Андрей Тесля

2008 г.

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Андрей Тесля

 ГОСУДАРСТВО И ПРАВО АРХАИЧЕСКОЙ СПАРТЫ

(IX – VI вв.)

Спартанский солдатик.

 Спарта, наряду с Критом, представляет собой уникальное общество, представляющее особенный интерес для историка свидетельство архаического греческого быта. Большинством сведений о Спарте мы обязаны Ксенофонту и Платону, чьи свидетельства относятся к IV в. до н.э., прочие же историки – Плутарх, Страбон, Павсаний – описывали либо то общество, которого уже не было, либо фиксировали то немногое, что в музейной форме сохранялось в Лаконии в римские времена. Консервативность спартанского быта и общественного устройства позволяют нам использовать, во всяком случае, свидетельства Платона и Ксенофонта, для реконструкции социального быта Спарты в эпоху ее расцвета – в VII – VI вв. до н.э., а через это ознакомится и с общими чертами архаичного дорийского полисного устройства. Важно отметить, что более поздние известия затруднительно использовать по той причине, что с течением времени Спарта становилась не только консервативным, но и реакционным обществом. В Лаконии возобладало стремление идти против «духа времени», что привело к попыткам восстановить «добрые нравы» времен Ликурга, выливаясь на практике во множество произвольных восстановлений и псевдо-архаических реформ[1].

+ + +

Традиционный образ Спарты рисует нам суровое общество, целиком подчиненное задачам сохранения существующего общественного уклада, растворяющее личность в социальном целом, а высшим идеалом человека ставящее образ совершенного воина, великолепно натренированного, выносливого и бесстрашного в бою – человека, совершенно растворяющегося в своей социальной функции и не имеющего иных измерений собственного существования.

Этот образ во многом верен применительно к ситуации, сложившейся в Спарте к IV в., однако и здесь он страдает значительным упрощением, сводя и без того не слишком разнообразную спартанскую жизнь исключительно к одной плоскости. История Спарты рисует нам значительно более сложный образ. То общество, что для классической Греции служит воплощением консерватизма, в свое время выступало во главе процессов развития греческого общества. Ее застывший образ – не изначально данное состояние, а результат преждевременно (по сравнению с другими греческими полисами) наступившей зрелости, остановки в развитии, обращенной в идеал. С VIII века в Спарте процветают искусства, VII век дарует ей общегреческое значение:

«В архаическую эпоху Спарта… крупный культурный центр, радушно приемлющий чужеземцев, искусство и красоту – все то, что она станет впоследствии непримиримо отвергать. В эту эпоху Спарта – столица греческой культуры, какой Афины станут только в V веке»[2].

В это время отсутствует та казарменная муштра, что традиционно связана с образом Спарты. Алкман, лаконский поэт VII в., повествует, как современные ему богачи едят «отборные кушанья», тогда как сам он предпочитает простую пищу народа и утоляет голод бобовой кашей. Иными словами, нет здесь и тех обязательных общих обедов (фидитий) с их «черной похлебкой».

Спартанское общественное устройство приходит на смену гомеровскому идеалу. Последний есть образ, диктуемый «рыцарским» обществом – на первом месте индивидуальная доблесть, война ведется в форме отдельных стычек, где главное – личные преимущества, способности, ловкость, сноровка и сообразительность. Уже в ранней архаике на первый план выходит народное ополчение – пешая масса, где главными качествами являются дисциплинированность, стойкость, преданность общему делу – вплоть до готовности пожертвовать собой. Все эти достоинства – обезличенные, требующие в первую очередь научиться себя сдерживать, быть как все, выступая единой фалангой. В осуществлении этого образа Спарта достигает наивысшего возможно совершенства, формируя коллективный идеал полиса, преданности целому. Как отмечает Антониен Марру, «это идеал тоталитарный: πόλις – все для своих граждан, именно государство делает их людьми»[3].

Тиртей, выразитель спартанского духа, великолепно отражает происшедшую перемену в воинских и социальных ценностях греческого мира:

Общее благо согражданам всем и отчизне любимой

Муж приносит, когда между передних бойцов

Крепости полный, стоит, забывая о бегстве постыдном.

                                               (Пер. В. Латышева)

В это время – в VIII – VI вв. – Спарта формирует, наряду с Ионией, модель греческого полиса – социального целого, охватывающего человека и формирующего его как гражданина, феномен, не сводимый ни к государственной власти, ни к тем или иным отдельным общественным институтам. Полис выступает как то целое, которое для отдельного человека выступает в качестве естественной среды обитания, «обществом-государством», за пределами которого он для себя не мыслим. Вплоть до конца VI века, а во многом и до начала IV столетия Спарта остается живым, многогранным обществом, проходя долгий путь от идеала для значительной части греческого мира к замыканию в себе, от простоты до духовной узости.

+ + +

Спартанская царская власть по своим корням уходит в микенскую эпоху, что проявляется, в частности, в том, что Агиады – один из двух царских родов – утверждал свое ахейское происхождение. Царей, как уже отмечалось, было два, происходивших из разных родов (в легенде их прародители назывались братьями). Царям было запрещено вступать в брак с чужестранками, дабы предотвратить, как объясняли последующие комментаторы, вхождение спартанских царей в династическую политику и избежать поползновений к тирании. Статус царей несет в себе массу архаичных элементов, к которым может быть причислен и только что приведенный брачный запрет, представляющий собой с этой точки зрения своего рода царскую эндогамию, право брать жен только из числа родов спартиатов. Спартанские цари пользовались на пиршествах двойным кубком и имели право на двойное количество кушаний во время обедов.

