№ 05'04

Бронтой БЕДЮРОВ

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

XPOHOС

Русское поле:

СИБИРСКИЕ ОГНИ

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

О Борисе Укачине

Горько, трудно и душевно тяжело говорить о Борисе Укачине в прошедшем времени. Это не привычно осознавать — ушёл. Почти невозможно свыкнуться с этой мыслью. Мне кажется, что он все еще с нами, потому что с его жизнью, с его личностью, с его творческой и общественной деятельностью связана целая эпоха не только в литературе Алтая, но эпоха в жизни нашего народа. А если брать мою судьбу, то с Борисом Укачиным связана накрепко большая часть моей собственной жизни. Многие десятилетия мы прошли бок о бок, трудились вместе, был и момент соревновательности, плодотворной соревновательности.

Укачин был первым и, оказалось, что главным поэтом, который обратил на меня внимание, когда я еще ходил под стол пешком. Он приезжал в мое родовое село Куладу, а это недалеко, если прямо через хребет, от его родной деревни Каярлык.

Кулада и Каярлык всегда были между собой связаны многими видимыми и невидимыми нитями, узами родства, близкими человеческими отношениями, линиями перекрёстных браков и т.д. Поэтому для Укачина Кулада тоже была родиной.

Он приехал к нам в село в 1963 году, бывал и раньше, но я этого не помню, но родичи рассказывали да и сам в более поздние годы он мне говорил, более того, у кого-то даже сохранилась плёнка, он работал на радио и записал меня как школьника начальных классов. Этого в памяти не осталось.

Но потом, когда я спустился с гор, как и все мы, родившиеся и выросшие в аилах, поступил в национальную школу, я с Укачиным познакомился воочию. Именно познакомился, потому что к этому времени Укачин был уже достаточно известен, его голос звучал в радиоприёмнике, я его слышал в Куладе у тётушки Тадыл, замечательной песеннице и сказочнице, великой труженице, которая была сестрой Укачина и в одиночку воспитывала своих сыновей. Укачин, разумеется, часто бывал у своих племянников. В летнее время это было конечно в юрте, возле очага, под оживлённые разговоры, арачку тётушки Тадыл, смех, песни и веселье. А зимой это происходило у камелька, темными вечерами звучали сказки и легенды, и разные поучительные истории. Вот так Укачин органично, с детства вошёл в моё сознание.

Потом, в пору моего взросления, Укачин не оставлял меня своей опекой. И уже когда я был студентом Литературного института им. А.М. Горького, Укачин рекомендовал меня в члены Союза писателей. Это произошло в 1971 году. Особенно приятно и для меня ценно, что имя Укачина стоит в ряду таких моих рекомендателей как Ярослав Смеляков и Лев Ошанин, руководитель моего поэтического семинара в Литинституте. У меня было тогда право выбора, я бы мог к любому из наших национальных поэтов обратиться, поскольку уже зарекомендовал себя своим дебютом в Москве, однако уже тогда было очевидно, насколько выделяется талант Укачина в ряду поэтов Алтая, широко публиковавшихся и в «Сибирских огнях», и в московских журналах и издательствах. Всего четыре года прошло к тому времени после выхода в Москве его замечательной книги «Ветка горного кедра», но имя его было уже известно и высоко ценилось в Москве, следовательно — в стране. Именно эта книга ознаменовала выход алтайской литературы на всесоюзную арену, книга сложилась в ходе его учёбы в Литинституте и легла в основу его дипломной работы. Это было начало, очень мощное начало.

Таким образом, Укачиным был совершён своеобразный прорыв, значение литературы Алтая к тому времени уже стало ощутимо, почву для этого подготовили первые три выпускника Литинститута — Адаров, Кокышев и Палкин, но их книги, получившие хорошую и доброжелательную критику, не стали событием масштаба всесоюзного. У Бориса Укачина это получилось органично и вполне.

Я поступил в Литинститут в год, когда Укачин его закончил, задача передо мной стояла не из простых, я должен был вести себя в общежитии, в быту прямо противоположным образом, нежели Укачин. Потому что образ весёлого, удалого и вольного алтайца уже был создан. Мне пришлось, чтобы оставаться собой, этот образ корректировать.

Но, по правде сказать, Укачин продолжал наезжать к нам в Литинститут, где его все помнили и принимали с радостью, и любили. Надо сказать, было за что, обаяние было сильное, нрав и манера вести разговор — подкупающие. Общежитие приходило в движение, когда он приезжал, потому что это означало недельное веселье.

Пример Укачина я всегда приводил в качестве образца следующему поколению студентов Литинститута, приехавших из Горного Алтая. Я всегда говорил о его уникальном упорстве, потрясающей работоспособности, цепкости ума, живости памяти. После любых встрясок и испытаний Укачин на утро, как бы ни было тяжело, утирая пот со лба величиной с горошину, садился за стол, за пишущую машинку и начинал работать.

Он был неуёмный человек! Он за всем следил, ничего не упускал из виду, он был в курсе всех литературных и общественных событий. Я на его похоронах сказал, мол, привыкли думать и говорить, что Укачин всю жизнь пьянствовал. Но поэт Укачин никогда не пил. Поэт Укачин действовал, мыслил! До конца дней своих он оставался именно действующим поэтом. Это подтверждают и посмертные публикации последних стихов, замечательных стихов мужественного человека перед лицом смерти говорящего с нами с высоты поэтического духа. Это подтверждает и напечатанная в предыдущем номере «Сибирских огней» его «Легенда о семи братьях» в переводе Владимира Берязева, свидетельствующая о таком проникновении в сокровищницу языка, в традицию народа, которое свойственно лишь подлинному большому таланту.

К сожалению, мы часто не умели отличать человека Укачина и поэта Укачина. Особенно здесь, в Сибири, в алтайской среде чаще всего совершали эту подмену, эту ошибку, которая не позволяла разглядеть очень и очень многим за непростым и небезгрешным человеком — подлинного и большого поэта.

Самый яркий, самый плодотворный период поэта Бориса Укачина пришелся на 70-е годы. Он был в полной силе, московские бурные годы отошли в прошлое, он творил, он созидал с полным осознанием меры своего таланта. А мера эта была велика. И в эти года в нашей литературной буче мы были вместе, действовали рука об руку. Мы были вместе и в творческих пристрастиях и устремлениях, и по ряду общественных позиций. Нелёгкое было время, но очень содержательное, насыщенное.

* * *

Это было десятилетие, когда Алтай стал открываться, всей своей красой и мощью входить в сознание, в культуру России и не только России. Очень многие люди, приезжавшие тогда на Алтай, приезжали сюда именно потому, что здесь был Укачин. Конечно, наиболее известен Николай Рубцов. Но на Катунь приезжали и Зиедонис, и Распутин, и Белов, и многие другие. Однокашники, друзья, набиравшие силу новые классики советской литературы. Не редкостью становились и иностранцы.

По сути, дорогу многим и русским, и национальным, и зарубежным писателям сюда, на Алтай, по-настоящему проторил Борис Укачин.

В связи с этим, вправе задаться вопросом: в чем же особенность творчества Укачина, почему оно вышло за рамки долин Катуни и Урсула, почему оно открылось многим и многим?

Думаю, дело вот в чем. Есть поэты, которые творят в рамках национального языка, национальной культуры, т.е. сугубо своя корневая стихия образов, интонаций, ритмов, достаточно замкнутая, автономная. Это поэты, ограниченные пределами своей этнической территории, рамками национальной художественной традиции. Тут ничего не попишешь. Кому что дано. В этом можно усмотреть ущербность, но можно сказать, что человек, художник находится в равновесии со своей средой, он органичен. Однако Укачин одновременно находился в двух мирах, Укачин был поэтом, который был обращён к внешнему миру, миру большому, разноязыкому, разноголосому, поэтому читатель его может жить где угодно. Укачин сопрягал эти два мира и этим был интересен. Феномен Укачина в том и состоит, что наш заповедный древний мир, мир, доселе сокрытый от многих глаз, он сумел вынуть, вынести на поверхность. Вынес и донёс.

Тому способствовала необыкновенная широта его души, его общительность, незакомплексованность, он очень легко устанавливал контакты, никогда не смущался того, что многим было неведомо, где находится Катунь и Горно-Алтайск. Теперь-то всему миру, всей планете ведомо. Но, будучи сильным человеком, он не боялся если надо и вступить в конфликт и с властьпредержащими на местах, и с литературными чиновниками в Москве, он был храбрый и независимый. Думаю, он унаследовал отцовские качества, его отец Ухача был очень незаурядный человек, известный табунщик, о нём сохранилось очень много добрых воспоминаний в нашей родове. Хорошая, мощная наследственность, это называется — порода. В этом смысле, конечно, его будет очень сильно не хватать, наши коренные интересы, вопросы развития языка, культуры, сохранения национального наследия — здесь он был непримирим, здесь он шёл до конца и никогда не допускал сделку с совестью.

Написать отзыв

© "СИБИРСКИЕ ОГНИ", 2004

Оригинальный сайт журнала

 www.sibogni.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев