№ 06'04

Сергей СИНЕНКО

XPOHOC

Русское поле:

Бельские просторы

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

СИБИРСКИЕ ОГНИ

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

«АСАР», ИЛИ СЛЕДЫ УШЕДШИХ

К биографии Ризаэтдина Фахретдинова

Ризаэтдин Фахретдинов — востоковед, ученый-энциклопедист, автор многотомной библиографической монографии «Асар» о творчестве деятелей культуры и просвещения тюркских и других народов Востока, писатель, автор многочисленных рассказов и повестей, драматург, национальный просветитель — сторонник эмансипации восточных женщин, муфтий Центрального Духовного управления мусульман с 1923 года по 1936, год смерти. Его имя известно, авторитетно в Казахстане, Узбекистане, Таджикистане, Египте, Саудовской Аравии, других странах арабского Востока. Он пытался противостоять разрушению религиозных основ мусульманства в 1920—1930-е годы. После смерти был объявлен японским шпионом, его имя было запрещено, родственники — уничтожены или сосланы, многие сочинения — сожжены. Творческое наследие его огромно и еще не освоено — только в Башкирском научном центре Академии наук хранятся сорок томов его рукописей, в большинстве своем неизвестных, неопубликованных.

1.

Деревня на берегу реки Кичу замкнута полями, и время здесь как будто не движется. Есть упоминания о деревне в Истории Булгарии — «Таварихе Булгария», есть предание о древнем мусульманском селе Шырдан, откуда со своими родственниками бежал, не желая окреститься, бабай Юлдаш. Бежал, пока не достиг места слияния речек Кичу и Банной. Деревню Юлдашево, названную по имени основателя, со временем стали называть Кичучат или Кичучатово; «кичу» — значит «брод».

Люди здесь заняты тяжелым и медленным крестьянским делом, и вопросы о строении веществ, в сущности, доходят только до мыслей о строении дерева — объясняется, почему втулка тележного колеса делается из березового ствола, а не из дубового — чтоб не раскололась. События и изменения жизни происходят где-то за полями, за дальним холмом и к границам села не подходят. Здесь люди живут без железной дороги и паровоза, но и без них люди могут пахать землю, жениться и растить детей, стареть и провожать друг друга на кладбище. История здесь неподвижна и замкнута.

В день появления на свет Ризы его отец Фахретдин Сайфетдин был в отъезде. Возвратившись, он нарек младенца Ризаэтдином в память о своем сыне, умершем за два года до этого.

Семьи сельских имамов небогаты, в них не принято держать для ухода за детьми кормилиц или служанок. Мать Ризы пришла снохой в семью, состоящую из свекра, свекрови, братьев и сестер его отца и нескольких осиротевших детей близких родственников. Риза рос под присмотром матери, питаясь грудным молоком. Летом мать брала ребенка с собой на сенокос и жатву.

Одно из первых детских впечатлений Ризаэтдина Фахретдинова связано с сенокосом на Банной реке неподалеку от села. Взрослые были заняты на покосе, мальчик один пошел в лес и заблудился. Долго он бродил между большими деревьями, не находя дороги, не зная, в какую сторону идти, прошел глубокий овраг и остановился у большого пня. Со всех сторон он слышал много разных голосов, которые его звали, но он стоял молча, пока его не нашли. Все это врезалось в память — ощущение, что ты один в лесу, люди издалека ищут и зовут тебя, но ты, погруженный в мир собственных переживаний, не отзываешься.

Воспоминания не раскатываются, как обои, они идут случайными клочками. Еще одно из них. Как-то зимой поутру мальчик вышел на гумно, где молотили зерно. Чешуя и сор, отделившиеся от зерен, улетали в сторону восходящего над дальними холмами солнца. То ли, ослепленный его лучами, Риза не увидел, как этот сор падает на землю, то ли ему показалось, что чешуя от зерен не притягивается землей, а уносится с ветром куда-то под облака, но он спросил у своего брата, который был на двенадцать лет его старше: «Куда улетает сор?» Тот, не задумываясь, ответил: «В Макарьево». Эти слова надолго осели в детской памяти. Даже позже, когда Риза узнал, что село Макарьево является не местом восхода солнца, а огромным базаром, куда люди съезжаются всего лишь для того, чтобы продать или купить товар; когда Риза понял, что сор выходит из земли и в нее же всегда возвращается, он продолжал твердо верить, что село Макарьево находится где-то далеко на востоке, там, где рождается солнечный восход. Лишь гораздо позже, увидев на карте, где именно находится это село, он избавился от представлений о том, что солнце восходит над Макарьево.

Почему же Риза не переспросил своего старшего брата, что же это за место такое — Макарьево, почему сор летит именно туда, где поднимается солнце? Он сам не знал, для всего этого он был слишком мал. К тому же, с детства возникла привычка — о непонятном ни у кого не спрашивать, лучше уж подолгу, пусть и безрезультатно, но размышлять самому. Риза иногда и мучился оттого, что никак не мог уяснить сути самых простых вещей, но привык при этом не обращаться за помощью к другим.

Однажды, когда Риза играл на улице со сверстниками, сверкнула молния, прогремел гром и кто-то из ребят сказал: «Пойдемте домой, а то дедушка Аллах ударит своим огненным посохом». Так как дома Риза никогда не слышал выражения «дедушка Аллах», он удивился и долгое время не мог понять, кто же это. Детские мысли будущего муфтия об Аллахе, о пророке Мухаммеде, о Мекке и Медине или о путешествии пророка в Сирию были столь поразительны, что описать их просто невозможно.

Вспоминая об этих детских фантазиях через десятилетия, Ризаэтдин благодарил судьбу, что все-таки не стал в свое время спрашивать о Макарьеве. Возможно, он получил бы еще несколько насмешливых ответов и окончательно бы запутался. Эти вроде бы незначительные события оказались для его дальнейшей жизни отнюдь не бесполезны. Возможно, благодаря им и еще нескольким похожим случаям, он выработал позже простые правила для воспитания детей в своей собственной семье.

Во-первых, решил Ризаэтдин, нужно предельно внимательно относиться к детским вопросам и разъяснять детям все как можно серьезнее, короче и четче, по возможности не противореча при этом истине, не кривя душой. Сделав это правило одним из принципов воспитания, он старался ему следовать.

