|
|
|
Сергей Сокуров |
2010 г. |
СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ |
XPOHOCВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТФОРУМ ХРОНОСАНОВОСТИ ХРОНОСАБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСАРодственные проекты:РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙДОКУМЕНТЫ XX ВЕКАИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯПРАВИТЕЛИ МИРАВОЙНА 1812 ГОДАПЕРВАЯ МИРОВАЯСЛАВЯНСТВОЭТНОЦИКЛОПЕДИЯАПСУАРАРУССКОЕ ПОЛЕ |
Сергей СокуровМЕСТЬ ПО-РУССКИИз холодной отчизны Севера привёл я православное моё
Сдача французами Парижа. 10 апреля 1814 года по Православному календарю, на Пасху, в центре Парижа, толпы народа заполнили площадь, впоследствии названной Place de la Concorde (Согласия). Здесь велением императора Александра I был установлен помост с алтарём. Выстроились войска. Царь, сопровождаемый прусским королём, поднялся к православным священникам, готовым отправлять службу. Пехотинцы обнажили головы и опустились на колени, кавалеристы опустили сабли острием вниз. На берегу Сены бородатые священники, в расшитых золотом ризах, начали торжественное богослужение. Всё как на далёкой родине: хоругви, иконы, кадильницы… Зазвучали молитвы на старославянском языке и русское пение. В том же письме, отрывок из которого вынесен в эпиграф, царь отметил: «Духовное наше торжество в полноте достигло своей цели. Мне было забавно видеть, как французские маршалы, как многочисленная фаланга генералов французских теснилась возле русского православного креста и друг друга толкала, чтобы иметь возможность к нему приложиться». (Прочитав это письмо, я сделал попытку представить себе Барклая-де-Толли, Ермолова, Коновницына, Раевского, Платова, других наших прославленных генералов, героев Бородина, искательно толпящихся вокруг какого-нибудь прелата с католическим крестом в занятой французами Москве, на Красной площади… Не получилось! А вы можете представить, читатели?). Так почти 200 лет тому назад наши соотечественники «отмстили» столице просвещённой Европы за разорённое Отечество. Но эта тема – тема мести в нашем национальном понимании - не может обойтись только одной иллюстрацией, пусть яркой и выразительной, как приведенная выше. Окинем взором лихолетье Отечественной войны 12-го года и Заграничного похода. Тем более, что есть повод: очередная годовщина падения Парижа. 31 марта 1814 года войска антинаполеоновской коалиции вошли в Париж. Коалицию по праву, никем не оспариваемому, возглавляла Россия. Среди союзных венценосцев континентальной Европы император Александр I был единственным, кого вершитель её судеб не смог одолеть. Некоторые монархи успели побывать даже в услужении у корсиканца, кое-кто поторопился породниться с ним. Почти все они дали своих солдат для похода на Москву. А после изгнания из России двунадесяти языков дружно и суетливо перебежали в стан Александра, назвавшись его союзниками. В кавалькаде коронованных особ со свитами и генералитетом каждый монарх тайно считал себя центром внимания, но взоры парижан были направлены на одну фигуру - на молодого, красивого, рослого царя. Он восседал на белом коне, сам весь в белом, как торжествующий призрак заснеженной равнины, на которой осталась шестисоттысячная армия непобедимого, казалось, Бонапарта Честь первыми войти в этот «новый Вавилон» выпала не всем, лишь избранным воинским частям держав-победительниц. Даже лейб-казаки и гвардейцы выглядели непрезентабельно: за спиной остались тысячи верст российских и европейских дорог - полуторалетний, через сражения, марш от Москвы до Парижа, с горами трупов товарищей и «гостей». Расплачиваться жизнью за свободу русским было не внове. Горечь в сердце вызывало зрелище опустошенных селений и городов вдоль Старой Смоленской дороги. Но нельзя было забыть, простить поругание национальных святынь и первейшую из них - Москву. Такого не было двести лет, с хозяйничанья поляков в Кремле. Просвещенные подданные Наполеона оказались не благороднее «гоноровой» шляхты. Мало того, что дома опустевшей столицы были ограблены, а оставшиеся жители обобраны, унижены, искалечены, убиты мародерствующими солдатами. Перед отступлением император французов отдает приказ заминировать все дворцы и храмы Кремля, снять крест с колокольни Ивана Великого, принимая позолоту за золото, взорвать «эту мечеть», как он выразился о храме Василия Блаженного. Если бы не самоотверженность москвичей, центр первопрестольной превратился бы в пустыню пепла и битого кирпича. Но часть зарядов взорвалось. Башни дали трещины, дворец Екатерины рухнул полностью. Разграбленными оказались гробницы великих князей и царей, их останки выброшены на поверхность. Лишенные окладов, превратились в щепу иконы. Этот список бесконечен… Казалось бы, мщение неминуемо. Действительно, занятые союзниками французские провинции были разорены реквизициями, десятки городов и селений разграблены. Немецкий генерал Йорк говорил: «Я думал, что имею честь командовать отрядом прусской армии, теперь вижу шайку разбойников». В Ножане те же пруссаки терзали суконщика растягиванием за конечности, выпытывая, где он прячет деньги; в Провене бросили на угли младенца. Самым ненавистным словом во Франции стало слово «прусак». От них не отставали подданные кесаря Франца. В одном только округе Вандевр, занятом австрийцами, насчитали 550 человек, умерших от ран и побоев. В ответ крестьяне не менее зверски расправлялись с насильниками. Да, разбой прусских частей и отдельных подразделений австрийской армии выделялся на общем фоне оккупируемой территории, хотя у всех победителей было «рыльце в пушку». Ради истины назовём казаков, которые на имущество побеждённых смотрели как на законные «трофеи». Попробуй обуздать казака, если он вооружённый добытчик по глубинной своей природе. И всё-таки не «казак», а «пруссак» сделался самым ненавистным словом во Франции. А противоположное значение обрело слово «русский». Регулярные русские части выгодно и резко отличались от частей других воюющих на стороне коалиции государств, соблюдая строгую дисциплину даже в походе. Расквартированные же в Париже и пригородах, большую часть времени проводили в казармах (как пленники побежденных, - замечает французский историк); их плохо кормили, изнуряли работами и смотрами. Генерал Н. Муравьев с возмущением писал, что с согласия русского командования парижской национальной гвардии позволили брать наших солдат под арест, от чего начались драки и побеги. Один солдат был расстрелян за то, что стащил хлеб из булочной. Отличительной чертой русских офицеров была самодисциплина. Знатные проводили свободное время в салонах; те, что попроще, посещали театры, рестораны, музеи, литературные и политические кружки, из которых впоследствии некоторые последуют прямо на Сенатскую площадь в Петербурге. Было ли такое поведение следствием только строгих приказов, а для нижних чинов - палочного воспитания, страха крепостного перед офицером-барином? Или существовали еще какие-то побудительные причины жалеть ненавистного врага? Ответ на эти вопросы можно найти в воспоминаниях современников и трудах историков, у романистов. Притом, чаще всего у зарубежных авторов. Отмечается, что поведение русских во Франции разительно отличалось от того, как они расправлялись с врагом в России. Даже в затишье, когда военные действия не велись, пребывание в Москве стоило Наполеону 500 солдат и офицеров ежедневно. Вначале партизаны пленных брали редко, а мстителям-одиночкам возиться с ними вообще было некогда. Это позже появился спрос на пленных французов. Помещики стали давать за каждого из них по рублю серебром. Стало модным использовать их в услужении и, по пригодности, гувернёрами для недорослей. Наполеон, покидая Москву, оставил «на милость победителям» 10000 раненых французов и союзников. Первыми вошли в город партизаны и ополченцы. Увидев страшное разорение, пепелище на месте Первопрестольной, поврежденный Кремль, разграбленные храмы и царские могилы, растоптанные сапогами иконы, они сгоряча, в мстительном порыве умертвили в лазаретах 4000 больных и увечных. Не церемонились с «иноязычными гостями» и на пространстве от Москвы-реки до Березины. А дальше и след их простыл. Но то был жестокий враг, хотя и бегущий, да огрызающийся. Теперь же, в чужой стране, русские видели перед собой врага поверженного. «Солдаты русской армии не питают ненависти к врагу, не помышляют мести за унижение родного края, - пишет французский писатель Анри Труайя в биографии Александра I. - Жители столицы не могут вообразить, что Париж подвергнется участи Москвы».
Александр I. Император и Царь всея Руси. Не только не подвергся. Труайя описывает вхождение войск в Париж: «По мере того, как войска продвигаются по бульварам, ликование парижан возрастает. Можно подумать, что французы обрели вторую родину и эта родина - Россия». Подобные картины дал Филипп Эриа в романе «Семья Буссардель»: «Всем в столице русские были ближе, чем другие союзники…На Елисейских полях царила приятная атмосфера дружеской близости, какой не было на других бивуаках». Кстати, Эриа описывает и палатки казаков на аллеях бульваров, у подножия мраморных коней Марли, куда стекались праздные парижане без страха. Ибо там, где лихая вольница была под надзором начальства, бесчинств не наблюдалось. Разумеется, в глазах победителей это были уже не те французы, которые прогулялись от Немана к Москве и обратно. Но «не те» по внешним признакам и вынужденному поведению. Их глубинную суть в конце концов понял император Александр, покидая Париж, город, который (по Эриа) «был всем ему обязан». Царь бросил с горечью: «На этой земле живет тридцать миллионов двуногих животных, обладающих даром речи, но не имеющих ни правил, ни чести…». Эти слова были сказаны под воздействием открытия заговора вчерашних союзников. Ведь ещё кровь дымилась на полях сражений, а Вена и Лондон, и «примкнувший к ним» Париж заключили тайный союз, направленный против России и Пруссии. Документ попадёт в руки царю. Но он отправит его в огонь камина со словами: «Забудем об этом». Великолепный жест. Но что осталось на душе! Можно понять Александра. Париж действительно «был всем ему обязан» (вернёмся к Эриа). Благодаря энергичному заступничеству Александра, Франция освобождалась от выплаты контрибуций и возмещения ущербов, на чём настаивали союзники. Царь не согласился передать Пруссии Эльзас и крепости на Рейне. Были и другие уступки. Он объяснял их тем, что мир в Европе того стоит. Не надо разочаровывать тех, кто принял как должное падение Наполеона. Но и неразумно раздражать бонапартистов. Царь решительно против ссылки Бонапарта на Азорские острова, на чём настаивают австрийцы и англичане. Александр проявляет глубокое сострадание к судьбе побеждённого императора и предлагает ему в пожизненное владение о. Эльбу и два миллиона франков содержания (правда, из кармана «реставрированного» Бурбона, которого Романов едва терпит за его спесь). Приближённые царя, бывало, давали понять ему, что находят его благожелательность к Франции чрезмерной. Критикам казались ничтожными территориальные приобретения России в обмен на страдания народа и пролитую кровь. Александр и сам видел: страна разорена, города в развалинах, финансы расстроены. Предстоит трудная восстановительная работа. И всё-таки, в этом православном человеке, наделённом высшей земной властью, представляющим всю Россию, берёт верх христианин. Он прощает поверженного, который недавно явился русскому народу в образе Антихриста.. По моему мнению, была еще одна побудительная причина у русского человека, к какому бы сословию он не принадлежал, жалеть врага, сделавшего Отечеству так много зла, сравнимого разве с Батыевым разорением и Смутой. Н. Муравьев свидетельствует: «Русские офицеры с недоумением взирали на страну своих детских грез. Жители были бедны, необходительны, ленивы и в особенности неприятны. Француз в состоянии просидеть сутки у окна без всякого занятия. Едят они весьма дурно. Скряжничество их доходит до крайней степени; нечистота их отвратительна, как у богатых, так и у бедных людей. Народ вообще мало образован, немногие знают грамоте, даже городские жители. Кроме своего селения ничего не знают и не знают местности и дорог далее пяти верст от своего жилища. Дома поселян выстроены мазанками и без полов». Конечно, центр Парижа с его бульварами и площадями, храмами и дворцами знати, особняками богатых буржуа произвел хорошее впечатление, но «вначале вид Парижа внушал победителям только отвращение: тянулось Сен-Мартенское предместье - один из грязнейших кварталов … Дома здесь были старинные, закоптелые, с облупившейся штукатуркой, улицы тесные и вонючие, под ногами чавкала грязь, перемешанная с помоями и падалью. В глазах толпившихся здесь людей читалось враждебное отчуждение, несколько смягченное любопытством». Вы скажете, это мнение офицера. Да ведь и солдаты видели то же самое, а наблюдательность простого человека многого стоит. Больше всего солдаты были поражены тем, как встречали их, победителей, побежденные французы. Из окон свешивались белые простыни - под цвет знамен Бурбонов, улицы заполнила нарядная ликующая публика, французы рвались к Александру, целовали его коня, ботфорты; пытались, дабы выразить свою лойяльность, сбросить медного Наполеона с Вандомской колонны, и только вмешательство лейб-гвардейцев Семеновского полка помешало этому. Торопились переименовать Аустерлицкий мост, на что царь заметил: «Достаточно, что я по нему иду». Какой-то буржуа, оттеснив национальных гвардейцев, поставленных вдоль дороги для порядка, протиснулся вперёд: «Мы уже давно ждём Ваше Величество!» Потом, уже в будни оккупации, появление в общественных местах офицеров - «северных варваров» - вызывало рукоплескания и крики «да здравствуют русские!» Разве так встречала Наполеона Москва? Сначала долгое, оскорбительное для императора ожидание на Поклонной горе «бояр с ключами», Потом солдаты Великой Армии, опасливо озираясь по сторонам, делают последний рывок к Кремлю по пустынным улицам покинутого населением города. И сразу, в первую ночь оккупации, мщение огнем, народная безжалостная война. Нет, в глазах завоевателей Парижа «французишки» не заслуживали ни уважения, ни… мщения. Один случай еще больше уронил побежденных в глазах победителей. Тогда к Александру, повсюду передвигавшемуся с малым эскортом или вообще пешком без охраны, ринулся сквозь толпу человек с ружьем наперевес. Адъютант императора перехватил «мстителя», накостылял ему шею и, отняв ружьё, отправил восвояси. Что с него возьмешь!? И так оконфузился. А вот пожалеть можно. Низкопоклонство французов, замешанное на страхе перед победителями, сменяясь постепенно на искреннее уважение, вылилось в 1818 году в признательность. Командир русского оккупационного корпуса граф Воронцов (тот самый «лорд и меценат», незаслуженно обиженный Пушкиным) был озабочен прежде всего бесконфликтным сосуществованием войск и мирного населения. Но была еще одна «проблема», как пишет в статье «Невольник чести» Л. Третьякова («Вокруг света», 4, 2001): «Герои после похода вспомнили во Франции о любви, женщинах, прочих радостях жизни. Перед отправкой корпуса в Россию Воронцов выявил, что русские «задолжали» французам полтора миллиона ассигнациями». Воронцов заплатил этот долг из своего кармана, продав самое доходное из своих российских имений. Есть ли в истории войн подобный пример? … Не ищите! Сергей Анатольевич Сокуров www.sokurow.narod.ru Далее читайте:Александр I Павлович (1777-1825), российский император.
|
|
ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ |
|
ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,Редактор Вячеслав РумянцевПри цитировании давайте ссылку на ХРОНОС |
