№ 9'03

Юрий КОВАЛЬ

НОЧИ БЕЗ МИЛОСЕРДИЯ

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

XPOHOС

Русское поле:

Бельские просторы

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

История науки

История России

Сайт истфака МГУ

Слово о полку Игореве

ГЕОСИНХРОНИЯ

- Рокотов, - раздался спокойный учительский голос. Палец застыл против его фамилии.

- Мать - медсестра в госпитале. Отец... - Лешка запнулся. - Отец пропал без вести.

Антонина Ивановна внимательно, чуть дольше положенного посмотрела на него: Рокотов был ее любимец. И он не выдержал. Это очевидное, открытое сочувствие доконало его. Он выскочил из класса и бросился прочь. Мелькнуло фиолетовое пятно на белой стене школьного коридора, заскрипели деревянные ступени лестницы. Завернул в соседний двор. Промчался мимо бараков, сараев, скатился с обрыва... Берег реки, лодка. Лешка упал на мелкие острые камни, боли не почувствовал, но разревелся. В голове стучало: «Папа в тюрьме, в тюрьме, в тюрьме...» Наедине с собой он хотел казнить отца именно этим жестоким словом, хотя знал другие: более снисходительное - «в заключении», благородное - «в ссылке».

«Может, хватит, Лешк?» - пробубнил над самым ухом его лучший друг Генка Кольцов. Антонина Ивановна послала его на розыски. Генка не выносил слез, ему очень хотелось как-то успокоить Лешку, и он предложил: «Закурим? Я самосад раздобыл».

Самосад напомнил Лешке, что он мужчина, а мужчине негоже реветь, даже если у него большое-пребольшое горе. Рассохшаяся, с клочками пакли лодка, куда забрались ребята, разморенные, пригретые весенним солнцем «солдатики» и увесистая самокрутка настраивали на степенный мужской разговор.

«Что ты разнюнился? - начал Генка. - Не у тебя одного отец без вести пропал». Лешка в знак согласия шмыгнул носом, а про себя подумал: «Даже тебе, своему лучшему другу, я не могу сказать то, о чем узнал вчера вечером». Ему снова захотелось плакать. Но вместо этого он набрал полный рот табачного дыма, закашлялся и, подражая взрослым, заядлым курильщикам, смачно сплюнул.

В тот день он впервые осознанно солгал. А подсказала ему это мать. Она знала, что дети могут быть безжалостными, боялась, что к сыну острые языки приклеят оскорбительное, несправедливое прозвище.

Накануне Татьяна пришла из госпиталя, сбросила на пол тюк солдатских гимнастерок и не успела присесть, как Лешка выпалил:

- Мам, в школе опять сведения собирают о родителях.

- Скажешь: мать работает в госпитале. Отец -без вести пропал.

- А почему он так долго без вести пропадает?

Этот вопрос смутил Татьяну. Мечтавшая о Леночке, она воспитывала Алешку как девчонку, научила его вязать носки и варежки, вышивать гладью и крестом. И ему вполне хватало одной матери. Отец был далеким, незнакомым человеком. Он знал его только по портрету на стене. Но когда с фронта пришел сосед без одной ноги и вместе с сыном принялся что-то пилить и строгать, Лешка вдруг затосковал и стал расспрашивать Татьяну об отце. «На войне он. Где же ему еще быть? С немцами воюет», - отмахивалась Татьяна до поры до времени. И вот она решилась, благо нашелся повод.

- Ты уже большой, Алексей, - чужим, бесцветным голосом заговорила мать. Раз назвала Алексеем, значит, предстоит серьезный разговор, понял Лешка. Так бывало всегда. - Пора тебе знать правду об отце. Он не на фронте, он в заключении, в тюрьме. Но об этом лучше никому не говори. Без вести пропал, и все.

Лешка испуганно посмотрел на мать, на ее искривленные, подрагивающие губы, на округлившиеся, ставшие вдруг большими, полные слез глаза. Такой он видел ее только один раз, в тот день, когда в дом пришло страшное слово «война».

«Папа в тюрьме?! Такого не может быть. Мама что-то путает». Он придумал и поверил, что его отец - летчик и отправил на тот свет много фашистов. Самый главный фашистский генерал Геринг послал на него целую эскадрилью самолетов, и его подбили. Теперь его папа партизан в глубоком тылу. Он, наверное, стал уже командиром или, по крайней мере, комиссаром отряда. За его голову гитлеровцы обещают тыщу, а то и миллион рублей. В тюрьме?! Взбредет же такое в голову маме.

Чем больше убеждал себя Алексей в том, что его отец где-то воюет с немцами, тем меньше он верил в это. Наконец он понял, что мать говорит правду, вскочил на диван, сорвал со стены портрет отца и с силой швырнул его на пол - стекло вдребезги. Мать только и сказала: «Зачем ты это сделал? Он был хороший человек. Очень. Дай Бог, чтобы ты хоть каплю был похож на него». Она подняла портрет мужа и стала осторожно убирать с его глаз, бровей осколки стекла. Она гладила его лицо, будто просила прощения за отвратительную выходку сына.

Был месяц май 1944 года. В углу лежала куча гимнастерок, потных и грязных, с ржавыми пятнами давней крови. На диване спал Алешка, свернувшись калачиком, словно в материнской утробе. «Излюбленная поза Андрея, - подметила Татьяна. - Алешка - копия отец. Так же блаженно причмокивает пухлыми губами во сне. Большие мужицкие ладони. Лукавые, цвета спелой, влажной вишни глаза. Андрей...»

Она подоткнула под холодные Лешкины коленки одеяло, подошла к корыту, взяла в руки гимнастерку, уткнулась в нее лицом. Как она хотела, чтобы это была его гимнастерка! Татьяна завидовала женщинам, у которых мужья были на фронте. Пусть ее Андрей был бы тяжело ранен, изувечен, пришел домой инвалидом. Это все же лучше, чем тюрьма. За что?!

Они любили друг друга, свою маленькую комнату в станционном домике на три семьи, жизнь вдали от больших городов.

Андрей уезжал на неделю-другую, потом появлялся и заполнял собою всю комнату. Высоченный, под самый потолок, он распахивал тулуп, пропитанный угольной пылью, и Татьяна, заливаясь тихим смехом, бежала навстречу его объятиям. И потом счастливая затихала где-то у него под мышкой.

В дальних рейсах Андрей скучал без жены, но свою работу (он был кондуктор, сопровождал грузовые поезда) оставлять не хотел. Дорога придавала особый привкус его жизни. В ней были ожидания, надежды, бесконечная череда картин, мелькающих за окном вагона. Вон появилась и исчезла девочка-подросток с упрямой козой. На погосте, на желтой, выжженной траве распласталась большим черным пятном горемычная женщина. Маленькой кометой сверкнул в ночи окурок, брошенный мужиком, проходившим вдоль железнодорожного полотна.

Андрей чувствовал себя добрым хозяином этого большого мира. Ему хотелось помочь девчушке, которая никак не могла управиться со своенравной козой. Он, не мешкая, готов был соскочить с поезда и утешить сломленную бедой женщину в черном. Андрей был не прочь присесть у насыпи и потолковать о житье-бытье с мужиком, бросившим в ночную мглу окурок.

Ему часто приходилось уезжать от Татьяны, но разлука вознаграждалась радостью встреч.

В тот день Андрея зачем-то позвали в контору, и он долго не возвращался. За окном густели сумерки. Татьяна уложила спать Алешку. Зажгла свет. Наконец, утомленная ожиданием, она услышала шаги. Его?.. Нет, не похоже. Тяжелая поступь перебивалась резвой дробью чьих-то расторопных ног.

В дверь вежливо и настойчиво постучали. Вошел мрачный (кустистые брови совсем обвисли), насупившийся сосед дядя Миша и какой-то юркий молодой человек. Он предъявил ордер на обыск. Татьяна отшатнулась от него, и с нею тут же случилось что-то странное: за всем, что происходило в квартире, она наблюдала как бы со стороны, заторможенно, безразлично, сквозь охватившую ее дрему.

Молодой человек долго, основательно рылся в комоде. Потом заглянул за ширму: там в своей кроватке спал Алешка. Татьяна, словно очнувшись от сна, заслонила его. «Не трожьте», - прошептала она. «Спокойно, гражданочка», - привычной скороговоркой урезонил ее непрошеный гость.Татьяна глянула ему в лицо и увидела холодные, оловянные глаза. Очевидно, в ее взгляде было столько решительности и отчаяния, что энкавэдэшник сдался: «Ладно, ладно, не трону». Он ловко полистал семейный фотоальбом, удовлетворенно хмыкнул: «Пригодится». Его внимание привлекли фотоаппарат, пара серебряных ложек ...

Неожиданно Татьяна услышала «Брызги шампанского». И тут же резкий голос, перекрывающий приторно-сладкую пьянящую мелодию, почти рядом с нею произнес: «Хватит куражиться, Вольнов». У притолоки стоял и приглаживал редкие волосы бледный, худой человек. Весь его облик и серый плащ, висевший на нем, как на вешалке, говорили об одном: он смертельно устал. «Откуда он взялся ?» - будто о новой, непривычной еще вещи подумала о нем Татьяна.

Вольнов нехотя захлопнул крышку патефона, перенес его и грампластинки с тумбочки на стол, где уже лежали фотоаппарат и серебряные ложки. Перспективный сотрудник НКВД был, кажется, по совместительству коллекционером.

... Ночные гости неслышно растворились в ночи, оставив дверь открытой. С улицы дул осенний ветер. Сосед дядя Миша грубой, тяжелой рукой притянул ее голову к своей груди и глухо выдавил из себя: «Ничего, дочка, все образуется».

Был октябрь 1937 года.

Татьяна пришла в себя лишь через несколько дней. Осмотрелась: как перст одна-одинешенька. Бросила квартиру и отправилась с Алешкой на руках в незнакомый город - областной центр - искать мужа и правду. Стучалась в кабинеты больших и маленьких начальников НКВД, униженно просила помочь. И достучалась: «Ваш муж осужден на 10 лет без права переписки».

Она любила Андрея самозабвенно. Потеряла его и вместе с ним всякий, какой бы то ни было интерес к мужчинам. Все мужчины мира слились для нее в нем одном. Втайне Татьяна надеялась, что арест мужа - недоразумение и скоро все разрешится по справедливости.

Ее воображение рисовало одну и ту же картину: она сидит у кроватки Алешки, чинит ему чулочки. Открывается дверь - и входит исхудавший, обросший щетиной, родной Андрей. Она бросается к нему на шею, целует, гладит осунувшееся, знакомое до самой маленькой щербинки лицо.

Андрей преследовал ее наяву и во сне. Она просыпалась с тяжелым сердцем - наволочка подушки была сырой от слез. Значит, Алешка опять ее известит: «Мам, ты чего так ночью плакала ? Снова страшный сон видела ?» Сначала стоны и слезы матери пугали его. Он вставал с постели и будил ее. Но горе, похоже, совсем, до самого дна высушило ее глаза и сердце, и Татьяна разучилась, перестала плакать.

Первое время она жила на квартире, но долг хозяйке рос, а с работой ничего не получалось. Начальников отдела кадров смущала одна строка в ее паспорте: место рождения - г. Хайлар, Северная Маньчжурия.

Ей повезло в банно-прачечном тресте. Директора (он был хороший хозяин) привлекла плотно сбитая молодая женщина. Как рабочая сила, не более того. У нее были натруженные руки. По всему было видно, она не гнушалась никакой работы.

Прачечная помещалась в подвале. Это был сущий ад: пар, жара, духота. Женщины здесь не задерживались подолгу. За место держалась одна только Татьяна: ей некуда было идти.

Добросовестная, безотказная прачка была замечена. Татьяне выделили шестнадцати метровую комнатушку в бывшем женском монастыре.

До войны оставалось три года.

Осень выдалась безоблачной, сухой. Татьяна Ивановна - еще не старая, но уже давным-давно седая - вошла с улицы во двор. Это был целый город-государство со своим уставом и нравами. Тон в нем задавали дети и старушки. Пять двухэтажных домов, сараи и «колодовки», тайные тропы, ведущие к реке, заповедные уголки среди деревьев и высокой травы, потемневшие от времени лавочки и скамейки были отгорожены от всего мира крепким забором и воротами.

Татьяна Ивановна вошла во двор и зажмурилась - он был залит теплым солнечным светом. На душе было мирно, покойно. В почтовом ящике оказалось письмо. Она прочитала обратный адрес, и ее сковал страх: письмо было из Комитета государственной безопасности.

Ночь она не спала, мучилась догадками. Андрея давно уже нет в живых, так подсказывало ей сердце. Что им еще надо? Может быть, что-то сделала не так? У нее было множество похвальных грамот за безупречную работу, хоть комнату ими обклеивай, медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Лишнего она ничего не могла сказать, потому что умела молчать и не поддерживала досужие разговоры...

Первым, кого она встретила в длинном приземистом здании КГБ на улице Сталина, был белобрысый мальчишка в зеленой выцветшей гимнастерке с тесаком на широком армейском ремне. Она показала ему повестку. Он ткнул пальцем в сторону бюро пропусков.

Через несколько минут, ступая по скрипучим половицам, она оказалась у двери № 13. Постучала. Услышала: «Войдите!» За широким основательным столом (слева - пять телефонов) сидел респектабельный человек в штатском - серый хорошо отутюженный костюм, голубые девичьи глаза с поволокой, породистый нос - в общем, артист «Мосфильма» на главные роли.

Чекист быстро и легко выскочил из-за стола, предложил ей стул и задушевным бархатным баритоном осведомился:

- Как вам, Татьяна Ивановна, живется? Есть какая-нибудь просьба? Жалоба?

Татьяна Ивановна опешила и не знала, что сказать:

- Все хорошо, все нормально. Ничего не надо.

- Квартира у вас с ванной? Туалет есть?

- Да что вы,- смутилась она.- Живу в бараке. В двух шагах - баня. Туалет - один на весь двор. Я ни о чем не прошу.

- Мы готовы вам помочь. Но если вы всем довольны... - Он театрально развел руками.

- Я, собственно, пригласил вас для того, чтобы вручить вот эту справку.

Она надела очки и прочитала о том, что дело по обвинению Андрея пересмотрено и прекращено. Он реабилитирован посмертно.

Сердце упало. Ей стало плохо. Кагэбэшник услужливо поднес стакан воды.

- Спасибо,- промолвила она бескровными губами.

- Вы все-таки заходите, если будет в чем нужда,- по возможности проникновенно сказал ей «артист «Мосфильма».

...Татьяна Ивановна медленно шла по улице мимо магазинов, кинотеатра, аптеки, не замечая прохожих.

Был сентябрь 1957 года. Понедельник. Четыре часа пополудни. Татьяну Ивановну знобило, ей казалось, что солнце скатилось с неба и наступили холода.

* * *

Не знаю, не помню, кого из советских идеологов осенило сравнивать людей с винтиками, приводными ремнями. Трудно сказать, чего здесь больше: пренебрежения или цинизма. Ясно одно: большинство «небожителей» - генсеков, членов президиума и политбюро - закончили свою жизнь бесславно, не оставили о себе доброй памяти.

А «винтики»? Они совершают трагические ошибки, безмолвствуют, бастуют, участвуют в революционных войнах. Они творят историю. А пишут ее, случается, ночами. Тираны, властолюбцы, интриганы. Ночами 64-го года (нашей эры) приспешники Нерона сжигали первых христиан Древнего Рима. Августовскими ночами 1572 года фанатики-католики, вдохновленные королевой-матерью Екатериной и герцогом Генрихом Гизом, вырезали во Франции гугенотов. Ночами 1937 года бравые сотрудники народного комиссариата внутренних дел- «ежовые рукавицы» Сталина - арестовывали и расстреливали своих соотечественников, граждан великого и нерушимого Советского Союза. Под «Брызги шампанского»...

Написать отзыв

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2003

WEB-редактор Вячеслав Румянцев