Во-вторых, решил Фахретдинов, неверно, обучая детей, говорить с ними о том, что недоступно их уму. К примеру, не следует давать детям, еще толком не знающим своих родственников и соседей, сведения, касающиеся Аллаха и жизни пророка Мухаммеда. Следует терпеливо ждать, когда это будет доступно их разуму. Из-за преподавания ислама раньше времени у ребенка могут сложиться неверные представления о нем, а выкорчевывать значительно труднее, чем сеять.

В-третьих, надо разъяснять детям не теорию арифметики, а начинать с простых уроков, используя для счета пальцы, орехи или яблоки.

Первый урок арифметики Риза прошел в восьмилетнем возрасте. Его любимцем был кучер Аюб, служивший у его отца. Во время поездок на Макарьевскую ярмарку Риза часто ездил вместе с ним. В одну из таких поездок по Казанско-Уфимской почтовой дороге Риза спросил у кучера, какая будет следующая станция и сколько до нее верст. Вдоль тракта были установлены верстовые столбы, но Риза не был знаком с цифрами. Кучер попытался объяснить. Когда он сказал, что дважды десять будет двадцать, Риза не почувствовал подвоха. Поэтому, когда Аюб начал спрашивать у Ризы, сколько же будет дважды двадцать и дважды тридцать, тот ему ответил, что дважды двадцать будет тридцать, дважды тридцать будет сорок. Услышав это, Аюб стал смеяться и попытался объяснить правила арифметики еще раз, но Риза, зная по опыту, что Аюб любит шутить и переворачивать смыслы слов, отказался его слушать. Когда же они вернулись в дом и сели пить чай, Аюб все рассказал дяде Ризы Гильману. И тот на простых примерах очень быстро объяснил Ризе приемы вычисления.

И в-четвертых, говорил Фахретдинов, начав обучение, нужно давать детям простые, доступные их пониманию сведения по географии и истории.

2.

Осенью 1867 года Риза вместе со своим дядей Гильманом Карими отправился учиться в медресе города Чистополя. Отучившись одну зиму, весной Риза вернулся домой и на следующий год в медресе не поехал. Его дядя Гильман стал имамом в одной из дальних деревень, а девятилетнего Ризу отпустить в далекое медресе родители не решились. Когда Ризаэтдин рассказывал своим родственникам о годах учебы, он всегда жалел, что не смог закончить учебу в Чистопольском медресе, после окончания которого можно было поступить в русскую школу.

В 1869 году Ризу вместе с его братом Кашафетдином отправили учиться в старометодную медресе деревни Нижние Шелчелы, что в двадцати верстах от Кичучатово.

Первой прочитанной им книгой стала «Фазаилеш-шохур» в переплете из серой холстины, наклеенной на картон, без первой страницы, с листами, прожженными лучиной так, что некоторые слова нельзя было разобрать. Позднее долгие месяцы и годы Риза проводил в медресе за перепиской книг, названия которых запомнил на всю жизнь: «Бидан» переписал три экземпляра, «Шархе Габдулла» — три, «Кавагыйд» и «Гавамил» — по одному, «Мансур хашиясе», «Хаяли хашиясе», «Садыйк», «Тагълимель-мутагаллим тарикат-тагаллим», «Мукаддимаи Жазария», комментарии Халида аль-Азгари к «Мукаддимаи Жазария», «Раджузатес-Суюти», «Гайнель-гыйлем», «Мухтасарель-викая» — все по одному экземпляру.

Порой из-за плохой бумаги или испорченных чернил книгу приходилось переписывать и второй, и третий раз. Риза не помнил, чтобы кто-то хотя бы раз за все годы его учебы в медресе деревни Нижние Шелчели показал ему, как правильно писать, или исправил хотя бы одну его букву. О многих ошибках он вспоминал потом со стыдом.

Однажды в медресе в гости заехал бывший шакирд, закончивший к тому времени Оренбургскую учительскую школу и собиравшийся преподавать русский язык. Шакирды Шелчелейского медресе в это время были заняты чтением «Шархе-мавакыйф», старинного сочинения по естествознанию, и, решив узнать, каково мнение русских о земном шаре, задали гостю вопрос: «Как считают русские ученые: Земля стоит на месте или же постоянно идет вниз?» Тот ответил: «В прочитанных мной книгах говорится, что Земля движется на восток». После отъезда гостя Риза со своим другом Фаридом долго искали подтверждение этих слов в «Шархе-мавакыйф» и в других книгах. В результате решили: «Либо тот господин ничего не понял, либо русские ничего не знают».

Вскоре дядя Ризы Гильман купил учебник географии под названием «Нозхател-болдан». Риза принес эту книгу в медресе, а его приятель Фарид взял учебник почитать. Ночью, когда Риза уже лег спать, возбужденный Фарид пришел к Ризе: «Есть важная весть». Риза зажег свет.

— Что случилось, брат?

— Земля-то, оказывается, вертится, а солнце стоит на одном месте. Ну как? Веришь или нет?

— Шутишь, наверное.

— Да нет, вот в книге написано.

— В этой? Может, ты неправильно понял?

— Да, вот здесь. Я перечитал несколько раз. Здесь все доказано, и я полностью уверен в этом.

Прочитав книгу, Риза узнал, что Земля действительно вертится вокруг солнца. На следующий день приятели попытались рассказать об этом собравшимся шакирдам, но над ними смеялись: «Если бы это было так, нам бы пришлось ходить вниз головой, как тараканам на потолке. Почему же мы не падаем вниз, и как же реки и моря не выливаются?» Риза решил не спорить, чувствуя, что к этому еще не готов.

«Нозхател-болдан» он перечитывал потом еще несколько раз. Книга стала поводом к знакомству с географией. Кроме того, все больше крепло намерение выучить русский язык. Ризаэтдину было уже больше двадцати лет, но он не мог написать на конверте даже собственный адрес. Однако отец сказал: «Боюсь, что это испортит тебя». Риза не пошел против его воли, но, вспоминая об этом позднее, говорил: «Если человек не знает официальный язык своего государства, то его нельзя считать полноценным человеком».

Вторая попытка выучить русский язык самостоятельно также закончилась неудачей. Шакирды медресе донесли о проступке наставнику. Тот вызвал Ризу и отчитал: «Никто из нас не знает русского, но ведь живем. Не забивай голову ненужными мечтами». Дочь Фахретдинова Асма Шараф вспоминала слова своего отца: «Если бы я в юности выучил русский язык, мог бы прочитать много книг, намного раньше постиг бы многие науки. Я ведь уже тогда понимал необходимость русского языка. Поэтому всех своих детей я отдал в русскую школу, всегда писал о необходимости обучения детей русскому языку». Русский он выучил позже, знал его хуже, чем фарси, арабский и турецкий, но мог читать необходимую научную и историческую литературу.

В 1879 году он решил ехать в Астрахань, чтобы увидеть знаменитые медресе и познакомиться с новыми методами обучения. Отец Ризы через своего брата Мингазетдина попросил об этом разрешения у руководителя медресе Габдельфаттах хазрата. Хазрат ответил: «Если Ризаэтдин уедет в Астрахань, он, возможно, обратно уже не вернется. Если ему хочется увидеть другие медресе, пусть едет в медресе Кизляу». Он сказал это, зная, что старометодное медресе деревни Кизляу, известное низким уровнем преподавания, Ризаэтдина только разочарует.

Самостоятельно Ризаэтдин Фахретдинов изучил арабский, персидский и турецкий языки. Его дочь вспоминала, как он говорил своим детям: «Курсави, Марджани, Баруди и другим ученым было намного легче, чем мне, ведь они с юных лет занимались в знаменитых медресе Бухары у известных преподавателей. В то время, как они черпали знания, я был вынужден добывать их по капле».

Прежде чем ехать в Бухару, Ризаэтдин решил посоветоваться со своим отцом, Фахрутдином-хазратом. Тот, обняв сына, заплакал: «Если ты уедешь туда, то не сможешь скоро вернуться и я тебя никогда не увижу». Ризаэтдин от поездки отказался, чтобы не обидеть отца.

В медресе он страдал от невозможности найти нужные ему книги. Ризаэтдин не был знаком с арифметикой, а рядом не было ни учебников, ни людей, способных объяснить простейшие правила. Он вспоминал, как долго искал хоть какую-нибудь брошюрку, ездил для этого на ярмарку, но ничего полезного не нашел. Лишь позднее он смог случайно купить книгу под названием «Хисаплык» — «Арифметика», написанную Габделкаюмом эфенди. Занимаясь каждый день по этому учебнику, он изучил все правила, а затем сам написал брошюру для шакирдов медресе и стал давать уроки арифметики всем желающим.

В 1884 году в руки Фахретдинова неожиданно попала газета «Тарджиман» — «Переводчик». Шакирд деревенского медресе смог на нее подписаться, постоянно ее читал. Знакомство с этой газетой он считал одним из ключевых событий для своего развития как личности.

3.

В медресе, в особенности в зимнее время, шакирды «встречались с чертом». Не раз случалось, что, выйдя в ночное время по нужде, шакирды забегали в медресе с криками: «Видели черта в столовой». Медресе, вспоминал Фахретдинов, казалось королевством чертей, а шакирды — их пленниками. «Там, где много священных книг, много и бесов», — говорили даже некоторые из преподавателей.

Фахретдинов вспоминал, что, продолжая учиться в медресе, но будучи уже взрослым человеком и понимая, что детские страхи могут привести к серьезным болезням, он старался внушить молодым шакирдам: «Не верьте никому, кто говорит, что видел чертей. Я сам живу в медресе столько лет и никаких чертей не видел. Если даже они есть, мы их всех прогоним. Делал я это, чтобы искоренить страх у детей перед дьяволом, уменьшить силу рассказов о чертях, наводящих на детей ужас. Сказанное мной произвело эффект разорвавшейся бомбы и быстро распространилось по всему медресе. Даже некоторые мои сторонники говорили мне: «Не надо было говорить такое». Когда мне говорили: «Священный Коран сообщает о существовании бесов. Какими доводами будешь опровергать то, что доказано Кораном?», я отвечал: «Коран сообщает о появлении бесов и о том, как они сделали кое-какие чудеса для некоторых пророков. Однако это не означает, что они до сих пор могут быть причиной болезней».

Однажды зимой шакирды услышали, что из бани соседа Мухаммедшаха доносится плач ребенка. Баня эта была наполовину занесена снегом, ни у окна, ни у дверей не было заметно следов. Кем же могло являться существо, плачущее как ребенок, в нетопленной целую неделю бане, да еще поздно вечером, если не бесом?! От страха дрожали все шакирды, было ясно, что, если не провести расследования, страх перед нечистой силой заполнит собой детские умы. Баня действительно оказалась нетопленой, нежилой, но после недолгих поисков под крышей Риза увидел сову, крики которой походили на детский плач.

Однажды ночью шакирды увидели свет в окнах мечети. Никто не сомневался, что свечение имеет дьявольскую природу, но при внимательном рассмотрении оказалось, что в окнах медресе отражался свет из окон дома, находящегося от медресе чуть ли не в полуверстах.

В другую ночь шакирды увидели свет уже внутри минарета мечети. Чтобы доказать существование дьявола, показали это и Ризаэтдину. Он же, утомленный слишком частым появлением «бесов», ответил: «Уверен, что чертей там нет, но расследовать не пойду, хочу спать». На следующее утро все медресе было взбудоражено невероятным событием. Некий Мухаммедвали с дружками отловили голубей, обитающих в минарете, сварили их в столовой и съели, угостив при этом некоторых шакирдов. А виденный ночью в минарете свет оказался огнем от свечей охотников за голубями. Тайна эта к утру стала известна всем. Те, кому не удалось попробовать голубятины, требовали расправы над виновными, говоря, что убийство таких святых созданий, как голуби, да еще обитающих в минарете, равносильно человекоубийству. Те же, кто попробовал голубятины, их успокаивали.

Весной 1889 года Ризаэтдин распрощался с медресе, в котором провел ровно двадцать лет. Было ему тогда тридцать один год. Медресе он покидал с чувством горечи: знания, которые он получил за долгие годы, приходилось собирать по крупицам. В последний год обучения в медресе он написал трактат «Подарок для близких друзей» и учебное пособие по арабской грамматике «Китабе ат-тасриф». Через год в Казани издаются книги Фахретдинова «Китабе аль — игтибар» и «Вводная книга», популярно объясняющая каноны религии по вопросам наследства. Всего же Фахретдиновым к этому времени были опубликованы пять книг.

Это небольшие брошюры из серо-синей бумаги без жесткого переплета.

Ризаэтдин еще не знает, что они определят всю его последующую жизнь.

4.

Говорят, что драматургия пошла от праздников Диониса. Греческая, — возможно, но в Уфе для туник холодновато, а дионисов не любили околоточные. Но кто станет отрицать, что драматургия в чистом виде присутствует на базарах, где люди с одной телеги перекликаются с другой, что она возникает в жарких застольных беседах в соседних с Гостиным двором трактирах и чайных? Искусство всегда немного базарно, в нем присутствует шелестящий говор толпы, разноплеменный гул большой площади. Основа его — диалог. Между одним и многими, между сведущим и профаном, между молвою и мнением, между автором и читателем.

Фахретдинов весь — в девятнадцатом веке, весь он — устремлен в двадцатый. Национальный театр еще не родился, драматургия только намечается, но ее голоса уже слышны в той перекличке смыслов, на которой уфимский казый строит свою прозу.

Кто говорит в его книгах? Учителя, купцы, чиновники, духовные лица, сам автор. В его сочинениях люди встречаются, беседуют о науке, промышленности, образовании, искусстве, спорят между собой, и в спорах раскрывают себя — свои мысли и намерения. Такие выдуманные встречи и беседы между реальными персонажами Фахретдинов именует «меджлис». Встречи-меджлис — это картинки, наброски, маленькие этюды, из которых растет взрослый театр.

Вот, к примеру, названия выдуманных диалогов между вполне реальными лицами — «Вильдан и я», «Я и Госман», «Закир и Шакир», «Сагит, Сулейман, Салим», «Хасан и Хусаин», «Мулла Бикбулат и Госман». Эти мифические встречи происходят в Уфе или Казани, разговор в них ведется о преимуществах и недостатках религиозного и светского образования, о гимназиях и университетах, об изучении русского языка. Это уже не «чистая проза», в некоторых встречах-меджлисах угадываются фрагменты будущих пьес. Фахретдинов в этих диалогах много говорит о себе, о своих книгах, таких, как «Салима».

Так, одно меджлис-застолье начинается небольшим зачином — «Была прочитана молитва из Корана. Расставлена посуда. Каждому из присутствующих подали угощение». После короткого вступления пересказывается содержание беседы: «Надирбай (из авторитетных и уважаемых торговцев города). Почтенные хазреты! Надо бы обратить внимание на издание книг и по возможности взять это дело под надзор. Знаете, начали распространяться непотребные вещи. Было издано нечто под названием «Студент». На днях появилась «Салима». Вам следовало бы, хазреты, принять меры, чтобы запретить издание подобных вредных книг, ведь могут быть изданы после них еще более дурные вещи.

Мулла Сулейман. Вряд ли будет напечатано и распространено сочинение сквернее «Салимы». Это немыслимо…»

Далее в спор вступает некий Саяр, который защищает новометодные школы и освоение современной культуры, говорит о необходимости изучения русского языка. Во всех этих диалогах уже есть признаки театра, но встречи-меджлис написаны все же для медленного вдумчивого чтения.

Сценки-диалоги, которые создает Фахретдинов в конце девятнадцатого века как бы готовят почву для возникновения национального театра. Если драмы Г. Камала, Ф. Халиди, Г. Ильяси — первые ласточки татарской драматургии, в связи с опытами Фахретдинова можно говорить о возникновении драматургии в Башкирии.

5.

Как появился Фахретдинов в Уфе? Как вообще смог сельский имам, прослуживший менее двух лет в деревенской мечети, стать казыем, судьей Духовного управления мусульман? Какие связи, интриги и рекомендации к этому привели?

Не было ни знакомств, ни интриг, ни рекомендательных писем. Как и сегодня, порядок в то время в типографиях был строгий — каждая изданная книга имела свои «обязательные экземпляры», которые рассылались по инстанциям. Все пять книг Фахретдинова попали на стол уфимского муфтия Султанова. Прочитав их, он сказал: «Найти ученого имама и пригласить его ко мне».

Осенью 1890 года от уфимского казыя Халила в деревню Ильбяково, где служил Фахретдинов, пришло письмо: «Необходимо срочно прибыть в Уфу». Причина была таинственна, и уж конечно Ризаэтдин не предполагал, что ему предложат стать казыем — религиозным судьей, толкователем законов, арбитром в спорах — на этих должностях работают пожилые люди, умудренные опытом. Но муфтий Султанов убеждает: «Ваши знания, молодость очень подходят для этой должности. Прошу согласиться». В феврале следующего года Фахретдинов с семьей приехал в Уфу.

Под началом Духовного управления мусульман — Диниа назарете в то время находились более четырех тысяч приходов и столько же мечетей, три с половиной миллиона мусульман. В управлении скапливались бумаги, рукописи, исторические и биографические документы. Ризаэтдин приводит в порядок запачканные и исписанные бумаги, создает архив и библиотеку Духовного управления, собирает материалы для своих будущих фундаментальных трудов.

Фахретдинов выписывает из мусульманских стран журналы, газеты, книги по истории и культуре, подвергая все материалы тщательной систематизации. «Став казыем, я сызнова начал учиться почти с азбуки», — говорит он о себе. Особенно углубленно он изучает арабский язык и литературу, богословские труды. Любимые его предметы — биографии выдающихся мусульман России и история развития культуры и искусства тюркских народов. Здесь, в Уфе, он начинает работу над самым значительным своим трудом — биобиблиографическим сборником «Асар», основанном на документах. Название можно перевести как «следы» или «памятники», если шире — «следы, которые одаренные люди оставляют в вечности». Эта многотомная монография, составленная в хронологическом порядке, посвящена жизни и творчеству деятелей культуры, просвещения, науки тюркских и других народов Востока. Над этим трудом Фахретдинов работает многие десятилетия.

«Когда он занимался научной работой, он проводил многие часы в архиве, приведенном в порядок им самим — вспоминала его дочь Асьма. — Он листал исторические труды, метрические книги, пытаясь найти или проверить необходимые ему даты. Он сам говорил, смеясь: «Если кто-нибудь понаблюдает за мной со стороны, то скажет: «Что за богатство ищет в архиве Риза казый, наверняка там есть какой-нибудь клад, и он пытается его найти». Однако для меня узнать верные даты рождения и смерти трех-четырех ученых для книги «Асар» дороже, чем ведро золота».

Первая часть сборника биографических очерков «Асар» выходит в Казани в 1900 году, вторая — в 1901, третья — в 1903, четвертая, пятая, шестая, седьмая и восьмая части издаются в 1904 году в Оренбурге. Биографические сведения в «Асар» перемежаются замечаниями автора и критическим анализом, касающимся исторических и богословских вопросов.

«Асару» близок цикл критических биографий Фахретдинова «Замечательные люди», рассказывающий о деятелях мусульманской науки. Изданы были шесть частей цикла — «Ибн Рушд», «Магарри», «Ибн Гараби», «Ибн Теймийе», «Имам Газзали» и очерк о современном Фахретдинову ученом Ахмеде Митхате. Ризаэтдин пишет биографии замечательных женщин старого и нового мусульманского мира.

Не прошло и десяти лет после приезда в Уфу, а Фахретдинов изумляет всех своими знаниями, образованностью и начитанностью. Таких казыев, как он, нигде больше нет, только он владеет множеством языков и имеет суждение почти о каждом факте истории и культуры мусульман. Помимо татарского, башкирского и русского, Риза не просто говорит и пишет на арабском, турецком и фарси, но занимается их изучением, выпускает научные труды. К Фахретдинову приходят хальфы, учителя, и Фахретдинов отвечает на каждый их вопрос.

Пишет Фахретдинов преимущественно на языке тюрки. Он автор повестей «Салима, или Целомудрие», «Асма, или Проступок и наказание», многочисленных публицистических выступлений по вопросам мусульманской культуры, ее отношения к европейской науке и образованию, об эмансипации восточных женщин. Он издает учебники, методические труды, популярные брошюры по вопросам педагогики и этики — «Воспитанная мать», «Воспитанный отец», «Воспитанное дитя», «Воспитанная женщина», «Семья». В общей сложности по вопросам воспитания им написаны более шестидесяти работ. Фахретдинову принадлежат две книги о знаменитых путешественниках: «Путешествие Исмаила», в которой рассказывается о поездке жителя села Каргалы Исмаила Бекмухаметова в Индию, Среднюю Азию и Ближний Восток в 1751 году, и «Путешествие Ибн-Батуты в Кипчак».

Не все относятся к нему однозначно. Фахретдинов вспоминал: «…были и те, кто открыто осуждал, называл «невеждой». Во всяком случае, меня ждало то же самое, что и других писателей. Мы все получали по заслугам. Если даже весь мир, преследуя добрую цель, накажет меня за самое невинное действие — я не посчитаю это за приговор. Мои книги «Салима» и «Асма» пришлись не очень по душе ученым. Если бы они узнали, что я являюсь автором этих произведений, они бы обрушили на мою голову проклятья. Но страсти понемногу улеглись, так как автор был неизвестен. Эти мои книги похожи на сочинения Хамдани, Суюти, Харири. Почему же их произведения были встречены современниками доброжелательно, а мои сочинения посчитали за великий грех?»

Кабинет Фахретдинова — на втором этаже, окнами на запад. Напротив — здание православного женского духовного училища, за ним белеет высокий дом уфимского архиерея, напротив него — Воскресенский кафедральный собор, на оси между собором и окном Фахретдинова — дом уфимского губернатора. Власть, православие и ислам — все друг против друга, все порознь, и все вместе.

6.

В 1906 году Фахретдинов по приглашению известных золотопромышленников Рамеевых переезжает в Оренбург, где становится вторым редактором газеты «Вакыт» — «Время», редактируемой племянником Ризаэтдина писателем Фатыхом Каримовым. Здесь раскрываются новые грани личности Фахретдинова — организаторские способности и журналистский талант. Вскоре «Вакыт» становится самым популярным тюркоязычным изданием. Но, по воспоминаниям Джамала Валидова, шумная, беспокойная среда газетчиков, живущих злободневностью и одним днем, тяготила уже седого и спокойного по натуре ученого, — «нужен был тихий уголок, чтобы отдаться более серьезной и творческой работе». И тогда специально для Фахретдинова при газете «Вакыт» основывается двухнедельный научно-публицистический журнал «Шура», редактором которого он остается вплоть до закрытия журнала советской властью в январе 1918 года.

В этот период Фахретдинов пишет множество биографических очерков — портреты ученых, поэтов, политических деятелей, полководцев и даже капиталистов, деятелей западной культуры и различных мировых религий. Почти в каждом номере журнала «Шура» эти биографии публикуются под рубрикой «Замечательные люди и великие события». В области биографических исследований Фахретдинов отличался большой строгостью, всесторонним и хладнокровным подходом, где нет места безапелляционным и резким оценкам.

Из Оренбурга в Уфу Фахретдинов вернулся в 1918 году, после прекращения издания журнала. Он возвращается на работу в Духовное управление мусульман и его опять избирают религиозным судьей.

Он уже широко известен как историк-публицист, журналист и редактор, среди ученых-востоковедов его авторитет сравним с авторитетом знаменитого историка девятнадцатого века Ш. Марджани. Как человек он уравновешен, веротерпим, уважает чужую мысль. У него нет фанатизма в вопросах веры. Фахретдинов — сторонник взвешенных решений, человек серьезный, поэтому в современной культуре его интересует только то, что научно и нравственно. Он предостерегает от следования моде, от расточительства и разврата современного общества. Главный труд Фахретдинова в сфере богословия — «Религиозные и социальные вопросы». В нем излагаются основные положения ислама и разбираются почти все вопросы, имеющие значение для современной мусульманской жизни. Другое значительное его богословское сочинение — «Комментарий на изречения Мухаммеда».

У Фахретдинова были весьма серьезные намерения полностью посвятить себя востоковедению. Из академических кругов поступили соответствующие предложения, и они почти приняты. Но в 1921 году умирает муфтий Г. Баруди, и в 1922 году Фахретдинова избирают муфтием Центрального Духовного управления мусульман Внутренней России и Сибири. Здание Духовного управления становится местом его служения до последних дней жизни.

Дочь Ризы Фахретдинова так вспоминала о своем посещении Духовного управления на улице Тукаева: «Это было старинное двухэтажное каменное здание. Отец показал все комнаты, в том числе одну комнату на втором этаже, там посредине стоял большой стол, на столе располагалась невысокая витрина. Внутри витрины лежала большая толстая книга, написанная на пергаменте. Книга была раскрыта. Крупные буквы арабского шрифта были написаны от руки черной краской (или тушью). Отец сказал, что это знаменитая историческая ценность арабского народа тысячелетней давности, так называемый «Коран Османа». Коран был доставлен в Уфу в начале 1918 года и находился здесь на хранении. Витрина была закрыта на замок. Через стеклянную крышу витрины можно было прочитать отрывок текста. На некоторых листах были видны красно-бурые пятна...».

Эту комнату в Духовном управлении так и называли — «комнатой Корана». Она была высокой, светлой, ее окна смотрели на Тукаевскую улицу, по углам комнаты располагались изразцовые печи, которые зимой топились из соседних помещений, — пергамент, на котором был написан Коран, нельзя было пересушивать, за этим строго следили. Желающим увидеть «Коран Османа» его показывал сам муфтий.

Говорили, что сначала Коран оказался в Самарканде как один из трофеев Тамерлана. Это был один из списков, сделанных по поручению зятя Мухаммеда, халифа Османа, вскоре после смерти пророка. Тогда на пергаменте было сделано несколько одинаковых списков книги, которые стали основой всех позднейших рукописных и печатных изданий. Это необходимо было для того, чтобы не допустить разночтений. По преданию, Халиф Осман был убит своими подданными в тот момент, когда он сидел над чтением Корана, а бурые пятна на страницах различных списков Коранов Османа было принято считать пятнами крови халифа.

Из Самарканда Коран был вывезен в Петербург, где вскоре оказался в академической библиотеке. В начале двадцатого века «Коран Османа» несколько раз предлагалось вернуть религиозным учреждениям. В годы гражданской войны большевиками было обещано передать «Коран Османа» «национальному парламенту мусульман Внутренней России и Сибири, заседающему в г. Уфе». В подписанном в 1917 году Лениным и Бонч-Бруевичем постановлении предписывалось «немедленно выдать краевому мусульманскому съезду священный «Коран Османа». Коран был направлен в Уфу и передан для хранения в Духовное управление мусульман.

В 1923 году по просьбе Туркестанской республики советское правительство решило отправить Коран в Узбекистан. В комиссию вошли муфтий и члены Духовных управлений из Ташкента, Астрахани и Москвы. Председателем комиссии был назначен Фахретдинов. Коран тщательно уложили в специальный футляр и в августе 1923 года в специальном вагоне вывезли в Ташкент, где была оформлена его передача. Члены комиссии посетили несколько городов Узбекистана, встречаясь с местными улемами. После возвращения в Уфу Фахретдинов написал сочинение «О путешествии в Самарканд по делу возвращения Корана Османа», которое после его смерти было утеряно.

7.

В начале двадцатых годов законодательные структуры страны издают указы и постановления, которые формально поддерживают принципы свободы слова и вероисповедания. В 1923 году власти разрешают провести съезд мусульманского духовенства.

Численность мусульман Уфы по приходским спискам составляла в то время полторы тысячи человек. Среди них — рабочие железной дороги и лесопильни, сапожники, портные, пекари, кожевники, ломовые извозчики, мелкие и средние торговцы. В городе были зарегистрированы семь мусульманских приходов, шесть из них имели мечети, седьмой приход — молельный дом.

Мусульмане первого прихода жили за счет торговли и домовладения, среди них были и доктора, и чиновники. Мусульмане второго прихода занимались преимущественно извозом или работали на железной дороге, прихожане третьего прихода трудились на лесопильне, занимались мелкой торговлей. Женщины всех приходов записаны как домохозяйки.

С избранием Фахретдинова муфтием и руководителем Духовного управления, он ходатайствует перед Народным комиссариатом по делам национальностей о возобновлении издания религиозного журнала. Все вроде бы за, но обсуждение вопроса надолго затягивается. Фахретдинов не знает, что в ответ на его запрос было созвано секретное совещание, где обсуждались «методы борьбы с мусульманским духовенством и раскола среди них».

В 1924 году Фахретдинов наконец добивается издания «Ислам маджаллясы» — «Журнал Ислам». Его редактором назначается казый Духовного управления Кашшафуддин Тарджиманов. В журнале публикуются статьи Фахретдинова, Тарджиманова, казыя Джахангира Абызгильдина, Мухлисы Бубинской, богословские сочинения, суры Корана, информационные материалы. Особое внимание уделяется вопросам религиозного образования.

В Уфе в то время расположены два духовных управления мусульман — центральное и Башкирской республики. Свой журнал «Дианат» начинает издавать Башкирское духовное управление во главе с М. Гатауллиным. Это издание санкционирует НКВД Башкирии. Нарком внутренних дел Шагит Худайбердин поддерживает это начинание лично. Он смотрит далеко, — если развивать соперничество между двумя мусульманскими управлениями, это ослабит и то, и другое. Принцип «разделяй и властвуй» универсален, он оправдывает себя по отношению к православным приходам, он применяется и в отношении мусульманского духовенства.

Журнал «Дианат» публикует богословские статьи, инструкции властей, выдержки из советского законодательства, информационные материалы о приходах, о внутренней жизни Башкирского духовного управления. Печатать его приходится чаще в Москве и в Одессе, чем в Уфе. Литературу на арабском, башкирском и татарском языках в Уфе печатает только типография «Октябрьский натиск». У нее старые машины, а пользуются ими все национальные издательства и издательство просвещения.

Журнал «Ислам» выходит тиражом семь тысяч экземпляров и рассылается во все восточные республики. Некоторые экземпляры отправляют за границу — это вызывает особое беспокойство ГПУ. Оно выстраивает длинную ведомственную цепочку между редакцией журнала и печатным станком. От Духовного управления требуют, чтобы оно сначала направляло материалы в Башглавлит, а затем к сотрудникам местного ГПУ вместе с постраничными переводами. Оттуда журнальные статьи передавали в центральный аппарат ГПУ в Москве. Из Москвы, с замечаниями и правками, материалы вновь отправляли на чтение в Башкирский отдел ГПУ и Башглавлит, и только с многочисленными визами и подписями журнал разрешалось поставить в длинную очередь на печать. Естественно, к намеченному времени выпустить журнал невозможно. Но худо-бедно он все же продолжает выходить, и закрыть его никак нельзя.

