№ 08'04

Николай АНДРЕЕВ

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

XPOHOС

Русское поле:

Бельские просторы

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

СИБИРСКИЕ ОГНИ

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

Марионетка

Повесть

(Продолжение)

Полина снова взялась за рукопись. Прочитав несколько строчек, она положила ее на стол и произнесла капризным голосом:

— Ну что у вас за почерк! Ничего не разберу!

— Давайте я вам прочитаю. — Романов вытер руки кухонным полотенцем и, передвинув табурет, сел рядом. — Где вы остановились?

— На том месте, где омоновцы арестовали Тяжа.

— Ясно. — Романов взял рукопись, смахнул с листа попавшую под руки крошку и принялся за чтение:

«Прошло около двух лет.

Просидев три часов в мэрии на заседании комиссии по подготовке празднования Первомая, Матвеев вышел на остановку. Не успел он поднять руку перед проезжавшим мимо такси, как рядом, визжа тормозами, остановился черный «мерседес» с тремя шестерками на регистрационном номере. Из кресла водителя вылез Юрий Головин. Не обращая внимания на притихшую при его появлении толпу пассажиров, он с серьезным лицом обошел машину, открыл перед Матвеевым боковую дверцу и, согнувшись в легком поклоне, произнес:

— Извините за опоздание, сэр. Прошу вас, сэр.

— Вольно!

Сделав замечание Головину за грязное пятнышко на лобовом стекле, Александр сел на переднее сиденье и громко, так, чтобы все услышали, приказал отвезти себя в Матвеев-хаус.

— Слушаюсь, сэр.

Головин захлопнул за Александром дверцу, смахнул рукавом куртки пятнышко на стекле и сел за руль.

— Ох, кто-то у меня сейчас получит, сэр! — сказал он, заводя двигатель автомобиля.

— А у меня другое предложение! Давай мы сейчас поедем ко мне домой, и там быстренько напьемся... Ну, как?

Юра подумал и отказался:

— Извини, старик. Предложение, действительно, заманчивое, да только дел невпроворот.

— Что так?

— Через неделю Тяжа надо ехать встречать. А тут, как назло, с двигателем проблемы. Да и с похоронами попросили помочь. В общем, совсем некогда. Давай как-нибудь в другой раз.

— Ну что ж, давай в другой раз, — согласился Александр. — А кто умер-то?

— Да, — Юра махнул рукой, — у одного моего кореша, даже можно сказать брата, подругу замочили. Представляешь, прямо в собственной квартире. Так изуродовали, жуть! Меня чуть не вырвало.

— Это Оксану, что ли? Как ее фамилия-то? — наморщив лоб, Матвеев вопросительно посмотрел на Головина.

— Марфина. А ты откуда ее знаешь? — удивился тот.

— Здрасьте! Она же в кабаке тогда танцевала, когда нам вечер менты обломали. Забыл?

— Ах, да! — вспомнил Юрка. — Было такое дело.

— А, кстати, чем там с Тяжем дело-то закончилось?

— А ты не знаешь?

— Нет.

— Да ты что? Ну... — загудел Юрка. — Короче, слушай... Менты, когда шмонали Тяжа, нашли у него в куртке бокс, то есть коробок анаши. И впаяли ему, болезному, за это почти два года. Понял?

— Ничего себе!

— А что самое интересное, знаешь? — Юра сделал паузу и с усмешкой посмотрел на Матвеева. — Тяж клялся, что еще за пять минут до появления ментов у него в куртке ничего, кроме презервативов, не было.

— Да ты что! — ахнул Александр. — Менты подкинули?

Головин задумчиво пожал плечами.

— Может, и они, а может... — он сделал многозначительную паузу, — не они.

— Не понял! А кто тогда?

Юра бросил на Матвеева быстрый взгляд.

— Помнишь, — спросил он, — ко мне в тот вечер Самсон подходил?

— Ну. Он у тебя тогда еще травку стрельнул.

— Точно... Так вот, я все думаю, не ее ли нашли тогда у Тяжа?

— А... — Матвеев хотел было что-то сказать, но тут до него дошел смысл фразы, сказанной Головиным, и он мгновенно забыл свою мысль.

— Вот такие, блин, пироги! — подытожил Головин.

— А ... а Тяж об этом знает?

Юрка отрицательно покачал головой.

— В этом-то вся проблема. Понимаешь... Если, не дай бог, он разнюхает, что травку ему подбросил Самсон, то я не отмажусь до конца своих дней. Точно тебе говорю! Посуди сам — травка-то моя. Как я докажу Тяжу, что не знал, для чего она предназначается?

— Тогда не говори ему ничего.

— Не говори, — усмехнулся Юрка. — Тяж уже через неделю будет в городе, и я представляю, какой тут шмон начнется. Помяни мое слово, он весь город на уши поставит, только чтобы докопаться до того, кто его подставил. И не дай бог, если он узнает, как к Самсону попала анаша! Все, братан, мне крышка.

— Тогда скажи.

— А скажешь — как докажешь, что ты тут не при чем?.. Словом, куда ни кинь — всюду клин.

«Мерседес» остановился у подъезда пятиэтажного дома, где жил Матвеев. Головин, прощаясь, протянул Александру руку.

— Ладно, война план покажет. Будем живы — не помрем, как говорится!

Пожелав Головину удачи, Матвеев пожал ему руку и вышел из машины.

Не успел он сделать и трех шагов, как его окликнул Головин.

Быстро подошел к Александру.

— У меня к тебе, Санек, вот какое дело, — тихо произнес он и замолчал.

— Говори.

— Если со мной вдруг что случится, ты это... Ирке Каюмовой помоги, ладно?

— Да ты чего, Башка?

— Подожди, не бухти! Она передаст тебе одну вещь. Дорогую. Получи за нее бабки и половину отдай Ирке. А другую половину можешь оставить себе. Договорились? Только смотри, меньше чем за двадцать тысяч баксов не соглашайся. Понял?

— Ты чего, Башка?

Головин развел руками.

— Чего, не «чего», а два человека, связанных с арестом Тяжа, уже ку-ку.

Александр удивленно заморгал.

— Брось, не шути!

— Вот те и брось! Марфину замочили? Замочили! Ты что, думаешь, она сама себя изуродовала? А еще, что б ты знал, в тот же день Надька Кислицына пропала. Весь город два дня ее искал. Прикинь: воры не воровали, грабители не грабили, хулиганы не хулиганили, потому что некогда было — все искали подругу Самсона... Комедь!

— Ни фига себе! Ну да, правильно! Они же тогда с Тяжем за одним столом сидели, когда его менты вязали!

— Теперь понимаешь? Выходит, надо и мне быть готовым ко всему. — Юрка хлопнул Александра по плечу. — Ну что, поможешь, в случае чего?

— Конечно. А как ты думаешь, кто это их, а?

Юрка взял Александра за пуговицу плаща и зашептал в самое ухо:

— Либо Самсон, либо Тяж. Больше некому!

— Почему?

— По кочану. Если Тяжа подставил Самсон, то Самсону надо обязательно убирать свидетелей, то есть Надьку, Оксану и меня. Так?

— Так! — согласился Матвеев.

— А теперь представь, что Тяж на зоне узнал, кто именно ему подкинул травку в карман. Тогда что?

— Тогда, надо полагать, он прикажет убить тех, кто это сделал.

— Правильно! — прошептал Юрка. — И опять, заметь, все тех же: Надьку и Оксану.

— А ты думаешь, это они?

Головин пожал плечами.

— А кто еще? По крайней мере, Надька, если бы Самсон ей приказал, сделала бы это точно. Да он и сам мог. Ты обратил внимание, как Самсон выскочил из кабинета? Как ошпаренный, и, заметь, буквально за несколько минут до облавы. Будто знал, что случится.

— Да, обратил, — ответил Александр. — А за что он Тяжа-то так?

Головин пропустил женщину, вышедшую из подъезда и, дождавшись, когда та удалится на приличное расстояние, еле слышно прошептал:

— Только, Санек — никому! Понял?

— Могила!

— Тяж хапнул у Самсона триста тысяч баксов. Вот.

— Ни фига себе!

— Только я прошу тебя...

— Все, Юр, я понял, не повторяй.

— Ну и хорошо, что понял.

Неохотно, с таким видом, будто расстается с дорогой для себя вещью, Головин отпустил пуговицу плаща и, тяжело вздохнув, погладил ее:

— Ладно, прощаться не будем. Уже и так два раза прощались. — Он отошел в сторону и погрозил Александру пальцем. — Смотри, обещанье не забудь!

Матвеев махнул на него рукой.

— Давай двигай! А как немного освободишься, приезжай, буду рад.

Головин кисло улыбнулся и не спеша направился к своей машине».

Закипел чайник. Романов встал из-за стола и подошел к газовой плите.

Пока он заваривал чай, Полина взяла рукопись в руки и быстро перелистала ее, прикидывая на глаз количество оставшихся непрочитанных листов. Затем задумалась и с довольным видом произнесла:

— Хорошо. Но, по-моему, вы недостаточно ясно дали понять, что это именно Самсон подбросил Тяжу наркотики.

— Вы считаете?

— Да, — заявила Полина. — У меня, как у читательницы, остались в этом некоторые сомнения. А их быть не должно. И потом... Головин в вашем рассказе велел Александру взять за видеокассету двадцать тысяч долларов. А у меня, помнится, было написано — тридцать.

Романов не стал спорить. Он молча достал из кухонного ящика ложки, чашки, блюдца, украдкой, так, чтобы не заметила Полина, сковырнул засохшее пятно на краешке блюдца и выставил посуду на стол.

— Какое варенье предпочитаете? Яблочное? Клубничное? — спросил он, рассматривая содержимое холодильника. — Есть малиновое.

— А мед у вас есть?

Романов с сожалением покачал головой:

— Меда у нас нет.

— Тогда я попью чай просто так, без всего.

Василий закрыл холодильник и сел за стол.

«В дни, когда Матвеев занимался подготовкой репортажа о каком-либо важном политическом событии, особенно если масштаб этого события соответствовал масштабу его профессиональных амбиций, он совершенно забывал обо всем, что напрямую не касалось его работы. Поэтому Александру потребовалось некоторое время для того, чтобы отвлечься от мыслей, связанных с подготовкой большого репортажа, посвященного первомайской демонстрации, и, отвечая на телефонный звонок Ирины Каюмовой, вспомнить о существовании своего бывшего одноклассника Юры Головина, тем более что повод для этого был самый существенный: по словам Ирины, три дня назад Головин был найден убитым в кювете пригородного шоссе.

Собравшись с мыслями, Матвеев, как и полагается в подобной ситуации, выдержал приличествующую паузу и произнес несколько стандартных фраз сожаления. Каюмова, не перебивая, молча выслушала его, и как только он замолчал, сухо сообщила о видеокассете, которую Юрий, в случае своей смерти, завещал передать ему, Александру Матвееву.

В этот момент у Александра не было ни желания, ни возможностей заниматься проблемами умерших одноклассников. И чтобы как можно скорее завершить разговор, он извинился перед Ириной и пообещал ей в самое ближайшее время обязательно заглянуть в гости.

Так получилось, что уже на следующее утро Матвеев оказался рядом с домом, где проживала Ирина Каюмова. Несмотря на катастрофическую нехватку времени, он решил не откладывать дело в долгий ящик и выполнить свое обещание.

Все получилось так, как он и предполагал. Каюмова не пустила его даже на порог. Едва поздоровавшись, она сунула ему в руки бумажный сверток и тут же захлопнула перед ним дверь.

Вся основная подготовка к репортажу о первомайской демонстрации, до которой оставалось два дня, была завершена. И тем не менее Матвееву, несмотря на выдавшееся свободное время, пришлось приложить немало усилий, чтобы отключиться от работы и заставить себя посмотреть подаренную Головиным видеокассету.

На кассете было снято ограбление Тяжем курьера, перевозившего деньги Самсона.

Съемка велась из машины, двигающейся по мокрой от дождя дороге, ведущей в аэропорт. Сначала в кадре были видны джип «Гранд Чероки» и фольксваген «Пассат». А после того, как навстречу «Гранд Чероки» из машины ГИБДД выскочил милиционер и остановил его, в кадре появился стоявший на обочине черный «мерседес» с номерным знаком шестьсот шестьдесят шесть. Из него вышел Тяж, которого Матвеев ранее видел в ресторане «Вечерние огни». «Пассат» притормозил. Тяж забрался в него и почти тут же вылез обратно. В одной руке у него был пистолет, а в другой — сумка с надписью «Адидас». Тяж бросил пистолет в придорожные кусты, сумку — на заднее сиденье своего «мерседеса», сел за руль, развернулся и спокойно на малой скорости поехал в город.

Матвеев трижды просмотрел этот эпизод и трижды пожалел о том, что ввязался в это дело. «За эту пленку могут убить», — подумал он. Потом немного подумал и добавил: «А могут и заплатить. Тысяч примерно двадцать...»

— Тридцать! — поправила Полина.

— Тысяч тридцать, — повторил Романов и продолжил чтение.

«Матвеев серьезно задумался. И чем больше он думал над тем, как ему продать эту пленку и при этом не попасться, тем явственнее представлял себе план будущих действий.

Он взял лист бумаги и написал:

«Петракову Сергею Захаровичу — Самсону.

Если Вас интересует видеокассета, на которой снят эпизод ограбления фольксвагена «Пассат» неким хорошо Вам известным лицом, прошу упаковать двадцать тысяч долларов...»

— Тридцать тысяч! — снова поправила Полина.

«...тридцать тысяч долларов в плотный полиэтиленовый пакет и утром второго мая на железнодорожном вокзале отдать его крайней в ряду торговке семечками для дальнейшей переадресовки мальчику в красной бейсболке. После получения мною денег, обязуюсь доставить интересующую Вас видеокассету. Аноним. P.S. В случае, если Вы станете следить за мальчиком, не буду считать себя обязанным выполнять данное мною обещание».

Матвеев вложил письмо в конверт, заклеил, позвонил в ресторан «Вечерние огни», узнал его адрес и отправил по нему свое послание.

Казалось, полгорода собралось праздничным утром второго мая на железнодорожном вокзале. Люди, за долгую зиму соскучившись по огородным наделам, штурмом брали пригородные электрички и поезда местного назначения. Площадь перед вокзалом была забита людьми и транспортом. А немного в стороне, возле автобусной остановки, выстроившись в ряд, стояли окруженные покупателями торговки семечками. Именно к одной из них, крайней, и подошел подросток лет пятнадцати в красной бейсболке. Подождав, когда торговка рассчитается с покупателем, мальчик вежливо спросил у нее, не оставлял ли кто-нибудь для него полиэтиленовый пакет. Женщина недоверчиво осмотрела его с головы до ног, потом вытащила из кошелки черный сверток и протянула мальчику. Поблагодарив, мальчик взял сверток и не торопясь направился к камерам хранения. Терпеливо отстояв очередь, сдал сверток. Потом подошел к лотку, на котором были разложены открытки с конвертами, и незаметно передал хозяину лотка квитанцию о хранении багажа. Этим хозяином был Матвеев. Получив за работу деньги и конверт, в который была вложена бумажка с номером и кодом автоматической камеры хранения, где лежала видеокассета, подросток подошел к почтовому ящику, бросил в него конверт и также не спеша направился к автобусной остановке.

Александр тем временем получил в камере хранения свой сверток с тридцатью тысячами долларов и, оставив лоток своему настоящему хозяину, отправился к Каюмовой».

Романов бросил быстрый взгляд на внимательно слушающую его Полину и продолжил чтение:

«Несмотря на данное Головину обещание, Матвеев не стал бы связываться с этими деньгами, если бы только они не предназначались Ире Каюмовой. Александру в этот момент хотелось добавить: «его Ире», но Ира давно была не его, а он сам, много лет женатый на другой женщине, уже и не мечтал о том, что когда-нибудь еще раз произнесет эти сладкие слова вслух.

Он шел по городу, неся Каюмовой тридцать тысяч долларов, и при этом испытывал те же чувства, которые в последний раз испытал двадцать с лишним лет назад, когда, оборвав палисадник соседнего дома, спешил с букетом белых георгин на свое первое свидание. Он и сейчас спешил как на свидание. Спешил и с горечью думал о том, что, наверное, тридцать тысяч — не такие уж большие деньги, если на них нельзя купить самого необходимого, что требуется человеку, — любви и утешения для одной маленькой женщины с карими глазами.

Матвеев подошел к двери и, сделав несколько глубоких вдохов, чтобы перебить волнение, позвонил.

Пока Ира Каюмова шла, а затем долго открывала замки, в его голове рождались и умирали тысячи ласковых слов, какими он собирался через секунду осыпать ее с головы до ног, подобно тому, как двадцать с лишним лет назад он осыпал ворохом белых георгин так понравившуюся ему кареглазую девчонку. Ему казалось: еще мгновение, и он, не выдержав, начнет говорить через дверь... Вот дверь отворилась, на пороге показалась Ира Каюмова, и Александр, еще секунду назад не знавший, какие слова ему выбрать из множества самых красивых и нежных слов, внезапно забыл их. Все до единого... Он смотрел на нее, беспомощно шевеля губами, и молчал.

Увидев Матвеева, Ирина отошла в сторону, пропуская его.

— Ну, проходи, раз пришел. — Она сказала это так, будто делала одолжение.

Александр проглотил комок в горле и, по-прежнему оставаясь за порогом, медленно покачал головой.

А потом, вспомнив о цели своего визита, протянул сверток.

— Это тебе. От Юры. Юра просил передать тебе это.

Ирина раскрыла пакет и, увидев содержимое, вопросительно посмотрела на Матвеева.

— Здесь тридцать тысяч, — сказал он. — Все они твои.

С этими словами он развернулся и, ничего не говоря, выбежал из подъезда.

На улице Матвеев немного успокоился, а успокоившись он обругал себя за то, что поддался настроению и снова чуть было не совершил большую глупость, попытавшись еще раз окунуться в прошлое.

«Не возвращайтесь к былым возлюбленным, былых возлюбленных на свете нет. Есть дубликаты...»

Всю дорогу до дома он утешал себя строчками из Андрея Вознесенского и в который раз мысленно просил прощения у некогда брошенной им Иры Каюмовой. Ему хотелось добавить: «его Иры», но Ира по-прежнему была не его, а он сам ничего другого, кроме возможности хоть иногда произносить эти сладкие слова вслух, от нее уже не хотел.

Придя домой, Матвеев долго с открытыми глазами лежал на диване и слушал, как его маленький сын, переставляя на ковре оловянные фигурки солдат, бубнил придуманную им самим историю противоборства двух сказочных королей.

— Послушай, — перебил его Александр. — Как ты думаешь, кто, по-твоему, сильнее? Старый, умный, много отсидевший... то есть много повидавший, закаленный в боях король или молодой, менее опытный, но зато более кровожадный и беспринципный его сосед королевич?

Мальчик немного подумал и спросил:

— А что, король намного старше королевича?

— Намного, — ответил Александр.

— Мне кажется, папа, — подумав, сказал мальчик, — сильнее тот, кто нападет на своего противника первым.

Давно оставивший все попытки логически разобраться в умозаключениях сына, Матвеев в очередной раз не стал допытываться, на чем основывается это решение, тем более что большинство выводов ребенка чаще всего совпадали с его собственными.

— Наверное, ты прав, — согласился Александр и на этот раз.

Часы пробили девять раз.

Сын ушел в свою комнату готовить уроки, а Матвеев, оставшись в одиночестве, натянул на плечи махровый плед и через минуту уже крепко спал».

Перевернув последнюю страницу, Василий подержал рукопись на весу и небрежно бросил ее на стол.

— Все! Я, как мог, переложил ваш сюжет... Увы! Лучше, к сожалению, не получилось. Извините.

Все то время, пока Романов читал рассказ, Полина задумчиво выводила пальцем узоры на столе.

— Нет... хорошо, — улыбнулась она. — Конечно, насчет Каюмовой и журналиста вы немного загнули, но... В общем, мне понравилось... А скажите, — спросила она после небольшой паузы, — это вы сами придумали про Каюмову и их взаимоотношения, или у вас тоже был похожий случай?

Василий пожал плечами.

— Трудно сказать. Что-то похожее, конечно, было. Но сказать о том, что этот эпизод снят из-под копирки, я бы все-таки не решился.

— Ну, хорошо, — не унималась Полина. — А когда вы бросали женщин, вы тоже чувствовали вину?

Романов замялся. Что-то он, безусловно, чувствовал, вот только назвать это чувство виной ему не позволяла совесть.

— Да как вам сказать, — промямлил он, стараясь не глядеть на Полину, — в общем, конечно, да... Но, видите ли, меня бросали значительно чаще, и потому переживания отвергнутого человека мне известны гораздо лучше.

— Что, и жена вас бросила? Или все-таки вы ее?

— Я же говорю меня бросали чаще! — с раздражением ответил Романов.

Поднявшись из-за стола, он подошел к холодильнику, открыл и закрыл его, унимая волнение.

После неловкого молчания Полина вежливо извинилась за неуместные, по ее мнению, вопросы.

— Не извиняйтесь, я сам виноват. — Романов взял ложку, размешал в заварнике чай. — Видите ли, — сказал он, — однажды я возомнил себя богом. А он, как вам должно быть известно, этого не любит.

Василий разлил по чашкам чай, потом задумчиво посмотрел на Полину.

— Знаете, — сказал он, — когда бедный человек внезапно становится богатым, особенно если все вокруг по-прежнему перебиваются с хлеба на воду, он меняется. В худшую ли сторону, в лучшую ли — другой вопрос. Но это так, знаю. Разбогатев, многие начинают задаваться вопросом: что в них есть такого, чего нет у других? Почему они в конце отчетного квартала подсчитывают барыши, а их одноклассники-отличники — дни до получки? Почему их уважают, а тех, кому они еще недавно почитали за честь пожать руку, — нет. И первое, что им тогда приходит в голову, это мысль об исключительности. То есть о сумме неких качеств, отличающих, к примеру, Ломоносова от второгодника, а Наполеона — от его денщика. И чем больше они упиваются подобными сравнениями и выискивают различия между собой и всеми остальными, тем больше сами себя убеждают в том, что они не такие, как все, а значит, и заслуживают неизмеримо большего, чем другие. Понимаете? А самое паршивое в этой ситуации то, что такие вот...

— Нувориши, — подсказала Полина.

— Да, — согласился Василий. — Нувориши, набобы, парвеню, Романовы, назовите их как хотите... что такие вот нувориши и вправду имеют все основания так считать! Потому что те люди, которые еще недавно не замечали их, теперь глядят им в рот, те, кто раньше смотрели свысока, смотрят не скрывая зависти снизу вверх. А в итоге нашему герою ничего не остается, как прийти к выводу о том, что... — Романов помахал пальцем над головой, —

...впору с богами соседствовать мне!

Да что там — с богами! Я сам из богов!

Движенье созвездий и ход облаков

решительно благоприятствуют мне.

Вот и я, представьте, однажды, подобно Левитанскому, возомнил себе, что мне все решительно благоприятствует, что я не такой, как все, и, что уж если решил жениться, то моя жена должна быть не такой, как у других. Понимаете?

Полина улыбнулась и согласно кивнула головой.

— Ваша жена, наверное, была очень красивая? — спросила она.

— Красивая? Наверное. Но дело даже не в этом. Она была той, кого я искал. Понимаете, — Романов замешкался, не зная, как выразить свою мысль. — Вот взять, к примеру, божью коровку. Ее красный окрас является предупреждением окружающим о том, что к ней опасно прикасаться...

— Я знаю.

— А моя бывшая жена выглядела и вела себя так, что ни одному здравомыслящему человеку, если он не являлся большим начальником, преуспевающим бизнесменом или просто известной личностью, и в голову никогда бы не пришло ухаживать за ней.

Романов засмеялся.

— Знаете, это как в бизнесе. Хочешь избежать конкуренции — сбрасывай цены или переводи свой товар в разряд престижных.

— Вы хотите сказать, — спросила Полина, — что ваша жена перевела себя в разряд престижных женщин?

— Ну что вы! — возмутился Василий. — Никуда она себя не переводила. Она всегда считала себя такой. Причем, уверяю вас, совершенно искренне.

— И именно поэтому вы выбрали ее, женщину-престиж?

Романов зажмурился от удовольствия. Ему было приятно вспоминать об этом времени.

— Да, — сказал он, а вспомнив, снова нахмурился. — То есть это, скорее, она выбрала меня. По крайней мере, если бы я не соответствовал ее критериям, ничего бы у нас не вышло.

— А почему вы расстались?

— Я разорился.

— Ну и что? — удивилась Полина. — Неужели это может быть причиной для развода?

— Может.

— Нет! Или была какая-то другая причина, или она вас никогда не любила.

— Точнее было бы сказать — разлюбила.

Романов с улыбкой посмотрел на Полину и подумал о том, что рассуждать так, как она, может либо по уши влюбленная женщина, либо женщина, никогда не знавшая нужды и уверенная в том, что ей никогда не придется нуждаться в будущем.

— Видите ли, Полина, — продолжил Василий. — Мне не в чем винить свою жену. Когда я был в порядке — она меня честно любила. А как стал нищим — разлюбила. Вот, собственно, и все.

Полина хотела что-то возразить, но Романов опередил ее:

— Поймите вы! Ну не может она любить бедных, сирых и никчемных! Не может! Для любви ей требуется уважение к мужчине. А уважения, по ее мнению, достойны только те, кто ежедневно доказывают свою состоятельность! Кто завоевывает мир, даже если этот мир ограничивается маленьким городком!.. И я, между прочим, знал это с самого начала. Знал и надеялся на то, что смогу всю жизнь соответствовать ее требованиям. Но... — он развел руками, — не получилось. Увы.

— Она ушла к другому?

— Да, но не сразу. Некоторое время она еще ждала, когда я брошу валяться на диване и снова займусь бизнесом.

— Не дождалась?

Романов отрицательно покачал головой.

— Понимаете, разорившись, многие, и я в том числе, начинают задаваться вопросом: чего в нас нет такого, что есть у других? Почему одни в конце отчетного квартала подсчитывают барыши, а мы, отличники, — дни до получки? Почему одних уважают, а нас, кому многие еще недавно почитали за честь пожать руку, — нет. И первое, что приходит нам в голову, это мысль об отсутствии качеств, отличающих какого-нибудь второгодника от Ломоносова, а денщика — от Наполеона. И чем больше мы думаем об этом и выискиваем различия между собой и преуспевающими людьми, тем больше сами себя убеждаем в том, что мы не такие, как они, и, следовательно, нечего таким, как мы, соваться со своим свиным рылом в калашный ряд бизнесменов!.. А знаете, что самое паршивое в этой ситуации?

— Знаю, — ответила Полина. — Это то, что вы и в самом деле имеете все основания так думать!

— Да! Потому что каждое утро перед бритьем мы читаем на своем лбу в зеркале одну и ту же надпись: «Неудачник! Неудачник! Неудачник!».

— А по-моему, — возразила Полина, — там написано: «Мазохист! Мазохист! Мазохист!».

— А! — Василий обиженно махнул рукой. — Я вам серьезно.

— И я серьезно. — Полина прикрыла ладошкой рот и украдкой зевнула. — Значит, жену вы не удержали. А что с квартирой?

— Ничего. Она взяла с собой только пару десятков чемоданов со своими шмотками, ребенка, и все.

— Весьма благородно с ее стороны. Ведь, если я не ошибаюсь, цены на квартиры в вашем доме самые высокие в городе. — Полина посмотрела на Василия и улыбнулась. — Ну что ж, приятно было с вами поговорить. Если не возражаете, я заберу это... — она протянула руку и взяла со стола рукопись. Потом встала и направилась к вешалке. — Ах, да! Чуть не забыла! — Полина остановилась и вытащила из сумочки пять купюр достоинством в сто долларов. — Это вам, — протянула деньги Романову. — Спасибо.

— Вам спасибо.

Романов взял доллары и, задержав ее ладонь в своей руке, спросил:

— Может, пойдем куда-нибудь сегодня вечером, прокутим мой гонорар, а? Вы как, не против?

Полина смущенно улыбнулась и, осторожно выдернув ладонь, сделала шаг назад.

— Не знаю... как-нибудь в другой раз. Хорошо?

— Хорошо... — отозвался Романов.

Проводив Полину, Василий подошел к окну и, раздвинув шторы, посмотрел на опустевший двор.

Закончив матч, хоккеисты разошлись по домам, и от этого дворик как-то сразу притих, поскучнел и принял грустный вид.

Внезапно из соседнего дома выбежал маленький мальчик с клюшкой. Наверное, окна его квартиры выходили на другую сторону дома, потому что вид пустой хоккейной площадки, казалось, поверг его в самое настоящее смятение. Ничего не понимая, он остановился и, стоя на месте, в полном недоумении принялся смотреть по сторонам, в надежде увидеть хоть кого-нибудь из тех, кто еще недавно гонял здесь шайбу. Однако двор был пуст, и только бодрый вид прохожих как бы уверял его в том, что за то время, пока он отсутствовал, никакой катастрофы на земле не произошло, а двор опустел лишь только потому, что матч завершился, и все разошлись по своим домам.

Романову, наблюдавшему за мальчиком, даже с высоты четвертого этажа было хорошо заметно, насколько велико в тот момент было его разочарование. Мальчик стоял посреди, казалось, необъятной площадки со ставшей вдруг ненужной клюшкой в руке и выглядел бесконечно одиноким. Сняв рукавичку, он вытащил из кармана шайбу и нехотя метнул ее в пустые ворота. Потом перелез через борт и, отбросив в сторону клюшку, забрался с ногами на качели. С каменным лицом он раскачивал себя все сильнее и сильнее, а Романову, неотрывно наблюдавшему за ним, внезапно показалось, что весь двор медленно наполняется нестерпимым визгом несмазанных петель.

Василий закрыл ладонями уши и быстро отошел от окна.

«Завтра, — подумал он, — завтра этот мальчик наиграется в свой хоккей и забудет о сегодняшнем переживании. А как мне забыть о своем? Что мне сделать? Позвонить и еще раз назначить свидание? Так ведь откажется... откажется... откажется...»

Романов несколько раз прошелся по комнате и остановился перед большим зеркалом жены.

«Где тут у меня написано: «Неудачник»?

Одним движением он сбросил с тумбочки газету, сел на пуфик и посмотрел на свое отражение.

Никакой надписи не было. А были глубокие морщины возле рта, опущенные уголки губ, желтые зубы, редкие волосы вокруг небольшой залысины чуть выше лба и желтоватый цвет кожи. И только глаза, печально взирающие на все происходящее вокруг, подобно тому, как любящая мать наблюдает за веселыми проделками своего безнадежно больного малыша, немного скрашивали унылое впечатление от безрадостного зрелища.

Он долго смотрел на свое отражение, потом подмигнул ему и спросил:

— Ну, что, Васек, облом? Стихов писать мы не умеем, денег у нас нет. И что нам осталось? Ну, ответь мне, что еще есть в нас такого, что могло бы привлечь женщин? И не просто женщин, а женщин, которые нам нравятся! А-а-а... — Романов погрозил отражению пальцем, — я знаю, что ты хочешь сказать. Ты хочешь сказать, что даже тогда, когда мы с тобой не были нищими и считали себя хорошими поэтами, мы не мечтали ни о Синди Кроуфорд, ни о Линде Евангелисте? Врешь! Может, мы и не мечтали подружиться с ними, но это только потому, что нам было достаточно того, что мы не исключали такой возможности. Ты хочешь сказать, на фига они нужны нам? Согласен — не нужны! Но нам нужно другое, нечто более важное... нам крайне необходимо сознание того, что это в принципе возможно. Одно только это, и больше ничего! Ты спрашиваешь, чего я волнуюсь? А я не волнуюсь. Я бешусь! Я бешусь оттого, что вижу, как мы для многих постепенно превращаемся в париев, и я, умный человек, бессилен что-либо изменить! Стихов писать, как оказалось, мы не умеем, денег нет и не предвидится, а если учесть возраст и твою уродливую внешность, то скоро одни только разбитные разведенки и многодетные мамаши станут нашими Синди Кроуфордами и Линдами Евангелистами. — Романов скорчил рожу и прогнусавил, подражая голосу актера, дублирующего порнографический фильм. — Вась, ты кого больше хочешь, Синдиху из гастронома или Линдочку из пятьдесят пятой? — Он внезапно отодвинулся от зеркала и, нахмурив брови, с отвращением посмотрел на себя. — Ну и видок! Глаза б мои на тебя не смотрели, урод. Тьфу! — И плюнул в свое отражение.