С древнейших времен сохранились правила, согласно которым каждый гражданин был обязан отдавать царям определенную часть приплода и урожая. Царь распоряжался имуществом единственной наследницы, если она не имела братьев, назначая ей мужа по своему усмотрению.

Подобно тому, как после смерти спартанца на некоторое время закрывался доступ в то помещение, где он жил, так и после смерти царя закрывался доступ на городские площади и улицы, как если бы он был их собственником. По всей вероятности, данное положение может быть истрактовано так, что ранее царь Спарты считался собственником всей земли государства.

Ряд сохранившихся в классический период норм свидетельствуют, что некогда царь Спарты считался божественным существом, а его власть была неограниченна. По спартанским законам в случае единогласия между двумя царями принятое ими решение имело беспрекословную силу. Сами цари назывались «архегетами»; кроме них этот титул применялся только к богам, также их называли theotimetoi, т.е. «чтимые как боги». По возвращении царей из похода их встречали божественными почестями, а после смерти предпринимались меры к сохранению телу – царей хоронили в меду. Также спартанские цари считались земным воплощением богов Тиндаридов: пока оба царя вместе выступали в походы, за ними несли двойную деревянную икону с изображением богов. После того, как было принято решение, согласно которому в поход мог выступать только один царь, доску, на которую было нанесено живописное изображение, распилили и вместе с царем в поход отправлялась соответствующая ему половина.

Законы Ликурга. К концу IX века, после того, как спартанцы установили контроль над всей Лаконией, включив в свой союз ахейское поселение Амиклы, относятся, вероятно, первые исторически различимые перемены в государственном устройстве. К этому времени, по всей видимости, принадлежит т.н. древнейшая спартанская «конституция», приводимая Плутархом в его жизнеописании Ликурга как ответ дельфийского оракула[4] (т.н. «Большая ретра»):

«Выстрой храм Зевсу Гелланию [Силланию] и Афине Геллании [Силлании], раздели народ на филы и обы, учреди совет из тридцати членов, вместе с вождями, и пусть время от времени народ собирается между Бабикой и Кнакионом. Предлагать законы и собирать голоса должен ты, окончательное же решение должно принадлежать народу»[5].

Большая древность этого ответа оракула вытекат из того, что во времена классики никому уже не были известны Зевс и Афина под именами Силланиев, а равно никто не мог установить, какие конкретно места называются Бабика и Киакион. Поскольку в данном тексте говориться об учреждении новых об, то это должно относиться к Амикле, включенной в спартанское государство в качестве пятой обы.

Согласно этой «конституции» цари уже утратили свое древнейшее значение и входят наравне с другими двадцатью восемью членами (геронтами) в совет старейшин (герусию). Во власти старейшин находятся основные вопросы управления государством и отправления правосудия, т.е. судебной и административной власти.

Вопрос о «законах Ликуга» – один из наиболее сложных в истории Спарты. Связано это с тем, что уже довольно ранняя традиция, в том числе принадлежащая самому спартанскому обществу, стала увязывать с именем Ликурга установление всего традиционного строя спартанского общества, соединяя элементы, относящиеся к различным эпохам. В наиболее полном виде эта традиция представлена у Плутарха в его биографии Ликурга, хотя сам Плутарх признает, что, «в общем, ни один из рассказов о законодателе Ликурге не заслуживает полного доверия. О его происхождении, путешествиях, смерти, наконец, о его законах и политической деятельности существуют разноречивые показания; но в особенности мало сходства в рассказах о времени его жизни»[6]. В новоевропейской историографии на основании этих разночтений сложилась позиция, вовсе отрицающая факт историчности Ликурга и видящая в нем мифологического персонажа – «культурного героя».

На данном этапе развития исторического знания произошел отказ от подобного гиперкритического подхода. Последнее связано с тем, что многие традиционные свидетельства античной историографии об исторических событиях ранних эпох получили многочисленные подтверждения в ходе последующих исследований на основании археологических данных и материалов эпиграфики. Ныне мировое антиковедение склоняется к признанию Ликурга одним из тех великих античных законодателей, с деятельностью которых связано преобразование полисного устройства их родных городов, подобного Драконту или Солону (хотя и относящегося к более раннему времени).

Если поздняя античная традиция, известная нам касательно Спарты преимущественно через Плутарха и Павсания, не может быть признана адекватной, то тем большую важность при изучении вопроса о законодательстве Ликурга получает обращение к первым греческим свидетельствам о деятельности последнего, которые и послужили основным материалом для последующих, уже эллинистических обработок.

Наиболее раннее свидетельство о Ликурге принадлежит Геродоту, в первой книге своей «Истории» писавшего:

«Прежде у лакедемонян были почти что самые дурные законы из всех эллинов, так что они не общались ни друг с другом, ни с чужеземными государствами. Свое теперешнее прекрасное государственное устройство они получили вот таким образом. Ликург, знатный спартанец, прибыл в Дельфы вопросить оракул. Когда он вступил в святилище, Пифия тотчас же изрекла ему вот что:

                       Ты притек, о Ликург, к дарами обильному храму,

                       Зевсу любезный и всем на Олимпе обитель имущим,

                       Смертный иль бог ты? Кому изрекать прорицанье должна я?

                       Богом скорее, Ликург, почитать тебя нужно бессмертным.

По словам некоторых, Пифия, кроме этого предсказания, предрекла Ликургу даже все существующее ныне спартанское государственное устройство. Но, как утверждают сами лакедемоняне, Ликург принес эти нововведения [в государственный строй] Спарты из Крита. Он был опекуном своего племянника Леобота, царя Спарты. Как только Ликург стал опекуном царя, то изменил все законы и строго следил, чтобы их не переступали. Затем он издал указы о разделении войска на эномотии, установил триакады и сисситии. Кроме того, Ликург учредил должность эфоров и основал совет старейшин [геронтов].

Так-то лакедемоняне переменили свои дурные законы на хорошие, а после кончины Ликурга воздвигли ему храм и ныне благоговейно его почитают»[7].

Свидетельство Геродота тем более важно для нас, что, по словам Ч. Стара, «Геродот знал Спарту, и притом очень хорошо, еще до того, как Пелопоннесская война замаячила на горизонте, т.е. до того, как афинские предубеждения и афинская идеализация внесли в эту картину серьезные искажения»[8]. Не называя Ликурга по имени, по существу то же сообщение кратко повторяет Фукидид, отмечая, что некогда «Лакедемон… больше всех городов, насколько нам известно, страдал от междоусобных распрей. Однако уже издревле город управлялся хорошими законами и никогда не был под властью тиранов»[9]. Фукидид относит упорядочение гражданской жизни Спарты ко времени за 400 или несколько более лет «до конца этой войны», т.е. к концу IX века.

О Ликурге и его законах писали также Ксенофонт («Лакедемонская полития», трактат посвящен в первую очередь вопросам воспитания спартиатов), Эфор (известный нам в первую очередь по извлечениям и ссылкам на его труды в «Географии» Страбона), Аристотель («Политика», труд особенно ценный для нас, поскольку Аристотель не только излагает общие положения государственного законодательства Спарты, но и ссылается, иллюстрируя их, на конкретные исторические события; также, по ссылкам и некоторым извлечениям, нам известна принадлежащая Аристотелю «Лакедемонская полития», работа, аналогичная случайно уцелевшей и найденной в 1890 г. «Афинской политии»). Этот круг сочинений для нас ценен по преимуществу, поскольку их авторы жили в те времена, когда спартанское общество было живым и цельным социальным образованием, а зачастую они могли также и наблюдать его изнутри. В отличии от них, последующие авторы (Полибий, Страбон, Плутарх, Павсаний) либо наблюдали общество, уже вступившее в стадию разложения и архаизирующих реформ, либо писали с чужих слов. Ценность трудов этих авторов определяется в первую очередь тем, насколько точно и в каком объеме они воспроизводят более раннюю традицию, зачастую непосредственно для нас уже недоступную.

Для нас анализ античной историографической традиции в отношении законов Ликурга важен в том отношении, что все ранние авторы, характеризуя законы, говорят исключительно о государственном устройстве, тогда как последующая традиция (и в первую очередь Плутарх) приписываю Ликургу уже всеобъемлющее преобразование спартанского общества, создание не только оригинальной спартанской социально-экономической системы, но также и системы спартанского воспитания, формирование оснований специфического морального кодекса Спарты. Такой всеобъемлющий характер законодательства Ликурга вызывает некоторые сомнения и у самого Плутарха. Так, описав институт криптий (тайных войн против илотов, объявляемых эфорами), он замечает: «Но, мне кажется, такими бесчеловечными спартанцы сделались после… Я по крайней мере не решаюсь приписать установление такого ужасного обычая, как криптия, Ликургу, принимая во внимание мягкость его характера и его справедливость во всем – качества, засвидетельствованные самим оракулом»[10]. Хотя решающим критическим аргументом для Плутарха выступают соображения морального порядка, тем не менее показательно, что по меньшей мере в одном существенном элементе спартанского общественного устройства он отклоняется от своей общей схемы приписывать его целиком решениям Ликурга. Как отмечает Л.Г. Печатнова, «Ликург в античной традиции постепенно превратился в своеобразного “бога из машины” (deus ex machina), с помощью которого можно было объяснить всю странную и экзотическую коллекцию спартанских законов и обычаев»[11].

Таким образом, анализ античной традиции приводит нас к выводу о преимущественно политическом характере реформы Ликурга. Прежде чем приступать к попытке вычленить содержание законодательства Ликурга, следует объяснить значение термина «ретра», которым обозначалась приведенная выше формулировка законов Ликурга (Plut. Lic. VI). Сам термин – дорийский по происхождению. У Гомера «ретра» употребляется в «Одиссее» в значении «уговора», «соглашения» (XIV, 393 – 394). У Тиртея появляется новое значение – в одном из принадлежащих ему фрагментах термин «ретра» означает «предложение, вынесенное перед народом», «постановление народного собрания». Однако «ретра» означает также и речение божества, ставшее законом[12].

Буквально «ретра» означает «речь», «изречение», «слово». Но данному значению, по видимости, противоречит тот факт, что «Большая ретра» (закон Ликурга) известен нам именно как писанный документ. Следует отметить, что одно не противоречит другому, даже если настаивать на факте записи ретры одновременно с ее принятием. Дело в том, что в греческой культуре – в особенности такого, уже с ранних времен склонного к архаизации, полиса, как Спарта – устные законы пользовались особенным уважением в силу признаваемой за ними особенной древности и прочности, поскольку, по словам Лисия, в случае их нарушения «карают не только люди, но и боги» (Лисий, VI, 10).

Более того, в Спарте использование письменности для любых целей, кроме военно-административной сферы, носило «полуподпольный» характер. В этих условиях происходит распространение термина «ретра» также и на писанные законы, тем более что их формулировка в Спарте обыкновенно носила намеренно краткий характер, подобно речениям древнейших оракулов. Последнее обстоятельство немаловажно, помимо прочего позволяя понять употребление применительно к спартанским законам термина «ретра». Спарта традиционно и гораздо чаще большинства других греческих полисов обращалась к оракулам (преимущественно Дельфийскому) для санкционирования собственных законов или получения ответа в случае внутренних затруднений. Также, согласно преданию, именно из Дельфийского оракула Аполлона происходит и «Большая ретра», врученная Ликургу как ответ божества.

В первую очередь «Большая ретра» предписывает разделить народ на филы и обы. Этот момент следует понимать так, что «Ликург или полностью или частично заменил родовое деление общества на территориальное. Не исключено, что три традиционные дорийские филы были преобразованы таким образом, что, не будучи формально упраздненными, они, тем не менее, оказались включенными в систему нового территориального деления гражданского коллектива»[13]. Тем не менее имеющиеся материалы не позволяют сказать ничего однозначно определенного о том, в чем именно состояло преобразование фил. По версии Николаса Хэммонда, крупнейшего специалиста по истории Спарты периода архаики, речь в «Большой ретре» идет вовсе не о трех родовых филах, а об образовании одноименных территориальных единиц, выделенных по границам уже существующих пяти об, т.е. применительно к законам Ликурга речь должна вестись о «фило-обовой» системе. Тем самым армия теперь организовывалась уже по территориальному принципу, а целью всей реформы было разделить «поперечной линией» три родовые филы и включить в каждую территориальную филу лиц разной родовой принадлежности. Для компромиссного характера законодательства Ликурга, тем не менее, характерно, что реформа не вела к насильственной ликвидации родовых фил – напротив, последние сохранили свое влияние во многих сферах социальной жизни, в особенности в столь важной для спартиатов религиозно-ритуальной области, утратив свое административное значение. Таким образом, если версия Н. Хэммонда верна, то мы имеем дело с ранней законодательной реформой, по типу весьма схожей с реформой Клисфена в Афинах конца VI в.[14].

В качестве основного правительственного органа «Большая ретра» называет совет старейшин (герусию) во главе с царями. Нам ничего не известно о характере герусии до Ликурга, однако само упоминание ее в ретре означает факт кардинальной реформы данного учреждения. В первую очередь была установлена ее численность – 30 человек, что по всей видимости восходит к древнему делению спартанского общества на три родовые филы. Вероятно, Ликург отменил комплектование герусии по родовому признаку и ввел принцип сословного комплектования высшего государственного органа Спарты. По всей видимости достоверно предание, сообщаемое Аристотелем и воспроизводимое Плутархом, по которому первоначально в герусию вошли сотоварищи Ликурга, поддержавшие его в деле реформирования государства[15]. После Ликурга герусия комплектовалась исключительно по сословному принципу – в нее из поколения в поколение попадали члены одних и тех же родов вне зависимости от принадлежности их к той или иной родовой филе. С учреждением герусии в такой форме Спарта превратилась в полис с аристократической формой правления. По всей вероятности к тем же временам восходит и процедура избрания геронтов, описанная Плутархом:

«Когда народ успевал собраться, выборные запирались в одной комнате соседнего дома, где не могли никого видеть, так же, как никому нельзя было видеть их. До них могли доноситься только крики собравшегося народа: как в этом случае, так и в других он решал избрание криком. Избираемые выходили не сразу, но поодиночке, по жребию и шли молча через все собрание. У тез, кто сидел запершись в комнате, были в руках дощечки для письма, на которых они отмечали только силу крику, не зная, к кому он относится. Они должны были записать лишь, как сильно кричали тому, кого выводили первым, вторым, третьим и т.д. Того, кому кричали чаще и сильнее, объявляли избранным»[16].

В герусию помимо геронтов входили также два царя, названные в «Большой ретре» именем «архагетов». Возможно, таким образом они были названы именно как члены и председатели герусии – в таком случае это титул, означающий «основатель», «устроитель», указывает на статус царя в герусии – первый среди равных и не более. В таком случае смысл данного постановления «Большой ретры» может быть истолкован как поставление царей в качестве членов герусии под власть гражданской общины, к чему подталкивает и звучание заключительных положений ретры.

Далее речь идет о том, чтобы народ собирался на апеллу – народное собрание. Указание на время («время от времени») и на место («между Бабикой и Кнакионом») говорит о превращении прежней сходки воинов гомеровских времен в народное собрание уже полисного типа. Указание на время – «время от времени» – не может быть, по всей вероятности, истолковано как установление какого-либо правильного промежутка между собраниями. Данная формулировка должна быть истолкована как указание на постоянный, упорядоченный характер собраний, становящихся чертой правильного гражданского быта, а не собираемых только в экстренных и каких-либо экстраординарных ситуациях.

Народное собрание выступает как высшая инстанция, утверждающая или отклоняющая предложенные на ее решения вопросы. Плутарх следующим образом описывает организацию работы апеллы:

«В Народных собраниях никто не имел права высказывать своего мнения. Народ мог только принимать или отвергать предложения геронтов или царей»[17].

Таким образом, Народному собранию представлялись решения, подготовленные герусией – аналогично тому, как проекты постановлений Народного собрания в Афинах составлялись Буле. Но если в Афинах в случае отсутствия проекта Буле начиналась открытая дискуссия и подготовка текста закона по ходу ее, то в Спарте функция апеллы заключалась исключительно в принятии либо отклонении предложенного проекта.

Вероятно, однако, данного запрета законодательной инициативы в первоначальном законодательстве Ликурга не было – оно возникло только как результат значительно позднейшего толкования «Большой ретры», в силу своей природы краткого и недетализированного акта. В первоначальных условиях, весьма схожих с воинской сходкой, каждый спартиат, хотя и имел право вносить предложения[18], практически им не пользовался, руководствуясь сложившейся традицией, когда предложения формулировались старейшинами – позднее данная практика приобрела форму законного порядка.

Как бы то ни было, законы Ликурга выдели Народное собрание и из органа, подчиненного царям и совету старейшин (родовых), превратили его в институт, обладающий высший государственной властью.

Ни один из институтов, перечисленных в «Большой ретре», не является нововведением Ликурга – все они принадлежат традиционному строю архаичного общества. Значение законодательства Ликурга не в институциональных новациях, но в консолидации архаичного полиса, благодаря этому сумевшему избежать тяжелого периода как крайностей олигархического правления, так и тираний. Сутью реформ было не ликвидация политических преимуществ аристократии (как то позднее осуществит тирания), а, напротив, превращение всего спартанского народа в правящее сословие. Но тем самым начался и довольно быстро стал продвигаться процесс замыкания сословия полноценных граждан от иных социальных групп населения.

Законодательные новации Ликурга вызвали занчительное противодействие в спартанском обществе, которое в конечном счете привело к тому, что Ликург был вынужден удалиться в изгнание, в котором и умер, а античная традиция свидетельствует о присущем ему глубоком беспокойстве за судьбу своих реформ. О смерти Ликурга Плутарх рассказывает:

«…Взяв клятву с царей и старейшин, затем со всех граждан в том, что они будут твердо держаться существующего правления, пока он не вернется из Дельф, Ликург уехал в Дельфы. Войдя в храм и принесши богу жертву, он вопросил его, хороши ли его законы и в достаточной ли мере служат к счастью и нравственному совершенствованию его сограждан. Оракул отвечал, что его законы прекрасны и что с его стороны государство его будет находиться на верху славы, пока останется верным данному им государственному устройству. Он записал этот оракул и послал его в Спарту, сам же принес богу вторичную жертву, простился со своими друзьями и сыном и решил добровольно умереть, чтобы не освобождать своих сограждан от данной ими клятвы. […] Он уморил себя голодом в том убеждении, что и смерть общественного деятеля должна быть полезна государства и что самый конец его жизни должен быть не случайностью, а своего рода нравственным подвигом… […]

По словам Аристократа, сына Гиппарха, когда Ликург умер…, его друзья сожгли его труп и, по завещанию, бросили пепел в море: он боялся, что его останки перенесут в Спарту, вследствие чего спартанцы сочтут себя свободными от клятвы и сделают перемены в данном им государственном устройстве под предлогом того, что он вернулся на родину»[19].

Консолидация полиса дала Спарте внутреннюю стабильность и примирение конфликтов в среде спартиатов, что в свою очередь позволило укрепить господство над Лакедемоном и силы перейти к внешней экспансии, вылившейся в I-ю Мессенскую войну.

Государственные реформы в Спарте после Ликурга. Сохранившиеся свидетельства, в первую очередь замечания Аристотеля[20], говорят о том, что социальный и политический строй Спарты после смерти Ликурга не отличался особенной стабильностью (о том же, кстати, говорят и приведенные выше предания о смерти Ликурга). Скорее всего к концу VIII в., после I-й Мессенской воный, в Спарте разразился серьезный политический кризис, сопровождавшийся заговором парфениев[21], а некоторые, «терпя бедствия из-за войны, требовали передела земли»[22]. В 30-е – 20-е гг. VIII в. принимается и наиболее значительная поправка к «Большой ретре», инициаторами которой Плутарх называет царей Полидора и Феопомпа. Согласно Плутарху, они «сделали следующую прибавку: “Если народ постановит дурно, царям и старейшинам уйти”, другими словами, они не должны были утверждать его [т.е. народа, апеллы – А.Т.] решений, а вообще распустить собрание, объявить закрытым, так как оно приносило вред, искажая и извращая их предложения»[23].

Принятие данной поправки изменило расстановку сил в спартанском государственном устройстве, выведя на первый план герусию, наделенную правом veto. Согласно П. Оливе, такая реформа стала возможной в результате I-ой Мессенской войны, от которой наибольшие выгоды и усиление влияния приобрели аристократические роды – т.е. те, кто был представлен в совете старейшин[24]. Поправка, согласно преданию, получила санкцию дельфийского оракула, о чем свидетельствуют дошедшие до нас строчки Тиртея. Первые шесть строк известны нам через Плутарха, приводящего их в соответствующем разделе биографии Ликурга:

Те, кто в пещере Пифона услышали Феба реченье,

Мудрое слово богов в дом свой родной принесли:

Пусть в Совете цари, которых боги почтили,

Первыми будут; пускай милую Спарту хранят

С ними советники-старцы, за ними – мужи из народа,

Те, что должны отвечать речью прямой на вопрос[25].

Этот фрагмент выстраивает, казалось бы, вполне ясную иерархию в рамках спартанского общества: на первом месте – цари, «почтенные богами», затем – геронты и на последнем месте – «мужи из народа», имеющие право только прямо отвечать на заданный им царями и геронтами вопрос. Однако смысл фрагмента существенно меняется, если добавить к нему еще четыре строчки Тиртея, сохранившиеся у Диодора Сицилийского:

“Пусть [мужи из народа] только благое вещают и правое делают дело,

Умыслов злых не тая против отчизны своей, –

И не покинет народ тогда ни победа, ни сила”

Такую волю явил городу нашему Феб[26].

Если мы согласимся с тем, что оба фрагмента подлинные – а крупнейший отечественный специалист по истории Спарты периода архаики и классики Л.Г. Печатнова, вместе со значительным числом западных антиковедов, придерживается такого мнения[27] – то вывод об однозначном характере иерархии в спартанском обществе представляется куда более сложным и первый порядок может быть скорее отнесен к порядку ритуала и сакрального действа, имеющего большое, но не тотальное значение и не могущего быть перенесенным на общую расстановку сил в спартанском полисе.

Царю Феопомпу традиция также приписывает и учреждение эфората. Мнение Аристотеля[28] подтверждается также и тем обстоятельством, что «Большая ретра» не упоминает об этом институте. Противоположное суждение, доносит Геродот, более ранний автор, относя эфорат к числу Ликурговых учреждений, правда, ссылаясь при этом только на мнение самих спартанцев («как утверждают сами лакедемоняне»)[29].

Видный отечественный антиковед С.Я. Лурье полагал, что эфорат – учреждение очень древнее, восходящее еще к доликурговым временам. Уже вероятно с микенских времен в Спарте, полагал С.Я. Лурье, существовала должность «звездоглядов», «наблюдателей» (эфоров). Так же, как и в ряде других примитивных обществ, спартанские цари, в качестве священных, «божественных» фигур имели ограничение своей власти в виде «соответствия» воле неба, которая должна была подтверждаться через определенный срок. Каждые восемь лет в Спарте эфоры уходили в святилище Пасифаи и наблюдали за небом – в случае, если падающая звезда пронесется в определенном направлении, то царь должен быть смещен. Вполне понятно, что во времена смут должность эфоров должна была приобретать все большее значение. Уже в древности цари, отправляясь в поход, передавали эфорам свои судебные полномочия[30]. Реформа Феопомпа, на взгляд С.Я. Лурье, состояла в том, что отныне они стали выбираться, а не назначаться царем и получили куда большую автономию по отношению к нему[31], что позволило им в дальнейшем стать фактическими руководителями Спарты.

Тем не менее на данном этапе историческая наука вернулась к признанию в качестве наиболее вероятной к версии Аристотеля, писавшего о том, что Феопомп пошел на компромисс и согласился ограничить царскую власть «различными мерами, в том числе учреждением должности эфоров; ослабив значение царской власти, он тем самым способствовал продлению ее существования, так что в известном отношении он не умалил ее, а, напротив, возвеличил. Говорят, что это он ответил своей жене, которая сказала ему, не стыдно ли ему, что он передает своим сыновьям царскую власть в меньшем объеме, чем унаследовал от отца: “Нисколько не стыдно, так как я передаю ее им более долговечной”»[32].

Первоначально коллегия из пяти эфоров должна была исполнять обязанности царя во время его отсутствия. Число эфоров, по всей видимости, было определено исходя из числа спартанских об, по одному от каждой. Эфоров назначали цари из числа своих родственников или друзей, т.е. ими могли становиться только лица знатного происхождения, по аналогии с критскими космами, с которыми сопоставлял эфоров уже сам Аристотель[33]. Когда произошел переход к выборности эфоров, сказать на основании имеющихся данных затруднительно, но по всей вероятности это событие приходится на период II-ой Мессенской войны, самого сложного и затяжного военного конфликта, в который была вовлечена Спарта, породившего также опасные для самого существования полиса внутренние волнения. Став выборной, должность эфоров обособилась, как то отмечал и С.Я. Лурье, от царской власти, став новым «центром силы». Эта трансформация, во всяком случае, должна была произойти гораздо ранее середины VI в., когда эфорат выступает уже как вполне независимая сила со своими интересами и способами действия.

Реформы эфора Хилона. Т.н. «реформы Хилона» имеют ключевое значение в истории Спарты – они завершают процесс складывания спартанского государственного устройства, а во многом и общественных моделей поведения и ведут к созданию Спарты как полиса классической эпохи[34].

О самом Хилоне нам известно довольно мало. Классическая традиция называет его одним из семи мудрецов[35], а Диоген Лаэрций в своей истории философии приводит некоторые сведения биографо-анекдотического порядка[36], что свойственно и его сочинению в целом. Нам не известно достоверно, в чем именно заключались реформы, связываемые античной традицией с его именем. Вероятно, это был переход председательства на народном собрании и в герусии от царям к эфорам, закрепивший фактическое положение их власти. Была также установлена ежемесячная клятва между царями и эфорами, причем, как сообщает Ксенофонт, эфоры клялись от имени гражданской общины, цари же – от собственного имени[37]. Подобные клятвы не были редкостью в тех греческих общинах, где сохранялась царская власть, однако, по-видимому, нигде они не проводились так часто – ежемесячно, что свидетельствует о чрезвычайном недоверии спартанского общества (или по меньшей мере той его части, чье мнение выражали эфоры) к царям.

С Хилоном, возможно, связаны и т.н. «малые ретры», о которых сообщает Плутарх, приписывая их издание Ликургу. Последняя атрибутация однозначно признается ныне неверной, поскольку ей противоречит не только содержание – сознательная архаизация спартанского общества и стремление к установлению внешнего равенства между его членами – но и сама форма, в которую заключены данные постановления. Плутарх следующим образом передает их содержание:

«Одна из его [т.е Ликурга – А.Т.] “ретр”… запрещала иметь письменные законы, другая была направлена против роскоши. Крыша в каждом доме могла быть сделана только одним топором , двери – одною пилою; пользоваться другими инструментами запрещалось. […]

Известна также третья “ретра” Ликурга, где он запрещает вести войну с одними и теми же неприятелями…»[38].

Если «Большая ретра» сформулирована как изречение оракула, то «малые ретры» по своей форме напоминают скорее ясные и четкие рескрипты, направленные на регулирование общества в известном направлении. В отличие от ранних законов они обладают однозначностью и вместе с тем привычной для спартанских документов лаконичностью формулировок. Хотя не известно, имел ли к их изданию отношение Хилон, во всяком случае появились они не ранее VI в. по инициативе эфоров[39].

Особенно показательна вторая из «малых ретр», направленная на регулирование вида спартанского жилища. Ограничение используемых инструментов фактически означало запрет на создание тех или иных из удобств, какими могли обеспечить себя сравнительно более состоятельные спартиаты. Все жилища гомеев (раных) должны были иметь одинаковый простой, сельский вид времен архаики, и во многом это стремление законодателя осуществилось – во всяком случае нам ничего не известно о существовании в Спарте дворцов или сколько-нибудь выделяющихся по внешнему виду и благоустройству жилищ.

Вопрос о «реформах Хилона» тесно связан с так называемой теорией «переворота VI века», согласно которой в этот период в спартанском полисе происходит целостная консервативная реформа, берут верх милитаристские элементы, настроенные на замыкание Спарты от внешнего мира и в именно в этот период формулируются те положения, которые в последующем (через искусственную архаизацию или намеренное фальсифицирование, «удлинение» истории Спарты) будут связаны с именем Ликурга[40].

Действительно, на VI век приходится затухание ранее довольно интенсивной культурной и художественной жизни Спарты. Перемена ощущается даже в списках победителей на Олимпийских играх. Победы спартиатов «резко прекращаются» после 576 года – «таковую можно отметить только в 552, потом можно насчитать отдельных двенадцать побед, равномерно распределенных по промежутку 548 – 400 гг., и, наконец, одну в 316»[41].

Если изоляционистских, а во многом и ксенофобских тенденций в спартанском обществе отрицать невозможно, то нельзя согласиться с теорией, утверждающей резкий и радикальный характер происшедшей перемены, будто бы прервавшей постепенное и вполне традиционное развитие спартанского общества, аналогичного до того момента иным греческим полисам. На наш взгляд более верно говорить о постепенном нарастании такого рода процессов, заложенных отчасти уже в раннем законодательстве Ликурга, а в особенности с теми социальными традициями и ценностями, что были присущи спартанскому обществу уже с VIII – VII вв.

Чем более интенсивно меняется окружающий греческий мир, тем более заметным становится отличие спартанского общества и тем более последнее – избрав в качестве модели социального развития стабильность и замкнутость правящего слоя, покоящиеся на изоляционизме от иных групп и их в том числе насильственном вытеснении или подавлении – тем более спартанское общество начинает обособляться от окружающего мира, начинает движение в сторону как сознательной, так и бессознательной архаизации. И значительную роль в этом процессе сыграло становление эфората – учреждения, охватывающего все стороны гражданской жизни, способного поставить их под свой контроль, и в первую очередь процесс воспитания спартиатов[42].

Общая характеристика спартанского общества. Система воспитания. Внутри спрартанского общества не было demos’а в античном понимании этого слова – т.е. «народа» в смысле противопоставления большей части полноправного в гражданском плане населения небольшой группе знатных и богатых. Реформа Ликурга и последовавшие за ней частные меры привели к расширению аристократии, в юридическом смысле, таким образом, что она включила в свой состав все полноправное население, образов сословие спартиатов или гомеев (равных).

В результате внутренней эволюции VIII – VI вв., вызванной во многом обстоятельствами двух мессенских войн, Спарта преобразилась в военный лагерь, а ее граждане – в военную касту, от спаянности и единомыслия которой зависело выживание государства. Идеология братства и сотрудничества стала основной в спартанском обществе, вытесняя на второй план и вовсе ставя под подозрение в качестве социальных ценностей такие преимущества, как богатство или знатность. Последняя в Спарте не оспаривалась, но явно не почиталась как самодостаточное решающее основание для первенства в обществе – самый знатный спартиат для того, чтобы получить права гражданина, должен был успешно пройти весь положенный путь воспитания. Знатность, разумеется, давала некоторые преимущества – и подчастую довольно значительные – но для того, чтобы реализовать их, спартиат должен был подтвердить свой гражданский статус всем образом жизни, поведением в соответствии с правилами, признаваемыми равно обязательными для всех.

Спартиата делало спартиатом, как уже было отмечено выше, в первую очередь воспитание[43]. Спарта была единственным греческим полисом, где государство монополизировало воспитание молодого поколения, устранив влияние семьи. Тем самым достигалась важнейшая цель – установить непосредственную (без таких промежуточных звеньев, как семья или род) связь между гражданином и его полисом, личную преданность спартиата государству.

Сразу после рождения ребенок должен был быть представлен старейшинам, которые принимали его в качестве будущего гражданина только в том случае если он был красив, хорошо сложен и силен. Хилых и увечных сбрасывали в пропасть Апотеты[44]. Пока ребенку не исполнится семь лет, государство доверяет его воспитание семье. Точнее, речь идет только о «вскармливании», в котором лаконские женщины традиционно признавались особо искусными. По достижении семи лет ребенок переходил в ведение государства и начинался его воспитательный процесс, длившийся в своей основной части вплоть до достижения двадцатилетнего возраста. В двадцать лет основное образование оканчивалось, однако молодой человек вступал в формировании взрослых мужчин, покидая родительский дом и отправлялся в казарму, в которой должен был прожить вплоть до того, как ему исполнится тридцать, даже если за это время успевал обзавестись семьей.

Как и во всяком закрытом обществе, в Спарте произошла существенная деформация ценностей. Отступники от спартанской модели наказывались самым эффективным образом – не государственным принуждением, но силами общества, тем презрением и унижением, которыми наделяло отступника самое близкое его окружение. Спартиат находился под постоянным контролем, все время подвергался воздействию установленных в обществе идеологических постулатов – но это воздействие шло от самого тесного круга, от его сотоварищей на общих трапезах (сисситиях). Это замкнутое общество позволяло воспитать строгое единообразное поведение, стандарт социальной жизни, не допускающий каких бы то ни было отступлений. По словам Плутарха,

Ликург «приучал сограждан не желать и не уметь жить отдельно от других, напротив, они должны были, как пчелы, жить всегда вместе, сбираться вокруг своего главы и вполне принадлежать отечеству…»[45].

Феноменальный успех такого предприятия по воспитанию идеального гражданина, целиком растворенного в своем полисе, издавна привлекал внимание философов, стремившихся к построению идеального полиса. Спарта стала образцом для концепций Ксенофонта, Платона, Полибия. Но идеальный гражданин, которого создала Спарта, мог существовать только в условиях закрытого общества. Когда в V, а в особенности в IV веке Спарта оказалась тесно вовлечена в греческие и в целом в средиземноморские отношения, когда ее граждане все чаще были вынуждены действовать вовне, в ситуациях, не имеющих заранее заданных правил и вне жесткого контроля за их выполнением, они продемонстрировали свою полную неприспособленность к таким условиям, и, в частности, показали шокирующие примеры моральной деградации. Выяснилось, что мораль, построенная только на внешних сдержках и последовательной, непреклонной социальной дрессуре, не имеющая укоренения во внутренних, личных нормах, рушится так быстро, как только отпадают внешние скрепы.

Эту неустойчивость перед любым внешним воздействием (ведь мораль спартиата есть исключительно внешняя ему данность) продемонстрировал, вероятно, отчасти для себя самого непроизвольно, Плутарх, отметив, что спартанцы были идеальным целым только до того момента, как соблюдался установленный Ликургом запрет на ввоз в Спарту золота и украшений: «В царствование Агида проникли в Спарту в первый раз деньги, вместе же с деньгами вернулись в государство корыстолюбие и жажда богатства»[46]. Спартанский мир мог существовать только в изоляции и потому причиной его крушения явилась, говоря cum grano salis, победа в Пелопоннесской войне – став гегемонами греческого мира, спартанцы должны были выйти из изоляции, а хоть отчасти открывшись миру, они уже не могли сохранить в неприкосновенности коренные принципы устройства собственного общества. Неспособные ни измениться, ни вернуться к прежним порядкам в их неизменности, они стали жертвами собственного успеха.

Примечания:

Статья предоставлена для публикации в ХРОНОСе автором.

Далее читайте:

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС