№ 8'03

Александр ЧЕРНОБРОВКИН

ЯРЫГА

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

XPOHOС

Русское поле:

Бельские просторы

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

История науки

История России

Сайт истфака МГУ

Слово о полку Игореве

ГЕОСИНХРОНИЯ

В воротах появились два стрельца примерно одного возраста, чуть за тридцать, одинакового роста и одетые тоже одинаково: в черные кафтаны, порты и яловые сапоги; левую руку оба держали на рукоятках сабель, а правой похожими жестами смахивали капли дождя с лица; и лица их тоже казались похожими, хотя один был светло-русый и голубоглазый, а другой - темно-русый и сероглазый, у первого борода была округлой и средней длины, а у второго - длинная и лопатой. По промокшей до нитки одежде и хмурым лицам не трудно было догадаться, что ходят давно и все без толку, но люди казенные, роптать не привыкли, отшагают сколько потребуется и приказ непременно выполнят.

Обойдя лужу, что собралась посреди кабацкого двора, они остановились перед пьяным, одновременно смахнули капли с лица, посмотрели на мужичонку недоверчивыми взглядами, словно сомневались, тот ли это, и если тот, то жив ли? Светло-русый стрелец чихнул тоненько, визгливо, как девчонка, и произнес, потирая нос и немного гундося:

- Я же говорил, с этого конца надо было начинать, зря только полдня грязь месили.

Темно-русый кашлянул басовито, будто признавал свою неправоту, и произнес не то чтобы удивленно, а скорее с трудом соглашаясь, что и такое возможно:

- Другой бы давно загнулся, а этого никакая зараза не берет!

Светло-русый опять чихнул, теперь погрубее, как и положено мужчине, вытер нос и спросил нормальным голосом, правда с нотками сомнения:

- Потащим или купанем?

Темно-русый оглядел мужичонку наметанным глазом и ответил уверенно, точно всю жизнь тем и занимался, что пьянчуг таскал:

- Тяжел больно. Протрезвлять будем.

Стрельцы постояли молча, успев по два раза стереть дождевые капли с лица, а когда голубоглазый вновь чихнул и вытер нос, оба наклонились к пьяному, подхватили под руки и подтащили к бочке. Не обменявшись ни словом, не сделав ни одного лишнего движения, сноровисто окунули мужичка головой в бочку. Вода плеснула через край, залив стрельцам сапоги, и так мокрые, поэтому оба не обратили на это внимания, продолжали смотреть на жиденькие волосы на голове удальца, словно ожившие, всплывшие вверх. Волосы заколыхались из стороны в сторону, точно пытались проколоть пузырьки воздуха, что устремились изо рта мужичонки, который задергался, заколотил босыми, грязными ногами по клепкам. Стрельцы покивали головами, точно соглашались, что обручи на бочке крепкие, просто так не сломаешь, рывком вытащили пьяного из воды и, решив, что сделали слишком много, отпустили его, позволив плюхнуться мордой в лужу, натекшую из бочки.

Мужичок шустро вскочил на четвереньки и, судорожно трясясь и дергаясь, выблевал все, что было у него в желудке, а потом зашелся в кашле, тяжелом и, казалось, бесконечном. В наступившей как-то вдруг темноте напоминал он крупную больную собаку, которая, пошатываясь на подогнутых лапах, облаивает бочку и стрельцов. Наконец-то затихнув, он с трудом оторвал от земли правую руку с посиневшими от холода, грязными пальцами, провел ею по лицу, медленно и осторожно, словно проверял, на месте ли оно, и убедившись, что на месте, собрал в пучок жидкую бороденку и стал выжимать из нее воду.

Едва его рука вновь коснулась земли, стрельцы подхватили мужичонку и опять макнули в бочку, на этот раз ненадолго, до первых пузырьков. Отпустив героя, они одновременно отшагнули от бочки, вытерли руки о полы кафтанов и замерли с отсутствующими лицами, точно давно уже стоят здесь, переговорили обо всем на свете и теперь дожидаются смены, которая придет не скоро.

Удалец обхватил бочку руками и медленно опустился на колени, прижавшись щекой к ржавому обручу. Он покашлял малость, брызгая слюной и постукивая головой по клепкам и обручу. Сжав нос грязными пальцами, высморкался, вытер их о порты, пробурчал без злости и обиды:

- Ироды... креста на вас нет...

- Ан врешь, есть! - весело ответил светло-русый стрелец.

- А ты как это до сих пор свой-то не пропил?! - наигранно удивился темно-русый и вытер глаза, словно никак не мог поверить, что крест не пропит. - Помочь? - спросил он, заметив, что мужичонка схватился за верхний край бочки и пытается встать.

Тот ничего не ответил, поднатужился, поднялся на широко расставленные ноги, чуть согнутые в коленях, подтянул одной рукой сползшие порты, а другой попробовал запахнуть разорванную до пупа рубаху.

- Пойдем, воевода кличет, - сказал светло-русый стрелец.

- Он еще испить хочет, водица понравилась! - пошутил его напарник.

- Ироды...- повторил мужичонка, отпустил верхний край бочки, пошатался малость на нетвердых ногах и пошел со двора прямо по луже. Стрельцы, пристроившиеся к нему по бокам, чтобы не сбежал, тоже должны были шагать по луже, а потом месить грязь, потому что тот выбирал дорогу как можно хуже, а стоило им отойти от него больше чем на шаг, останавливался и бурчал: - Ироды... погулять не дадут...

В гриднице, освещенной дюжиной свечей в четырех тройных подсвечниках на высоких подставках темного дерева, было жарко натоплено, однако князь - глубокий старик с узким скуластым лицом, седыми бровями, такими кустистыми, что, казалось, достают до расшитой золотом и жемчугом тафьи, прикрывающей макушку наголо бритой головы, и черными, наверное крашеными, усами и бородой, - зябко кутался в горностаевую хребтовую шубу и с недоумением и завистью смотрел на подрагивающего то ли от холода, то ли с похмелья мокрого и босого человека, стоявшего перед ним с понурой головой.

- Это и есть твой хваленый ярыга? - спросил князь воеводу, сидевшего слева.

Воевода - рослый широкоплечий мужчина в годах, огненно-рыжий, с двумя сабельными шрамами на веснушчатом лице и окладистой бородой, раздвоенной посередине, - ответил:

- Он самый. Выглядит, конечно, не того...- повертел он в воздухе конопатую руку с растопыренными пальцами,- ...однако дело знает, а хватка - сдохнет, но не выпустит.

- Ну-ну,- недоверчиво буркнул князь.

- Больше все равно никого нет,- молвил стоявший справа казначей - ровесник князя и такой же узколицый, правда, с седой бородой и одетый худенько, не по знатности.

Князь тяжело вздохнул, плотнее закутался в шубу и кивнул казначею, чтобы говорил за него.

- Зачем звали - догадываешься? - спросил казначей, приблизившись, прихрамывая на левую ногу, к ярыге.

Ярыга промолчал. За него ответил воевода:

- Откуда ему знать?! Посылал я его...- воевода гмыкнул, прочищая горло,- ... по одному делу..

По какому - так и не смог придумать сразу, поэтому еще раз гмыкнул.

- А звали тебя вот зачем,- казначей оглядел гридницу, будто проверял, не подслушивает ли кто-нибудь, хотя тайну эту знали все, кроме ярыги.- Княжич захворал. Десятый день как слег, чахнет прямо на глазах. Знахарь не помог, говорит, порчу наслали. Каждый день в церкви по две службы служат, святой водой кропят - не помогает. Видать, большое заклятие наложили, чертово семя! Найди, чья это работа...

-...А дальше мы сами! - перебив, грозно пообещал воевода и так стукнул кулаками по лавке, что она аж хрустнула.- Я ему, вражине!..

- Справишься - не пожалеешь, одарим по-княжески,- закончил казначей и глянул на князя: все ли правильно сказал?

Князь смотрел на ярыгу и такая тоска была в глазах, будто сам был при смерти.

- Один он у меня остался, последыш,- произнес князь.

В его словах было столько печали, что ярыга поднял голову и посмотрел на князя прищуренными, зеленовато-желтыми глазами. Вглядывался долго, словно проверял, действительно ли так дорог сын отцу, а когда убедился в этом, пообещал хриплым, пропитым голосом:

- Найду.

- Раз пообещал, сделает! - заулыбавшись, подтвердил воевода.

- Чем быстрее, тем лучше,- напомнил казначей.

- Быстрее никто не справится! - с обидой, точно сомневались в нем самом, произнес воевода.- Нужна будет подмога, все стрельцы - твои, я предупрежу,- сказал он ярыге.- Ну, ступай, не теряй зря время.

- Подожди.- Князь повернулся к ключнику.- Одень. Накорми. И денег дай.

- Денег не надо,- вмешался воевода.- Потом, когда дело сделает, все сразу и получит.

- Тебе виднее,- не стал спорить князь.

Ярыга вслед за хромым казначеем вышел из терема, поднялся в клеть, где хранилась одежда. При свете свечи, толстой и наполовину оплывшей, казначей пересчитал сундуки, проверил замки на двух, видать с самым ценным добром, остановился перед большим, без замка, с трудом поднял дубовую крышку, окованную железом. Из сундука пахнуло прелью и чем-то сладковато-кислым, напоминающим запах крови. Казначей подозрительно покосился на ярыгу, который с безучастным видом смотрел на паутину в дальнем верхнем углу клети, достал из сундука шкурку водяной мыши, лежавшую сверху от моли и затхлости, принялся рыться в нем, бормоча что-то себе под нос. После долгих поисков вытащил шапку с собольей выпушкой, в которой белели несколько залысин, и ферязь на меху черно-бурой лисицы, не старую и не новую.

Ярыга безропотно натянул на голову шапку, оказавшуюся маловатой, надел ферязь, слишком длинную, подол волокся по полу. Спереди на ферязи была старательно зашитая прореха. Ярыга определил, что предыдущий хозяин получил удар в сердце, сокрушенно покачал головой и улыбнулся, радуясь, что не он был в этой одежке, когда ее подпортили.

К ногам его упали сапоги, почти неношеные, однако ярыга оттолкнул их не меряя.

- Велики.

- Сена подложишь,- посоветовал казначей, собираясь закрыть сундук.

Ярыга будто не слышал совета, пялился на паутину.

Казначей недовольно посопел, забрал сапоги, помял их, недовольно кривясь, посмотрел на свои, старые и стоптанные, особенно правый, решая, не обменять ли. Понял, что и ему будут велики, кинул их в сундук, порылся в нем, достал другие, почти новые, и швырнул ярыге со злостью, будто от сердца отрывал.

Эти пришлись впору. Ярыга топнул одной ногой, потом другой, проверяя, не развалятся ли на ходу. Не дожидаясь казначея, вышел из клети, на воздух.

Казначей долго возился с замком клети, потом стучал по нему, проверяя, крепок ли. Хромая сильнее, чем прежде, повел ярыгу к поварне, рядом с которой стояла небольшая избушка для кого-то из челяди, может быть казначеева.

В поварне возле кадки с квашней возилась полноватая девица с длинной толстой косой, одетая просто, если не считать серег из сканого серебра, однако в плавных ее движениях было столько важности, что можно было принять за боярыню. Ярыга стянул с головы шапку, поклонился:

- Бог в помощь!

Девица обернулась, посмотрела на казначея как на пустое место и с интересом, потому как раньше не встречала, - на ярыгу. Лет ей было немного за тридцать, лицо, строгое и надменное, уже начало терять красоту, но еще притягивало взор и казалось чужим здесь, в поварне, место ему было в светелке.

Ключник осторожно, точно боялся, что боднут, и с игривостью, плохо вязавшейся с его возрастом, бочком подковылял к поварихе, протянул руку, намереваясь шлепнуть по заду, но так и не осмелился.

- Трудишься все, лебедушка? Совсем не жалеешь себя, - проблеял он истончившимся голоском.

- Чего пришел? - недовольно спросила повариха.

- Накормить надо,- казначей кивнул на ярыгу,- по спешному делу отправляется.

- По какому ж это? - она недоверчиво посмотрела на ярыгу, никак не похожего на человека, которого можно послать по важному делу.

- Да так, по хозяйственным делам,- ответил казначей и все-таки осмелился дотронуться до ее крутого зада.

И тут же получил по руке. Мог бы и по морде схлопотать, да успел отскочить.

Повариха сходила в холодные сени, принесла оттуда оловянное блюдо с кусками холодного жареного мяса, продолговатый пирог с рыбой и миску похмелья - ломтики холодной баранины, смешанные с мелко искрошенными солеными огурцами в подперченном огуречном рассоле.

Казначей вороном кружился около нее, то приближаясь, то удаляясь, похваливал за красоту, хозяйственность, но так и не решился больше прикоснуться к ней. Ярыга понаблюдал за ними, а потом перевел взгляд в дальний темный угол поварни, где на расстеленном на лавке большом овчинном тулупе спал мальчик лет девяти. Нагулялся-набегался за день, поужинал, присел на лавку, поджидая мать - тут его и сморило. Мать стянула с его ног сапожки, ладные, сафьяновые, шитые золотом по червчатому полю, таких бы не погнушались и дети боярина. Статью мальчик пошел в повариху, а лицом, наверное, в отца: больно худым оно было и казалось знакомым, будто недавно где-то видел. Ярыга перевел взгляд на девичью косу поварихи, почесал свой затылок.

- Ешь, - сказала ему повариха, поставив рядом с блюдом и миской солонку с крупной серой солью и положив початый каравай хлеба. - Больше ничего не осталось, раньше надо было приходить.

- И на том спасибо, - ответствовал ярыга.

Он жадно выхлебал похмелье, съел небольшой кусок пирога. Попробовал и мясо: долго и скучно жевал кусок, наблюдая, как ключник обхаживает повариху. Она занималась своими делами, не обращая на него внимания, и лишь когда приближался очень близко, отгоняла взмахом руки, коротким и не быстрым, а как от назойливой мухи, надоевшей, но безвредной. Дожевав мясо, ярыга вытер руки о скатерть и сыто отрыгнул. Звук был такой силы, что повариха вздрогнула, а казначей вжал голову в плечи, будто на нее посыпались бревна. Ярыга отрыгнул еще раз, намного тише, и, не обращая внимания на суровый взгляд поварихи, засунул в карманы остатки пирога и несколько кусков мяса.

- Накормила - спасибо тебе! - поблагодарил он, вставая из-за стола. - А за похмелье - особо!

- На здоровье! - у уголков глаз поварихи появились «смешливые» морщинки.

- Пойду я, - сказал ярыга и вышел из поварни.

Серый, холодный свет утренних сумерек робко проникал в церквушку через узкое слюдяное окошко, бесшумно боролся с темнотой, пропахшей ладаном и гниющим деревом, отгоняя ее в дальние углы. Словно наблюдая за этой борьбой, притихли мыши, не скреблись и не пищали, деля застывшие на полу капли сальных свечей. А может быть, боялись человека, который, стоя на коленях и упершись лбом в пол, замер перед иконостасом, тусклым, будто покрытым плесенью. Казалось, и ярыга должен вот-вот заплесневеть: так долго не шевелился.

Из ризницы вышел священник - высокий старик с седой бороденкой, трясущимися руками и слабой, шаркающей походкой,- облаченный для службы и с лучиной в руке. Узрев ярыгу, не удивился и не испугался, лишь головой покачал: так я и думал. Медленно, будто сомневался, правильно ли делает, не забыл ли, он перекрестил пришлеца, затем себя и произнес дребезжащим, немощным голосом:

- Опять ты. - Священник зажег свечу перед иконостасом, задул лучину.- А я ночью слышу ходит вроде кто. Пусть, думаю, ходит, брать тут все равно нечего, а если и найдет что, значит, ему нужнее.

- А грех святотатства?

- Бог простит, он - не люди... Много нагрешил?

- Да. И делами, и помыслами: гордыня понимаешь, обуяет.

- Каешься?

- Каюсь!

- Ну и иди с богом.- Батюшка перекрестил его еще раз.

Ярыга с трудом разогнулся, поймал его руку, сухую и морщинистую, поцеловал разбитыми, потресканными губами, а затем припал к ней лбом, холодным от долгого соприкосновения с полом.

- Все были бы такими, как ты... - глядя поверх головы ярыги, произнес священник.- Бога вспоминают, когда совсем беда. То ли было раньше!.. Ну, иди, иди, сейчас народ на заутреню начнет собираться.

Ярыга встал, переступил с ноги на ногу, разминая застывшее тело. Лицо напряглось, потеряло мягкость, раскаяние. Выйдя из церкви, он перекрестился и нахлобучил на голову шапку, которую достал из кармана ферязи, а из другого - пирог и куски жареного мяса и, присев на паперти, стал жадно есть. Жевал торопливо, будто боялся, что отберут, и не чувствуя вкуса, потому что напряженно думал о чем-то.

В ближнем от церкви дворе замычала корова, напоминая, что пора ее доить. Дворов через пять дальше хлопнули ворота и топот копыт, сопровождаемый собачьим лаем, прокатился по улице к окраине посада. Взбрехнула собака и в ближнем дворе, но без особой злости. Лаяла она на нищего - слепого старика в лохмотьях, с соломинками в седых кудрях и бороде, босоногого. Он остановился у паперти и произнес, не поворачивая головы к ярыге:

- Хлеб да соль.

Ярыга какое-то время пожевал молча, затем ответил:

- Ем, да свой. Садись и ты поешь.

Он взял слепого за руку, помог сесть рядом с собой, отдал ему остатки пирога и большую часть мяса. Нищий жевал еще быстрее, и получилось так, что закончили трапезу одновременно. Ярыга поковырялся ногтем в зубах.

- Хорошо, да мало,- сказал он сиплым, пропитым голосом.

- Птичка по зернышку клюет...- нищий не закончил, потому что обнаружил у себя на коленях несколько крошек и бросил их в рот.

- О много ли в городе колдунов у вас? - как бы невзначай спросил ярыга.

- В городе ни одного не осталось, позапрошлым летом всех вывели, когда мор был, а в посаде парочка имеется.

- Кто?

- На безбородого скорняка люди грешат и на вдову хамовника, горбунью. А может, и наговаривают, но давненько обоих в церкви не было.

- Далеко ли они живут?

- Скорняк налево по улице, на этой стороне, почти у окраины. Сразу найдешь: тихо у него в доме и шкурами гнилыми воняет.

- А горбунья?

- Эта - на другой окраине. На деревьях во дворе воронье сидит, всех прохожих обкаркивают, они вместо собак у нее. И гарью воняет: палили ее в начале лета за то, что засуху наслала. Подперли дверь колом и пустили на крышу красного петуха. Солома только занялась, как вдруг среди ясного неба загромыхало и полило, вмиг всех до нитки вымочило и огонь потушило. Боле не жгли, до следующей засухи оставили.

- Схожу проведаю их,- сказал ярыга, вставая.

- Не ходил бы,- посоветовал слепой.

- Дельце у меня к ним есть.

- Да хранит тебя господь, добрый человек! - пожелал нищий.

- На бога надейся, да сам не плошай! - Ярыга снял с головы шапку, нахлобучил ее слепцу на седые кудри. - Будет во что милостыню собирать.

- Не след тебе простоволоситься!

- Не впервой! Зато ломать ее ни перед кем не надо! - произнес ярыга и зашагал налево по улице бодрым шагом. Полы ферязи разлетались в стороны и опадали в грязь, напоминая крылья красного петуха.

Во дворе скорняка так сильно воняло гнилью и падалью, что казалось, будто в доме и хлеву передохло все живое и теперь разлагается незахороненное. Ярыга прошел по двору, заглянул в приоткрытую дверь сарая, полюбовался пустыми чанами для золки шкур - прямоугольными ящиками в три венца колотых плах, вставленных в пазы вертикально врытых столбов. Не заметив ни единой живой души - ни собаки, ни кошки, ни даже воробья, - он подошел к кривому подгнившему крыльцу, перекрестился и, наклонив голову, точно нырял в омут, взбежал по ступенькам. В сенях, пустых и темных, вонища была послабее, а в горнице, в которую падал мутный свет через бычий пузырь, кособокого окна и вовсе не чувствовалось ее. Горница была чиста, будто только что несколько женщин быстро и старательно навели здесь порядок. Везде висели связки шкур: волчьи, лисьи, медвежьи, беличьи, куньи, бобровые, соболиные - все, на первый взгляд, без изъяна и хорошо выделанные. Огромное богатство. Наверное, заказчики нанесли или без нечистой силы не обошлось. На длинном столе, приставленном к стене у окна, лежали недошитые шубы, лисья и соболья, и несколько беличьих шапок, по которым бегали иголки с нитками, как будто их двигали человеческие руки. А рук-то как раз и не было видно. Ярыга оторопело оглядел горницу, не нашел в красном углу иконы, однако на всякий случай перекрестился в ту сторону.

С печи прозвучал стон, протяжный и болезненный, кто-то задергался там, точно выпутывался из сети. Видимо, сеть была накинута удачно, потому что возня не прекращалась.

- Хозяин, слазь давай, а то еще раз перекрещусь! - пригрозил ярыга.

На печи застонали потише, на пол поползло одеяло из волчьих шкур, такое длинное, что казалось бесконечным. С печи свесились две ноги с кривыми пальцами, ногти на которых по размеру напоминали медвежьи. Скорняк пошевелил пальцами, проверяя, достают ли до одеяла, сложившегося у печи в высокую кучу. Скорняк потянулся, зевнул протяжно, рыкнул, словно сытый медведь, и свалился с печи на одеяло.

Пока он там барахтался, ярыга перевел взгляд на стол и заметил, как замерли двигавшиеся иголки с нитками, которые только что сами по себе шили шубы и шапки. Одна иголка поднялась над беличьей шапкой, протягивая нитку, и так и зависла под человеческим взглядом, потом словно поняла, что не должна висеть в воздухе, плавно, стараясь, чтобы, не заметили, опустилась на рыжий мех, а лежавший рядом короткий нож с белой костяной рукояткой бесшумно просунулся по столу и перерезал нитку, которая завязалась узелком. Ярыга зажмурился и снова перекрестился.

Из одеяла послышался короткий стон, будто скорняка кольнули раскаленной иглой. Хозяин дома вскочил и широко раскинул руки, будто хотел навалиться на гостя и задавить его в объятиях. Был он невысок и кряжист. В прорезь рубахи выглядывала седовато-рыжая шерсть, длинная, густая и вся в колтунах. Зато голова и лицо были безволосыми. Со лба на лицо свисали складки землистой кожи, закрывающие глаза, - не рассмотришь, какого они цвета и есть ли вообще, хотя чувствовалось, что они буравят ярыгу и как бы прикидывают, сгодится ли его шкура хотя бы на голенища. Недовольный рык, видимо, обозначал, что кожа у гостя - ни к черту, незачем о нее руки марать. Скорняк поскреб грудь в прорези рубахи. От него воняло кислятиной как от старого козла. Скорняк запустил обе лапы дальше под рубаху и почесал спину. Когда он высунул руки из-под рубахи, оказалось, что они лишь самую малость не достают до пола, а ногти почти такие же, как на ногах, только сильнее сточены.

- Чего надо? - рыкнул скорняк, садясь за стол. Лавка протяжно скрипнула под ним и сильно прогнулась.- Заказы не принимаю, завален работой, продохнуть некогда,- добавил он и смачно зевнул, показав длинные клыки, торчащие вкривь и вкось.

- С моим заказом быстро управишься, - сказал ярыга и тоже сел за стол напротив хозяина. Слыхал, верно, что княжич заболел?

- А мне какое дело?

- Как какое?! Молодой парень - и при смерти лежит! Тут без порчи не обошлось. Не твоя ли работа?

Скорняк презрительно фыркнул.

- Если не твоя, то знаешь чья, - напирал ярыга.

- И знал бы, да не сказал! - скорняк повернул голову к печи и блаженно улыбнулся, вспомнив, наверное, как сладко спалось.

- Повисишь на дыбе, погреешь пятки на раскаленных углях - сразу вспомнишь! - пригрозил ярыга.

- Может, и вспомню, - презрительно ухмыльнулся скорняк, - а может, княжич умрет до того, как меня в оборот возьмут. Тебя за это по головке не погладят - верно я рассуждаю?

- Не погладят,- согласился ярыга и положил руки на стол, рядом с ножом.- Значит, не хочешь подсказать, кто порчу наслал?

- Сказал же, не знаю и знать не хочу. Иди в другом месте спрашивай.

- Пойду - что ж мне остается?! Только и тебя без присмотра не оставлю: вдруг твоих рук дело, - ярыга взял нож и всадил его снизу в крышку стола, а потом перекрестил трижды.

Хозяин, собиравшийся потянуться и зевнуть, дернулся и застыл, выпрямившись, будто нож всадили ему в зад и проткнули до самого темечка. Рот так и остался распахнутым, показывающим кривые клыки, а руки опали на пол, ладонями кверху, словно просили милостыню.

- Сиди и вспоминай, кто порчу наслал и как от нее быстрее избавиться, а я по твоему совету к друзьям твоим наведаюсь, попытаю, не они ли воду мутят. Может, скоро вернусь, а может, помереть успеешь до того, как я вражину найду. Меня за это и по головке погладят, и наградят щедро!

Ярыга завесил окно связкой собольих шкур, чтобы с улицы никто не увидел скорняка и не пришел на помощь, и, выйдя из избы, запер ее на большой ржавый замок, обнаруженный в сенях на полу, а ключ сунул в карман ферязи.

Во дворе вдовы хамовника росли три тополя, толстостволых и раскидистых, с которых уже облетела листва, и вместо нее на ветках сидело видимо-невидимо воронья. Птицы устроились и на соломенной крыше. Они негромко перекаркивались, изредка то одна, то другая взлетали, делали несколько кругов, словно разминая крылья и роняя комки помета, которыми был испятнан весь двор и улица рядом с домом, и опускались на дерево, если до этого сидели на крыше, и на крышу, если сидели на дереве. Увидев приближающегося к воротам человека, вороны раскричались так, что подняли бы и мертвого.

Ярыга махнул рукой в сторону тополей, словно отбивался от птичьего гомона, и торопливо юркнул под навес крыльца. Громко постучав в дверь и не дождавшись приглашения, шибанул ее ногой. Дверь, казавшаяся тяжелой и прочной, распахнулась легко, стукнувшись о стену, выпустила из щелей облако пыли и сильно перекосилась.

- Кого там нелегкая несет? - послышался из избы недовольный голос, слишком твердый для женского и слишком высокий для мужского.

- Судьбу хочу узнать,- ответил ярыга, не уточняя, чью именно.

Первое, что он увидел в избе, были зеленые сверкающие глаза, которые уставились на него из красного угла: там на полочке, где истинные христиане ставят иконы, сидела черная кошка. Она издала звук, больше похожий на карканье, и закрыла глаза.

У печи, вытирая красные, будто с мороза, руки о повязанный поверх поневы грязный передник, стояла маленькая горбатая женщина с опухшим, сырым лицом, будто водой опилась, длинным крючковатым носом и птичьей грудью. Голова была склонена к правому плечу, глаза черные, с красными, припухшими веками. Они пробежали по гостю снизу вверх, задержавшись на зашитой прорехе. Горбунья сунула руки под передник, сложила их на животе.

- Принес бы черного петуха, рассказала бы тебе всю твою жизнь, а на бобах могу только кинуть, будет ли удача в деле.

- Мне больше и не надо.- Он оглядел избу , выискивая, на что бы сесть, ничего не обнаружил, даже лавки не было, а если убрать стол - и вообще пусто будет.- Сесть бы. Говорят, в ногах правды нет. Или без нее обойдемся?

- Зачем пожаловал? - грубым, мужским голосом спросила горбунья.

- Сама же сказала: узнать, будет ли удача в деле. Оно у меня вот какое: княжича от порчи избавить. Бобы кинешь или так сообщишь?

Горбунья молчала, смотрела в красный угол, во вновь загоревшиеся зеленые глаза, точно спрашивала у кошки, как поступить с непрошеным гостем.

- А лучше ответь, кто на него эту пакость наслал,- продолжил ярыга.

- Не знаю. Я ворожу, а не колдую.

- Разве это не один черт?!

- Кому - один, кому - десять.

- Ладно, некогда мне с тобой тары-бары разводить. Кто порчу наслал?

- Не знаю,- повторила она, продолжая глядеть в кошачьи глаза.

Ярыга подошел к ней, схватил за грудки и, оторвав от пола, придавил спиной к печи. Горбунья двумя руками вцепилась в ворот своей рубахи, передавивший шею, задрыгала ногами, захлопала тонкими губами, над которыми росли несколько длинных черных волосин.

- Скажешь?

- Не зна-а...- прохрипела она.

Ярыга оторвал ее от печи и швырнул на пол:

- Неохота руки о тебя марать, ведьма горбатая. Будешь сидеть дома, пока не вспомнишь или пока я виновника не найду.

Он взял стоявшую у печи кочергу, пошел к двери. Горбунья вскочила на четвереньки и поползла за непрошеным гостем, пытаясь забрать у него кочергу. Ярыга ногой отбил ее руку, а потом ударил носком сапога, отбросив ведьму к печи. Переступив через порог, он поставил кочергу так, чтобы перегораживала наискось дверной проем, загнутым железным концом вверх. Горбунья задергалась, зашевелила губами, намереваясь что-то сказать, но вдруг застыла в неудобной позе, с вывернутой за спину рукой. Глаза ведьмы налились кровью, набрякли, стали похожи на переспелые вишни.

- Лежи и вспоминай. Если одумаешься, дай знать - ворон за мной пришли.

Выйдя на крыльцо, ярыга с удивлением посмотрел на тополя. Птицы исчезли, даже в небе не видно было ни одной.

Утро выдалось морозным. Желтовато-зеленая трава, покрытая инеем, хрустела под ногами. Ярыга спустился с сенника, расположенного в чердаке конюшни, стряхнул былинки с головы и бороденки, посмотрел по сторонам с таким видом, будто не мог понять, проспал ли он целые сутки или только самую малость, подошел к поилке, выдолбленной из толстого бревна, наклонился к серо-коричневой воде, в которой как бы полоскались комковатые облака, а поверху плавало несколько льдинок, тонких и прозрачных. Ярыга развел льдинки руками, а заодно как бы и облака, зябко поежился, зачерпнув полные пригоршни студеной воды, плеснул себе в лицо несколько раз, тихо поскуливая и отфыркиваясь при этом.

Из поварни вышли стрельцы, те самые, светло-русый и темно-русый. Похожими жестами они вытерли губы и повели плечами, приноравливаясь к холоду после тепла избы. Следом за ними вышла девка, мясистая и румянощекая, с блудливой улыбкой на полных губах. Стрельцы расступились, пропуская ее, и вдвоем шлепнули девицу по ягодицам. Ляскнуло так, будто двумя оглоблями огрели кобылу по крупу. Девка взвизгнула и хихикая побежала через двор в мыльню, а стрельцы громко заржали, приглаживая одинаковыми жестами усы и бороды. Заметив ярыгу, приосанились, напустили на себя строгость и придвинулись плечом к плечу, точно готовились биться стенка на стенку.

- Воевода тебя ищет,- сказал светло-русый.

- Срочно,- добавил темно-русый.

Они приблизились к ярыге, намереваясь оттеснить его к воеводиному терему, если не пойдет по-хорошему.

Ярыга с тоской глянул на дверь поварни, сглотнул слюну, развернулся и зашагал к красному крыльцу княжеского терема, на котором как раз явился воевода, хмурый и грозный, даже рыжая борода топорщилась воинственно.

Воевода спустился с крыльца, стал посреди желтовато-зеленого островка травы, посеребренного инеем. Широко расставленные, кривые ноги его, казалось, примерзли к траве - не стронешь. Левая рука, веснушчатая и со вздувшимися венами, мяла рукоять сабли, точно хотела затолкать ее в ножны вслед за клинком. Когда ярыга с понурой головой остановился в двух шагах от него, воевода еще сильнее собрал брови и произнес не то чтобы обвиняя, но и не без укора:

- Медлишь... Княжич уже еле дышит. И не ест ничего.- Воевода сыто отрыгнул.- Все никак не решат, постригать его в монахи или подождать, может, выздоровеет.

- Пусть подождут,- тихо сказал ярыга.

- И я так думаю. Что мертвый, что монах - все нам плохо будет.- Воевода сдвинул на затылок соболью шапку и потер шрам на лбу.

- Ошибся я, в другом месте поищу,- повинился ярыга.

- Поищи, да поторопись,- приказал воевода и собрался вернуться в терем, но тут мимо него прокатился кожаный мячик, набитый сеном.

Воевода остановил мячик ногой, поднял и протянул подбегающему мальчику, сыну поварихи. На лице воеводы появилось заискивающее выражение. Мальчик взял мячик и, не поблагодарив, побежал к житнице, где его поджидали два ровесника.

Воевода, глядя ему вслед, недовольно гмыкнул, сердясь на себя за раболепство, и произнес шутливо, но не без горечи:

- Глядишь, попомнит, когда его время придет!

И тут ярыга догадался, кого напоминал ему мальчик.

- А поговаривают, что купец заезжий наведывается к ней по ночам,- сообщил светло-русый стрелец и презрительно сплюнул.

- Он снимает лавку в красном ряду, заморским товаром торгует,- добавил темно-русый и тоже презрительно сплюнул, но уже в другую сторону.

- Не мужское это дело - сплетни собирать,- бросил воевода и удалился в княжеский терем.

Ярыга посмотрел на мальчика, тузившего одного из своих приятелей, на стрельцов, будто ждал, что и они сейчас подерутся.

- Давно купец объявился? - спросил он у стрельцов.

- В конце лета,- ответил светло-русый.

- На Евдокию-малинуху,- уточнил другой.

- И хороший товар у него?

- У-у!.. - в один голос ответили стрельцы.

- Вот мы и сходим к нему втроем, посмотрим, как торгует, - скомандовал ярыга и пошел не оборачиваясь, уверенный, что стрельцы не ослушаются.

В лавке купца не оказалось. Холоп его - бойкий малый с языком без костей - сообщил, не забывая нахваливать товар:

- Дома он. Заутреню отстоял, теперь завтракает... Покупай, красавица! Алтабас - из-за семи морей привезен!.. Вон в том доме стоим, крытом дранкой... Сердоликовые, матушка, из самой Византии привезены! Бери, не пожалеешь...

Стрельцы слушали его, покачивая головами: ну и ботало! Ярыга же внимательно осмотрел товар, особенно благовония, которые перешибали смрад, идущий от рыбного и мясного рядов. Увидев все, что ему нужно было, ярыга, жестом позвав за собой стрельцов, пошел к дому, крытому дранкой.

Купец сидел за столом, доедал черную уху, сваренную с гвоздикой. Был он толст, черные густые волосы старательно причесаны, как и борода, окладистая, длинная, в которой застряли хлебные крошки. Глаза, темно-карие и большие, со страхом смотрели на вошедших, а зубы, словно их это не касалось, продолжали старательно пережевывать пищу.

- Бог в помощь! - пожелал ярыга, махнув стрельцам, чтобы подождали в сенях. Он сел за стол, взял пирог, разломил. Пирог был с заячьим мясом, смешанным с гречневой кашей. Ярыга брезгливо поморщился, потому что считал заячье мясо нечистым, отложил пирог.- Жуй быстрее, разговор есть.

Купец поперхнулся и зашелся в кашле. Изо рта полетели крошки. Прокашлявшись, купец перекрестился и молвил:

- Господи прости! - вытерев полотенцем губы и нос, спросил тихим, настороженным голосом: - Кто такой и зачем пожаловал?

- Разве не догадываешься?! А ведь в Писании сказано: «По делам их воздастся им». Или надеялся, что твои черные дела останутся безнаказанными?!

- Не ведаю, о чем ты говоришь, человече. Да и кто ты такой, чтобы брать на себя божий суд? - возразил, оправившись от первого испуга.

- Красивая у тебя борода, - усмехнулся ярыга.- Ну, как отрубят голову - на чем ее носить будешь?! - и став вдруг суровым, отчеканил: - Хватит придуряться! Ты княжича извел - тебе и ответ держать!

- Не губил я княжича, ей-богу! - перекрестился купец.

- Ты отраву поварихе дал, а она княжичу подсунула - так?

- Все она! - торопливо забормотал купец. - Я сперва не знал зачем, попросила - дал. А когда княжич захворал, спросил ее: не ему ли дала? Она в ответ: «Молчи, а то скажу, что с тобой в сговоре была».

- Значит, сговора не было?

- Не было, вот те крест! - перекрестился купец.

- Врешь, однако, - равнодушно молвил ярыга. - Ну да черт с тобой, в аду доплатишь. Лекарство от яда есть?

- Есть! - купец с трудом выбрался из-за стола и метнулся в красный угол, достал из-за складня ларчик темно-красного дерева, украшенный сканым серебром.

Ноги у купца оказались слишком короткие, будто достались от другого человека, поэтому стоя он выглядел не таким представительным, как сидя. Он на цыпочках, словно боялся, что кто-нибудь услышит его шаги, подошел к ярыге, отдал ларчик, предварительно смахнув с него пыль рукавом красной атласной рубахи. Внутри ларчика на черной материи лежали два золотисто-зеленых ядрышка, напоминающих овечьи катышки. Дух от них шел горьковато-соленый и такой резкий, что у ярыги засвербило в носу и он громко чихнул, захлопнув непроизвольно ларчик.

- Растворить одно ядрышко в вине и выпить маленькими глотками. Потом ничего не пить, не есть, пока невмоготу станет. Тогда растворить в вине второе ядрышко и выпить залпом. Хворь как рукой снимет,- пояснил купец.

- Или голову твою снимут с плеч,- предупредил ярыга.

- Али я себе враг?!

- Кто тебя знает?! - Ярыга спрятал ларчик за пазуху, встал из-за стола.- Пойду проверю, а ты сиди ешь, если сможешь, и жди меня. Чтоб не было скучно, стрельцы повеселят тебя.- Он открыл дверь в сени, позвал стрельцов.- Глаз с него не спускать! Сбежит - не сносить вам голов!

Молодой князь лежал на широком ложе под грудой пуховых одеял, атласных, шитых золотом, из-за тяжести которых, казалось, и не мог вдохнуть на полную грудь, а потому и вовсе не хотел дышать, лишь изредка приоткрывал губы, тонкие и покрытые коростой, а ноздри белого, заострившегося носа и вовсе как бы слиплись за ненадобностью. Только красно-коричневые тени вокруг глаз выглядели живыми, но существующими наособицу от бледного с желтизной лица, сливавшегося по цвету с золотистой подушкой. В ногах княжича сидела его мать - полная женщина с двойным подбородком, когда-то, наверное, красивая: васильковые глаза, хоть и заплаканные и покрасневшие, впору бы были и пятнадцатилетней девице, столько в них сохранилось очарования. Пухлыми руками она держала худую, высохшую руку сына. Рядом на стольце сидела мамка - такая же полная, как княгиня, с такими же красными от слез глазами. Слезы у нее текли без перерыва, непонятно было, откуда столько берется. Обе женщины как бы не заметили прихода ярыги и воеводы, неотрывно следили за умирающим, боясь пропустить его последнее дыхание.

Ярыга подошел к изголовью, налил в кубок вина, светло-красного и пахучего, кинул ядрышко. Оно закружилось на поверхности, шипя и оставляя за собой зеленоватый пенный след. Когда растворилось полностью, ярыга помешал пальцем вино в кубке, пока не осела пена. Вино потемнело, приобрело зеленоватый оттенок.

Обе женщины неотрывно следили за каждым движением ярыги, и когда он поднес кубок к покрытым коростой губам, встрепенулись обе, дернулись, чтобы помешать, - и тут же поникли, поняв, что хуже сделать больному уже невозможно, всхлипнули одновременно и захлюпали привычно носами.

Ярыга надавил пальцем на подбородок юноши, заставив открыть рот. Приложив край кубка к нижней губе, наклонил его, чтобы вино потекло в рот. Зеленовато-красная струйка разбилась о язык, потекла дальше. Судорожно дернулся острый кадык. Губы попытались сжаться, чтобы не пропускать в рот жидкости, но ярыга сильнее надавил на подбородок и наклонил кубок. Ноздри княжича вдруг затрепетали и разлепились, порозовев. От них краснота перетекла к щекам, лбу, шее, и когда княжич допил последнюю каплю из кубка, бледным оставался лишь кончик заострившегося носа. Юноша открыл глаза, мутные, с белесой пеленой как у вареной рыбы, и вздохнул шумно, полной грудью. Из глаз потекли слезы, которые унесли с собой пелену, очистив зрачки, в которых засверкали золотисто-красные искорки.

- Матерь божья, царица небесная, заступница наша...- закрестилась мамка, но не закончила, заплакала от радости навзрыд.

Следом за ней заревела княгиня.

- Ну, завелись, теперь не остановишь! - пробурчал воевода, однако улыбка у него была от уха до уха. Он похлопал ярыгу по плечу: - Говорил же, что справишься! Чуяло мое сердце! ..- Он хотел похлопать и княжича, но лишь неловко поправил одеяло.- Теперь выздоровеешь! Мы с тобой еще ого-го!..- Не договорив, воевода потряс в воздухе огромным рыжим кулаком.

- Ни есть, ни пить ему не давать, пока я не вернусь, - предупредил ярыга.

- Я прослежу,- пообещал воевода.- А куда это ты собрался? Сейчас князя пойдем порадуем.

- За снадобье заплатить надо.

- Князь заплатит сколько скажешь!

- Плата особая нужна, - сказал ярыга и еще раз напомнил: - Ни капли, ни крошки!

- Не бойся, не получит! - положив руку на рукоять сабли, заверил воевода и сверкнул глазами на мамку, словно она пыталась втихаря сунуть что-нибудь княжичу.

В поварне стоял такой густой запах жареного мяса, что, казалось, вдохнешь несколько раз - и насытишься на целый день. Около печи сновали две девки, толстозадые и с блудливыми улыбками на губах. Повариха стояла у стола, нюхала какую-то сушеную заморскую траву, собираясь приправить ею стряпню. Почувствовав спиной взгляд ярыги, плавно обернулся, зазвенев сережками сканого серебра, и выронила траву на пол.

Серая в черную полоску кошка кинулась к пучку, понюхала, неодобрительно фыркнула и, задрав хвост, потерлась о ногу женщины. Повариха оттолкнула кошку.

- Ну-ка, девки, пойдите погуляйте!

Они хихикая отскочили от мужчины и вопрошающе посмотрели на повариху, та поникла головой, давая понять, что власть сейчас не у нее. Когда девки вышли во двор, ярыга поднял с пола сушеную траву, понюхал. Запах был горьковато-соленый, как у ядрышек.

- Не из нее ли отраву варила? - не дожидаясь ответа, поразмышлял вслух: - На костре тебя сожгут или в землю живой закопают? Или как в прошлом году ведьму закопали, а земля на том месте два дня ворочалась, тогда ее разрыли, закидали дровами и подожгли, чтоб не мучилась. Славно горела! - Он посмотрел на пламя в печи, буйное, жаркое.

И повариха посмотрела.

- Князь, может, и пожалел бы тебя по старой памяти, но княгиня - у-у-у! - не успокоится, пока не плюнет на твою могилу. А воевода - этот собственноручно с живой шкуру сдерет, медленно, со смаком! Нет, сперва с твоего сына, на твоих глазах.

Повариха положила руку на нож с длинным широким лезвием.

- Поздно! - усмехнувшись, молвил ярыга. - Вчера надо было.

- Да,- согласилась повариха,- чуяло мое сердце, что накличешь беду.

- Ты сама накликала.- Он еще раз понюхал траву и швырнул в печь, где она занялась синеватым пламенем.- Ну, что, на костер пойдешь или замуж?

- За тебя, что ли? - повариха удивленно вскинула голову и вытерла губы, словно готовилась целоваться.

- Мне что - жить надоело?! На кого укажу, за того и пойдешь.

- Нет.

- Куда ты денешься! Воевода тебя и под землей найдет, а увидишь, как с сына шкуру сдирают, на все согласишься, да поздно будет!

- Нет, - упрямо повторила повариха.

- Думаешь, князь за него заступится? Может, и пожалеет, но в монахи уж точно пострижет.

Повариха зашевелила полными красными губами, словно хотела плюнуть в лицо обидчику, но никак не могла набрать слюны.

- Так к князю пойдем или в церковь?

Она одернула паневу и засунула под подвязь выбившуюся прядь.

- Значит, в церковь, - догадался ярыга.

- Мне переодеться надо, - повариха с вызовом тряхнула головой, позвенев серебряными серьгами. - Венчаться ведь иду.

- Переоденься. И приданое прихвати вместе с отравой - вдруг на новом месте пригодится?!

Они вышли из поварни, повариха направилась к избушке, которую ярыга считал казначеевой. Он остался во дворе, сказав:

- За сыном твоим присмотрю, чтоб не напроказил: норовом ведь в мать пошел?

Повариха метнула в него злой взгляд, но ничего не сказала, поняв, что сбежать не дадут.

Купец все еще сидел за столом, успев здорово опьянеть. Лицо побурело, а глаза потемнели, слились со зрачками и как бы занырнули под набрякшие веки, выглядывая оттуда затравленными зверьками. В бороде в придачу к хлебным крошкам появились комочки яичного желтка. На столе стояли четыре пустые бутылки желтоватого толстого заморского стекла, а пятую, наполовину пустую, держал в руке купец, намереваясь налить из нее стрельцам. Они сидели по боками от него, обнимали с пьяным дружелюбием, а может держались за него, чтобы не свалиться под стол. Увидев нового гостя, купец поставил бутылку на стол, расплескав немного на скатерть.

Ярыга сглотнул слюну и запел хриплым голосом:

Вьюн над водой увивается,

Жених за столом дожидается.

Просит он свое, свое сужено,

Просит он свое, свое ряжено:

- Вы подайте мне мою сужену!

Вы подайте мне мою ряжену!

Вывели ему красну девицу,

Вывели ему лебедь белую:

- Это вот твое сужено,

Это вот твое ряжено!

Ярыга засмеялся натужно и вытолкнул вперед повариху, нарумяненную, в венце из золотой проволоки в несколько рядов с понизью, украшенной жемчугом, в белой рубахе до пят с вышитым золотом подолом, поверх которой был надет летник до щиколоток из червчатой камки с серебряными и золотыми узорами.

- Что морщишься? - подначил ярыга купца.- Смотри, какая тебе невеста досталась, - кровь с молоком! И приданое богатое, - он вытолкнул вперед мальчика, который в чем играл на дворе, в том и был приведен и теперь с приоткрытым ртом разглядывал мужчин за столом. - Князь не поскупился! - ярыга засмеялся было, но и сразу смолк под гневным взглядом поварихи.

Купец, догадавшийся, что ему предстоит, мигом протрезвел и потемнел лицом. И стрельцы сразу стали трезвыми, и в глазах их появились лукавые искорки: ловко мы притворялись, а?! Стоило купцу пошевелиться, как оба, положив руки ему на плечи, придавили к лавке: сидеть!

- Не нравится невеста?! - ерничал ярыга.- Зря! Если бы не служба, сам бы на ней женился. А что с приданым - так тебе меньше работы.

Стрельцы хохотнули и толкнули купца локтями.

- Деваться тебе все равно некуда: три головы лучше, чем ни одной. Собирайся быстро, а то невесте, вишь, замуж невтерпеж. Деньги не забудь: наш батюшка богатых в долг не венчает. Стрельцы помогут тебе нарядиться, а я за невестой пригляжу, чтоб не сиганула в окно, не осрамила тебя!

Повариха, стоявшая с понурой головой, прижала сына лицом к своему животу, чтобы ничего не видел и не слышал. Ярыга отпустил руку мальчика и перестал улыбаться, с грустью посмотрел на икону Богородицы в красном углу.

В церкви отслужили обедню, почти все уже разошлись, только самые истово верующие, с трудом переставляя затекшие ноги, выбирались на паперть, торопливо спускались по ступенькам, отворачиваясь обиженно от слепого, точно это он должен был подать им, но пожадничал. Нищий тоже виновато клонил голову, и чем меньше кидали монет, тем ниже. Обеими руками он крепко сжимал шапку, подаренную ярыгой, на дне которой лежали две полушки, и часто шевелил ноздрями и сглатывал слюну, почуяв ароматы обеда, готовившегося в доме попа.

- Подай нищему, - посоветовал ярыга купцу, - не каждый день женишься.

Пока купец рылся, отыскивая мелкую монету в кошельке, оба стрельца, ярыга, повариха и мальчик, перекрестились на икону над входом.

Мальчик надул губы и собрался покапризничать, но мать потянула его за собой внутрь церкви, стараясь не отстать от купца, зажатого между стрельцами.

Воздух в церкви был тепел, пропитан запахом ладана и казался желтоватым из-за света догорающих свечей. Священник около ризницы разговаривал, мелко тряся седой бородой, с церковным старостой - благообразным стариком, настолько похожим на святого Петра, каким изобразили его на висевшей рядом иконе, что создавалось впечатление, будто с нее и сошел и, видимо, за это сходство и был выбран в старосты.

Ярыга подождал, пока они закончат разговор, и обратился к попу:

- Батюшка, обвенчай молодых.

Священник, прищурив подслеповатые глаза, удивленно посмотрел на ярыгу, решив, что именно он надумал жениться, тряхнул головой, отгоняя наваждение, и лишь заметив стоявших поодаль купца и повариху, улыбнулся и пригладил бороду:

- Что это они так поздно спохватились? С утра надо было.

- Совесть замучила: в скверне живут,- ответил ярыга,- а жених узнал только сейчас, что надо срочно и надолго ехать по делам торговым. Уважь, батюшка, а он тебе вдвое заплатит.

- Церкви, не мне, - поправил священник, - мне уже ничего не надо. А что ж он сам молчит?

- Язык от счастья проглотил, - без тени насмешки ответил ярыга.- Невеста долго раздумывала, все никак решиться не могла.

- Бывает, - согласился священник.

Он послал служку за вином и, когда тот вернулся, приступил к обряду венчания.

- ...Часто ходите в церковь, слушайте духовников, храните посты и праздники, подавайте милостыню, муж бей жену палкою, как подобает главе. - Он взял повариху за руку, вручил ее мужу и приказал: - Целуйтесь!

Когда они исполнили приказ, дал купцу деревянную чашу с вином.

Отпив, муж передал чашу жене, та отпила и вернула ему - и так три раза, потом купец допил остатки, разломал чашу и бросил под ноги. Жена первой наступила на обломки чаши и высокомерно глянула на мужа: не тебе верховодить в семье! Пока они топтали обломки, священник произнес:

- Пусть так под ногами вашими будут потоптаны те, которые станут посевать между вами раздор и нелюбовь. Аминь!

- Ну вот, - пригладил ярыга вихры на голове мальчика, - был княжеский байстрюк, стал купеческий сын.

Молодая, шагнувшая к выходу, споткнулась и посмотрела на мужа так, что от него должна была бы остаться лишь кучка пепла. И молодой зыркнул на жену как на беглого должника.

- Мир вам да любовь! - пожелал ярыга и добавил тихо: - Посмотрим, кто кого первым отравит.

Подобная мысль, видимо, приходила в головы обоим молодым, потому что вздрогнули и отпрянули друг от друга.

На паперти ярыга отчеканил:

- Времени у вас - всего-ничего. Я до вечера молчать буду, но мир не без добрых людей.

В натопленной гриднице стоял терпкий запах дыма березовых дров и сладковатый - восковых свечей, стаявших на две трети. Князь кутался в шубу из чернобурки и злыми глазами буравил из-под седых бровей воеводу и ярыгу. Они стояли посреди комнаты, воевода чуть впереди и полубоком, словно готовился защитить ярыгу от князя и от стрельцов, светло-русого и темно-русого, которые замерли у стены по обе стороны от входной двери, и от казначея, стоявшего, как обычно, справа и поглаживавшего редкие усы, чтобы скрыть ехидную улыбку.

- Княжич здоров! - доложил воевода и перекрестился.

Перекрестились и все остальные, а казначей еще и пожелал:

- Многих лет ему и да хранит его господь!

- Приказ твой выполнен, - закончил воевода.

- А злодеи не наказаны! - язвительно произнес казначей, прихромал к ярыге и, заглядывая снизу ему в лицо, спросил: - Врагов покрываешь?!

- Не шуми, - тихо, но грозно остановил его воевода.- Он сделал как лучше.

Князь вскинул седые брови и вопросительно посмотрел на ярыгу.

- Отрубил бы ты им головы - разве это наказание?! - начал ярыга.- Грех на душу взял бы - и зачем? Не чужие ведь... Пусть уж сами себя покарают: хорек и гадюка в одной норе не уживутся. Они теперь боятся друг друга сильнее, чем твоего гнева, а нет жутче казни, чем вечный страх.

Князь коротко гмыкнул, то ли одобряя действия ярыги, то ли поражаясь его нахальству, и посмотрел на казначея, предлагая возразить. Тот не сразу нашелся, поэтому князь пригладил морщинистой рукой черные усы, положил ее на нагрудный восьмиконечный крест, золотой и украшенный драгоценными камнями и молвил:

- Рано или поздно приходится платить за грехи свои.- Повернувшись к казначею, приказал: - Дай кошелек.

Кошелек был сафьяновый, прошитый золотой проволокой и туго набитый монетами. Даже не заглянув в него, ярыга спрятал за пазуху и отбил князю земной поклон.

- Дай ему шубу и шапку, - приказал князь.

- Пусть сюда принесет, - произнес ярыга хриплым, пропитым голосом.

- Что? - не понял князь.

- Сюда пусть принесет, а то вдруг слишком хорошие даст.

Князь присмотрелся к его ферязи, заметил прореху и приказал казначею:

- Горностаевую шубу и шапку, лучшие.

- Сделаю, как велишь, - елейным голосом молвил казначей и торопливо захромал из гридницы.

- Проследи, - приказал князь воеводе и махнул рукой, чтобы оставили его одного.

Моросил дождь, холодный и нудный. Капли с тихим шорохом разбивались о соломенную крышу стояльной избы, собирались в тонкие ручейки и стекали на землю. Ярыга взошел на крыльцо. Сбив набекрень горлатую горностаевую шапку с прорехой спереди, на одной стороне которой были петли, густо обложенные жемчугом, на другой - золотые пуговки, он распахнул входную дверь, отсыревшую, тяжелую. Из избы шибануло бражным духом. Ярыга жадно втянул его носом, затрепетав ноздрями, улыбнулся, но сразу же придал лицу строгости и степенности, подобающих шубе и шапке.

У левой стены за стойкой сидел целовальник и сонными глазами смотрел на пятерых пьяниц, добивших братину и болтавших ни о чем, потому что денег больше не было, а уходить не хотелось или некуда. Они сидели у правой стены за столом, длинным и узким, а у дальней на соломе копошились два странника, старик и подросток укладываясь спать. Они первыми заметили ярыгу и уставились на него с испугом: приход сюда знатного боярина не обещал ничего хорошего. Из соседней комнаты выглянул холоп, блымкнул осоловелыми, рачьими глазами на вошедшего, сразу опознал и заорал радостно:

- Хозяин, к нам гость знатный!

Целовальник провел рукой по лоснящемуся лицу, охнул, узнав, кто пришел, заулыбался льстиво, пошел навстречу, говоря:

- Здрав будь, боярин! Давненько не заходил к нам, я уж думал, не случилось ли что?! А шуба какая знатная! - Он отвернул полу, помял горностаевый мех.

- Не лапай, - ударил его по руке ярыга, - не на тебя шита!

- Али я не понимаю?! - подобострастно произнес целовальник. - Такую только боярину носить!

- Бери выше,- сказал ярыга.

- Неужто княжеская?! - не поверил целовальник.

- А то! - ярыга остановился у стола, повел плечами, скидывая шубу на лавку. - Со свего плеча, наградил за исправную службу!

- И шапка не по Сеньке, - подтолкнул целовальник ярыгу хвастать дальше.

- Тоже его, - подтвердил тот, садясь за стол. - Неси все, что есть съестного и выпивку! - приказал он целовальнику.

- Тебе, поди, двойного вина принести? - закинул целовальник.

- Тройного!

- А не угоришь?

- Не твое дело! Неси четвертину, нет, ендову ведерную, и побыстрее! - он повернулся к пьяницам: - Придвигайтесь, други, пить-гулять будем! И вы, странники, подсаживайтесь - всех угощаю!

- Денег-то хватит расплатиться? - раззадоривал его целовальник.

Ярыга хмыкнул презрительно, достал из-за пазухи и швырнул на стол туго набитый сафьяновый кошелек.

- Да тут их... на целый год хватит! - восторженно произнес один из пьянчуг, заглянув в кошелек.

- Пейте-ешьте, сколько влезет! Чтоб на всю жизнь запомнили и всем рассказали, как умеет гулять ярыга!

Написать отзыв

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2003

WEB-редактор Вячеслав Румянцев