Лицо девушки было пронизано тревогой.
– Рамзиль… Рамзиль… Что с тобой?
– Нож в сердце вонзили… Я все еще чувствую его в своей груди. Спасал такую
же, как ты. Она только самую чуточку не успела… Опоздала всего на минуту.
Она так хотела спасти меня от смерти. Когда моя душа отделилась от
окровавленного тела, я завис над толпой на несколько секунд. Девушка была
без сознания. И только в тот момент я понял, что она ко мне испытывала... Я
сделал попытку вернуться в свое безжизненное тело, но ничего из этого не
вышло. Пробовал пошевелить хотя бы руками — они не послушались… И тогда…
меня что-то обволокло. Это был какой-то чудесный, необыкновенно мягкий свет…
«Рамзиль… Рамзиль…. Почему меня там не было? Не то что мгновение, всю свою
жизнь положила б к твоим ногам, но спасла бы тебя… Обязательно спасла бы…»
8
В субботу приехал Санъяр. Всю неделю с нетерпением ожидавший приближения
выходных Рамзиль затрепетал от волнения. Он столько месяцев провел в
виртуальном мире, что теперь уже боялся поверить в реальность происходящего.
А вдруг окажется, что все испытанное и увиденное ими было чем-то вроде
помешательства? Нет, только не это!
На дорогу ушло не так уж много времени. Когда электричка остановилась, народ
хлынул наружу. Это были в основном дачники, предвкушавшие погожие выходные
деньки.
– Ришат! — крикнул Санъяр, завидев своего друга. Они бросились друг другу в
объятия с такой радостью, словно не виделись целый год. — А я как раз думал,
у кого бы спросить, как до тебя добраться.
– Да я уж третью электричку встречаю. Видно, не зря говорят, что бог троицу
любит, — рассмеялся тот.
Ришат приехал на отцовской легковушке. Три парня, стараясь перещеголять один
другого, бросились помогать Лейсян. Когда все уселись, машина тронулась. От
станции до деревушки оказалось не так уж далеко — очень скоро путники уже
сидели за накрытым столом под яблоней, наслаждаясь ароматным чаем.
Как только разговорились, Рамзиль незаметно повернул беседу в нужном ему
направлении:
– Алмабикэ-апай, во время войны вы тоже были здесь, в Миляшле?
– Да нет, улым, я приехала сюда уже после войны.
– Нас интересует, не жила ли в этой деревне женщина по имени Хатира.
– Выяснить это несложно. В нашем ауле полно пожилых людей. Поешьте,
передохните немного, а после загляните к соседям. Ришат, сводишь гостей к
Хаят-абей. Она должна быть дома.
Рамзиль и Лейсян до того разволновались, что, встав из-за стола, отказались
отдыхать. Ришат с Санъяром, переглянувшись, пожали плечами.
Открывая калитку в соседний двор, молодые люди увидели старушку, рассыпавшую
курам корм.
Ришат обрадовался:
– Надо же, как вам повезло, — сказал он и подошел к соседке. — Как
поживаешь, Хаят-абей, как здоровье?
Много ли нужно пожилому человеку. Растроганная почтительным обращением, она
тут же стала зазывать гостей в дом.
– Спасибо, Хаят-абей. Ты уж не обижайся, пожалуйста, но мы лучше здесь, на
скамейке… посидим, потолкуем.
Лейсян уселась рядом со старушкой, а парни предпочли остаться на ногах.
Помолившись, абей провела ладонями по щекам и вопросительно глянула на
приезжих:
– Ну, ребятки, выкладывайте, с чем пожаловали?
– Вы хорошо помните военное время, Хаят-абей?
– Мелочи, наверное, запамятовала, а вот пережитые в те годы трудности забыть
невозможно.
– Мы ищем одного человека. Хотели узнать у вас, не жила ли в этом ауле
женщина по имени Хатира?
У Рамзиля гулко забилось сердце. От напряжения вздулись вены, а лицо стало
пунцовым. «Если даже не вспомнишь, пожалуйста, не говори «нет». Не лишай нас
надежды…»
– Погоди-погоди… Вроде была такая…
– Во время войны?… — Рамзиль чуть было не проговорился, что ее загрызли
волки. — Она умерла?
– Да, да. У покойной осталось двое ребятишек. И муж с фронта не вернулся. Их
дети, субханалла*, выросли, помогая друг дружке. Сын так и живет здесь. Да
вы сходите к нему, самого и расспросите. Гиндулла больше моего знает.
Чего-чего, а такого поворота они никак не ожидали. Лейсян была взволнована
сильнее, чем Рамзиль... Ушла в лес, оставив дома двоих детей, а возвратится
к ним чуть ли не через полвека молоденькой девушкой. Уму непостижимо!
– Ну что, вы хотите сразу же пойти к Гиндулле-агаю? — спросил Ришат.
– Конечно, прямо сейчас. Только вот дома ли он?
– Да уж наверняка. День-то к вечеру близится.
Вскоре они подошли к высокому, добротному дому. Издалека было видно, что за
человек в нем живет, — по красивым узорчатым карнизам, оконным рамам и
ставням, выкрашенным в разные цвета.
Прошли в избу. Хозяйка готовила ужин. В смежной комнате работал телевизор.
– Минихан-апай, я к вам гостей привел, — поздоровавшись, сказал Ришат.
– Айда, айда, проходите. Гостям мы всегда рады.
– Да мы к вам, в общем-то, по делу.
– О деле потом. Говоришь, гостей привел, а сам, не успел порог переступить,
как уже улизнуть норовишь, — пожурила Минихан-апай парнишку. — Атахы,
слышь-ка, атахы! Оставь свой телевизор. Тут к нам пришли.
Вслед за этим в дверях соседней комнаты показался дородный мужчина. В одной
руке он держал очки, в другой — газету. На вид ему было лет сорок-пятьдесят.
У Лейсян закружилась голова. Ой, Алла… Неужто это тот самый, тоненький, как
былинка, мальчонка, что дрожал когда-то от холода в своей истрепанной
одежонке?! И что ответить, если он вдруг спросит, откуда мы знаем его мать?
Не скажешь ведь: «Здравствуйте, дяденька, я ваша мама».
Минихан-апай оказалась проворной хозяйкой. Она вмиг уставила стол разной
снедью, хотя и не ждала гостей. А Рамзиль уже в который раз за сегодняшний
день начал разговор все на ту же тему.
Вначале хозяин лишь молча слушал, но потом неожиданно сказал:
– Все вроде бы понятно, дружок. Только вот смотрю я на вас и думаю,
сравниваю, сколько вам лет… Я и сам едва свою мать помню. Вы-то откуда ее
знаете?
Рамзиль не в состоянии был ответить на этот вопрос. На помощь ему пришла
Лейсян:
– Моя бабушка знала вашу мать, агай. Она мне часто про то время
рассказывала. — Сказав это, девушка покраснела. И только Рамзиль понимал
отчего. Чтобы отвлечь от нее внимание, он обратился к хозяину:
– А ведь у вас еще сестричка была.
– Верно. Но ее здесь нет. Она со своей семьей в Ленинграде живет. Когда наша
мама погибла, мне было одиннадцать, а ей — семь. Вот так в одиннадцатилетнем
возрасте мне пришлось стать и отцом, и матерью. Как сейчас помню тот
страшный день, когда наша мама ушла за дровами в лес. К тому времени мы
сожгли уже все, что можно — вплоть до изгороди. Ждем-ждем, а она все не
возвращается. Сестренка уже хнычет. Вначале я ее успокаивал, а потом и сам
не выдержал, заплакал вместе с ней. Так в обнимку и заснули. Утром
проснулись, а матери все нет. Я бросился к соседу, к Талипу-бабаю. Он болел,
но все же кое-как поднялся и пошел к бригадиру. Прихватили они с собой
нескольких женщин и отправились на поиски. Вернулись только к вечеру… В
руках у них были лишь старенькие мамины валенки… — Гиндулле-агаю тяжело было
вспоминать о том событии, но он все же крепился. — До поры до времени
сестренке я об этом не рассказывал, ждал, когда подрастет. Пока она была
маленькой, все думала, что мать ушла в гости в соседнюю деревню, и потому
надеялась, что та вернется. С малых лет мне пришлось работать, чтобы девочка
могла учиться. И ей удалось окончить не только школу, но и институт. Я
никогда не обижал ее, так что совесть моя перед нашими родителями чиста. —
Вновь воспрял духом агай.
————————————————
* Слава богу.
В дальнейших расспросах уже не было надобности. Все было и так ясно.
Поэтому Рамзиль и Лейсян не стали задерживаться. Попрощались с хозяевами и
вышли. На небе мерцали звезды, светила луна. Медленно ступая, молодые люди
спускались к нижней улице. Ни у кого из них не было желания о чем-либо
говорить.
9
Стадо уходит. Выходящая за ворота скотина тут же вливается в общий поток.
Туман еще не успел рассеяться, но день обещает быть жарким.
Рамзиль, не вставая с кровати, потянулся, щелкая суставами, и одним махом
соскочил на пол. Увидев его во дворе, Алмабикэ-апай удивилась:
– Бэй, улым, и чего тебе не спится? Поднялся ни свет ни заря…
– Да сколько можно спать, апай. Я выспался.
– Попьешь парного молочка? — спросила та и, не дожидаясь ответа, налила
юноше полную кружку.
Перекусив, Рамзиль стал спешно собираться в дорогу. На первую электричку он,
скорее всего, не успеет, зато уж на следующую наверняка попадет.
Еще с вечера Рамзиль задумал уехать спозаранку, не поставив в известность
Лейсян. Во-первых, он не знал, сколько времени уйдет на поездку, и, не желая
тревожить девушку понапрасну, решил не брать ее с собой. Во-вторых, если
выяснится, что Виктор существовал когда-то на самом деле и его судьба
каким-то образом связана с Рамзилем, он предпочел бы пережить известные ему
события один. Есть еще и третья причина для внезапного отъезда: может
статься, что ему не повезет, и будет лучше, если об этом никто не узнает.
Рамзилю давно не терпелось проверить, насколько правдиво было то, что он
испытал во время последнего сеанса у профессора Янгильдина. А тот факт, что
произошедшее во время войны с Хатирой подтвердилось, только подхлестнул его.
Да и ехать не так далеко — в Челябинскую область.
На то, чтобы объехать интересующие его места, уйдет дня два. Ему придется
многих расспросить, чтобы отыскать русскую женщину по имени Ольга. Или еще
кого-нибудь, кто помнит Виктора…
– Бэй, улым, ты, я вижу, уезжать собрался?
– Так надо, апай.
– Мне и на дорожку-то тебе нечего дать. Ты уж обожди маленько, я что-нибудь
приготовлю, а то нехорошо как-то получается.
– Нет-нет, апай, мне ничего не нужно. Как у нас говорят, путнику и кошелек в
тягость.
Юноша забрал свои вещи и вдруг замешкался. Ступая на цыпочках, он пробрался
в комнату, где спала Лейсян. Вынул из вазы цветок. Волнистые волосы девушки
разметались по подушке. На губах — улыбка. Интересно, что ей сейчас снится?
Юноша положил цветок в ее изголовье.
В тот самый момент, когда оставленные им в Миляшле товарищи ломали голову,
пытаясь выяснить причину его столь неожиданного отъезда, Рамзиль сходил с
трапа самолета в аэропорту Челябинска.
Ну разве не странно: город находится совсем рядом, а бывать здесь ему еще ни
разу не доводилось. Куда же теперь идти? От государственных учреждений вряд
ли будет какая-то польза — там с ним никто не станет возиться. И он, подумав
немного, направился к вокзалу — в справочную.
Немало потрудившись, юноша сумел-таки собрать сведения обо всех областных
поселках. Но внимание его привлекли лишь два названия — Березовка и
Комсомольск. По расчетам Рамзиля, ему нужен один из них. Витя был родом из
Чернушек, а оба поселка располагались в двух прямо противоположных концах
области.
Несколько часов он трясся в автобусе. Добравшись к вечеру до райцентра,
Рамзиль впервые в жизни почувствовал себя таким разбитым. Дай бог терпения
тем, кому всю жизнь приходится проводить на колесах.
Поинтересовавшись у местных, он выяснил, где сможет переночевать. Заезжий
дом, конечно, так себе, сейчас ему было не до комфорта. И когда юноша на
следующее утро вышел на улицу, решимости и энергии у него не убавилось. На
первой же попутке парень отправился в Комсомольск.
Когда Рамзиль вышел из машины, его охватило странное чувство. С одной
стороны, он точно знал, что прежде в этих местах ему бывать не приходилось,
но в то же самое время деревня показалась ему знакомой. И юноша побрел куда
глаза глядят.
Он шел по асфальтированной дороге, с удивлением разглядывая большие, ладные
дома. И вдруг как вкопанный остановился перед небольшим домиком. Рамзиль
вдруг понял, что шел именно сюда, повинуясь какой-то подспудной силе. И
теперь ему уже не оставалось ничего другого, кроме как войти внутрь.
В сенях было темно. Но он уверенно схватился за дверную ручку. Открывая
дверь, юноша увидел дремавшую на лавке старушку. Она вздрогнула и открыла
глаза.
По всей видимости, женщина была близорука, потому что приняла Рамзиля за
соседского мальчишку:
– Проходи, Сереженька. Спасибо твоей мамке. Видно, не зря говорят: добрые
соседи от бога, — промолвила она. — Вот, хвораю, значит. В этом году мне
что-то совсем стало худо.
Рамзилю пришлось подойти к ней поближе. Как же ему теперь представиться?
– Здравствуйте. Но только я не Сергей. Меня зовут Рамзиль. Я к вам по делу
пришел.
– Такие вот никудышные у меня глаза. Да и то сказать, какой с меня, со
старухи, спрос. Как-никак восьмой десяток разменяла. А ты по какому делу ко
мне?
– Бабушка…
– Бабушкой Клавдией меня кличут. Да ты, парень, не робей, выкладывай все как
есть.
– Вы, случайно, Витю не знали? Агронома Витю?
Старушка поднялась с лавки и не спеша перебралась на стул:
– Витю-то? Как не знать, он ведь у меня квартировался. Короткая оказалась
жизнь у покойного. Любила я его точно сына.
У Рамзиля виски словно тисками сдавило. Он провел ладонью по лбу, вытирая
выступивший от волнения пот, и, пытаясь успокоиться, обвел взглядом
обстановку. Ничего особенного. Старая утварь, соответственно возрасту
хозяйки. Но все здесь было ему до боли знакомо. Словно среди этой нехитрой,
но уютной обстановки прошла часть его жизни.
С трудом передвигаясь, бабушка прошла в другую половину дома и показала на
железную кровать:
– Вот тут как раз и спал Виктор, — сказала она и вдруг, словно обессилев,
ухватилась за спинку кровати и опустилась на корточки. — Ох, ты моя
головушка …
– Сейчас, бабушка Клава, — Рамзиль легко подхватил ее на руки и осторожно
уложил на лавку. — Где тут у вас лекарства?
Очень скоро бабушка пришла в себя. Выпила приготовленного Рамзилем чая с
малиновым вареньем.
– Скоро пропотеете и вам полегчает.
– Вот спасибо, сынок. Дай-то тебе бог всего самого доброго. А мне вроде бы и
нечего больше сказать тебе. Ты лучше директора школы поищи — Ольгу
Максимовну. От нее толку поболе будет.
Когда Рамзиль заходил в чистое и светлое здание школы, он увидел двух
женщин, моющих полы.
– Добрый вечер. Ольга Максимовна у себя?
– Должна быть. Насть, ты не видала, как директорша спускалась? — окликнула
женщина, к которой он обратился, вторую уборщицу.
– Да она только что к себе прошла.
– А вы не скажете, где ее кабинет?
– На втором этаже, первая дверь направо.
В ответ на его стук изнутри донеслось короткое «да». Молодой человек вошел и
увидел сидевшую за столом голубоглазую миловидную женщину с пышными светлыми
волосами. Она что-то писала. Стройную фигуру женщины, которой на вид было
лет сорок пять, облегал ладно скроенный костюм.
Увидев незнакомого юношу, она поправила очки и внимательно присмотрелась:
– Простите, мы знакомы?.. — Сказав это, женщина вдруг спохватилась и
порывисто встала со своего места. — А-а, очевидно, вы наш новый историк. Вы
обещали зайти, чтобы ознакомиться с условиями работы, верно? — подошла она к
Рамзилю.
Тот не знал, что ей ответить. Он был потрясен. Да, Рамзиль признал в этой
женщине Олю, которую ни разу в жизни не видел. Это была та самая Ольга,
из-за которой он погиб, спасая ее от бесчестья…
– Оля… Вы Витю… Витю помните?
Женщину словно молнией поразило:
– Виктор… Ты все эти годы преследовал меня во сне, а теперь вот стал
разговаривать со мной наяву… — произнесла Ольга Максимовна и тут же взяла
себя в руки. Отвернувшись, она утерла кончиком платочка уголки глаз, потом,
немного успокоившись, обратилась к Рамзилю: — Откуда вы его знаете?
– Виктор дружил с моим отцом. Они вместе учились… А ведь я, кажется, вам еще
не представился. Рамзиль Акъюлов, — сказал молодой человек, протягивая ей
руку.
– Очень приятно. Ольга Максимовна. Да, кстати, а где вы остановились? Не на
улице же вам ночевать.
– В самом деле. Я как-то даже не подумал об этом.
– В таком случае приглашаю вас к себе. Будьте моим гостем. Я с радостью
приму у себя человека, который имеет к Вите хоть какое-то отношение.
Ольга Максимовна прибрала вещи и, выйдя следом за юношей, заперла свой
кабинет.
Они двинулись не спеша в сторону ее дома.
– Расскажите мне, пожалуйста, о Викторе, — попросил Рамзиль.
– О, с ним связана целая история. Хотя, если подумать, мы были знакомы с ним
всего-навсего два месяца. Не могу сказать, что он был красив. Но его кипучей
энергии и задора хватило бы, я думаю, на несколько человек. Когда он сюда
приехал, молодежь словно воспряла духом. Будто после затяжной зимы наступила
наконец весна. И мы — те, кто заканчивал в тот год школу, передумали
уезжать, решив остаться на родной земле. Нужно было воскрешать деревню. Но
тут… Никто этого не ожидал… — у Ольги Максимовны дрогнул голос. — До сих пор
не могу себе этого простить. Я одна во всем виновата. Он ведь из-за меня
погиб. Да, я любила его. И ради него уговорила весь свой класс остаться в
деревне. Только ради Вити... Память о том проклятом дне до сих пор бередит
рану в моем сердце. Я спешила в клуб на собрание, как вдруг из переулка
появились несколько парней и в пьяном угаре стали ко мне приставать. Я
хотела бежать, но не смогла — они схватили меня и поволокли в проулок. И
тогда я, неожиданно для себя, громко позвала: «Витя!». Почему я выкрикнула
его имя? Да потому что я твердила его дни и ночи напролет. А он… тут как
тут, появился, словно спаситель из сказки, и тут же бросился на мою защиту.
Ну а потом… потом… Три дня и три ночи я пролежала в беспамятстве. Когда же
поднялась на ноги и вышла из дома, узнала, что его уже успели похоронить.
Оставаться в деревне мне уже было невмоготу. Примерно через неделю после
Витиной гибели я собрала свои пожитки и уехала. Проработав два года,
поступила в пединститут, а когда закончила, сама же и попросилась сюда. К
тому времени Витиной мамы уже не было в живых. Я подумала, что за его
могилой некому ухаживать, и враз все решила.
– А как же те парни? Что с ними было?
– А что им? Отсидели, каждый свой срок, в тюрьме. И все. Только ведь
человека этим не вернешь… Между прочим, Валеру после того случая еще раз
осудили. Не зря говорят, горбатого и могила не исправит.
Рамзиль едва ли не с самого начала мучился, не решаясь задать ей один
щекотливый вопрос. Но когда они пришли к Ольге Максимовне домой, все
прояснилось само собой: да, у нее никого не было. Из чувства такта он так и
не осмелился бы спросить, но Ольга Максимовна объяснила все сама:
– После Вити я так и не смогла никого полюбить. В первые годы ни на кого не
обращала внимания. А потом, когда раны стали понемногу заживляться… мне уже
было немало лет… Конечно, можно было, как это делают некоторые женщины,
выйти замуж только лишь ради того, чтобы не оставаться одной, но у меня
почему-то такого желания не возникало.
…Наутро они пошли на кладбище. Могила Виктора была огорожена окрашенной
изгородью и по сравнению с другими, лучше ухожена, благодаря чему ее легко
было узнать уже издали. Рамзиль внимательно рассмотрел портрет на каменном
памятнике. Судя по всему, у Виктора были льняного цвета волосы и голубые
глаза… Что верно, то верно — красивым его не назовешь. Но зато какой взгляд…
Прямо как у живого. Впрочем, если подумать, для Ольги Максимовны он жив до
сих пор.
«Здравствуй, брат… Фактически я прихожусь тебе младшим братом. Вот так,
спустя столько лет, я снова вернулся к тебе. Оказывается, я жил недалеко от
тебя, только не знал, откуда я родом. А знать следовало бы. Если бы люди не
были столь невежественны, кровопролитий можно было бы избежать. Они бы
любили друг друга как самих себя.
Ты оставил о себе добрую память. И то, что такая замечательная женщина тебя
не забывает, дорогого стоит. За все это я преклоняю перед тобой свою
голову…»
10
Рамзилю просто не терпится повидать Нура Харрасовича. Да, перед Янгильдиным
ему теперь не придется краснеть. К знаниям, полученным им от Учителя, он
сумел прибавить и свою долю. Поэтому молодой человек решил встретиться с
профессором сразу же после занятий, чтобы изложить все, что ему удалось
выяснить.
Однако уже после первой пары Рамзиля разыскала Лейсян. Она вбежала в
аудиторию и, несмотря на то, что там было полно студентов, громко, почти
крича, обратилась к нему:
– Рамзиль, ты куда запропастился?
Еще ни разу не видевший ее такой возбужденной, тот вскочил со своего места.
– Что-нибудь случилось?
У девушки округлились глаза:
– Ты, что, разве ничего не слышал? Да ведь Нур Харрасович при смерти.
– При смерти?..
Лейсян закрыла ладонями лицо и зарыдала. Заметив, что к ним со всех сторон
сбегаются любопытные, Рамзиль взял девушку за плечи и вывел в коридор.
– Лейсян, ну-ка возьми себя в руки и объясни все толком.
– В понедельник мы вернулись в Уфу. Я тут же побежала к Нуру Харрасовичу и
обо всем ему рассказала. Он с восторгом меня выслушал. Потом я ушла. А через
полчаса его увезла «неотложка». Старик, видно, до того разволновался, что
сердце не выдержало… Это я во всем виновата… Зачем нужно было все сразу
выкладывать. — Девушка опять залилась слезами.
– А в какой он больнице?
– Как ты думаешь, зачем я тебя искала? Нур Харрасович уже третий день о тебе
только и спрашивает. И я по несколько раз в день прибегала в вашу группу.
Профессор лежит в той же самой больнице, что и в прошлый раз.
К больному его не пропустили. Медсестра даже не посчитав нужным объясняться
с ним ткнула пальцем в листок с режимом и тут же удалилась. То
обстоятельство, что Рамзиль пришел к самому профессору, никакого впечатления
на нее не произвело. Ну и что, что профессор. Профессора — такие же люди,
как и все, и им тоже нужен покой, отрезала та.
Больным необходим покой… Впервые за все время юноша проклинал это завязшее в
ушах правило. Но порядок есть порядок — против него не попрешь.
Не зная, как убить время, он то и дело выходил наружу и снова входил. Между
тем едва ли не половина фойе заполнилась людьми, пришедшими навестить Нура
Харрасовича: это были в основном его пациенты и, разумеется, студенты.
Столько народу, что ему вряд ли удастся так скоро пробиться к Янгильдину,
ведь в больничные палаты помногу не пускают… Парень совсем было приуныл, но
тут его заметил Уразбеков.
– Акъюлов! Ты где пропадаешь? Нур Харрасович только тебя и спрашивает.
Ну вот и палата. Янгильдин то ли не услышал, как он вошел, то ли спал: лицо
его осталось безучастным. Глаза он открыл чуть позже. И лишь теперь Рамзиль
понял, в каком тяжелом состоянии тот находится.
– А-а…Пришел… улым… Все-таки дождался я тебя... Хоть ты и скрывался от меня.
Ну и как? Что скажешь?
– Съездил в Челябинск, Нур Харрасович. Все, что я увидел во время последнего
сеанса, полностью подтвердилось. Помните, я вам рассказывал?
– Значит, я не ошибся. Затем и дожидался тебя… чтобы услышать это. Все
оттягивал свой последний час.
– Нур Харрасович…
– Не прерывай меня. Дай досказать, а то не успею... Я… я должен был умереть
еще три дня тому назад… Значит, говоришь, все подтвердилось… Это хорошо…
Теперь и уходить не жалко… Сынок, ты меня слышишь?.. Держитесь с Равилем
вместе. После того, как меня не станет… Недругов будет много. Но вы не
сдавайтесь. Я уже говорил Равилю… что ты не зря к нам явился. Вон ведь
сколько удалось узнать… Не бросай науку. Даже если будут гнать взашей, не
бросай… А пока… прощай. Моя душа так и рвется наружу…
– Учитель… Не умирай, Учитель! — По щекам Рамзиля скатились крупные
слезинки. — Ну, пожалуйста, не умирай…
– Уже ничего нельзя сделать… Я и без того… целых три дня протянул… Позови-ка
моего сынка Зиганура…
Рамзиль нехотя двинулся к выходу, но, дойдя до двери, внезапно остановился и
резко обернулся. Нур Харрасович лежал неподвижно, лишь ресницы еле заметно
вздрагивали.
Когда Рамзиль вышел, столпившиеся в коридоре люди, поняв, в каком тот
состоянии, посторонились, пропуская его вперед. А тем временем сын Нура
Харрасовича, полковник Зиганур Янгильдин, скрылся в палате. И снова стихло.
Трудно сказать, сколько прошло времени. Вдруг врачи и медсестры засуетились,
забегали. Срочно вызвали главного врача Арсланова. Но было уже поздно…
Вскоре из палаты вышла дежурная сестра и шепнула что-то застывшему возле
двери Уразбекову. Сорвав с головы кепку, тот низко опустил голову. И все
поняли, что случилось. За какое-то мгновенье перед глазами Рамзиля
промелькнули бледный как полотно Равиль Рахимович, убитая горем Лейсян, еще
кто-то. В отчаянии он выскочил на улицу.
«Учитель, Учитель… Ты ведь сам внушал нам, что душа бессмертна. Почему же ты
тогда покинул нас?.. Зачем ушел?!»
Вдруг синеву вечернего неба прочертила падающая звезда. И в тот же самый
момент словно со звездных высот до него донесся голос:
«Сынок… Сынок! Ты чего приуныл? Я ведь не умер. Да ты и сам прекрасно это
знаешь. Оглянись же по сторонам — жизнь продолжается. Поэтому живи, пока
живется, радуйся, твори добро. Пройдут годы, и я снова окажусь среди вас.
Солнечные лучи живительны, не забывай об этом. С ними я и вернусь однажды к
вам из бескрайних далей, из глубин Вселенной, перевоплотившись в крошечное
тельце какого-нибудь ребенка. Так что не падай духом, улым…»
Юноша брел по пустынной, тихой улице. Редко кому выпадает такая удача: его
жизненный путь озарило яркое светило. И теперь он должен жить, стараясь
сохранить в себе свет той погасшей звезды. Он должен жить.
1990 год, ноябрь — декабрь
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