Власти хорошо понимают, что Фахретдинов — не просто муфтий, это ученый-востоковед энциклопедического типа, имеющий вес и как журналист, и как педагог-моралист, и как автор многочисленных трудов. Фахретдинов — одна из главных достопримечательностей Уфы двадцатых годов. Популярный «Путеводитель по Волге, Оке, Каме, Вятке и Белой» 1925 года рассказывает о городе так: «Уфа — постоянное пребывание управления республикой. В Уфе постоянно живут башкирский народный поэт Мажит Гафури и историк Ризаэтдин Фахретдинов».

Один из столичных ученых, посетивших в эти годы Духовное управление, пишет: «Энциклопедичность Фахретдинова наглядна — на его полке около пятидесяти написанных им книг, в их числе известный всем востоковедам «Асар», состоящий из шестнадцати книг, серия «Знаменитые люди», серии произведений по этике, педагогике, философии. Отдельно — подшивки журнальных статей из нескольких сот названий, другие публикации».

В знак уважения к научным заслугам Фахретдинова в 1925 году его приглашают в Ленинград на торжества по случаю двухсотлетия Академии наук. Долгие семь лет после окончания работы в журнале «Шура» Ризаэтдин был отдален от научных кругов, и поэтому он особенно рад возможности пообщаться с серьезными учеными.

Сразу же после приезда в Ленинград он приходит в Академию Наук. Академик И.Ю. Крачковский, знаменитый переводчик Корана, долго беседует с ним по-арабски, а затем знакомит с учеными, прибывшими из Турции, Индии, Швеции. Фахретдинов занимает почетное место на торжественном заседании Академии, в академической библиотеке он видит и свои книги. Вместе с гостями он посещает Национальный музей и Эрмитаж, едет в Петергоф, где с восторгом осматривает императорский дворец изнутри, ведь в первый свой приезд сюда в 1888 году на дворец ему пришлось смотреть лишь издали. Но самое большое впечатление на него произвела библиотека Академии наук, огромное количество хранящихся здесь книг. В академической библиотеке Ризаэтдин знакомится с историком Худяковым, который дарит ему свою книгу. По приезде домой, делясь впечатлениями с близкими, он говорил: «Совсем неудивительно, что правители народа — владельцы этих книг — правят и другими народами».

Весной 1926 года Фахретдинову пришло приглашение из Аравии на Первый Всемирный конгресс мусульман в Мекке. Риза направил от своего имени телеграммы председателю ЦИК М.И. Калинину и Наркому иностранных дел Г.В. Чичерину, получил подтверждение, что никаких препятствий к поездке на конгресс нет.

Делегация из Уфы выехала на поезде в Москву, затем в Одессу. Оттуда она на теплоходе отправилась в Александрию. Англичане, первоначально приняв делегатов за шпионов, продержали их в порту целых три дня. Вся поездка заняла несколько месяцев. В Уфу Ризаэтдин вернулся уже осенью. Вскоре здесь открылся Третий Мусульманский съезд, и руководство Духовного управления было переизбрано в старом составе.

8.

Газета «Красная Башкирия» 20-х годов пишет, что рабочие первого уфимского госзавода и мельницы номер два «единогласно ходатайствуют перед горсоветом о закрытии монастырского храма». «Даешь кино вместо церкви», — под этим девизом началось разорение уфимских церквей и мечетей.

Директивой республиканского НКВД в 1924 году вводятся запреты на преподавание мусульманского вероучения, — его разрешается теперь вести только в стенах мечетей в дни, свободные от занятий в советской школе, что делает невозможным существование мусульманских мектебов и медресе. Когда это постановление появилось, в ста двадцати пяти религиозных школах Башкирии обучались около четырех тысяч человек. Со священнослужителей снимают освобождение от воинской обязанности, на их семьи распространяют сельхозналог и налог на доходы от религиозной деятельности.

Все договоры городской администрации с приходами теперь заключались только как с частными лицами, церковная жизнь рассматривалась как «частное предпринимательство», облагаемое повышенными налогами как нэпмановство. За их неуплату приходы закрывались — так была найдена «красивая», внешне нерепрессивная мера, сделавшая жизнь большинства православных и мусульманских приходов в принципе невозможной. Второй тихой формой ликвидации приходов стали планы городской реконструкции времен первых пятилеток, предполагавшие снос или «перепрофилирование» зданий практически всех церквей и мечетей.

Организованный в Уфе губернский политико-просветительский комитет своей главной задачей делает атеистическую пропаганду. Она ведется через клубы «Коммунистический», «Комсомольский», «Безбожник» и «Женский». Во время религиозных праздников Пасхи, Ураза-байрам, Курбан-байрам и других эти клубы устраивают концерты, агитспектакли, комсомольские карнавалы, антирелигиозные диспуты.

В последующие годы по всей Башкирии проходят мусульманские сходы, где верующие выражают недовольство ущемлением своих прав. Они требуют приравнять в правовом отношении духовных лиц к гражданским, отменить подоходный налог с духовенства, детей духовенства принимать в государственные учебные заведения наравне с другими, не ограничивать изучение ислама. На мусульманских сходах верующие требуют прекратить антирелигиозную пропаганду на общественных собраниях и в газетах, передать обряды венчания, рождения и разводов в ведение духовных лиц, прекратить изъятие зданий мечетей, мектебов и медресе, предоставить мусульманскому управлению в Уфе право на организацию типографии для издания религиозной литературы.

Все эти требования становятся объектом разбирательств уфимских чекистов. Республиканское совещание партийных работников выносит решение еще более сузить права духовенства. Мусульманские съезды в республике разрешено созывать теперь не чаще одного раза в три года. Обсуждать на съездах разрешается лишь богословские вопросы. Постановление властей ограничивает состав выборных приходских органов, вводятся новые ограничения по налогам.

Местное руководство стремится вытеснить Центральное Духовное управление мусульман из Уфы. Правительство Башкирской автономии просит ВЦИК о переводе Центрального духовного управления мусульман Внутренней России и Сибири из Уфы в Казань или Москву. С такой инициативой выступает нарком внутренних дел Башкирии Ш. Худайбердин. Но это решение не учитывает сложившихся традиций, согласно которым центральное мусульманское ведомство размещалось именно в Уфе.

Еще во времена Екатерины II при определении резиденции Оренбургско-Уфимского духовного управления, как оно называлось первоначально, была выбрана Уфа, а не Оренбург, слишком близко расположенный к среднеазиатским мусульманским центрам. Не отвечало интересам государства и размещение Духовного управления в Казани — это могло нарушить сложившийся в государстве баланс и распределение ролей. На Всероссийском съезде мусульманского духовенства в 1906 году вопрос о переносе Духовного управления в Казань уже обсуждался, но решение по нему было принято отрицательное. В интересах нового государственного строя сохранить именно Уфу в качестве официального центра российских мусульман.

В этой ситуации муфтий Фахретдинов едет в Москву и обращается с письменным докладом к Председателю ВЦИК М.И. Калинину: «...С момента установления советского порядка правления и с декретированием равенства всех граждан... как служители мусульманского культа, так и религиозные организации мусульман проявили и продолжают проявлять свою полнейшую лояльность по отношению к советской власти, но невзирая на это, по независящим от их воли обстоятельствам, все религиозные организации мусульман находятся накануне полнейшего разрушения и исчезновения с лица земли.

...Предоставленные, согласно существующих законоположений, по договорам в бессрочное и бесплатное пользование обществам верующих молитвенные здания — мечети, помимо их воли, и согласия их в многочисленных случаях были отобраны и использованы для других целей. Такое насильственное отобрание происходило или по постановлениям собраний без ведома и участия верующих, заключивших договор на данное здание, или в некоторых нередких случаях по постановлениям представителей власти и комсомольцев, а в некоторых случаях верующие, запуганные разными угрозами, при голосовании вопроса о мечети были вынуждены молчать, и постановления выносились от их имени.

…Во многих местах служители мусульманского культа были облагаемы непосильными, несоответствующими их фактическим доходам налогами... и заданиями на доставку хлеба, невыполнимость которых очевидна, и их имущество по неуплате налога и невыполнении хлебного задания... было продаваемо с торгов или конфисковано под видом штрафа. Сами же они... арестованы или высланы из места жительства, жилища их отобраны, а семьи их безжалостно выброшены на улицу.

...Мухтасибы, муллы и муэдзины, вне зависимости от размера их хозяйства, были раскулачены под разными предлогами или лишены свободы, или высланы, имущество их конфисковано, семейства выселены из домов и оставлены без всяких продуктов питания... Были случаи, когда при тщетных поисках приюта дети, оставленные на улице, отмораживали себе ноги. Такое издевательское, почти бесчеловеческое отношение к духовенству и их семьям в большей части имело место в Татарской и Башкирской республиках.

...Во время сбора в Татарской и Башкирской республиках старого железного лома, тряпья... во многих деревнях, в виде этого утильсырья у мулл и рядовых верующих были отбираемы экземпляры священного Корана и книги вообще религиозного содержания.

...В результате вышеперечисленных стеснений и пристрастного отношения представителей местной власти, громадное большинство мусульманских приходов закрылось, служившие связующим звеном между ЦДУМ и отдельными приходами управления мухтасибов перестали функционировать.

…Все эти обстоятельства в целом рисуют печальную перспективу окончательного разрушения наших религиозных организаций и прекращения их существования».

Фахретдинов просит Президиум ВЦИК отдать распоряжение о беспристрастном рассмотрении фактов закрытия и отобрания мечетей, об освобождении из мест заключения и возвращении из ссылки мусульманского духовенства, о пересмотре дел сосланных в административном порядке мухтасибов, имамов, муэдзинов.

Муфтия Калинин не принял, с ним встретился председатель комиссии по культовым вопросам П.Г. Смидович, который в последующем докладывал: «Муфтий (старик лет 80), которого я принимал, передал устно как бы предсмертное завещание: 1) сохранить в целом архив, который накопился за 150 лет работы ЦДУМ и представляет историческую ценность; 2) библиотеку передать в Академию наук и 3) разрешить всему мусульманскому духовенству выехать за границу с предоставлением паспортных льгот».

Какой-либо серьезной реакции на заявление Фахретдинова не последовало. Официальная власть признала, что допущены перегибы в проводимой религиозной политике, но отношения между нею и духовенством не изменились.

9.

В старости у Фахретдинова в привычку вошло по воскресеньям приходить на мусульманское кладбище, где он бродил среди могил, рассматривая надписи. При жизни он указал место, где хотел бы быть похоронен. С февраля 1936 года Ризаэтдин начал слабеть и, по воспоминаниям близких, потерял надежду на выздоровление. Он говорил тогда: «Не хороните меня во дворе мечети рядом с муфтиями». Одному из сотрудников Духовного управления он завещал: «Когда придет время, и я покину мир, мои дети увидят смерть и растеряются, не зная, что делать. Поэтому я поручаю тебе почетную обязанность похоронить меня. Ты сделаешь все как надо и подскажешь детям, что нужно делать».

Он умер в середине апреля и был похоронен на указанном им ранее месте. Над его могилой прочитали Коран, а затем, согласно завещанию, провожавшие его в последний путь в молчании разошлись. Провожать его пришло очень много людей, но речей, ему посвященных, не говорилось.

Кончина Фахретдинова стала поводом для окончательного разгрома Духовного управления мусульман России, а заодно и Башкирского Духовного управления. Суть обвинений по «Делу о заговоре руководителей ЦДУМ» сводилась к тому, что заместитель муфтия казый Тарджиманов под руководством муфтия Фахретдинова решили объявить о закрытии ЦДУМ с целью спровоцировать выступления против советской власти. Уже по ходу следствия были добавлены обвинения в связях с эмигрантскими организациями Японии, Германии и Финляндии, что позволило использовать формулировку «шпионско-диверсионная деятельность». Как само собой разумеющееся, служителям культа вменялись в вину пропаганда и агитация, направленные на ослабление советской власти.

После предъявления обвинения в материалах дела больше не встречается упоминаний об А. Фахретдинове. Накануне 1937 года он погиб в уфимской тюрьме. Неизвестно, чем бы закончились дни самого Ризы Фахретдинова, проживи он немного дольше.

Написать отзыв

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2004

Главный редактор: Юрий Андрианов

Адрес для электронной почты bp2002@inbox.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев