Родственные проекты:
|
Александр Ратнер
«Ах, медлительные люди, вы немного опоздали…»
Существуют две тайны, связанные с именем поэта
Дмитрия
Борисовича Кедрина, – тайна рождения и тайна смерти.
Женщина, которую он в конце жизни стал называть матерью, была его тётушкой;
фамилия, которую он носил, принадлежала его дядюшке.
Дедом Дмитрия Кедрина по материнской линии был вельможный пан Иван Иванович
Руто-Рутенко-Рутницкий, проигравший своё родовое имение в карты. Человек крутого
нрава, он долго не женился, а в сорок пять выиграл в карты у своего приятеля его
дочь Неонилу, которой было пятнадцать лет. Через год по разрешению Синода он
женился на ней. В браке она родила пятерых детей: Людмилу, Дмитрия, Марию,
Неонилу и Ольгу.
Все девушки Рутницкие учились в Киеве в институте благородных девиц. Дмитрий
в восемнадцать лет кончил жизнь самоубийством из-за несчастной любви. Мария и
Неонила вышли замуж. С родителями остались старшая дочь Людмила, некрасивая и
засидевшаяся в девушках, и младшая – прелестная, романтичная, любимица отца
Ольга.
Чтобы выдать замуж Людмилу, Иван Иванович не пожалел ста тысяч приданого.
Мужем Людмилы стал Борис Михайлович Кедрин – в прошлом военный, за дуэли
выдворенный из полка, живущий на долги. Молодые переехали в Екатеринослав.
После отъезда Кедриных Ольга призналась матери, что беременна. Причём
неизвестно, сказала ли она, кто отец ребенка, или нет. А мать, зная крутой нрав
и вздорность мужа, сейчас же отослала Ольгу к Неониле в город Балту Подольской
губернии. Неонила отвезла сестру в знакомую молдавскую семью, неподалеку от
Балты, где Ольга родила мальчика. Было это 4 февраля 1907 года.
Неонила уговаривала мужа усыновить ребёнка сестры, но тот, боясь осложнений
по службе, отказался. Тогда Ольга поехала к Кедриным в Юзово. Боясь гнева отца и
позора, она оставила ребёнка в молдавской семье, где у мальчика была кормилица.
Ольге удалось уговорить Бориса Михайловича Кедрина усыновить её ребенка, и здесь
же, в Юзово, точнее, на Богодуховском руднике, предшественнике нынешнего
Донецка, за большие деньги поп окрестил ребёнка, записав его сыном Бориса
Михайловича и Людмилы Ивановны Кедриных. В момент крестин мальчику было уже
около года. Назвали его Дмитрием – в память о рано ушедшем из жизни брате Ольги
и Людмилы.
...Я всегда гордился тем, что полжизни Кедрина прошло в моём родном
Днепропетровске, тогда ещё Екатеринославе, куда маленького Митю привезли в 1913
году. Здесь бабушка читала ему стихи Пушкина, Мицкевича и Шевченко, благодаря
чему он навсегда влюбился в польскую и украинскую поэзию, которую впоследствии
переводил; здесь он начал писать стихи, учился в техникуме путей сообщения,
впервые в 17 лет напечатал «Стихи о весне»; здесь он сотрудничал в газете
«Грядущая смена» и в журнале «Молодая кузница», приобрёл признание и
популярность среди молодежи; здесь уважали его мнение и талант, узнавали на
улице; здесь, наконец, он пережил первый арест за «недоносительство».
О Днепропетровске Кедрин никогда не забывал, посвящал ему стихи, начиная с
ранних, в которых возникал город, «затихший великан» с заводскими дымами,
запахами металла, и, конечно же, мост Екатеринослава с его «гранитной печалью»…
А вот уже из стихов периода войны:
На двор выходит
Школьница в матроске,
Гудят над садом
Первые шмели.
Проходит май…
У нас в Днепропетровске
Уже, должно быть,
Вишни зацвели.
Или:
Здравствуй, город чугуна и стали,
Выдержавший бой с лихим врагом!
Варвары тебя не растоптали
Кованым немецким сапогом.
Вспоминая свою жизнь, Кедрин с фронта писал: «Кроме детства у человека нет
ничего радостного».
Сегодня, как и в детстве поэта, шумит акациями выходящая к памятнику Пушкину
Чичеринская улица, на которой жил Кедрин, висит на фасаде транспортного
техникума посвящённая ему мемориальная доска, радует глаз тонущая в зелени улица
Кедрина, высоко котируется литературная премия, носящая его имя.
Представьте себе мужчину тоненького, изящного, невысокого, с добрыми карими
глазами за толстыми линзами очков в роговой оправе, волнистыми
светло-каштановыми волосами, откинутыми на левый висок, и мягким приятным
грудным голосом; к тому же он вежлив, скромен, интеллигентен, деликатен и
образован, но мнителен и раним, отрешён от окружающей жизни и совершенно
беспомощен в быту. А самое главное – безмерно талантлив как поэт. Это – Дмитрий
Кедрин, чья жизнь обрамлена тайнами рождения и смерти.
Дмитрий Кедрин вошёл в мою судьбу, когда мне было шестнадцать лет. Мой друг, как
и я, начинающий поэт, встретил меня на улице и вслух, захлёбываясь от восторга,
прочитал несколько стихотворений Кедрина, перевернув ими мою душу. Не помню, как
позже оказался у меня небольшой сборник стихов Кедрина, но до сих пор в памяти
потрясение от его «Куклы», «Поединка», «Глухаря», «Зодчих». Особенно меня
поразило стихотворение «Беседа». Смею утверждать, что ни один поэт не сказал так
о беременной женщине:
…глубоко под сердцем, в твоих золотых потёмках
Не жизнь, а лишь завязь жизни завязана узелком.
«Беседу» я потом читал всем девушкам, с которыми встречался, до сих пор помню
наизусть и время от времени повторяю про себя.
А тот небольшой кедринский сборник мой друг взял у меня почитать, потом дал его
кому-то, тот – дальше, и в результате я остался без книги, редкой по тем
временам.
В 1931 году Кедрина потянуло в Москву, где ранее уже обосновались его
днепропетровские друзья-поэты М. Светлов, М. Голодный и другие. Кто знает, как
сложилась бы его жизнь, если б он не переехал в столицу, где начались все тяготы
и унижения, главными из которых были постоянная бытовая неустроенность и
невозможность издать книгу стихов.
Этот по сути большой ребёнок в московский период жизни не имел не то что
квартиры или комнаты, но даже своего постоянного угла. Сколько раз он переезжал
с места на место, где только ни ютился со своей семьёй, в каких убогих и тесных
комнатёнках, перегороженных фанерой или занавесками, ему ни приходилось жить,
среди вечного шума и криков соседей, плача собственной дочурки и ворчания
тётушки. С грустным и тревожным настроением Кедрин однажды записал в дневнике,
обращаясь к жене: «А мы с тобой обречены судьбою в чужом дому топить чужую
печь». И в этой обстановке он умудрялся быть гостеприимным хозяином, писать
изумительные стихи, раздвигая мысленно стены своего очередного временного
жилища, чтобы перенестись в другие времена и страны. Наверное потому, будучи на
фронте, он так легко привык к обычной землянке.
Но самой большой бедой было то, что Кедрин не мог выйти со своими стихами к
читателю – все его попытки издать книгу в конце концов проваливались. Не зря
заметил он в одном из писем: «Быть маленьким я не хочу, в большие меня не
пустят». И там же ещё одна мысль: «Понять, что ты никогда не расскажешь другим
того большого, прекрасного и страшного, что чувствуешь, – очень тяжело, это
опустошает дотла».
Отвергнутые произведения Кедрин складывал в стол, где они пылились до очередного
приезда друзей, его верных слушателей и ценителей. Он работал не покладая рук,
получал гроши, во всём себе отказывал.
Шли годы, а книги всё не было. Он говорил жене: «Поэт хотя бы изредка должен
издаваться. Книга – это подведение итога, сбор урожая. Без этого невозможно
существовать в литературе. Непризнание – это фактически медленное убийство,
толкание к пропасти отчаяния и неверия в себя».
Первую попытку издать книгу в ГИХЛе 1) Кедрин предпринял вскоре после приезда в
Москву, но рукопись вернули, несмотря на хорошие отзывы Эдуарда Багрицкого и
Иосифа Уткина. В дальнейшем поэт, решивший для себя, что если в 1938 году книга
не выйдет, то он прекратит писать, вынужден был исключить из неё многие вещи, в
том числе уже получившие признание. После тринадцати возвращений рукописи для
доработки, нескольких изменений названия и манипуляций с текстом эта
единственная прижизненная книга Кедрина «Свидетели», в которую вошли всего
семнадцать стихотворений, увидела свет. По поводу её автор писал: «Она вышла в
таком виде, что её нельзя считать ни чём иным, как ублюдком. В ней сохранились
не больше 5-6 стихотворений, которые стоят этого высокого имени…»
Вторая попытка, и тоже неудачная, относится к 1942 году, когда Кедрин сдал в
издательство «Советский писатель» книгу «Русские стихи». Один из ее рецензентов
обвинил автора в том, что он «не чувствует слова», второй – в
«несамостоятельности, обилии чужих голосов», третий – в «недоработанности строк,
неряшливости сравнений, неясности мышления». И это в то время, когда поэзия
Кедрина получила самую высокую оценку таких писателей, как М. Горький, В.
Маяковский, М. Волошин, П.Антокольский, И. Сельвинский, М. Светлов, В. Луговской,
Я. Смеляков,
Л. Озеров, К. Кулиев и других.
Перед уходом на фронт в 1943 г. Кедрин отдал новую книгу стихов в Гослитиздат,
но она получила несколько отрицательных рецензий и не была издана.
Большинство своих стихотворений Кедрин так и не увидел напечатанными, а его
поэма «1902 год» пятьдесят лет ждала своего опубликования. Это в ней одна из
глав заканчивается пророческими словами:
Потрясая цепями, блуждает
в пространстве земля,
Одичалая родина гибнущего человечества.
Господи, каким же дальнозорким был этот близорукий человек!
А вот ещё одна его запись, относящаяся к 1944 году: «…Многие мои друзья погибли
на войне. Круг одиночества замкнулся. Мне – скоро сорок. Я не вижу своего
читателя, не чувствую его. Итак, к сорока годам жизнь сгорела горько и
совершенно бессмысленно. Вероятно, виною этому – та сомнительная профессия,
которую я выбрал или которая выбрала меня: поэзия».
Когда поэтов не печатают, они начинают заниматься переводами известных авторов,
справедливо полагая, что уж их-то, этих авторов, напечатают непременно, невзирая
на личность переводчика. Последовал этому правилу и Кедрин, который с конца
1938-го по май 1939 года переводил поэму Шандора Петефи «Витязь Янош». Но и
здесь его ждала неудача: несмотря на хвалебные отзывы коллег и прессы, эта поэма
при жизни Кедрина не была опубликована. Следующая попытка тоже провалилась:
«Витязь Янош» Петефи вместе с «Паном Твардовским» Адама Мицкевича были включены
в ту неизданную книгу стихов Кедрина, которую он сдал в Гослитиздат, уходя на
фронт в 1943 году. Лишь девятнадцать лет спустя поэма Петефи увидела свет.
До этого, в 1939 году, Кедрин ездил в Уфу по заданию Гослитиздата переводить
стихи Мажита Гафури. Три месяца работы оказались напрасными – издательство
отказалось выпустить книгу башкирского поэта.
Затем в первые годы войны, ожидая отправки во фронтовую газету, Кедрин активно
занимался переводами с балкарского (Гамзат Цадаса), с татарского (Муса Джалиль),
с украинского (Андрей Малышко и Владимир Сосюра), с белорусского (Максим Танк),
с литовского (Саломея Нерис), Людас Гира). Кроме того, известны также его
переводы с осетинского (Коста Хетагуров), с эстонского (Йоханнес Барбаус) и с
сербскохорватского (Владимир Назор). Многие из них были опубликованы.
В конце 70-х годов Кайсын Кулиев писал о Кедрине: «Он много сделал для братства
культур народов, для их взаимного обогащения, как переводчик».
…На фронт Кедрин рвался с первых же дней войны, но высокая близорукость держала
его в тылу, где ему было невероятно трудно и как мужчине, и как поэту. Все на
фронте, а он… Однако, предвидя ход событий с достоверностью историка, Кедрин
сражался и в тылу. Арсенал его оружия был весьма разнообразным – песня и сказка,
героический эпос и классическая поэзия. А в мае 1943 года, добившись своего, он
отправляется на Северо-Западный фронт в красноармейскую газету «Сокол Родины».
Военный корреспондент Кедрин писал стихи и очерки, фельетоны и статьи, выезжал
на передовую, бывал у партизан. Он писал только то, что нужно было газете, но
понимал, что «впечатления накапливаются и, конечно, они во что-то выльются».
Фронтовые стихи Кедрина лётчики 6-й Воздушной армии хранили в нагрудных
карманах, в планшетах и в маршрутных картах. В конце 1943 года его наградили
медалью «За боевые заслуги».
Вскоре закончились фронтовые будни, и к Кедрину вернулись все довоенные тяготы,
которые он по-прежнему терпеливо переносил и однажды записал в своем дневнике:
«Как много в жизни понедельников и как мало воскресений».
…Обычно поэзию я читаю с карандашом в руках, по-своему помечая в целом
понравившиеся стихи и отдельные строки. На сборник стихов Кедрина мне не хватило
бы карандаша, и потому я, отбросив его, не знаю в какой уже по счёту раз
перечитываю последнюю из вышедших книг поэта в надежде найти в ней неизвестные
ранее новые стихотворения. Но не менее радуюсь старым, известным, читая которые,
подпитываю душу светом кедринских мыслей.
В каком невероятно широком диапазоне форм работал Кедрин – от четверостишия:
Ты говоришь, что наш огонь погас,
Твердишь, что мы состарились с тобою,
Взгляни ж, как блещет небо голубое!
А ведь оно куда старее нас.
– до огромного поэтического полотна «Рембрандт»!
И какую бы форму он ни избирал, от его строк нельзя оторваться. Насколько
потрясающе-меткие у него наблюдения:
Косые рёбра будки полосатой,
Чиновничья припрыжка снегиря.
Кедрин замечает каждую деталь и с легкостью выписывает её:
По воздушной тонкой лесенке
Опустился и повис
Над окном – ненастья вестником –
Паучок-парашютист.
Сразу врезаются в память его сравнения:
… небо наотмашь рубили
Прожекторы, точно мечи.
Или другое:
Женщины взволнованно красивы,
Как розы, постоявшие в спирту.
Их можно приводить бесконечно, потому что большинство стихов Кедрина состоит из
таких строк…
Стоял октябрь, а всем казалось март:
Шёл снег и таял, и валил сначала.
Как ворожея над колодой карт,
История загадочно молчала.
Уж кто-кто, а Кедрин знал, что означает молчание истории. Интересно, что все
процитированное выше было написано в годы войны, когда, несмотря на опасную и
выматывающую работу во фронтовой газете, талант поэта вырос до новой, быть
может, самой большой за его жизнь, высоты.
В этот же период он написал стихотворение «Красота», начинающееся словами:
Эти гордые лбы винчианских мадонн
Я встречал не однажды у русских крестьянок.
Кто после Некрасова смог так сказать о русских женщинах?!
Уровень творчества Кедрина не зависел от времени, каждое его стихотворение,
датированное любым годом его жизни, равно притягательно для читателя, ожидающего
чуда от автора и не разочаровывающегося в нем.
А насколько мажорно последнее стихотворение поэта «Приглашение на дачу», от
которого словно веет свежестью морского бриза:
Сегодня прошёл замечательный дождик –
Серебряный гвоздик с алмазною шляпкой.
Не могу не сказать об особых интонациях кедринских стихов. Зачастую его строки
размашистые, широкие, сложенные как бы из двух частей. Чтобы их прочитать, надо
дважды вдохнуть воздух. Кажется, что такой ритм растягивает строку, отдаляет
слова, растворяет их, как льдины в реке весною. На самом же деле эффект
противоположен: по мере чтения переходишь от слова к слову, как от одного
уголька к другому, более раскалённому, накал нарастает, и строка оставляет ожог.
Наверное, нет поэта, который бы после общения с собратьями по перу не вспоминал
гениальные строки Дмитрия Кедрина:
У поэтов есть такой обычай –
В круг сойдясь, оплевывать друг друга.
Думаю, он написал их после очередной отрицательной рецензии на рукопись своей
книги или после энного по счёту общения с издательскими щелкопёрами. Переживая
из-за того, что книга не выходит, Кедрин полагал, что «прекрасное рождается
легче от поощрения, чем от брани» и не сомневался в том, что «художника надо не
дёргать, а дегустировать созданное им».
Признаюсь, я настолько преклоняюсь перед Дмитрием Кедриным, что мне стоит
чрезвычайных усилий прервать цитирование его строк. Однако рискну ещё на одну
вольность, заметив, что и о самом себе, и о своей судьбе Кедрин сказал лучше,
чем кто-либо за более чем шесть десятилетий, прошедших после его гибели:
Ах, медлительные люди,
Вы немного опоздали.
Мысленно Кедрин одновременно жил как бы в двух измерениях – настоящем и прошлом,
пытаясь их сопоставить, понять одно через другое. Не сомневаюсь, что, не будь
поэтом, он стал бы не менее прекрасным историком. «История и поэзия, – пишет
Светлана Кедрина, – это было то, что всегда спасало отца, давало ощущение жизни,
победу над смертью, определенную степень свободы».
Кедрин умел путешествовать во времени против его потока, переноситься назад на
века, угадывать суть ставших историей событий, явственно представлять живших
тогда людей, показывать, насколько современны «дела давно минувших дней».
Евгений Евтушенко, отводя Кедрину роль «воссоздателя исторической памяти», писал
в предисловии к одному из его сборников стихов: «Какое состояние внутренней
перенесённости через время! Какой хваткий взгляд сквозь толщу лет!» – и дальше:
«По кедринским страницам идут люди многих поколений, соединённые в
человечество».
Вместе с этими людьми идут читатели Кедрина, прикасаясь к прошлому своего
народа, возрождая память о нём, задумываясь о славных и трагических судьбах
своих предшественников.
Но проникнуть в ту или иную далёкую эпоху, как в космос, нельзя без долгой и
скрупулёзной подготовки. Поэтому, к примеру, работая над исторической поэмой
«Конь», Кедрин в течение нескольких лет изучал литературу о Москве и её зодчих,
о строительных материалах того времени и способах кладки, перечитал множество
книг об Иване Грозном, делал выписки из русских летописей и других источников,
посещал места, связанные с событиями, которые собирался описать.
Безусловно, такие произведения донельзя трудоёмки, но, несмотря на это Кедрин
увлечённо работал над ними, и, что интересно, все они представали в виде больших
поэтических форм. Особо среди них выделяется гениальная драма в стихах
«Рембрандт», на подготовку к которой у автора ушло около двух лет. К счастью,
это произведение было опубликовано в 1940 году в журнале «Октябрь» и через год
им заинтересовались в театральной среде, в том числе и С. Михоэлс, но постановке
помешала война. Впоследствии «Рембрандт» звучал на радио, шёл по телевидению,
был не однажды поставлен как спектакль и даже как опера. Не сомневаюсь, что
современные режиссёры ещё обратятся к кедринскому шедевру.
…В августе 1945 ода Кедрин вместе с группой писателей уезжает в командировку в
Кишинёв, который поразил его своей красотой и напомнил Днепропетровск, юность,
Украину. Он решил по приезде домой всерьёз обсудить с женой возможность переезда
в Кишинёв. Перед отъездом из него на базаре Кедрин купил большой кувшин с мёдом,
который в поезде разбил кто-то из его попутчиков. Едущая на соседней полке
простая женщина сказала Кедрину: «Ну, мил человек, быть беде. Плохо, коли кувшин
со сладким разбиваешь, особо, ежели – с мёдом».
15 сентября 1945 года возвращающегося из Москвы Кедрина какие-то дюжие молодцы
чуть не столкнули под электричку. Хорошо, что люди отбили. А через три дня он не
вернулся из Москвы. Нашли его рано утром 19 сентября 1945 года неподалёку от
железнодорожной насыпи на мусорной куче в Вешняках. Экспертиза установила, что
несчастье произошло накануне, примерно в одиннадцать часов вечера. Как поэт
оказался в Вешняках, почему он приехал на Казанский вокзал, а не на Ярославский,
при каких обстоятельствах погиб – остаётся загадкой. На память приходит
последняя строфа его стихотворения «Глухарь»:
Может, так же в счастья день желанный,
В час, когда я буду петь, горя.
И в меня ударит смерть нежданно,
Как его дробинка – в глухаря.
…«В конце 70-х годов, – вспоминает дочь Кедрина Светлана Дмитриевна, – в
мытищинскую газету «Путь к победе» пришло письмо от бывшего «лагерника», который
писал, что находился в лагере вместе с поэтом Дмитрием Кедриным, умершим весной
то ли 1946, то ли 1947 года. Новая легенда стала обрастать подробностями. Да и я
сама немало размышляла об этом.
Во-первых, в морге маме показали только фотографию, по которой она узнала папу.
Во-вторых, ни она, ни мы с братом не видели папу мёртвым. А видели его только
товарищи в морге.
В маминых записях недавно я вычитала, что гроб на кладбище не открывали.
Могила Дмитрия Кедрина на Введенском кладбищеУзнав о письме бывшего «лагерника»,
мама твёрдо сказала мне: «Знай, Светлана, что могила твоего отца – на Введенском
кладбище. Пусть это знают твои дети, внуки и все, кто любит поэзию твоего отца.
Для меня это стало законом. Я одна или с детьми хожу и убираю могилки своих
дорогих и близких – мамы, папы, брата Олега. Но иногда я представляю себе
безымянную могилу где-нибудь в Сибири, над которой летом поднимаются высокие
травы, а зимой воют жестокие злые вьюги, и у меня по коже бегут мурашки.
Сейчас, когда вскрыты преступления, совершённые во времена сталинизма, не
остается сомнения, что поэт Дмитрий Кедрин явился жертвой культа. Ведь приехав в
1931 году в Москву, он не захотел скрыть и честно написал в своей анкете, что в
1929 году был заключён в тюрьму «за недонесение известного контрреволюционного
факта», чем сам поставил себя под удар. К этому прибавилось его дворянское
происхождение, а после войны – его отказ работать сексотом. Его не коснулись
репрессии 1937 года, но уже тогда он был в чёрных списках В. Ставского
2)».
…Приведённые выше размышления Светланы Кедриной взяты из её книги «Жить вопреки
всему», в которой она рассказывает о земном пути своего отца. Первое издание
этой книги вышло в Москве в 1996 году, фактически его осуществила закрывающаяся
типография, и поэтому о культуре издания говорить не приходилось. Кроме того, в
книге было всего несколько фотографий. Вот почему, спустя почти десять лет после
её выхода, я предложил Светлане Дмитриевне подготовить второе издание этой книги
и обязался издать её в Днепропетровске за свой счет.
Выход книги 3) был приурочен к 100-летию со дня рождения Дмитрия Кедрина. К
сожалению, из ста лет он прожил чуть больше трети, но тем, что сделал за это
время, показал, как много бы ещё успел совершить в русской поэзии. И всё равно
будем благодарны небу за то, что этот человек ходил по земле.
Книга была иллюстрирована редкими фотоматериалами, большая часть которых
публиковалась впервые. Кроме того, мне, как составителю, показалось интересным
дополнить книгу сведениями о наследниках поэта, тем более, что все они –
творческие личности и разнообразно талантливы.
Не могу не сказать несколько слов об авторе книги, дочери поэта Светлане
Дмитриевне Кедриной, которая, с моей точки зрения, совершила дочерний и
литературный подвиг. Она умело использовала архивные материалы, письма и записки
отца, его произведения, и главное – свою память, чтоб из всей этой мозаики
сложилась яркая и захватывающая картина жизни поэта. Уверен, любой отец был бы
счастлив знать, что о нём так тепло и подробно напишет дочь.
Светлана Кедрина – тоже поэт, член Союза писателей России. У неё много
прекрасных стихов, но привести я хочу лишь одно её небольшое белое стихотворение
об отце:
При жизни
У него не было
Крыши над головой.
После смерти – в головах
Трехсотлетний дуб,
Охраняемый государством.
Если бы оно
Охраняло людей…
правнучка Дмитрия Кедрина Дарья, внучка Лиза, А.Ратнер и внук ДмитрийОстается
добавить, что книга «Жить вопреки всему» вышла в конце 2006 года тысячным
тиражом, а в 2008 году – дополнительным тиражом 1200 экземпляров, которые
разосланы во все школы Днепропетровской области. Я был счастлив: теперь все мои
земляки с детства будут знать о Дмитрии Кедрине то, что ещё сильнее притянет их
к его поэзии, дополнит и пояснит ее.
Дмитрий Кедрин – мой Учитель, вот уже свыше сорока лет он даёт мне уроки
доброты, честности, откровенности и любви. Я не перестаю читать его стихи.
Читать сам и открывать их для других.
Работая над книгой, я вновь прикоснулся к судьбе и поэзии Кедрина, познакомился
и сдружился с продолжателями его рода.
Очень надеюсь, что эту книгу благодарно примут читатели и почитатели большого
русского поэта Дмитрия Кедрина, перешагнувшего вместе с нами в двадцать первый
век из века двадцатого, в котором в один из самых страшных годов, в 1937-м, он
мужественно и, как всегда, великолепно написал:
Жить вопреки всему! Жить вопреки обидам
И счастью вопреки, что от тебя бежит!
Жить грязным червяком! Жить нищим инвалидом!
И всё же, чёрт возьми, не умирать, а жить!
Фигляром площадным согнуть себя на части,
Канатным плясуном ломаться на весу –
И всё-таки догнать неведомое счастье
И взять его силком, как женщину в лесу!
Примечания
1) ГИХЛ – Государственное издательство художественной литературы.
2) До войны секретарь Союза писателей.
3) Светлана Кедрина. Жить вопреки всему. /Составление, предисловие А. Ратнера. – Днепропетровск: Монолит, 2006. –368 с., ил.
Альманах «45-я параллель»
Днепропетровск
Январь 2009.
Здесь перепечатывается с сайта
http://45parallel.net/dmitriy_kedrin/ В оригинале по указанному
адресу опубликована также подборка фотографий.
Далее читайте:
Кедрин Дмитрий Борисович
(1907-1945), мемориальная страница Д. Кедрина в ХРОНОСе.
Дмитрий КЕДРИН. Дума о
России. Красота. Завет. Весь край этот, милый навеки... (К
100-летию со дня рождения).
Вячеслав ЛЮТЫЙ. Запретная песня. К
100-летию со дня рождения Дмитрия Кедрина.
|