24 апреля

Сергей Страхов, грузный мужчина лет тридцати пяти, одетый в спортивное трико и плотно облегающую тело футболку, отчего его огромный живот казался большим, чем был на самом деле, словами: «Вот так мы и живем» закончил краткий обзор последних новостей, после чего взял в руку бутылку «Абсолюта» и разлил по рюмкам водку.

— Ну, Вась, теперь ты скажи что-нибудь... Мы ж, в конце концов, не алкаши какие-нибудь просто так пить, правильно?

Романов взял рюмку и на секунду задумался.

— Знаешь, что... — сказал он. — Давай выпьем за старую дружбу. А еще — за нашу молодость. За время, сблизившее нас и сделавшее нас такими, какими мы стали.

— Давай, — согласно кивнул Страхов.

Он чокнулся с Василием, крякнул и медленно, с удовольствием выпил.

— Эх, молодость, молодость! — Бережно, двумя пальцами, Сергей взял с тарелки шпротину за хвост и, запрокинув голову, бросил ее в рот. — Я часто вспоминаю то время, — сказал он, облизывая пальцы. — Как ты меня постоянно долбил, заставлял учиться. Помнишь?

— Давно это было.

— Давно, — согласился Страхов. — А вот ответь мне на один вопрос. Только честно. Скажи, сумели бы мы тогда открыть наше кафе, обладай мы этими самыми знаниями, а? — Сергей дожевал рыбку и потянулся за новой. — Я тут на днях подумал, что по твоей науке мы должны были не только разориться в первые месяцы работы, но и вообще никогда не открыться.

— Молодые были, глупые. А дуракам, как известно, всегда везет.

— Не скажи! Кое-какие знания, конечно, нужны. Кто спорит. Но главное в бизнесе не это. Главное — вот! — Страхов сжал кулак и показал его Василию. — Знать, чего хочешь, и добиваться этого. А вся твоя наука, — Сергей пренебрежительно махнул рукой, — вон, у бюро занятости с утра очередь занимает, выбирай любого, если приспичило.

— Ты что же, хочешь сказать: чем тупее, тем больше шансов разбогатеть?

— А-а-а... — Страхов зло сузил зрачки, — задело! А я, между прочим, говорю не о тупых. Ты, кстати, тоже аспирантур не заканчивал. Я говорю о том, что все твои книжки по маркетингу и, как там его... — Сергей щелкнул пальцами, — менеджменту только путают людей, сбивают с толку.

— Чушь какая-то!

Страхов наклонился над столом и ткнул в сторону Романова указательным пальцем.

— Иной умник, вроде тебя, прочтет несколько мудреных книжек и думает, что стал после этого бизнесменом. Черта с два! — Указательный палец Страхова плавно трансформировался в кукиш, а кукиш в кулак. — А если будешь и дальше хамить — получишь по шее. Я ведь не посмотрю, что ты когда-то был моим компаньоном.

Сергей выпрямился, взял в руки бутылку «Абсолюта» и, приподняв над столом, внимательно осмотрел дно.

Недовольный увиденным, он повернулся к двери.

— Зинка! — крикнул он. — Тащи еще водки!

— Сам возьми... в шкафу стоит! — откуда-то из глубины квартиры донесся голос Зины — жены Страхова. Не прошло и десяти секунд, как она показалась сама. — Ну вот же, даже вставать не надо, протяни руку и бери!

Зина, невысокого роста, круглая, с простым доброжелательным лицом, открыла навесной кухонный шкаф, вынула из него еще одну бутылку «Абсолюта» и, быстро протерев ее полотенцем, поставила на стол.

— Свободна! — Страхов махнул на жену рукой, взял бутылку, одним движением скрутил пробку и разлил водку по рюмкам. — Ты вот, наверное, смотришь на меня и думаешь, — обратился он к Василию, — как несправедлива жизнь. Мол, Серега — дурак, не прочитавший за всю жизнь ни одной книжки, жирует: попивает шведскую водочку, катается на хорошей тачке, отдыхает на Канарах, а я, такой раскрасавец, вынужден просить у него денег... взаймы, естественно.

— Я не говорил, что ты — дурак...

— Еще б ты это сказал!

— И я пришел к тебе не для того, чтобы просить денег.

— Да? — удивился Страхов. — Это хорошо. Потому что денег я тебе все равно не дам. Во-первых, ты их не вернешь, а во-вторых, у меня их нет.

— А как же шведская водочка и Канары? — усмехнулся Василий.

— Так ведь, — развел руками Страхов, — только на это и осталось.

— Ой, и то правда! — вступила в разговор до того молча стоявшая в стороне Зина. — Месяц назад Сережа дал нашей соседке взаймы кучу денег, а ее, представь, Вась, на следующий день прямо в квартире убили. И как теперь долг вернуть — не знаю. Плакали наши денежки.

— Ладно, не скули! — Страхов грозно посмотрел на жену. — Не твое дело. Сам разберусь.

— Да как теперь разберешься-то! — замахнувшись на мужа кухонным полотенцем, закричала Зина. — И захочешь взять — да с не с кого. У нее даже родственников тут нету. Ни опознать, ни похоронить по-людски некому было...

— Не болтай! — перебил ее Страхов. — Похоронили как полагается. Ресторан, где она работала, как его там... «Вечерние огни», дал денег, машину. А вот родственников, чтобы опознать, действительно не нашлось. — Сергей, обращаясь к Романову, кивнул в сторону жены. — Вон Зинка моя ходила опознавать. Весь вечер после этого коньяком ее отхаживал. Умора!

— Так ведь изуродовали-то как, изверги. Живого места на лице не оставили...

— Постой, постой! — Романов перебил Зину и посмотрел на Страхова. — Как, ты сказал, называется ресторан — «Вечерние огни»?

— Да. А что?

— Да так, ничего, — удивленно пожал плечами Василий. –Совпадение. Продолжай.

Страхов вопросительно посмотрел на Романова, потом перевел взгляд на жену и задумался.

— А о чем мы говорили?

В этот момент его взгляд упал на стол. Так и не вспомнив, о чем минуту назад шла речь, он взял рюмку, поднял ее и, чуть подумав, провозгласил тост:

— Предлагаю выпить вот за что. Чтобы мы, как порядочные люди, успели раздать все свои долги до того, как нас вперед ногами вынесут из дома! — С этими словами он поднес рюмку к губам и, еще подумав, добавил: — А не так, как Оксанка. Земля ей пухом.

Услышав имя соседки Страховых, Романов поперхнулся.

— Ты сказал, ее звали Оксана? — едва прокашлявшись, спросил он Сергея.

— Ну?

— И она работала в ресторане «Вечерние огни»?

— Да.

— Кем? Как ее фамилия?

— Танцовщицей она работала, — за мужа ответила Зина. — А фамилия у нее была, дай бог памяти...

— Марфина? — затаив дыхание, спросил Василий.

— Точно! — почти одновременно ответили Зина и Сергей.

Романов вскочил со своего места, но, опомнившись, тут же сел, налил себе водки.

— А мне?

Романов набулькал и Страхову.

— Ты что, был знаком с ней? — спросила Зина.

Василий отрицательно покачал головой и залпом выпил.

— А откуда знаешь ее?

Романов молча пожал плечами. Он и сам в эти секунды пытался понять, как получилось, что один из персонажей его рассказа носит фамилию реального человека и то, каким образом подробности смерти этого человека стали известны еще задолго до того, как эта смерть произошла на самом деле.

— А когда, вы сказали, она погибла?

— Где-то около месяца назад, — ответила Зина. — Ну да, правильно, двадцать первого марта.

— Двадцать первого... — задумался Романов: день тоже совпал. Не найдя никакого мало-мальски разумного объяснения случившемуся, он пришел к мысли, что все это, по-видимому, является результатом невероятного совпадения. — Бывает же такое! — удивленно произнес он, вставая со стула.

— Ты куда? — спросил его Страхов.

— Пойду домой. Что-то голова разболелась.

Сергей поднялся вслед за Василием, посмотрел на недопитую бутылку и слегка обиженным голосом произнес:

— А чего приходил-то, я не понял? Соскучился, что ли?

Романов через силу улыбнулся и дружески похлопал его по животу.

— И это тоже... Хотел спросить у тебя насчет работы. Но это потом, ладно? А сейчас, если вы не возражаете, я все-таки пойду. Извините...

Он направился к выходу, а Страхов, бросив взгляд на стол и вспомнив об обязанностях хозяина, схватил бутылку.

— Подожди, не уходи. Давай, на посошок.

Романов остановился и взял из рук Сергея наполненную до краев рюмку.

— А ты-то, Вась, сам как живешь? — Зина протянула ему блюдце с ветчиной. — Уходишь, а так ничего про себя и не рассказал... Книжки-то еще не бросил писать?

— Нет, не бросил. — Василий посмотрел содержимое рюмки на свет и, как бы между прочим, произнес: — Не далее как вчера в новом номере «Родной речи» вышел мой рассказ. Под псевдонимом, правда. «Король, Королевич» называется.

Зина по-детски восторженно посмотрела на него, потом перевела взгляд на мужа, мысленно сравнила их и, оставшись крайне недовольной полученным результатом, грустно вздохнула.

Романов чувствовал себя обманутым. Каждый день в течение всего апреля он звонил Полине на сотовый телефон, и каждый день ему отвечал до омерзительности вежливый голос, повторяя слово в слово одну и ту же фразу: «Извините, абонент недоступен. Извините, абонент недоступен...».

Василий не находил себе места и проклинал себя за гордость, не позволившую ему позвонить Полине раньше, за упущенное время, а главное, за то, что ни разу, во время их длительных бесед, не догадался спросить, где она работает и где живет.

Он снова сидел в кресле перед выключенным телевизором и мучился. Романов тосковал по Полине. Сосредоточившись на своих страданиях и бесконечно подпитывая их воспоминаниями о своих былых неудачах, он совершенно не мог размышлять ни о чем другом, кроме Полины и всего того, что было связано с ней. Ему постоянно казалось, что он не делает всего возможного, чтобы отыскать ее: не звонит кому следует, не идет куда надо, не просит о помощи тех, кто мог бы помочь — словом, ведет себя совсем не так, как, наверное, полагается вести себя людям, потерявшим в большом городе близких друзей.

Пытаясь отвлечься от мучивших его мыслей, Романов взял в руки пульт и включил телевизор.

Переключая каналы, он внезапно увидел на экране своего старого знакомого Никиту Рюмина — ведущего телепередачи «Криминальный репортаж».

Никита сидел в темной мрачной студии за большим, массивным столом, освещенным яркой настольной лампой, предназначенной, по замыслу режиссера, видимо, для того, чтобы вызывать у зрителей ассоциацию с застенками ЧК тридцать седьмого года, и, перекладывая бумажки на столе, о чем-то быстро говорил.

Романов прибавил звук.

«Одна из наших мартовских передач, — рассказывал Рюмин, — была полностью посвящена оперативным будням городской милиции. Вместе с сотрудниками убойного отдела мы с вами побывали в одной из сдаваемой внаем квартир по улице Академика Королева, где присутствовали при осмотре тела убитой танцовщицы ресторана «Вечерние огни» Оксаны Марфиной. И мало кого тогда привлек другой, не менее драматичный случай, а именно, — продолжал Рюмин, — в тот же день, двадцать первого марта, пропала еще одна танцовщица того же ресторана — Надежда Кислицына... На первый взгляд, никакой связи между этими двумя совершенно разными событиями, казалось бы, не существует. Однако по версии журнала «Родная речь», и загадочное исчезновение Надежды Кислицыной, и зверское убийство Оксаны Марфиной напрямую связаны с возвращением из мест заключения лидера белогорской преступной группировки Виктора Чичкина по кличке Тяж. Обо всем этом, а также о многом другом, вы можете узнать из документального детектива Петренко «Король, Королевич», опубликованного в апрельском номере журнала...»

Романов неотрывно смотрел на экран телевизора и без всяких эмоций разглядывал сильно постаревшего за последнее время Никиту.

А потом, пытаясь унять внезапно возникшую дрожь, обхватил руками плечи, поджал ноги к подбородку, стуча зубами.

— Никита... что... что происходит? — спросил он, словно тот мог его услышать.

Никита уже рассказывал об аресте за получение взятки какого-то крупного чиновника из мэрии.

Романов взял пульт и выключил телевизор.

«Ну ладно, убили Оксану Марфину, — слегка уняв дрожь, подумал он. — Допустим, это еще может быть простым совпадением. А возвращение Тяжа, о котором Матвееву рассказывал Головин? А пропажа Надежды Кислицыной?.. Как там у меня было написано? — принялся вспоминать Василий. — Воры не воруют, грабители не грабят, хулиганы не хулиганят. Потому что некогда... Смешно...»

Романов встал и, слегка покачиваясь, направился на кухню. Там он набрал в стакан воды из-под крана и медленно пил.

«А почему, собственно, у меня? — внезапно подумал он. — Все: и пропажу Кислицыной, и убийство Марфиной, и даже имена героев — придумывала лично Полина».

— Полина... Полина... — прошептал он. — Что же такое мы с тобой написали?

Поставив стакан на стол, Василий подошел к телефону и снова набрал ее номер. В очередной раз заслышав фразу: «Извините, абонент недоступен...», он бросил трубку и вернулся обратно к телевизору.

Не прошло и минуты, как раздался звонок. Романов вскочил с кресла и подбежал к телефону.

— Алло! — донесся из трубки женский голос. — Здравствуйте! Вас беспокоит Ирина Каюмова. Могу я поговорить...

Услышав имя подруги Головина, Романов совсем растерялся. Он со страхом посмотрел на обдуваемые ветром из открытой балконной двери оконные шторы, и ему в этот момент показалось, будто перед его глазами промелькнула тень шофера Тяжа.

— Вы меня не знаете, — продолжала Каюмова. — Мой муж Юра...

— Головин? — еле слышно спросил Романов.

— Вы его знали? — обрадовалась Ирина.

— Да, — неизвестно для чего солгал Василий. — Немного.

— Тогда вы, наверное, уже слышали, что он погиб?

— Три дня назад в кювете пригородного шоссе... — по памяти процитировал Романов строчку из своего рассказа и удивился тому, что это известие, в отличие от всех предыдущих, не вызвало у него никаких эмоций. Пожалуй, теперь он был бы даже несколько разочарован, узнай, что Юрий Головин все еще жив.

— Почему три? — удивилась Каюмова. — Вчера отмечали сорок дней.

— Неувязочка, однако.

— Что вы сказали?

Разговаривая с Ириной, Романов пристально смотрел на колышущиеся от сквозняка шторы, где, как ему чудилось, в постоянно меняющихся складках материи то и дело мелькали силуэты внезапно оживших персонажей: Оксаны Марфиной, Надежды Кислицыной, Тяжа, Иры Каюмовой, Юры Головина.

— Ничего. Продолжайте, — прошептал Романов.

— Послушайте, Василий! Юра оставил вам небольшой пакет.

— Что?!

Романову показалось, что он ослышался. Но даже потом, когда Ирина во второй раз повторила свои слова, он еще долгое время отказывался верить собственным ушам.

— Зачем это мне? — испуганно пролепетал он в трубку. — Я не хочу.

— Почему? — удивилась Ирина. — Ведь вы даже не знаете, что там!

— Там... там видеокассета.

А потом Романов обиделся.

С тем, что его герои зажили самостоятельной жизнью, он уже почти смирился, тем более что события, разворачивающиеся у него на глазах, были столь невероятны, что в какой-то момент они стали даже немного забавлять его. Но вот то, что эти герои, предложив кассету, тем самым попытались вторгнуться в его жизнь, Василий посчитал крайне обидным для себя.

— Так вы уже знаете, что в пакете? — как показалось Романову, несколько разочарованно спросила Каюмова.

— Да.

— Ну что ж, — вздохнула она. — Дело ваше. Извините, что побеспокоила. До свидания.

— Подождите! — воскликнул Василий. — Скажите, какого цвета у вас глаза? Карие?

— А почему вы спрашиваете? — забеспокоилась Ирина. — Зачем вам это? И... и... — она не находила слов, — и если вы Юрин друг, почему я о вас раньше ничего не слышала? Кто вы?

— Кто я? — задумался Романов. Он истерично засмеялся и произнес первое, что взбрело ему в голову: — Я тот, кто осыпал вас белыми георгинами.

Ирина надолго задумалась над этими словами, а потом неуверенно произнесла:

— Знаете что... Если передумаете, позвоните мне. В телефонном справочнике Каюмова одна.

После чего попрощалась и положила трубку на рычаг.

25 апреля

Утро для Романова началось с посещения гаража.

Впервые после зимы он выгнал свою «Дэу Нексия» из бокса, заехал на заправку, поменял масло, заправил машину бензином и, приглядываясь к стоящим на обочине людям, принялся неторопливо колесить по городу.

Заработав извозом несколько десятков рублей, Василий вернулся домой, с удовольствием пообедал, потом снова сел за руль и, надеясь успеть к московскому рейсу, погнал машину в аэропорт.

«Итак, — думал он о событиях прошедшего дня, — что нам известно? Только то, — ответил сам себе, — что все события, о которых повествуется в рассказе, происходили на самом деле. Вернее, произошли в будущем, ибо рассказ я написал еще в феврале, а убийства людей, описываемые в нем, причем людей настоящих, невыдуманных — в марте. И что, спрашивается, из этого следует? Что некий сумасшедший режиссер, прочитав рассказ, решил инсценировать его так, как это было с детской считалкой у Агаты Кристи в детективе «Десять негритят»?

Романов выехал на шоссе и прибавил скорость.

«Нет, не сходится. Можно, конечно, попробовать повторить события, описанные в рассказе, но нельзя же подогнать под эти события людей с точно такими же фамилиями, какие были у меня... Пока ясно только одно: Полина, когда рассказывала мне сюжет, уже знала этих людей. Вопрос в другом — что было раньше: убийца ли, прочитав рассказ, расправился со своими жертвами, пользуясь руководством Полины, или же Полина заранее знала, как все это произойдет?.. Чепуха какая-то! Неужели события были настолько предсказуемы, что кто-то мог заранее предугадать их!»

— Че-пу-ха... — по слогам вслух произнес Василий и, вспомнив вчерашний «Криминальный репортаж», решил не ломать напрасно голову, а как только представится возможность, позвонить Никите Рюмину, тем более что тот, судя по словам, сказанным им с экрана телевизора по поводу возвращения Тяжа, с некоторыми из героев его рассказа был уже знаком.

В этот момент автомобиль Романова догнал двигающийся по левой полосе ярко-фиолетовый джип «Форд Эксплорер». Какое-то время они ехали рядом, параллельно друг другу, потом «джип» перед самым перекрестком ускорился и, внезапно повернув вправо, резко затормозил.

Василий нажал на тормоза, но было поздно. Прокатившись юзом несколько метров по асфальту, «Нексия», визжа шинами, въехала в заднее крыло потерявшего скорость «джипа».

Романов ударился лбом о зеркало заднего вида, а когда пришел в себя и увидел помятое крыло «форда», в ужасе опустил голову на руль и закрыл глаза.

Он закрыл глаза и потому не видел, как из «джипа» вышли два черноволосых смуглых человека. Один из них, худощавый, среднего роста, лет сорока—сорока пяти, с приятным умным лицом, принялся внимательно рассматривать крыло своего автомобиля. Второй, помладше, высокий, с крепкими плечами, подскочил к «Нексии», открыл дверцу, вытащил Романова за шиворот и бросил его на асфальт. Стараясь попасть в наиболее больное место, он несколько раз что есть силы пнул носком ботинка ему в спину, затем поднял на ноги и ударил головой о капот. Романов сполз на землю, но черноволосый снова поднял его и снова ударил.

С первых минут вождения машины Василий больше всего на свете боялся двух вещей: нечаянно задавить пешехода и разбить чужую иномарку. Правда, с тех пор как у него появились деньги, страх по поводу столкновения с дорогим автомобилем незаметно исчез, и вот, корчась в ногах владельца разбитого «джипа», он снова и снова вспоминал о том, как, бывало, не раз предупреждал себя о подобной опасности.

Черноволосый тем временем продолжал наносить удар за ударом. И в тот момент, когда Романов по-настоящему испугался за свою жизнь, старший, до того молча наблюдавший за этой сценой со стороны, что-то негромко произнес не по-русски. В то же мгновение тот, кто избивал Василия, остановился и послушно отошел в сторону. Прислонился к «джипу», вынул из кармана носовой платок, развернул его во всю ширину и принялся тщательно вытирать вспотевшую шею.

— Что ты наделал, а? — Старший подошел к лежащему на асфальте Романову и дружелюбно протянул ему руку. — Совсем новая машина, круг не прошла, а ты ее взял и разбил. Нехорошо это. Что теперь делать будем?

Романов поднялся и, вытирая внешней стороной ладони в кровь разбитые губы, прошамкал:

— Я заплачу.

Старший удовлетворенно кивнул головой:

— Правильно! Ты заплати, и я тебе ее сразу отдам.

Василий поднял голову и вопросительно посмотрел на него.

— Простите... я не понял.

— А чего тебе не понятно? Эту машину я купил за сорок тысяч долларов. Так? А тебе я ее уступлю всего за тридцать пять.

— Вы не поняли. Я заплачу за ремонт.

— Нет, это ты не понял. Мне разбитая машина не нужна!

Старший сузил зрачки, положил руку на плечо Романова, сжал его и еще раз, глядя прямо в глаза, угрожающе произнес:

— И поэтому ты ее купишь у меня... Понятно тебе?

Тут же черноволосый, тот, кто избивал Романова, с угрожающим видом сложил вчетверо носовой платок, засунул его в карман кожаной куртки и, не отрывая от Романова пристального взгляда, двинулся к нему.

— Но вы же сами подрезали меня! — с испугом посмотрев на приближающего парня, воскликнул Василий. — Я не хотел! Вы же сами...

В этот момент на шоссе показалась машина ГИБДД, двигающаяся в сторону аэропорта. Увидев ее, Василий оттолкнул черноволосого и, размахивая руками, чтобы остановить, выскочил на дорогу.

Автомобиль, замедлившись, остановился. Из него вылез неприметного вида сержант в помятой форме. Козырнув присутствующим, он не торопясь подошел к машинам, бегло осмотрел место аварии, повернулся к Василию и, кивнув в сторону «Нексии», спросил:

— Ваша?

— Моя.

— Предъявите документы!

— Товарищ инспектор, меня били!

— Попрошу предъявить документы! — повысил голос сержант.

Романов отдал права. Сержант внимательно изучил их, после чего, похлопывая ими о раскрытую ладонь, рассеянно посмотрел себе под ноги.

— Что же это вы, господин Романов, не соблюдаете правил дорожного движения? — спросил он.

Василий обомлел.

— Что вы такое говорите?

— Я говорю о тормозном пути, судя по следу которого, вы превысили допустимую скорость.

— Тут все так ездят! — еле слышно возразил Романов и растерянно показал на проносившиеся мимо автомобили.

— Что вы говорите? — усмехнулся инспектор. — А если бы, скажем, все решили съехать с моста в реку, то вы бы тоже последовали за ними, а? — Он ехидно посмотрел на Василия и, еле сдерживая раздражение, добавил: — Вдобавок ко всему, гражданин Романов, вы нарушили пункт 9.10 «Правил дорожного движения», в котором говорится, что водитель должен соблюдать дистанцию до движущегося впереди него автотранспорта, которая, запоминайте, позволила бы ему избежать столкновения! Ясно? При разрешенной здесь скорости шестьдесят километров в час, дистанция между вами и «фордом» должна была составлять не менее тридцати метров. А сколько было у вас? Пятнадцать, десять, пять?

— Хватит! — перебил его старший из двух черноволосых. — Всем все ясно.

— Хорошо, — с готовностью согласился инспектор.

Не переставая хлопать пластиковыми правами о раскрытую ладонь, он повернулся лицом к Романову.

— Ну и что теперь? — спросил он его. — Будем составлять протокол или договоритесь полюбовно?

Василий облизал сочившуюся из губы кровь и огорченно махнул рукой:

— Делайте что хотите.

Инспектор вопросительно посмотрел на владельца «джипа», но тот равнодушно повел плечами, как бы давая понять, что подобные мелочи его не интересуют.

— Хорошо. Значит, будем составлять.

Сержант залез в свой автомобиль, взял бумагу и принялся что-то быстро писать.

Василий подсел к нему и шепотом пожаловался на то, что черноволосые вымогали у него деньги за разбитый «джип». Инспектор согласно кивнул, молча дописал протокол и, выполнив все необходимые в таких случаях формальности, приказал Романову выйти из машины. После чего демонстративно пожал протянутые черноволосыми руки, развернулся и отбыл обратно в город.

Едва милицейский автомобиль скрылся из вида, как старший из черноволосых подошел вплотную к Романову, с усмешкой посмотрел ему в глаза, и когда тот, внутренне сжавшись, уже приготовился к тому, что его снова начнут бить, обнял за плечо и молча повлек вдоль дороги.

— Ты не думай, он мент не плохой. Просто у него жена больная, — внезапно произнес он таким тоном, словно оправдывался перед Василием за недостойное поведение сержанта. — Да и время сейчас, сам знаешь какое: всем деньги нужны. Врачам, ментам, учителям... Испоганились людишки, порядочных совсем не осталось. — Старший тяжело вздохнул и, снова заглянув Романову в глаза, добавил: — Ты вот тоже... разбил мою машину, а платить не хочешь. Разве это хорошо?

— У меня нет таких денег, — прошептал Романов.

— Сейчас нет, потом появятся! Ты просто оставайся человеком — помни, что у тебя есть долг перед людьми. А я подожду. Неделю. А потом, извини, друг, включу счетчик.

— Сколько?! — ахнул Романов. — Одну неделю?

Старший убрал руку с плеча Василия, развернулся и, снова обняв его, неторопливо повел назад к машинам.

Ты понимаешь, — сказал он задумчивым голосом, — время сейчас такое. Со всеми можно договориться. Со мной можно договориться, с ним можно, — кивнул он в сторону своего младшего товарища, — а вот со временем нельзя. Нельзя, потому что оно никого не прощает и жестоко наказывает всех, кто идет против него. И нас может наказать... Понимаешь?

Романов облизал распухшие губы и тихо произнес:

— Так, давайте, договоримся... без времени... по-людски.

Старший громко захохотал и, убрав руку с плеча, хлопнул Романова по спине.

— Молодец! — сказал он.

Пройдя еще несколько шагов, он остановился и, резко перестав смеяться, добавил:

— Ладно, плати тридцать тысяч, и закончим на этом.

Они вернулись к машинам. Заинтересовавшись каким-то камешком на обочине дороги, старший отошел в сторону. Его младший товарищ подошел к Василию и ударил по локтям, чтобы тот поднял руки. Затем ловко обыскал карманы и, нащупав в пиджаке паспорт, забрал его себе.

Старший поднял камешек, повертел его в руках и небрежно бросил под колеса «Нексии».

— Верну, когда принесешь деньги! — крикнул он Романову и, тщательно вытерев об асфальт ноги, шагнул к машине.

Пока он вынимал ключи из кармана и заводил двигатель, Романов обошел «форд» со всех сторон, на глаз прикидывая возраст, потрогал ногтем вмятину на заднем крыле автомобиля и, с удовлетворением отметив про себя незначительность повреждения, спросил:

— Как мне, в случае чего, найти вас?

Старший пристегнул ремень безопасности, удобно устроился в кресле и захлопнул дверцу.

— Я сам тебя, Василий Романов, найду. Через неделю.

Помахав на прощание рукой, он поднял боковое стекло и нажал на педаль акселератора.

***

Этой ночью Романову снились песочные часы. На фоне ярко-розового неба они нависали над ним, подобно черному небоскребу, а он, маленький и беззащитный, стоял и наблюдал за тем, как из верхнего сосуда в нижний неумолимо утекало драгоценное время.

31 апреля

Никита Рюмин, как всегда, опаздывал.

Романов уже выпил два полных бокала пива, а теперь от нечего делать сидел и разглядывал из окна бара свою изрядно помятую «Нексию».

Обычно Василий за рулем не пил. Однако сегодня, едва усевшись за столик, он, неожиданно для себя самого, вместо обычного в таких случаях кофе с молоком заказал пива и порцию креветок.

«Плевать!» — мысленно ответил он на укоризненный, как ему показалось, взгляд официанта, принесшего заказ, а вслух добавил:

— Все равно хуже уже не будет.

— Это почему? — Официант, видимо решив, что фраза, сказанная клиентом, относится к нему, обиженно заморгал и, словно требуя объяснений, вопросительно посмотрел на Романова.

«И в самом деле, почему? — Романов поднял на него глаза и задумался. — Я, слава богу, жив, здоров. Руки целы, голова на месте. Деньги на выпивку, по крайней мере, сегодня еще есть. Время пройдет и, как говорила бабушка, за наступившей черной полосой последует белая, за белой — черная, и совсем скоро все сегодняшние проблемы покажутся незначительными и пустыми. А значит, the show must go on, так сказать. Жизнь продолжается», — подытожил Василий бабушкину мысль строчкой из песни «Queen» и, несколько приободрившись, извинился перед официантом за беспокойство. Подняв бокал с пивом, он сделал большой глоток и принялся в десятый раз разглядывать из окна бара свою изрядно помятую «Нексию».

Рюмин пришел, когда Романов допивал третий бокал.

Извинившись за опоздание, Никита хлопнул ладонью о протянутую Василием ладонь, сел, махнул рукой, привлекая внимание официанта, ответил шуткой на чье-то приветствие, поднялся, поменял непонравившийся стул, снова сел, поерзал, посмотрел по сторонам и только тогда обратил внимание на лицо Романова.

— Ну и рожа!

— На свою посмотри! — огрызнулся Василий. — Опять с похмелья?

— С него, — со смехом ответил Никита и тут же, повернувшись к Романову спиной, принялся выискивать кого-то глазами. — Счет, пожалуйста! — крикнул он проходившему мимо официанту.

Официант остановился и, изменив направление движения, торопливо направился к нему. Однако не успел он раскрыть рот и спросить, о каком счете идет речь, как Рюмин быстро произнес:

— А перед этим принесите-ка нам пять по сто и закуску. Салатик там какой-нибудь, мяса побольше и еще что-нибудь на ваше усмотрение. Все!

Не давая официанту опомниться, он в ту же секунду отвернулся от него и, словно продолжая внезапно прерванный разговор, обратился к Романову с вопросом:

— Так кто это, ты говоришь, тебя так разукрасил?

Официант, несколько обескураженный подобным нахальством, растерянно посмотрел в спину Рюмина, потом перевел взгляд на Романова, укоризненно покачал головой и, ничего не говоря, записал в блокнот заказ и тихо удалился.

— Нашлись художники, — ответил Василий.

— Ну а все-таки!

Романов взял в руки бокал, не спеша отхлебнул из него и вытер тыльной стороной ладони губы. Спросил:

— Ты не знаешь, кто у нас в городе ездит на джипе «Форд Эксплорер»?

Рюмин сделал серьезное лицо и задумался.

— Вообще-то машина в наших краях редкая, — сказал он. — Я, по крайней мере, знаю только одну такую. Синюю...

— Фиолетовую, — поправил Василий.

— Я и говорю, сиреневую, — недовольно поморщился Никита. Внимательно посмотрев на опухшее от побоев лицо Романова, спросил: — Так это он тебя, что ли?

— Кто он?

— Муса. Фамилии, извини, не знаю.

Услышав имя владельца «форда», Романов мысленно сопоставил его с внешностью черноволосого, и, немного подумав, согласно кивнул:

— Похоже, что он.

Рюмин задумчиво взял бокал Романова и отпил из него.

— Что-нибудь серьезное?

— А! Говорить противно... Ты лучше вот что скажи, — спросил Романов с надрывом в голосе, — у нас что, милиция вся уже куплена? Или честные люди там еще остались?

Никита усмехнулся.

— Что, хочешь на Мусу заявить?

— А хотя бы и так! — воскликнул Романов. — Скажешь, бесполезно?

Никита поставил бокал на стол и задумался.

Благодаря своей профессии криминального репортера, он хорошо знал нравы города. А поскольку Рюмин был человек достаточно известный, то он, пользуясь популярностью у тех, кто эти нравы формировал, нередко позволял себе пренебрегать ими. Так, например, напившись с операми, он мог на следующее утро похмелиться у каких-нибудь братков, а после вернуться к первым и как ни в чем не бывало продолжать пьянствовать с ними. Как анекдот, рассказывали случай, когда Никита без зазрения совести угостил забредших к нему на огонек знакомых рубоповцев французским коньяком, оставшимся после ночного посещения белогорских братков, которых те днем ранее допрашивали... Все все знали, но поскольку серьезных проблем от знакомства с ним ни у кого до сих пор не возникало, Никита продолжал оставаться желанным гостем в любой компании.

— Нет, не бесполезно, — ответил он на вопрос Романова. — Но я бы на твоем месте хорошо подумал, прежде чем это сделать. — Никита проводил долгим взглядом длинноногую девушку, прошедшую мимо их столика и, иронично вздохнув, сказал: — Я тут недавно подумал вот о чем...

— О чем?

— О том, что чем больше я с бандюгами жарю спирт и чем чаще выслушиваю слова дружбы в каком-нибудь РОВД, тем больше боюсь умереть не своей смертью. Как ты думаешь, отчего это?

— Откуда я знаю, — буркнул Василий.

Рюмин взял бокал с пивом и подвинул поближе к себе.

— Это оттого, что все мы совершенно беззащитны. Только я, по роду своей деятельности, знаю об этом наверняка, а те, кто, вроде тебя, знакомы с бандитами и ментами по детективным сериалам — нет. Короче! — Рюмин хлопнул ладонью об стол. — Любому другому я бы, без разговоров, посоветовал заявить на Мусу. Но тебе, как другу, скажу: если можешь, договорись с ним. И дело тут даже не в Мусе, и не в том, что милиция, как ты говоришь, продалась. Просто... — Никита сморщился и, не зная, как сказать, пошевелил в воздухе пальцами. — Так безопаснее, что ли. Предсказуемее... Тебе ведь главное конфликт уладить, а не Мусу закрыть. Правильно?

Романов отнял у Никиты свой бокал и приподнял его над столом, определяя количество оставшегося в нем пива.

— Все выдул!

— Ну не убьет же он тебя, в самом деле! Хотя может. А заявишь, — Никита развел руками, — бог знает, как там все еще обернется. Муса — мужик серьезный, злопамятный, шуток, юмора не понимает.

Романов молча выслушал Рюмина и, вернув ему бокал с остатками пива, покачал головой.

— Как ты живешь, не пойму? Я с этим Мусой один раз столкнулся и до сих пор отойти не могу, а ты каждый день возишься в этой грязи, и ничего... Такое ощущение, что тебе это даже нравится!

— Ничего не поделаешь — работа! — Никита взял в руки бокал и одним глотком допил пиво.

Через минуту официант принес графин с водкой и закуску. Рюмин разлил спиртное и, не обращая внимания на то, что Василий к своей рюмке даже не притронулся, быстро выпил.

— Ну, ладно, — он удовлетворенно погладил себя по груди. — Чего звал-то? Насчет Мусы, что ли, покалякать? — Никита икнул и, заметив на столе бутылку с минеральной водой, взял ее. — Только учти, с ним, волчарой, трудно договориться. Как бы хуже не вышло.

— Нет. Я к тебе по другому делу. — Романов грустно посмотрел на свою рюмку и вздохнул. — Ты последний номер «Родной речи» читал? Что скажешь?

Рюмин мгновенно оживился. Приподняв плечи, он хитро сузил глаза и ткнул бутылкой в сторону Василия.

— Ты имеешь в виду рассказ Петренко «Король, Королевич»?

— Да.

Никита поставил минералку на стол, сжал кулак и потряс им в воздухе.

— Написано бездарно, но потрясающая, скажу тебе, вещь! Мощная! Местная братва последние дни только об этом и шепчется.

— О чем, если не секрет?

— Как о чем? — удивился Никита.— Ты что, сам не читал, что ли?

Романов замялся и на всякий случай решил скрыть свое авторство.

— Почему не читал. Читал, — ответил он.

— И что, ничего не понял? — рассмеялся Рюмин.

Василий почесал затылок и честно признался:

— Практически ничего.

Никита перестал смеяться и, качая головой, с усмешкой посмотрел на Романова.

— Эх ты, божий одуванчик. Порхаешь, не зная трудов и забот.

— А покороче нельзя? — перебил его Василий.

— А покороче не получится. Ведь ты же, как я понимаю, ни кто такой Самсон, ни кто такой Тяж и слыхом не слыхивал? Да? Ну вот, — удовлетворенно хмыкнул Рюмин после того, как Василий отрицательно покачал головой. — Придется объяснять с азов... Наливай!

Василий наполнил рюмку, подождал, когда Никита выпьет, закусит, и снова налил.

— Сначала вкратце о криминогенной обстановке в городе... — Рюмин внезапно замолчал, задумчиво посмотрел на вновь наполненную Романовым рюмку и, махнув рукой, залпом опорожнил ее. — А в городе, — поморщился он, — криминогенную обстановку определяют две крупные бригады: Самсона и белогорские. Есть еще куча мелких, вроде чеченцев твоего Мусы, который ходит под Самсоном и, кстати, считается чуть ли не его правой рукой. Но это так, мелочь, можно пренебречь. — Рюмин перевел взгляд на пустую рюмку и задумался над мыслью о том, что, может быть, стоит наполнить ее еще до того, как остынет горячее, однако, почувствовав легкую тяжесть в желудке, решил повременить. — Начнем с бригады Самсона, — продолжил он. — Это, грубо говоря, банда уголовников. Рэкет, наркотики, плюс легальный бизнес. О чем, если ты внимательно читал рассказ, журналисту... как его там...

— Матвееву, — подсказал Романов.

— Да, — вспомнил Никита, — Матвееву рассказал Головин.

— А кстати, — перебил Василий, — Матвеев и Головин на самом-то деле существуют?

— Головин — существует. Вернее, существовал. Но я его, признаться, плохо знал. Он сразу после ареста Тяжа получил за хулиганство около двух лет, вышел где-то в марте и буквально через пару дней после освобождения был убит. А вот что касается Матвеева...— Рюмин задумчиво покачал головой, — такого у нас никто не знает.

— Может, под этим именем кто-то из своих прячется?

— Братва уже думала над этим, — ответил Никита, — но ни к чему конкретному, насколько я знаю, не пришла. Я, кстати, звонил Скоблякову, спрашивал его на этот счет, так тот, представь, послал меня на три буквы!

— Как это?

— А вот так! Сказал, что автор решил сохранить инкогнито, и поэтому он, г…нюк, помочь мне ничем не может.

— Ладно, — улыбнулся Романов. — Давай дальше. Что у нас там с белогорскими?

Рюмин пододвинул к себе поближе горячее и, нацелившись на мясо одним глазом, воткнул вилку в бифштекс.

— Что же касается бригады белогорских, — сказал он, — то это, в основном, бывшие и ныне действующие спортсмены. Их лидер — Тяж, раньше, говорят, был хорошим борцом-классиком, мастером спорта и чуть ли не членом молодежной сборной Советского Союза! Прикидываешь уровень?

— Талант, — усмехнулся Романов.

— Во-во! — подтвердил Рюмин. — Талант. Да такой, что многим одно время казалось: еще немного — и он весь город вместе с Самсоном и его московскими покровителями под себя подомнет... Наглый, как танк. — Никита откусил кусочек бифштекса и, тщательно пережевывая его, добавил: — Правильно этот Петренко про него написал: «кровожадный и беспринципный». В точку!

— Ну, а про Кислицыну и Марфину что скажешь?

Рюмин перестал жевать, положил вилку на стол и вытер салфеткой уголки губ.

— А чего тут говорить. Все, как всегда. Паны дерутся, а у холопов чубы трещат. — Никита показал Романову пальцем на пустую рюмку. — Два, два с половиной года назад Самсона грабанули, когда он переправлял в Москву доллары...

— Как?

— Да очень просто! «Джип» с охраной, сопровождавший курьера, тормознули менты за превышение скорости, а грабители, видимо, усекли это дело и каким-то образом сумели остановить автомобиль с бабками. Забрались внутрь, поубивали всех, кто там был, и забрали деньги. В общем, все, точь-в-точь, как описано в рассказе. Мне, по крайней мере, добавить больше нечего.

— Ты хочешь сказать, Петренко сама участвовала в налете?

— Почему она? — удивился Рюмин.

Романов опустил глаза и, наполнив до краев рюмку, протянул ее Никите.

— Оговорился. И что было дальше?

Рюмин выпил, потом взял из корзинки ломоть хлеба и, отломив кусочек, понюхал его.

— А дальше начались поиски грабителей. Безрезультатные. Ходили, правда, слухи, что это дело рук белогорских, но... — Рюмин пожал плечами, — не пойман — не вор. Сами-то белогорские, как ты понимаешь, не сознаются. Им доказательства подавай. Мол, докажи, что это мы украли, тогда, может быть, и вернем то, что взяли. А не докажешь — так пошел вон, дурак!

Рюмин замолчал и, внезапно отвернувшись от Романова, принялся высматривать кого-то в зале.

— И что дальше? — нетерпеливо спросил его Василий.

— Пивка бы сейчас. — Никита разочарованно вздохнул, повернулся лицом к Романову и продолжил:

— Через несколько дней после ограбления Самсон забил стрелку Тяжу у себя в ресторане, вроде бы для того, чтобы предъявить ему какие-то претензии. Кстати, этот кабак, — добавил Рюмин, — любимое место твоего Мусы. Вот... А в это время в городское отделение милиции поступил анонимный звоночек, в котором недремлющий товарищ сообщил, что некто гражданин Чичкин, он же Тяж, сидя в отдельном кабинете ресторана «Вечерние огни», употребляет наркотики. Мне об этом сами ребята из отделения потом рассказали... Ну а дальше все, как в рассказе: ОМОН, стон, шмон...

— Послушай! — перебил его Романов. — Все это я и без тебя знаю. Из того же рассказа. Ты мне лучше скажи, чего там есть такого... — он сжал кулак и потряс им в воздухе. — Мощного! О чем твои братки шушукаются.

Рюмин снова осмотрел зал в поисках официанта. Не найдя его, недовольно поморщился и налил себе полный стакан минералки.

— В этом рассказе черным по белому описаны тайные грешки наших братков, тех, о которых они сами предпочли бы не распространяться. Причем, как я понимаю, не из скромности. И кстати, ты мне все не даешь досказать, но именно поэтому убили Кислицыну с Марфиной. И Головина в придачу...

— Подожди! — перебил Романов. — Кислицына же просто пропала.

Рюмин покачал головой.

— Уже, видимо, не просто. На днях нашли сумку с ее одеждой, той, в которой ее похитили.

— И что?

— На одежде была кровь.

— Ну, хорошо, — согласился Романов. — Пусть ее тоже убили. А за что? За то, что они с Марфиной подкинули Тяжу анашу? Так никто их в рассказе вроде особенно и не обвинял.

— Зато, — быстро ответил Рюмин, — они могли видеть, как это сделал Самсон.

Романов хлопнул ладонью об стол и откинулся на спинку стула.

— Ничего не понимаю. Какой смысл Самсону убивать их? Ведь если он не причастен к аресту Тяжа, то и Кислицына, и Марфина с Головиным являются, по сути, свидетелями его невиновности, а если причастен, то убийство этих людей, по большому счету, ему уже ничего не дает.

— Не скажи! — возразил Рюмин. — В чем сила рассказа? В том, что и Самсон, подозревающий белогорских в ограблении его курьера, и Тяж, подозревающий самого Самсона в том, что тот сдал его ментам, не в силах доказать вину друг друга, вынуждены пока оставить все как есть.

— Объясни.

— А чего тут объяснять? Это, знаешь ли, фраеру можно ноги переломать, а потом уже разбираться, не виноват ли он в чем. А тут такие номера не пройдут. Тут, знаешь ли, войной пахнет... Ведь чтобы послать братву под пули, уговоров типа «это сделали они, потому что кроме них, козлов, больше некому» недостаточно. Необходимы конкретные доказательства. Поэтому Самсону, если это, конечно, он подкинул Тяжу травку, несмотря на очевидность его вины, на мой взгляд, все-таки следовало убирать свидетелей. И он убрал их.

— Ты хотел сказать что-то о силе рассказа, — напомнил Романов.

— А теперь, после опубликования рассказа, — словно не слыша вопроса, продолжал говорить Рюмин, — похоже, уже никому не надо утруждать себя собирательством доказательств и зазря тратиться на убийство свидетелей. Товарищ Петренко все за всех доказал. Рассказал, кто кого ограбил, кто кого в отместку сдал ментам, так что теперь пострадавшим осталось только вынести приговор и привести его в исполнение.

Романов пожал плечами.

— А тебе не приходила мысль, что, быть может, Петренко просто выдумал все это, а? Выдал, так сказать, наиболее популярные версии за то, как было на самом деле.

— А на самом деле, — засмеялся Рюмин, — Самсона ограбила местная шпана, а у Тяжа просто нечаянно за подкладкой завалялась коробочка анаши. Кстати, насколько я знаю, этот амбал не курит и почти не пьет. Но это так, к слову. А вообще-то, — продолжал смеяться Никита, — Самсон и Тяж — братья навек.

Романов махнул на него рукой, схватил свою рюмку и со словами: «Теперь-то хуже уже точно не будет» залпом осушил ее.

Пока Василий, обдумывая слова Рюмина, молча закусывал, сам Никита, дождавшись официанта, заказал пива. Потом, в ожидании заказа, облокотился на стол, зевнул и внимательно посмотрел на Романова.

— Все дело в деталях, — произнес он. — Причем в таких, о которых несведущие люди, вроде нас с тобой, даже не догадываются.

— Например?

— О! — воскликнул Рюмин. — Я тоже кое-кому задал такой же вопрос: например? И мне ответили, что последним танцем, перед тем как Кислицына и Марфина закончили свое выступление в тот вечер, когда арестовали Тяжа, был... Как ты думаешь, какой танец был последним? — обратился он к Романову. — Ну? Вспоминай, ты же, говорил, читал рассказ!

— Канкан? — предположил Василий.

— Точно! А как Тяж вынес из «джипа» сумку с тремястами тысячами долларов? Он нес ее в руке или держал на плече?

Василий покачал головой.

— Не помню.

— В руке. А знаешь почему? — спросил Рюмин и сам же ответил на свой вопрос. — Потому что ремень, за который можно было бы повесить сумку на плечо, был порван! Теперь ты понял?

Романов опустил голову и молчал. Чем больше он слушал Рюмина и чем больше пытался убедить себя в том, что ничего страшного не произошло, что просто одна симпатичная женщина решила взять за основу своего рассказа трудовые будни российской преступности, тем больше у него возникало ощущение надвигающейся беды. Так как это с ним уже однажды случилось в декабре 1979 года, в новогоднюю ночь, когда на город неожиданно обрушились сорокаградусные морозы. Тогда, выйдя после полуночи из дома, Василий с изумлением, а потом и со страхом увидел, что все фонари на улице горят вполнакала, освещая лишь малое пространство перед собой. Было нечто зловещее в этом свете. Как будто на вымерший город издали надвигалась какая-то угроза, и желтый свет горящих из последних сил фонарей казался последним предвестником ее. Василий, помнится ему, тогда еще подумал, что если бы в ту минуту погасли все огни и улицы погрузились в полный мрак, было бы не так жутко.

Вот и теперь, выслушивая доводы Рюмина, Василий снова почувствовал приближение беды.

А Никита тем временем не переставал нахваливать рассказ.

— И только в одном братва расходится, — сказал он, — в личности Петренко. И многих это, признаться, очень волнует.

— А то, что убийства произошли в марте, их не очень волнует? — спросил Романов.

Стараясь не выказать большого интереса, он внешне равнодушно посмотрел на Рюмина.

— А почему их это, собственно, должно волновать? — пожал плечами Никита. — Тут-то как раз все понятно. Убили тогда, когда уже окончательно стало ясно, что Тяж жив, здоров и скоро вернется домой. И не просто вернется, а с жаждой выяснить, каким образом к нему в карман попала анаша.

«Значит, то, что я написал об убийствах раньше, чем они произошли на самом деле, он выяснять пока не жаждет. Ну что ж... Спасибо и на этом», — подумал Василий и мысленно добавил, что уж кто-кто, а Никита должен был знать о том, что один месяц — слишком маленький срок, для того, чтобы убить трех свидетелей, написать об этом рассказ и успеть напечатать его в журнале.

— Послушай, — спросил он Рюмина, — ты сказал, что с убийствами тебе как раз все понятно. Значит, в рассказе есть что-то такое, что тебе понятно не совсем?

— Ну не то чтобы не понятно... — Никита заерзал на стуле, недовольно поглядел себе под ноги и поморщился. — Я ведь не бандит и всего знать, что у них там творится, естественно, не могу. Поэтому вынужден многое допускать и еще большее принимать на веру... Братву, насколько я понял, еще очень интересует видеокассета. Причем интересует всех: и самсоновских, и белогорских. Эта кассета, как они считают, ключ ко всему. — Рюмин поднял глаза и посмотрел на Романова. — Объяснить?

Романов кивнул.

— Если окажется, — произнес Рюмин, — что кассета на самом деле существует, а, между прочим, слухи о ее существовании ходили давно, и если окажется, что на этой кассете запечатлено ограбление самсоновского курьера Тяжем, то у Самсона будут все основания требовать его головы. И я не удивлюсь, если эксцесс с коробком анаши при этом сам собой рассосется. А вот если на пленке будет какая-нибудь туфта, то Тяж с полным правом может бить себя в грудь и возмущаться по поводу того, что его сначала несправедливо обвинили в ограблении самсоновского курьера, а потом еще вдобавок ко всему подставили. Тогда, я думаю, уже Самсону не сдобровать. Хотя, — Никита зевнул, — может, я и ошибаюсь. Может, никто никому не будет ничего доказывать, а просто, не мудрствуя лукаво, братки по старинке возьмутся за стволы и, помолясь, пойдут в атаку. Воспользуются, так сказать, добрым советом сына Матвеева: «Победит тот, кто начнет стрелять первым».

Романов хотел было возразить Рюмину, сказать, что это никакой не совет, однако вовремя сообразил, что стоит только показать свою осведомленность в этом вопросе, как Никита тотчас расколет его и заставит рассказать обо всем остальном. А это, как подозревал Василий, было небезопасно.

«Будет лучше, если обо мне пока никто не узнает», — решил он про себя и незаметно перевел разговор на другую тему.

Принесли пиво. Окончательно захмелев, Рюмин принялся рассказывать о своих делах. Романов, как китайский болванчик, стараясь выказать максимальную заинтересованность, согласно кивал головой, а сам, время от времени поддакивая, думал о своем. О том, кому и почему надо было убивать танцовщиц и Головина, откуда Полина Петренко знает детали ограбления самсоновского курьера, на чем основывается ее уверенность в причастности Самсона к аресту Тяжа, а главное, зачем ей все это понадобилось?

Василий думал об этом весь вечер. И тогда, когда они с Рюминым в молчании допивали водку, и тогда, когда он, стараясь ехать как можно аккуратнее, отвозил Никиту домой, и даже тогда, когда, возвращаясь в гараж, встретил на дороге того самого инспектора ГИБДД, который отказал ему в защите от Мусы. Кому? Почему? Откуда? Зачем? Каждый раз, отвечая на любой их этих вопросов, он вместе с предположительными ответами немедленно получал кучу других: кому, почему, откуда, зачем, и от этого с каждой минутой чувствовал себя все тупее и несчастнее.

При приближении «Нексии» Романова, инспектор, до того мирно стоявший на обочине, внезапно сорвался с места и, раскручивая жезл над головой, выскочил на край дороги. Не успел Василий испугаться, как темно-синие «Жигули», двигающиеся впереди него, показали правый поворот и, плавно повернув к тротуару, остановились возле сержанта.

«Пронесло!» — провожая взглядом инспектора, облегченно выдохнул Романов.

Загнав машину в гараж, он вымыл лицо из бутылки с минеральной водой и дал себе слово никогда больше не пить за рулем.

***

Василий любил, сидя у окна, наблюдать за тем, как на город надвигаются вечерние сумерки. Как в комнате, еще несколько минут назад по-дневному светлой, становится все темнее, как очертания домашних предметов медленно выходят из своих границ и сливаются с окружающим фоном. А потом, внезапно зажмурившись, резко открыть глаза и сразу посмотреть в окно, с удовольствием отмечая, что на улице кажется светлее, чем в комнате, что вечер только-только начинается, а значит, все самое лучшее, что есть в жизни, еще впереди. Василий любил вечера. Но больше всего он любил в тот момент, когда на дворе окончательно стемнеет, внезапно включить верхний свет и, выглянув на улицу, представить себе усталого, неприкаянного путника, одиноко бредущего в ночи. И тогда, как по мановению волшебной палочки, все неприятности прошедшего дня становились такими пустыми, такими суетными, что Романову делалось неудобно перед теми, кто в этот час находился вдали от родного дома, и вместе с тем необыкновенно радостно за то маленькое счастье, которое ему каждый вечер дарила жизнь.

Василий сидел на подоконнике, наблюдая за тем, как на город опускаются сумерки, и думал о Полине. В этих думах его больше всего интересовал вопрос, ответ на который много дней не давал ему покоя: кто он для нее? Случайный встречный? Очередной воздыхатель? Друг, помощник или орудие для достижения каких-то необыкновенно важных для нее целей?

Романов встал на ноги и отошел от окна. Потом, не торопясь, прошелся по комнате, остановился возле кресла и сел в него.

«А каковы ее цели? — думал он. — Для чего надо тратить пятьсот долларов на писателя, публиковать в журнале рассказ, а после публикации прятаться?» Василий подумав еще немного, пришел к мысли, что необходимо систематизировать известные факты и уже на их основании искать ответы на свои вопросы.

«Итак, — рассуждал Романов, — Полина Петренко, молодая, очень красивая женщина, заказала мне рассказ, в котором главный герой — журналист Александр Матвеев, и это, кстати, единственное имя, которое мне разрешили придумать самому, стал свидетелем бандитских разборок. Сначала Тяж, по словам Головина, грабит курьера Самсона. Но поскольку доказать его вину Самсон не может, а наказать очень хочется, то Самсон сам ли, с помощью ли своих танцовщиц, это пока не ясно, подкидывает коробок анаши Тяжу в карман и вызывает милицию... А травкой его, между прочим, ссудил не кто иной, как шофер Тяжа Юрий Головин».

— Головин... — вслух задумчиво повторил Романов и принялся вспоминать, что было дальше: «А дальше Тяж получает два года. Самсон боится, что тот, выйдя из тюрьмы, захочет узнать, какая сволочь его подставила, и убивает свидетелей. Потом вдова Головина, или кем она там ему приходится, передает Матвееву видеокассету, на которой...»

В этот момент зазвенел телефон. Василий быстро встал с кресла и взял трубку.

Звонила его бывшая жена. Сухо поздоровавшись, она напомнила Романову о существовании сына и о том, что их сын, как и все нормальные дети, отцы которых живы и здоровы, имеет право на еду, питье, одежду и отдых на море, который, по ее словам, стоит значительно дешевле, чем лекарства для детей, вовремя там не побывавших. Потом она плавно перешла на темы ответственности и родительского долга, и при этом долго перечисляла список необходимых ребенку вещей.

Романов не верил собственным ушам. Обычно невнимательный к людям, он тем не менее почти всегда, по еле уловимым интонациям, по каким-то неопределенным жестам мог с точностью до ста рублей определить состояние ее кошелька. И без напоминания пополнял его. Однако даже в тех случаях, когда в запарке дел он забывал о своих обязанностях кассира, она никогда не унижалась до просьбы. Не спрашивала и не просила.

И вот впервые на его памяти она просит.

«Видимо, ее новый тоже прогорел», — без тени злорадства подумал Василий и, дав жене выговориться, под конец разговора пообещал непременно помочь.

«А как? — спросил себя Романов, вернувшись в кресло. — Как?»

Еще год назад на подобный вопрос менее удачливых товарищей он отвечал, что существуют сотни способов зарабатывания денег. Отвечал искренне, потому что действительно полагал, что бедность — от лени, а богатство — от труда. И надо же такому случится, подумал Василий, что именно тогда, когда ему самому понадобились деньги, уверенность в том, что это на самом деле так, почему-то пропала.

«А тут еще этот «джип», — с раздражением подумал Романов о разбитом им «форде», но заставил себя размышлять дальше.

«Итак, позвонила подруга Головина Ирина Каюмова и предложила Матвееву видеокассету, на которой был снят эпизод ограбления Тяжем самсоновского курьера. И мне, кстати, Каюмова тоже позвонила, и тоже предложила...»

Снова зазвенел телефон. Романов нехотя встал и взял трубку.

— Здравствуй, Василий, — как будто из глухого колодца донесся еле слышный мужской голос. — Это с тобой Муса говорит. Помнишь такого?

Первым желанием Романова было бросить трубку на рычаг и больше никогда не подходить к телефону.

— Разве вас забудешь, — выдавил он из себя. Переложил телефонную трубку из одной руки в другую и с тоской посмотрел в окно.

— Что ты говоришь? Не слышно!

— Я говорю, помню!

— Это хорошо, — удовлетворенно прохрипел Муса. — Как твое здоровье? Не болеешь?

— Спасибо, нет.

— Ну и хорошо.

В разговоре возникла небольшая пауза. Романов молчал, ожидая, что скажет Муса, а сам Муса, казалось, о чем-то напряженно размышлял.

— Ты не болей, — внезапно произнес он. — Знаешь, лекарства сейчас дорогие, в больницах очереди. Умрешь, кто сына женить будет?

— Откуда вы знаете про моего сына? — забеспокоился Василий.

— Ну, — засмеялся Муса, — я о своих должниках все знаю. И все помню. Я, например, знаю, что ты не из тех, кто из-за тридцати тысяч долларов даст перерезать себе глотку, и помню, что до расчета осталось два дня... Алло, Василий, ты слышишь меня?

— Слышу.

Муса закашлялся, а потом хриплым голосом произнес:

— Ну и хорошо, что слышишь, хорошо... А то я подумал, может, заболел человек, помощь нужна. Дай, думаю, позвоню, напомню ему о себе.

— Спасибо.

— Это тебе спасибо, что не забываешь! — как показалось Романову, ехидно произнес Муса и, не попрощавшись, прервал связь.

Романов несколько секунд держал в руках пикающую трубку, а потом со злостью швырнул ее себе под ноги.

— Мразь! — выругался он сквозь зубы.

Какое-то время Василий, еле сдерживая гнев, сидел не шевелясь, а потом, пытаясь успокоиться, сделал два глубоких вдоха и указательными пальцами помассировал виски.

«Так, на чем я остановился? — Романов усилием воли попытался сосредоточиться на мыслях о рассказе. — На том, что Каюмова — подруга этого придурка Головина, предложила Матвееву кассету, на которой...»

Романов вдруг сорвался с кресла и заметался по комнате.

— Ну какая же все-таки, скажите, мразь, а! Сыном угрожать! Все, говорит, знаю и за тридцать тысяч глотку перережу! Я сам тебе перережу, сволочь!

Романов забежал в ванную, открыл кран и подставил голову под струю холодной воды. Долго изрыгал он из себя самые страшные проклятья, какие только способен был выговорить его язык.

«Все, хватит ныть! — приказал он себе. — Надо что-то предпринимать. Раз проблема просто так не решается, значит… Так, что я могу сделать?» — подумал он, и вслух сам себе ответил:

— Я многое чего могу! Могу, например, заявить в милицию.

Романов задумался над этим предположением. Однако вспомнив совет Рюмина и эпизод с инспектором ГИБДД на дороге в аэропорт, с сомнением покачал головой.

— А могу и не заявить... Могу найти деньги, — произнес он, и тут же про себя добавил: «А могу и не найти».

— Могу убить Мусу...

«А могу лишиться сына». Романов содрогнулся от этой мысли.

«Лучше было бы, конечно, никого не убивать, а найти деньги... Хотя замочить эту мразь тоже было бы неплохо. Но главное сейчас, как правильно заметил Рюмин, уладить конфликт. А значит, надо искать тридцать тысяч... Надо что-то продавать».

Романов откинулся на спинку кресла, закрыл глаза.

«Итак, что у нас есть в загашнике? — размышлял он, мысленно представляя себе вещи, о которых пойдет речь. — Далеко не новая машина «Дэу Нексия», стоимостью тысячи в полторы-две, гараж, примерно по такой же цене, четырехкомнатная квартира, которую я ни при каких обстоятельствах продавать не стану, и... и... и, пожалуй, что все».

Романов открыл глаза и пристальным взглядом обвел комнату.

«Не густо, — оценил свою обстановку. — Мебель, телевизор, видеомагнитофон, музыкальный центр... Стоп!» — скомандовал он себе и, переведя взгляд назад, на видеомагнитофон, ахнул.

— Вот где я возьму тридцать тысяч! — прошептал Романов.

Не отрывая взгляда от заинтересовавшего его предмета, он медленно встал, прошел к журнальному столику, схватил телефонный справочник и лихорадочно принялся листать его.

— Кащин, Кащин, — нетерпеливо шептал он, водя пальцем по списку абонентов, — снова Кащин, Кащина... ага, вот, нашел... Каюмова И.А.

Романов бросился к телефону.

«Говорят, всем нужна кассета Головина. Вот ее я и продам. Лишь бы только Каюмова не обманула! Лишь бы не подвела!»

Каюмова не подвела. Едва зашла речь о кассете, как она тотчас с готовностью согласилась отдать ее по первому требованию Романова.

Романов поглядел на часы и потребовал отдать кассету завтра.

— Хорошо, — ответила Каюмова. — Жду вас завтра.

Она сообщила ему свой адрес и, коротко попрощавшись, повесила трубку.

Василий облегченно вздохнул. Задумчиво насвистывая веселую песенку про грустного козленочка, он не спеша прошелся по комнате, потом еще раз мельком глянул на часы, сонливо зевнул и решил идти спать.

Войдя в темную спальню, он по привычке зажмурил глаза, потом включил свет и, быстро посмотрев в окно, представил себе двух одиноких, неприкаянных путников, бредущих в ночи. Путники в его воображении, спотыкаясь, тащились из последних сил по бездорожью и с завистью смотрели на освещенный яркими огнями дом, в котором жил Романов. А затем они горько заплакали. Закрыв головы ладонями, путники по-чеченски жаловались на судьбу, а когда, выплакавшись, наконец опустили руки и показали свои лица, оказалось, что это были Муса и его младший товарищ.

Василий удовлетворенно хмыкнул и с довольным видом принялся разбирать постель.

1 мая

Ирина Каюмова оказалась невысокой худенькой женщиной лет тридцати. Любезно пригласив Романова в дом, она, после длительных уговоров, заставила его в честь праздника выпить рюмку коньяка, усадила за стол и, налив чашку чая, принялась вспоминать о Юре Головине. О том, каким он был при жизни замечательным человеком: добрым, заботливым, работящим, какие он ей делал подарки, и какие мог бы сделать еще, если б не погиб. Иногда для того, чтобы выразить свои чувства, ей не хватало слов, и тогда, жалобно улыбаясь, она из-под бровей виновато смотрела на Василия, как бы предлагая ему все остальное домыслить самому.

— Ведь вы меня понимаете? — спрашивала она его после каждого незаконченного предложения.

— Понимаю, — отвечал Романов, и после каждого ответа опускал глаза.

Слушая Ирину, Романов долгое время не мог понять, кого ему напоминает нарисованный ею портрет кроткого, безответного человека, каким, по ее мнению, являлся судимый за хулиганство Головин. Напрягая память, Василий перебрал в памяти всех, кто хоть немного подходил под эту категорию людей, пока наконец не сообразил, что, рисуя, со слов Каюмовой, в своем воображении образ Головина, он незаметно для себя самого создал портрет гоголевского Акакия Акакиевича Башмачкина.

Представив себе вечного титулярного советника в роли водителя и одновременно охранника криминального авторитета, Романов чуть не прыснул со смеху. Еле сдержавшись, он опустил голову, а затем, нарочито нахмурив брови, спросил:

— Скажите, а вы вообще-то знаете, чем Юра занимался?

— Конечно, — уверенно ответила Каюмова. — Он работал шофером в гараже. Возил на «мерседесе» какого-то очень большого начальника.

— Какого?

Ирина пожала плечами:

— Не знаю. Юра что-то говорил об этом, но я, к своему стыду, признаться, уже забыла.

Романов с любопытством посмотрел на нее. Чем-то в этот момент Каюмова напомнила ему бывшую жену. Той тоже всегда было глубоко безразлично, каким образом ее муж зарабатывает ей на жизнь.

«Женщины, — подумал Василий, — начинают интересоваться этим вопросом только тогда, когда у них заканчиваются деньги. И то лишь для того, чтобы узнать, на что им можно рассчитывать в будущем».

Василий одним глотком допил остывший чай, поблагодарил Ирину за угощение и, взяв пакет, в котором находилась завещанная ему Головиным видеокассета, попрощался и спешно вышел.

Прогуливаясь пешком до дома, Романов с интересом разглядывал развешенные повсюду яркие афиши, зазывающие горожан посетить завтрашний концерт Бориса Моисеева, пил газированную воду, ел мороженое, с удовольствием рассматривал молоденьких девушек и, вспоминая прошедшую встречу, думал о том, что природа определенно ошиблась, наделив Ирину Каюмову серыми, как его нелюбимый пиджак, глазами.

* * *

Сначала в кадре был только дождь и окружающий дорогу черный лес. Постепенно сквозь пелену дождя проявился джип «Гранд Чероки», а через минуту после того, как машина, из которой велась съемка, перестроилась с первого ряда во второй и прибавила скорость, в кадре появился фольксваген «Пассат». Какое-то время на дороге ничего особенного не происходило. Впереди, разбрызгивая воду, по-прежнему мчался «Пассат», за ним, в пяти-шести метрах «Гранд Чероки», а сбоку, чуть сзади, по второй полосе, автомобиль видеооператора. Затем движение стало замедляться. Машины, выстроившись в ряд, почти остановились, ожидая, когда впереди стоящие преодолеют глубокую рытвину на асфальте. «Фольксваген», переваливаясь, как старушка с боку на бок, первым преодолел ее, выехал на ровное место, прибавил скорость и через мгновение скрылся из вида. Пытаясь наверстать упущенное, «Гранд Чероки» и машина оператора, едва преодолев препятствие, рванули вслед за ним. Однако не успели они разогнаться, как из стоявшего на обочине автомобиля ГИБДД на дорогу выскочил одетый в плащ-палатку милиционер. Быстро вращая жезлом над головой, он бросился наперерез «Гранд Чароки», угрожающими жестами заставляя того остановиться.

Романов, что-то вспоминая, дважды прокрутил этот эпизод, поморщился, как от зубной боли, и принялся смотреть кассету дальше.

«Джип» притормозил.

Машина видеооператора на огромной скорости проскочила мимо него и вскоре догнала вырвавшийся вперед «Пассат», в котором, как догадался Романов, ехал курьер Самсона. Проехав метров двести, «Пассат» вырулил вправо и остановился рядом с черным шестисотым «мерседесом». Оператор тут же показал крупным планом номер «мерседеса» — три шестерки и сразу перевел камеру обратно на «фольксваген». В этот момент в кадре промелькнула фигура какого-то человека.

Романов несколько раз прокрутил и этот эпизод, но толком разглядеть, кто это был, не сумел.

Тем временем машина, из которой велась съемка, проехала мимо «джипа» и остановилась за «мерседесом» в тот момент, когда за человеком, мелькнувшим в кадре, захлопнулась дверца «Пассата». Оператор еще раз крупным планом показал номер «мерседеса» — шестьсот шестьдесят шесть, подержал его в кадре несколько секунд, после чего выключил камеру.

Обратно камера включилась, когда черный «мерседес» плавно вырулил на другую сторону дороги и умчался в направлении города. Оператор, проследив его путь, напоследок показал фольксваген «Пассат», стоящий на обочине с раскрытой настежь боковой дверцей, и на этом закончил съемку.

Посмотрев фильм и убедившись в том, что эта та самая кассета, за которую Самсон заплатил Матвееву тридцать тысяч долларов, Романов выключил видеомагнитофон и, размышляя над тем, как продать ее, улегся на диван.

В голову ничего не приходило.

Помучавшись с полчаса и не придя ни к какому решению, он встал, взял с книжной полки апрельский номер журнала «Родная речь», открыл его на двадцать третьей странице и прочитал:

«Матвеев серьезно задумался. И чем больше он думал над тем, как ему продать эту пленку и при этом не попасться, тем явственнее представлял себе план будущих действий.

Он взял лист бумаги и написал:

«Петракову Сергею Захаровичу — Самсону.

Если Вас интересует видеокассета, на которой снят эпизод ограбления фольксвагена «Пассат» неким хорошо Вам известным лицом, прошу упаковать тридцать тысяч долларов в плотный полиэтиленовый пакет и утром второго мая на железнодорожном вокзале отдать его крайней в ряду торговке семечками, для дальнейшей переадресовки мальчику в красной бейсболке. После получения мною денег, обязуюсь доставить интересующую Вас видеокассету.

Аноним.

P.S. В случае, если Вы станете следить за мальчиком, не буду считать себя обязанным выполнять данное мною обещание».

Матвеев вложил письмо в конверт, заклеил его, потом позвонил в ресторан «Вечерние огни», узнал адрес и отправил по нему свое послание».

Прочитав отрывок из рассказа, Романов задумчиво почесал нос и, тяжело вздыхая, переписал слово в слово письмо Матвеева Самсону. Потом позвонил в ресторан, узнал адрес и как бы между прочим поинтересовался местом нахождения Сергея Захаровича. Девушка, взявшая трубку, вежливо сообщила, что Сергей Захарович в последнее время в ресторане бывает редко, и когда он появится здесь в следующий раз — неизвестно.

Поблагодарив девушку, Романов быстро положил трубку на рычаг и облегченно вздохнул.

«Так, — задумался он, — и куда мне теперь, спрашивается, посылать письмо?»

И именно в этот момент в его голове мелькнула шальная мысль. Сначала она показалась ему нелепой, даже глупой, но чем больше он думал над ней, тем больше приходил к выводу, что никакого нового письма не надо, поскольку обмен, если состоится, состоится завтра, второго мая.

«Итак, — с самого начала принялся размышлять Василий. — Поставим себя на место Самсона. Если он не такой дурак, как Рюмин, то, прочитав рассказ, обязательно обратит внимание на то, что, во-первых, все описанные в журнале события, за исключением одного единственного эпизода с передачей видеокассеты, происходили до второго мая, а во-вторых, эти события происходили на самом деле. Из чего можно сделать вывод, что кто-то, как в рассказе Петренко, завтра явится за тридцатью тысячами долларов к старушке, торгующей семечками на вокзале, и взамен оставит кассету. Я бы на месте Самсона такой возможностью пренебрегать не стал».

Василий встал из-за стола и в волнении прошелся по комнате.

«Чушь какая-то, — подумал он. — Эдак, пожалуй, каждый, кто читал рассказ, может явиться завтра за деньгами... Может, — согласился Романов сам с собой, — но только тот, кто в курсе всего, что происходит. А тогда этот человек просто обязан понимать, что, несмотря на предупреждение Матвеева не следить за мальчиком, Самсон вряд ли оставит свои деньги без присмотра... В общем, чушь не чушь, — решил он, — а попробовать стоит. Тем более что, если обмен не состоится, я абсолютно ничего не потеряю».

Василий скомкал письмо и, задумчиво морща лоб, направился в кладовку искать красную бейсболку.

2 мая

Площадь перед железнодорожным вокзалом была запружена транспортом. Автобусы высаживали толпы пассажиров и тут же, забирая скопившийся на остановке приезжий люд, отъезжали обратно. Только что прибывшие автомобили тыкались на краю площади, выискивая место для парковки, а не найдя его, останавливались в самых различных и чаще всего в самых неудобных местах, загораживая пешеходам и без того узенькие проходы к зданию вокзала.

Все вокруг двигалось, толкалось, крутилось, перемещалось с место на место с одной-единственной целью — выбраться отсюда. И только на краю автобусной остановки, у билетных касс, среди людского круговорота, существовал маленький островок, внутри которого, если внимательно присмотреться, движение как-то само собой замедлялось, а основательность и даже некоторая степенность выглядели естественнее, чем торопливость и всякого рода суета.

Здесь продавали семечки. То есть это сначала здесь продавали только семечки. А потом на картонных ящиках стали все чаще появляться сигареты в пачках и штучно, картошка, овощи в сезон, орешки, соленья в банках, различный слесарный скарб и многое другое, что могло в любую минуту понадобиться человеку, на время оторванному от дома. И именно сюда, к крайней в ряду торговке семечками, неспешной походкой подошел паренек в красной бейсболке. Зачерпнув полную горсть семян, он посмотрел по сторонам, словно желая еще раз удостовериться в том, что попал куда надо, потом выплюнул себе под ноги шелуху и, не разжимая губ, лениво цедя слова, потребовал пакет.

Торговка — высокая дородная женщина лет пятидесяти, обиженно моргая, посмотрела на кулак, в котором парнишка зажал семечки, перевела взгляд на красную шапочку и снова на кулак.

— Ты что же это, стервец, делаешь, а? — негромко, с легким надрывом, спросила она. — Ты что себе позволяешь? Я что, для того их растила, собирала, калила, чтобы ты задарма трескал их? — От слова к слову, повышая тон, торговка в конце предложения внезапно поперхнулась и сорвалась на крик: — А ну, положи обратно!

Паренек вздрогнул. Заметив испуг, торговка наклонилась чуть вперед и почти без замаха ударила ладонью по кулаку. Черными каплями семена подсолнечника брызнули по серому асфальту, а женщина в изумлении всплеснула руками и, повернувшись лицом к товаркам, запричитала:

— Это что же такое делается, а? Нет, вы только посмотрите на него! Семечки рассыпал!

Товарки не оставили эпизод без внимания и дружным хором принялись осуждать подростка.

— Совсем обнаглели...

— Ни стыда, ни совести...

— Милицию позвать надо...

— Ручонки ему надо поотбивать, чтоб на чужое не зарился...

— И ходють, и ходють, фулюганы...

— Нет, чтоб учиться...

— А я говорю, милицию надо...

— Вы чего? — парнишка в красной бейсболке изумленным взглядом обвел женщин. — Я всего-то горсточку взял попробовать.

— Ничего себе горсточку! — возмутилась соседка пострадавшей торговки. — Глянь, весь пол семечками усыпал, ступить некуда!

— Один возьмет, другой... Да разве ж на всех напасешься...

— А я говорю, милицию...

— Пусть лучше заплатит!

— Правильно! — поддержали торговки чье-то предложение. — Пусть платит! Два рубля!

— Да вы чего? — продолжал изумляться паренек. — Нужны мне ваши гнилые семечки! Я за своим пакетом сюда пришел.

При этих словах соседка крайней в ряду торговки решительно поднялась из-за своего ящика и, показав указательным пальцем на подростка в красной бейсболке, обратилась к пострадавшей:

— Не давай ему ничего, Клавка! Пусть сперва заплотит за весь стакан.

— Верно! — поддержали ее остальные торговки. — Пусть плотит!

Клавдия растерянно посмотрела на подруг.

— Да вы чего, бабаньки? Пакет-то чужой!

— А ты все равно не давай! — напирала на нее соседка. — А отдашь — вот те крест, — она быстро перекрестилась, — обижусь. Ей-богу, обижусь, и знаться с тобой перестану. Ты меня знаешь!

— Не отдавай, Клава, заставь его раскошелиться, — продолжали уговаривать ее товарки.

— Да я бы рада... — отвечала та и растерянно разводила руками.

Переводя взгляд с одной торговки на другую, парнишка наконец не выдержал. Сплюнув с досады, он достал двухрублевую монетку, бросил ее на мешок с семечками и, повернувшись к Клавдии боком, подставил карман.

— Сыпь остаток!

Забрав пакет и обозвав теток рэкетиршами, он намеренно неторопливо прошелся мимо них, а в конце длинного ряда остановился и демонстративно закурил.

В этот момент его окликнула стоявшая в стороне, почти у самого входа в билетные кассы, старушка, торгующая тыквенными семечками.

Паренек оглянулся. Убедившись в том, что зовут именно его, подошел поближе.

— Ты чаво ж это, милок? — спросила его старушка.

— Чего «чаво»?

— Я говорю, посылочку-то чаво не берешь?

Повысив голос, она, подслеповато щуря глаза, недоверчиво уставилась на бейсболку.

— Вроде, сказывали, мальцу в красной шапчонке отдать. Аль не тебе?

Подросток опешил. Первым его желанием было отказаться от пакета. Однако, подумав, он пришел к мысли, что, скорее всего, чего-то не понял из объяснений мужика, заплатившего ему пятьдесят рублей за доставку пакета, и потому решил не торопиться.

Пожав плечами, он равнодушно произнес:

— Если это полиэтиленовый, вроде книжки, значит, мне.

— Палитеновой, палитеновой, — радостно закивала старушка.

Она засунула руку в корзинку и вытащила оттуда плотно запакованный сверток.

— А ты не обманывашь? — перед тем, как отдать его, еще раз подозрительно посмотрела на паренька.

Паренек ответил, что лучше б ему провалиться, чем солгать, и в подтверждении слов улыбнулся во весь рот.

— Ну, коли не врешь, тогда бери.

Забрав пакет, паренек попрощался со старушкой и неспешно направился дальше.

Перейдя остановку, не оглядываясь, он зашел в здание вокзала, прошел как ни в чем не бывало мимо ручной камеры хранения, постоял в задумчивости перед информационным табло, посмотрел на часы, ахнул и, выбежав на перрон, заскочил в отправляющуюся с первого пути пригородную электричку.

Через минуту электричка тронулась. Паренек, вытирая пот со лба, прошел в глубь вагона и встал в проходе напротив окна. Дождавшись, когда бараки и ветхие домишки, расположенные вдоль пути и являющиеся непременной частью российских железнодорожных станций, скроются из вида, протиснулся вплотную к окну, и в тот момент, когда электричка пересекала автомобильную дорогу, выбросил оба пакета в открытую фрамугу. Затем облегченно вздохнул, окинул высокомерным взглядом пассажиров, недоуменно наблюдающих за его действиями и, небрежно отряхнув руки, полез в карман за семечками.

…Нервно постукивая кончиками пальцев по ободу руля, Романов сидел в своем автомобиле у железнодорожного переезда и ждал электричку. В нетерпении поглядывая на часы и еще раз просчитывая все возможные варианты, он внезапно поймал себя на мысли, что уже не хочет, чтобы его план удался. Вся эта затея с деньгами Самсона показалась ему такой глупой, а самое главное, настолько непредсказуемой, что ощущение надвигающейся опасности с новой силой охватило его.

«Что я делаю? — подумал он. — Я, поэт, рискуя жизнью, сижу, как какой-то авантюрист в засаде и надеюсь выцарапать деньги у тех, кто за тридцать тысяч долларов сотрет в порошок с десяток таких, как я? Зачем мне это?» Романов удрученно покачал головой и понял, что боится. Боится всего: Самсона, Мусы, Головина, преследующего его после смерти, боится выйти из машины для того, чтобы поднять выпавшие из промчавшейся мимо электрички пакеты, боится всего, что последует за этим и того, что последствия окажутся совсем не такими, какими он их себе представляет.

«Ну, зачем мне это?» — снова подумал он и, застонав, откинулся на спинку сиденья.

Вдруг Романов увидел, как дежурный по переезду, давно не бритый и, кажется, не совсем трезвый мужичок лет пятидесяти, сидевший на высоком крыльце будки, встал на ноги и, закрывая ладонью от солнца глаза, принялся с живым интересом разглядывать валяющиеся рядом с дорогой пакеты. Затем он опустил ладонь, жуликовато посмотрел по сторонам, развернулся и, быстро переставляя ноги, стал спускаться по крутым ступенькам лестницы вниз.

«Ну вот, — подумал Василий. — Не хватало в довершение всего еще и деньги потерять!»

Романов хлопнул себя по коленям и решительно вышел из автомобиля. Стараясь не смотреть на мужичка, он первым подобрал пакеты, вернулся в машину и завел двигатель.

Отъехав от железнодорожного переезда несколько сот метров, Василий остановился. Несмотря ни на минуту не покидающий страх, ему не терпелось узнать: откуда взялся второй пакет, а главное, действительно ли Самсон согласился на условия Матвеева и заплатил требуемую сумму?

Романов положил на колени один из двух свертков и осторожно развернул его. Увидев внутри три пачки стодолларовых купюр, он задумчиво провел ладонью по волосам и медленно вышел из машины.

Не раз, особенно в детстве, зачитываясь интересной книгой, он наравне с главными героями этой книги по-настоящему переживал все беды и радости, выпавшие на их долю. И потому приключения Сорви-Головы, Дика Сэнда, д’Артаньяна, Монте-Кристо, Сани Григорьева уже давно превратились в его личные приключения, а их книжные судьбы — в частичку его детства. Но никогда, даже в самом фантастическом сне, Василию не могло привидеться, что когда-нибудь он окажется в шкуре выдуманного им самим персонажа и, подобно своему персонажу, решит обогатиться за счет мафии.

«Для полной достоверности, — усмехнулся Романов, — не хватает, что бы я, подобно Матвееву, осыпал долларами девочку с карими глазами».

Он нервно рассмеялся, а потом вытянул руку и, разворачиваясь на триста шестьдесят градусов, показал кукиш каждой из четырех сторон света.

— Вот вам! Вот вам! Вот вам! Вот вам! Видали? — крикнул он. — Не дождетесь! И девочка ваша вовсе не кареглазая, и я не такой дурак! И вообще, пошли вы все... — он выбросил кулак в воздух и, яростно вращая зрачками, оглянулся, готовый броситься на любого, кто в этот момент посмел бы возразить ему.

А секундой позже Романову неожиданно вспомнилась сценка из одного современного спектакля театра марионеток, куда он не так давно водил сына. В середине спектакля одна из кукол по имени Пьеро взбунтовалась. Оборвав на полуслове веселую песенку про грустного козленочка, она горько заплакала и, протянув руки к залу, обратилась к публике с просьбой дать ей свободу. По словам куклы, она больше не силах выносить гнет злого Карабаса-Барабаса, дергающего за веревочки, когда ему вздумается, терпеть всяческие унижения и вообще делать то, что ей, артистической натуре, делать глубоко противно.

Сердобольная публика, состоящая в основном из детей, горячо откликнулась на призыв бедной марионетки и потребовала немедленно отпустить ее.

Воодушевленный заступничеством зрителей, Пьеро тут же засучил рукава и, схватившись за тоненькие веревочки, связывающие его с Карабасом-Барабасом, принялся рвать их на части. Через минуту с веревочками было покончено. Пьеро гоголем прошелся по сцене, а в конце отделения, на радость детям, допел веселую песенку про грустного козленочка до самого конца.

После завершения представления сын долгое время молчал, а потом заговорил о Карабасе-Барабасе.

— Почему, — спросил он, — Карабас-Барабас позволил Пьеро порвать нити? И почему Пьеро после того, как оборвал эти нити, не упал?

Сын долго мучился над этими вопросами, а потом выдвинул версию, по которой Карабас-Барабас, дав мнимую свободу Пьеро, просто посмеялся над всеми, поскольку знал, что марионетка была привязана другими, более крепкими и менее заметными нитями.

— Ему, наверное, — добавил сын, — доставляет удовольствие наблюдать за тем, как ведут себя опутанные веревочками куклы, считая себя свободными.

«Вот, вот, — подумал Романов, вспоминая эту сценку из детского спектакля. — Я тут тоже строю всякие планы, плачусь, насвистываю песенку про козленочка, а в это время, возможно, какой-нибудь Карабас-Барабас сидит надо мной и дергает за веревочки, управляя моими действиями. Раз — вверх. Раз — вниз. «А теперь, — скажет, — Васенька, покажи-ка нам фигу и пошли-ка всех куда подальше!» А сам в это время: раз — вверх, раз — вниз. И Васенька давай стараться посылать всех матом и показывать фигуры из трех пальцев. Раз — вверх, раз — вниз...»

Усмехнувшись собственным фантазиям, Романов медленно сел в машину, опустил боковое стекло, высунулся из салона и, подняв голову, приложил правую ладонь к виску.

— Разрешите вскрыть второй пакет, товарищ Барабас? — крикнул он в небо. — Слушаюсь, товарищ Барабас! Приступаю, товарищ Барабас!

Василий залез обратно в салон автомобиля и там, вскрыв пакет, обнаружил тридцать тысяч долларов и записку Тяжа с указанием адреса, по которому следовало отправить видеокассету.

«Ну, правильно! — несколько разочарованно, оттого, что не догадался раньше, подумал Романов. — Рюмин же говорил, что Тяж не меньше Самсона заинтересован в получении пленки с записью ограбления курьера».

Василий включил первую передачу и медленно тронулся с места.

«Какие все честные! — подумал он, поглядывая одним глазом на разворошенные пакеты. — Таких даже обманывать жалко!»

Он включил вторую передачу, третью, а после четвертой решил снять копию с пленки и выдать кассету каждому, кто выполнил условия Александра Матвеева и заплатил тридцать тысяч долларов.

Оставив машину во дворе, Романов пешком поднялся к себе на четвертый этаж, открыл дверь и, не разуваясь, сразу направился в зал к видеомагнитофону. Однако не успел он сделать и двух шагов, как тут же получил удар сзади по голове.

Выронив из рук пакеты, Василий упал на пол и потерял сознание.

* * *

Без умолку звонил телефон. Сначала, сквозь забытье, Романову какое-то время казалось, что звонок доносится откуда-то издалека, от соседей, но по мере того, как звук становился громче и назойливее, решил, что это звенит будильник, и открыл глаза.

Сознание медленно возвращалось к нему. Лежа на спине, Василий разглядывал трещинки на потолке и, медленно ворочая мыслями, размышлял на тему событий последних дней. О том, что все вышло совсем не так, как он предполагал, что пакеты, судя по всему, уже исчезли, и что если ему еще когда-то суждено подняться с пола, то только для того, чтобы выброситься из окна.

А телефон тем временем не умолкал ни на минуту.

Романов приподнялся на руки, осторожно встал и, слегка пошатываясь, подошел к аппарату.

— Слушаю, — прошептал он в трубку.

— Здравствуй, Василий! — как будто из глухого колодца донесся еле слышный мужской голос. — Это с тобой Муса говорит. Узнал?

Романов посмотрел в окно и тяжело вздохнул.

— Да.

— Как твои дела? Как здоровье?

— Хорошо.

— Это хорошо, что хорошо! — засмеялся Муса. — Ты деньги нашел?

— Нет.

— Почему?

— Потому что не нашел.

— А ты помнишь, Василий, какое сегодня число?

— Помню.

— Помнишь, — удовлетворенно произнес Муса. — Это хорошо, что ты такой памятливый. Очень хорошо! Значит, ты должен помнить и о том, что я обещал включать счетчик. Верно?

— Да, — ответил Романов.

Муса зло засмеялся:

— Вот что мне в тебе нравится Василий, так это то, что ты со всем соглашаешься. Молодец.

В разговоре возникла небольшая пауза. У Романова внезапно разболелась голова, и он, положив ладонь на то место, куда пришелся удар, с нетерпением принялся ждать, когда Мусе надоест его мучить.

— Да... — задумчиво протянул Муса, — не ожидал от тебя... не ожидал. — Он снова замолчал, и тут же, точно ему в голову пришла неожиданная идея, воскликнул: — А знаешь, что! У тебя же есть квартира. Продай ее!

Василий переложил телефонную трубку из одной руки в другую и, снова посмотрев в окно, внезапно подумал о том, что, наверное, с самого начала, с того самого момента, когда его машина врезалась в заднее крыло «форда», он в глубине души был готов к тому, что в итоге за свою ошибку придется расплачиваться жильем.

— Заберешь мой джип, обменяешь его на другую квартиру, такую же, — продолжал настаивать Муса, — а я тебе покупателя найду... хорошего. А? Что скажешь? — спросил он. — По рукам?

Романов молчал. Он понимал, что надо сопротивляться, искать какие-то другие варианты, однако, чем больше думал над тем, что ему предстоит новая борьба, тем явственнее понимал, что сил на эту борьбу у него больше нет.

А Муса не отставал.

— Послушай, — сказал он. — Твоя квартира стоит тысяч двадцать пять — тридцать. Так? А моя машина — сорок...

— Сорок она стоила лет сто тому назад, — перебил его Василий. — А впрочем, я согласен. Я продам свою квартиру.

Муса несколько секунд молчал, а потом, тщательно выговаривая слова, произнес:

— Тогда надо бы встретиться, обговорить детали.

— Хорошо, — равнодушно согласился Романов. — Назначайте время... Да! И не забудьте принести паспорт. Без него я не смогу оформить сделку.

Закрыв ладонью трубку, Муса с кем-то перекинулся несколькими словами и, прокашлявшись, назначил Василию встречу этим вечером в ресторане «Вечерние огни».

Едва Романов положил трубку, как тут же раздался еще один звонок. Звонил Игорь Скобляков. Немного заикаясь от волнения, он сначала укорил Василия за то, что тот долго не брал трубку, а потом проинформировал его о встрече в редакции с какими-то очень похожими на уголовников людьми. Эти люди, по словам Скоблякова, интересовались историей создания рассказа «Король, Королевич», а в особенности личностью его автора. И поскольку их интерес был неподделен, а требования чрезвычайно настойчивы, он не смог отказать им в их просьбе.

Романов поблагодарил Скоблякова за звонок, аккуратно положил трубку на рычаг и, закинув руки за голову, еле слышно прошептал:

— Ну вот, кажется, я и доигрался.

А потом сорвался с места и принялся быстро собирать вещи.

Побросав в чемодан все, что попалось под руку, он застегнул его на молнию и побежал в кабинет. Забрав из ящика письменного стола сбережения, Василий вернулся в спальню, взял чемодан и направился в прихожую. Вспоминая, не забыл ли чего, несколько секунд задумчиво постоял у порога, потом решительно отпер дверь, вышел на лестничную площадку и направился к лифту.

В этот самый момент двери лифта открылись, и из кабины на площадку вышли двое спортивно сложенных парней. Один из них, совершенно лысый, посмотрел на клочок бумаги, который держал в руке, перевел взгляд на номера квартир и только после этого обратил внимание на Романова.

— Слышь, мужик, ты из какой квартиры? — спросил его.

Растерявшись, Василий пожал плечами и промямлил что-то невнятное.

— Ты что, глухой? — повысил голос парень. — Я тебя спрашиваю, откуда ты?

Снизу поднялись по лестнице еще двое. Остановившись в проходе, они переглянулись с лысым, скрестили руки на груди и принялись с любопытством рассматривать Романова.

Романов затравленно осмотрелся по сторонам и, опустив голову, обреченно выдохнул:

— Из двадцать второй.

Лысый еще раз глянул на бумажку, удивленно приподнял брови и, не отводя от Романова глаз, потребовал ключи.

Пока незваные гости осматривали квартиру, Василий сидел на диване и, с тоскою глядя в окно, думал о том, что в рассказе Полины, несмотря на некоторые расхождения, все, или почти все, было правдой. За исключением финала.

«Но почему? Чем это вызвано?»

Задавая себе эти и другие, не менее абстрактные вопросы, Романов лихорадочно искал ответы, понимая, что только правильно ответив на них, он сможет защитить себя от бандитов.

Уронив голову на руки, Романов закрыл глаза и, словно маятник раскачиваясь взад-вперед, пытался обнаружить ту грань, переступив которую, однажды он из простого обывателя неожиданно для самого себя превратился в некогда такой любимый им образ классического авантюриста.

«Что это было: встреча с Полиной, выход апрельского номера журнала или все-таки роковое решение завладеть деньгами мафии?»

Романов выпрямился, тяжело вздохнул и снова, закрыв глаза, уткнулся лицом в ладони.

Тем временем гости, закончив осмотр квартиры, собрались в зале.

Перекинувшись парой ничего не значащих слов со своим товарищем, лысый вышел на середину комнаты, вытащил сотовый телефон и, повернувшись лицом к окну, позвонил.

Не прошло и пяти минут, как в комнату в сопровождении еще двух парней ворвался огромный, под два метра ростом и весом за сто килограмм, мужчина с поломанными ушами, лет тридцати пяти. По-хозяйски оглядевшись по сторонам, он подошел к Романову и отвесил ему звонкую оплеуху.

Романов отлетел на другой конец дивана и рухнул на пол.

Здоровяк подошел к нему и наступил ногой на горло.

— Где кассета? Где деньги? — спросил он.

Чуть нажал и сделал шаг назад.

Василий очумело замотал головой.

— Я... я не знаю, — прохрипел он. — Че... честное слово, не знаю. А кассета должна быть там... — он пальцем показал на тумбочку, где стояла видеоаппаратура.

Лысый подошел к видеомагнитофону, включил его, проверил отделение кассеты и, удостоверившись в том, что там ничего нет, обратился к здоровяку:

— Тяж, здесь пусто.

Здоровяк приказал обыскать квартиру, а сам сел на корточки перед Романовым и внимательно посмотрел на него.

— Кто ты? — спросил он.

— Романов... Романов Василий Сергеевич. Поэт.

Тяж усмехнулся.

— Поэт, говоришь? — Проследив взглядом за тем, как один из его парней роется в книжном шкафу, вздохнул. — Ну, давай, поэт, рассказывай.

— Кассета была там, — Василий снова показал пальцем на видеомагнитофон. — Честное слово... А деньги... — он проглотил комок в горле, — денег нет.

— Пропил?

— Что вы? — возмутился Романов. — Когда б я успел!

— Действительно, — согласился Тяж и, не вынимая из карманов рук, поднялся с корточек. — Марат! — крикнул лысому. — Поговори с поэтом. А то, чувствую, нервов моих на него не хватит. Зашибу еще.

Марат закрыл дверку серванта и занял место Тяжа.

Добродушно похлопав по плечу Романова, пытавшегося встать на ноги, он присел рядом на стул и посоветовал ему лежать и не рыпаться.

— Значит, так, — сказал он после того, как Василий принял прежнее положение. — Всего рассказывать не обязательно. Будет достаточно, если ты скажешь: кто ты, как к тебе попала кассета, кто тебя надоумил прийти за деньгами и, наконец, где кассета и деньги? Все ясно?

Романов с готовностью кивнул.

— Вот и хорошо! — произнес Марат. — Начинай.

— С чего?

— Начни с себя. Кто ты?

— Я — поэт Васи...

Не вставая со стула, Марат ударил Романова ногой в живот.

Романов охнул, а лысый, подняв указательный палец, произнес:

— Не ври мне! Будет еще больнее. Откуда у тебя кассета?

Василий перевел дух, сделав большой глоток воздуха, с трудом вытер пот со лба.

— Мне ее Головин завещал.

— Почему тебе, а не кому-нибудь еще... мне, например? — перебил Марат.

Романов покачал головой.

— Я не знаю. Честное сло...

Марат еще раз ударил его ногой в живот и задал следующий вопрос:

— Кто тебя надоумил прийти на вокзал?

— Никто...

— Где кассета и деньги?

— Украли.

Марат дважды двинул Романова ногой, и вскочив на ноги в ярости схватился за спинку стула.

Стоявший рядом Тяж перехватил руку, вырвал стул и аккуратно поставил на место.

— Так и я могу!

Он оттолкнул Марата в сторону и повернулся лицом к Романову.

— Подожди, ты у меня еще зачирикаешь, — сказал ему. — И не просто зачирикаешь, а в стихах. Это я тебе как поэт поэту обещаю!

Тяж погрозил Василию пальцем, после чего повернулся лицом к парню, который в это время рылся в чемодане, и спросил:

— Димон, ты свою картошку из подвала когда уберешь?

Димон бросил в чемодан рубашку и выпрямился.

— Уже убрал.

— И как там?

— Нормально. Вышла самая настоящая камера. Я там еще площадку с разными приспособлениями соорудил. Свет подвел, софиты под потолок подвесил. В общем, у нас теперь не подвал, а... — Димон сложил пальцы, поднес их к губам и чмокнул, — картина!

О чем-то задумавшись, Марат удивленно посмотрел на него.

— Какая картина? Я чего-то не понял. При чем здесь софиты, камера, площадка? Вы чего, в натуре, кино собрались снимать, что ли?

Димон захохотал:

— Ага, кино! Под названием «Чисто конкретное убийство». А главную роль в нем будет играть наш дядя Вася. — Димон подошел к Романову и, наклонившись, потрепал его по голове. — Слышь, поэт. Начнем снимать со сцены пытки главного героя. Готовься...

Написать отзыв в гостевую книгу

Не забудьте указывать автора и название обсуждаемого материала!

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2004

Главный редактор: Юрий Андрианов

Адрес для электронной почты bp2002@inbox.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев