Андрей Тесля

2010 г.

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

А.А. Тесля

ПРЕДЫСТОРИЯ ИЗДАНИЯ ЖУРНАЛА «РУССКАЯ БЕСЕДА»

(1855 – 1856 гг.)

(См. статью в формате PDF)

Исследования в области истории русской философии получили в по­следние двадцать лет существенное развитие; этому способствовало и снятие прежних идеологических запретов, и расширение методологических гори­зонтов. Актуальным, однако, на наш взгляд, является детальное докумен­тальное изучение истории отечественной философии – масштабные обобще­ния могут быть прочными только опираясь на фактуальную историю. В част­ности, история славянофильских изданий по прежнему остается недостаточ­но разработанной темой – на данный момент большая часть исследований в этой области принадлежит Т.Ф. Пирожковой [см.: 1] и основанной ею науч­ной школе. Опираясь на достигнутые предшествующими исследователями результаты, мы рассмотрим один сравнительно небольшой сюжет – предыс­торию издания журнала «Русская Беседа» (1856 – 1860 гг.).

Последние годы Николаевского царствования являются наиболее тяже­лыми для славянофильского кружка – арест в 1847 г. Ф.В. Чижова, в 1849 – Ю.Ф. Самарина и И.С. Аксакова демонстрирует рост опасения император­ского правительства и служит своего рода предупреждением славянофилам. Каждый раз арест заканчивается относительно благополучно, иногда вызы­вая даже нечто вроде радостных ожиданий наконец-то достигнутого взаимо­понимания с правительством, и вслед за этим принимаются очередные адми­нистративно-полицейские решения (напр., усиление надзора или ограниче­ния по службе). Кризис в отношениях правительства и славянофилов насту­пает в 1852 – 1853 гг., когда второй том «Московского Сборника», выпус­каемый под редакцией И.С. Аксакова на средства А.И. Кошелева, запрещает­ся цензурой и одновременно с этим принимается решение о подчинении ве­дущих публицистов славянофильства особому цензурному порядку. Если цензурный гнет последних лет николаевского правления (т.н. «мрачного се­милетия») был тяжел для представителей всех направлений русской мысли, то на славянофилов был наложен фактический запрет на печатание [2, 286]. Возможность изменения положения возникла только с началом нового цар­ствования. Хотя никаких законодательных мер по ослаблению цензурного режима не последовало вплоть до 60-х годов, уже первые месяцы ознамено­вались расширением печатных свобод. И славянофилы, и круг либеральной, западнической университетской профессуры (объединяющийся вокруг М.Н. Каткова, заслужившего репутацию умелого и деятельного редактора за время заведывания университетскими «Московскими Ведомостями») почти одновременно приступили к обсуждению возможностей издания журналов, могущих служить выразителями соответствующих направлений.

Обсуждение возможностей издания журнала началось среди славяно­филов еще при жизни Николая I, в январе месяце. Тогда М.П. Погодин пред­ложил славянофилам принять участие в издаваемом им «Москвитянине». Предложение это со стороны Михаила Петровича было вынужденное – «Мо­сквитянин», несколько обновленный «молодой редакцией», после ее распада влачил жалкое существование. Выход нумеров сильно запаздывал, а само их содержание носило явно случайный характер. Если в 1848 г. А.С. Хомяков (в письме к графине А.Д. Блудовой от 26 ноября) характеризовал журнал как «никем не читаемый» [3, 390], то с тех пор ситуация только ухудшилась, а своему издателю журнал приносил ощутимый убыток. Первоначально Пого­дин обратился к А.С. Хомякову и И.В. Киреевскому, однако те, согласно дневниковой записи М.П. Погодина от 20 января, «не слишком охотно жела­ют помочь “Москвитянину”» [4, 244]. 27 января Погодин с той же целью бе­седовал с А.И. Кошелевым, однако и здесь не встретил энтузиазма [4, 244]. Причина такого равнодушия вполне понятна: во-первых, славянофилы в ян­варе 1855 г. не могли рассчитывать на отмену тяготевшего над ними цензур­ного запрещения по всеподданнейшему докладу от 3 марта 1853 г., переда­вавшего статьи основных славянофильских авторов (И. и К.С. Аксаковых, А.С. Хомякова, И.В. Киреевского и кн. В.А. Черкасского) на рассмотрение главного управления цензуры. Во-вторых, опыт сотрудничества с М.П. Погодиным не располагал к совместным проектам; помимо прочего, Погодин стремился получить некоторую денежную и отчасти литературную поддержку своего издания, не намереваясь изменять ни его содержания, ни направления. В такой ситуации для славянофилов предложение Погодина не представляло существенного интереса.

Смерть Николая I и начало нового царствования не дают первоначаль­но оснований ожидать существенной смены правительственного курса. Од­нако некоторые послабления или отмена персональных запрещений пред­ставляются возможными – и Хомяков весной 1855 г. уже предпринимает не­которые действия, направленные к преодолению цензурных запретов. В письме к К.С. Аксакову от 12 марта он сообщает о полученных им пригла­шениях из Петербурга, истолковывая это как знак некоторой благосклонно­сти (в сравнении с прежним отношением) и предлагает вновь попытаться по­лучить цензурное разрешение: «очень будет хорошо кому-нибудь из нас по­пробовать броды цензурные и, кажется, вы всех готовее на такую попытку. Не знаю, говорил ли Иван Сергеевич, что я советую вам попробовать отве­чать Соловьеву на его нападение по вопросу о родовом быте. Дело само по себе удобное и невинное и к цензуре способное; да сверх того вы, разумеет­ся, должны сказать, что первая статья напечатана там-то: тут еще будет за­ключаться опыт, попустят ли в цензуре имя оподозренного издания. Все это не бесполезно, а между тем безопасно» [3, 350]. В том же письме Хомяков сетует на отказ И.С. Аксакова поехать в Петербург, полагая, что тот упускает возможность воспользоваться ожидаемыми переменами в министерствах, «да и доброе слово, сказанное во время, может быть очень полезно» [3, 350].

В мае месяце в Петербург приезжает А.И. Кошелев, где встречается с министром просвещения А.С. Норовым. Последний в разговоре упрекнул москвичей «в литературном бездействии» [4, 313]. Пользуясь случаем, Хомя­ков предпринимает попытку, аналогичную рекомендованной им К.С. Акса­кову, обращаясь с прошением к министру просвещения А.С. Норову (проше­ние датировано 14-м числом). Указывая на невозможность установленного для славянофилов цензурного порядка, приводящего, например, к полутора-летнему рассмотрению санскрито-славянского лексикона слов и корней, Хо­мяков далее переводит прошение в личный план, обращаясь к Норову как к коллеге по литературным занятиям: «Вашему в[высоко]превосходительству, немало трудившемуся на поприще словесности, более чем кому-либо иному, известно, что почти никакой серьезный труд в области науки не выходил в печати в том виде, в котором он вышел из-под пера сочинителя: множество перемен и поправок вводится в текст во время цензурирования и печатания. Для меня такие поправки невозможны. Я вижу некоторые ошибки и пропус­ки свои по корректурному листку, который был мне сообщен из Петербурга, хотел бы исправить и пополнить и должен согласиться на издание ошибоч­ное и неполное, которым сам недоволен, потому только, что иначе и совсем не увижу своего труда в печати; а полагаю, что этот труд не бесполезен. На­конец, ни возражать ни отвечать критике я не могу. Одним словом, мы осуж­дены на полное бездействие в мире науки и словесности» [5, 223 – 224].

Цензурный запрет тем более возмущает славянофилов, что восприни­мается ими не только как совершенно незаслуженный, но и вредный для са­мой власти, чьим «независимым союзником», по более позднему выражению Ю.Ф. Самарина, они являются [6, 135 – письмо Ю.Ф. Самарина министру просвещения А.В. Головину по поводу прекращения «Дня» в июне 1862 г.]. А.С. Норову Хомяков пишет, что подписка, «кажется, было единственно по­следствием недоразумений» [5, 224]. О том же менее сдерживая эмоции он писал двумя месяцами ранее К.С. Аксакову, вновь изливая ему общее недо­умение и раздражение (а возможно рассчитывая и на «третьего», непрошен­ного читателя письма – надзор за славянофилами был давний и общеизвест­ный) : «Смешно подумать, что мы ищем восстановления прав, которых ли­шены вследствие бестолкового подозрения. Это подозрение напоминает мне барина, который во сне руку отлежал, да случайно спросонок, ощутив ее дру­гою, закричал караул. Своей руки не узнал! Насилу догадался; догадаются ли у нас?» [3, 350]. Тем не менее майское прошение Хомякова не получило удовлетворения – главное управление цензуры вынесло определение 17 июня 1855 г.: «Отказать и не уведомлять об отказе» [5, 224].

Поскольку у славянофилов по мере либерализации режима появляются надежды если не сразу, то в обозримой перспективе добиться отмены цен­зурного запрета, активизируются переговоры с Погодиным. Основным пере­говорщиком от славянофилов выступает А.И. Кошелев (в 1852 г. он же вы­ступил издателем «Московских сборников»; редактором был И.С. Аксаков). 6 мая Погодин записывает в дневник: «Вечер у Кошелева, который хочет снять журнал. Рад бы» [4, 244]. По результатам этой беседы Кошелев пишет

Погодину: «В прошедший раз, как вы у меня были, я не имел возможности переговорить о разных вещах, о которых мне хотелось обстоятельно потол­ковать: был болен, расстроен нервами, а в такие минуты лучше и не начинать дельного разговора. Теперь мне лучше, но я не выезжаю, нельзя ли вам по­бывать у меня сегодня или завтра. Мне хотелось с вами потолковать о “Мо­сквитянине” и о движении в пользу народности. Как запрещение, вероятно, снимется с общих друзей наших, то нам хочется попытаться завести журнал. К чему заводить новый, когда вы желаете передать вами издаваемый журнал. К тому же стремление у нас общее; следовательно, мы можем соединенными силами трудиться в одном журнале. Второй предмет есть движение в пользу возвращения Русскому языку полного господства в общественном и семей­ном быту. Также толки в пользу Русского платья, многих Русских обычаев и пр. теперь, кажется, весьма своевременны и уместны. Об этом предмете нам необходимо потолковать и условиться. Можно действовать и через печать, и через рукописи [7]. Подумайте об этих двух предметах и побывайте у меня. Откладывать в длинный ящик нельзя, ибо Самарин уезжает на днях и я, как выздоровлею, то также отправлюсь» [4, 244 – 245]. По получении данного письма Погодин вновь едет к Кошелеву, однако результаты разговора не удовлетворяют его: «Толкует все не так, как следует» [4, 245].

Раздражение Погодина вполне понятно – его интересует материальная поддержка издания и некоторое участие славянофилов статьями. Напротив, славянофилы стремятся получить собственный журнал; единственное, что привлекает их в «Москвитянине» – возможность избежать долгой процедуры получения разрешения на издание журнала, оформив переход редакции. Пе­реговоры возобновятся еще раз в августе того же года – тогда Погодин по­пробует договориться с Самарины, однако и тот не изъявит желания финан­сировать журнал на условиях Погодина (в дневнике последний запишет: «кажется, все ужасные скряги» [4, 245, запись от 13 августа]).

Идеей самостоятельного славянофильского журнала, по крайней мере с весны 1855 г. одушевлен Хомяков, пытаясь преодолеть резонный скептицизм друзей. И.С. Аксаков, в частности, пишет родным, что встречался 7 апреля с Хомяковым, «который говорил о необходимости деятельности литературной и издания журнала и т.п. Хотя я и полагаю, что теперь еще не веря думать о журнале, но Хомяков предлагает Константину приехать потолковать о сем предмете» [8, 114]. Настоятельность журнала остро ощущалась Хомяковым – в наступающей атмосфере нового царствования необходимо было успеть заявить о себе, не дать иным направлениям общественной мысли монополи­зировать публичное пространство. К.С. Аксакову он писал: «Верьте мне, все, что мы сделали для пробуждения общественного сна, весь наш протест или забудется, или же забыт. Если мы теперь не выступим с силою, наш нравст­венный авторитет (хоть и небольшой, но все-таки уже приобретенный) про­падет в миг» [3, 351]. Однако Хомяков, человек порывистый и страстный, к лету уже испытывает значительные сомнения в осуществимости журнала. В письме к А.Н. Попову, относящемуся к этому времени, Хомяков сообщает: «Я у Кошелева провел три дня очень хорошо и весело; но о журнале почти

речи не было, да и быть не могло. Запрета с нас снимать и не думают; а без этого как же приступиться? От Норова ни слова, так же как и от Блудовых, хотя я к ним писал» [3, 224].

В июле месяце А.И. Кошелев все еще надеется достигнуть соглашения с Погодиным и вызывает Хомякова в Москву к середине августа, надеясь там же встретить и Самарина, дабы обсудить планы по изданию журнала [Коше-лев – Погодину, 5 августа 1855: 4, 313 – 314]. Хомяков пишет А.Н. Попову в Петербург: «Кошелев воспламенился и повел дело решительно. Берет «Мо­сквитянина», которого название хочет переменить и делает клич. Я еду дня на два к нему. Славный человек! Таких деятельных людей нам очень нужно, а мы немножко вяленьки. При свидании расскажу, что у нас в Москве было положено. От Норова об нас ни слова» [3, 225]. Самому Кошелеву в то же время Хомяков пишет, обязуясь быть в Москве к 10-му, крайнее – к 12-му ав­густа: «Решительно действуешь ты, любезный Кошелев, и может быть так и лучше. Молодцы Западные, не дремлют; дремать не следует и нам. Но какова слепота! А едва ли нас допустят к соучастию в журнале. Впрочем знай, что все, что ты по этому делу делаешь, мною наперед уже подписано и об моем согласии не беспокойся» [3, 146].

Надежды Кошелева на благоприятное решение министерства просве­щения поддерживаются полученным Катковым разрешением на издание «Русского Вестника» [3, 225]. Одновременно Кошелев пытается воздейство­вать и на Погодина: «Считаю долгом нашим непременным теперь основать в Москве сильную оборону и живое наступление в пользу начал Православия и Народности [9], нами исповедуемых, без чего цивилизация “Русского Лето­писца” [10] захватит все и сделаются Катков, Грановский и комп. представи­телями Москвы. Время таково, что надобно не говорить, не рассуждать, а решаться и издавать или участвовать в издании вашего “Москвитянина”. – Ваш “Москвитянин” слишком упал, чтоб возможно было ему подняться ско­ро в общем мнении без какого-нибудь чрезвычайного, громко возвещенного преобразования. Особенно истекшее полугодие утомило всех. Никто его да­ром читать не хочет. Нужно его освободить от многого и прибавить ему очень многое» [4, 313 – 314].

Как уже отмечалось, достигнуть соглашения с Погодиным не удалось – визит к Самарину 13 августа разочаровал Погодина, а 15 августа, когда сла­вянофильский кружок собрался для обсуждения журнальных планов, владе­лец «Москвитянина» не был приглашен. Узнав о собрании славянофилов от Гилярова-Платонова, навестившего Погодина тем же вечером, он «взбесился и думал, как отделать их завтра за нелепость такого образа действий» [днев­никовая запись от 15 августа: 4, 314]. Разговор состоялся и под 16-17 августа Погодин записал: «Прорвался чирей, и я выбросил всю дрянь о журнале Ко-шелеву. Он принял хорошо и согласился в истине моих неудовольствий. Ду­мал, как повести журнал своими средствами, не касаясь их, и отказался от предложенных ими двух тысяч. Нет, лучше вытягивать лямку видно одному! Бог с ними! Решился положить капитал в “Москвитянин”» [4, 246].

На августовской встрече славянофилами было принято решение изда­вать журнал самостоятельно; редактором, по предложению И.В. Киреевского [4, 317], был избран Т.И. Филиппов – старший учитель словесности в Первой гимназии. Выбор был удобен по ряду причин: Филиппов принадлежал к «мо­лодой редакции “Москвитянина”», с некоторыми представителями которой (в первую очередь с А.Н. Островским и Ап. Григорьевым, чей критический талант они ценили) славянофилы надеялись наладить сотрудничество [4, 366 – 368]; не принадлежал к славянофильскому кружку и, следовательно, лично не мог быть подозрителен правительству. Весьма полезным, как показал дальнейший ход событий, оказалось и благорасположение к Т.И. Филиппову попечителя Московского учебного округа В.И. Назимова [11, 62].

До подачи официального прошения, стремясь обеспечить ему благо­приятный прием, А.И. Кошелев обращается 5 сентября к А.С. Норову с лич­ным письмом: «В бытность мою в С-Петербурге, в мае нынешнего года, вы упрекали Москвичей в литературном бездействии. Слова ваши были для нас всех крайне ободрительными, и, на первый раз, мы решились издавать трех­месячный журнал, под заглавием: “Русская Беседа”. Г. Филиппов, молодой человек, деятельный, с хорошими дарованиями и с прекрасными правилами и религиозными убеждениями, взялся быть редактором. Смею покорнейше просить вас принять его и наш журнал под свое покровительство и даровать нам просимое разрешение. Программа, нами представленная, содержит ис­креннее выражение наших убеждений, и заслужит, думаю, полное ваше одобрение» [4, 317].

23 сентября А.И. Кошелев и Т.И. Филиппов (в качестве издателя и ре­дактора журнала, соответственно) входят в Московский цензурный комитет с прошением о дозволении им с будущего 1856 года издавать в Москве журнал под заглавием «Русская Беседа». Московский цензурный комитет препрово­дил дело в Петербург, причем Назимов, дав официальное положительное за­ключение, одновременно отправил и личное письмо к товарищу министру народного просвещения кн. П.А. Вяземскому (в это время замещавшего ми­нистра), в котором писал [12]: «Независимо от официального моего ходатай­ства, позвольте мне, ваше сиятельство, в настоящем письме, обратить ваше внимание на те причины, которые убеждают меня в полезности предполагае­мого издания и вместе с тем покорнейше просить вас подкрепить мое хода­тайство вашим просвещенным содействием. Москва, где в звании издателей журнала когда-то действовали благороднейшие представители Русского сло­ва: Карамзин и Жуковский, где в том же звании с пользою трудились Каче-новский, Полевой, Надеждин [13] и многие другие, где возникли и развились большая часть наших талантов, – в настоящее время, лишена всякой литера­турной деятельности и почти не имеет журнала, в котором Московские уче­ные и литераторы могли бы размениваться своими мыслями и высказывать свои убеждения в пользу Русского Просвещения. Я считаю излишним вхо­дить здесь в рассмотрение причин такого упадка отечественной Словесности в городе, где она преимущественно процветала в прежнее время. Но, конеч­но, все истинно любящие Русское Просвещение пожелают, чтобы наша Сло-

весность выведена была из этого усыпления. Основание журнала в Москве, в духе Русском, могло бы отчасти послужить к достижению этой благой цели и принести существенную пользу нашей Словесности. По долгу звания моего, я считаю себя обязанным поддерживать все благонамеренные начинания в этом роде, особенно когда за них берутся люди, как гг. Кошелев и Филиппов, по своим нравственным свойствам и положению в обществе, вполне заслу­живающие доверия правительства. Поступившее уже в Министерство На­родного Просвещения прошение коллежского советника Каткова об издании в Москве журнала, по моему мнению, не должно служить препятствием к другим предприятиям подобного рода. Я даже думаю, что совместное изда­ние двух и более журналов могло бы скорее содействовать к пробуждению полезной литературной деятельности в Москве. Вашему сиятельству, более нежели кому-нибудь, дороги успехи отечественной Словесности, а потому я убежден, что Московские ученые и литераторы найдут в вас, как находили и прежде, живое сочувствие и полное содействие к приведению в исполнение их похвального предприятия. Мне остается присовокупить, что г. министр Народного Просвещения, предупрежденный об этом деле, сколько мне из­вестно, вполне ему благоприятствует» [4, 320 - 321].

В Петербург ходатайствовать за журнал был отправлен Т.И. Филиппов. В его же пользу хлопотал перед Вяземским и П.А. Плетнев [письмо от 28 сентября: 4, 322 – 323]. Однако и эти усилия не помогли; Вяземский предпо­чел отделаться формальным решением и 29 сентября наложил на прошении резолюцию, отложив дело до возвращения министра [4, 323; 14, 392, прим. 2] (что не помешало ему одновременно с этим хлопотать, отчасти по просьбе Блудова, о дозволении на издание журнала М.Н. Каткову [4, 274 – 277]). Вернувшийся из Москвы Норов в начале ноября ответил решительным отка­зом: «Я не считаю удобным полагать на обсуждение Главного Управления Цензуры дело о дозволении гг. Кошелеву и Филиппову издавать в Москве журнал, под заглавием “Русская Беседа”… Отказ мой обосновывается на объявленном вашему превосходительству, от 20 июля 1852 г., высочайшем повелении, чтобы на представленные к одобрению, для издания в свет, сочи­нения в духе Славянофилов, было обращаемо, со стороны. Цензуры, особен­ное и строжайшее внимание. В собственном тогда же вашему превосходи­тельству списке лиц, принадлежащих к обществу Славянофилов, находился и отставной надворный советник Александр Иванович Кошелев. Если в Бозе почивающему государю императору благоугодно было обратить особенное и строжайшее внимание Цензуры на отдельные сочинения, написанные в духе Славянофилов, то ваше превосходительство, конечно, согласитесь, что было бы не только опасно, но и противно высочайшей воле, вверять члену общест­ва Славянофилов, состоящему под строгим надзором правительства, редак­цию журнала, в котором выбор статей зависел бы от его собственного образа мыслей» [4, 323 - 324]. Назимов, однако, продолжал настаивать на разреше­нии славянофилам издавать журнал, отправив пространное послание – объе­мом с журнальную статью – в которой старался доказать необходимость по-

ложительного решения [15; 16]. Одновременно с этим в Петербург поехал лично хлопотать о журнале сам предполагаемый издатель – А.И. Кошелев.

Задействованные связи произвели надлежащий эффект – 6 декабря 1855 г. А.С. Норов обратился к начальнику III Отделения графу А.Ф. Орлову с запросом: «Г[осподин] генерал-адъютант Дубельт сообщил предместнику моему, князю Ширинскому-Шихматову, высочайшее повеление, чтобы на представляемые к изданию в свет сочинения в духе Славянофилов было об­ращаемо со стороны Цензуры особенное и строгое внимание. К сему отно­шению приложен был список лиц, принадлежавших к обществу Славянофи­лов в Москве; в списке этом, между прочим, значится Кошелев, Александр Иванович, отставной надворный советник. Ныне Московский Цензурный Комитет ходатайствует о дозволении надворному советнику Кошелеву и старшему учителю 1-й Московской Гимназии титулярному советнику Тер-тию Ивановичу Филиппову издавать в Москве журнал, под заглавием “Рус­ская Беседа”. Комитет, со своей стороны, находит это предприятие весьма полезным и присовокупляет, что Кошелев, как богатый и вместе весьма про­свещенный помещик, известен давно своими нравственными качествами и умственными способностями; а Филиппов заслуживает вполне внимания и одобрения начальства, как способный и благонамеренный человек. За имею­щимися во вверенном мне Министерстве вышепрописанными сведениями, я не могу до получения от вашего сиятельства тех сведений, которыми угодно будет вам почтить меня, дать какое-либо разрешение по сему предмету» [4, 337]. Через четыре дня граф Орлов отвечал: «Я отношение вашего превосхо­дительства всеподданнейше представил на усмотрение государя императора и его величество высочайше соизволил разрешить издание означенного жур­нала, с тем, однако, чтобы статьи, которые будут представляемы, для поме­щения в оном лицами, на коих уже обращено внимание правительства, рас­сматриваемы были, подобно сочинениям Аксаковых, в Главном Управлении Цензуры; здесь же, дабы не задерживать таковых статей, подвергать оные рассмотрению без малейшего замедления» [4, 337 – 338].

Разрешение подобного рода, однако, совершенно не могло устроить славянофилов – поскольку при действующем особом в их отношении цен­зурном порядке журнал не мог бы издаваться. Необходимо было добиться отмены ограничений, наложенных по всеподданнейшему докладу 3 марта. В этих целях Кошелев с весны 1855 г. понуждает Хомякова к поездке в Петер­бург, понимая, что снятия цензурного запрещения можно добиться только посредством личных связей (заочно поданные прошения будут рассмотрены подобно их предшественникам общим бюрократическим порядком – и, соот­ветственно, отвергнуты). Осенью 1855 г. Хомяков пишет Кошелеву, отводя его уговоры отправиться в Петербург: «…Я не вижу, зачем… и мне-то ехать? Что я буду делать? Или, лучше сказать (потому что делать кое-что можно), о чем я буду просить? Снова о разрешении печатать? Да ведь раз уже прошено [17]: вторичная просьба несколько унизительна и едва ли полезна: N [т.е. Но­ров – А.Т.] или прямо упрется, или, что еще вероятнее, отзовется, что запре­щение  шло  не  от  него,  и,  следовательно,  решать  он  до  приезда  Государева

[18] ничего не может. Узкий лоб этого сановника очевидно туго набит ка­ким-то глупым предубеждением или может быть страхом перед Д[убельтом]. […] Скажи, что же я сделаю в Питере? Дать, скажешь ты, ход общественно­му влиянию? Прекрасно. Но это влияние как соломенный пыл, ярок да коро­ток. Будь Царь в Питере, можно бы железо разогреть, да и на наковальню; а то разогреешь, да оно пять раз успеет простыть до царского приезда, а за­меть, что решение нашего дела непременно отложат до этого времени» [3, 147]. Тем не менее и по возвращении императора в Петербург Хомяков не сразу смог поехать в столицу, вынужденный оправдываться перед Кошеле-вым в промедлении, вызванном болезнью детей [3, 149].

Хомяков по существу, однако, оказался прав, говоря Кошелеву, что до­биться отмены доклада 3 марта 1853 г. возможно только через связи с выс­шим придворным кругом – получив высочайшее согласие, тогда как перего­воры и уговоры в министерстве просвещения ни к чему не приведут. Нако­нец добравшись до Петербурга в январе 1856 г., он сумел произвести эффект (хотя и не совсем, вероятно, тот, на который рассчитывал Кошелев). Большое участие в успехе славянофильского прошения оказала графиня А.Д. Блудова [19], в салоне отца которой (в этот момент начальника II Отделения) Хомяков получил возможность встретиться с влиятельными лицами и познакомить высшее общество со своими взглядами. Впечатление было ярким – императ­рица Мария Александровна [20] пожелала видеть Хомякова, о чем последний писал Ю.Ф. Самарину: «Между прочим, я получил почти официальное доз­воление явиться ко Двору в своем средневековом платье» [3, 54 (вторая па­гинация)]. Представление, однако, не состоялось, причиной чего явился тот же вопрос о платье. П.И. Бартенев так рассказывал о несостоявшейся ауди­енции: «В эту поездку Хомякова в Петербург, императрица Мария Александ­ровна пожелала его видеть. Он, как известно, ходил в Русском платье, в то время опальном и для многих представителей высшего общества отврати­тельном. В тогдашней Французской газете “Le Nord” [21] была даже статья из Петербурга, в которой описывался Хомяков, показавшийся в поддевке в Петербургских гостиных. Приехать в таком наряде образованному человеку во Дворец считалось невозможным, и Хомяков на этот случай заказал себе иноземное платье. Кажется, даже и день представления был назначен; но случилось вот какое обстоятельство. У графа Блудова встретил его граф Ки­селев, и, разумеется, за словом Алексей Степанович в карман не лез. Потом граф Киселев был у государя и мимоходом выразил удивление, каких людей принимает у себя старик Блудов, причем комически описал, в каком платье и какого гостя там он встретил. Немедленно выражена была воля, вследствие которой представление не состоялось» [3, 228, прим. 1].

Главная цель поездки, тем не менее, была достигнута – 27 января по­следовало высочайшее соизволение на то, чтобы сочинения славянофилов рассматривались обычным цензурным порядком. 3 февраля министр просве­щения направил два извещения: первым, адресованным помощнику попечи­теля Московского учебного округа [22], сообщалось: «…Его императорское величество высочайше соизволил разрешить надворному советнику Кошеле-

ву и титулярному советнику Филиппову издание журнала под заглавием “Русская Беседа”». Во втором письме, направленном московскому генерал-губернатору графу Закревскому, Норов писал: ««Государь император высо­чайше повелел соизволить предоставить Ивану и Константину Аксаковым, Хомякову, Киреевскому и князю Черкасскому вносить свои сочинения об­щим порядком в Цензурные Комитеты» [4, 338].

Кошелев, торопившийся приступить к изданию, не согласился со мне­нием Ю.Ф. Самарина, предлагавшего начать журнал с января следующего года, к тому времени подготовив редакционный портфель, незамедлительно опубликовал объявление о новом издании. Первая книжка журнала получила цензурное дозволение уже 25 апреля. Столь быстрая подготовка издания и уверенный выпуск первых книг – также заслуга Кошелева и отчасти Филип­пова, еще осенью 1855 г. начавших активный поиск возможных сотрудников журнала [4, 321 – 322].

***

История подготовки и получения цензурного разрешения на издание первого (и в строгом смысле – единственного) славянофильского журнала позволяет сделать следующие выводы. Во-первых, инициатором издания журнала был Хомяков, весной 1855 г. активно убеждавший других участни­ков славянофильского кружка в необходимости собственного издания. Во-вторых, решающую роль в издании журнала сыграл Кошелев, одновременно ведший переговоры о переходе в руки славянофилов редакции «Москвитя­нина» и получении разрешения на издание собственного журнала. Несговор­чивость Погодина и одновременные подвижки в правительственной полити­ке сделали первый вариант недостаточно интересным для славянофилов и с середины августа 1855 г. их усилия направлены на организацию нового жур­нала (данному решению благоприятствовало и нежелание нести репутацион-ные издержки старого погодинского издания). В-третьих, существенной на этапе получения министерского разрешения оказалась поддержка попечителя московского учебного округа Назимова – несмотря на скепсис Хомякова, он действительно активно выступил в защиту славянофилов, используя как официальные, так и неофициальные связи. В-четвертых, руководство мини­стерство просвещения не было заинтересовано в появлении славянофильско­го журнала – активно поддержав инициативу М.Н. Каткова, оно ограничива­лось официальными действиями и отказывалось принять на себя инициативу по пересмотру ранее наложенных на славянофилов ограничений (тем самым делая фактически невозможным их литературную деятельность). Следует отметить, что меры против славянофилов не носили личного характера – за­явленное в программе «Русского Вестника» участие С.Т., К.С. и И.С. Акса­кова не встретило возражений; запрет был направлен против появления жур­нала, способного служить выразителем взглядов славянофилов как цельного направления. Обращения Назимова, петербургские визиты Кошелева и в осо­бенности Хомякова, сумевшего задействовать свои светские связи и произве­сти яркое, хотя и более чем неоднозначное впечатление [23, 56], позволили до некоторой  степени  развеять предубеждение  правительства  против  славя-

нофилов. Примером последнего могут служить слова Норова, сообщаемые Кошелевым в «Записках»: «Министр народного просвещения А.С. Норов по­сле выхода нескольких книг “Р[усской] беседы” встретил меня в Петербурге следующими словаvи: “Ничего; продолжайте, как начали, и вы будете иметь во мне верного защитника. Признаться: я вас шибко боялся – думал, что вы занесетесь Бог весть куда. Нет – ничего. Вас ругают только журналы и газеты – это не беда”. Когда однажды К.С. Аксаков посетил А.С. Норова во время его пребывания в Москве, то последний с особенным чувством радости ска­зал мне: “Я видел Аксакова. Я ожидал найти в нем если не тигра, то медведя; а он очень вежлив и даже, кажется, благодушен”» [11, 63]. Процитированный фрагмент важен, среди прочего, и тем, что демонстрирует один из результа­тов, достигнутых славянофильским изданием – возможность высказаться пе­ред публикой позволило славянофилам изменить к ним отношение части правительства. Если до этого основным источником информации о славяно­филах были агентурные донесения и отчеты тайной полиции, то теперь, ус­лышав собственные суждения славянофилов, правительственные круги смог­ли по-новому оценить данное направление и в некоторых случаях увидеть в нем потенциального союзника, а славянофилы получили возможность в по­следующие годы оказывать в некоторой степени воздействие на правитель­ственную политику, обретя голос, к которому следовало прислушиваться.

Примечания

1.        Пирожкова, Т.Ф. Славянофильская журналистика: [монография] / Т.Ф. Пирожкова. – М.: Изд-во МГУ, 1997. – 222 с.

2.        Лемке, М.К. Очерки по истории русской цензуры и журналистики XIX столетия / М.К. Лемке. – СПб.: Книгоиздательство М.В. Пирожкова, 1904. – XIII+427 с.

3.        Хомяков, А.С. Полное собрание сочинений. [В 8 т.] Т. VIII: Письма / А.С. Хомяков – М.: Университетская типография, 1900. – 480+58 с.

4.        Барсуков, Н.П. Жизнь и труды М.П. Погодина. Кн. XIV / Н.П. Барсуков. – СПб.: Ти­пография М.М. Стасюлевича, 1900. – XII+641 с.

5.        Два письма А.С. Хомякова к министру народного просвещения А.С. Норову // Рус­ский Ахив. 1894. Кн. 1. – С. 223 – 224.

6.        Цимбаев, Н.И. Славянофильство (из истории русской общественно-политической мысли XIX века). – М.: Изд-во Моск.   ун-та, 1986. – 274 с.

7.        Имеются в виду распространившиеся к этому времени рукописные статьи и записки, наибольшую известность из которых приобрели погодинские. А.И. Кошелев в 1855 г. также активно пытался распространять собственные записки.

8.        Аксаков, И.С. Иван Сергеевич Аксаков в его письмах. Исследование украинских яр­марок. Ополчение. Путешествия за границу. Том третий и последний. Письма 1851 – 1860 годов. – М.: Типография М.Г. Волчанинова, 1892. – XXIV+512+166 с.

9.        Показательно для характеристики взглядов А.И. Кошелева, а отчасти и других славя­нофилов, опущение в уваровской формуле среднего члена, поскольку его понимание явно различалось с официальным и разделяемым М.Н. Погодиным.

10.    Первоначально Катков планировал назвать журнал «Русский Летописец», название «Русский Вестник» было предложено после отказа в дозволении выпускать ежене­дельное приложение с сообщением политических новостей; первоначальный вариант заглавия будет обыгран в дальнейшем, в выпускаемой в виде приложения «Современ­ной Летописи», редактируемой П.М. Леонтьевым.

11.    Кошелев, А.И. Записки Александра Ивановича Кошелева (1812 – 1883 годы). С семью приложениями / Издание подготовила Т.Ф. Пирожкова. – М.: Наука, 2002. – 475 с.

12.    Хомяков сомневался в готовности Назимова содействовать ходатайству славянофилов и писал Кошелеву: «Назимов еще ничего не сделал и вероятно ничего не сделает, но по крайней мере очень мил. Говорит, что непременно исполнит мое поручение (не на­зывает прошением), но я ему не верю» [3, 144].

13.    Вероятно, В.И. Назимов был плохо знаком с биографией своего адресата – в против­ном случае он вряд ли бы включил в перечень из трех лиц двоих, с которыми у Вязем­ского были серьезные столкновения, а один из которых (Полевой) выступал для князя символом едва ли не всего неприличного и непристойного в журналистике (после не­долгого периода первоначального сотрудничества) [См., напр.: Вяземский, П.А. Ста­рая записная книжка / Составление, статья и комментарий Л.Я. Гинзбург. – М.: Заха­ров, 2000. С. 298 – 299].

14.    Соболев, Л. Из переписки П.А. Вяземского и П.И. Бартенева // И время и место: Исто-рико-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата. – М.: Новое издательство, 2008. – С. 386 – 395.

15.    Н.П. Барусуков датирует второе обращение Назимова 5 декабря [4, 328], однако это вызывает сомнение, поскольку московский попечитель говорит о деле как еще не ре­шенном – и мотивирует свое вторичное послание дошедшими до него частным поряд­ком слухами [см.: 4, 328]; можно предположить, что обращение к Норову относится к началу ноября. Такое предположение тем более вероятно, что Норов отправляет бума­гу начальнику III Отделения графу А.Ф. Орлову, запрашивая о возможности разреше­ния славянофилам издавать журнал, 6 декабря [4, 337] – если допустить, что обраще­ние Назимова относится к ноябрю месяцу, то оно могло бы быть одним из оснований для изменения позиции Норова по журналу (учитывая рост влияния Назимова, в де­кабре назначенного виленским генерал-губернатором). Разумеется, решить вопрос окончательно невозможно без обращения к архивному подлиннику.

16.    «Не получая до сего времени уведомления о последствиях моего ходатайства и между тем, известясь, частным путем, что предположение об издании журнала “Русская Бе­седа” встретило будто бы препятствие в Главном Правлении Цензуры, я считаю дол­гом моим представить вашему превосходительству некоторые необходимые, по этому вопросу, объяснения и вместе с тем высказать вам мои убеждения касательно этого, в настоящее время, немаловажного предмета.

Вашему превосходительству не безызвестно, что в последнее время публичная лите­ратурная деятельность, вследствие крайне стеснительных мер Цензуры, у нас заметно ослабела. Стеснение мысли и умственного развития неизбежно должно было иметь вредные последствия, как для успехов отечественного Просвещения, так и вообще для нравственного состояния Русского общества. Наша публика, уже достигшая извест­ной степени образования, не находя для себя умственной пищи в скудных произведе­ниях отечественного слова, по необходимости должна была обратиться к источникам иностранным, не всегда безукоризненным, и в них почерпать все свои насущные све­дения.

Между тем, Русская мысль и Русское слово, при всех запретительных мерах, не могли однако же совершенно остановиться в совеем развитии; не имея возможности выска­зываться гласным образом, они искали себе исхода на другом более безопасном пути и вследствие этого приняли странное и совершенно неестественное направление. Вместо печатной гласной Литературы образовалась Литература безгласная, письмен­ная. В руках читающей публики появились, во множестве списков, разные сочинения по всем современным вопросам наук и словесности и между ними, разумеется, нашли себе путь и рукописи содержания несовершенно одобрительного. Но что всего при­скорбнее: невозможность, в которую были поставлены наши писатели и вообще обра­зованные люди, печатно высказывать свои мысли, – была, можно сказать, одною из

главных причин того неудовольствия и того ропота, которые с некоторого времени обнаружились в нашем обществе. Ваше превосходительство конечно изволите согла­ситься со мною, что такое неестественное положение представляет явление крайне неутешительное и что, наконец, следует подумать, как бы изменить его к лучшему. Все стеснительные, по части Народного Просвещения, меры вызваны были, как мне кажется, излишним опасением революционных идей, волнующих умы в Западной Ев­ропе. Пора наконец убедиться, что эти идеи, как совершенно нам чуждые и противо­положные коренным началам Русской жизни, не могут иметь действия на большинст­во нашего общества. Впрочем, Русское правительство так сильно, что оно всегда мо­жет с успехом противодействовать вторжению вредных и ложных начал, не препятст­вуя через то правильному и неизбежному ходу Просвещения. И Русскому ли прави­тельству страшится истинного Просвещения? Оно само было воспитателем, образова-телем своего народа; оно было первым двигателем его на пути умственного и граж­данского развития. Желательно для славы и благоденствия России, чтобы и на буду­щее время оно продолжало действовать в том же духе.

Если изложенные мною мысли справедливы, то справедлива и та мысль, что в на­стоящее время необходимо дать большой простор и движение нашей умственной жизни, для чего следует поощрять наших писателей и наши таланты, обращая их от вредного бездействия, в котором они коснеют, раздражаясь только в бесплодных се­тованиях, – к трудам полезным и возвышенным. Само собою разумеется, что одною из первых мер для достижения этой цели – должно быть смягчение цензурных правил, доведенных в последнее время до такой степени строгой придирчивости, при которой уже невозможна никакая Литература. Не входя в подробности по этому вопросу, я скажу только, что для выхода из этого запутанного положения, в которое поставлена наша Цензура, необходимо вернутся к коренному уставу 1828 года, отменив все по­следующие дополнительные постановления, ничего существенно не дополняющие и только затрудняющие прямые действия благоразумной Цензуры.

Я уверен, что ваше превосходительство изволите разделять мои мысли по этому предметы. Лучшим тому доказательством служит исходотайствованное вами высо­чайшее дозволение г. Каткову издавать с начала будущего года учено-литературный и политический журнал. Этот знак монаршего внимания и доверия к нашим писателям, обрадовал всех любящих успехи Русского Просвещения. В настоящее время в Москве почти не существовало ни одного замечательного периодического издания; между тем, здесь возник и образовался первый Русский журнал, здесь на этом поприще ко­гда-то действовали благороднейшие представители Русской мысли и Русского слова: Карамзин, Жуковский и другие.

Но если признано полезным, в видах возбуждения нашей усыпленной Литературы, дозволить издание журнала г. Каткова с товарищами, то я не вижу причины почему не представить того же права гг. Кошелеву и Филиппову, тем более, что сии последние, не менее г. Каткова, представляют ручательств относительно своих нравственных ка­честв. Или полагают, что новый журнал будет излишнею и даже вредною роскошью и что для Московской публики достаточно одного периодического издания? Но почему же в тридцатых годах в Москве одновременно издавалось несколько журналов: “Теле­граф”, “Московский Вестник”, “Вестник Европы”, “Атеней”? Все они имели читате­лей и однако же вреда для общества от того не происходило? Неужели с тех пор вкус к чтению и потребность образования у нас уменьшились? Или этим правом могут безопасно пользоваться одни Петербургские литераторы? Я полагаю, что в настоящее время, без всякого неудобства можно разрешать издание новых журналов. Пусть на­ши литераторы трудятся, пусть высказывают свои мысли, тем легче будет для прави­тельства следить за ходом общественного мнения и, в случае нужды, направлять его. Если же предприятие гг. Кошелева и Филиппова принято неблагоприятным образом, по   той будто бы причине, что журнал этот предназначен служить органом для так на-

зываемой Славянской партии, то я, при сем случае считаю необходимым и удобным сообщить вашему превосходительству мои мысли по этому предмету, основанные на двенадцатилетнем строгом наблюдении моем за действиями этой партии, или, выра­жаясь точнее, литературного кружка. Пора наконец отдать себе отчет, что такое эти Славянофилы, которых постоянно представляют людьми опасными и вредными? В чем же заключается их цель и действия? Кто принадлежит к этой партии?

Лет двадцать тому назад, вследствие естественного развития образования, а также и ближайшего знакомства с собственною Историею, возникло и укрепилось между раз­личными Славянскими народами, населяющими Европу, сознание своей националь­ности и одноплеменности. Это сознание выработалось на почве чисто литературной и хотя в начале и не имело политического значения, однако же вследствие постоянного антагонизма между элементами Славянским и Немецким, перешло и в область поли­тических убеждений. На нас, Русских, Славянский вопрос подействовал только со стороны литературной. Но мы не могли однако же остаться равнодушными к пробуж­дению Славянской национальности, столь долгое время подавленной и потому наши литераторы и мыслящие люди отозвались сочувствием к своим соплеменникам. Обра­зовался литературный обмен мыслей между нами и различными Славянскими народ­ностями. Все эти сношения, опять повторяю, производились вне области политики, – в кругу литературных интересов. Наше правительство, не желая возбуждать неудо­вольствия дружественной соседней державы, не только чуждалось Славянского дви­жения, но еще не совсем благоприятно смотрело на людей, увлекавшихся этим. Меж­ду тем, Западные народы, привыкшие господствовать и считать себя непогрешимыми и первенствующими, как в области мысли, так и в области жизни, неприязненно встретили эти стремления меньших своих братьев к самостоятельности умственной и политической. Западные публицисты сочинили слово панславизм, под которым разу­мели ими же придуманное стремление Славянских племен к политическому слиянию, провозглашая при каждом удобном случае, что Россия будто бы покровительствует этому стремлению, в видах собственных интересов.

Вследствие этого усилился антагонизм между этими народностями. Антагонизм этот еще более возбудил в народах Славянских любовь ко всему родному и страсть к исто­рическим исследованиям и разработке Славянских Древностей. Это весьма естествен­ное движение отразилось и на нас. – Мы в это время из периода подражательного пе­реходили в пору зрелого возраста и сознания. Отрезвившись после упоения инозем­ными образцами, весьма понятного во всякой юной Литературе, мы обращались к изучению отечественной Старины и Истории. На этом благородном пути наших уче­ных и литераторов встретило одобрение и поощрение правительства. Лучшим памят­ником этого покровительства служит учреждение Археографической Комиссии и из­дание разных актов исторического и юридического содержания и Древностей Госу­дарства Российского. В Москве, как в городе, где сохранилось наиболее памятников прежней Русской жизни, образовался кружок молодых литераторов, страстно предав­шихся изучению отечественной Старины и Истории. Между ними нашлось несколько пылких умов, которые увлекшись своим пристрастием к Старине, дошли до крайне одностороннего убеждения, что реформа Петра Великого имела во многом вредные для России последствия. Эти-то люди названы были Славянофилами. Такое крайнее воззрение встретило, разумеется, возражение и противодействие со стороны литера­торов, державшихся так называемого направления Западного. Завязались литератур­ная полемика и спор, не между партиями, а между двумя различными мнениями. Этот спор заключался в пределах чисто литературных – и был совершенно чужд политиче­ского значения. К сожалению, нашлись люди, которые заподозрили так называемых Славянофилов в каких-то политических замыслах и признали их людьми опасными и вредными, чем-то вроде якобинцев, тогда как это люди весьма мирные, благочестивые отцы семейства, помещики, вовсе непомышляющие о нарушении законного порядка

вещей. Можно отвергать крайние выводы их мнения, но нельзя вполне осуждать са­мое направление, потому что оно основано на чистой любви ко всему отечественно­му, к уставам нашей Церкви, к народным нашим обычаям, к нашему родному языку и вместе с тем на сочувствии к единоплеменным и единоверным народам. Люди, разде­ляющие этот образ мыслей, даже и в его исключительности, отличаются благородны­ми нравственными свойствами и не заслуживают того нарекания, которому они, по недоразумению, подверглись со стороны правительства. Если же обвинять всех лю­бящих Славянскую Старину и Историю, то пожалуй можно назвать славянофилами и лучших наших писателей. Карамзин, Пушкин, Грибоедов, Гоголь, – любили обра­щаться мыслию к Древней России и в ней искать примеров для нынешнего поколения; однако же никто из благонамеренных и просвещенных людей не почитал их опасны­ми и вредными писателями. Замечательно, что между так называемыми Московскими Славянофилами есть люди с истинным талантом. Приведу имена Хомякова, Аксако­вых, Киреевского. Ваше превосходительство имеете, в настоящее время, полную воз­можность обратить их в полезных и приверженных правительству деятелей. Вот что заставляет меня вторично ходатайствовать об испрошении высочайшего дозволения гг. Кошелеву и Филиппову издавать в Москве журнал и вместе с тем просить разре­шения тем из Московских литераторов, которые обязаны подпискою представлять свои сочинения в Главное Управление Цензуры, вносить их прямо в местную Цензу­ру. Если бы в предполагаемом журнале и нашли себе место мнения любителей Сла­вянства, – то это послужило бы для самого правительства средством ближе ознако­миться с их взглядами. Оно всегда имеет возможность обуздать заблуждение и свое­волие мыслей, где бы оно ни обнаружилось» [4, 328 – 334].

17.    Хомяков имеет в виду прошение от 14 мая 1855 г., на которое последовал отказ в оп­ределении главного управления цензуры от 17 июня 1855 г.

18.    В это время Александр II находился в Николаеве.

19.    С графиней А.Д. Блудовой Хомяков поддерживал легкую, претендующую на остро­умие переписку с 1848 года – и которая будет играть значительную роль в славяно­фильском движении, обеспечивая связи при дворе и защищая в сложных ситуациях вплоть до 80-х годов.

20.    А.Ф. Тютчева, в этот момент фрейлина императрицы, записала в дневнике 13 января: ««Сегодня утром я видела у Антонины Блудовой Хомякова, одного из наших лучших поэтов и литераторов. Он очень шокирует хорошее общество тем, что носит бороду и одевается по-мужицки. Лица, участвующие в правительстве, называют его красным, революционером и считает с его стороны большой смелостью иметь больше ума и на­ционального чувства, чем они. Между тем я слышала, как этот революционер гово­рил: “Теперь не время рассуждать и ворчать. Россия унижена, мы несчастны, государь еще более несчастен, чем мы; теперь мы должны объединиться вокруг него, дать ему почувствовать, что он и народ не могут иметь различных интересов и что если Россия была принуждена заключить позорный мир, она должна, по крайней мере, объединить все свои усилия, чтобы искоренить злоупотребления и залечить внутренние раны, ко­торые привели ее к этому”. Это маленький человек с очень некрасивым, но чрезвы­чайно умным лицом, с живым и сверкающим взором, с веселым и добродушным вы­ражением лица; с неиссякаемым источником остроумных шуток и анекдотов, сопро­вождающий свои рассказы самым искренним, самым заразительным смехом, схваты­вающий во всем смешную сторону и умеющий придать юмористический оттенок са­мым серьезным предметам, о которых говорит, и говорит изумительно хорошо. Сего­дня, по просьбе Антонины, он расстался со своим славянским костюмом и явился в безукоризненном фраке, на нем было прекрасное чистое белье, борода и волосы его были тщательно расчесаны; в этом виде он даже походил на французика. Я это заме­тила ему; он рассмеялся и ответил: “Я не надевал своего фрака в день, когда появился циркуляр о мире, хотя он был готов; могли бы сказать, что и меня тоже сдали вместе с

Россией”» [Тютчева, А.Ф. Воспоминания. При дворе двух императоров / А.Ф. Тютчева; [сост., вступ. ст., пер. с фр. Л.В. Гладковой]. – М.: Захаров, 2008. С. 332 – 333].

21.    П.И. Бартенев имеет в виду язык, на котором издавалась газета; редакция “Le Nord” располагалась в Брюсселе.

22.    Странность адресата объясняется тем, что Назимов, прежний попечитель, был назна­чен виленским генерал-губернатором, а с назначением нового попечителя вышла за­держка.

23.    Письма М.П. Погодина, С.П. Шевырева и М.А. Максимовича к П.А. Вяземскому 1825 – 1874 годов. – СПб.: Типография М.М. Стасюлевича, 1901. – 224 с.

Тесля Андрей Александрович, к.ф.н., доц. каф. «Философии и культурологии» ТОГУ, г. Хабаровск

Далее читайте:

“Русская беседа”, журнал славянофилов и патриотов, выходил в Москве в 1856-1860.

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС